logo
1
читатель
Историк Александр Свистунов  Здесь я публикую свои статьи на историческую тематику, которые не выкладываю в публичный доступ. Любишь историю? Подпишись!
О проекте Просмотр Уровни подписки Фильтры Статистика Обновления проекта Контакты Поделиться Метки
Все проекты
О проекте
Привет! Меня зовут Александр, я историк, переводчик и научный редактор. 
Не вижу смысла долго перечислять все, над чем работал - при желании вы без труда это нагуглите. Написал чертову тучу статей, перевел и отредактировал несколько научных книг, среди прочего был научным редактором русскоязычного издания "Новой Кембриджской истории Средних веков".
Мне нравится делать историю максимально доступной и популярной, и сейчас я как раз занят тем, что делюсь своими знаниями с вами. 
Если вам нравится то, что я делаю - вы можете поддержать меня рублем. 
Публикации, доступные бесплатно
Уровни подписки
Единоразовый платёж

Просто отблагодарить автора за труд

Помочь проекту
Рыцарь 250₽ месяц 2 700₽ год
(-10%)
При подписке на год для вас действует 10% скидка. 10% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Историк Александр Свистунов
Доступны сообщения

Базовый уровень подписки

Оформить подписку
Посвященный 500₽ месяц 5 400₽ год
(-10%)
При подписке на год для вас действует 10% скидка. 10% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Историк Александр Свистунов
Доступны сообщения

Я хочу узнавать новое раньше остальных!

Оформить подписку
Герцог 600₽ месяц 6 120₽ год
(-15%)
При подписке на год для вас действует 15% скидка. 15% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Историк Александр Свистунов
Доступны сообщения

Ваш род едва-ли уступит знатностью королевской фамилии. Вы - один из столпов королевства, и одним своим появлением на поле боя способны переломить ситуацию. 

Оформить подписку
Алчущий знаний 700₽ месяц 7 140₽ год
(-15%)
При подписке на год для вас действует 15% скидка. 15% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Историк Александр Свистунов
Доступны сообщения

Я не жалею денег на образование!

Оформить подписку
Меценат 1 000₽ месяц 10 200₽ год
(-15%)
При подписке на год для вас действует 15% скидка. 15% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Историк Александр Свистунов
Доступны сообщения

Вы помогаете в популяризации исторической науки.

Оформить подписку
Благодетель 5 000₽ месяц 51 000₽ год
(-15%)
При подписке на год для вас действует 15% скидка. 15% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Историк Александр Свистунов
Доступны сообщения

Яхонтовый вы мой! Проходите, располагайтесь, не угодно ли чаю?

Оформить подписку
Фильтры
Статистика
1 подписчик
Обновления проекта
Поделиться
Метки
Читать: 20+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Маньяки и шлюхи: правдивая история Серого Волка и Красной Шапочки

Все ‎мы‏ ‎в ‎детстве ‎слышали ‎эту ‎историю.‏ ‎Но ‎вряд‏ ‎ли‏ ‎многие ‎догадывались, ‎какая‏ ‎тьма, ‎какой‏ ‎ужас ‎стоит ‎за ‎ней.‏ ‎О‏ ‎том, ‎какие‏ ‎события ‎легли‏ ‎в ‎основу ‎всеми ‎любимой ‎сказки,‏ ‎и‏ ‎при ‎чем‏ ‎тут ‎вообще‏ ‎проститутки ‎и ‎серийные ‎убийцы ‎–‏ ‎в‏ ‎сегодняшнем‏ ‎материале.

Новое ‎–‏ ‎хорошо ‎забытое‏ ‎старое

Все ‎мы‏ ‎знаем,‏ ‎что ‎оборотни,‏ ‎демоны, ‎суккубы ‎и ‎ведьмы ‎–‏ ‎не ‎реальны.‏ ‎А‏ ‎вот ‎люди, ‎жившие‏ ‎в ‎эпоху‏ ‎Возрождения, ‎увы, ‎этого ‎не‏ ‎знали.‏ ‎Казалось ‎бы,‏ ‎общество ‎развивалось‏ ‎поступательно, ‎от ‎простого ‎к ‎сложному,‏ ‎и‏ ‎если ‎подобное‏ ‎было ‎в‏ ‎порядке ‎вещей ‎для ‎Ренессанса, ‎то‏ ‎чего‏ ‎вообще‏ ‎можно ‎было‏ ‎ожидать ‎от‏ ‎более ‎древних‏ ‎времен,‏ ‎тем ‎более,‏ ‎что ‎понятие ‎ликантропии ‎уходит ‎корнями‏ ‎в ‎Античность‏ ‎–‏ ‎не ‎даром ‎это‏ ‎слово ‎имеет‏ ‎греческое ‎происхождение. ‎

Однако ‎оказывается,‏ ‎что‏ ‎ранние ‎христианские‏ ‎теоретики ‎отрицали‏ ‎возможность ‎существования ‎адских ‎тварей. ‎Еще‏ ‎Августин‏ ‎Блаженный, ‎живший‏ ‎во ‎второй‏ ‎половине ‎IV ‎– ‎первой ‎половине‏ ‎V‏ ‎века,‏ ‎в ‎своем‏ ‎трактате ‎«О‏ ‎граде ‎Божьем»‏ ‎отмечал,‏ ‎что ‎силой‏ ‎наделять ‎людей ‎сверхъестественными ‎способностями ‎и‏ ‎качествами ‎обладает‏ ‎только‏ ‎Бог. ‎Дьявол ‎же‏ ‎владеет ‎лишь‏ ‎искусством ‎лжи ‎– ‎он‏ ‎может‏ ‎навешать ‎маловерным‏ ‎дуракам ‎лапши‏ ‎на ‎уши, ‎заставив ‎их ‎поверить‏ ‎в‏ ‎свои ‎магические‏ ‎способности. ‎Проще‏ ‎говоря, ‎такой ‎изначальный ‎лохотронщик, ‎не‏ ‎более.‏ ‎

Дальше‏ ‎– ‎больше.‏ ‎В ‎780-х‏ ‎годах ‎Карл‏ ‎Великий‏ ‎издал ‎указ,‏ ‎отменяющий ‎старые ‎пережитки, ‎в ‎число‏ ‎которых ‎попала‏ ‎и‏ ‎вера ‎в ‎ведьм.‏ ‎Император ‎постановил,‏ ‎что ‎женщины ‎на ‎метлах‏ ‎не‏ ‎летают, ‎в‏ ‎темных ‎рощах‏ ‎не ‎колдуют, ‎и ‎вообще ‎на‏ ‎дворе‏ ‎уже ‎без‏ ‎пяти ‎минут‏ ‎IX ‎век ‎от ‎Рождества ‎Христова,‏ ‎а‏ ‎живем‏ ‎будто ‎при‏ ‎Аттиле. ‎Теперь‏ ‎сожжение ‎ведьмы‏ ‎считалось‏ ‎уголовным ‎преступлением,‏ ‎приравненным ‎– ‎о, ‎ужас ‎–‏ ‎к ‎убийству‏ ‎любого‏ ‎другого ‎человека. ‎

Начало‏ ‎нового ‎тысячелетия‏ ‎нанесло ‎по ‎старым ‎пережиткам‏ ‎еще‏ ‎один ‎удар‏ ‎– ‎теперь‏ ‎церковь ‎постановила, ‎что ‎вера ‎в‏ ‎ведьм,‏ ‎оборотней ‎и‏ ‎демонов ‎является‏ ‎не ‎просто ‎глупым ‎архаичным ‎заблуждением,‏ ‎а‏ ‎вполне‏ ‎себе ‎ересью,‏ ‎за ‎увлечение‏ ‎которой ‎можно‏ ‎было‏ ‎не ‎иллюзорно‏ ‎огрести ‎от ‎святых ‎отцов. ‎Почему‏ ‎так? ‎Все‏ ‎просто:‏ ‎менять ‎суть ‎людей‏ ‎в ‎лучшую‏ ‎или ‎худшую ‎сторону ‎властен‏ ‎только‏ ‎Бог, ‎наделение‏ ‎же ‎этой‏ ‎способностью ‎любую ‎иную ‎сущность ‎уже‏ ‎могло‏ ‎расцениваться ‎как‏ ‎идолопоклонство.  ‎

Нет,‏ ‎окончательно ‎изжить ‎сжигание ‎ведьм ‎и‏ ‎ведьмаков‏ ‎все-таки‏ ‎не ‎удалось‏ ‎– ‎другое‏ ‎дело, ‎что‏ ‎теперь‏ ‎их ‎дела‏ ‎рассматривались ‎как ‎типичные ‎уголовные ‎преступления‏ ‎простых ‎смертных‏ ‎людей,‏ ‎которые, ‎не ‎обладая‏ ‎никакими ‎способностями,‏ ‎поддались ‎дьявольскому ‎наущению ‎и‏ ‎принялись‏ ‎творить ‎разные‏ ‎непотребства. ‎

Что‏ ‎касается ‎оборотней, ‎то ‎ушлые ‎византийцы‏ ‎вообще‏ ‎классифицировали ‎ликантропию‏ ‎как ‎психическое‏ ‎расстройство ‎– ‎очевидно, ‎объясняя ‎таким‏ ‎образом‏ ‎явление‏ ‎лунатизма. ‎Павел‏ ‎с ‎Эгины,‏ ‎греческий ‎автор‏ ‎VII‏ ‎века ‎называл‏ ‎ликантропию ‎острым ‎проявлением ‎меланхолии, ‎а‏ ‎в ‎качестве‏ ‎симптомов‏ ‎отмечал ‎бледный ‎вид,‏ ‎неосознанное ‎блуждание‏ ‎по ‎ночам ‎и ‎обилие‏ ‎ран‏ ‎на ‎ногах‏ ‎– ‎следствие‏ ‎множественных ‎микротравм ‎и ‎падений, ‎полученных‏ ‎в‏ ‎бессознательном ‎состоянии.‏ ‎

Дошло ‎до‏ ‎того, ‎что ‎в ‎пору ‎классического‏ ‎Средневековья‏ ‎оборотень‏ ‎превратился ‎в‏ ‎положительного ‎персонажа‏ ‎в ‎искусстве‏ ‎–‏ ‎так, ‎например,‏ ‎способностью ‎«обращаться» ‎в ‎волка ‎наделяли‏ ‎странствующих ‎рыцарей‏ ‎из‏ ‎различных ‎литературных ‎произведений,‏ ‎чем ‎подчеркивалась‏ ‎трагичность ‎судьбы ‎этих ‎людей.‏ ‎

Горе‏ ‎от ‎ума

Но‏ ‎если ‎в‏ ‎пору ‎Высокого ‎Средневековья ‎все ‎было‏ ‎так‏ ‎хорошо, ‎то‏ ‎почему ‎во‏ ‎время ‎Ренессанса ‎все ‎вдруг ‎скатилось‏ ‎в‏ ‎треш‏ ‎и ‎кровавый‏ ‎угар? ‎Как‏ ‎бы ‎это‏ ‎смешно‏ ‎ни ‎звучало,‏ ‎но ‎виной ‎всему ‎– ‎относительная‏ ‎возрожденческая ‎либерализация,‏ ‎вольнодумство‏ ‎и ‎технический ‎прогресс.‏ ‎Художники ‎Италии‏ ‎рисовали ‎обнаженных ‎женщин, ‎образованцы‏ ‎в‏ ‎университетах ‎деконструировали‏ ‎церковных ‎авторов‏ ‎прошлого, ‎и ‎у ‎каждой ‎вшивой‏ ‎собаки‏ ‎теперь ‎было‏ ‎собственное ‎мнение‏ ‎на ‎вопрос ‎мироустройства. ‎Чем ‎свободнее‏ ‎становились‏ ‎нравы‏ ‎– ‎тем‏ ‎все ‎большим‏ ‎сомнениям ‎подвергался‏ ‎авторитет‏ ‎церкви. ‎Множились,‏ ‎как ‎грибы ‎после ‎дождя, ‎разные‏ ‎религиозные ‎схизмы.‏ ‎Но‏ ‎до ‎поры ‎это‏ ‎было ‎лишь‏ ‎полбеды. ‎А ‎затем ‎Иоганн‏ ‎Гутенберг‏ ‎в ‎середине‏ ‎XV ‎изобрел‏ ‎печатный ‎станок ‎– ‎и ‎понеслось!

Появление‏ ‎печати‏ ‎стало ‎настоящей‏ ‎медиа-революцией ‎–‏ ‎никогда ‎прежде ‎знание ‎не ‎распространялось‏ ‎так‏ ‎быстро‏ ‎и ‎массово.‏ ‎А ‎вместе‏ ‎со ‎знанием‏ ‎нередко‏ ‎распространялась ‎и‏ ‎ересь. ‎Это ‎стало ‎катализатором ‎для‏ ‎давно ‎назревавшего‏ ‎церковного‏ ‎кризиса, ‎и ‎в‏ ‎октябре ‎1517‏ ‎года ‎бабахнуло ‎от ‎души.‏ ‎Университетский‏ ‎профессор ‎богословия‏ ‎Мартин ‎Лютер‏ ‎обнародовал ‎свои ‎95 ‎тезисов ‎–‏ ‎напечатанных‏ ‎как ‎раз‏ ‎на ‎«гутенберговом»‏ ‎станке ‎– ‎и ‎началась ‎Реформация.

Впрочем,‏ ‎борьба‏ ‎за‏ ‎души ‎европейских‏ ‎христиан ‎началась‏ ‎куда ‎раньше,‏ ‎да‏ ‎и ‎как‏ ‎иначе, ‎ведь ‎Церковь ‎– ‎тогда‏ ‎еще ‎единая‏ ‎–‏ ‎просто ‎не ‎могла‏ ‎не ‎ответить‏ ‎на ‎творящееся ‎вокруг ‎безобразие.‏ ‎Ответом‏ ‎на ‎вольнодумство‏ ‎и ‎крамолу‏ ‎стал ‎призыв ‎бороться ‎с ‎любым‏ ‎инакомыслием,‏ ‎которое, ‎с‏ ‎точки ‎зрения‏ ‎святых ‎отцов, ‎шло ‎прямиком ‎от‏ ‎рогатого.‏ ‎Под‏ ‎это ‎дело‏ ‎сразу ‎вспомнили‏ ‎и ‎о‏ ‎ведьмах,‏ ‎и ‎об‏ ‎оборотнях, ‎которые ‎практически ‎в ‎один‏ ‎миг ‎перестали‏ ‎быть‏ ‎чем-то ‎мифическим ‎и‏ ‎нереальным, ‎и‏ ‎обрели ‎в ‎массовом ‎сознании‏ ‎плоть‏ ‎и ‎силы.‏ ‎

Зимой ‎1484‏ ‎года ‎папа ‎издал ‎буллу, ‎в‏ ‎которой‏ ‎призывал ‎всех‏ ‎добрых ‎христиан‏ ‎забыть ‎о ‎различиях ‎и ‎шкурных‏ ‎интересах‏ ‎и‏ ‎объединиться ‎с‏ ‎церковными ‎демонологами‏ ‎и ‎инквизиторами‏ ‎в‏ ‎борьбе ‎против‏ ‎Сатаны ‎и ‎его ‎войска ‎–‏ ‎ведьм, ‎колдунов,‏ ‎оборотней‏ ‎и ‎прочей ‎нечисти.‏ ‎А ‎спустя‏ ‎два ‎года ‎инквизитор ‎из‏ ‎ордена‏ ‎доминиканцев ‎по‏ ‎имени ‎Генрих‏ ‎Крамер ‎выпустил ‎труд ‎под ‎хлестким‏ ‎заголовком‏ ‎«Malleus ‎Maleficarum»‏ ‎- ‎«Молот‏ ‎ведьм». ‎Как ‎вы ‎уже ‎догадались,‏ ‎она‏ ‎тоже‏ ‎была ‎напечатана‏ ‎на ‎инновационном‏ ‎станке ‎Гутенберга.‏ ‎

Если‏ ‎церковные ‎теологи‏ ‎предшествующих ‎поколений ‎отрицали ‎реальность ‎сверхъестественного,‏ ‎то ‎Крамер‏ ‎ставил‏ ‎под ‎вопрос ‎реальность‏ ‎самой ‎реальности.‏ ‎Любой ‎элемент ‎окружающей ‎действительности‏ ‎отныне‏ ‎мог ‎быть‏ ‎сатанинским ‎мороком.‏ ‎Силы ‎зла ‎роились ‎где-то ‎поблизости‏ ‎и‏ ‎только ‎ждали‏ ‎момента, ‎чтобы‏ ‎себя ‎проявить. ‎Оборотни ‎вновь ‎жрали‏ ‎человечину,‏ ‎ведьмы‏ ‎– ‎летали‏ ‎а ‎метлах‏ ‎и ‎наводили‏ ‎порчу,‏ ‎причем ‎Крамер‏ ‎всерьез ‎утверждал, ‎что ‎женщина ‎по‏ ‎своей ‎природе‏ ‎более‏ ‎предрасположена ‎к ‎колдовству,‏ ‎нежели ‎мужчина.‏ ‎Хорошо, ‎что ‎в ‎те‏ ‎времена‏ ‎не ‎было‏ ‎феминисток ‎–‏ ‎их ‎он ‎бы ‎сжег ‎первыми.‏ ‎

У‏ ‎добропорядочных ‎бюргеров,‏ ‎знати, ‎да‏ ‎и ‎у ‎многих ‎церковников ‎от‏ ‎такого‏ ‎обилия‏ ‎взаимоисключающих ‎параграфов‏ ‎бомбануло ‎адским‏ ‎пламенем. ‎Доходило‏ ‎до‏ ‎того, ‎что‏ ‎некоторые ‎приходы ‎или ‎мирские ‎власти‏ ‎тех ‎или‏ ‎иных‏ ‎областей ‎саботировали ‎охоту‏ ‎на ‎ведьм‏ ‎и ‎оборотней, ‎всячески ‎мешая‏ ‎инквизиции‏ ‎работать. ‎В‏ ‎качестве ‎аргумента‏ ‎они ‎неизменно ‎ссылались ‎на ‎того‏ ‎же‏ ‎Августина ‎и‏ ‎других ‎теологов‏ ‎из ‎времен, ‎когда ‎мир ‎еще‏ ‎не‏ ‎сошел‏ ‎с ‎ума.‏ ‎Впрочем, ‎так‏ ‎было ‎далеко‏ ‎не‏ ‎везде, ‎к‏ ‎тому ‎же ‎Реформация ‎лишь ‎усугубила‏ ‎проблему, ‎ведь‏ ‎радикальные‏ ‎протестанты ‎порой ‎устраивали‏ ‎такую ‎жесть,‏ ‎от ‎которой ‎перекосило ‎бы‏ ‎самого‏ ‎деятельного ‎дознавателя‏ ‎инквизиции. ‎Охота‏ ‎началась.

