»…Не осилили, тебя сильные, так дорезала, осень черная…»
А. Кольцов
Эту строчку не раз вспоминал в своих мемуарах Иван Солоневич. Она была для него девизом и опорой.
Октябрьская революция 1917 г. Рваные человеческие судьбы, гражданская война.
Лихие люди, авантюристы, сильные и смелые, оказываются по ту или иную сторону баррикад.
Мемуары таких людей (написанные, когда они уже были в безопасности, за рубежом), всегда привлекали мое внимание. Меня интересовал некий специфический опыт, размышления и еще что-то такое, что трудно сформулировать, в общем- «жизнь человеческая, как она есть».
Эта заметочка будет — вне политики.
«За эти путанные и трагические годы я работал грузчиком, рыбаком, кооператором, чернорабочим, работником социального страхования, профработником и, наконец, журналистом»
«В числе моих весьма многочисленных и весьма разнообразных подсоветских профессий была и такая: преподаватель бокса и джиу-джитсу. По некоторым весьма нужным мне основаниям я продумывал комбинацию из обеих этих систем, а по миновании этих обстоятельств часть придуманного использовал для „извлечения прибыли“, преподавал на курсах командного состава милиции и выпустил книгу. Книга была немедленно конфискована ГПУ, пришли даже ко мне, не очень, чтобы с обыском, но весьма настойчиво: давайте-ка все авторские экземпляры. Я от дал. Почти все. Один, прошедший весьма путанный путь, сейчас у меня на руках» И. Солоневич
Про злоключения братьев и сына Ивана Солоневича — Юрия, их попытках организации побегов из советских лагерей, включая последнюю, удачную — написано много, но в заметочке я хочу коснуться специфического опыта братьев, который помогал им выжить. Это будет пара небольших «зарисовочек» формата «эссе» — о «том» джиу-джитсу, борьбе и боксе «того времени», вне борцовского ковра и боксерского ринга, о психологии «реальных выживальщиков» и авантюристов. Вряд ли можно охватить в маленькой заметочке, всю жизнь этих людей. Скорее -выделить некие эпизоды, которые как узор калейдоскопе, немного расскажут об этих людях.
Опытный, тренирующийся регулярно человек, если всмотрится в фото Бориса Солоневича (в начале заметки), обязательно обратит внимание на мощную, развитую шею. Это шея — борца и тяжелоатлета. Иван Солоневич (фото ниже), крепкая приземистая «литая» фигура, покатые мощные плечи.
Попробую разделить некие эпизоды из жизни братьев, строчками малоизвестной песни А. Розенбаума «Белая птица удачи», которая, как мне показалось, очень подходит по некому внутреннему «строю» к братьям. Эпизоды из жизни представлены не в строгом порядке, как обычно бывает, но они связаны, на мой взгляд- неким общим.
«Жизнь не за грош, как кувшин расколотый, барин не трожь, что мое -то золото, с петлей тугой, давно повенчанный, ласковый мой, мне терять нечего…»
»…Мы ожидали расстрела, а попали в концлагерь. Мы ожидали Урала или Сибири, а попали в район полутораста-двухсот верст от границы. Мы были уверены, что нам не удастся удержаться всем вместе — и вот, мы пока что идем рядышком. Все, что нас ждет дальше, будет легче того, что осталось позади.
Здесь мы выкрутимся.
И так в сущности недолго осталось выкручиваться: январь, февраль… в июле мы будем где-то в лесу, по дороге к границе. Как это все устроится, еще не известно, но мы это устроим.
