«Всякое ‎наказание‏ ‎в ‎настоящее ‎время ‎кажется ‎не‏ ‎радостью, ‎а‏ ‎печалью;‏ ‎но ‎после ‎наученным‏ ‎через ‎него‏ ‎доставляет ‎мирный ‎плод ‎праведности»‏ ‎(Евреям‏ ‎12:11).

Члены ‎некоторых‏ ‎религиозных ‎групп‏ ‎любят ‎говорить ‎о ‎том, ‎насколько‏ ‎счастливы‏ ‎они ‎в‏ ‎Господе. ‎Жизнь‏ ‎у ‎них ‎выходит ‎радостной ‎и‏ ‎беззаботной.‏ ‎Конечно,‏ ‎наш ‎Господь‏ ‎хочет, ‎чтобы‏ ‎мы ‎были‏ ‎«блаженными»‏ ‎(Мф. ‎5:3–11),‏ ‎и ‎некоторые ‎истолковывают ‎это ‎как‏ ‎быть ‎«счастливыми»,‏ ‎но‏ ‎это ‎значение ‎слишком‏ ‎натянуто. ‎Только‏ ‎поверхностная ‎и ‎ошибочная ‎религия‏ ‎может‏ ‎учить ‎тому,‏ ‎что ‎человек‏ ‎всегда ‎должен ‎улыбаться, ‎не ‎проявляя‏ ‎никаких‏ ‎признаков ‎забот,‏ ‎переживаний ‎или‏ ‎трудностей ‎в ‎своей ‎жизни. ‎Под‏ ‎влиянием‏ ‎такого‏ ‎представления ‎некоторые‏ ‎церкви ‎приняли‏ ‎девиз ‎«У‏ ‎нас‏ ‎всегда ‎праздник»‏ ‎и ‎стараются, ‎чтобы ‎община ‎была‏ ‎всегда ‎счастлива‏ ‎и‏ ‎чтобы ‎это ‎привлекало‏ ‎к ‎ней‏ ‎больше ‎новых ‎членов. ‎Люди‏ ‎могут‏ ‎обманывать ‎себя,‏ ‎притворяясь ‎счастливыми,‏ ‎когда ‎на ‎самом ‎деле ‎они‏ ‎вовсе‏ ‎не ‎счастливы.

Настоящее‏ ‎блаженство ‎приходит‏ ‎после ‎того, ‎как ‎мы ‎признаем‏ ‎нищету‏ ‎своего‏ ‎духа ‎и‏ ‎оплачем ‎её‏ ‎(Мф. ‎5:3,‏ ‎4).‏ ‎Оно ‎приходит‏ ‎после ‎того, ‎как ‎мы ‎научимся‏ ‎нести ‎свой‏ ‎крест‏ ‎(Мф. ‎16:24). ‎Сейчас‏ ‎нам ‎надо‏ ‎плакать: ‎«Горе ‎вам, ‎смеющиеся‏ ‎ныне!‏ ‎Ибо ‎восплачете‏ ‎и ‎возрыдаете» (Лк.‏ ‎6:25). ‎Временами ‎у ‎нас ‎может‏ ‎быть‏ ‎мало ‎поводов‏ ‎для ‎веселья‏ ‎из-за ‎того ‎наказания, ‎которому ‎мы‏ ‎подвергаемся‏ ‎с‏ ‎Божьего ‎позволения.‏ ‎Конечно, ‎бывает‏ ‎также ‎и‏ ‎напускная‏ ‎скорбь. ‎Некоторые‏ ‎воображают, ‎что ‎с ‎постной ‎физиономией‏ ‎будут ‎выглядеть‏ ‎благочестивее,‏ ‎но ‎это ‎тоже‏ ‎не ‎истинное‏ ‎христианство.

Так ‎как ‎«наказание… ‎кажется‏ ‎не‏ ‎радостью, ‎а‏ ‎печалью» ‎(Евр.‏ ‎12:11), ‎мы ‎думаем, ‎что ‎должны‏ ‎выглядеть‏ ‎радостными. ‎Если‏ ‎бы ‎мы‏ ‎могли ‎быть ‎абсолютно ‎праведными, ‎то,‏ ‎возможно,‏ ‎Бог‏ ‎ожидал ‎бы‏ ‎этого ‎от‏ ‎нас; ‎но‏ ‎Он‏ ‎знает, ‎что‏ ‎самая ‎большая ‎духовная ‎польза ‎бывает‏ ‎от ‎временных‏ ‎периодов‏ ‎страданий.

Самая ‎большая ‎радость‏ ‎приходит ‎от‏ ‎осознания ‎того, ‎что ‎страдания‏ ‎приносят‏ ‎пользу ‎от‏ ‎Бога, ‎и‏ ‎от ‎понимания ‎того, ‎что ‎они‏ ‎временны‏ ‎по ‎сравнению‏ ‎с ‎нашей‏ ‎вечной ‎радостью ‎(2 ‎Кор. ‎4:16,‏ ‎17).‏ ‎В‏ ‎первую ‎очередь,‏ ‎нам ‎следует‏ ‎задуматься ‎о‏ ‎«крайне‏ ‎грешных» ‎делах,‏ ‎которые, ‎возможно, ‎наполняют ‎нашу ‎жизнь‏ ‎и ‎окружающий‏ ‎мир.‏ ‎(Рим. ‎7:13). ‎Без‏ ‎этого ‎шага‏ ‎невозможно ‎дальнейшее ‎продвижение ‎к‏ ‎радостному‏ ‎спасению. ‎Неудивительно,‏ ‎что ‎Иисус‏ ‎поставил ‎«плач» ‎впереди ‎чего-либо ‎другого‏ ‎в‏ ‎заповедях ‎блаженства‏ ‎(Мф. ‎5:4).

