Киевляне
«Как многоярусные соты, дымился и шумел и жил Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром. Целыми днями винтами шел из бесчисленных труб дым к небу. Улицы курились дымкой, и скрипел сбитый гигантский снег. И в пять, и в шесть, и в семь этажей громоздились дома. Днем их окна были черны, а ночью горели рядами в темно-синей выси. Цепочками, сколько хватало глаз, как драгоценные камни, сияли электрические шары, высоко подвешенные на закорючках серых длинных столбов. Днем с приятным ровным гудением бегали трамваи с желтыми соломенными пухлыми сиденьями, по образцу заграничных. Со ската на скат, покрикивая, ехали извозчики, и темные воротники – мех серебристый и черный – делали женские лица загадочными и красивыми»[1].
Громоздиться в пять и более этажей дома в Киеве начали в самом конце девятнадцатого века. Именно тогда город охватила строительная лихорадка. На Крещатике, Владимирской и других улицах один за другим вырастали банки, магазины и доходные дома. В начале века двадцатого появились городская библиотека и оперный театр. Дельцы возводили себе жилища в Липках – элитном, как выразились бы сейчас, районе. Каждый, разумеется, старался соорудить нечто выделяющееся из общего ряда. Архитектор Владислав Городецкий возвел Караимскую кенасу на Большой Подвальной и Николаевский костел на Большой Васильковской. А также построил собственный особняк, который киевляне прозвали “Домом с Химерами” – строение неординарное, украшенное атлантами, драконами, змеями и котами; что уж совсем удивительно, в три этажа с одной стороны и в шесть с другой. Модерновая архитектура теперь соседствовала с древними Софийским собором, Михайловским монастырем и Печерской Лаврой, барочными Мариинским дворцом, Андреевской церковью и более поздними зданиями Владимирского университета, двух городских гимназий и кадетского корпуса. Киев обзавелся «городской железной дорогой», то бишь трамваем. Его запустили некие бельгийские концессионеры. Улицы замостили по-новому. Город хорошел на глазах.
Причин, по которым Киев в те годы стал столь стремительно развиваться, было несколько. Во-первых, здесь находилась административный центр всего Юго-Западного края – Киевской, Подольской и Волынской губерний. Здесь квартировал крупный гарнизон. Здесь селились и вели свои дела коммерсанты всех мастей: сахарные и табачные короли, банкиры, представители страховых обществ, посреднических и прочих контор. И, наконец, в Киев, в Лавру и другие многочисленные монастыри, со всей России устремлялись религиозные паломники. Город не был столицей, но и провинциальным его никак нельзя было назвать.
И именно в таком, ни то столичном, ни то провинциальном городе обитали Булгаковы. Отец семейства Афанасий Иванович коренными киевлянином не являлся. В свое время этот сын сельского священника с орловщины поступил здесь в одно из самых престижных в империи религиозных учебных заведений – Киевскую Духовную академию. Окончив ее со степенью кандидата богословия, он несколько лет преподавал древнегреческий в Новочеркасском Духовном училище, где и написал труд “Очерки истории методизма”. Ознакомившись с трудом, недавние учителя Булгакова посчитали разумным дать ему степень магистра и принять на службу в должности доцента. Так, после недолго отсутствия, он вернулся в Киев и в альма-матер.
Женился Афанасий Иванович согласно тогдашним представлениям как раз вовремя – в 31 год – на Варваре Покровской из города Карачева родной Орловской губернии, дочери священнослужителя, который сам же и обвенчал их. Невеста была на десять лет младше жениха.
Как и велел им Господь, плодились и размножались породнившиеся семейства весьма активно. У Афанасия Ивановича было девять братьев и сестер, у Варвары Михайловны – восемь. Соединившие себя узами брака продолжили эту традицию, и в весьма короткий срок чета обзавелась обильным потомством: тремя мальчиками и четырьмя девочками. Первым родился Михаил в 1891 году. Далее в порядке очередности на свет появились: Вера (1892), Надежда (1893), Варвара (1895), Николай (1898), Иван (1900) и, наконец, Елена (1902).
По линии отца предки интересующего нас первенца так давно ушли в духовенство, что в семье даже не знали точно, являлись ли изначально Булгаковы дворянами или нет. Для священнослужителей, в отличие от людей светских, это не было вопросом принципиальным. Именно поэтому Михаил всю жизнь полагал, что он к благородному сословию не принадлежит, а его брат Николай считал прямо наоборот. По линии же Варвары Михайловны тоже были сплошь иереи и протоиреи, но имелось также и несколько купцов.