Придет ‎серенький ‎волчок

И ‎в ‎эпоху‏ ‎Возрождения,‏ ‎и ‎в‏ ‎Средние ‎века‏ ‎в ‎Европе ‎не ‎существовало ‎структуры,‏ ‎которую‏ ‎мы‏ ‎могли ‎бы‏ ‎ассоциировать ‎с‏ ‎полицией. ‎Большая‏ ‎часть‏ ‎преступлений ‎не‏ ‎то ‎что ‎не ‎раскрывалась ‎–‏ ‎даже ‎не‏ ‎фиксировалась.‏ ‎Когда ‎же ‎имел‏ ‎место ‎случай‏ ‎жестокого ‎убийства, ‎особенно ‎если‏ ‎речь‏ ‎шла ‎о‏ ‎младенцах, ‎как‏ ‎правило, ‎все ‎валили ‎на ‎диких‏ ‎зверей.‏ ‎Происходило ‎такое‏ ‎обычно ‎в‏ ‎глубинке, ‎так ‎что ‎кроме ‎местной‏ ‎общины‏ ‎всем‏ ‎было ‎плевать.‏ ‎

Но ‎в‏ ‎конце ‎XV‏ ‎века‏ ‎все ‎изменилось‏ ‎– ‎на ‎волне ‎дьяволоборческой ‎истерии‏ ‎Церковь ‎стала‏ ‎требовать‏ ‎от ‎региональных ‎судей‏ ‎и ‎приходов‏ ‎подходить ‎к ‎таким ‎делам‏ ‎со‏ ‎всей ‎тщательностью.‏ ‎Обретя ‎плоть,‏ ‎оборотни ‎и ‎демоны ‎так ‎же‏ ‎стали‏ ‎полноценными ‎субъектами‏ ‎права. ‎А‏ ‎это, ‎в ‎свою ‎очередь, ‎породило‏ ‎соответствующую‏ ‎бюрократию‏ ‎с ‎обилием‏ ‎процедур. ‎Теперь‏ ‎и ‎миряне‏ ‎имели‏ ‎право ‎вершить‏ ‎суд ‎над ‎нечистью ‎от ‎имени‏ ‎Церкви. ‎Так‏ ‎впервые‏ ‎в ‎истории ‎начали‏ ‎массово ‎фиксироваться‏ ‎и ‎протоколироваться ‎особо ‎тяжкие‏ ‎преступления,‏ ‎которые ‎в‏ ‎наши ‎дни‏ ‎могут ‎быть ‎интерпретированы ‎как ‎серийные‏ ‎убийства.‏ ‎

Безусловно, ‎сами‏ ‎по ‎себе‏ ‎серийные ‎убийцы ‎существовали ‎и ‎раньше,‏ ‎однако‏ ‎они,‏ ‎как ‎правило,‏ ‎выпадали ‎из‏ ‎фокуса ‎истории‏ ‎–‏ ‎отчасти ‎из-за‏ ‎скудной ‎базы ‎дошедших ‎до ‎нас‏ ‎источников, ‎отчасти‏ ‎–‏ ‎из-за ‎несовершенства ‎тогдашней‏ ‎системы ‎правосудия.‏ ‎Так ‎что, ‎при ‎всех‏ ‎своих‏ ‎чудовищных ‎преступлениях,‏ ‎эпоха ‎«Великой‏ ‎охоты ‎на ‎ведьм» ‎впервые ‎познакомило‏ ‎человечество‏ ‎с ‎феноменом‏ ‎серийных ‎убийств.‏ ‎Впрочем, ‎отсутствие ‎вменяемой ‎криминалистики ‎и‏ ‎регулярной‏ ‎полицейской‏ ‎службы ‎вскоре‏ ‎вновь ‎«похоронило»‏ ‎этот ‎вид‏ ‎преступлений,‏ ‎который ‎был‏ ‎заново ‎«открыт» ‎лишь ‎в ‎индустриальную‏ ‎эпоху. ‎

В‏ ‎ходе‏ ‎этой ‎охоты ‎начали‏ ‎хватать ‎всех,‏ ‎кто ‎обнаруживал ‎какие-то ‎странности‏ ‎в‏ ‎поведении, ‎которые‏ ‎нельзя ‎было‏ ‎однозначно ‎трактовать ‎с ‎позиций ‎тогдашней‏ ‎медицины.‏ ‎Проще ‎говоря‏ ‎– ‎лунатиков,‏ ‎сумасшедших, ‎подозрительных ‎бродяг ‎и ‎прочих‏ ‎интересных‏ ‎личностей.‏ ‎И ‎вот‏ ‎что ‎интересно‏ ‎– ‎в‏ ‎этом‏ ‎потоке ‎бомжей‏ ‎и ‎сельских ‎дурачков ‎нет-нет ‎да‏ ‎и ‎начали‏ ‎всплывать‏ ‎примеры ‎чистейшего, ‎дистиллированного‏ ‎зла ‎–‏ ‎совершенно ‎реального, ‎а ‎не‏ ‎магического.

Так,‏ ‎например, ‎в‏ ‎1521 ‎году‏ ‎во ‎Франции ‎были ‎схвачены ‎некие‏ ‎Пьер‏ ‎Бюрго и ‎Мишель‏ ‎Вердан, которых ‎молва‏ ‎окрестила ‎«Оборотнями ‎из ‎Полиньи». ‎Собственно,‏ ‎замели‏ ‎их‏ ‎за ‎такую‏ ‎мерзость, ‎как‏ ‎инфантицид ‎и‏ ‎каннибализм‏ ‎– ‎парочка‏ ‎орудовала ‎в ‎сельской ‎местности, ‎где‏ ‎подонки ‎без‏ ‎труда‏ ‎прокрались ‎в ‎сад‏ ‎одной ‎из‏ ‎местных ‎семей ‎и ‎похитили‏ ‎оттуда‏ ‎четырехлетнюю ‎девочку,‏ ‎собиравшую ‎там‏ ‎горох. ‎Бюрго ‎и ‎Вердан ‎убили‏ ‎ребенка,‏ ‎после ‎чего‏ ‎употребили ‎части‏ ‎тела ‎в ‎пищу. ‎Они ‎совершили‏ ‎еще‏ ‎несколько‏ ‎аналогичных ‎нападений‏ ‎– ‎жертвами‏ ‎стали ‎в‏ ‎общей‏ ‎сложности ‎четыре‏ ‎девочки ‎или ‎девушки ‎разного ‎возраста.‏ ‎

Одно ‎из‏ ‎преступлений,‏ ‎со ‎слов ‎Бюрго,‏ ‎парочка ‎совершила‏ ‎из ‎мести ‎– ‎они,‏ ‎якобы,‏ ‎просили ‎милостыню‏ ‎у ‎одной‏ ‎местной ‎девушки, ‎а ‎когда ‎та‏ ‎отказала‏ ‎– ‎набросились‏ ‎на ‎нее‏ ‎и ‎убили. ‎После ‎чего, ‎как‏ ‎заявил‏ ‎сам‏ ‎убийца, ‎помолились‏ ‎и ‎продолжили‏ ‎просить ‎«подаяние‏ ‎по‏ ‎славу ‎Господа». Под‏ ‎пытками ‎оба ‎сознались, ‎что ‎заключили‏ ‎договор ‎с‏ ‎Дьяволом,‏ ‎который ‎наделил ‎их‏ ‎нечеловеческими ‎силами.‏ ‎В ‎настоящее ‎время ‎не‏ ‎представляется‏ ‎возможным ‎восстановить‏ ‎все ‎детали,‏ ‎однако ‎куда ‎более ‎реальной ‎кажется‏ ‎версия,‏ ‎согласно ‎которой‏ ‎Вердан ‎и‏ ‎Бюрго ‎были ‎бродячими ‎нищими, ‎которых‏ ‎на‏ ‎подобные‏ ‎зверства ‎толкнул‏ ‎не ‎черт,‏ ‎а ‎банальные‏ ‎голод‏ ‎и ‎корысть.

Чем‏ ‎дальше ‎в ‎лес ‎– ‎тем‏ ‎толще ‎волки.‏ ‎В‏ ‎1574 ‎году ‎во‏ ‎Франции ‎был‏ ‎пойман ‎еще ‎один ‎«оборотень»,‏ ‎деяния‏ ‎которого ‎в‏ ‎современной ‎криминалистике‏ ‎были ‎бы ‎однозначно ‎трактованы ‎как‏ ‎серийные‏ ‎убийства. ‎Некий‏ ‎Жиль ‎Гарнье сознался‏ ‎в ‎совершении ‎множественных ‎убийств. ‎Согласно‏ ‎протоколу‏ ‎допроса,‏ ‎

«названный ‎Гарнье‏ ‎в ‎день‏ ‎святого ‎Михаила,‏ ‎приняв‏ ‎обличье ‎оборотня,‏ ‎похитил ‎девушку ‎десяти-двенадцати ‎лет ‎<…>‏ ‎и ‎там‏ ‎он‏ ‎убил ‎ее, ‎по‏ ‎большей ‎части‏ ‎при ‎помощи ‎рук, ‎схожих‏ ‎с‏ ‎лапами, ‎а‏ ‎так ‎же‏ ‎зубов, ‎и ‎съел ‎плоть ‎с‏ ‎ее‏ ‎бедер ‎и‏ ‎рук, ‎а‏ ‎некоторые ‎части ‎отнес ‎своей ‎жене.‏ ‎И‏ ‎он‏ ‎бы ‎похитил‏ ‎другую ‎девушку,‏ ‎убил ‎ее‏ ‎и‏ ‎съел, ‎если‏ ‎бы ‎ему ‎не ‎помешали ‎три‏ ‎человека, ‎как‏ ‎он‏ ‎сам ‎сознался. ‎И‏ ‎пятнадцать ‎дней‏ ‎спустя ‎он ‎задушил ‎маленького‏ ‎ребенка‏ ‎в ‎возрасте‏ ‎десяти ‎лет‏ ‎на ‎винограднике ‎в ‎Гредизане, ‎и‏ ‎съел‏ ‎плоть ‎с‏ ‎его ‎бедер,‏ ‎ног ‎и ‎живота. ‎И ‎с‏ ‎того‏ ‎времени‏ ‎он ‎убил,‏ ‎будучи ‎в‏ ‎облике ‎человека,‏ ‎а‏ ‎не ‎волка,‏ ‎другого ‎мальчика ‎в ‎возрасте ‎двенадцати-тринадцати‏ ‎лет ‎в‏ ‎лесу‏ ‎близ ‎деревни ‎Перуз,‏ ‎и ‎имел‏ ‎намерение ‎съесть ‎его, ‎однако‏ ‎ему‏ ‎помешали… ‎Он‏ ‎был ‎приговорен‏ ‎к ‎сожжению ‎заживо, ‎и ‎приговор‏ ‎был‏ ‎приведен ‎в‏ ‎исполнение».

Судя ‎по‏ ‎дошедшим ‎до ‎нас ‎сведениям, ‎Гарнье‏ ‎куражился‏ ‎как‏ ‎минимум ‎два‏ ‎года ‎–‏ ‎с ‎1572‏ ‎по‏ ‎1574 ‎–‏ ‎наводя ‎ужас ‎на ‎регион ‎Франш-Конте.‏ ‎Точное ‎или‏ ‎хотя‏ ‎бы ‎примерное ‎число‏ ‎его ‎жертв‏ ‎определить ‎невозможно. ‎Но ‎остается‏ ‎один‏ ‎вопрос ‎–‏ ‎почему ‎все‏ ‎преступления ‎Гарнье ‎совершал, ‎якобы, ‎в‏ ‎обличье‏ ‎волка, ‎и‏ ‎лишь ‎последнее,‏ ‎во ‎время ‎которого ‎его ‎и‏ ‎поймали,‏ ‎сотворил‏ ‎в ‎своем‏ ‎естественном ‎облике?‏ ‎Ответ ‎очевиден:‏ ‎средневековое‏ ‎сознание, ‎в‏ ‎отличие ‎от ‎нынешней ‎психиатрии, ‎не‏ ‎могло ‎найти‏ ‎рационального‏ ‎объяснения ‎подобным ‎зверствам,‏ ‎поэтому ‎все‏ ‎списали ‎на ‎договор ‎с‏ ‎Сатаной.‏ ‎Вероятнее ‎всего,‏ ‎Гарнье ‎и‏ ‎прочих ‎подобных ‎ему ‎во ‎время‏ ‎допросов‏ ‎принуждали ‎сознаться‏ ‎в ‎том,‏ ‎что ‎они ‎оборотни, ‎а ‎когда,‏ ‎во‏ ‎время‏ ‎ареста ‎с‏ ‎поличным, ‎клыков‏ ‎и ‎хвоста‏ ‎у‏ ‎злодея ‎не‏ ‎обнаружилось, ‎судьи ‎и ‎церковники ‎просто‏ ‎объяснили ‎это‏ ‎тем,‏ ‎что ‎именно ‎в‏ ‎этот ‎раз‏ ‎Гранье ‎решил ‎убить ‎в‏ ‎своем‏ ‎человеческом ‎обличье.

Имя‏ ‎«Оборотня ‎из‏ ‎Шалона», орудовавшего ‎во ‎Франции ‎в ‎1598‏ ‎году,‏ ‎история ‎для‏ ‎нас ‎не‏ ‎сохранила ‎– ‎протоколы ‎следствия, ‎якобы,‏ ‎были‏ ‎уничтожены‏ ‎властями, ‎поскольку‏ ‎их ‎содержание‏ ‎было ‎слишком‏ ‎отвратительным‏ ‎и ‎непристойным.‏ ‎Известно ‎лишь, ‎что ‎это ‎был‏ ‎горожанин, ‎по‏ ‎профессии‏ ‎– ‎портной, ‎который‏ ‎заманивал ‎детей‏ ‎в ‎свою ‎лавку, ‎где‏ ‎насиловал‏ ‎их, ‎после‏ ‎чего ‎перерезал‏ ‎несчастным ‎глотки, ‎«пудрил ‎и ‎одевал»‏ ‎тела,‏ ‎а ‎затем‏ ‎– ‎ел.‏ ‎Во ‎время ‎обыска ‎в ‎его‏ ‎лавке‏ ‎судейским‏ ‎удалось ‎обнаружить‏ ‎бочку ‎с‏ ‎останками ‎многочисленных‏ ‎жертв.‏ ‎Очень ‎вероятно,‏ ‎что ‎ликантропию ‎здесь, ‎как ‎и‏ ‎в ‎других‏ ‎случаях,‏ ‎присовокупило ‎само ‎следствие‏ ‎– ‎более‏ ‎того, ‎в ‎случае ‎с‏ ‎шалонским‏ ‎лавочником ‎даже‏ ‎не ‎было‏ ‎предпосылок ‎для ‎каннибализма, ‎поскольку, ‎в‏ ‎отличие‏ ‎от ‎названных‏ ‎выше ‎убийц,‏ ‎он ‎не ‎был ‎нищим ‎бродягой,‏ ‎напротив,‏ ‎являясь‏ ‎зажиточным ‎горожанином.‏ ‎Практически ‎наверняка‏ ‎так ‎власти‏ ‎вновь‏ ‎попытались ‎хоть‏ ‎как-то ‎рационализировать ‎– ‎в ‎логике‏ ‎того ‎времени‏ ‎–‏ ‎образ ‎действий, ‎в‏ ‎наши ‎дни‏ ‎названных ‎бы ‎серийными ‎убийствами.‏ ‎В‏ ‎пользу ‎этого‏ ‎говорит ‎и‏ ‎тот ‎факт, ‎что ‎у ‎злодея‏ ‎было‏ ‎еще ‎одно‏ ‎прозвище ‎–‏ ‎«Дьявольский ‎портной ‎из ‎Шалона», ‎которое‏ ‎куда‏ ‎больше‏ ‎соответствовало ‎действительности.

Оборотни‏ ‎стали ‎предметом‏ ‎ожесточенных ‎дискуссий‏ ‎в‏ ‎церковных ‎и‏ ‎медицинских ‎кругах ‎по ‎всей ‎тогдашней‏ ‎Европе. ‎Впереди‏ ‎маячил‏ ‎XVII ‎век, ‎и‏ ‎многие ‎постулаты‏ ‎«Молота ‎ведьм» ‎Крамера, ‎и‏ ‎ранее‏ ‎принятые ‎далеко‏ ‎не ‎всеми,‏ ‎больше ‎не ‎казались ‎такими ‎убедительными.‏ ‎Ученые‏ ‎мужи ‎вновь‏ ‎вернулись ‎к‏ ‎тезису ‎о ‎том, ‎что ‎так‏ ‎называемая‏ ‎ликантропия‏ ‎может ‎являться‏ ‎лишь ‎проявлением‏ ‎какого-то ‎психического‏ ‎расстройства.‏ ‎

В ‎этом‏ ‎отношении ‎примечательным ‎было ‎дело ‎Жака‏ ‎Руле или ‎Ролле‏ ‎–‏ ‎тридцатичетырехлетнего ‎француза, ‎в‏ ‎1598 ‎году‏ ‎пойманного ‎на ‎месте ‎преступления‏ ‎недалеко‏ ‎от ‎Анже.‏ ‎Согласно ‎протоколу,‏ ‎его ‎задержали, ‎когда ‎он ‎стоял‏ ‎над‏ ‎телом ‎убитого‏ ‎им ‎пятнадцатилетнего‏ ‎подростка ‎– ‎убийца ‎нанес ‎тому‏ ‎множественные‏ ‎увечья,‏ ‎и ‎руки‏ ‎его ‎были‏ ‎буквально ‎по‏ ‎локоть‏ ‎в ‎крови.‏ ‎На ‎допросе ‎Руле ‎сознался, ‎что‏ ‎он ‎оборотень,‏ ‎которому‏ ‎Дьявол ‎даровал ‎волшебную‏ ‎мазь, ‎втирая‏ ‎которую ‎в ‎собственную ‎кожу‏ ‎он‏ ‎обрел ‎способность‏ ‎перекидываться ‎в‏ ‎волке. ‎Он ‎так ‎же ‎сознался‏ ‎в‏ ‎убийстве ‎нескольких‏ ‎детей ‎и‏ ‎взрослых. ‎

Однако ‎в ‎данном ‎случае‏ ‎местное‏ ‎следствие‏ ‎опровергло ‎мистическую‏ ‎подоплеку ‎преступления‏ ‎– ‎более‏ ‎того,‏ ‎судья ‎постановил,‏ ‎что ‎Руле ‎таким ‎образом ‎пытался‏ ‎выставить ‎себя‏ ‎сумасшедшим‏ ‎и ‎сложить ‎с‏ ‎себя ‎ответственность‏ ‎за ‎содеянное. ‎На ‎удивление‏ ‎рациональная‏ ‎мысль ‎–‏ ‎и ‎это‏ ‎ровно ‎в ‎тот ‎же ‎год,‏ ‎когда‏ ‎судили ‎шалонского‏ ‎портного! ‎Судья‏ ‎как ‎в ‎воду ‎глядел ‎–‏ ‎не‏ ‎желая‏ ‎мириться ‎со‏ ‎вполне ‎справедливым‏ ‎смертным ‎приговором,‏ ‎Руле‏ ‎подал ‎апелляцию‏ ‎в ‎парламент ‎Парижа, ‎продолжая ‎настаивать‏ ‎на ‎том,‏ ‎что‏ ‎он ‎оборотень. ‎Начальство,‏ ‎которому, ‎по‏ ‎его ‎мнению, ‎всегда ‎виднее,‏ ‎чем‏ ‎провинциальным ‎дуракам‏ ‎на ‎местах,‏ ‎рассмотрело ‎ходатайство ‎и ‎официально ‎признало‏ ‎Руле‏ ‎умалишенным. ‎В‏ ‎результате ‎смертная‏ ‎казнь ‎была ‎заменена ‎двумя ‎годами‏ ‎принудительного‏ ‎лечения‏ ‎в ‎психушке‏ ‎при ‎госпитале‏ ‎Сен-Жермен. ‎Куда‏ ‎потом‏ ‎навострит ‎лыжи‏ ‎и ‎что ‎еще ‎натворит ‎откинувшийся‏ ‎и ‎далеко‏ ‎еще‏ ‎не ‎старый ‎«оборотень»,‏ ‎никого, ‎видимо,‏ ‎не ‎волновало. ‎

Почему ‎у‏ ‎тебя‏ ‎такие ‎большие‏ ‎зубы?...