Мы‏ ‎не ‎должны ‎считать ‎слабостью ‎плач‏ ‎от‏ ‎горя‏ ‎и ‎утрат.‏ ‎Мы ‎скорбим,‏ ‎но ‎не‏ ‎так‏ ‎«как ‎прочие,‏ ‎не ‎имеющие ‎надежды» ‎(1 ‎Фес.‏ ‎4:13). ‎Это‏ ‎не‏ ‎слабость ‎— ‎познать‏ ‎боль ‎наказания,‏ ‎чтобы ‎возрасти ‎в ‎смирении.‏ ‎Радость‏ ‎приходит ‎к‏ ‎тем, ‎кто,‏ ‎перенося ‎страдания, ‎учится ‎на ‎них‏ ‎пожинать‏ ‎плоды.

Проблема ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎вещи ‎не ‎всегда ‎таковы, ‎какими‏ ‎кажутся.‏ ‎Автор‏ ‎Послания ‎к‏ ‎евреям ‎не‏ ‎говорил, ‎что‏ ‎наши‏ ‎нынешние ‎страдания‏ ‎превратятся ‎в ‎постоянное ‎веселье ‎и‏ ‎ликование, ‎но‏ ‎что‏ ‎они ‎принесут ‎«мирный‏ ‎плод ‎праведности»‏ ‎(12:11) ‎. ‎Наша ‎проверенная‏ ‎и‏ ‎испытанная ‎вера‏ ‎приведёт ‎к‏ ‎спокойной ‎уверенности ‎душевного ‎покоя. ‎Как‏ ‎сладок‏ ‎этот ‎плод!‏ ‎И ‎тогда‏ ‎мы ‎верой ‎не ‎допустим, ‎чтобы‏ ‎наши‏ ‎проблемы‏ ‎нарушили ‎этот‏ ‎покой.

До ‎земного‏ ‎воплощения ‎Господа ‎Бога ‎нашего ‎над‏ ‎миром ‎предстояло‏ ‎пронестись‏ ‎тысяче ‎лет ‎–‏ ‎невообразимое ‎время‏ ‎для ‎ума. ‎Но ‎уже‏ ‎стояли‏ ‎пирамиды. ‎Вавилонские‏ ‎цари ‎уже‏ ‎рассказывали, ‎как ‎их ‎любят ‎боги,‏ ‎вручившие‏ ‎им ‎власть‏ ‎над ‎всем‏ ‎миром. ‎Уже ‎родился ‎ассирийский ‎царь,‏ ‎похваставшийся,‏ ‎сколько‏ ‎городов ‎он‏ ‎сжег, ‎насадив‏ ‎их ‎жителей‏ ‎на‏ ‎колья. ‎

Владыки‏ ‎очень ‎волновались, ‎что ‎потомки ‎плохо‏ ‎их ‎запомнят.‏ ‎Они‏ ‎высекали ‎надписи ‎на‏ ‎скалах, ‎сообщая‏ ‎потомкам ‎о ‎своих ‎подвигах:‏ ‎покорили‏ ‎тысячу ‎стран,‏ ‎убили ‎тысячи‏ ‎тысяч ‎людей, ‎угнал ‎тысячи ‎тысяч‏ ‎коров.‏ ‎

 Поднимая ‎пыль,‏ ‎часами ‎плясали‏ ‎жрецы ‎– ‎еще ‎страшнее ‎своих‏ ‎богов‏ ‎со‏ ‎звериными ‎головами.‏ ‎Жрецы ‎резали‏ ‎жертвенных ‎коров‏ ‎и‏ ‎баранов, ‎показывали‏ ‎Солнцу ‎печень, ‎вырванную ‎из ‎еще‏ ‎живых ‎людей.‏ ‎Несомненно,‏ ‎боги ‎должны ‎были‏ ‎стать ‎очень‏ ‎довольны, ‎а ‎память ‎о‏ ‎владыках‏ ‎сделаться ‎вечной.‏ ‎

… Пастух ‎пас‏ ‎своих ‎овец ‎вдалеке ‎от ‎могучих‏ ‎владык‏ ‎и ‎от‏ ‎великих ‎государств.‏ ‎Потом ‎его ‎будут ‎изображать ‎голым,‏ ‎лишь‏ ‎с‏ ‎целомудренной ‎повязкой‏ ‎у ‎бедер…‏ ‎Неправда, ‎солнце‏ ‎сожгло‏ ‎бы ‎человека.‏ ‎Пастух ‎шел ‎в ‎хламиде ‎–‏ ‎из ‎любой‏ ‎современной‏ ‎одежды ‎на ‎хламиду‏ ‎больше ‎всего‏ ‎похожа ‎женская ‎ночная ‎рубашка.‏ ‎Реденькая‏ ‎мешковина, ‎пропотевшая‏ ‎за ‎много‏ ‎дней ‎без ‎всякой ‎смены. ‎Ремешком‏ ‎подхвачена‏ ‎буйная ‎шевелюра‏ ‎– ‎чтобы‏ ‎не ‎лезла ‎в ‎глаза. ‎Плохо‏ ‎сшитые‏ ‎подобия‏ ‎сандалий.  ‎

Нищий‏ ‎пастух ‎диковатого‏ ‎местного ‎племени,‏ ‎большие‏ ‎натруженные ‎руки,‏ ‎грубый ‎посох ‎– ‎еле ‎отесанная‏ ‎палка. ‎Пастух‏ ‎прикладывал‏ ‎руку ‎к ‎глазам,‏ ‎следил: ‎вот‏ ‎через ‎золотистую ‎траву ‎несутся‏ ‎газели,‏ ‎резво ‎бегут‏ ‎дикие ‎лошади.‏ ‎Накатывал ‎горячий ‎вечер, ‎приносил ‎острый‏ ‎запах‏ ‎хищника. ‎Пастух‏ ‎с ‎неодобрением‏ ‎смотрел, ‎как ‎волки ‎рысят ‎за‏ ‎газелями.‏ ‎Сытые‏ ‎звери ‎не‏ ‎нападут ‎на‏ ‎баранов… ‎но‏ ‎кто‏ ‎знает? ‎Пастух‏ ‎знал, ‎и ‎такое ‎случается. ‎

