Война и мир

Пожалуй, ‎пора‏ ‎чуть ‎подробнее ‎рассказать, ‎кто ‎такая‏ ‎Татьяна ‎Лаппа.‏ ‎Ее‏ ‎отец ‎был ‎податным‏ ‎инспектором ‎–‏ ‎чиновником ‎Минфина ‎и ‎налоговой‏ ‎службы,‏ ‎выражаясь ‎в‏ ‎современных ‎терминах.‏ ‎Его ‎кидало ‎по ‎стране, ‎но‏ ‎ничего‏ ‎плохого ‎в‏ ‎этом ‎не‏ ‎было: ‎частые ‎переезды ‎свидетельствовали ‎о‏ ‎том,‏ ‎что‏ ‎карьера ‎у‏ ‎Николая ‎Николаевича‏ ‎вполне ‎задалась.‏ ‎Сначала‏ ‎он ‎служил‏ ‎в ‎Рязани, ‎потом ‎в ‎Екатеринославле,‏ ‎дальше ‎был‏ ‎назначен‏ ‎управляющим ‎Казенной ‎палатой‏ ‎в ‎Омск‏ ‎и, ‎в ‎конце ‎концов,‏ ‎его‏ ‎перевели ‎в‏ ‎Саратов. ‎К‏ ‎тому ‎времени ‎он ‎уже ‎стал‏ ‎действительным‏ ‎статским ‎советником‏ ‎– ‎серьезное‏ ‎достижение ‎для ‎государственного ‎служащего ‎Российской‏ ‎империи.

В‏ ‎роду‏ ‎Лаппа ‎был‏ ‎один ‎декабрист,‏ ‎разжалованный ‎в‏ ‎рядовые‏ ‎без ‎лишения‏ ‎дворянства. ‎Сам ‎Николай ‎Николаевич ‎закончил‏ ‎естественное ‎отделение‏ ‎физико-математического‏ ‎факультета ‎Московского ‎университета‏ ‎с ‎дипломом‏ ‎первой ‎степени. ‎Но ‎в‏ ‎ученые‏ ‎не ‎пошел,‏ ‎а ‎стал‏ ‎служащим. ‎Человек ‎был ‎разносторонний, ‎и‏ ‎кроме‏ ‎естественных ‎наук,‏ ‎любил ‎и‏ ‎драматическое ‎искусство. ‎«Отец ‎очень ‎театром‏ ‎увлекался,‏ ‎даже‏ ‎играл ‎в‏ ‎городском ‎театре‏ ‎<в ‎Екатеринославле>,‏ ‎Островского‏ ‎вещи, ‎любовников.‏ ‎Очень ‎смешно ‎– ‎продавался ‎такой‏ ‎его ‎портрет‏ ‎на‏ ‎бумаге ‎вроде ‎газетной‏ ‎и ‎вот‏ ‎мальчишки ‎бегали ‎и ‎кричали:‏ ‎“Артист‏ ‎Лаппа ‎–‏ ‎5 ‎копеек!”‏ ‎Ему ‎даже ‎предлагали ‎там… ‎артистом‏ ‎стать,‏ ‎а ‎мать‏ ‎сказала: ‎“Если‏ ‎пойдешь ‎в ‎театр, ‎я ‎уйду‏ ‎от‏ ‎тебя…”»[1] Это,‏ ‎конечно, ‎все‏ ‎были ‎шутки.‏ ‎Николаю ‎Николаевичу‏ ‎нравилась‏ ‎его ‎профессия.‏ ‎Это ‎был ‎толковый ‎чиновник ‎столыпинского‏ ‎типа, ‎мало‏ ‎что‏ ‎общего ‎имевший ‎с‏ ‎героями ‎Гоголя‏ ‎или ‎Салтыкова-Щедрина. ‎Кстати, ‎Столыпин‏ ‎и‏ ‎являлся ‎его‏ ‎патроном ‎некоторое‏ ‎время, ‎пока ‎губернаторствовал ‎в ‎Саратове.