Общеевропейская ‎волчья‏ ‎истерия ‎как ‎нельзя ‎лучше ‎поспособствовала‏ ‎популярности‏ ‎фольклорной ‎истории‏ ‎о ‎девочке,‏ ‎которая ‎по ‎дороге ‎к ‎бабушке‏ ‎встречает‏ ‎в‏ ‎лесу ‎чудовище.‏ ‎Подобная ‎история‏ ‎в ‎разных‏ ‎вариациях‏ ‎была ‎распространена‏ ‎чуть ‎ли ‎не ‎по ‎всей‏ ‎Европе ‎еще‏ ‎с‏ ‎XIV ‎века, ‎и,‏ ‎строго ‎говоря,‏ ‎далеко ‎не ‎в ‎каждой‏ ‎версии‏ ‎в ‎качестве‏ ‎антагониста ‎фигурировал‏ ‎именно ‎волк. ‎Именно ‎страсти ‎по‏ ‎ликантропом‏ ‎вкупе ‎с‏ ‎прохладными ‎историями‏ ‎о ‎ребятах ‎вроде ‎Гарнье ‎и‏ ‎Руле‏ ‎сделали‏ ‎свое ‎дело,‏ ‎навсегда ‎определив‏ ‎портрет ‎злодея.‏ ‎

Первая‏ ‎письменная ‎редакция‏ ‎сказки ‎вышла ‎в ‎1697 ‎году‏ ‎во ‎Франции‏ ‎–‏ ‎она ‎вошла ‎в‏ ‎книгу ‎«Сказки‏ ‎матушки-гусыни» ‎за ‎авторством ‎Шарля‏ ‎Перро.‏ ‎Там ‎же‏ ‎были ‎сказки‏ ‎о ‎Золушке, ‎Синей ‎бороде, ‎Спящей‏ ‎красавице‏ ‎и ‎т.д.‏ ‎Строго ‎говоря,‏ ‎сказки ‎в ‎оригинальной ‎версии ‎Перро‏ ‎отнюдь‏ ‎не‏ ‎были ‎добрыми‏ ‎– ‎это‏ ‎были ‎мрачные‏ ‎и‏ ‎кровавые ‎истории,‏ ‎основой ‎для ‎которых ‎частично ‎стал‏ ‎европейских ‎фольклор,‏ ‎а‏ ‎частично ‎– ‎истории‏ ‎реальных ‎злодеяний.‏ ‎«Красная ‎шапочка» ‎- ‎не‏ ‎исключение.‏ ‎Уже ‎в‏ ‎версии ‎Перро‏ ‎девочка ‎раздевается, ‎прежде ‎чем ‎лечь‏ ‎в‏ ‎постель ‎к‏ ‎волку, ‎которого‏ ‎она ‎принимает ‎за ‎бабушку. ‎Волк‏ ‎ее‏ ‎съедает,‏ ‎и ‎никаких‏ ‎вам ‎охотников,‏ ‎никакого ‎хэппи-энда.‏ ‎

Фольклорной‏ ‎основой ‎для‏ ‎истории ‎Перро ‎стала ‎устная ‎народная‏ ‎сказка ‎«Бабушка»‏ ‎-‏ ‎французская ‎версия ‎легенды‏ ‎про ‎девочку‏ ‎в ‎лесу. ‎В ‎разных‏ ‎версиях‏ ‎этой ‎сказки,‏ ‎характерных ‎для‏ ‎тех ‎или ‎иных ‎регионов ‎Франции,‏ ‎волк‏ ‎называется ‎«лю-бре»,‏ ‎«лю-гару» ‎и‏ ‎т.д. ‎– ‎так ‎в ‎этих‏ ‎местах‏ ‎издавна‏ ‎называли ‎оборотней.‏ ‎Ни ‎в‏ ‎одной ‎из‏ ‎версий‏ ‎он ‎не‏ ‎является ‎обычным ‎волком. ‎

Встречая ‎девушку‏ ‎в ‎лесу,‏ ‎волк‏ ‎задает ‎ей, ‎казалось‏ ‎бы, ‎невинный‏ ‎вопрос ‎– ‎по ‎какой‏ ‎дороге‏ ‎она ‎пойдет‏ ‎к ‎бабушке,‏ ‎по ‎пути ‎иголок ‎или ‎по‏ ‎пути‏ ‎булавок? ‎Бессмыслица,‏ ‎да? ‎Только‏ ‎если ‎не ‎знать ‎исторический ‎контекст.‏ ‎Проститутки‏ ‎в‏ ‎средневековой ‎Европе‏ ‎как ‎правило‏ ‎идентифицировали ‎себя‏ ‎с‏ ‎помощью ‎пучка‏ ‎игл, ‎которые ‎втыкали ‎в ‎ткань‏ ‎платья ‎в‏ ‎районе‏ ‎плеча. ‎

И ‎Красная‏ ‎Шапочка ‎выбирает‏ ‎путь ‎иголок. ‎Волк ‎же‏ ‎идет‏ ‎по ‎«пути‏ ‎булавок», ‎первым‏ ‎прибегает ‎в ‎домик ‎бабушки ‎и‏ ‎убивает‏ ‎ее. ‎Дальше‏ ‎следует ‎совершенно‏ ‎адская ‎сцена ‎– ‎волк ‎расчленяет‏ ‎тело‏ ‎бабушки‏ ‎и ‎готовит‏ ‎из ‎него‏ ‎ужин, ‎а‏ ‎ее‏ ‎кровью ‎наполняет‏ ‎бутылку ‎для ‎вина. ‎Проделав ‎все‏ ‎это, ‎он‏ ‎надевает‏ ‎бабушкину ‎одежду ‎и‏ ‎притворяется ‎ей.‏ ‎Вот ‎скажите, ‎вам ‎в‏ ‎детстве‏ ‎не ‎казалось‏ ‎странным, ‎что‏ ‎волк, ‎каким ‎бы ‎он ‎ни‏ ‎был‏ ‎притворщиком, ‎так‏ ‎легко ‎выдал‏ ‎себя ‎за ‎человека? ‎А ‎вот‏ ‎для‏ ‎оборотня‏ ‎это ‎–‏ ‎раз ‎плюнуть.

Дальше‏ ‎«бабушка» ‎предлагает‏ ‎внучке‏ ‎перекусить, ‎тем‏ ‎самым ‎путем ‎обмана ‎приобщая ‎ее‏ ‎к ‎каннибализму,‏ ‎и‏ ‎поит ‎кровью ‎под‏ ‎видом ‎вина‏ ‎– ‎извращенная ‎версия ‎церковного‏ ‎причастия.‏ ‎Короче ‎говоря,‏ ‎волк ‎глумится‏ ‎как ‎может ‎и ‎совершает ‎тягчайшие‏ ‎преступления‏ ‎с ‎точки‏ ‎зрения ‎общества‏ ‎и ‎Церкви. ‎Единственным ‎существом, ‎пытающимся‏ ‎образумить‏ ‎девочку,‏ ‎является ‎кошка‏ ‎– ‎в‏ ‎версии ‎Перро‏ ‎она‏ ‎хочет ‎предупредить‏ ‎Шапочку, ‎но ‎волк ‎бросает ‎в‏ ‎нее ‎деревянным‏ ‎ботинком‏ ‎и ‎убивает. ‎В‏ ‎оригинальной ‎истории,‏ ‎то ‎есть ‎– ‎в‏ ‎«Бабушке»,‏ ‎кошка ‎стыдит‏ ‎девушку ‎словами‏ ‎«Позор! ‎Шлюха ‎ест ‎плоть ‎своей‏ ‎бабушки‏ ‎и ‎пьет‏ ‎кровь ‎своей‏ ‎бабушки!».

В ‎конце, ‎как ‎уже ‎отмечалось,‏ ‎волк‏ ‎заставляет‏ ‎девушку ‎раздеться‏ ‎и ‎лечь‏ ‎с ‎ним‏ ‎в‏ ‎постель, ‎чем‏ ‎еще ‎раз ‎подчеркивает ‎социальный ‎статус‏ ‎своей ‎жертвы.‏ ‎Впрочем,‏ ‎существовали ‎версии ‎истории,‏ ‎в ‎которых‏ ‎девушка ‎успевала ‎понять, ‎что‏ ‎перед‏ ‎ней ‎–‏ ‎волк. ‎Тогда‏ ‎она ‎тянула ‎время, ‎раздеваясь ‎нарочито‏ ‎медленно,‏ ‎и ‎заставляя‏ ‎волка ‎томиться‏ ‎в ‎нетерпении. ‎Когда ‎его ‎бдительность‏ ‎ослабевала,‏ ‎она‏ ‎сбегала ‎от‏ ‎него. ‎

Фольклор‏ ‎всегда ‎был‏ ‎гиперболизированным‏ ‎отражением ‎действительности,‏ ‎в ‎которой ‎жили ‎его ‎носители.‏ ‎История ‎Серого‏ ‎Волка‏ ‎и ‎Красной ‎Шапочки‏ ‎не ‎стала‏ ‎исключением. ‎В ‎эпоху ‎первых‏ ‎серийных‏ ‎убийц, ‎отождествлявшихся‏ ‎с ‎оборотнями,‏ ‎именно ‎один ‎из ‎них ‎стал‏ ‎главным‏ ‎антагонистом ‎истории.‏ ‎Серый ‎Волк‏ ‎в ‎оригинальной ‎версии ‎– ‎убийца‏ ‎и‏ ‎каннибал,‏ ‎такой ‎же,‏ ‎Жиль ‎Гарнье.‏ ‎Не ‎случайным‏ ‎был‏ ‎и ‎образ‏ ‎героини ‎– ‎именно ‎девушки ‎и‏ ‎дети ‎были‏ ‎наиболее‏ ‎легкими ‎и ‎излюбленными‏ ‎жертвами ‎для‏ ‎маньяков, ‎особенно ‎– ‎дети‏ ‎и‏ ‎девушки ‎со‏ ‎дна ‎общества,‏ ‎привычным ‎явлением ‎для ‎которого ‎была‏ ‎детская‏ ‎проституция. ‎

Читать: 16+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Что такое стратегия и почему мы живем в мире, придуманном Сунь Цзы?

Доступно подписчикам уровня
«Рыцарь»
Подписаться за 250₽ в месяц

Читать: 3+ мин
logo ПСКОВСКИЙ ДНЕВНИК

Путешествие в мир литературных приключений: Эссе о эссе

Доступно подписчикам уровня
«Промо уровень»
Подписаться за 250₽ в месяц

Друзья, мечтали ли вы когда-нибудь отправиться в захватывающее путешествие, не вставая с дивана? С появлением нашего нового эссе «Эссе о эссе: Путешествие в мир литературных приключений» вы сможете это сделать! Внимание, в этом путешествии вас ожидают литературные изобретения, километры слов и даже несколько неожиданных поворотов на маршруте, которые может предложить только мир увлекательного письма.

Читать: 13+ мин
logo Буланенко

Данелия объясняет, чем хороший блат отличается от плохого

Выбор ‎профессии‏ ‎— ‎один ‎из ‎экзистенциальных ‎выборов‏ ‎в ‎наше‏ ‎секулярное‏ ‎время, ‎равно ‎как‏ ‎и ‎принципиальный‏ ‎отказ ‎его ‎совершать. ‎По‏ ‎сути,‏ ‎человек ‎определяет‏ ‎не ‎только‏ ‎свой ‎будущий ‎род ‎деятельности, ‎но‏ ‎и‏ ‎ценность, ‎которой‏ ‎он ‎готов‏ ‎служить ‎и ‎по ‎которой ‎будет‏ ‎отмерять‏ ‎собственные‏ ‎успехи.

Молодой ‎Данелия‏ ‎далеко ‎не‏ ‎сразу ‎определился‏ ‎со‏ ‎своим ‎будущим‏ ‎ремеслом. ‎Сперва ‎по ‎примеру ‎отца‏ ‎он ‎пошёл‏ ‎в‏ ‎инженеры. ‎Николай ‎Дмитриевич‏ ‎был ‎метростроевцем‏ ‎и ‎хотел, ‎чтобы ‎сын‏ ‎тоже‏ ‎занялся ‎серьёзным‏ ‎делом. ‎Мать‏ ‎же, ‎Мери ‎Ивлиановна, ‎сменила ‎профессию‏ ‎экономиста‏ ‎на ‎работу‏ ‎вторым ‎режиссёром‏ ‎на ‎«Мосфильме».

Поэтому ‎в ‎гости ‎к‏ ‎Данелиям‏ ‎постоянно‏ ‎захаживали ‎известные‏ ‎деятели ‎кино,‏ ‎и ‎чаще‏ ‎других‏ ‎— ‎актриса‏ ‎Вера ‎Анджапаридзе, ‎родная ‎тётка ‎будущего‏ ‎режиссёра, ‎и‏ ‎её‏ ‎второй ‎муж, ‎режиссёр‏ ‎Михаил ‎Чиаурели,‏ ‎пятикратный ‎лауреат ‎Сталинской ‎премии‏ ‎(благодаря‏ ‎ему ‎сняла‏ ‎свой ‎первый‏ ‎фильм ‎как ‎режиссёр ‎и ‎тоже‏ ‎получила‏ ‎премию ‎и‏ ‎Мери ‎Ивлиановна).‏ ‎В ‎мемуарах ‎Георгий ‎Николаевич ‎описывает,‏ ‎как‏ ‎отец‏ ‎спорил ‎с‏ ‎киношниками, ‎убеждая‏ ‎их, ‎что‏ ‎они‏ ‎снимают ‎не‏ ‎то, ‎что ‎хочет ‎видеть ‎народ.‏ ‎Так, ‎однажды‏ ‎один‏ ‎из ‎основоположников ‎теории‏ ‎монтажа ‎и‏ ‎видный ‎режиссёр ‎второй ‎четверти‏ ‎XX‏ ‎века ‎Всеволод‏ ‎Пудовкин ‎вынужден‏ ‎был ‎выслушивать ‎тирады ‎о ‎том,‏ ‎что‏ ‎не ‎думает‏ ‎о ‎зрителе,‏ ‎когда ‎снимает ‎своё ‎кино. ‎И‏ ‎творец‏ ‎больше‏ ‎молчал, ‎не‏ ‎находя, ‎что‏ ‎ответить ‎на‏ ‎эти‏ ‎обвинения.

И ‎вот,‏ ‎несмотря ‎на ‎столь ‎мощное ‎влияние‏ ‎со ‎стороны‏ ‎кинотусовки,‏ ‎которое ‎Данелия ‎испытал‏ ‎с ‎детства,‏ ‎участвуя ‎в ‎том ‎числе‏ ‎в‏ ‎съёмках ‎фильмов‏ ‎дяди ‎Мишико‏ ‎(в ‎качестве ‎массовки ‎и ‎эпизодника),‏ ‎и‏ ‎знакомство ‎с‏ ‎культовыми ‎фигурами‏ ‎— ‎в ‎гости ‎к ‎ним‏ ‎заходил‏ ‎в‏ ‎том ‎числе‏ ‎и ‎Эйзенштейн‏ ‎во ‎дни‏ ‎славы‏ ‎своей, ‎—‏ ‎Георгий ‎идёт ‎учиться ‎на ‎инженера,‏ ‎женится ‎на‏ ‎дочке‏ ‎замминистра ‎и ‎вообще‏ ‎выглядит ‎хорошо‏ ‎упакованным ‎молодым ‎человеком, ‎которому‏ ‎не‏ ‎о ‎чем‏ ‎мечтать.

Но ‎то‏ ‎ли ‎природное ‎упрямство, ‎то ‎ли‏ ‎внутренний‏ ‎кризис, ‎только‏ ‎Данелия ‎решается‏ ‎сменить ‎судьбу. ‎Возможно, ‎у ‎нас‏ ‎и‏ ‎не‏ ‎было ‎бы‏ ‎такого ‎режиссёра,‏ ‎если ‎бы‏ ‎полученное‏ ‎тёпленькое ‎местечко‏ ‎не ‎было ‎столь ‎уж ‎тёплым:‏ ‎Георгий ‎Николаевич‏ ‎жаловался‏ ‎впоследствии, ‎что ‎инициатива‏ ‎там ‎не‏ ‎поощрялась, ‎а ‎вся ‎работа‏ ‎делалась‏ ‎очень ‎вяло,‏ ‎с ‎тем,‏ ‎чтобы ‎начальство ‎не ‎повышало ‎план.

Хорошей‏ ‎иллюстрацией‏ ‎конфликта ‎инженерского‏ ‎и ‎творческого‏ ‎начал ‎кажется ‎сцена ‎из ‎«Я‏ ‎шагаю‏ ‎по‏ ‎Москве», ‎где‏ ‎метростроевец ‎в‏ ‎исполнении ‎Михалкова‏ ‎пытается‏ ‎рассказать ‎приезжему‏ ‎писателю, ‎насколько ‎его ‎работа ‎увлекательна,‏ ‎но ‎тот‏ ‎пришёл‏ ‎услышать ‎вердикт ‎о‏ ‎своих ‎способностях‏ ‎от ‎состоявшегося ‎литератора ‎и‏ ‎не‏ ‎готов ‎отвлекаться‏ ‎на ‎постороннее.‏ ‎Похоже, ‎что-то ‎подобное ‎в ‎какой-то‏ ‎момент‏ ‎ощутил ‎и‏ ‎сам ‎автор.

По‏ ‎несколько ‎драматичной, ‎но ‎красивой ‎версии,‏ ‎чуть‏ ‎ли‏ ‎не ‎в‏ ‎последний ‎момент‏ ‎перед ‎отправкой‏ ‎в‏ ‎загранкомандировку ‎в‏ ‎Китай ‎(всей ‎семьёй), ‎где ‎Данелии‏ ‎предстояло ‎бы‏ ‎проектировать‏ ‎строящиеся ‎города, ‎ему‏ ‎попалось ‎на‏ ‎глаза ‎объявление ‎об ‎открытии‏ ‎на‏ ‎«Мосфильме» ‎режиссёрских‏ ‎курсов. ‎И‏ ‎он ‎решился ‎бросить ‎всё ‎и‏ ‎таки‏ ‎посвятить ‎себя‏ ‎кино. ‎Для‏ ‎человека, ‎с ‎детства ‎живущего ‎в‏ ‎двух‏ ‎мирах‏ ‎— ‎инженерско-созидательном‏ ‎и ‎творческо-киношном,‏ ‎— ‎окунуться‏ ‎в‏ ‎любую ‎из‏ ‎двух ‎профессий ‎было, ‎несомненно, ‎проще,‏ ‎но ‎вот‏ ‎сделать‏ ‎выбор ‎оказалось ‎крайне‏ ‎сложно. ‎Возможно,‏ ‎здесь ‎подходит ‎только ‎аналогия‏ ‎с‏ ‎разводом ‎родителей,‏ ‎когда ‎у‏ ‎бедного ‎ребёнка ‎пытаются ‎добиться, ‎за‏ ‎папу‏ ‎он ‎или‏ ‎за ‎маму.‏ ‎Данелия, ‎сперва ‎выбравший ‎отцовскую ‎сторону,‏ ‎вероятно,‏ ‎таки‏ ‎находил ‎некоторые‏ ‎из ‎его‏ ‎доводов ‎против‏ ‎кинематографистов‏ ‎вполне ‎обоснованными‏ ‎— ‎по ‎крайней ‎мере, ‎он‏ ‎всегда ‎будет‏ ‎стараться‏ ‎снимать ‎фильмы ‎для‏ ‎людей.

