Двери электрички, шипя, сомкнулись. Я решил задержаться в тамбуре. Мне с детства нравилось так ездить. Пахнет поездом, свежий быстрый ветер холодит ноги. И никто не мешает думать. Вагон был почти пустым: две бабушки–подружки с привычными корзинками на коленях, лохматый студентик да дядька в сереньком пиджаке, с почему–то знакомым лицом.
«Ого! Тропинин? Да нет, глупости. Писатель, такая фигура — и в электричке. Подойти, что ли? — я дотронулся до алюминиевой ручки двери, но засомневался. — Похож, конечно. А если не он? Ладно, спрошу, там видно будет».
Я примостился напротив и осторожно сказал:
— Платон Андреевич.
Мужчина распрямился, снял шляпу и молча кивнул головой. В желтом окне пролетали одинаковые столбы и голые ноябрьские деревья. Во рту пересохло. Значит, сам. Точно.
— Простите, великодушно простите… Я на–начинающий, так сказать, есть публикации в «Юности», г–г–готовлю сбо–сборник прозы… — заикания стали неимоверными, но в этот момент вагон тряхнуло. Тропинин неожиданно и по–свойски положил большую свою ладонь на мое плечо. И я слегка успокоился.
— Видите ли, Платон Андреевич, если бы вы… минут двадцать… времени мне… спросить, пожалуйста, вас.
Он пристально взглянул на меня, улыбнулся и опять молча кивнул.
Я раскрыл свою черную дерматиновую папку («гранитолевую», — так обычно подшучивает отец) с металлическими синими уголками и достал тонкую тетрадь.
— Понимаете, нужен совет. Тут рассказ. Прямо совпадение мистическое… Молодой философ встретился с мэтром–мыслителем и читает ему собственную писанину… Вот: «Двое, совмещающие в этот вечер водку с затянувшейся беседой, находились здесь часа два. Пивная была вонючая, темный воздух в ней клубился, будто в паровозном депо».
Подошел контролер и привычно промямлил–потребовал билеты. Тропинин вынул и показал проездной. Я зло выдернул свой, и пока близорукий билетный страж изучал документы, перелистал несколько страниц рукописи. Когда нас оставили в покое, я продолжил:
— Итак, они спорят, выпивают… А пивная — это у меня символ мира современного. Обобщение… «Пивная лежала на окраине города маленькой грязной раковиной, вбирающей разнородных посетителей — их выверенные движения, нечистые тела, потрескавшиеся губы. Двое наблюдали за плывущими от стойки к замызганным столам и наоборот серыми фигурами… Те складно подчинялись ужасному ритму привычной и бессловесной тишины».
Я перевел дух, вцепился в лавку и поднял глаза на Тропинина. Тот смотрел на меня… кажется, с любопытством. Воодушевленный, я лихорадочно расправил тетрадку:
— Вы позволите? — И, не дожидаясь ответа, принялся вычитывать кусок за куском: «Молодой, под воздействием алкоголя и застарелой тоски, громко шептал пожилому другу: «Вымрем ведь. Как мамонты... Дай нам хоть миллион золотом. Каждому. Счастья не будет. А почему? Потому, что язык отвергли. А его Бог дал. Чтобы с ним говорить. А мы разучились. Разучились и зачерствели»…
Тропинин выхватил у меня рукопись. На его щеке блеснула крупная слеза. Я оторопел и начал высокопарно лепетать:
— Платон Андреевич, конечно, вашему покорному слуге предстоит поработать над материалом… Между прочим, персонаж, который в возрасте, маститый, считает, что судьба человеческая — дело предопределённое, неудачное именно из–за языка… потому, что болтовня заменила чувства. То есть, говорим много, не по делу. А это скверно… Безвыходно. Но я–то, кстати, думаю не так. Консонанс необходим… Соответствие. Согласны? Вы в последнем романе иначе рассуждаете… Помните, в «Ледяной свежести арбуза»? И как рассуждаете: языка нет. Есть иллюзия общения, навязанная свыше. Я мечтал встретиться с вами и спросить… Нет, поспорить. Качество и естественность диалогов, правдивые образы, пейзажи у вас прорисованы так хрустально, что вы противоречите… Сами противоречите собственной теории отрицания. Язык — дар божий, слышите?
Платон Андреевич не отвечал. Склонившись над исписанными листками, он изредка хмыкал и вздыхал в сторону.
…Электричка дернулась в последний раз и остановилась. Тропинин протянул тетрадку и неожиданно сердечно обнял меня. Я не знал, что делать.
Мы остановились ровно посередине перрона.
— Платоша! — хрупкая женщина лет пятидесяти встала с лавки и поспешила навстречу.
— Ваша супруга? Здравствуйте. — Я слегка поклонился. — Извините, насел на Платона Андреевича…
— Ничего, юноша. Не желаете чаю? У нас дача совсем рядышком.
От этого уютного «совсем рядышком» я опять стушевался, принялся прощаться и благодарить — обоих.
Они уже отошли на десяток метров, когда я окликнул Тропинина:
— Постойте! Вы так и не ответили на вопрос…
Платон Андреевич обернулся, видимо погрустнел, но остался стоять на месте.
— Молодой человек! — супруга Тропинина поспешно приблизилась и мягко повторила:
— Молодой человек. Мой муж… немой. С рождения немой.
Двери электрички, шипя, сомкнулись.
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