Мы люди тренированные, люди большой физической силы и выносливости, люди, не придавленные неожиданностью ГПУ-ского приговора и перспективами долгих лет сиденья, заботами об оставшихся на воле семьях. В общем, все наше концлагерное будущее представлялось нам приключением суровым и опасным, но не лишенным даже некоторой доли интереса. Несколько более мрачно был настроен Борис, который видал и Соловки и на Соловках видал вещи, которых человеку лучше бы и не видеть. Но ведь тот же Борис даже и из Соловков выкрутился, правда потеряв более половины своего зрения…» И. Солоневич
Мощь, в этих скупых строчках Ивана, психологическая собранность, никакой апатии и страха. Далее он отмечает, -
«… Это настроение бодрости и, так сказать, боеспособности в значительной степени определило и наши лагерные впечатления и нашу лагерную судьбу. Это, конечно, ни в какой степени не значит, чтобы эти впечатления и эта судьба были обычными для лагеря. В подавляющем большинстве случаев, вероятно, в 99 из ста лагерь для человека является катастрофой. Он ломает его и психически и физически — ломает непосильной работой, голодом, жестокой системой, так сказать, психологической эксплуатации, когда человек сам выбивается из последних сил, чтобы сократить срок своего пребывания в лагере…»
Здесь я вспомнил слова одного чемпиона мира по боксу, тяжеловеса — которые отражают суть этой внутренней доминанты, — «я бы хотел быть готовым к решающему поединку на 100% психологический и на 70% физический, чем наоборот».
«Вспыхнет костер, пламя лижет сумерки, нож мой остер, да пока не умер я…»
Еще один внутренний «самоприказ» Иван Солоневич отдал себе, ранее находясь под «следствием "
«…Я по неделям не вижу даже тюремного надзирателя. Только чья-то рука просовывается с едой, и чей-то глаз каждые 10-15 минут заглядывает в волчок. Обладатель глаза ходит неслышно, как привидение, и мертвая тишина покрытых войлоком тюремных коридоров нарушается только редким лязгом дверей, звоном ключей и изредка каким-нибудь диким и скоро заглушаемым криком. Только один раз я явственно разобрал содержание этого крика:
— Товарищи, братишки, на убой ведут…
Ну, что же. В какую-то не очень прекрасную ночь вот точно так же поведут и меня. Все объективные основания для этого «убоя» есть. Мой расчет заключается, в частности, в том, чтобы не дать довести себя до этого «убоя». Когда-то, еще до голодовок социалистического рая, у меня была огромная физическая сила. Кое-что осталось и теперь. Каждый день, несмотря на голодовку, я все-таки занимаюсь гимнастикой, неизменно вспоминая при этом андреевского студента из «Рассказа о семи повешенных». Я надеюсь, что у меня еще хватит силы, чтобы кое-кому из людей, которые вот так ночью войдут ко мне с револьверами в руках, переломать кости и быть пристреленным без обычных убойных обрядностей. Все-таки это проще.
Но, может быть, захватят сонного и врасплох, как захватили в вагоне. К тогда придется пройти весь этот скорбный путь, исхоженный уже столькими тысячами ног, со скрученными на спине руками, все ниже и ниже, в таинственный подвал ГПУ… И с падающим сердцем ждать последнего — уже неслышного — толчка в затылок.
Ну, что ж… Не уютно, но я не первый и не последний. Еще не уютнее мысль, что по этому пути придется пройти и Борису. В его биографии — Соловки, и у него совсем уж мало шансов на жизнь. Но он чудовищно силен физически и едва ли даст довести себя до убоя…»
«Барин, рано празднуешь ты, ночь мне — день, и длинна она до бесконечности, я в твоей усадьбе цветы оборву для наряда её подвенечного»
Ранее я останавливался в заметочках на своей философской концепции — «тело -инструмент"/"рабочий нож», к которой я пришел с годами.
Братья всегда полагались на свой разум, устойчивую психику, смелость и тренированное тело, функциональные возможности которого они умудрялись поддерживать в любых, даже самых тяжелых условиях.
«Борис предпринимает ряд таинственных манипуляций, а часа через два — мы все в одной камере, правда, одиночке, но сухой и светлой и главное без всякой посторонней компании. Здесь мы можем крепко обняться, обменяться всем пережитым и… обмозговать новые планы побега.