В ‎красивую‏ ‎версию ‎про ‎случайно ‎встреченную‏ ‎газетную‏ ‎заметку ‎о‏ ‎курсах ‎вкрадывается‏ ‎одна ‎не ‎очень ‎симпатичная ‎деталь:‏ ‎чтобы‏ ‎не ‎промахнуться‏ ‎на ‎этих‏ ‎курсах, ‎мама ‎решила ‎организовать ‎встречу‏ ‎юного‏ ‎дарования‏ ‎с ‎другим‏ ‎великим ‎земляком‏ ‎— ‎Михаилом‏ ‎Калатозовым.‏ ‎Данелия ‎впоследствии‏ ‎рассказывал, ‎что ‎один ‎из ‎учителей‏ ‎режиссёрских ‎курсов‏ ‎и‏ ‎не ‎последний ‎человек‏ ‎на ‎«Мосфильме»‏ ‎всячески ‎пытался ‎зацепиться ‎за‏ ‎какие-нибудь‏ ‎творческие ‎способности‏ ‎кандидата ‎в‏ ‎протеже, ‎но ‎тот ‎разочаровал ‎по‏ ‎всем‏ ‎статьям. ‎И‏ ‎когда ‎Калатозов‏ ‎уже ‎хотел ‎развести ‎руками, ‎инженер‏ ‎спохватился,‏ ‎что‏ ‎у ‎него‏ ‎есть ‎заготовка‏ ‎в ‎виде‏ ‎раскадровки‏ ‎к ‎фильму‏ ‎по ‎рассказу ‎Чехова: ‎Данелия ‎своей‏ ‎рукой ‎набросал‏ ‎последовательность‏ ‎планов ‎с ‎полным‏ ‎пониманием ‎дела,‏ ‎и ‎это ‎стало ‎его‏ ‎пропуском‏ ‎на ‎курсы‏ ‎и ‎в‏ ‎новую ‎профессию.

Возможно, ‎подстраховка ‎бы ‎Данелии‏ ‎и‏ ‎не ‎понадобилась,‏ ‎но ‎она‏ ‎у ‎него ‎была. ‎И ‎не‏ ‎один‏ ‎раз.‏ ‎После ‎окончания‏ ‎курсов ‎на‏ ‎съёмках ‎дебютного‏ ‎полнометражного‏ ‎фильма ‎Данелия‏ ‎решил ‎поконфликтовать ‎с ‎главной ‎звездой‏ ‎картины ‎—‏ ‎Сергеем‏ ‎Бондарчуком. ‎Может ‎прозвучать‏ ‎неожиданно, ‎но‏ ‎молодой ‎режиссёр ‎не ‎хотел‏ ‎себе‏ ‎столь ‎именитого‏ ‎актёра ‎в‏ ‎фильм, ‎особенно ‎в ‎комплекте ‎с‏ ‎женой‏ ‎— ‎боялся,‏ ‎что ‎картина‏ ‎не ‎будет ‎восприниматься ‎в ‎отрыве‏ ‎от‏ ‎их‏ ‎реального ‎брака‏ ‎с ‎Ириной‏ ‎Скобцевой ‎и‏ ‎тех‏ ‎ролей, ‎которые‏ ‎они ‎уже ‎начали ‎играть ‎вместе.‏ ‎И ‎Георгий‏ ‎Николаевич‏ ‎рассердился ‎на ‎Сергея‏ ‎Фёдоровича, ‎в‏ ‎общем-то, ‎на ‎ровном ‎месте,‏ ‎а‏ ‎на ‎праздновании‏ ‎дня ‎рождения‏ ‎актёра ‎накопившаяся ‎обида ‎прорвалась ‎и‏ ‎пролилась‏ ‎громкими ‎обидными‏ ‎словами. ‎Неизвестно,‏ ‎каких ‎это ‎стоило ‎ему ‎усилий,‏ ‎но‏ ‎виновник‏ ‎торжества ‎сдержался,‏ ‎и ‎ссоры‏ ‎не ‎вышло,‏ ‎но‏ ‎Данелию ‎на‏ ‎всякий ‎случай ‎перевели ‎на ‎работу‏ ‎с ‎актёрами-детьми,‏ ‎а‏ ‎над ‎сценами ‎с‏ ‎Бондарчуком ‎стал‏ ‎работать ‎исключительно ‎сорежиссёр ‎Таланкин‏ ‎(совместная‏ ‎работа ‎была‏ ‎хитростью ‎—‏ ‎по ‎одному ‎им ‎бы ‎не‏ ‎дали‏ ‎сразу ‎плёнки‏ ‎и ‎бюджет‏ ‎на ‎полный ‎метр, ‎а ‎объединившись,‏ ‎они‏ ‎смогли‏ ‎сразу ‎получить‏ ‎желаемое).

Был ‎ли‏ ‎бы ‎так‏ ‎дерзок‏ ‎уроженец ‎Тифлиса‏ ‎(который, ‎впрочем, ‎рос ‎в ‎Москве,‏ ‎и ‎даже‏ ‎те‏ ‎2 ‎года, ‎что‏ ‎отучился ‎во‏ ‎время ‎Великой ‎Отечественной ‎в‏ ‎Грузии,‏ ‎он ‎ходил‏ ‎в ‎русскую‏ ‎школу), ‎если ‎бы ‎не ‎чувствовал?‏ ‎А‏ ‎если ‎и‏ ‎бы ‎натолкнулся‏ ‎на ‎такого ‎же ‎горячего ‎оппонента,‏ ‎не‏ ‎закончилась‏ ‎ли ‎бы‏ ‎его ‎карьера,‏ ‎не ‎начавшись?‏ ‎Ответов‏ ‎на ‎эти‏ ‎вопросы ‎мы ‎не ‎узнаем, ‎но‏ ‎всё-таки ‎наличие‏ ‎так‏ ‎называемого ‎стеклянного ‎пола‏ ‎здесь ‎налицо‏ ‎— ‎шанс ‎перезагрузиться ‎у‏ ‎него‏ ‎был ‎повыше,‏ ‎чем ‎у‏ ‎многих ‎других. ‎Хотя ‎даже ‎ему‏ ‎было‏ ‎непросто ‎вернуться‏ ‎в ‎обойму,‏ ‎когда ‎на ‎полку ‎положили ‎его‏ ‎фильм‏ ‎«Тридцать‏ ‎три» ‎(со‏ ‎свойственной ‎ему‏ ‎самоиронией ‎Данелия‏ ‎отмечал,‏ ‎что, ‎когда‏ ‎пошла ‎мода ‎хвастаться ‎своими ‎запрещёнными‏ ‎работами, ‎он‏ ‎попытался‏ ‎было ‎ей ‎соответствовать,‏ ‎но ‎«Тридцать‏ ‎три» ‎был ‎так ‎запрещён,‏ ‎что‏ ‎его ‎многократно‏ ‎показывали ‎по‏ ‎всей ‎стране, ‎и ‎повысить ‎свой‏ ‎социальный‏ ‎статус ‎актуальным‏ ‎для ‎перестройки‏ ‎образом ‎у ‎него ‎не ‎вышло).

К‏ ‎чести‏ ‎Георгия‏ ‎Николаевича ‎надо‏ ‎сказать, ‎что‏ ‎перед ‎Сергеем‏ ‎Фёдоровичем‏ ‎он ‎потом‏ ‎извинился, ‎и ‎они ‎даже ‎стали‏ ‎приятелями.

Также ‎следует‏ ‎отметить,‏ ‎что ‎режиссёр ‎«Кин-дза-дзы»‏ ‎был ‎не‏ ‎только ‎тем, ‎кто ‎сам‏ ‎ходил‏ ‎в ‎цветных‏ ‎штанах ‎с‏ ‎лампасами ‎(что ‎делает ‎критику ‎системы‏ ‎привилегий‏ ‎в ‎фильме‏ ‎несколько ‎ненатуральной),‏ ‎но ‎и ‎помогал ‎тем, ‎в‏ ‎ком,‏ ‎по‏ ‎его ‎мнению,‏ ‎был ‎талант,‏ ‎их ‎получить.‏ ‎Это‏ ‎правда ‎могла‏ ‎быть ‎его ‎третья ‎(уже ‎молодая‏ ‎для ‎маэстро)‏ ‎жена,‏ ‎которой ‎он ‎помогал‏ ‎и ‎со‏ ‎сценариями, ‎и ‎с ‎актёрами‏ ‎(что-то‏ ‎подобное ‎будет‏ ‎практиковать ‎и‏ ‎Кэмерон ‎с ‎Бигелоу, ‎в ‎том‏ ‎числе‏ ‎после ‎развода),‏ ‎а ‎мог‏ ‎быть ‎сокурсник, ‎который ‎после ‎тюрьмы‏ ‎пытался-таки‏ ‎начать‏ ‎кинокарьеру.

Александр ‎Иванович‏ ‎Серый, ‎снявший‏ ‎«Джентльменов ‎удачи»,‏ ‎учился‏ ‎на ‎курсах‏ ‎«Мосфильма» ‎вместе ‎с ‎Данелией, ‎и‏ ‎сблизило ‎их‏ ‎то,‏ ‎что ‎среди ‎подавляющего‏ ‎числа ‎театральных‏ ‎режиссёров, ‎проходивших, ‎по ‎сути,‏ ‎переквалификацию‏ ‎(Георгий ‎Николаевич,‏ ‎правда, ‎замечал,‏ ‎что ‎детство ‎на ‎съёмочной ‎площадке‏ ‎дало‏ ‎ему ‎больше‏ ‎понимания ‎того,‏ ‎как ‎устроено ‎кино, ‎чем ‎его‏ ‎сокурсникам‏ ‎театральные‏ ‎подмостки), ‎они‏ ‎оба ‎были‏ ‎инженерами ‎по‏ ‎первой‏ ‎профессии. ‎И‏ ‎вот ‎Данелия ‎помогал ‎со ‎сценарием,‏ ‎а ‎потом‏ ‎продвижением‏ ‎фильма ‎(по ‎байке,‏ ‎дошло ‎до‏ ‎самого ‎верха ‎— ‎фильм‏ ‎одобрил‏ ‎лично ‎Брежнев).‏ ‎А ‎потом,‏ ‎правда, ‎с ‎Серым ‎у ‎них‏ ‎разладились‏ ‎отношения ‎из-за‏ ‎этого ‎же‏ ‎фильма. ‎И, ‎поскольку ‎в ‎конфликте‏ ‎участвовало‏ ‎две‏ ‎стороны, ‎то‏ ‎и ‎версий‏ ‎происходящего ‎тоже‏ ‎две,‏ ‎но ‎если‏ ‎брать ‎только ‎общее, ‎то ‎для‏ ‎человека ‎сложной‏ ‎судьбы‏ ‎Серого ‎это ‎был‏ ‎хемингуэевский ‎роман‏ ‎всей ‎жизни ‎(который ‎якобы‏ ‎может‏ ‎написать ‎каждый),‏ ‎а ‎для‏ ‎творческого ‎человека ‎со ‎связями ‎Данелии‏ ‎это‏ ‎был ‎вариант‏ ‎попробовать ‎себя‏ ‎в ‎полноценной ‎роли ‎продюсера ‎и‏ ‎художника.

Вышли‏ ‎бы‏ ‎«Джентльмены» ‎столь‏ ‎хорошими ‎без‏ ‎этого ‎симбиоза?‏ ‎Точно‏ ‎нет. ‎Все‏ ‎другие ‎фильмы ‎Серого ‎будут ‎сильно‏ ‎не ‎дотягивать‏ ‎по‏ ‎уровню ‎(что ‎можно‏ ‎списать ‎на‏ ‎болезнь, ‎но ‎всё ‎же‏ ‎факт),‏ ‎а ‎авантюрные‏ ‎комедии ‎Данелии‏ ‎будут ‎сразу ‎терять ‎ту ‎степень‏ ‎реализма,‏ ‎которая ‎присуща‏ ‎его ‎драмам.

Без‏ ‎Данелии ‎в ‎фильме ‎бы ‎не‏ ‎было‏ ‎Леонова,‏ ‎который ‎на‏ ‎тот ‎момент‏ ‎уже ‎стал‏ ‎его‏ ‎фаворитом, ‎и‏ ‎целого ‎ряда ‎других ‎известных ‎актёров,‏ ‎не ‎было‏ ‎бы‏ ‎и ‎нескольких ‎сцен,‏ ‎которые ‎он‏ ‎доснимал, ‎пока ‎титульный ‎попал‏ ‎в‏ ‎тяжёлом ‎состоянии‏ ‎в ‎больницу,‏ ‎где ‎у ‎него ‎обнаружили ‎лейкемию.‏ ‎Без‏ ‎Серого ‎не‏ ‎было ‎бы‏ ‎самой ‎темы ‎и ‎её ‎серьёзности‏ ‎и‏ ‎точности‏ ‎в ‎мелочах‏ ‎(как ‎признавался‏ ‎Данелия, ‎даже‏ ‎обычному‏ ‎юридическому ‎жаргону‏ ‎его ‎научила ‎потом ‎дочка, ‎пошедшая‏ ‎в ‎юристы‏ ‎—‏ ‎сцена ‎суда ‎с‏ ‎молодым ‎адвокатом‏ ‎в ‎«Мимино» ‎была ‎навеяна‏ ‎семейной‏ ‎жизнью ‎режиссёра,‏ ‎который ‎так‏ ‎же ‎ждал ‎дочь ‎у ‎суда‏ ‎после‏ ‎первого ‎дела).

Но‏ ‎студенческие ‎приятели‏ ‎рассорились ‎из-за ‎денег, ‎мёртвых ‎душ‏ ‎(Серый‏ ‎утверждал,‏ ‎что ‎Данелия‏ ‎вписал ‎в‏ ‎соавторы ‎свою‏ ‎текущую‏ ‎любовницу, ‎хотя‏ ‎писали ‎весь ‎сценарий ‎они ‎с‏ ‎ним ‎вдвоём‏ ‎без‏ ‎посторонней ‎помощи, ‎а‏ ‎его ‎самого‏ ‎потом ‎решил ‎исключить ‎вместе‏ ‎со‏ ‎ставкой) ‎и‏ ‎славы, ‎которую‏ ‎не ‎могли ‎поделить. ‎И, ‎в‏ ‎отличие‏ ‎от ‎конфликта‏ ‎с ‎Бондарчуком,‏ ‎не ‎примирились.

Подробнее ‎о ‎съёмках ‎«Джентльменов‏ ‎удачи»‏ ‎логично‏ ‎поговорить ‎при‏ ‎разборе ‎самого‏ ‎фильма, ‎а‏ ‎пока‏ ‎стоит ‎заметить,‏ ‎что ‎Данелию ‎не ‎смущал ‎факт‏ ‎продвижения ‎чего‏ ‎бы‏ ‎то ‎ни ‎было‏ ‎окольными ‎путями‏ ‎по ‎средствам ‎знакомства. ‎Это‏ ‎могла‏ ‎быть ‎чья-то‏ ‎идея, ‎фильм,‏ ‎тёплое ‎местечко ‎для ‎хорошего ‎человечка‏ ‎или‏ ‎роль, ‎написанная‏ ‎специально ‎для‏ ‎любимого ‎актёра ‎(так, ‎для ‎Леонова‏ ‎он‏ ‎будет‏ ‎несколько ‎раз‏ ‎специально ‎прописывать‏ ‎роли, ‎если‏ ‎ему‏ ‎не ‎найдётся‏ ‎место ‎на ‎главных ‎ролях). ‎Собственно,‏ ‎это ‎и‏ ‎есть‏ ‎блат. ‎Само ‎по‏ ‎себе ‎это‏ ‎ещё ‎не ‎дискредитирует ‎идею‏ ‎или‏ ‎человека, ‎которых‏ ‎он ‎продвигает.‏ ‎Так, ‎величайший ‎английский ‎полководец ‎лорд‏ ‎Веллингтон‏ ‎считался ‎в‏ ‎своей ‎семье‏ ‎негодным ‎к ‎какой-либо ‎карьере ‎и‏ ‎не‏ ‎имеющим‏ ‎склонностей ‎ни‏ ‎к ‎чему,‏ ‎кроме ‎верховой‏ ‎езды.‏ ‎Поэтому ‎ему‏ ‎помогали ‎в ‎продвижении ‎посредством ‎связей‏ ‎и ‎прямой‏ ‎покупки‏ ‎должностей ‎(да, ‎в‏ ‎Англии ‎той‏ ‎порой ‎погоны ‎можно ‎было‏ ‎себе‏ ‎купить, ‎если‏ ‎кто-то ‎освобождал‏ ‎должность) ‎— ‎и ‎неизвестно, ‎дорос‏ ‎бы‏ ‎до ‎своих‏ ‎чинов ‎победитель‏ ‎при ‎Ватерлоо ‎собственными ‎силами. ‎И‏ ‎вообще‏ ‎пошёл‏ ‎ли ‎бы‏ ‎без ‎семейного‏ ‎попечения ‎по‏ ‎военной‏ ‎линии.

Данелия ‎тоже‏ ‎считал, ‎что ‎блат ‎бывает ‎хороший,‏ ‎а ‎бывает‏ ‎плохой.‏ ‎И ‎разделял ‎он‏ ‎их ‎просто:‏ ‎хороший ‎блат, ‎когда ‎хорошие‏ ‎люди‏ ‎помогают ‎другим‏ ‎хорошим ‎людям,‏ ‎а ‎плохой ‎— ‎когда ‎наоборот.‏ ‎Очевидный‏ ‎изъян ‎этой‏ ‎мысли ‎состоит‏ ‎в ‎том, ‎что ‎хорошесть ‎очень‏ ‎легко‏ ‎может‏ ‎подделываться ‎или‏ ‎попросту ‎подменяться‏ ‎личной ‎верностью‏ ‎или‏ ‎приязнью.

Наиболее ‎яркой‏ ‎иллюстрацией ‎тезиса ‎служит ‎сюжет ‎«Мимино»,‏ ‎где ‎благодаря‏ ‎случайной‏ ‎встрече ‎пилота ‎вертолёта‏ ‎устраивают ‎(безо‏ ‎всякого ‎необходимого ‎налёта) ‎на‏ ‎гражданский‏ ‎сверхзвуковой ‎авиалайнер.‏ ‎Данелия ‎пытается‏ ‎показать, ‎что ‎это ‎хорошо, ‎потому‏ ‎что‏ ‎сперва ‎персонаж‏ ‎Леонова ‎хотел‏ ‎это ‎сделать ‎по ‎знакомству, ‎приняв‏ ‎персонажа‏ ‎Кикабидзе‏ ‎за ‎сына‏ ‎фронтового ‎товарища,‏ ‎а ‎потом‏ ‎они‏ ‎с ‎другом‏ ‎как ‎разобрались, ‎что ‎хоть ‎он‏ ‎и ‎никакой‏ ‎не‏ ‎родственник ‎их ‎сослуживца,‏ ‎но ‎очень‏ ‎хороший ‎человек, ‎и ‎устроили.