Когда‏ ‎случались‏ ‎съезды ‎податных‏ ‎инспекторов, ‎в‏ ‎доме ‎давались ‎обеды ‎на ‎сто‏ ‎персон.‏ ‎Как‏ ‎тогда ‎было‏ ‎принято, ‎своему‏ ‎непосредственному ‎начальнику‏ ‎подчиненные‏ ‎дарили ‎столовое‏ ‎серебро ‎и ‎другие ‎ценные ‎вещи.‏ ‎Николай ‎Николаевич‏ ‎был‏ ‎не ‎то ‎чтобы‏ ‎очень, ‎но‏ ‎все-таки ‎богат. ‎Богатство, ‎однако,‏ ‎его‏ ‎не ‎портило.‏ ‎Своих ‎детей‏ ‎он ‎старался ‎не ‎баловать. ‎«Когда‏ ‎отец‏ ‎уезжал ‎куда-нибудь,‏ ‎он ‎привозил‏ ‎вещи ‎только ‎матери, ‎нам ‎не‏ ‎полагалось‏ ‎ничего.‏ ‎Одевали ‎нас‏ ‎просто». ‎Хотя‏ ‎более ‎ранее‏ ‎детство‏ ‎в ‎Екатеринославле‏ ‎Татьяна ‎Николаевна ‎описывала ‎так: ‎«Мы‏ ‎там ‎в‏ ‎маленьком‏ ‎домике ‎жили. ‎Няня‏ ‎у ‎нас‏ ‎была, ‎водила ‎нас ‎гулять.‏ ‎Как‏ ‎20-е ‎число,‏ ‎мы ‎отца‏ ‎встречали, ‎жалованье ‎тогда ‎давали, ‎и‏ ‎он‏ ‎покупал ‎всем‏ ‎что-нибудь. ‎Потом‏ ‎шли ‎гулять ‎на ‎бульвар ‎или‏ ‎в‏ ‎Потемкинский‏ ‎сад. ‎Катались‏ ‎там ‎на‏ ‎качелях. ‎Мать‏ ‎очень‏ ‎красивая ‎была…»‏ ‎Отец, ‎по ‎словам ‎Татьяны ‎Николаевны,‏ ‎отличался ‎как‏ ‎добротой,‏ ‎так ‎и ‎строгостью.‏ ‎Если ‎он‏ ‎вдруг ‎брал ‎себе ‎что-то‏ ‎в‏ ‎голову, ‎то‏ ‎переубедить ‎его‏ ‎было ‎уже ‎невозможно. ‎Еще ‎Николай‏ ‎Николаевич‏ ‎любил ‎разводить‏ ‎цветы ‎–‏ ‎такое ‎было ‎хобби ‎у ‎управляющего‏ ‎Казенной‏ ‎палатой.

Тася‏ ‎любила ‎читать‏ ‎и ‎обожала‏ ‎театр. ‎И‏ ‎то,‏ ‎и ‎другое‏ ‎не ‎оттого, ‎что ‎любить ‎театр‏ ‎и ‎чтение‏ ‎–‏ ‎это ‎хорошо, ‎а‏ ‎не ‎любить‏ ‎театр ‎и ‎чтение ‎–‏ ‎это‏ ‎плохо. ‎Просто‏ ‎ей ‎действительно‏ ‎это ‎доставляло ‎удовольствие. ‎Она ‎даже‏ ‎толком‏ ‎не ‎могла‏ ‎бы ‎сказать,‏ ‎почему ‎так ‎происходит. ‎Ровно ‎также,‏ ‎как‏ ‎читать‏ ‎или ‎посещать‏ ‎оперу, ‎ей‏ ‎нравилось ‎кататься‏ ‎на‏ ‎коньках. ‎Ради‏ ‎катка ‎она ‎без ‎всяких ‎колебаний‏ ‎могла ‎пропустить‏ ‎учебу‏ ‎– ‎и ‎делала‏ ‎это ‎не‏ ‎раз. ‎«Училась ‎я ‎очень‏ ‎плохо.‏ ‎Отвратительно ‎училась.‏ ‎И ‎прогуливала‏ ‎я ‎часто. ‎Спрячу ‎книжки ‎и‏ ‎иду‏ ‎на ‎каток.‏ ‎В ‎Коммерческом‏ ‎клубе ‎был. ‎А ‎когда ‎обратно,‏ ‎то‏ ‎забираю.‏ ‎Конечно, ‎мне‏ ‎попадало. ‎Однажды‏ ‎мать ‎меня‏ ‎даже‏ ‎за ‎волосы‏ ‎оттаскала. ‎Мать ‎очень ‎добрая ‎была,‏ ‎все ‎хлопотала‏ ‎по‏ ‎дому, ‎с ‎детьми.‏ ‎Но ‎вот‏ ‎когда ‎она ‎со ‎мной‏ ‎занималась,‏ ‎все ‎время‏ ‎била»[2].