В этой камере мы как-то быстро и хорошо обжились. Все мы были вместе и пока что вне опасности. У всех нас было ощущение выздоровления после тяжкой болезни, когда силы прибывают, и когда весь мир кажется ярче и чище, чем он есть на самом деле. При тюрьме оказалась старенькая библиотека. Нас ежедневно водили на прогулку. Сначала трудно было ходить: ноги ослабели и подгибались. Потом после того, как первые передачи влили новые силы в наши ослабевшие мышцы, Борис как-то предложил:
— Ну, теперь давайте тренироваться в беге. Дистанция — икс километров: совдепия — заграница.
На прогулку выводили сразу камер десять. Ходили по кругу, довольно большому, диаметром метров сорок; причем каждая камера должна была держаться на расстоянии десяти шагов одна от другой. Не нарушая этой дистанции, нам приходилось «бегать» почти на месте, но мы все же бегали. Прогульщик, тот чин тюремной администрации, который надзирает за прогулкой, смотрел на нашу тренировку скептически, но не вмешивался. Рабочие подсмеивались. Мужики смотрели недоуменно. Из окон тюремной канцелярии на нас взирали изумленные лица… А мы все бегали.
Прогульщик стал смотреть на нас уже не скептически, а даже несколько сочувственно.
— Что, спортсмены? — спросил он как-то меня.
— Чемпион России, — кивнул я в сторону Бориса.
— Вишь ты, — сказал прогульщик.
На следующий день, когда прогулка уже кончилась, и вереница арестантов потянулась в тюремные двери, он нам подмигнул:
— А ну, валяй по пустому двору! Так мы приобрели возможность тренироваться более или менее всерьез. И попали в лагерь в таком состоянии физической fitness, которое дало нам возможность обойти много острых и трагических углов лагерной жизни».
«В небе горит месяц подковою, ночь, подари коня солового"
Много, очень много интересных моментов, связанных с выживанием в самых тяжелых условиях встретились мне в — мемуарах братьев. Конечно, они не собраны в единый конспект, скорее «рассыпаны» по страницам, между описанием лагерного быта и политических взглядов братьев. Там и интриги, использование связей и интеллекта, чтобы добыть лучшие условия и ставка на свою, исключительную по тем временам физическую подготовку и колоссальный опыт. Было, что то в их действиях от великого комбинатора Остапа Бендера.
» Был еще один забавный эпизод. 135 проц. выработки давали нам право на сверхударный паек и на сверхударный обед. Паек 1100 грамм хлеба мы получали регулярно. А сверхударных обедов и в заводе не было. Право на сверхударный обед, как и очень многие из советских прав вообще, оставалось какою-то весьма отдаленной, оторванной от действительности абстракцией, и я, как и другие, весьма впрочем немногочисленные обладатели столь счастливых рабочих сведений, махнули на эти сверхударные обеды рукой. Однако, Юра считал, что махать рукой не следует: с худого пса хоть шерсти клок. После некоторой дискуссии я был вынужден преодолеть свою лень и пойти к заведующему снабжением третьего лагпункта.
