Юрий ‎Слезкин,‏ ‎который ‎предлагал ‎подудел ‎открыть, ‎то‏ ‎есть ‎подотдел,‏ ‎являлся‏ ‎весьма ‎колоритной ‎фигурой.‏ ‎Он ‎был‏ ‎сыном ‎прославленного ‎генерала ‎Льва‏ ‎Слезкина,‏ ‎участника ‎Русско-турецкой‏ ‎войны ‎1878–1879‏ ‎годов. ‎Происходил ‎из ‎старинного ‎дворянского‏ ‎рода,‏ ‎умел ‎одеваться‏ ‎и ‎был‏ ‎обучен ‎этикету. ‎И ‎что ‎самое‏ ‎важное,‏ ‎он‏ ‎был ‎писатель.‏ ‎Известный ‎писатель!

Печататься‏ ‎Слезкин ‎начал‏ ‎в‏ ‎неприлично ‎юном‏ ‎возрасте, ‎лет ‎в ‎шестнадцать. ‎К‏ ‎тридцати ‎у‏ ‎него‏ ‎был ‎за ‎плечами‏ ‎трехтомник. ‎Его‏ ‎роман ‎“Ольга ‎Орг” ‎произвел‏ ‎фурор‏ ‎в ‎тысяча‏ ‎девятьсот ‎четырнадцатом.‏ ‎«У ‎героини ‎углы ‎рта ‎были‏ ‎опущены‏ ‎“как ‎перевернутый‏ ‎месяц”, ‎и‏ ‎девушки ‎сходили ‎с ‎ума ‎и‏ ‎делали‏ ‎кислую‏ ‎гримасу, ‎стараясь‏ ‎подражать ‎перевернутому‏ ‎месяцу»[1]. Вскоре ‎после‏ ‎издания‏ ‎трагическое ‎это‏ ‎произведение ‎было ‎переведено ‎на ‎полдюжины‏ ‎европейских ‎языков,‏ ‎вышло‏ ‎несколько ‎немых ‎кинокартин.‏ ‎Одна ‎из‏ ‎экранизаций ‎именовалась ‎ни ‎то‏ ‎“Опаленные”,‏ ‎ни ‎то‏ ‎“Обожженные ‎крылья”.‏ ‎Главную ‎роль ‎исполняла ‎балерина ‎Коралли.‏ ‎«Все‏ ‎рыдали»[2].

Вот ‎портрет‏ ‎Слезкина ‎образца‏ ‎1915 ‎года ‎руки ‎некоего ‎Мозалевского:‏ ‎«Внешне‏ ‎он‏ ‎был ‎то,‏ ‎что ‎называется‏ ‎“писаный ‎красавец”,‏ ‎стройный‏ ‎брюнет, ‎одет‏ ‎по-уайльдовски ‎нарядно. ‎Был ‎он ‎весел,‏ ‎остроумен, ‎приветлив,‏ ‎держался,‏ ‎правда, ‎под ‎“признанного‏ ‎писателя”, ‎но‏ ‎доброжелателен ‎к ‎молодым. ‎Я‏ ‎был‏ ‎в ‎Петербурге‏ ‎проездом ‎на‏ ‎несколько ‎дней, ‎но ‎он ‎–‏ ‎по‏ ‎своей ‎инициативе‏ ‎“водил” ‎меня‏ ‎во ‎всякие ‎литературные ‎места, ‎устроил‏ ‎у‏ ‎себя‏ ‎дома ‎“мой”‏ ‎вечер, ‎т.е.‏ ‎чтение ‎моего‏ ‎рассказа»[3]. И‏ ‎еще ‎одно‏ ‎описание ‎из ‎информированных, ‎что ‎называется,‏ ‎источников: ‎«Петербургско-петроградский‏ ‎любимец,‏ ‎об ‎успехах ‎которого‏ ‎у ‎женщин‏ ‎ходили ‎легенды. ‎Ладный, ‎темноволосый,‏ ‎с‏ ‎живыми ‎черными‏ ‎глазами, ‎с‏ ‎родинкой ‎на ‎щеке ‎на ‎погибель‏ ‎дамским‏ ‎сердцам»[4]. Дабы ‎губить‏ ‎дамские ‎сердца‏ ‎в ‎больших ‎количествах, ‎Слезкин, ‎по‏ ‎словам‏ ‎Татьяны‏ ‎Николаевны, ‎не‏ ‎чурался ‎косметики.