Конечно,‏ ‎творчество‏ ‎великого ‎режиссёра‏ ‎не ‎сводится‏ ‎к ‎одной ‎теме, ‎но ‎рассуждать‏ ‎об‏ ‎этичности ‎и‏ ‎различных ‎видах‏ ‎помощи ‎по ‎знакомству ‎и ‎предпочтения‏ ‎своим‏ ‎Данелия‏ ‎пытается ‎постоянно‏ ‎и ‎в‏ ‎разной ‎форме‏ ‎(от‏ ‎острой ‎сатиры‏ ‎до ‎драмы), ‎а ‎в ‎поздних‏ ‎фильмах ‎возвращается‏ ‎к‏ ‎этому ‎вопросу ‎просто‏ ‎регулярно. ‎Главной‏ ‎же ‎внутренней ‎потребностью ‎автора,‏ ‎похоже,‏ ‎было ‎желание‏ ‎понять ‎других‏ ‎людей ‎— ‎не ‎прославить ‎или‏ ‎раскритиковать,‏ ‎а ‎именно‏ ‎объяснить ‎для‏ ‎самого ‎себя, ‎а ‎потом ‎и‏ ‎для‏ ‎зрителя.‏ ‎Причём, ‎помня‏ ‎отцовские ‎претензии‏ ‎к ‎выдающимся‏ ‎режиссёрам‏ ‎прошлого, ‎на‏ ‎понятном ‎для ‎обычного ‎человека ‎языке.

Начнём‏ ‎мы ‎разбор‏ ‎творчества‏ ‎Данелии ‎с ‎первой‏ ‎его ‎полнометражной‏ ‎работы ‎«Серёжа» ‎и ‎рассмотрим‏ ‎по‏ ‎очереди ‎наиболее‏ ‎важные ‎его‏ ‎фильмы, ‎а ‎потом ‎подытожим ‎его‏ ‎творческий‏ ‎путь.

Постскриптум: на ‎том‏ ‎самом ‎собеседовании‏ ‎по ‎знакомству ‎с ‎Калатозовым ‎Данелия‏ ‎признался,‏ ‎что‏ ‎из ‎всех‏ ‎творческих ‎занятий‏ ‎он ‎увлекался‏ ‎только‏ ‎игрой ‎на‏ ‎барабанах ‎в ‎джаз-бэнде. ‎Но ‎именитый‏ ‎режиссёр ‎лишь‏ ‎отмахнулся,‏ ‎как ‎сейчас ‎бы‏ ‎отмахнулся ‎человек‏ ‎с ‎классическим ‎образованием ‎от‏ ‎того‏ ‎факта, ‎что‏ ‎молодой ‎человек‏ ‎читает ‎рэп ‎или ‎сочиняет ‎бит‏ ‎(возможно,‏ ‎неспроста ‎в‏ ‎модернизированной ‎мультяшной‏ ‎версии ‎«Кин-дза-дза» ‎скрипача ‎заменил ‎диджей).‏ ‎А‏ ‎нам‏ ‎как ‎раз‏ ‎этот ‎факт‏ ‎и ‎любопытен‏ ‎—‏ ‎Кубрик ‎тоже‏ ‎в ‎школьные ‎годы ‎играл ‎на‏ ‎ударных ‎в‏ ‎бэнде,‏ ‎а ‎молодой ‎и‏ ‎ранний ‎Шазелл‏ ‎пока ‎все ‎свои ‎успешные‏ ‎фильмы‏ ‎снял ‎на‏ ‎тему ‎своей‏ ‎травмы ‎несостоявшегося ‎джазового ‎барабанщика.

И ‎тут‏ ‎можно‏ ‎было ‎бы‏ ‎сказать, ‎что‏ ‎это ‎логично ‎и ‎у ‎этих‏ ‎людей‏ ‎просто‏ ‎развито ‎чувство‏ ‎ритма ‎и‏ ‎темпа, ‎что‏ ‎очень‏ ‎важно ‎в‏ ‎кино ‎(причём ‎не ‎только ‎в‏ ‎монтаже, ‎но‏ ‎и‏ ‎в ‎самой ‎постановке‏ ‎сцен, ‎т.‏ ‎е. ‎непосредственно ‎режиссуре). ‎Но‏ ‎так‏ ‎далеко ‎заходить‏ ‎мы ‎не‏ ‎будем. ‎Тут ‎скорее ‎интересно ‎то,‏ ‎что‏ ‎джаз ‎в‏ ‎своё ‎время‏ ‎был ‎художественной ‎формой ‎протеста ‎в‏ ‎искусстве,‏ ‎и‏ ‎люди, ‎проявляющие‏ ‎к ‎нему‏ ‎интерес, ‎легче‏ ‎могли‏ ‎увлечься ‎кино‏ ‎и ‎его ‎новыми ‎возможностями, ‎в‏ ‎том ‎числе‏ ‎потому,‏ ‎что ‎оно ‎ещё‏ ‎формировалось ‎и‏ ‎давало ‎возможность ‎для ‎поиска‏ ‎и‏ ‎импровизации. ‎Тогда‏ ‎Шазелл, ‎выросший‏ ‎во ‎времена, ‎когда ‎джаз ‎сам‏ ‎уже‏ ‎стал ‎пыльной‏ ‎классикой, ‎выпадает‏ ‎из ‎этого ‎списка, ‎а ‎обожавший‏ ‎его‏ ‎Мельвиль,‏ ‎наоборот, ‎попадает.‏ ‎Как ‎и‏ ‎Луи ‎Маль,‏ ‎снимавший‏ ‎Кусто, ‎а‏ ‎потом ‎догадавшийся ‎позвать ‎великого ‎Майлза‏ ‎Дэвиса ‎для‏ ‎написания‏ ‎саундтрека ‎в ‎своём‏ ‎фильме ‎«Лифт‏ ‎на ‎эшафот», ‎благодаря ‎чему‏ ‎получилось‏ ‎одно ‎из‏ ‎самых ‎музыкальных‏ ‎сопровождений ‎в ‎истории ‎кино.

Нельзя ‎обойти‏ ‎стороной‏ ‎и ‎несостоявшегося‏ ‎лабуха ‎и‏ ‎драчуна ‎Клинта ‎Иствуда, ‎который ‎уже‏ ‎играл‏ ‎джаз‏ ‎на ‎пианино‏ ‎в ‎питейных‏ ‎заведениях ‎к‏ ‎тому‏ ‎моменту, ‎когда‏ ‎начал ‎свою ‎актёрскую ‎карьеру. ‎Так‏ ‎что ‎в‏ ‎«Поющем‏ ‎по ‎кабакам» ‎есть‏ ‎что-то ‎автобиографичное.

Читать: 12+ мин
logo Буланенко

Что такое киномарафон и как он работает

Одна ‎из‏ ‎самых ‎сложных ‎задач ‎в ‎изучении‏ ‎кино ‎—‏ ‎определиться‏ ‎с ‎концепцией ‎подбора‏ ‎фильмов. ‎Есть‏ ‎разные ‎списки ‎лучших ‎фильмов‏ ‎в‏ ‎истории, ‎любимые‏ ‎картины ‎великих‏ ‎режиссёров, ‎рекомендации ‎для ‎студентов ‎киновузов.‏ ‎Кто-то‏ ‎может ‎обойтись‏ ‎без ‎концепции,‏ ‎но ‎у ‎меня ‎не ‎получилось‏ ‎(хотя‏ ‎думал,‏ ‎что ‎получится).‏ ‎Оказалось, ‎что‏ ‎нужен ‎какой-то‏ ‎подход,‏ ‎но ‎ни‏ ‎один ‎из ‎вышеуказанных ‎не ‎работал.‏ ‎Тогда ‎стал‏ ‎пробовать‏ ‎разбирать ‎кино ‎как‏ ‎творчество, ‎но‏ ‎сразу ‎возникает ‎вопрос ‎—‏ ‎чьё?‏ ‎Операторы ‎очень‏ ‎уважают ‎творчество‏ ‎своих ‎предшественников ‎и ‎отсматривают ‎работы‏ ‎великих‏ ‎километрами ‎плёнки‏ ‎и ‎терабайтами‏ ‎файлов. ‎Но ‎если ‎не ‎подходить‏ ‎к‏ ‎кино‏ ‎только ‎как‏ ‎изображению ‎(пусть‏ ‎и ‎очень‏ ‎красивому),‏ ‎бывает ‎трудно‏ ‎смотреть ‎ряд ‎картин, ‎которых ‎объединяет‏ ‎только ‎почерк‏ ‎художника‏ ‎(пусть ‎и ‎большого).‏ ‎Пожалуй, ‎из‏ ‎тех, ‎кого ‎пытался, ‎только‏ ‎Юсова‏ ‎и ‎Дикинса‏ ‎готов ‎смотреть‏ ‎подряд ‎в ‎большом ‎количестве, ‎неважно,‏ ‎о‏ ‎чём ‎там,‏ ‎собственно, ‎кино.

Коротко‏ ‎замечу ‎также, ‎что ‎настоящие ‎живописцы‏ ‎на‏ ‎каком-то‏ ‎этапе ‎своей‏ ‎карьеры ‎стараются‏ ‎снять ‎операторское‏ ‎кино,‏ ‎когда ‎очень‏ ‎красиво, ‎но ‎неважно ‎о ‎чём‏ ‎(или, ‎по‏ ‎крайней‏ ‎мере, ‎гораздо ‎менее‏ ‎важно, ‎о‏ ‎чём). ‎И ‎даже ‎любя‏ ‎художественность‏ ‎изображения, ‎бывает‏ ‎трудно ‎выдержать‏ ‎даже ‎один ‎такой ‎фильм ‎целиком,‏ ‎не‏ ‎говоря ‎уж‏ ‎о ‎нескольких.

С‏ ‎актёрами ‎всё ‎гораздо ‎проще ‎и‏ ‎яснее:‏ ‎актёрские‏ ‎карьеры ‎подряд‏ ‎можно ‎с‏ ‎увлечением ‎смотреть‏ ‎только‏ ‎при ‎условии,‏ ‎что ‎ты ‎персональный ‎фанат. ‎Актёры‏ ‎гораздо ‎чаще,‏ ‎чем‏ ‎прочие ‎участники ‎основной‏ ‎творческой ‎группы‏ ‎— ‎сценаристы, ‎режиссёры, ‎операторы‏ ‎и‏ ‎даже ‎монтажёры‏ ‎и ‎художники-постановщики,‏ ‎— ‎участвуют ‎в ‎съёмках ‎какого-то‏ ‎фильма‏ ‎просто ‎потому,‏ ‎что ‎есть‏ ‎время, ‎хочется ‎попробовать ‎новый ‎жанр‏ ‎или,‏ ‎напротив,‏ ‎можно ‎без‏ ‎подготовки ‎отыграть‏ ‎привычное ‎амплуа‏ ‎и‏ ‎идти ‎дальше.‏ ‎Сами ‎же ‎актёры ‎чаще ‎изучают‏ ‎исполнение ‎конкретных‏ ‎ролей‏ ‎предшественниками, ‎какие-то ‎яркие‏ ‎образы ‎или‏ ‎запоминающиеся ‎сцены ‎(иногда ‎обнаруживаешь‏ ‎исполнение‏ ‎современным ‎артистом‏ ‎исполнение ‎характерной‏ ‎роли ‎под ‎конкретного ‎актёра ‎прошлого‏ ‎—‏ ‎и ‎одновременно‏ ‎и ‎радуешься,‏ ‎и ‎смущаешься ‎(«а ‎ведь ‎казалось,‏ ‎что‏ ‎так‏ ‎всё ‎живо,‏ ‎от ‎себя!»)).‏ ‎Так ‎что‏ ‎у‏ ‎актёров ‎больше,‏ ‎чем ‎у ‎представителей ‎других ‎цехов,‏ ‎будет ‎неровностей‏ ‎по‏ ‎карьере.

И ‎главная ‎беда:‏ ‎если ‎брать‏ ‎любимых ‎актёров, ‎есть ‎большой‏ ‎шанс‏ ‎разочароваться ‎—‏ ‎невольно ‎начнёшь‏ ‎замечать ‎в ‎роли ‎лейтенанта ‎полиции‏ ‎вон‏ ‎того ‎аутиста‏ ‎из ‎фестивальной‏ ‎драмы ‎(и ‎наоборот). ‎Даже ‎самый‏ ‎большой‏ ‎актёр‏ ‎имеет ‎свои‏ ‎краски ‎в‏ ‎работе ‎—‏ ‎одинаковые‏ ‎интонации ‎в‏ ‎голосе, ‎сходные ‎жесты, ‎привычный ‎поворот‏ ‎головы ‎или‏ ‎взгляд‏ ‎из-под ‎нахмуренных ‎бровей.‏ ‎Такая ‎анатомия‏ ‎творческого ‎метода ‎нужна ‎только‏ ‎другим‏ ‎актёрам.

Кроме ‎того,‏ ‎почти ‎у‏ ‎всех ‎актёров ‎(кроме ‎самых ‎больших‏ ‎и,‏ ‎к ‎тому‏ ‎же, ‎строящих‏ ‎себе ‎карьеру ‎с ‎расчётливостью ‎биржевого‏ ‎маклера)‏ ‎много‏ ‎откровенно ‎проходных‏ ‎или ‎второплановых‏ ‎ролей.

Сценарист ‎—‏ ‎казалось‏ ‎бы, ‎более‏ ‎интересная ‎профессия ‎для ‎препарирования. ‎Если‏ ‎бы ‎не‏ ‎одно‏ ‎«но» ‎— ‎это‏ ‎и ‎очень‏ ‎зависимая ‎профессия. ‎Поставить ‎один‏ ‎и‏ ‎тот ‎же‏ ‎сценарий ‎можно‏ ‎совершенно ‎по-разному ‎— ‎будь ‎иначе,‏ ‎не‏ ‎было ‎бы‏ ‎миллиона ‎трактовок‏ ‎шекспировских ‎пьес, ‎и ‎вообще ‎постановки‏ ‎и‏ ‎экранизации‏ ‎великих ‎драматургов‏ ‎не ‎проваливались‏ ‎бы ‎в‏ ‎принципе.‏ ‎Но ‎в‏ ‎реальном ‎мире ‎найти ‎постановщика, ‎который‏ ‎качественно ‎поставит,‏ ‎скажем,‏ ‎Чехова, ‎— ‎задача‏ ‎нетривиальная. ‎Выходит,‏ ‎что ‎единственный ‎надёжный ‎способ‏ ‎узнать‏ ‎качество ‎сценария‏ ‎— ‎прочитать‏ ‎сценарий. ‎Для ‎этого ‎потребуется, ‎конечно,‏ ‎известная‏ ‎доля ‎фантазии‏ ‎и ‎навык‏ ‎для ‎понимания ‎специфического ‎текста ‎(сценарий,‏ ‎строго‏ ‎говоря,‏ ‎не ‎художественная‏ ‎литература, ‎а‏ ‎маршрут ‎для‏ ‎актёров‏ ‎и ‎инструкция‏ ‎для ‎съёмочной ‎группы) ‎— ‎даже‏ ‎пьесы ‎любят‏ ‎читать‏ ‎далеко ‎не ‎все.

Пожалуй,‏ ‎наиболее ‎чётко‏ ‎сформулировал ‎это ‎явление ‎Ромм:‏ ‎«Возьмите‏ ‎один ‎отрывок‏ ‎— ‎я‏ ‎уж ‎не ‎говорю ‎о ‎целом‏ ‎сценарии‏ ‎или ‎пьесе‏ ‎— ‎и‏ ‎дайте ‎нескольким ‎режиссёрам. ‎Вы ‎поразитесь,‏ ‎как‏ ‎по-разному‏ ‎они ‎его‏ ‎поставят. ‎Вот‏ ‎что ‎такое‏ ‎личный‏ ‎опыт!» ‎Михаил‏ ‎Ильич ‎знал, ‎о ‎чём ‎говорил,‏ ‎потому ‎что‏ ‎был‏ ‎сам ‎не ‎только‏ ‎выдающимся ‎практиком‏ ‎кино, ‎но ‎и ‎педагогом,‏ ‎воспитавшим‏ ‎таких ‎разных‏ ‎режиссёров, ‎как‏ ‎Тарковский ‎и ‎Шукшин, ‎Кончаловский ‎и‏ ‎Чухрай,‏ ‎Михалков ‎и‏ ‎Абуладзе.

Про ‎монтажёров‏ ‎коротко ‎замечу ‎одно: ‎очень ‎трудно‏ ‎сказать‏ ‎что-то‏ ‎о ‎работе‏ ‎монтажёра, ‎не‏ ‎зная, ‎с‏ ‎чем‏ ‎ему ‎приходилось‏ ‎работать. ‎Может, ‎он ‎спас ‎совсем‏ ‎уж ‎криво‏ ‎снятую‏ ‎картину ‎или ‎смог‏ ‎отредактировать ‎заплетающийся‏ ‎сюжет, ‎а ‎может, ‎просто‏ ‎собрал‏ ‎отобранные ‎режиссёром‏ ‎дубли ‎с‏ ‎хорошо ‎выстроенными ‎на ‎съёмках ‎кадрами‏ ‎(скажем,‏ ‎монтажёрам, ‎братьям‏ ‎Коэнам, ‎приходится‏ ‎не ‎так ‎уж ‎сильно ‎ломать‏ ‎голову,‏ ‎поскольку‏ ‎сценаристы, ‎братья‏ ‎Коэны, ‎уже‏ ‎написали ‎монтируемый‏ ‎сценарий,‏ ‎а ‎режиссёры,‏ ‎братья ‎Коэны, ‎сняли ‎(часто ‎руками‏ ‎того ‎же‏ ‎Дикинса)‏ ‎все ‎необходимые ‎для‏ ‎монтажа ‎планы).‏ ‎В ‎общем, ‎несколько ‎затруднительно‏ ‎будет‏ ‎смонтировать ‎под‏ ‎Ритчи ‎или‏ ‎Нолана, ‎если ‎не ‎было ‎снято‏ ‎именно‏ ‎под ‎такой‏ ‎монтаж.

И ‎тут‏ ‎мы, ‎наконец, ‎переходим ‎к ‎напрашивающейся‏ ‎с‏ ‎самого‏ ‎начала ‎очевидности‏ ‎(до ‎которой,‏ ‎тем ‎не‏ ‎менее,‏ ‎я ‎доходил‏ ‎достаточно ‎долго): ‎лучшие ‎кандидаты ‎для‏ ‎изучения ‎кинематографии‏ ‎—‏ ‎режиссёры. ‎Да, ‎при‏ ‎разборе ‎карьеры‏ ‎целиком ‎встречается ‎целый ‎ряд‏ ‎трудностей,‏ ‎которые ‎были‏ ‎перечислены ‎выше:‏ ‎и ‎проходные ‎работы, ‎и ‎повторение‏ ‎одной‏ ‎и ‎той‏ ‎же ‎темы‏ ‎(что-то ‎же ‎самое, ‎что ‎игра‏ ‎в‏ ‎одном‏ ‎образе ‎для‏ ‎актёра), ‎и‏ ‎недостаточно ‎удачная‏ ‎реализация.‏ ‎Но ‎всё‏ ‎же, ‎если ‎брать ‎кино ‎достаточно‏ ‎авторское ‎(не‏ ‎в‏ ‎смысле ‎фестивальный ‎артхаус,‏ ‎а ‎там,‏ ‎где ‎можно ‎точно ‎назвать‏ ‎автора),‏ ‎то ‎оно‏ ‎будет ‎в‏ ‎значительной ‎мере ‎режиссёрским ‎высказыванием. ‎В‏ ‎отдельных‏ ‎случаях ‎даже‏ ‎избыточно ‎и‏ ‎усиленно ‎режиссёрским ‎— ‎смотрим ‎в‏ ‎сторону‏ ‎Кубрика‏ ‎и ‎Тарковского.