Заведующий снабжением принял меня весьма неприветливо; не то, чтобы сразу послал меня к черту, но во всяком случае выразил весьма близкую к этому мысль. Однако, заведующий снабжением несколько ошибся в сценке моего советского стажа. Я сказал, что обеды — обедами, дело тут вовсе не в них, а в том, что он, заведующий, срывает политику советской власти, что он, заведующий, занимается уравниловкой, каковая уравниловка является конкретным проявлением троцкистского загиба. Проблема сверхударного обеда предстала перед заведующим в новом для него аспекте. Тон был снижен на целую октаву. Чертова мать была отодвинута в сторону. — Так, что же я, товарищ, сделаю, когда у нас таких обедов вовсе нет? — Это, товарищ заведующий, дело не мое. Нет обедов, давайте другое. Тут вопрос не в обеде, а в стимулировании. Заведующий поднял брови и сделал вид, что насчет стимулирования он, конечно, понимает. Необходимо стимулировать лагерную массу. Чтобы никакой уравниловки. Тут же, понимаете, политическая линия. П
Политическая линия доканала заведующего окончательно. Мы стали получать сверх обеда то по сто грамм творогу, то по копченой рыбе, то по куску конской колбасы. Заведующий снабжением стал относиться к нам с несколько беспокойным вниманием: как бы эти сукины дети еще какого-нибудь загиба не откопали»
********
«Мы ждем около часу в очереди, на дворе, разумеется. Потом в предбаннике двое юнцов с тупыми машинками лишают нас всяких волосяных покровов, в том числе и тех, с которыми обычные мирские парикмахеры дела никакого не имеют. Потом, после проблематического мытья — не хватило горячей воды — нас пропихивают в какую-то примостившуюся около бани палатку, где так же холодно, как и на дворе. Белье мы получаем только через полчаса, а платье из дезинфекции через час. Мы мерзнем так, как и в теплушке не мерзли. Мой сосед по нарам поплатился воспалением легких. Мы втроем целый час усиленно занимались боксерской тренировкой — то, что называется „бой с тенью“ и выскочили благополучно».
«Не холоп я, помни о том, до тебя мне и дела нет, нас рассудят, барин, потом, тропка узкая, птица белая»
Конечно братья не были «паиньками» и когда готовили побеги, понимали, что пойдут до конца.
«Теоретический план побега был разработан в таком виде. По дороге из Подпорожья на Погру стояла чекистская застава из трех человек. На этой заставе меня и Бориса уже знали в лицо. Бориса в особенности, ибо он ходил мимо ее каждый день, а иногда и по два-три раза в день. Поздно вечером мы должны были все втроем выйти из Подпорожья, захватив с собою и вещи. Я и Борис подойдем к костру заставы и вступим с патрульными в какие-либо разговоры. Потом в подходящий момент Борис должен был ликвидировать ближайшего к нему чекиста ударом кулака и броситься на другого. Пока Борис будет ликвидировать патрульного номер два, я должен был, если не ликвидировать, то по крайней мере временно нейтрализовать патрульного номер три.
Никакого оружия вроде топора или ножа пускать в ход было нельзя. План был выполним только при условии молниеносной стремительности и полной неожиданности. Плохо было, что патрульные были в кожухах: некоторые и при том наиболее действительные приемы атаки отпадали. В достаточности своих сил я не был уверен. Но с другой стороны, было мало вероятно, чтобы тот чекист, с которым мне придется схватиться, был сильнее меня. План был очень рискованным, но все же план был выполним» .
***
«В Медгоре снов не было. Какой бы холод ни стоял в бараке, как бы ни выла полярная вьюга за его тонкими и дырявыми стенками, часы сна проходили, как мгновение. За свои 135 процентов выработки мы все-таки старались изо всех сил. По многим причинам. Главное, может быть потому, чтобы не показать барского отношения к физическому труду. Было очень трудно первые дни. Но килограмм с лишним хлеба и кое-что из посылок, которые здесь в лагерной столице совсем не разворовывалась, с каждым днем вливали новые силы в наши одряблевшие было мышцы. Пяти-шести часовая работа с полупудовым ломом была великолепной тренировкой. В обязательной еженедельной бане я с чувством великого удовлетворения ощупывал свои и Юрочкины мускулы и с еще большим удовлетворением отмечал, что порох в пороховницах еще есть. Мы оба считали, что мы устроились почти идеально, лучшего и не придумаешь. Вопрос шел только о том, как бы нам на этой почти идеальной позиции удержаться возможно дольше. Как я уже говорил, третий лагпункт был только пересыльным лагпунктом и на задержку здесь рассчитывать не приходилось…»
Сила сильных
Что интересно, братья были очень сильными физически людьми, профессиональными спортсменами. Например известно, что до лагерей они выступали с цирковой группой борцов, в которую входил и И. Поддубный, поднимали тяжести — боролись. Но несколько раз в лагерях, они сталкивались с действительно сильными духом и телом от природы и образа жизни людьми, не имевшими к спорту никакого отношения. Одному из таких людей была посвящена целая глава. Конечно в прямой схватке с опытным и сильным борцом и боксером, которым был И. Солневич, Акульшин не мог устоять, не смотря на свое крестьянское здоровье (и И. Солоневич это продемонстрировал), но семижильность, чудовищная выносливость у этого человека были на лицо.