В‏ ‎общем, ‎до‏ ‎войны‏ ‎Слезкин ‎был‏ ‎звездой. ‎Сейчас, ‎в ‎двадцатом ‎году,‏ ‎он ‎знаменитостью‏ ‎не‏ ‎был ‎потому, ‎что‏ ‎в ‎столь‏ ‎неспокойное ‎время ‎таковые ‎вообще‏ ‎исчезли.‏ ‎Но ‎былой‏ ‎флер ‎еще‏ ‎оставался. ‎Ему, ‎очевидно, ‎доставляло ‎удовольствие‏ ‎положение‏ ‎мэтра. ‎Поскольку‏ ‎всякому ‎уважающему‏ ‎себя ‎мэтру ‎нужны ‎ученики, ‎Слезкин‏ ‎начал‏ ‎обзаводиться‏ ‎ими ‎еще‏ ‎до ‎Первой‏ ‎мировой ‎в‏ ‎Петербурге.‏ ‎Здесь, ‎во‏ ‎Владикавказе, ‎на ‎эту ‎роль ‎за‏ ‎неимением ‎лучшего‏ ‎вполне‏ ‎подходил ‎Михаил ‎Булгаков,‏ ‎автор ‎нескольких‏ ‎опубликованных ‎фельетонов ‎и ‎неопубликованных‏ ‎рассказов.

Конечно,‏ ‎эту ‎маленькую‏ ‎причуду ‎–‏ ‎необходимость ‎обязательно ‎кому-то ‎покровительствовать ‎–‏ ‎вполне‏ ‎можно ‎известному‏ ‎беллетристу ‎Слезкину‏ ‎простить. ‎Булгакову ‎от ‎нее ‎была‏ ‎одна‏ ‎только‏ ‎польза.

Итак, ‎Юрий‏ ‎Слезкин ‎тридцати‏ ‎шести ‎лет,‏ ‎«признанный‏ ‎писатель», ‎руководил‏ ‎подотделом ‎Наробраза. ‎А ‎Михаил ‎Булгаков,‏ ‎тридцати ‎лет,‏ ‎служил‏ ‎при ‎нем ‎завлито.‏ ‎А ‎потом‏ ‎завтео.

Весь ‎этот ‎новояз ‎был‏ ‎как‏ ‎будто ‎из‏ ‎недавно ‎пережитого‏ ‎бреда. ‎Но ‎все-таки ‎у ‎Булгакова‏ ‎имелось‏ ‎теперь ‎занятие‏ ‎– ‎он‏ ‎заведовал. ‎«В ‎комнате, ‎на ‎четвертом‏ ‎этаже,‏ ‎два‏ ‎шкафа ‎с‏ ‎оторванными ‎дверцами,‏ ‎колченогие ‎столы.‏ ‎Три‏ ‎барышни ‎с‏ ‎фиолетовыми ‎губами, ‎то ‎на ‎машинках‏ ‎громко ‎стучат,‏ ‎то‏ ‎курят. ‎Сидит ‎в‏ ‎самом ‎центре‏ ‎писатель ‎и ‎из ‎хаоса‏ ‎лепит‏ ‎подотдел… ‎Сизые‏ ‎актерские ‎лица‏ ‎лезут ‎на ‎него ‎и ‎денег‏ ‎требуют»[5].