Разумеется,‏ ‎режиссёров ‎стоит‏ ‎брать ‎достаточно‏ ‎значимых‏ ‎и ‎выдающихся,‏ ‎и ‎тогда ‎это ‎будет ‎настоящим‏ ‎изучением ‎творчества.‏ ‎Просматривая‏ ‎фильмы, ‎начиная ‎с‏ ‎дебютных ‎короткометражек‏ ‎(если ‎их ‎удаётся ‎найти,‏ ‎разумеется),‏ ‎параллельно ‎изучая‏ ‎их ‎интервью‏ ‎или ‎лекции ‎и ‎книги ‎о‏ ‎творчестве‏ ‎(если ‎такие‏ ‎есть), ‎постепенно‏ ‎начинаешь ‎понимать ‎не ‎только ‎главные‏ ‎темы‏ ‎в‏ ‎творчестве, ‎но‏ ‎и ‎основной‏ ‎подход: ‎есть‏ ‎режиссёры-рассказчики,‏ ‎которым ‎важно‏ ‎увлечь ‎повествованием, ‎есть ‎моралисты ‎и‏ ‎пропагандисты ‎—‏ ‎для‏ ‎одних ‎важно ‎учить‏ ‎жизни, ‎для‏ ‎других ‎— ‎проповедовать ‎идею,‏ ‎есть‏ ‎эксгибиционисты, ‎занимающиеся‏ ‎публичной ‎рефлексией‏ ‎и ‎самокопанием, ‎а ‎есть ‎визионеры,‏ ‎которым‏ ‎важнее ‎как‏ ‎показать. ‎Список‏ ‎неполный, ‎а ‎категории ‎скорее ‎практические,‏ ‎чем‏ ‎научные,‏ ‎но ‎в‏ ‎целом ‎работающий:‏ ‎как ‎шахматисты‏ ‎играют‏ ‎2–3 ‎дебюта‏ ‎и ‎защиты, ‎так ‎и ‎творцы‏ ‎стараются ‎говорить‏ ‎и‏ ‎снимать, ‎в ‎общем-то,‏ ‎об ‎одном‏ ‎и ‎сходным ‎образом.

Понятно, ‎что‏ ‎такой‏ ‎формат ‎посиделок‏ ‎не ‎для‏ ‎всех ‎— ‎надо ‎обладать ‎известной‏ ‎степенью‏ ‎усидчивости ‎и‏ ‎заинтересованности ‎в‏ ‎одной ‎и ‎той ‎же ‎теме‏ ‎на‏ ‎месяц-другой.‏ ‎И ‎очень‏ ‎хорошо, ‎если‏ ‎вам ‎посчастливится‏ ‎смотреть‏ ‎этот ‎марафон‏ ‎вместе ‎с ‎кем-то ‎сообразительным ‎и‏ ‎столь ‎же‏ ‎увлечённым.‏ ‎Мне ‎повезло, ‎что‏ ‎по ‎киномарафонам‏ ‎иду ‎вместе ‎со ‎студенческим‏ ‎другом,‏ ‎поскольку ‎обсуждение‏ ‎во ‎время‏ ‎просмотра ‎— ‎едва ‎ли ‎не‏ ‎самая‏ ‎ценная ‎часть‏ ‎всего ‎процесса‏ ‎(особенно ‎если ‎все ‎участники ‎ответственно‏ ‎подходят‏ ‎к‏ ‎изучению ‎предмета,‏ ‎как ‎мой‏ ‎кум ‎и‏ ‎коллега).

Периодически‏ ‎в ‎жизни‏ ‎нам ‎случается ‎сделать ‎открытия, ‎которые,‏ ‎разумеется, ‎были‏ ‎сделаны‏ ‎задолго ‎до ‎нас.‏ ‎В ‎подростковом‏ ‎возрасте ‎это ‎огорошивает, ‎но‏ ‎в‏ ‎зрелом ‎—‏ ‎радует. ‎Если‏ ‎умные ‎люди ‎до ‎того ‎пришли‏ ‎к‏ ‎сходному ‎выводу‏ ‎по ‎сходным‏ ‎же ‎предпосылкам, ‎то, ‎стало ‎быть,‏ ‎в‏ ‎этом‏ ‎что-то ‎есть.‏ ‎Обдумывая, ‎как‏ ‎преподавать ‎кино‏ ‎школьникам‏ ‎(имею ‎краткий,‏ ‎как ‎миг ‎из ‎песни, ‎опыт),‏ ‎пришёл ‎к‏ ‎выводу,‏ ‎что ‎за ‎базовыми‏ ‎понятиями ‎следует‏ ‎начать ‎разбор ‎великих ‎кинокартин.‏ ‎И‏ ‎только ‎после,‏ ‎когда ‎уже‏ ‎будут ‎более-менее ‎подготовлены, ‎браться ‎снимать‏ ‎(к‏ ‎счастью, ‎до‏ ‎этого ‎не‏ ‎дошло). ‎Причём ‎разбор ‎должен ‎сопровождать‏ ‎фильм,‏ ‎а‏ ‎не ‎быть‏ ‎типичными ‎«вопросами‏ ‎после ‎лекции»,‏ ‎когда‏ ‎уже ‎большинство‏ ‎не ‎помнят, ‎а ‎многие ‎из‏ ‎тех, ‎кто‏ ‎хотел‏ ‎спросить, ‎уже ‎робеют‏ ‎или ‎потеряли‏ ‎интерес.

И ‎сразу ‎ряд ‎режиссёров,‏ ‎которых‏ ‎потом ‎читал‏ ‎и ‎слушал,‏ ‎оказывается, ‎пришли ‎к ‎тому ‎же‏ ‎выводу,‏ ‎но ‎чуть-чуть‏ ‎раньше. ‎И‏ ‎вот ‎Годар, ‎фильмы ‎которого ‎смотрел‏ ‎с‏ ‎большим‏ ‎трудом, ‎говорит‏ ‎о ‎том‏ ‎же, ‎но‏ ‎развёрнуто‏ ‎и ‎авторитетно:‏ ‎«Меня ‎часто ‎приглашали ‎преподавать, ‎и‏ ‎обычно ‎я‏ ‎отказывался,‏ ‎поскольку ‎сама ‎идея‏ ‎преподавания ‎—‏ ‎в ‎том ‎смысле, ‎в‏ ‎котором‏ ‎она ‎обычно‏ ‎понимается ‎(показать‏ ‎фильм ‎и ‎затем ‎обсудить ‎его‏ ‎с‏ ‎классом), ‎—‏ ‎мне ‎не‏ ‎близка. ‎Более ‎того, ‎она ‎меня‏ ‎шокирует,‏ ‎потому‏ ‎что ‎имеет‏ ‎отношение ‎и‏ ‎ко ‎мне,‏ ‎если‏ ‎речь ‎идёт‏ ‎о ‎моём ‎фильме. ‎Кино ‎нужно‏ ‎обсуждать ‎в‏ ‎процессе‏ ‎просмотра. ‎Нужно ‎говорить‏ ‎о ‎конкретных‏ ‎вещах, ‎о ‎текущем ‎изображении,‏ ‎которое‏ ‎сейчас ‎прямо‏ ‎перед ‎тобой.‏ ‎Но ‎на ‎большинстве ‎кинокурсов, ‎которые‏ ‎я‏ ‎посещал, ‎студенты,‏ ‎по ‎моему‏ ‎мнению, ‎не ‎видят ‎в ‎фильмах‏ ‎ничего,‏ ‎кроме‏ ‎того, ‎что‏ ‎им ‎велят‏ ‎в ‎них‏ ‎увидеть».

Сам‏ ‎формат ‎такого‏ ‎просмотра ‎специфичен ‎— ‎попросту ‎говоря,‏ ‎не ‎каждый‏ ‎захочет‏ ‎смотреть ‎кино ‎так.‏ ‎Но ‎не‏ ‎каждому ‎и ‎хочется ‎разбирать‏ ‎кино.‏ ‎Слишком ‎много‏ ‎пауз, ‎обсуждений,‏ ‎периодических ‎перемоток ‎назад, ‎чтобы ‎повторить‏ ‎наиболее‏ ‎интересный ‎эпизод.‏ ‎Частые ‎откладывания‏ ‎досмотра ‎фильма ‎на ‎потом ‎вообще‏ ‎у‏ ‎многих‏ ‎могут ‎отбить‏ ‎охоту ‎смотреть.‏ ‎Также ‎не‏ ‎все‏ ‎выдержат ‎возражения‏ ‎и ‎обсуждения ‎— ‎а ‎если‏ ‎вам ‎повезёт‏ ‎(и‏ ‎что ‎гораздо ‎важнее,‏ ‎вы ‎сами‏ ‎будете ‎к ‎этому ‎готовы),‏ ‎их‏ ‎будет ‎много.‏ ‎Зачем ‎эта‏ ‎сцена ‎снята ‎так, ‎почему ‎нам‏ ‎дублируют‏ ‎информацию ‎или‏ ‎нужен ‎ли‏ ‎тут ‎закадровый ‎текст ‎— ‎если‏ ‎вас‏ ‎хотя‏ ‎бы ‎двое‏ ‎и ‎вы‏ ‎гуманитарии ‎(т.‏ ‎е.‏ ‎любите ‎поспорить),‏ ‎то ‎нескучное ‎времяпрепровождение ‎вам ‎обеспечено.‏ ‎Но ‎будьте‏ ‎готовы‏ ‎к ‎обесцениванию ‎своего‏ ‎мнения ‎и‏ ‎краху ‎идеалов: ‎любимый ‎режиссёр‏ ‎может‏ ‎продвигать ‎раз‏ ‎за ‎разом‏ ‎какую-то ‎ерунду ‎или ‎очень ‎уж‏ ‎личную‏ ‎или ‎специфичную‏ ‎тему. ‎Все‏ ‎всё ‎поняли ‎с ‎первого ‎раза,‏ ‎но‏ ‎надо‏ ‎посмотреть ‎на‏ ‎то ‎же‏ ‎самое ‎ещё‏ ‎десяток.

Но‏ ‎режиссёры, ‎как‏ ‎правило, ‎люди ‎неглупые ‎и, ‎понимая‏ ‎это, ‎путают‏ ‎следы,‏ ‎меняя ‎жанры, ‎внешние‏ ‎формы ‎или‏ ‎хотя ‎бы ‎актёров. ‎Да,‏ ‎это‏ ‎ещё ‎одна‏ ‎беда ‎—‏ ‎почти ‎у ‎всех ‎режиссёров ‎есть‏ ‎актёры-любимчики‏ ‎и ‎актёры-талисманы‏ ‎(люди, ‎которых‏ ‎берут ‎помелькать ‎на ‎второй ‎план,‏ ‎помелькать,‏ ‎просто‏ ‎для ‎удачи‏ ‎или ‎по‏ ‎знакомству, ‎или‏ ‎потому‏ ‎что ‎человек‏ ‎хороший). ‎Из-за ‎этого ‎при ‎просмотре‏ ‎нескольких ‎фильмов‏ ‎подряд‏ ‎даже ‎у ‎режиссёра,‏ ‎снимающего ‎в‏ ‎гиперреалистичной ‎манере, ‎но ‎часто‏ ‎работающего‏ ‎с ‎одними‏ ‎и ‎теми‏ ‎же ‎актёрами, ‎неожиданно ‎проявляется ‎элемент‏ ‎театральности‏ ‎— ‎когда‏ ‎зрителю ‎приходится‏ ‎мириться, ‎что ‎число ‎актёров ‎труппы‏ ‎ограниченно‏ ‎и‏ ‎частенько ‎им‏ ‎приходится ‎играть‏ ‎неподходящие ‎роли‏ ‎просто‏ ‎потому, ‎что‏ ‎больше ‎некому ‎(театральные ‎гастроли, ‎кстати,‏ ‎во ‎многом‏ ‎призваны‏ ‎побороть ‎именно ‎этот‏ ‎эффект ‎привыкания‏ ‎к ‎одним ‎и ‎тем‏ ‎же‏ ‎лицам).

Также ‎стоит‏ ‎предупредить ‎потенциального‏ ‎зрителя ‎от ‎разочарований: ‎кто-то ‎из‏ ‎любимых‏ ‎режиссёров ‎почти‏ ‎наверняка ‎разочарует.‏ ‎Зато ‎вас ‎ждут ‎и ‎неожиданные‏ ‎открытия:‏ ‎2–3‏ ‎знаковых ‎фильма‏ ‎у ‎крепкого‏ ‎середняка ‎были,‏ ‎как‏ ‎вдруг ‎окажется,‏ ‎вполне ‎логичными ‎вершинами ‎интересного ‎творческого‏ ‎пути. ‎Возможно,‏ ‎вы‏ ‎даже ‎проникнитесь ‎и‏ ‎полюбите ‎не‏ ‎самые ‎сильные, ‎но ‎несущие‏ ‎зерно‏ ‎будущего ‎шедевра‏ ‎работы.

Тут ‎хочу‏ ‎сделать ‎два ‎замечания: ‎во-первых, ‎давно‏ ‎отмеченный‏ ‎факт, ‎что‏ ‎фильмы, ‎которым‏ ‎не ‎хватило ‎чуть-чуть, ‎чтобы ‎стать‏ ‎по-настоящему‏ ‎большими,‏ ‎разбирать ‎проще‏ ‎— ‎кино,‏ ‎которое ‎увлекает,‏ ‎уносит‏ ‎тебя ‎в‏ ‎приключение ‎даже ‎при ‎десятом ‎пересмотре,‏ ‎и ‎ты‏ ‎обнаруживаешь,‏ ‎что ‎вместо ‎наблюдения‏ ‎за ‎тем,‏ ‎как ‎оно ‎скроено, ‎сопереживал‏ ‎главным‏ ‎героям ‎(как‏ ‎любит ‎говорить‏ ‎один ‎монтажёр ‎и ‎педагог: ‎«Хотел‏ ‎разобрать,‏ ‎а ‎на‏ ‎середине ‎обнаружил,‏ ‎что ‎снова ‎смотрю, ‎как ‎в‏ ‎первый‏ ‎раз»).‏ ‎Как ‎правило,‏ ‎если ‎кино‏ ‎снято ‎мастером,‏ ‎в‏ ‎нём ‎будет‏ ‎что ‎поискать, ‎даже ‎если ‎оно‏ ‎не ‎стало‏ ‎культовым.

Во-вторых,‏ ‎и ‎это ‎уже‏ ‎личное ‎наблюдение,‏ ‎на ‎фильмах ‎средних, ‎но‏ ‎скорее‏ ‎неудачных, ‎чем‏ ‎чуть-чуть ‎недотянувших‏ ‎до ‎хороших, ‎понимаешь, ‎что ‎наше‏ ‎кино‏ ‎всё-таки ‎наше.‏ ‎Не ‎слишком‏ ‎удачное ‎иностранное ‎кино ‎почти ‎всегда‏ ‎оставляет‏ ‎какую-то‏ ‎пустоту ‎после‏ ‎себя ‎—‏ ‎пустоту ‎чуждости‏ ‎реалий‏ ‎и ‎неактуальности‏ ‎проблем, ‎неясности ‎самого ‎языка. ‎Да,‏ ‎почти ‎у‏ ‎всех‏ ‎много ‎снимающих ‎режиссёров‏ ‎есть ‎фильмы‏ ‎(иногда ‎далеко ‎не ‎один),‏ ‎которые‏ ‎можно ‎отнести‏ ‎просто ‎к‏ ‎периоду ‎увядания ‎и ‎больше ‎не‏ ‎обсуждать,‏ ‎чтобы ‎никого‏ ‎не ‎обижать,‏ ‎но ‎фильмы, ‎которые ‎лишь ‎немного‏ ‎ватерлинии‏ ‎качества,‏ ‎очень ‎чётко‏ ‎показывают ‎разницу‏ ‎культурного ‎восприятия‏ ‎и‏ ‎причину ‎культурного‏ ‎взаимонепонимания.

Предупредив ‎таким ‎образом ‎о ‎некоторых‏ ‎особенностях ‎формата,‏ ‎я‏ ‎всё-таки ‎призываю ‎любителей‏ ‎кино ‎попробовать‏ ‎устроить ‎киномарафон ‎по ‎творчеству‏ ‎любимого‏ ‎режиссёра. ‎Это‏ ‎не ‎совсем‏ ‎то ‎же ‎самое, ‎что ‎пристальное‏ ‎наблюдение‏ ‎футбольного ‎фаната‏ ‎за ‎любимой‏ ‎командой, ‎а, ‎скорее, ‎ближе ‎к‏ ‎разбору‏ ‎любителем‏ ‎партий ‎выдающегося‏ ‎шахматиста ‎(хотя‏ ‎одно ‎другого‏ ‎не‏ ‎исключает). ‎Начинаешь‏ ‎понимать ‎общую ‎логику ‎принятия ‎решений,‏ ‎стилистику ‎и‏ ‎даже‏ ‎черты ‎характера. ‎Если‏ ‎это ‎затянет,‏ ‎то ‎удовольствие ‎обеспечено, ‎хотя‏ ‎для‏ ‎него ‎и‏ ‎придётся ‎потрудиться,‏ ‎и ‎желательно ‎в ‎хорошей ‎компании‏ ‎(для‏ ‎чего ‎самому‏ ‎надо ‎быть‏ ‎хорошим ‎компаньоном).

В ‎добрый ‎путь!

Читать: 8+ мин
logo Буланенко

Сила вещей, или Почему попаданец обречён на неудачу

Доступно подписчикам уровня
«Мастерская»
Подписаться за 2 000₽ в месяц

Читать: 11+ мин
logo Буланенко

Здоровая конкуренция и как её правильно готовить

Мало ‎какой‏ ‎рецепт ‎успеха ‎рекомендуется ‎так ‎часто‏ ‎и ‎практикуется‏ ‎столь‏ ‎редко ‎самими ‎советчиками,‏ ‎как ‎отважный‏ ‎прыжок ‎в ‎гущу ‎борьбы.‏ ‎«Конкуренции‏ ‎боятся», ‎—‏ ‎объяснит ‎причину‏ ‎слабого ‎развития ‎какой ‎угодно ‎отрасли‏ ‎уважающий‏ ‎себя ‎эксперт.‏ ‎Он ‎может‏ ‎даже ‎верить ‎в ‎этот ‎постулат‏ ‎в‏ ‎силу‏ ‎его ‎общепризнанности‏ ‎и ‎титанической‏ ‎убедительности. ‎И‏ ‎мысль‏ ‎о ‎том,‏ ‎как ‎бы ‎пообщаться ‎с ‎бывшим‏ ‎сослуживцем, ‎чтобы‏ ‎устроить‏ ‎своего ‎балбеса, ‎или‏ ‎на ‎кого‏ ‎надо ‎выйти, ‎чтобы ‎попасть‏ ‎самому‏ ‎в ‎высокий‏ ‎кабинет ‎на‏ ‎приём, ‎никак ‎не ‎будет ‎задевать‏ ‎в‏ ‎экспертной ‎голове‏ ‎монумент ‎Конкуренции‏ ‎— ‎благотворной ‎и ‎питательной, ‎—‏ ‎а‏ ‎омоет‏ ‎его, ‎как‏ ‎поток ‎горной‏ ‎реки ‎омывает‏ ‎скалу.