Собственного жилища Булгаковы не имели. Была мысль купить на приданое Варвары Михайловны дом в непрестижной Лукьяновке, но после долгих колебаний выстроили на эти деньги дачу в двадцати девяти верстах от Киева по Юго-Западной железной дороге. Пять комнат с большой кладовой и двумя верандами. Яблоневый и сливовый сад. Начиная с 1902 года все лето семейство проводило там, в Буче. В самом же городе они постоянно меняли квартиры: жили и на Подоле, и в Печерске, и в районе Бессарабки. Всего они сменили за пятнадцать лет семь квартир. Так часто переезжать их заставляло банальное отсутствие средств: они постоянно искали более дешевое и вместе с тем удобное жилье. Отцу Михаила приходилось содержать жену и семерых детей. Кроме того, каждое лето у них гостила мать Варвары Михайловны Анфиса Ивановна, урожденная Турбина, и жила вдова младшего брата Афанасия Михайловича Ирина Лукинична. Кухарка обитала в отдельной комнатке. Кроме кухарки, имелась еще одна приходящая работница и ей, разумеется, тоже приходилось платить. Обходиться без прислуги было не принято. Если бы Варвара Михайловна, жена преподавателя академии, сама занялась стряпней или уборкой, ее бы просто неправильно поняли и сочли бы за какую-нибудь, прости господи, социалистку.
А деньги… Деньги вообще такая вещь, знаете ли. Например, Афанасий Иванович пошел учиться именно на богослова, а не в университет, во многом потому, что для детей священников обучение в Духовной академии было бесплатным. Сыном он был старшим, и его родителю нужно было еще поставить на ноги восьмерых отпрысков, родившихся вслед, Он мог бы закончить семинарию и пристроиться дьячком в какой-нибудь храм. Но, как видно, чувствовал в себе некий потенциал и хотел большего. К счастью, религия ему ни в коем разе не претила, и он с удовольствием пользовал свой ум, копаясь в нюансах протестантства и католичества и соотнося их с восточно-христианскими канонами.
То время было неспокойным для православной теологии. Материализм давил открытиями физиков и химиков, изобретениями инженеров, своими паровозами, пароходами, аэропланами и электрическими фонарями. Материя, казалось, вытесняла дух, и с этим нужно было что-то делать. Популярнейший философ Владимир Соловьев предпринимал отчаянные попытки примирить религиозное мышление и позитивизм. Удавалось это ему, кажется, не вполне, но сами усилия заслуживали уважения. Соловьев, однако, был философом. Священники же большей частью ничего не хотели знать обо всех этих переменах. Они предпочитали на вызов истории отвечать высокомерным молчанием, и лишь раз за разом повторять то, что им завещали предшественники. В высшей степени авторитетный для российского общества Лев Толстой обвинял церковь в косности и утверждал, что от истинной веры в официальном православии мало что осталось – теперь это одни только ритуалы. Да и те совершенно лишены для непосвященного человека смысла, потому как не претерпевали изменений столетиями и являют собой лишь механическое повторение обрядов. А о главной своей обязанности – пробуждении нравственного чувства – церковь забыла. За это, как известно, Священный Синод приговорил Толстого к анафеме.
Что до преподавателей Киевской Духовной академии, самой прогрессивной, как считалось, в империи, то они разделились на два лагеря. Одни утверждали, что необходимо оберегать традиции восточно-христианского вероисповедания. Любые изменения, по их мнению, есть ересь. Другие выступали за реформу церкви, которая, верили они, давно назрела. Спор этот иногда заканчивался весьма плачевно. Вот как описывает в своих воспоминаниях один такой инцидент митрополит Евлогий Георгиевский: «Помню тяжелый случай осуждения профессора Экземплярского, молодого либерально настроенного ученого. Он написал в журнале статью: "О нравственном учении св. Иоанна Златоуста". В ней он доказывал, что многие мысли Толстого и социалистов можно найти и у этого великого "отца Церкви". Киевский митрополит Флавиан приехал в Синод с донесением: автор непочтительно отзывается о св. Иоанне Златоусте, сравнивает его с недостойными сравнения именами и неуважительно относится к официальному богословию Киевской Духовной Академии, к ее традициям. Перед докладом он заявил, что прочтет его лишь при условии, если Синод заранее готов радикально осудить автора. Профессора Экземплярского уволили, не выслушав ни его объяснений, ни оправданий...»
Экземплярский был другом Булгаковых. Большинство семейных фотографий, которые дошли до нас, сделал именно он. Впрочем, то, что Афанасий Иванович дружил с Василием Ильичом, вовсе не означает, что он всецело разделял взгляды коллеги. Булгаков, похоже, относился к тому типу людей, которые старательно избегают конфликтов. Но речи опального профессора и его работы несомненно повлияли на молодого Мишу. Экземплярский коллекционировал “Лики Христа”: он собрал сотни снимков икон и фресок, изображавших Иисуса. Считал, что эта живопись наилучшим образом отражает суть христианства. Возможно, именно эти фотографии привели Михаила Булгакова много лет спустя к мысли написать свой апокриф – ершалаимские главы «Мастера и Маргариты».
[1] "Белая гвардия"
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