" Я был приставлен в качестве подручного к крестьянину возчику, крупному мужику лет сорока пяти, с изрытым оспой рябым лицом и угрюмым взглядом, прикрытым нависающими лохматыми бровями. Наши функции заключались в выковыривании содержимого мусорных ящиков и в отвозке нашей добычи за пределы управленческой территории. Содержимое же представляло глыбы замерзших отбросов, которые нужно было разбивать ломами и потом лопатами накладывать в сани. К моей подмоге мужик отнесся несколько мрачно. Некоторые основания у него для этого были. Я, вероятно, был сильнее его, но моя городская и спортивная выносливость по сравнению с его деревенской и трудовой не стоила конечно, ни копейки. Он работал ломом, как машина, из часу в час. Я непрерывной работы в данном темпе больше получаса без передышки выдержать не мог…
***
Начался обычный разговор. Давно ли в лагере, какой срок и статья, кто остался на воле. — Из этого разговора я узнал, что мужика зовут Акульшиным, что получил он десять лет за сопротивление коллективизации, но что, впрочем, влип не он один, все село выслали в Сибирь с женами и детьми, но без скота и без инвентаря. Сам он в числе коноводов чином помельче получил десять лет. Коноводы чином покрупнее были расстреляны там же, на месте происшествия. Где-то там в Сибири как-то неопределенно околачивается его семья — жена («Жена-то у меня прямо клад, а не баба») и шестеро ребят от трех до 25-ти лет («Дети у меня подходящие, Бога гневить нечего»). «А где этот город Барнаул?» Я ответил. «А за Барнаулом что? Места дикие? Ну, ежели дикие места, смылись мои куда- нибудь в тайгу. У нас давно уже такой разговор был — в тайгу смываться. Ну, мы сами не успели. Жена тут писала, что значит, за Барнаулом». Мужик замялся и замолк/
Разбрелся народ, кто куда. Пропасть оно, конечно, не пропадем, а дело выходит невеселое. Я посмотрел на квадратные плечи Акульшина и на его крепкую, упрямую челюсть и внутренне согласился. Такой действительно не пропадет.
В таком случае ему конечно, нет никакого смысла торчать в лагере. Прижмет за горло какого-нибудь чекиста, отберет винтовку и пойдет в обход Онежского озера на восток, к Уралу. Я бы не прошел, но Акульшин, вероятно, пройдет. Для него лес, как своя изба. Он найдет пищу там, где я погиб бы от голода. Он пройдет по местам, в которых я запутался бы безвыходно и безнадежно.