К‏ ‎ручьям, ‎под‏ ‎сень‏ ‎тамариндов, ‎надо ‎идти‏ ‎осторожно: ‎в‏ ‎полуденный ‎жар ‎там ‎любят‏ ‎залечь‏ ‎туры, ‎–‏ ‎громадные ‎дикие‏ ‎быки, ‎необоримые ‎для ‎человека. ‎На‏ ‎острове‏ ‎Крит ‎научились‏ ‎играть ‎со‏ ‎страшным ‎быком. ‎Пастух ‎не ‎потратил‏ ‎много‏ ‎лет,‏ ‎оттачивая ‎искусство‏ ‎тела. ‎Он‏ ‎не ‎сумел‏ ‎бы‏ ‎и ‎погиб.‏ ‎

Бараны ‎пили ‎неспокойно ‎звенящую, ‎быструю‏ ‎воду. ‎Стоя‏ ‎в‏ ‎тени, ‎Пастух ‎размышлял.‏ ‎Ему ‎казалось,‏ ‎добрая ‎сила ‎льется ‎с‏ ‎мутного‏ ‎от ‎жара,‏ ‎сизо-сиреневого ‎неба,‏ ‎веет ‎с ‎горячим ‎ветром. ‎Кто-то‏ ‎создал‏ ‎мир ‎именно‏ ‎таким: ‎пригодным‏ ‎для ‎жизни ‎и ‎добрым.

Ему ‎тоже‏ ‎хотелось‏ ‎быть‏ ‎добрым. ‎Вот‏ ‎гнездо ‎дрофы…Птица‏ ‎делает ‎вид,‏ ‎что‏ ‎у ‎нее‏ ‎подбито ‎крыло. ‎Заманивает, ‎уводит ‎от‏ ‎гнезда. ‎

– Я‏ ‎не‏ ‎возьму ‎твоих ‎яиц,‏ ‎– ‎Сказал‏ ‎дрофе ‎Пастух, ‎хотя ‎яйца‏ ‎вкусны.‏ ‎

Птица ‎не‏ ‎поняла, ‎но‏ ‎это ‎и ‎не ‎так ‎важно.‏ ‎Важнее,‏ ‎что ‎Пастух‏ ‎не ‎захотел‏ ‎зорить ‎гнездо.  ‎

Южное ‎солнце ‎стремительно‏ ‎катится‏ ‎вниз.‏ ‎Стало ‎не‏ ‎намного, ‎но‏ ‎прохладнее, ‎ветерок‏ ‎начинает‏ ‎освежать. ‎Кто‏ ‎сделал ‎такой ‎ветерок? ‎Пора ‎гнать‏ ‎баранов ‎к‏ ‎тихим‏ ‎водам: ‎там, ‎за‏ ‎холмом, ‎озерцо.‏   ‎

Пастух ‎доил ‎овец, ‎разливал‏ ‎молоко‏ ‎в ‎самодельные‏ ‎глиняные ‎миски.‏ ‎Поил ‎собаку, ‎пил ‎сам. ‎Доставал‏ ‎хлеб…‏ ‎Конечно, ‎это‏ ‎был ‎не‏ ‎совсем ‎хлеб. ‎До ‎дрожжевого ‎хлеба,‏ ‎мягкого‏ ‎и‏ ‎ароматного, ‎оставалось‏ ‎несколько ‎веков.‏ ‎Пастух ‎пек‏ ‎в‏ ‎золе ‎костра‏ ‎смесь ‎муки ‎с ‎водой. ‎Плохо‏ ‎пропеченная ‎лепешка,‏ ‎«посоленная»‏ ‎пеплом ‎того ‎же‏ ‎костра.  ‎

Кривые‏ ‎сучья ‎акации… ‎как ‎хорошо‏ ‎они‏ ‎горят! ‎Кто‏ ‎подарил ‎ему‏ ‎огонь? ‎Может, ‎огонь ‎был ‎всегда?‏ ‎Невероятно…‏ ‎Пастух ‎разжигает‏ ‎костер. ‎Его‏ ‎не ‎было ‎– ‎а ‎теперь‏ ‎огонь‏ ‎есть.‏ ‎Кто-то ‎создал‏ ‎огонь, ‎подарил‏ ‎его ‎людям.

Огонь‏ ‎не‏ ‎нужен, ‎чтобы‏ ‎согреться, ‎ночью ‎жарко ‎и ‎душно.‏ ‎Огонь ‎нужен,‏ ‎чтобы‏ ‎испечь ‎лепешку… ‎И‏ ‎чтобы ‎звери‏ ‎видели, ‎боялись. ‎Иногда ‎хочется‏ ‎сварить‏ ‎немного ‎овечьей‏ ‎крови ‎с‏ ‎мукой, ‎бросить ‎в ‎горшок ‎пригоршню‏ ‎зерен‏ ‎проса ‎или‏ ‎ячменя. ‎От‏ ‎горячей ‎еды ‎хорошо. ‎

Пес ‎блаженно‏ ‎вытягивал‏ ‎лапы,‏ ‎довольно ‎вздыхал.‏ ‎Пастух ‎долго‏ ‎чесал ‎мохнатый‏ ‎бок.‏ ‎Он ‎вглядывался‏ ‎в ‎уголья ‎– ‎причудливую ‎игру‏ ‎полутонов. ‎Делал‏ ‎несколько‏ ‎шагов ‎– ‎смотрел‏ ‎в ‎темно-зеленую‏ ‎воду, ‎таинственную ‎и ‎спокойную.