А‏ ‎денег ‎нет.‏ ‎«Ни ‎копейки!‏ ‎Вот ‎спички ‎дадут, ‎растительное ‎масло‏ ‎и‏ ‎огурцы‏ ‎соленые… ‎Одно‏ ‎время ‎балыком‏ ‎питались. ‎У‏ ‎меня‏ ‎белогвардейские ‎деньги‏ ‎остались. ‎Когда ‎госпиталь ‎расформировали, ‎в‏ ‎первых ‎месяцах‏ ‎1920‏ ‎года, ‎заплатили ‎жалованье‏ ‎“ленточками”. ‎Такие‏ ‎деньги ‎были ‎– ‎кремовое‏ ‎поле,‏ ‎голубая ‎лента.‏ ‎Сначала, ‎как‏ ‎белые ‎ушли, ‎я ‎пришла ‎в‏ ‎ужас:‏ ‎что ‎с‏ ‎ними ‎делать?‏ ‎Эти ‎деньги ‎никто ‎не ‎брал.‏ ‎А‏ ‎потом‏ ‎в ‎одной‏ ‎лавке ‎стала‏ ‎на ‎балык‏ ‎обменивать»[6]. Большей‏ ‎же ‎частью‏ ‎жили ‎на ‎Тасину ‎золотую ‎цепь.‏ ‎Это ‎было‏ ‎замечательное‏ ‎украшение: ‎длинное, ‎как‏ ‎веревка, ‎с‏ ‎палец ‎толщиной. ‎Ее ‎подарила‏ ‎Евгения‏ ‎Викторовна, ‎после‏ ‎того ‎как‏ ‎покончил ‎с ‎собой ‎Тасин ‎брат.‏ ‎Это‏ ‎случилось ‎еще‏ ‎до ‎Первой‏ ‎мировой. ‎Когда ‎сын ‎застрелился, ‎родителям‏ ‎стало‏ ‎казаться,‏ ‎что ‎они‏ ‎недостаточно ‎внимания‏ ‎уделяют ‎своим‏ ‎детям.‏ ‎Ведь ‎если‏ ‎бы ‎они ‎поговорили ‎с ‎ним‏ ‎вовремя, ‎он‏ ‎не‏ ‎совершил ‎бы ‎этого‏ ‎поступка, ‎не‏ ‎так ‎ли? ‎Не ‎зная,‏ ‎как‏ ‎по-другому ‎показать‏ ‎свою ‎любовь,‏ ‎мать ‎накупила ‎Тасе ‎разных ‎нарядов‏ ‎и‏ ‎передарила ‎ей‏ ‎эту ‎цепь,‏ ‎которую ‎за ‎несколько ‎лет ‎до‏ ‎того‏ ‎привез‏ ‎отец ‎из‏ ‎заграничной ‎поездки.‏ ‎Теперь ‎цепь‏ ‎спасала‏ ‎Тасю ‎и‏ ‎Михаила ‎от ‎голода. ‎Они ‎отрубали‏ ‎от ‎нее‏ ‎по‏ ‎кусочку, ‎продавали ‎и‏ ‎шли ‎на‏ ‎рынок, ‎где ‎можно ‎было‏ ‎найти‏ ‎все, ‎что‏ ‎пожелаешь. ‎Татьяна‏ ‎Николаевна ‎очень ‎удивлялась ‎потом, ‎как‏ ‎эта‏ ‎цепь ‎сохранилась‏ ‎у ‎нее‏ ‎в ‎целости ‎аж ‎до ‎двадцатого‏ ‎года.‏ ‎Ведь‏ ‎она ‎постоянно‏ ‎носила ‎ее‏ ‎на ‎шее‏ ‎при‏ ‎петлюровцах ‎и‏ ‎потом. ‎Могли ‎сорвать, ‎придушив ‎к‏ ‎тому ‎же.‏ ‎Надо‏ ‎полагать, ‎никто ‎просто‏ ‎не ‎верил,‏ ‎что ‎кто-то ‎в ‎здравом‏ ‎уме‏ ‎может ‎носить‏ ‎в ‎такие‏ ‎времена ‎на ‎себе ‎столько ‎настоящего‏ ‎золота.