Еще о «пахарях»
» Пятый лагпункт в силу своеобразного сцепления обстоятельств, несколько изолированный от действий всесоюзного кабака, был сыт. И когда месяцем позже я пришел сюда уже не для вылавливания футболистов, а для организации физкультуры, полуторатысячная масса лагерного населения в течение одного выходного дня построила гимнастический городок и выровняла три площадки для волейбола. В карельских условиях это была весьма существенная работа. Приходилось выворачивать камни по 5-10 тонн весом и таскать носилками песок для засыпки образовавшихся ям. Но эта работа была сделана быстро и дружно. Когда я стал проводить занятия по легкой атлетике, то выяснилось, что из людей, пытавшихся толкать ядро, 6 человек без всякой тренировки и уж, конечно, без всякого стиля толкнули его за 11 метров. Какой-то крестьянин средних лет в сапогах и арестантском платье тоже без тренировки и тоже без стиля, прыгнул в длину 5,70, он же толкнул ядро на 11,80. Это и есть та черноземная сила, которая русским дореволюционным спортом не была затронута совершенно, но которая при некоторой тренировке могла бы не оставить ни одной стране ни одного мирового рекорда»
По следу мчат слуги твои верные, псами рычат — нелюди, наверное
Последний удачный побег. »…Иногда днем приходилось эти болота обходить. Иногда даже днем, когда ни вправо, ни влево болоту и конца не было видно, мы переглядывались и перли на Миколу Угодника. Тогда 500-700 метров нужно было пройти с максимальной скоростью, чтобы возможно меньше времени быть на открытом месте. Мы шли, увязая по колена, проваливаясь по пояс, пригибаясь к земле, тщательно используя для прикрытия каждый кустик и выбирались на противоположный берег болота выдохшимися окончательно. Это были наиболее опасные места нашего пути. Очень плохо было и с переправами…
…На крики таинственной фигуры кто-то отвечал криками из деревни, и послышался разноголосый собачий лай. Я очень плохой бегут на длинные дистанции. Полтора километра по беговой дорожке для меня — мука мученическая. А тут мы бежали около трех часов, да еще с трехпудовыми рюкзаками, по сумасшедшему хаосу камней, ям, корней, поваленных стволов к черт его знает, чего еще. Правда, мы три раза останавливались, но не для отдыха. В первый раз мы смазали наши подошвы коркой от копченого сала, второй — настойкой махорки, третий — нашатырным спиртом. Самая гениальнейшая ищейка не могла бы сообразить, что первичный запах наших сапог, потом соблазнительный аромат копченого сала, потом махорочная вонь, потом едкие испарения нашатырного спирта — что все это относится к одному и тому же следу. Мы бежали три часа — дистанция марафонского бега. И ничего. Сердце не разорвалось: нервы — великая вещь. Когда нужно, человек способен на самые неправдоподобные вещи»
Этими словами Бориса, завершу сумбурную заметочку, «зарисовочку» из жизни этих сильных духом и телом людей.
»…Боже мой! Как могло случиться, что я очутился в дебрях карельских лесов в положении беглеца, человека вне закона, которого каждый должен преследовать, и каждый может убить? За что разбита и смята моя жизнь? И неужели нет иной жизни, как только по тюрьмам, этапам, концлагерям, ссылкам, в побегах, опасностях, под постоянным гнетом, не зная дома и семьи, никогда не будучи уверенным в куске хлеба и свободе на завтра…»
Итого
На чужбине — жизнь оказалась -"не сахар», тоже полная приключений. Смена стран, сотрудничество с различными «белыми» политическими партиями и движениями, журналистика. В возрасте 62 лет, Иван Лукьянович Солоневич скончался от рака желудка.
Борис Лукьянович Солоневич- прожил 91 год, к концу жизни полностью потерял зрение. Из-за политических разногласий порвал все взаимоотношения с братом, после нескольких лет совместной работы в журналистике за рубежом. Скончался в доме престарелых Глен-Кове на Лонг -Айленде.
На посошок
Следующую заметочку, я посвящу разбору основных интересных моментов (технико-тактических» книги И. Солоневича (не считаю себя великим специалистом, но тренируюсь всю жизнь, буду отталкиваться от моего практического опыта, опыта тренировок в бразильском джиу джитсу и боксе), которая доступна, которую можно скачать или приобрести. Прошло без малого сотня лет, но до сей поры, многие моменты в ней остаются актуальными.
Очень жаль, что второе практическое издание, посвященное силовым тренировкам того времени, — " Москва : книгоизд-во ВЦСПС, 1928, 96 стр. — недоступна в электронном варианте. Она есть в Московской государственной библиотеке, есть несколько сканов листов из нее в интернете. Было бы очень полезно и интересно ознакомиться сней.
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