Он‏ ‎ведет‏ ‎стадо. ‎Бараны‏ ‎довольны ‎и‏ ‎спят. ‎Он ‎лучше ‎баранов ‎знает,‏ ‎где‏ ‎им ‎взять‏ ‎еду ‎и‏ ‎воду. ‎Он ‎со ‎своим ‎псом‏ ‎охраняет‏ ‎их.‏ ‎Кто ‎ведет‏ ‎его, ‎как‏ ‎сам ‎Пастух‏ ‎ведет‏ ‎стадо? ‎Кто‏ ‎защитит ‎человека? ‎

Этот, ‎с ‎башкой‏ ‎крокодила? ‎Он‏ ‎не‏ ‎бывает ‎на ‎холмах,‏ ‎ему ‎совсем‏ ‎не ‎нравится ‎саванна. ‎Змееподобный‏ ‎бог,‏ ‎Ваал ‎холмов?‏ ‎Он ‎может‏ ‎дать ‎огонь… ‎Но ‎не ‎пищу,‏ ‎не‏ ‎траву ‎в‏ ‎саванне. ‎Могучий‏ ‎бог, ‎почитаемый ‎в ‎виде ‎быка,‏ ‎мог‏ ‎подарить‏ ‎траву ‎и‏ ‎дождь. ‎Но‏ ‎не ‎огонь.‏ ‎

Везде‏ ‎надо ‎почитать‏ ‎разных ‎богов, ‎а ‎Пастух ‎чувствовал‏ ‎– ‎Бог‏ ‎только‏ ‎один. ‎Этот ‎Бог‏ ‎хотел, ‎чтобы‏ ‎сам ‎Пастух ‎сделался ‎лучше…‏ ‎А‏ ‎боги ‎с‏ ‎головами ‎крокодила,‏ ‎быка ‎и ‎змеи ‎вовсе ‎этого‏ ‎не‏ ‎хотели… ‎им‏ ‎это ‎было‏ ‎безразлично, ‎отнимет ‎ли ‎Пастух ‎яйца‏ ‎у‏ ‎дрофы.‏ ‎Бог, ‎присутствие‏ ‎которого ‎ощущал‏ ‎Пастух, ‎–‏ ‎он‏ ‎хотел, ‎чтобы‏ ‎Пастух ‎был ‎милосерден. ‎Бог ‎был‏ ‎как ‎добрый‏ ‎Отец.‏ ‎

«Господь ‎пастырь ‎мой,‏ ‎я ‎не‏ ‎буду ‎ни ‎в ‎чем‏ ‎нуждаться»‏ ‎– ‎Пел‏ ‎Пастух, ‎обращая‏ ‎лицо ‎к ‎низким ‎звездам. ‎–‏ ‎Он‏ ‎покоит ‎меня‏ ‎на ‎пажитях‏ ‎тучных, ‎водит ‎меня ‎к ‎водам‏ ‎тихим,‏ ‎подкрепляет‏ ‎душу ‎мою,‏ ‎направляет ‎на‏ ‎стези ‎правды‏ ‎ради‏ ‎имени ‎Своего».‏ ‎

Странно ‎звучал ‎голос ‎человека ‎под‏ ‎огромными ‎мерцающими‏ ‎звездами.‏ ‎Пастух ‎сам ‎себя‏ ‎чувствовал ‎частью‏ ‎стада, ‎приведенного ‎к ‎тихой‏ ‎воде.‏ ‎

Пастух ‎мирно‏ ‎засыпал. ‎Просыпался‏ ‎от ‎ворчания ‎пса ‎– ‎кто‏ ‎то‏ ‎приземистый ‎пробегал‏ ‎мимо. ‎Утром‏ ‎Пастух ‎находил ‎следы ‎полосатой ‎гиены.‏ ‎Невдалеке‏ ‎взрыкивал‏ ‎лев. ‎Короткое‏ ‎рычание ‎переходило‏ ‎в ‎кашель,‏ ‎идущий‏ ‎словно ‎бы‏ ‎со ‎всех ‎сторон. ‎Пес ‎отвечал‏ ‎тихим ‎утробным‏ ‎ворчанием,‏ ‎вставал, ‎рисуясь ‎на‏ ‎фоне ‎звезд.‏ ‎Пастух ‎клал ‎руку ‎на‏ ‎рукоять‏ ‎бронзового ‎меча.‏ ‎Никаких ‎ножен!‏ ‎Ножны ‎– ‎у ‎ассирийских ‎солдат,‏ ‎у‏ ‎слуг ‎фараона.‏ ‎Меч ‎Пастуха‏ ‎просто ‎засунут ‎за ‎кушак: ‎за‏ ‎полоску‏ ‎ткани,‏ ‎которым ‎препоясана‏ ‎хламида. ‎

Пастух‏ ‎хорошо ‎выбрал‏ ‎место,‏ ‎но ‎и‏ ‎через ‎него ‎могут ‎промчаться ‎крупные‏ ‎звери ‎–‏ ‎лошади‏ ‎или ‎туры. ‎Может‏ ‎придти ‎лев.‏ ‎Могут ‎нагрянуть ‎волки. ‎Могут‏ ‎выследить‏ ‎чужаки ‎–‏ ‎это ‎самое‏ ‎страшное. ‎