Все-таки‏ ‎Булгакову ‎повезло,‏ ‎что ‎он‏ ‎заболел ‎тифом. ‎Очень ‎повезло. ‎Побочным‏ ‎следствием‏ ‎тифа‏ ‎оказалось ‎то,‏ ‎что ‎он‏ ‎перезнакомился ‎с‏ ‎уймой‏ ‎творцов, ‎как‏ ‎совершенно ‎бездарных, ‎так ‎и ‎удивительно‏ ‎талантливых, ‎вроде‏ ‎Мандельштама,‏ ‎Пильняка ‎и ‎Серафимовича.‏ ‎Поэты, ‎артисты,‏ ‎музыканты, ‎писатели ‎– ‎все‏ ‎делали‏ ‎вылазки ‎на‏ ‎юг, ‎потому‏ ‎что ‎еще ‎с ‎семнадцатого ‎года‏ ‎есть‏ ‎в ‎столицах‏ ‎стало ‎нечего.‏ ‎И ‎вот ‎одни ‎творцы ‎ехали‏ ‎через‏ ‎Владикавказ‏ ‎в ‎Тифлис,‏ ‎другие ‎в‏ ‎Москву, ‎третьи‏ ‎в‏ ‎Ростов, ‎четвертые‏ ‎с ‎Крыма. ‎Все, ‎выискивая, ‎где‏ ‎бы ‎добыть‏ ‎хлеба‏ ‎насущного, ‎заглядывали ‎в‏ ‎подотдел ‎искусств‏ ‎к ‎Слезкину ‎и ‎Булгакову.‏ ‎Пару‏ ‎лет ‎спустя,‏ ‎уже ‎в‏ ‎Москве, ‎шапочные ‎знакомства ‎владикавказского ‎периода‏ ‎пригодились‏ ‎Михаилу. ‎Дружба‏ ‎с ‎известным‏ ‎беллетристом ‎Слезкиным, ‎кстати, ‎тоже.

Но ‎сейчас‏ ‎Михаил‏ ‎не‏ ‎думал ‎о‏ ‎Москве. ‎Точнее,‏ ‎это ‎был‏ ‎последний‏ ‎вариант. ‎Если‏ ‎ничего ‎не ‎выйдет, ‎то ‎придется,‏ ‎конечно, ‎в‏ ‎Москву.‏ ‎Не ‎в ‎Петроград‏ ‎– ‎утратив‏ ‎столичный ‎статус, ‎тот ‎стремительно‏ ‎и‏ ‎бесповоротно ‎переставал‏ ‎быть ‎центром.‏ ‎Только ‎в ‎Москву. ‎Если ‎ничего‏ ‎не‏ ‎выйдет…

Булгаков ‎долго‏ ‎взрослел. ‎Но‏ ‎тут ‎он ‎вдруг ‎очнулся. ‎Ему‏ ‎исполнилось‏ ‎тридцать,‏ ‎а ‎он‏ ‎все ‎еще‏ ‎был ‎никем!‏ ‎Как‏ ‎же ‎глупо‏ ‎– ‎он ‎потерял ‎столько ‎времени!‏ ‎Он ‎ведь‏ ‎мог‏ ‎начать ‎печататься ‎еще‏ ‎до ‎войны.‏ ‎Да ‎если ‎бы ‎он,‏ ‎как‏ ‎Слезкин, ‎серьезно‏ ‎взялся ‎за‏ ‎перо ‎в ‎шестнадцать, ‎то ‎уже‏ ‎в‏ ‎восьмом ‎году‏ ‎мог ‎бы‏ ‎прославиться! ‎А ‎теперь, ‎среди ‎всей‏ ‎это‏ ‎разрухи,‏ ‎как ‎стать‏ ‎известным ‎писателем?‏ ‎И ‎публика‏ ‎уже‏ ‎не ‎та.‏ ‎Половина ‎предполагаемых ‎читателей ‎в ‎Константинополе,‏ ‎а ‎то‏ ‎и‏ ‎Париже, ‎вторая ‎половина‏ ‎туда ‎собирается.‏ ‎Что ‎же ‎делать? ‎Нужно,‏ ‎значит,‏ ‎тоже ‎вслед‏ ‎за ‎ними‏ ‎в ‎Константинополь?