Чтение ‎и‏ ‎опера ‎были ‎для ‎Таси ‎запретным‏ ‎плодом.‏ ‎Книжки ‎она‏ ‎таскала ‎из‏ ‎запертого ‎шкафа, ‎в ‎театр ‎ходила‏ ‎несмотря‏ ‎на‏ ‎то, ‎что‏ ‎отец ‎ей‏ ‎этого ‎не‏ ‎разрешал.‏ ‎Вообще ‎ребенком‏ ‎она ‎была, ‎мягко ‎говоря, ‎непослушным.‏ ‎«Папа ‎не‏ ‎пускает‏ ‎меня ‎на ‎концерт‏ ‎или ‎куда-нибудь‏ ‎– ‎все ‎равно ‎убегу‏ ‎с‏ ‎черного ‎хода».

В‏ ‎Киеве, ‎когда‏ ‎она ‎познакомилась ‎с ‎Булгаковым, ‎тот‏ ‎повел‏ ‎ее ‎катать‏ ‎на ‎лодке‏ ‎по ‎Днепру. ‎Тася ‎сказала: ‎«А‏ ‎я‏ ‎умею‏ ‎грести». ‎И‏ ‎так ‎начала‏ ‎грести, ‎что‏ ‎лодка‏ ‎чуть ‎не‏ ‎перевернулась. ‎Михаил ‎отобрал ‎у ‎нее‏ ‎весла ‎со‏ ‎словами:‏ ‎«Нет, ‎грести ‎вы‏ ‎не ‎умеете»,‏ ‎- ‎и ‎показал ‎себя‏ ‎мужчиной,‏ ‎который ‎на‏ ‎этом ‎деле‏ ‎собаку ‎съел.

Сначала ‎сестре ‎Михаила ‎Наде‏ ‎казалось,‏ ‎что ‎ее‏ ‎брат ‎гораздо‏ ‎больше ‎любит ‎свою ‎молодую ‎жену,‏ ‎чем‏ ‎она‏ ‎его. ‎Но‏ ‎прошло ‎не‏ ‎так ‎уж‏ ‎много‏ ‎времени, ‎и‏ ‎она ‎изменила ‎свое ‎мнение ‎на‏ ‎противоположное…

Варвара ‎Михайловна‏ ‎ошибалась,‏ ‎когда ‎говорила, ‎что‏ ‎семейная ‎жизнь‏ ‎– ‎это ‎сложно. ‎Молодым‏ ‎было,‏ ‎напротив, ‎очень‏ ‎легко. ‎«Киев‏ ‎тогда ‎был ‎веселый ‎город, ‎кафе‏ ‎прямо‏ ‎на ‎улицах,‏ ‎много ‎людей…»[3] Ходили‏ ‎в ‎ресторан ‎“Ротце”, ‎в ‎кафе‏ ‎на‏ ‎Фундуклеевской,‏ ‎зимой ‎катались‏ ‎на ‎бобе‏ ‎по ‎бобслейным‏ ‎горкам,‏ ‎Миша ‎обожал‏ ‎играть ‎на ‎бильярде… ‎Как-то ‎принес‏ ‎кокаину. ‎Тасю‏ ‎от‏ ‎него ‎стало ‎тошнить,‏ ‎а ‎Мишу‏ ‎потянуло ‎в ‎сон ‎–‏ ‎в‏ ‎общем, ‎не‏ ‎понравилось.