Пастуху ‎снился ‎его ‎единственный‏ ‎Бог.‏ ‎У ‎Бога‏ ‎было ‎хорошее‏ ‎лицо ‎строгого, ‎доброго ‎старика; ‎энергичного,‏ ‎полного‏ ‎сил.‏ ‎Бог ‎был‏ ‎одет ‎в‏ ‎такую ‎же‏ ‎хламиду,‏ ‎как ‎и‏ ‎Пастух ‎– ‎только ‎новее ‎и‏ ‎чище. ‎Бог‏ ‎шел‏ ‎по ‎небу, ‎как‏ ‎Пастух ‎ходит‏ ‎по ‎земле. ‎В ‎руке‏ ‎Бога‏ ‎был ‎посох‏ ‎– ‎такой‏ ‎же, ‎как ‎у ‎Пастуха, ‎только‏ ‎богаче‏ ‎и ‎красивее.‏ ‎

Бог ‎поднимал‏ ‎свой ‎посох, ‎воспрещая ‎льву ‎приближаться.‏ ‎Движением‏ ‎посоха‏ ‎отводил ‎волков,‏ ‎враждебные ‎шайки‏ ‎чужаков.   ‎

«Если‏ ‎я‏ ‎и ‎пойду‏ ‎долиною ‎смертной ‎тени, ‎– ‎Речитативом‏ ‎пел ‎Пастух.‏ ‎–‏ ‎Не ‎убоюся ‎зла,‏ ‎потому ‎что‏ ‎Ты ‎со ‎мною. ‎Твой‏ ‎посох‏ ‎и ‎твой‏ ‎жезл ‎успокаивают‏ ‎меня».

С ‎близкого ‎моря ‎стали ‎накатывать‏ ‎тучи.‏ ‎Считалось, ‎что‏ ‎это ‎зима.‏ ‎Гремели ‎грозы, ‎хлестали ‎дожди; ‎на‏ ‎месте‏ ‎золотой‏ ‎саванны ‎поднималась‏ ‎зелень ‎новой‏ ‎травы. ‎Пастух‏ ‎ходил‏ ‎в ‎безрукавке‏ ‎из ‎овечьих ‎шкур, ‎намотал ‎на‏ ‎ноги ‎прошлогодние‏ ‎вылезшие‏ ‎шкурки. ‎Однажды ‎ночью‏ ‎он ‎проснулся‏ ‎от ‎холода, ‎торопливо ‎запалил‏ ‎огонь.‏ ‎Утром ‎вода‏ ‎у ‎берегов‏ ‎озера ‎схватилась ‎корочкой ‎льда. ‎

В‏ ‎холода‏ ‎нужна ‎мясная‏ ‎пища. ‎Пастух‏ ‎пращой ‎убивал ‎горлиц, ‎поселившихся ‎близ‏ ‎лагеря,‏ ‎в‏ ‎листве ‎акаций.‏ ‎Настиг ‎зайца.‏ ‎Мясное ‎варево‏ ‎остывало,‏ ‎остроухий ‎пес‏ ‎умильно ‎улыбался, ‎трогал ‎руки ‎хозяина‏ ‎огромной ‎черной‏ ‎лапой.‏ ‎Пастух ‎разговаривал ‎с‏ ‎умным ‎зверем,‏ ‎и ‎думал ‎– ‎так‏ ‎же,‏ ‎как ‎он‏ ‎заботится ‎о‏ ‎псе, ‎о ‎нем ‎позаботился ‎Бог.‏  ‎

Не‏ ‎один ‎человек‏ ‎больше ‎охотится‏ ‎в ‎холод. ‎Лев ‎и ‎львица‏ ‎поймали‏ ‎кулана,‏ ‎пришлось ‎далеко‏ ‎обойти ‎это‏ ‎место. ‎Волки‏ ‎выли,‏ ‎вызывая ‎панику‏ ‎баранов. ‎Но ‎зеленый ‎сочные ‎травы‏ ‎стояли ‎по‏ ‎грудь‏ ‎Пастуху. ‎Бараны ‎сделались‏ ‎жирные, ‎почти‏ ‎все ‎ягнята ‎уцелели. ‎

Раз‏ ‎Пастух‏ ‎видел: ‎далеко,‏ ‎еле ‎видные,‏ ‎прошли ‎незнакомые ‎люди, ‎человек ‎пять‏ ‎вооруженных.‏ ‎Амореи? ‎Самаряне?‏ ‎Филистимляне? ‎Неведомо‏ ‎кто… ‎Пастух ‎предпочел ‎бы ‎армию‏ ‎египтян,‏ ‎хеттов,‏ ‎даже ‎ассирийцев‏ ‎– ‎больше‏ ‎шансов ‎уцелеть,‏ ‎чем‏ ‎при ‎нападении‏ ‎нищих, ‎голодных, ‎потому ‎очень ‎злобных‏ ‎дикарей. ‎Чужаки‏ ‎мелькнули‏ ‎и ‎исчезли. ‎

Спустя‏ ‎два ‎дня‏ ‎наступил ‎самый ‎короткий ‎день‏ ‎в‏ ‎году, ‎и‏ ‎Пастух ‎зарезал‏ ‎самого ‎жирного ‎барана. ‎Он ‎сжег‏ ‎печень,‏ ‎сердце, ‎куски‏ ‎задней ‎части.‏ ‎«Это ‎тебе ‎– ‎Говорил ‎он‏ ‎Богу,‏ ‎неуклюже‏ ‎поклоняясь ‎Ему.‏ ‎– ‎Я‏ ‎знаю, ‎тебе‏ ‎ничего‏ ‎не ‎нужно…‏ ‎Но ‎ты ‎все ‎равно ‎возьми‏ ‎мяса». ‎Пастух‏ ‎еще‏ ‎хотел ‎добавить, ‎что‏ ‎хочет ‎кормить‏ ‎Бога, ‎как ‎его ‎самого‏ ‎кормит‏ ‎Бог… ‎но‏ ‎не ‎решился.‏ ‎

Порывистый ‎ветер ‎вдруг ‎стих, ‎дым‏ ‎вертикально‏ ‎поднялся ‎в‏ ‎небо. ‎Пастух‏ ‎заплакал ‎от ‎умиления, ‎от ‎любви‏ ‎и‏ ‎благодарности‏ ‎к ‎Богу,‏ ‎принявшему ‎жертву.‏ ‎