Он ‎думал ‎об ‎этом‏ ‎постоянно.‏ ‎В ‎каждом‏ ‎своем ‎письме‏ ‎он ‎сообщал ‎или ‎намеком ‎или‏ ‎прямым‏ ‎текстом,‏ ‎что ‎собирается‏ ‎бежать ‎за‏ ‎границу. ‎Во‏ ‎всяком‏ ‎случае, ‎говорил‏ ‎он, ‎из ‎Владикавказа ‎нужно ‎сматываться.

Это‏ ‎было ‎верно.‏ ‎Оставаться‏ ‎здесь, ‎помимо ‎прочего,‏ ‎становилось ‎с‏ ‎каждым ‎днем ‎все ‎опаснее.‏ ‎Могли‏ ‎случиться ‎разные,‏ ‎мягко ‎говоря,‏ ‎неприятности.

Как-то ‎его ‎подвел ‎Пушкин, ‎Александр‏ ‎Сергеевич,‏ ‎царствие ‎ему‏ ‎небесное.

«Так ‎было‏ ‎дело:

В ‎редакции, ‎под ‎винтовой ‎лестницей,‏ ‎свил‏ ‎гнездо‏ ‎цех ‎местных‏ ‎поэтов. ‎Был‏ ‎среди ‎них‏ ‎юноша‏ ‎в ‎синих‏ ‎студенческих ‎брюках; ‎да, ‎с ‎динамо-снарядом‏ ‎в ‎сердце,‏ ‎дремучий‏ ‎старик, ‎на ‎шестидесятом‏ ‎году ‎начавший‏ ‎писать ‎стихи, ‎и ‎еще‏ ‎несколько‏ ‎человек». ‎И‏ ‎вот ‎один‏ ‎из ‎этих ‎футуристов ‎на ‎вечере‏ ‎организованном‏ ‎подотделом ‎«прочитал‏ ‎доклад ‎о‏ ‎Гоголе ‎и ‎Достоевском ‎и ‎обоих‏ ‎стер‏ ‎с‏ ‎лица ‎земли.‏ ‎О ‎Пушкине‏ ‎отозвался ‎неблагоприятно,‏ ‎но‏ ‎вскользь. ‎В‏ ‎одну ‎из ‎июньских ‎ночей ‎Пушкина‏ ‎он ‎обработал‏ ‎на‏ ‎славу. ‎За ‎белые‏ ‎штаны, ‎за‏ ‎"вперед ‎гляжу ‎я ‎без‏ ‎боязни",‏ ‎за ‎камер-юнкерство‏ ‎и ‎холопскую‏ ‎стихию, ‎вообще ‎за ‎"псевдореволюционность ‎и‏ ‎ханжество",‏ ‎за ‎неприличные‏ ‎стихи ‎и‏ ‎ухаживание ‎за ‎женщинами... ‎Обливаясь ‎потом,‏ ‎в‏ ‎духоте,‏ ‎я ‎сидел‏ ‎в ‎первом‏ ‎ряду ‎и‏ ‎слушал,‏ ‎как ‎докладчик‏ ‎рвал ‎на ‎Пушкине ‎белые ‎штаны.‏ ‎Когда ‎же,‏ ‎освежив‏ ‎стаканом ‎воды ‎пересохшее‏ ‎горло, ‎он‏ ‎предложил ‎в ‎заключение ‎Пушкина‏ ‎выкинуть‏ ‎в ‎печку,‏ ‎я ‎улыбнулся.‏ ‎Каюсь. ‎Улыбнулся ‎загадочно, ‎черт ‎меня‏ ‎возьми!»[7] Углядев‏ ‎эту ‎его‏ ‎ухмылку, ‎докладчик‏ ‎предложил ‎Михаилу ‎выступить ‎оппонентом. ‎Он‏ ‎и‏ ‎выступил.‏ ‎Михаил ‎остался‏ ‎в ‎итоге‏ ‎в ‎уверенности,‏ ‎что‏ ‎противник ‎«лежал‏ ‎на ‎обоих ‎лопатках». ‎Но ‎у‏ ‎многих, ‎многих‏ ‎выстроилась‏ ‎логическая ‎цепочка ‎в‏ ‎голове. ‎Пушкин‏ ‎кто? ‎Дворянин! ‎С ‎чем‏ ‎борются‏ ‎большевики? ‎С‏ ‎дворянами! ‎Следовательно,‏ ‎всякий, ‎кто ‎за ‎Пушкина, ‎тот‏ ‎контра!‏ ‎Все, ‎кто‏ ‎пробудились, ‎это‏ ‎понимают! ‎Этот ‎вот ‎Булгаков, ‎хоть‏ ‎и‏ ‎советский‏ ‎служащий, ‎защищает‏ ‎контру…