«Чем ‎жили?‏ ‎Отец ‎присылал ‎мне ‎деньги, ‎а‏ ‎Михаил‏ ‎давал ‎уроки…‏ ‎Мы ‎все‏ ‎сразу ‎тратили… ‎Вообще ‎к ‎деньгам‏ ‎он‏ ‎так‏ ‎относился: ‎если‏ ‎есть ‎деньги‏ ‎– ‎надо‏ ‎их‏ ‎сразу ‎использовать.‏ ‎Если ‎последний ‎рубль ‎и ‎стоит‏ ‎тут ‎лихач,‏ ‎сядем‏ ‎и ‎поедем!.. ‎Мать‏ ‎ругала ‎за‏ ‎легкомыслие. ‎Придем ‎к ‎ней‏ ‎обедать,‏ ‎она ‎видит‏ ‎– ‎ни‏ ‎колец, ‎ни ‎цепи ‎моей. ‎“Ну,‏ ‎значит,‏ ‎все ‎в‏ ‎ломбарде” ‎–‏ ‎“Зато ‎мы ‎никому ‎не ‎должны!”»[4] Такое‏ ‎отношение‏ ‎к‏ ‎деньгам ‎Булгаков,‏ ‎судя ‎по‏ ‎всему, ‎сохранил‏ ‎на‏ ‎всю ‎жизнь.

Михаил‏ ‎венчался, ‎и ‎должен ‎был ‎бы,‏ ‎по ‎мнению‏ ‎родни,‏ ‎остепениться, ‎то ‎есть‏ ‎стать ‎сдержанным‏ ‎и ‎рассудительным. ‎Но ‎нет,‏ ‎все‏ ‎у ‎него‏ ‎шло, ‎как‏ ‎и ‎раньше. ‎Та ‎же ‎беспечность‏ ‎и‏ ‎беспечальность. ‎Он‏ ‎и ‎Тася‏ ‎даже ‎и ‎еды ‎себе ‎не‏ ‎готовили‏ ‎никакой:‏ ‎утром ‎утоляли‏ ‎голод ‎московской‏ ‎колбасой ‎из‏ ‎магазина‏ ‎“Лизель”, ‎обедать‏ ‎ходили ‎к ‎матери, ‎вечером ‎–‏ ‎в ‎кафе.

Лето‏ ‎проводили‏ ‎в ‎Буче ‎все‏ ‎в ‎тех‏ ‎же ‎забавах. ‎Михаил ‎по-прежнему‏ ‎любил‏ ‎шокировать ‎мать‏ ‎и ‎всех‏ ‎окружающих ‎каким-нибудь ‎парадоксальным ‎суждением, ‎обожал‏ ‎ниспровергнуть‏ ‎походя ‎какой-нибудь‏ ‎авторитет. ‎Совершенно‏ ‎ничего ‎не ‎изменилось. ‎Разве ‎только,‏ ‎он‏ ‎стал‏ ‎усерднее ‎учиться.

Беспечность,‏ ‎беззаботность, ‎легкость...‏ ‎А ‎потом‏ ‎все‏ ‎начало ‎рушиться‏ ‎и ‎исчезать.

Летом ‎четырнадцатого ‎года ‎Миша‏ ‎и ‎Тася‏ ‎поехали‏ ‎к ‎родным ‎в‏ ‎Саратов. ‎Но‏ ‎кататься ‎на ‎лодке ‎теперь‏ ‎уже‏ ‎по ‎Волге‏ ‎и ‎болтать‏ ‎о ‎пустяках ‎им ‎не ‎пришлось.‏ ‎Началась‏ ‎Первая ‎мировая.‏ ‎Мать ‎Татьяны,‏ ‎дама-патронесса ‎Саратова, ‎организовала ‎на ‎общественных‏ ‎началах‏ ‎госпиталь‏ ‎при ‎Казенной‏ ‎палате, ‎–‏ ‎туда ‎потянулся‏ ‎поток‏ ‎раненых. ‎Евгения‏ ‎Викторовна ‎попросила ‎Михаила ‎помочь, ‎и‏ ‎он ‎стал‏ ‎делать‏ ‎перевязки ‎солдатам. ‎Тася‏ ‎тоже ‎пыталась‏ ‎участвовать: ‎таскала ‎на ‎пятый‏ ‎этаж‏ ‎ведра ‎с‏ ‎едой, ‎но‏ ‎вскоре ‎муж ‎запретил.