В ‎этот‏ ‎вечер‏ ‎пес ‎обожрался,‏ ‎лежал ‎кверху ‎раздутым ‎пузом. ‎Пастух‏ ‎словно ‎бы‏ ‎опьянел‏ ‎от ‎мясного. ‎Выпил‏ ‎перебродившего ‎виноградного‏ ‎сока, ‎который ‎берег ‎на‏ ‎случай‏ ‎болезни. ‎Выпил‏ ‎меньше, ‎чем‏ ‎дальние ‎потомки ‎выпивают ‎подростками… ‎но‏ ‎опьянел‏ ‎по ‎настоящему.‏ ‎За ‎всю‏ ‎свою ‎жизнь ‎Пастух ‎брал ‎в‏ ‎рот‏ ‎вино‏ ‎в ‎пятый‏ ‎или ‎в‏ ‎шестой ‎раз.‏ ‎

«Ты‏ ‎приготовил ‎мне‏ ‎трапезу ‎в ‎виду ‎врагов ‎моих,‏ ‎– ‎Пел‏ ‎Пастух,‏ ‎и ‎слезы ‎катились‏ ‎по ‎лицу.‏ ‎– ‎Ты ‎умастил ‎главу‏ ‎мою‏ ‎елеем, ‎чаша‏ ‎моя ‎преисполнена».‏ ‎

Пора ‎гнать ‎в ‎город ‎разросшееся‏ ‎стадо.‏ ‎Хочется, ‎чтобы‏ ‎всегда ‎было‏ ‎вот ‎так: ‎враги ‎идут ‎по‏ ‎окоему,‏ ‎не‏ ‎видя ‎тебя,‏ ‎злые ‎звери‏ ‎бессильны, ‎бараны‏ ‎толстеют,‏ ‎молоко ‎их‏ ‎становится ‎жирнее. ‎

«Так, ‎благость ‎и‏ ‎милость ‎Твоя‏ ‎да‏ ‎сопровождают ‎меня ‎во‏ ‎все ‎дни‏ ‎жизни ‎моей, ‎и ‎я‏ ‎пребуду‏ ‎в ‎доме‏ ‎Господа ‎своего‏ ‎многие ‎дни» ‎– ‎Пел ‎Пастух,‏ ‎собирая‏ ‎нехитрое ‎имущество.‏ ‎

Он ‎долго‏ ‎жил ‎один, ‎видя ‎вокруг ‎только‏ ‎темный‏ ‎мир‏ ‎зверей. ‎Пастуху‏ ‎нужно ‎время‏ ‎– ‎привыкать‏ ‎к‏ ‎людям. ‎Пастух‏ ‎привыкал ‎к ‎ним ‎и ‎пел.‏ ‎Его ‎слушали‏ ‎и‏ ‎повторяли. ‎Не ‎захотел‏ ‎слушать ‎жрец,‏ ‎посмотрел ‎злющими ‎глазами. ‎Квадратная‏ ‎борода,‏ ‎как ‎полагается‏ ‎в ‎Вавилонии,‏ ‎одежда ‎на ‎лямках, ‎как ‎в‏ ‎Египте,‏ ‎на ‎поясе‏ ‎– ‎хеттский‏ ‎железный ‎нож, ‎стоящий ‎пару ‎быков.‏ ‎Богатый,‏ ‎очень‏ ‎важный ‎жрец.‏ ‎Жрец ‎точно‏ ‎знал, ‎что‏ ‎надо‏ ‎говорить ‎Богу,‏ ‎когда ‎и ‎как. ‎В ‎сравнении‏ ‎с ‎ним‏ ‎Пастух‏ ‎был ‎таким… ‎Простонародным.‏ ‎Простеньким ‎таким.‏ ‎И ‎его ‎песня ‎тоже‏ ‎была‏ ‎простенькой. ‎Жестокие‏ ‎злые ‎глаза‏ ‎жреца ‎выражали ‎презрение. ‎

Жрец ‎стоял‏ ‎по‏ ‎щиколотку ‎в‏ ‎овечьей ‎крови,‏ ‎руки ‎по ‎локоть ‎испачканы ‎–‏ ‎жрец‏ ‎рвал‏ ‎руками ‎жертвенных‏ ‎птиц. ‎«Может‏ ‎быть, ‎он‏ ‎поклоняется‏ ‎другому ‎богу?»‏ ‎– ‎Думал ‎Пастух, ‎и ‎сам‏ ‎же ‎пугался‏ ‎этой‏ ‎мысли. ‎Но ‎она‏ ‎его ‎не‏ ‎оставляла: ‎Тот, ‎кому ‎он‏ ‎поклонялся,‏ ‎не ‎мог‏ ‎нести ‎страдания‏ ‎и ‎смерть ‎– ‎ни ‎овцам,‏ ‎ни‏ ‎птицам, ‎ни‏ ‎людям. ‎Бог‏ ‎жреца ‎в ‎храме ‎напоминал ‎любого‏ ‎из‏ ‎ваалов‏ ‎– ‎они‏ ‎тоже ‎пожирают‏ ‎кровь ‎и‏ ‎плоть.‏ ‎Бог ‎Пастуха‏ ‎– ‎совсем ‎другой. ‎