Однажды ‎Тася‏ ‎на ‎улице‏ ‎встретила‏ ‎вестового, ‎который‏ ‎был ‎приставлен ‎к ‎Михаилу, ‎когда‏ ‎тот ‎служил‏ ‎в‏ ‎госпитале. ‎Теперь ‎вестовой‏ ‎перешел ‎в‏ ‎Красную ‎Армию. ‎При ‎белых‏ ‎Тася‏ ‎все ‎время‏ ‎давала ‎ему‏ ‎деньги ‎на ‎кино, ‎поэтому ‎увидав‏ ‎ее,‏ ‎вестовой ‎ужасно‏ ‎обрадовался. ‎Да‏ ‎так ‎обрадовался, ‎что ‎забыл ‎о‏ ‎марксизме-ленинизме‏ ‎и‏ ‎поприветствовал ‎докторову‏ ‎жену ‎самым‏ ‎естественным ‎для‏ ‎себя‏ ‎образом ‎–‏ ‎криком ‎«Здравствуйте ‎барыня!» ‎Она ‎тут‏ ‎же ‎его‏ ‎осекла:‏ ‎«Ты ‎что, ‎с‏ ‎ума ‎сошел!‏ ‎Какая ‎я ‎тебе ‎барыня!‏ ‎Татьяной‏ ‎Николаевной ‎меня‏ ‎теперь ‎называй».

Если‏ ‎бы ‎открылось, ‎что ‎Михаил ‎служил‏ ‎в‏ ‎Доброармии ‎врачом,‏ ‎это ‎было‏ ‎бы ‎еще ‎полбеды. ‎Отговорился ‎бы‏ ‎тем,‏ ‎что‏ ‎врачи ‎–‏ ‎люди ‎подневольные.‏ ‎Опять ‎мобилизовали‏ ‎бы‏ ‎и ‎поехал‏ ‎бы ‎куда-нибудь ‎восстанавливать ‎живую ‎силу.‏ ‎Но ‎если‏ ‎бы‏ ‎всплыли ‎его ‎статьи,‏ ‎пустили ‎бы‏ ‎в ‎расход. ‎Это ‎вполне‏ ‎могло‏ ‎произойти.