В ‎сентябре ‎вернулись‏ ‎в‏ ‎Киев. ‎Отец‏ ‎предложил ‎Тасе‏ ‎увезти ‎с ‎собой ‎столовое ‎серебро.‏ ‎Та‏ ‎не‏ ‎взяла. ‎«Буду‏ ‎я ‎эту‏ ‎тяжесть ‎за‏ ‎тридевять‏ ‎земель ‎тащить!»‏ ‎– ‎объяснила ‎она ‎свой ‎отказ.

Тут‏ ‎случилась ‎личная‏ ‎трагедия,‏ ‎которая ‎ударила ‎по‏ ‎Михаилу, ‎как‏ ‎и ‎работа ‎в ‎госпитале,‏ ‎выводившая‏ ‎его ‎из‏ ‎беспечности.

«Милая ‎Надя!‏ ‎Собиралась ‎тебе ‎писать, ‎но ‎была‏ ‎прямо‏ ‎не ‎в‏ ‎силах. ‎Теперь‏ ‎я ‎сама ‎удивляюсь ‎своей ‎выносливости.‏ ‎Чем‏ ‎дальше,‏ ‎тем ‎события‏ ‎вокруг ‎меня‏ ‎делаются ‎головокружительнее‏ ‎и,‏ ‎не ‎переставая,‏ ‎бьют ‎меня ‎по ‎нервам… ‎О‏ ‎смерти ‎Бори‏ ‎Богданова‏ ‎ты ‎знаешь ‎уже‏ ‎от ‎Вари…‏ ‎Он ‎экстренно ‎вызвал ‎к‏ ‎себе‏ ‎Мишу ‎и‏ ‎тут ‎же‏ ‎при ‎нем ‎застрелился. ‎Промучился ‎ночь‏ ‎и‏ ‎на ‎другой‏ ‎день ‎умер…‏ ‎Миша ‎вынес ‎немалую ‎пытку…»[5] Это ‎письмо‏ ‎Варвары‏ ‎Михайловны‏ ‎дочери ‎в‏ ‎Москву.

Боря ‎Богданов‏ ‎был ‎лучшим‏ ‎другом‏ ‎Михаила, ‎еще‏ ‎гимназических ‎времен. ‎В ‎доме ‎Булгаковых‏ ‎он ‎появлялся‏ ‎почти‏ ‎ежедневно. ‎Матери ‎у‏ ‎него ‎не‏ ‎было, ‎и ‎Варвара ‎Михайловна‏ ‎относилась‏ ‎к ‎нему‏ ‎всегда ‎с‏ ‎особенной ‎лаской ‎и ‎заботой. ‎«Борис‏ ‎был‏ ‎такой ‎веселый»,‏ ‎– ‎вспоминала‏ ‎Татьяна ‎Николаевна.

Это ‎было ‎мальчишество. ‎Кто-то‏ ‎обвинил‏ ‎его‏ ‎в ‎малодушии‏ ‎– ‎видимо,‏ ‎не ‎без‏ ‎основания‏ ‎– ‎и‏ ‎этого ‎оказалось ‎достаточно, ‎чтобы ‎он‏ ‎убил ‎себя.‏ ‎Способ‏ ‎мог ‎быть ‎только‏ ‎один ‎–‏ ‎выстрел ‎из ‎револьвера. ‎Всякий‏ ‎другой‏ ‎метод, ‎будь‏ ‎то ‎повешение‏ ‎или ‎отравление, ‎считался ‎недостойным. ‎Ко‏ ‎всему‏ ‎прочему ‎он‏ ‎сделал ‎это‏ ‎при ‎лучшем ‎друге…

Боря ‎Богданов ‎был‏ ‎вестником‏ ‎того,‏ ‎что ‎все‏ ‎переменится, ‎и‏ ‎больше ‎никогда‏ ‎не‏ ‎будет ‎прежним.‏ ‎Мир ‎начал ‎разрушаться ‎на ‎глазах.