Пастух ‎был‏ ‎очень ‎наивным‏ ‎человеком…‏ ‎Человеком ‎бронзового ‎века.‏ ‎Он ‎представлял‏ ‎своего ‎Бога ‎огромным ‎старцем,‏ ‎могущественным‏ ‎и ‎мудрым.‏ ‎Он ‎искренне‏ ‎считал, ‎что ‎Бог ‎может ‎зачем-то‏ ‎залезть‏ ‎в ‎сундук‏ ‎и ‎там‏ ‎сидеть. ‎Он ‎плясал ‎перед ‎сундуком,‏ ‎в‏ ‎который‏ ‎забрался ‎Бог‏ ‎– ‎Пастух‏ ‎и ‎почитал‏ ‎Бога‏ ‎и ‎пытался‏ ‎его ‎развлекать. ‎Он ‎верил, ‎что‏ ‎Богу ‎нужны‏ ‎жертвы,‏ ‎и ‎что ‎он‏ ‎радуется ‎кускам‏ ‎дохлого ‎барана. ‎Не ‎это‏ ‎важно.‏ ‎

Пастуха ‎избрали‏ ‎в ‎цари‏ ‎– ‎это ‎тоже ‎не ‎особенно‏ ‎важно.‏ ‎Крохотное ‎царство‏ ‎пастухов ‎и‏ ‎крестьян ‎не ‎сыграло ‎никакой ‎роли‏ ‎в‏ ‎истории.‏ ‎Могучие ‎державы‏ ‎не ‎замечали‏ ‎его. ‎Имена‏ ‎его‏ ‎царей ‎не‏ ‎упоминаются ‎ни ‎в ‎одной ‎хронике.‏ ‎Армии ‎ассирийцев,‏ ‎хеттов,‏ ‎вавилонян ‎и ‎египтян‏ ‎будут ‎ходить‏ ‎сквозь ‎это ‎царство, ‎как‏ ‎им‏ ‎понравится. ‎Спустя‏ ‎три ‎века‏ ‎ассирийцы ‎убьют ‎царька ‎этого ‎царства‏ ‎и‏ ‎всех ‎его‏ ‎сыновей. ‎Просто‏ ‎потому, ‎что ‎захотят. ‎Спустя ‎четыре‏ ‎века‏ ‎вавилоняне‏ ‎уведут ‎почти‏ ‎половину ‎жителей‏ ‎царства ‎в‏ ‎свою‏ ‎страну. ‎Это‏ ‎называлось ‎«вырывание». ‎

Пастух-царь ‎мелькнул ‎в‏ ‎истории, ‎не‏ ‎замеченный‏ ‎никем. ‎Мелькнул, ‎и‏ ‎тут ‎же‏ ‎провалился ‎в ‎небытие. ‎Туда‏ ‎же,‏ ‎куда ‎веками‏ ‎валились ‎цари,‏ ‎завоеватели, ‎полководцы ‎со ‎всеми ‎их‏ ‎зловонными‏ ‎«подвигами»: ‎сожжением‏ ‎посевов ‎и‏ ‎городов, ‎угоном ‎людей ‎и ‎скота.‏ ‎Высекались‏ ‎надписи‏ ‎на ‎скалах,‏ ‎писцы ‎испещряли‏ ‎иероглифами ‎тысячи‏ ‎папирусов,‏ ‎возводились ‎новые‏ ‎пирамиды… ‎А ‎владыки ‎исчезали ‎без‏ ‎следа. ‎

Пастуха‏ ‎помнили,‏ ‎потому ‎что ‎пели‏ ‎его ‎псалом.‏ ‎Жрецы ‎возмущались, ‎а ‎народ‏ ‎пел,‏ ‎потому ‎что‏ ‎льющаяся ‎кровь‏ ‎птиц, ‎разрываемых ‎руками, ‎не ‎возвышала‏ ‎их‏ ‎души. ‎А‏ ‎Псалом ‎Пастуха‏ ‎– ‎возвышал. ‎Потому ‎что ‎в‏ ‎бормотании‏ ‎жрецов‏ ‎этого ‎не‏ ‎было, ‎а‏ ‎в ‎Псалме‏ ‎Пастуха‏ ‎была ‎благодарность‏ ‎за ‎все, ‎что ‎люди ‎называют‏ ‎таким ‎неопределенным‏ ‎словом:‏ ‎добро. ‎Пастух ‎был‏ ‎наивен, ‎даже‏ ‎глуп. ‎Он ‎не ‎понял‏ ‎бы‏ ‎словесной ‎пачкотни,‏ ‎многословной ‎многосложной‏ ‎зауми ‎жреческих ‎текстов ‎Вавилона ‎и‏ ‎Египта.‏ ‎Он ‎твердо‏ ‎знал, ‎что‏ ‎такое ‎хорошо: ‎это ‎солнечный ‎свет,‏ ‎льющийся‏ ‎дождь,‏ ‎преумножение ‎стада,‏ ‎еда ‎и‏ ‎здоровье. ‎Что‏ ‎такое‏ ‎плохо, ‎тоже‏ ‎знал: ‎тьма, ‎в ‎которой ‎бродят‏ ‎гиены, ‎голод‏ ‎и‏ ‎болезни. ‎Бог ‎приносил‏ ‎то, ‎что‏ ‎хорошо ‎для ‎человека. ‎Пастух‏ ‎благодарил‏ ‎Бога ‎за‏ ‎все ‎хорошее‏ ‎в ‎мире, ‎и ‎тысячи ‎людей‏ ‎радостно‏ ‎подхватывали: ‎

«Ты‏ ‎приготовил ‎мне‏ ‎трапезу ‎в ‎виду ‎врагов ‎моих,‏ ‎Ты‏ ‎умастил‏ ‎главу ‎мою‏ ‎елеем, ‎чаша‏ ‎моя ‎преисполнена.‏ ‎

Так,‏ ‎благость ‎и‏ ‎милость ‎Твоя ‎да ‎сопровождают ‎меня‏ ‎во ‎все‏ ‎дни‏ ‎жизни ‎моей, ‎и‏ ‎я ‎пребуду‏ ‎в ‎доме ‎Господа ‎своего‏ ‎многие‏ ‎дни».