Был ‎один‏ ‎случай ‎еще‏ ‎до ‎того, ‎как ‎Булгаков ‎начал‏ ‎трудиться‏ ‎в ‎подотделе.‏ ‎Ослабленный ‎тифом‏ ‎Михаил, ‎опирающийся ‎на ‎палочку, ‎и‏ ‎Тася‏ ‎вышли‏ ‎погулять ‎в‏ ‎городской ‎сад.‏ ‎Тут ‎они‏ ‎вдруг‏ ‎услышали ‎за‏ ‎спиной ‎шепот: ‎«Вон ‎белый ‎идет!‏ ‎В ‎газете‏ ‎ихней‏ ‎писал!» ‎Постарались, ‎разумеется,‏ ‎как ‎можно‏ ‎быстрее ‎оттуда ‎убраться. ‎«Какой-то‏ ‎страх‏ ‎на ‎нас‏ ‎напал, ‎что‏ ‎должны… ‎нас ‎арестовать»[8]. Пронесло! ‎Никто ‎не‏ ‎пришел,‏ ‎и ‎никуда‏ ‎их ‎не‏ ‎вызвали. ‎Хотя, ‎как ‎и ‎во‏ ‎всяком‏ ‎занятом‏ ‎частями ‎РККА‏ ‎городе, ‎во‏ ‎Владикавказе ‎работали‏ ‎чекисты.

«Тогда‏ ‎время ‎было‏ ‎трудное. ‎То, ‎например, ‎выяснилось, ‎что‏ ‎начальник ‎милиции‏ ‎–‏ ‎из ‎белогвардейского ‎подполья…‏ ‎А ‎в‏ ‎доме, ‎где ‎мы ‎жили,‏ ‎оставался‏ ‎сын ‎казачьего‏ ‎атамана ‎Митя,‏ ‎он ‎мне ‎часто ‎колол ‎дрова,‏ ‎немного‏ ‎даже ‎ухаживал‏ ‎за ‎мной.‏ ‎И ‎вот ‎однажды ‎он ‎говорит‏ ‎мне:‏ ‎“Вступайте‏ ‎в ‎нашу‏ ‎партию! ‎–‏ ‎Какую? ‎–‏ ‎У‏ ‎нас ‎вот‏ ‎собираются ‎люди, ‎офицеры… ‎Постепенно ‎вы‏ ‎привлечете ‎своего‏ ‎мужа…”‏ ‎Я ‎сказала, ‎что‏ ‎вообще ‎не‏ ‎сочувствую ‎белым ‎и ‎не‏ ‎хочу.‏ ‎А ‎потом‏ ‎я ‎узнала,‏ ‎что ‎он ‎предложил ‎это ‎же‏ ‎бывшей‏ ‎медсестре ‎из‏ ‎детского ‎сада,‏ ‎с ‎которой ‎у ‎него ‎был‏ ‎роман,‏ ‎а‏ ‎она ‎сообщила‏ ‎об ‎этом,‏ ‎и ‎его‏ ‎расстреляли»[9].

За‏ ‎защиту ‎Пушкина‏ ‎и ‎прочие ‎такие ‎же ‎инциденты‏ ‎Булгакова ‎и‏ ‎Слезкина‏ ‎как ‎неблагонадежных ‎выгнали‏ ‎из ‎подотдела.‏ ‎Слезкин ‎в ‎поисках ‎лучшей‏ ‎жизни‏ ‎уехал ‎из‏ ‎Владикавказа. ‎Михаил‏ ‎и ‎этого ‎не ‎мог. ‎Денег‏ ‎не‏ ‎осталось ‎совершенно.‏ ‎Тасину ‎цепочку‏ ‎к ‎тому ‎времени ‎изрубили ‎всю.‏ ‎Даже‏ ‎хлеба‏ ‎не ‎на‏ ‎что ‎было‏ ‎купить.

[1] Л.Е. ‎Белозерская.‏ ‎Воспоминания

[2] Л.Е.‏ ‎Белозерская. ‎Воспоминания

[3] Чудакова‏ ‎М. ‎О. ‎Жизнеописание ‎Михаила ‎Булгакова‏ ‎

[4] Л.Е. ‎Белозерская.‏ ‎Воспоминания

[5] "Записки‏ ‎на ‎манжетах"

[6] Т.Н. ‎Лаппа.‏ ‎Интервью

[7] "Записки ‎на‏ ‎манжетах"

[8] Т.Н. ‎Лаппа. ‎Интервью

[9] Т.Н. ‎Лаппа.‏ ‎Интервью