Так,‏ ‎чтобы ‎было‏ ‎объявлено‏ ‎о ‎начале ‎мировой‏ ‎войны ‎–‏ ‎и ‎женщины ‎зарыдали, ‎и‏ ‎лица‏ ‎посерели, ‎и‏ ‎нормальная ‎жизнь‏ ‎кончилась… ‎Ничего ‎подобного ‎не ‎происходило.‏ ‎Бои‏ ‎были ‎делом‏ ‎военных. ‎Они‏ ‎шли ‎где-то ‎на ‎западе, ‎и‏ ‎всей‏ ‎остальной‏ ‎империи ‎касались‏ ‎слабо. ‎Ощущалось,‏ ‎конечно, ‎некоторое‏ ‎беспокойство.‏ ‎Университет ‎–‏ ‎все ‎факультеты, ‎кроме ‎медицинского ‎–‏ ‎перевели ‎в‏ ‎Саратов.‏ ‎Газеты ‎пестрели ‎громкими‏ ‎заголовками ‎о‏ ‎наступлении ‎противника ‎или ‎об‏ ‎отступлении‏ ‎противника. ‎В‏ ‎город ‎пребывали‏ ‎составы ‎с ‎беженцами. ‎И ‎–‏ ‎главное‏ ‎свидетельство, ‎что‏ ‎война ‎все-таки‏ ‎реальна ‎– ‎госпитали ‎исправно ‎наполнялись‏ ‎искалеченными‏ ‎телами.‏ ‎Очень ‎многие‏ ‎девушки, ‎в‏ ‎том ‎числе‏ ‎и‏ ‎сестры ‎Михаила,‏ ‎добровольно, ‎из ‎милосердия ‎и ‎без‏ ‎всякой ‎платы‏ ‎ухаживали‏ ‎за ‎ранеными. ‎Но‏ ‎вечером ‎они‏ ‎переодевались ‎и ‎шли ‎в‏ ‎театр.‏ ‎При ‎этом‏ ‎повторяли ‎раз‏ ‎за ‎разом: ‎«Грех ‎какой! ‎После‏ ‎стона,‏ ‎которым ‎пропитана‏ ‎перевязочная, ‎уходить‏ ‎в ‎море ‎сладостных ‎звуков!» ‎Но‏ ‎не‏ ‎могли‏ ‎иначе. ‎Юноши‏ ‎рвались ‎на‏ ‎фронт, ‎желая‏ ‎прославиться‏ ‎невиданным ‎доселе‏ ‎геройством ‎и ‎вернуться ‎с ‎Георгием‏ ‎на ‎груди.‏ ‎Они‏ ‎совершенно ‎не ‎представляли,‏ ‎какие ‎грязь‏ ‎и ‎боль ‎ждут ‎их‏ ‎там.

Булгаков‏ ‎тоже ‎рвался.‏ ‎Правда, ‎не‏ ‎в ‎армию, ‎а ‎в ‎военврачи.‏ ‎Как‏ ‎только ‎закончил‏ ‎университет, ‎попросился‏ ‎во ‎флот. ‎Комиссия ‎признала ‎его‏ ‎негодным‏ ‎по‏ ‎здоровью. ‎Тогда‏ ‎записался ‎в‏ ‎Красный ‎Крест,‏ ‎зауряд-врачом.‏ ‎Вскоре ‎его‏ ‎госпиталь ‎было ‎решено ‎перевести ‎поближе‏ ‎к ‎театру‏ ‎военных‏ ‎действий. ‎Тася ‎поехала‏ ‎вслед ‎за‏ ‎ним.