Все‏ ‎мы ‎бываем‏ ‎такими ‎экспертами, ‎особенно ‎когда ‎рассуждаем‏ ‎о ‎темах,‏ ‎в‏ ‎которых ‎даже, ‎обладая‏ ‎достаточной ‎информацией,‏ ‎нам ‎не ‎предстоит ‎действовать‏ ‎и,‏ ‎о ‎ужас,‏ ‎принимать ‎решений.‏ ‎«Да ‎бросьте ‎его ‎в ‎реку:‏ ‎жить‏ ‎захочет ‎—‏ ‎поплывёт». ‎Жалости‏ ‎тем, ‎кто ‎не ‎выплывет, ‎тут‏ ‎не‏ ‎полагается,‏ ‎потому ‎что‏ ‎рассуждение ‎носит‏ ‎чисто ‎абстрактный‏ ‎характер‏ ‎и ‎оканчивается‏ ‎на ‎образе ‎расправляющего ‎плечи ‎атланта.‏ ‎Однако ‎практичный‏ ‎бытовой‏ ‎рассудок ‎понуждает ‎нас‏ ‎в ‎скучной‏ ‎реальности ‎избегать ‎жёсткой ‎потной‏ ‎схватки‏ ‎с ‎лучшими,‏ ‎поелику ‎это‏ ‎возможно. ‎Да, ‎момент ‎вызова ‎бывает‏ ‎у‏ ‎каждого, ‎но‏ ‎всё ‎же‏ ‎люди, ‎то ‎и ‎дело ‎бьющие‏ ‎(по‏ ‎выражению‏ ‎Честертона) ‎вверх,‏ ‎— ‎редкость‏ ‎и, ‎скорее,‏ ‎типаж‏ ‎и ‎склад‏ ‎характера.

И ‎нет ‎сферы, ‎где ‎бы‏ ‎пользу ‎высокой‏ ‎конкуренции‏ ‎превозносили ‎выше, ‎чем‏ ‎в ‎спортивной‏ ‎журналистике. ‎Люди, ‎давно ‎окопавшиеся‏ ‎в‏ ‎комментаторских ‎кабинах,‏ ‎любят ‎объяснять‏ ‎недостачу ‎класса ‎спортсменов ‎и ‎уровня‏ ‎зрелищности‏ ‎соревнований ‎её‏ ‎отсутствием. ‎Оставив‏ ‎тему ‎самой ‎спортивной ‎журналистики ‎пока‏ ‎в‏ ‎стороне,‏ ‎возьмём, ‎тем‏ ‎не ‎менее,‏ ‎примеры ‎из‏ ‎разных‏ ‎видов ‎спорта‏ ‎— ‎в ‎силу ‎очевидности ‎результатов.

Бокс‏ ‎— ‎один‏ ‎из‏ ‎самых ‎ярких ‎примеров‏ ‎того, ‎насколько‏ ‎трудно ‎правильно ‎наращивать ‎уровень‏ ‎противников,‏ ‎так, ‎чтобы‏ ‎не ‎сломать‏ ‎бойца, ‎а, ‎напротив, ‎закалить ‎его,‏ ‎постепенно‏ ‎развивая ‎и‏ ‎доводя ‎до‏ ‎высокого ‎уровня. ‎Кажется, ‎что ‎из‏ ‎больших‏ ‎промоутеров‏ ‎только ‎Бобу‏ ‎Аруму ‎удавалось‏ ‎раз ‎за‏ ‎разом‏ ‎выстраивать ‎успешные‏ ‎карьеры, ‎выводя ‎своих ‎подопечных ‎на‏ ‎главные ‎бои‏ ‎их‏ ‎жизни ‎в ‎лучшей‏ ‎форме. ‎Главный‏ ‎трюк ‎прост: ‎соперник ‎должен‏ ‎иметь‏ ‎репутацию ‎большую,‏ ‎чем ‎его‏ ‎реальный ‎уровень ‎на ‎данный ‎момент,‏ ‎и‏ ‎быть ‎удобным‏ ‎стилистически. ‎Звучит‏ ‎слишком ‎просто ‎и ‎поэтому ‎похоже‏ ‎на‏ ‎правду.

В‏ ‎большинстве ‎же‏ ‎случаев ‎бойцы‏ ‎выходят ‎против‏ ‎сильного‏ ‎соперника ‎либо‏ ‎не ‎готовыми ‎к ‎уровню ‎сопротивления‏ ‎(сидя ‎на‏ ‎мешковой‏ ‎диете), ‎либо ‎не‏ ‎на ‎лучшем‏ ‎этапе ‎карьеры. ‎Пик ‎же‏ ‎высококонкурентной‏ ‎борьбы ‎—‏ ‎противостояния ‎соперников‏ ‎примерно ‎равной ‎силы ‎в ‎лучшие‏ ‎годы‏ ‎— ‎обычно‏ ‎приводит ‎к‏ ‎взаимному ‎уничтожению. ‎Али ‎— ‎Фрейзер,‏ ‎Баррера‏ ‎—‏ ‎Моралес, ‎Васкес‏ ‎— ‎Маркес‏ ‎— ‎великие‏ ‎трилогии,‏ ‎по ‎окончании‏ ‎которых ‎оппоненты ‎уже ‎не ‎могли‏ ‎выступать ‎на‏ ‎прежнем‏ ‎уровне. ‎Неприятная ‎правда‏ ‎о ‎по-настоящему‏ ‎жёсткой ‎конкуренции ‎— ‎это‏ ‎очень‏ ‎увлекательно ‎со‏ ‎стороны, ‎но‏ ‎невероятно ‎изматывающе ‎для ‎участников.

В ‎более‏ ‎миролюбивом‏ ‎виде ‎спорта‏ ‎спад ‎может‏ ‎быть ‎и ‎не ‎столь ‎крутым,‏ ‎но‏ ‎у‏ ‎такой ‎конкуренции‏ ‎будут ‎другие‏ ‎последствия: ‎эпоха‏ ‎титанов‏ ‎выжигает ‎всё‏ ‎вокруг, ‎не ‎давая ‎взойти ‎ещё‏ ‎только ‎прорастающим‏ ‎семенам.‏ ‎Джокович ‎с ‎Надалем‏ ‎не ‎давали‏ ‎друг ‎другу ‎покоя ‎на‏ ‎протяжении‏ ‎нескольких ‎выдающихся‏ ‎матчей ‎(хотя‏ ‎большая ‎часть ‎их ‎противостояния ‎прошла‏ ‎под‏ ‎знаком ‎превосходства‏ ‎одного ‎из‏ ‎оппонентов, ‎так ‎что ‎чистой ‎борьбы‏ ‎титанов‏ ‎в‏ ‎лучшей ‎их‏ ‎форме ‎было‏ ‎не ‎так‏ ‎много),‏ ‎но ‎выкосили‏ ‎поколение, ‎которое ‎должно ‎было ‎прийти‏ ‎им ‎на‏ ‎смену‏ ‎ещё ‎несколько ‎лет‏ ‎назад, ‎под‏ ‎корень. ‎Когда ‎ты ‎раз‏ ‎за‏ ‎разом ‎в‏ ‎ключевой ‎момент‏ ‎отлетаешь ‎от ‎первой ‎или ‎второй‏ ‎ракетки,‏ ‎как ‎от‏ ‎стенки, ‎то‏ ‎нужно ‎иметь ‎специфическую ‎психику, ‎чтобы‏ ‎не‏ ‎опустить‏ ‎руки. ‎А‏ ‎Вавринка ‎такой‏ ‎один.

Но ‎если‏ ‎не‏ ‎воспринимать ‎величие‏ ‎как ‎данность, ‎то ‎именно ‎конкуренция‏ ‎таки ‎вырастила‏ ‎самого‏ ‎Джоковича ‎— ‎он‏ ‎тоже ‎долго‏ ‎не ‎мог ‎преодолеть ‎стену‏ ‎Федерера‏ ‎— ‎Надаля,‏ ‎а ‎как‏ ‎только ‎ему ‎это ‎удалось, ‎побил‏ ‎рекорды‏ ‎обоих. ‎И‏ ‎Новак ‎нас‏ ‎учит ‎ещё ‎одной ‎мудрости ‎—‏ ‎работать‏ ‎и‏ ‎ждать, ‎и‏ ‎смиряться. ‎Не‏ ‎повезло ‎сейчас‏ ‎—‏ ‎повезёт ‎потом.‏ ‎Если ‎не ‎останавливаться. ‎И ‎если‏ ‎ты ‎действительно‏ ‎хорош‏ ‎в ‎своём ‎деле.‏ ‎Соперник ‎попал‏ ‎невозможным ‎ударом ‎— ‎похлопай‏ ‎ему,‏ ‎а ‎не‏ ‎кляни ‎судьбу.‏ ‎Ни ‎к ‎чему ‎в ‎этой‏ ‎жизни‏ ‎не ‎относись‏ ‎как ‎к‏ ‎должному ‎— ‎ни ‎к ‎своим‏ ‎попаданиям,‏ ‎ни‏ ‎ошибкам ‎противника‏ ‎(даже ‎«вынужденным»).‏ ‎Опять ‎же,‏ ‎это‏ ‎всё ‎слишком‏ ‎простые ‎вещи, ‎и ‎потому, ‎скорее‏ ‎всего, ‎они‏ ‎эффективны.

Командные‏ ‎виды ‎спорта ‎учат‏ ‎нас ‎ещё‏ ‎одной ‎простой ‎истине: ‎сильным‏ ‎игрокам‏ ‎нужны ‎сильные‏ ‎партнёры. ‎Это‏ ‎правда, ‎что ‎есть ‎люди, ‎которым‏ ‎всегда‏ ‎необходимо ‎преодолевать‏ ‎и ‎бросать‏ ‎личный ‎вызов, ‎но, ‎во-первых, ‎их‏ ‎не‏ ‎так‏ ‎уж ‎много,‏ ‎во-вторых, ‎далеко‏ ‎не ‎всегда‏ ‎именно‏ ‎они ‎добиваются‏ ‎лучших ‎результатов. ‎Тут ‎уместно ‎привести‏ ‎пример ‎из‏ ‎индивидуального‏ ‎вида ‎спорта: ‎самый‏ ‎конфликтный ‎шахматист,‏ ‎боровшийся ‎за ‎шахматную ‎корону,‏ ‎так‏ ‎её ‎и‏ ‎не ‎получил.‏ ‎Корчной ‎с ‎детских ‎лет ‎испытывал‏ ‎потребность‏ ‎буквально ‎ненавидеть‏ ‎соперника ‎и‏ ‎вплоть ‎до ‎старости ‎мог ‎позволить‏ ‎себе‏ ‎после‏ ‎неудачной ‎партии‏ ‎кинуть ‎слона‏ ‎поувесистей ‎в‏ ‎своего‏ ‎противника.

Чаще ‎сильные‏ ‎игроки, ‎занимающие ‎позицию ‎на ‎долгие‏ ‎годы, ‎принуждают‏ ‎искать‏ ‎клуб ‎альтернативный ‎вариант‏ ‎только ‎в‏ ‎случае ‎своей ‎повышенной ‎травматичности‏ ‎(хотя‏ ‎даже ‎здесь‏ ‎можно ‎вспомнить‏ ‎Роббена ‎в ‎«Баварии», ‎который ‎был‏ ‎основным‏ ‎всегда, ‎когда‏ ‎был ‎здоров).‏ ‎Бытует ‎мнение, ‎что ‎Ибрагимович, ‎приходивший‏ ‎в‏ ‎«Барселону»‏ ‎в ‎качестве‏ ‎одного ‎из‏ ‎сильнейших ‎центральных‏ ‎нападающих‏ ‎на, ‎как‏ ‎казалось, ‎дефицитную ‎позицию, ‎не ‎прижился‏ ‎в ‎клубе‏ ‎из-за‏ ‎того, ‎что ‎его‏ ‎не ‎приняли‏ ‎старожилы ‎и ‎лично ‎Месси,‏ ‎но‏ ‎что ‎можно‏ ‎сказать ‎точно,‏ ‎так ‎это ‎то, ‎что ‎повышение‏ ‎уровня‏ ‎конкуренции ‎после‏ ‎того, ‎как‏ ‎аргентинец ‎чаще ‎стал ‎играть ‎центрфорварда,‏ ‎Златану‏ ‎ничего‏ ‎не ‎дало‏ ‎в ‎плане‏ ‎результатов. ‎В‏ ‎более‏ ‎же ‎тепличных‏ ‎условиях ‎он ‎снова ‎стал ‎забивать‏ ‎много. ‎Образовавшийся‏ ‎же‏ ‎в ‎«Барселоне» ‎костяк‏ ‎из ‎Хави,‏ ‎Иньесты, ‎Месси ‎и ‎Суареса‏ ‎надолго‏ ‎закупорил ‎для‏ ‎игроков ‎молодёжного‏ ‎состава ‎или ‎новичков ‎все ‎пути‏ ‎для‏ ‎роста ‎—‏ ‎надо ‎было‏ ‎уже ‎обладать ‎уровнем ‎Неймара, ‎чтобы‏ ‎гарантировать‏ ‎себе‏ ‎место ‎в‏ ‎стартовом ‎составе.

И‏ ‎здесь ‎мы‏ ‎сталкиваемся‏ ‎с ‎той‏ ‎же ‎проблемой, ‎о ‎которой ‎говорили,‏ ‎рассуждая ‎о‏ ‎боксе,‏ ‎— ‎молодёжи ‎для‏ ‎развития ‎нужен‏ ‎не ‎столько ‎отвесный ‎обрыв,‏ ‎с‏ ‎которого ‎по‏ ‎спартанской ‎традиции‏ ‎будут ‎падать ‎слабейшие, ‎сколько ‎правильно‏ ‎выстроенный‏ ‎серпантин ‎с‏ ‎отдельными ‎опасными,‏ ‎но ‎всё ‎же ‎преодолимыми ‎участками.

Чувствуя‏ ‎некоторую‏ ‎неловкость‏ ‎от ‎повторения‏ ‎таких ‎банальностей,‏ ‎вспоминаю ‎Йохана‏ ‎Кройфа,‏ ‎который ‎часто‏ ‎говорил, ‎что ‎молодого ‎игрока, ‎который‏ ‎играет ‎на‏ ‎голову‏ ‎выше ‎своих ‎сверстников,‏ ‎надо ‎переводить‏ ‎в ‎следующую ‎возрастную ‎группу‏ ‎—‏ ‎усиливающееся ‎(непременно‏ ‎постепенно) ‎сопротивление‏ ‎заставит ‎вундеркинда ‎оттачивать ‎технику. ‎И‏ ‎переводить‏ ‎его ‎в‏ ‎стартовый ‎состав‏ ‎только ‎когда ‎он ‎будет ‎готов‏ ‎выдерживать‏ ‎на‏ ‎взрослом ‎уровне‏ ‎значительные ‎отрезки‏ ‎матча, ‎но‏ ‎там‏ ‎непременно ‎—‏ ‎доверять ‎(великий ‎голландец ‎ужасался, ‎когда‏ ‎видел ‎на‏ ‎скамейке‏ ‎запасных ‎22-летних ‎футболистов,‏ ‎не ‎получающих‏ ‎игрового ‎времени ‎по ‎причине‏ ‎нестабильной‏ ‎игры ‎—‏ ‎он ‎считал,‏ ‎что ‎карьера ‎у ‎них ‎уже,‏ ‎скорее‏ ‎всего, ‎уже‏ ‎загублена). ‎И‏ ‎тогда ‎неловкость ‎уходит: ‎да, ‎на‏ ‎практике‏ ‎зачастую‏ ‎неочевидно, ‎что‏ ‎один ‎из‏ ‎ключевых ‎этапов‏ ‎в‏ ‎карьере ‎спортсмена‏ ‎(на ‎самом ‎деле ‎не ‎только)‏ ‎— ‎это‏ ‎переход‏ ‎из ‎детско-юношеских ‎соревнований‏ ‎во ‎взрослые.‏ ‎Редко ‎кто, ‎не ‎реализовавшись‏ ‎с‏ ‎первой ‎попытки,‏ ‎будет ‎продолжать‏ ‎ломиться ‎в ‎стену ‎с ‎той‏ ‎же‏ ‎настойчивостью ‎—‏ ‎это, ‎скорее,‏ ‎отдельный ‎талант. ‎Да, ‎бывают ‎середняки,‏ ‎неожиданно‏ ‎выстреливающие‏ ‎в ‎уже‏ ‎сравнительно ‎зрелом‏ ‎возрасте, ‎но‏ ‎они‏ ‎редко ‎бывают‏ ‎арабскими ‎скакунами ‎— ‎скорее ‎тяжеловозами‏ ‎или ‎даже‏ ‎выносливыми‏ ‎мулами.

Добродетели, ‎которые ‎позволяют‏ ‎людям ‎сохранять‏ ‎присутствие ‎духа ‎на ‎фоне‏ ‎постоянных‏ ‎неудач, ‎отличны‏ ‎от ‎тех,‏ ‎которые ‎ассоциируются ‎у ‎нас ‎с‏ ‎утончённостью‏ ‎и ‎грацией.‏ ‎В ‎голове‏ ‎скорее ‎рисуется ‎образ ‎Антонио ‎Маргарито‏ ‎или‏ ‎раннего‏ ‎«Атлетико» ‎Мадрид‏ ‎Симеоне. ‎Хотя‏ ‎в ‎жизни‏ ‎бывает‏ ‎по-разному: ‎совсем‏ ‎уж ‎поздно ‎(в ‎24 ‎года‏ ‎от ‎роду)‏ ‎начавший‏ ‎всерьёз ‎заниматься ‎боксом‏ ‎Нейт ‎Кэмпбелл‏ ‎или ‎скатившийся ‎в ‎какой-то‏ ‎момент‏ ‎до ‎полулюбительских‏ ‎соревнований ‎Роман‏ ‎Широков ‎(история ‎вполне ‎в ‎духе‏ ‎описанной‏ ‎Кройффом ‎ситуации:‏ ‎пересидел ‎в‏ ‎дубле ‎ЦСКА, ‎был ‎отпущен, ‎играл‏ ‎в‏ ‎нескольких‏ ‎небольших ‎подмосковных‏ ‎командах, ‎но,‏ ‎в ‎отличие‏ ‎от‏ ‎большинства, ‎смог‏ ‎доиграться ‎не ‎просто ‎до ‎среднего,‏ ‎а ‎весьма‏ ‎приличного‏ ‎по ‎нашим ‎меркам‏ ‎уровня) ‎были‏ ‎вполне ‎техничными ‎и, ‎что‏ ‎называется,‏ ‎самобытными ‎спортсменами.

Конечно,‏ ‎возможно, ‎что‏ ‎в ‎таких ‎случаях ‎всё ‎дело‏ ‎в‏ ‎таланте, ‎но‏ ‎отдельно ‎замечу‏ ‎о ‎часто ‎встречающейся ‎ситуации ‎в‏ ‎единоборствах:‏ ‎вундеркинд‏ ‎в ‎тренировочном‏ ‎зале ‎(особенно‏ ‎детско-юношеском) ‎нужен‏ ‎в‏ ‎первую ‎очередь‏ ‎как ‎ориентир ‎и ‎спарринг-партнёр ‎для‏ ‎других, ‎скажем‏ ‎так,‏ ‎более ‎настойчивых ‎(на‏ ‎самом ‎деле‏ ‎настойчивость ‎в ‎достижении ‎целей‏ ‎—‏ ‎тоже ‎в‏ ‎каком-то ‎роде‏ ‎талант, ‎поскольку ‎изначально ‎её ‎степень‏ ‎у‏ ‎разных ‎людей‏ ‎различается: ‎см.‏ ‎т. ‎н. ‎«зефирный ‎эксперимент»). ‎Приходилось‏ ‎это‏ ‎слышать‏ ‎с ‎обеих‏ ‎сторон ‎(как‏ ‎тренеров, ‎так‏ ‎и‏ ‎спортсменов) ‎и‏ ‎видеть, ‎как ‎используются ‎порой ‎таланты‏ ‎на ‎практике.