Цари ‎и‏ ‎жрецы ‎могли‏ ‎говорить, ‎что ‎угодно, ‎но ‎Псалом‏ ‎Пастуха‏ ‎пел ‎народ.‏ ‎

Великие ‎царства‏ ‎рассыпались, ‎встали ‎новые. ‎Египтяне ‎и‏ ‎хетты‏ ‎казались‏ ‎малыми ‎детьми‏ ‎в ‎сравнении‏ ‎с ‎военачальниками,‏ ‎правителями‏ ‎и ‎закованными‏ ‎в ‎железо ‎воинами ‎Великого ‎Рима.‏ ‎

А ‎Псалом‏ ‎пели‏ ‎и ‎пели, ‎по‏ ‎всему ‎Средиземному‏ ‎морю. ‎Пели ‎люди ‎с‏ ‎греческими‏ ‎и ‎римскими‏ ‎именами, ‎пели‏ ‎в ‎Галлии, ‎Британии, ‎Германии, ‎–‏ ‎о‏ ‎которых ‎Пастух‏ ‎не ‎имел‏ ‎ни ‎малейшего ‎представления. ‎

Почему? ‎Потому‏ ‎что‏ ‎всем‏ ‎людям ‎были‏ ‎нужны ‎самые‏ ‎обыкновенные ‎вещи:‏ ‎безопасность,‏ ‎здоровье ‎и‏ ‎пища. ‎Люди ‎хотели ‎такого ‎Бога‏ ‎– ‎доброго‏ ‎Отца,‏ ‎а ‎не ‎чудовище,‏ ‎пьющее ‎кровь.‏ ‎

Бог, ‎которому ‎поклонялся ‎Пастух,‏ ‎добрый‏ ‎Пастырь, ‎воплотился‏ ‎в ‎земного‏ ‎человека. ‎Одни ‎поверили ‎ему, ‎другие‏ ‎–‏ ‎нет. ‎Но‏ ‎все ‎они‏ ‎пели ‎Псалом. ‎

Встала ‎Церковь, ‎единая‏ ‎от‏ ‎берегов‏ ‎Атлантики ‎до‏ ‎Индии. ‎В‏ ‎ней ‎тоже‏ ‎пели‏ ‎Псалом.   ‎

Великий‏ ‎Рим ‎состарился ‎и ‎пал… ‎Встали‏ ‎новые ‎народы‏ ‎и‏ ‎страны. ‎Спустя ‎тысячу‏ ‎лет ‎–‏ ‎под ‎грохот ‎пушек ‎и‏ ‎печатных‏ ‎машин ‎–‏ ‎уже ‎Рим‏ ‎казался ‎наивным ‎и ‎слабым. ‎А‏ ‎Псалом‏ ‎пели ‎и‏ ‎пели.

 Кто ‎вспомнит‏ ‎сегодня, ‎какой ‎фараон ‎и ‎что‏ ‎приказывал,‏ ‎когда‏ ‎Пастух ‎смотрелся‏ ‎в ‎воды‏ ‎озера? ‎Какой‏ ‎хеттский‏ ‎царь ‎тогда‏ ‎убивал ‎конкурентов? ‎Кого ‎жгла ‎и‏ ‎грабила ‎ассирийская‏ ‎армия?‏ ‎Чьими ‎кожами ‎вавилонский‏ ‎царь ‎покрывал‏ ‎стены ‎и ‎каких ‎городов?‏ ‎

От‏ ‎царей ‎и‏ ‎военачальников ‎остались‏ ‎изваяния ‎и ‎статуи. ‎И ‎содрогнется‏ ‎потомок,‏ ‎встретив ‎пустой‏ ‎взгляд ‎самовлюбленного‏ ‎кретина. ‎Имени ‎он ‎не ‎запомнит:‏ ‎никому‏ ‎не‏ ‎интересны ‎тупые‏ ‎и ‎злобные‏ ‎убийцы. ‎А‏ ‎Псалом‏ ‎поют ‎на‏ ‎языках, ‎которых ‎не ‎было ‎во‏ ‎времена ‎Пастуха.‏ ‎

Саванну‏ ‎сменила ‎пустыня. ‎Дикие‏ ‎звери ‎из‏ ‎лесов ‎переселились ‎в ‎зоопарки.‏ ‎Нет‏ ‎больше ‎на‏ ‎всей ‎земле‏ ‎туров. ‎

Пастух ‎и ‎сам ‎не‏ ‎поверил‏ ‎бы… ‎Но‏ ‎это ‎факт,‏ ‎а ‎факты ‎– ‎самая ‎упрямая‏ ‎вещь‏ ‎на‏ ‎свете. ‎Пастух‏ ‎стал ‎бессмертным,‏ ‎потому ‎что‏ ‎всматривался‏ ‎в ‎игру‏ ‎огоньков ‎на ‎угольях ‎своего ‎костра.‏ ‎Глядел ‎в‏ ‎темно-прозрачную‏ ‎воду. ‎Пастух ‎вечно‏ ‎бредет ‎саванной,‏ ‎которой ‎больше ‎нет ‎на‏ ‎свете.‏ ‎

Через ‎три‏ ‎тысячи ‎лет‏ ‎другой ‎Поэт ‎произнесет: ‎

Есть ‎мир,‏ ‎есть‏ ‎Бог…

Они ‎живут‏ ‎вовек. ‎

А‏ ‎жизнь ‎людей ‎мгновенна ‎и ‎убога.‏ ‎

Но‏ ‎все‏ ‎в ‎себя‏ ‎вмещает ‎человек,‏ ‎

Который ‎любит‏ ‎мир‏ ‎и ‎верит‏ ‎в ‎Бога. ‎

Пастух ‎любил ‎мир‏ ‎и ‎верил‏ ‎в‏ ‎Бога.  ‎