«Я ‎тоже ‎приехала ‎туда.‏ ‎Вдруг‏ ‎объявили, ‎чтобы‏ ‎жены ‎уезжали‏ ‎в ‎24 ‎часа. ‎Я ‎уехала,‏ ‎но‏ ‎не ‎прошло,‏ ‎наверное, ‎и‏ ‎двух ‎недель, ‎как ‎пришла ‎от‏ ‎него‏ ‎телеграмма.‏ ‎Михаил ‎приехал‏ ‎за ‎мной‏ ‎на ‎машине.‏ ‎Солдаты‏ ‎спросили ‎пропуск,‏ ‎он ‎протянул ‎рецепт ‎– ‎они‏ ‎были ‎неграмотные…»[6]

Молодой‏ ‎врач‏ ‎оперировал, ‎оперировал ‎и‏ ‎оперировал. ‎Операции,‏ ‎правда, ‎были ‎всё ‎одного‏ ‎и‏ ‎того ‎же‏ ‎рода. ‎«Там‏ ‎очень ‎много ‎гангренозных ‎больных ‎было,‏ ‎и‏ ‎он ‎все‏ ‎время ‎ноги‏ ‎пилил. ‎Ампутировал. ‎А ‎я ‎эти‏ ‎ноги‏ ‎держала.‏ ‎Ой, ‎так‏ ‎дурно ‎становилось,‏ ‎думала, ‎сейчас‏ ‎упаду.‏ ‎Потом ‎отойду‏ ‎в ‎сторонку, ‎нашатырного ‎спирта ‎понюхаю‏ ‎и ‎опять.‏ ‎Потом‏ ‎привыкла… ‎Он ‎так‏ ‎эти ‎ноги‏ ‎резать ‎научился, ‎что ‎я‏ ‎не‏ ‎успевала… ‎Держу‏ ‎одну, ‎а‏ ‎он ‎уже ‎другую ‎пилит».

Судя ‎по‏ ‎описанию‏ ‎Татьяны ‎Николаевны,‏ ‎никакого ‎особого‏ ‎впечатления ‎Первая ‎мировая ‎на ‎Булгакова‏ ‎сначала‏ ‎не‏ ‎произвела. ‎К‏ ‎слову, ‎пока‏ ‎она ‎шла,‏ ‎ее‏ ‎называли ‎Великой‏ ‎Отечественной. ‎Михаил ‎всегда, ‎по ‎ее‏ ‎словам, ‎был‏ ‎беспокойным,‏ ‎болезненно ‎раздражительным ‎и‏ ‎легко ‎возбудимым.‏ ‎И ‎работа ‎в ‎прифронтовом‏ ‎госпитале‏ ‎не ‎изменила‏ ‎его. ‎Не‏ ‎был ‎он ‎потрясен ‎“ужасами ‎войны”,‏ ‎как‏ ‎это ‎принято‏ ‎называть. ‎Во‏ ‎всяком ‎случае ‎внешне. ‎Трудно ‎сказать‏ ‎почему.‏ ‎Возможно,‏ ‎включились ‎какие-то‏ ‎защитные ‎механизмы‏ ‎психики. ‎Или‏ ‎он‏ ‎начал ‎играть‏ ‎тут ‎роль ‎врача, ‎который ‎не‏ ‎имеет ‎права‏ ‎бояться‏ ‎крови.

Это ‎длилось ‎около‏ ‎полугода. ‎Потом‏ ‎его ‎срочно ‎вызвали ‎в‏ ‎Москву.‏ ‎Собственно, ‎он‏ ‎погорячился, ‎записавшись‏ ‎в ‎Красный ‎Крест. ‎План ‎властей‏ ‎для‏ ‎ему ‎подобных‏ ‎был ‎иным:‏ ‎видавших ‎виды ‎земских ‎врачей ‎бросить‏ ‎на‏ ‎войну,‏ ‎а ‎на‏ ‎их ‎места‏ ‎направить ‎вчерашних‏ ‎студентов.‏ ‎Булгакова ‎ждало‏ ‎какое-то ‎глухое ‎захолустье ‎среди ‎бескрайних‏ ‎российских ‎просторов.

[1] Т.Н.‏ ‎Лаппа.‏ ‎Интервью

[2] Т.Н. ‎Лаппа. ‎Интервью

[3] Т.Н.‏ ‎Лаппа. ‎Интервью

[4] Т.Н.‏ ‎Лаппа. ‎Интервью

[5] Воспоминания ‎E.A. ‎Земская

[6] Т.Н.‏ ‎Лаппа.‏ ‎Интервью