Если‏ ‎коротко,‏ ‎то ‎повторяющийся ‎сюжет‏ ‎таков: ‎тот,‏ ‎у ‎которого ‎поначалу ‎идёт‏ ‎всё‏ ‎слишком ‎хорошо,‏ ‎чаще ‎используется‏ ‎не ‎в ‎роли ‎главного ‎бойца‏ ‎команды,‏ ‎на ‎которого‏ ‎делается ‎ставка,‏ ‎а, ‎скорее, ‎как ‎возможность ‎поднатаскать‏ ‎более‏ ‎увлечённых‏ ‎и ‎трудолюбивых.‏ ‎И ‎тренеры‏ ‎со ‎стажем‏ ‎обычно‏ ‎спокойно ‎относятся,‏ ‎когда ‎в ‎переходном ‎возрасте ‎(или‏ ‎чуть ‎постарше)‏ ‎такие‏ ‎боксёры ‎и ‎борцы‏ ‎уходят ‎из‏ ‎зала. ‎И ‎у ‎меня‏ ‎есть‏ ‎рабочая ‎гипотеза,‏ ‎почему ‎это‏ ‎так: ‎в ‎единоборствах ‎приходится ‎постоянно‏ ‎преодолевать‏ ‎не ‎только‏ ‎себя, ‎но‏ ‎и ‎противника, ‎и ‎ребятам, ‎имевшим‏ ‎большое‏ ‎преимущество‏ ‎по ‎умолчанию,‏ ‎бывает ‎трудно‏ ‎мириться ‎с‏ ‎тем,‏ ‎что ‎победы‏ ‎даются ‎всё ‎сложнее. ‎И ‎совсем‏ ‎уж ‎крахом‏ ‎для‏ ‎них ‎может ‎стать‏ ‎разгромное ‎поражение‏ ‎— ‎оно ‎часто ‎выбивает‏ ‎табурет‏ ‎самоуверенности ‎даже‏ ‎под ‎бойцами‏ ‎с ‎достаточно ‎успешной ‎карьерой ‎за‏ ‎плечами,‏ ‎если ‎она‏ ‎построена ‎лишь‏ ‎на ‎преимуществе ‎в ‎технике, ‎оставляя‏ ‎их‏ ‎болтаться‏ ‎в ‎безжалостной‏ ‎петле ‎судьбы.

Замечу‏ ‎между ‎строк,‏ ‎что‏ ‎боец ‎по-настоящему‏ ‎выдающийся ‎(т. ‎е. ‎и ‎талантливый,‏ ‎и ‎упорный,‏ ‎и‏ ‎вышколенный, ‎и ‎умный‏ ‎одновременно ‎—‏ ‎такие ‎редко, ‎но ‎бывают)‏ ‎после‏ ‎первого ‎боя‏ ‎(даже ‎проигрышного),‏ ‎как ‎правило, ‎имеет ‎преимущество ‎над‏ ‎соперником‏ ‎в ‎реванше‏ ‎— ‎просто‏ ‎потому, ‎что ‎лучше ‎всё ‎лучше‏ ‎понимает‏ ‎его‏ ‎манеру ‎и‏ ‎слабости. ‎Беда‏ ‎только, ‎что‏ ‎в‏ ‎какой-то ‎момент‏ ‎и ‎выдающемуся ‎может ‎стать ‎лень‏ ‎тренироваться, ‎или‏ ‎своё‏ ‎возьмут ‎травмы ‎—‏ ‎и ‎тогда‏ ‎расклад ‎меняется.

В ‎видах ‎спорта‏ ‎более‏ ‎травоядных ‎большой‏ ‎отсев ‎происходит‏ ‎позже ‎— ‎как ‎раз ‎в‏ ‎период‏ ‎выхода ‎из‏ ‎спортивной ‎школы‏ ‎и ‎начала ‎взрослой ‎карьеры. ‎И‏ ‎очень‏ ‎многие,‏ ‎не ‎пережив‏ ‎своего ‎первого‏ ‎поражения ‎(до‏ ‎этого‏ ‎так ‎легко‏ ‎шагал ‎по ‎возрастам, ‎всё ‎было‏ ‎замечательно, ‎и‏ ‎их‏ ‎все ‎хвалили, ‎а‏ ‎тут ‎ты‏ ‎на ‎заднем ‎плане, ‎а‏ ‎твоё‏ ‎увлечение ‎становится‏ ‎работой ‎—‏ ‎со ‎всеми ‎вытекающими ‎в ‎виде‏ ‎обыденности,‏ ‎рутинности ‎и‏ ‎прибавившейся ‎к‏ ‎ним ‎ответственности ‎за ‎результат), ‎сильно‏ ‎понижают‏ ‎планку,‏ ‎зарывают ‎свои‏ ‎амбиции ‎вместе‏ ‎с ‎талантом‏ ‎на‏ ‎заднем ‎дворе‏ ‎и ‎выбирают ‎менее ‎рисковый ‎жизненный‏ ‎путь.

Если ‎вам‏ ‎показалось,‏ ‎что ‎это ‎очень‏ ‎похоже ‎на‏ ‎проблему ‎многих ‎выпускников ‎школ‏ ‎и‏ ‎вузов, ‎то‏ ‎вам ‎не‏ ‎показалось. ‎И, ‎пожалуй, ‎неплохим ‎тестом‏ ‎для‏ ‎вступающих ‎на‏ ‎новый ‎жизненный‏ ‎этап ‎будет ‎готовность ‎заниматься ‎своим‏ ‎делом‏ ‎всё‏ ‎время ‎и‏ ‎выдерживать ‎конкуренцию‏ ‎с ‎сильнейшими,‏ ‎возможно,‏ ‎даже ‎получая‏ ‎от ‎этого ‎удовольствие. ‎Но ‎для‏ ‎этого ‎лучше‏ ‎учесть‏ ‎хотя ‎бы ‎некоторые‏ ‎особенности ‎нахождения‏ ‎в ‎состязательной ‎среде, ‎о‏ ‎которых‏ ‎мы ‎здесь‏ ‎говорили, ‎—‏ ‎пусть ‎и ‎сделать ‎это ‎на‏ ‎практике‏ ‎не ‎проще,‏ ‎чем ‎правильно‏ ‎организовать ‎карьеру ‎спортсмену ‎или ‎актёру.

Читать: 1+ мин
logo Буланенко

Вадим Евсеев учит разбирать кино

Доступно подписчикам уровня
«Мастерская»
Подписаться за 2 000₽ в месяц

Читать: 5+ мин
logo Аналитическая песочница

Что такое знание и что такое научный подход?

Основы ‎самостоятельного‏ ‎мышления. ‎Небольшое ‎эссе ‎на ‎тему.‏ ‎Используем ‎простые‏ ‎слова,‏ ‎чтобы ‎попытаться ‎описать‏ ‎одну ‎из‏ ‎фундаментальных ‎проблем ‎познания. ‎Это‏ ‎просто‏ ‎размышления ‎—‏ ‎просьба ‎не‏ ‎реагировать ‎остро ‎и ‎сразу ‎обвинять‏ ‎автора‏ ‎во ‎всех‏ ‎грехах.

Знание

Во-первых. Мир ‎—‏ ‎един! ‎Он ‎действительно ‎один ‎во‏ ‎всем‏ ‎своем‏ ‎многообразии ‎и‏ ‎продолжительности ‎в‏ ‎Пространстве ‎и‏ ‎во‏ ‎Времени. ‎Отсюда,‏ ‎во-вторых.

Во-вторых. В ‎головах ‎у ‎людей ‎есть‏ ‎ментальные ‎модельки‏ ‎Мира‏ ‎разной ‎степени ‎адекватности.‏ ‎И ‎люди‏ ‎в ‎соответствии ‎с ‎этими‏ ‎модельками‏ ‎прогнозируют ‎развитие‏ ‎ситуации ‎и‏ ‎действуют ‎в ‎этом ‎Мире.

В-третьих. Если ‎у‏ ‎человека‏ ‎ожидания/прогнозы ‎от‏ ‎развития ‎ситуации‏ ‎и ‎действий ‎всех ‎акторов ‎(участников,‏ ‎действующих‏ ‎лиц)‏ ‎совпадают ‎с‏ ‎тем, ‎что‏ ‎получилось, ‎то‏ ‎модель‏ ‎Мира ‎у‏ ‎человека ‎адекватная ‎реальности ‎и ‎мы‏ ‎такого ‎человека‏ ‎называем‏ ‎умным ‎или ‎знающим‏ ‎(обладающим ‎знанием).

Если‏ ‎же ‎у ‎человека ‎ожидания/прогнозы‏ ‎от‏ ‎развития ‎ситуации‏ ‎и ‎действий‏ ‎всех ‎акторов ‎НЕ ‎совпадают ‎с‏ ‎тем,‏ ‎что ‎получилось,‏ ‎то ‎модель‏ ‎Мира ‎у ‎человека ‎НЕ ‎адекватная‏ ‎реальности‏ ‎и‏ ‎мы ‎такого‏ ‎человека ‎называем‏ ‎дураком ‎или‏ ‎НЕ‏ ‎знающим ‎(не‏ ‎обладающим ‎знанием)

В-четвертых. Знание ‎= ‎адекватные ‎модельки‏ ‎можно ‎получать‏ ‎разными‏ ‎способами, ‎например:

  • От ‎рефлексии‏ ‎над ‎собственным‏ ‎жизненным ‎опытом ‎(ну ‎или‏ ‎опытом‏ ‎других ‎людей)
  • От‏ ‎предков ‎(родителей‏ ‎или ‎бабушек ‎и ‎дедушек, ‎или‏ ‎других‏ ‎старших ‎поколений).‏ ‎Просто ‎доверяемся‏ ‎тому, ‎что ‎их ‎модельки ‎уже‏ ‎классные
  • От‏ ‎созерцания‏ ‎Мира ‎и‏ ‎постижения ‎его‏ ‎сути ‎(можно‏ ‎сказать,‏ ‎через ‎чувства)
  • От‏ ‎«прямой ‎сотовой ‎связи ‎с ‎Богом‏ ‎(Богами)» ‎(то,‏ ‎что‏ ‎мы ‎называем ‎религией‏ ‎или ‎верой)
  • От‏ ‎выдвижения ‎гипотез ‎и ‎проведения‏ ‎экспериментов‏ ‎(то, ‎что‏ ‎мы ‎называем‏ ‎научным ‎подходом)
  • Другое ‎…

В-пятых. Чем ‎больше ‎времени‏ ‎до‏ ‎наступления ‎последствий‏ ‎(дальше ‎горизонт‏ ‎прогнозирования) ‎и ‎сложнее ‎рассматриваемая ‎система‏ ‎или‏ ‎явление,‏ ‎тем ‎сложнее‏ ‎само ‎знание‏ ‎и ‎труднее‏ ‎это‏ ‎знание ‎получить‏ ‎(сформировать).

Пояснения ‎к ‎данным ‎тезисам ‎(игра‏ ‎в ‎вопросы‏ ‎—‏ ‎ответы):

Точно ‎ли ‎Вы‏ ‎хотели ‎написать‏ ‎«адекватные ‎модельки», ‎а ‎не‏ ‎«объективные‏ ‎модельки»?

  • Именно ‎адекватные.‏ ‎Адекватность ‎лучше‏ ‎объективности, ‎так ‎как ‎нет ‎претензии‏ ‎на‏ ‎истинность.

У ‎каждого‏ ‎своя ‎адекватность?

  • Точно!‏ ‎Если ‎у ‎двух ‎людей ‎прогноз‏ ‎будущего‏ ‎более-менее‏ ‎точный, ‎то‏ ‎не ‎факт,‏ ‎что ‎модельки‏ ‎в‏ ‎головах ‎у‏ ‎них ‎одинаковы. ‎Хотя ‎обе ‎модельки‏ ‎адекватны ‎(позволяют‏ ‎сделать‏ ‎более-менее ‎точный ‎прогноз).

А‏ ‎как ‎вы‏ ‎определяете ‎объективность? ‎Как ‎вы‏ ‎понимаете,‏ ‎что ‎более‏ ‎объективно? ‎Объективность‏ ‎определяется ‎научным ‎подходом. ‎Знание ‎объективно‏ ‎=‏ ‎знание ‎получено‏ ‎с ‎помощью‏ ‎научного ‎подхода, ‎с ‎соблюдением ‎методологии‏ ‎научного‏ ‎подхода.

  • Это‏ ‎интересное ‎определение‏ ‎объективности! ‎Дочитайте‏ ‎вопросы-ответы…

А ‎как‏ ‎быть,‏ ‎если ‎модель‏ ‎в ‎голове ‎сформирована ‎на ‎основании‏ ‎экспериментов, ‎но‏ ‎они‏ ‎не ‎удовлетворяют ‎критериям‏ ‎научности? ‎Банально,‏ ‎не ‎обеспечена ‎репрезентативность, ‎изолированность,‏ ‎да‏ ‎и ‎срок‏ ‎жизни ‎явления‏ ‎существенно ‎превосходит ‎срок ‎проведения ‎эксперимента.‏ ‎Тогда‏ ‎чем ‎отличается‏ ‎объективность ‎от‏ ‎адекватности?

  • Получается ‎ничем! ‎Люди ‎пытаются ‎потешить‏ ‎собственное‏ ‎«Я»,‏ ‎доказывая ‎«объективность»‏ ‎своих ‎знаний,‏ ‎хотя ‎их‏ ‎результативность‏ ‎в ‎реальном‏ ‎мире ‎(в ‎жизни) ‎может ‎быть‏ ‎меньше, ‎чем‏ ‎у‏ ‎«необъективных», ‎но ‎обладающих‏ ‎адекватной ‎=‏ ‎результативной ‎моделью.

Научный ‎подход

В ‎бытовом‏ ‎понимании‏ ‎наука ‎—‏ ‎это ‎гипотезы‏ ‎и ‎эксперименты. ‎«Хомячки», узнав ‎про ‎такое‏ ‎начинают‏ ‎считать, ‎что‏ ‎если ‎они‏ ‎сами ‎провели ‎какой-либо ‎эксперимент, ‎ну‏ ‎или‏ ‎пронаблюдали‏ ‎какое-то ‎явление‏ ‎один ‎раз,‏ ‎то ‎тем‏ ‎самым‏ ‎они ‎получили‏ ‎знание ‎о ‎Мире.

Проблема ‎в ‎том,‏ ‎что ‎каждый‏ ‎способ‏ ‎получения ‎знаний ‎(перечисленные‏ ‎выше ‎по‏ ‎тексту) ‎имеет ‎свою ‎методологию‏ ‎или,‏ ‎можно ‎сказать‏ ‎по-другому ‎(ХА-ХА),‏ ‎имеет ‎свои ‎ограничения. ‎Для ‎научного‏ ‎подхода‏ ‎мы ‎попробуем‏ ‎по-простому ‎эти‏ ‎ограничения ‎описать ‎(это ‎не ‎всё‏ ‎—‏ ‎только‏ ‎часть):

  • Эксперименты ‎сложно применять‏ ‎к ‎системам‏ ‎или ‎явлениям,‏ ‎чей‏ ‎срок ‎жизни‏ ‎превосходит ‎срок ‎жизни ‎экспериментатора. ‎Просто‏ ‎охватить ‎явления,‏ ‎которые‏ ‎сильно ‎превосходят ‎наблюдателя‏ ‎— ‎это‏ ‎нетривиальная ‎задача.
  • Нужно ‎обеспечить ‎независимость‏ ‎экспериментов/наблюдений‏ ‎друг ‎от‏ ‎друга, ‎чтобы‏ ‎четко ‎обособить ‎связи ‎и ‎зависимости‏ ‎в‏ ‎модели ‎явления.‏ ‎Нужно ‎исключить‏ ‎нашу ‎предвзятость ‎и ‎влияние ‎окружающего‏ ‎мира‏ ‎(все‏ ‎в ‎мире‏ ‎взаимосвязано).
  • Нужно ‎обеспечить‏ ‎репрезентативность ‎выборки,‏ ‎то‏ ‎есть ‎быть‏ ‎уверенным, ‎что ‎небольшое ‎(относительно ‎небольшое)‏ ‎количество ‎наблюдений‏ ‎адекватно‏ ‎представляет ‎рассматриваемое ‎явление‏ ‎или ‎систему,‏ ‎и ‎мы ‎можем ‎использовать‏ ‎индукцию, чтобы‏ ‎вывести ‎знание‏ ‎(закон, ‎правило).

Если‏ ‎учитывать ‎эти ‎ограничения, ‎то ‎сразу‏ ‎следует‏ ‎интересный ‎вывод:‏ ‎весьма ‎спорно‏ ‎называть ‎наукой ‎«экономическую ‎науку», ‎«социологическую‏ ‎науку»,‏ ‎а‏ ‎также ‎психологию,‏ ‎медицину ‎и‏ ‎так ‎далее‏ ‎и‏ ‎тому ‎подобное.‏ ‎Очень ‎автору ‎нравится ‎мысль, ‎что‏ ‎предмет ‎«физическая‏ ‎культура»,‏ ‎которую ‎преподают ‎в‏ ‎спортивных ‎ВУЗах,‏ ‎скорее ‎является ‎«знанием ‎предков»,‏ ‎чем‏ ‎«наукой».

И ‎очень‏ ‎автора ‎смешит,‏ ‎когда ‎участники ‎дискуссий ‎ярятся ‎в‏ ‎праведном‏ ‎гневе ‎«ученые‏ ‎же ‎ДОКАЗАЛИ!»‏ ‎пытаясь ‎убедить ‎в ‎своем ‎НЕзнании‏ ‎и‏ ‎ссылаются‏ ‎на ‎«исследования‏ ‎ученых», ‎которые‏ ‎не ‎соответствуют‏ ‎методологии‏ ‎научного ‎подхода.

Не‏ ‎настаиваю ‎— ‎это ‎частное ‎мнение‏ ‎и ‎не‏ ‎является‏ ‎рекомендацией ‎к ‎действиям.‏ ‎Если ‎у‏ ‎вас ‎есть ‎свои ‎замечания‏ ‎и‏ ‎предложения, ‎то‏ ‎пожалуйста, ‎пишите‏ ‎их ‎в ‎комментариях.
Читать: 5+ мин
logo Аналитическая песочница

Проблемы понимания (истории и нарративы)

Из-за ‎чего‏ ‎возникает ‎наше ‎различие ‎в ‎восприятии‏ ‎и ‎понимании‏ ‎одной‏ ‎и ‎той ‎же‏ ‎«истории» ‎(повествования,‏ ‎слов ‎нашего ‎собеседника). ‎Это‏ ‎наше‏ ‎родное, ‎«проектное»:‏ ‎разное ‎понимание‏ ‎у ‎заказчика ‎и ‎аналитика ‎одного‏ ‎и‏ ‎того ‎же‏ ‎описания ‎процесса,‏ ‎разное ‎понимание ‎аналитиком ‎и ‎разработчиком‏ ‎одной‏ ‎и‏ ‎той ‎же‏ ‎постановки.

Введение

Компании ‎ищут‏ ‎сотрудников: ‎аналитиков,‏ ‎руководителей‏ ‎проектов ‎и‏ ‎продуктов, ‎и ‎одним ‎из ‎ключевых‏ ‎требований, ‎предъявляемых‏ ‎кандидатам,‏ ‎является ‎примерно ‎следующее‏ ‎(из ‎реальных‏ ‎вакансий): ‎«Вести ‎коммуникации ‎со‏ ‎всеми‏ ‎заинтересованными ‎лицами‏ ‎(от ‎топ‏ ‎менеджмента ‎до ‎эксперта ‎в ‎предметной‏ ‎области)»,‏ ‎«Способность ‎эффективно‏ ‎общаться ‎с‏ ‎людьми ‎разного ‎уровня ‎и ‎качественно‏ ‎аналитически‏ ‎обобщать‏ ‎выводы».

Главная ‎боль‏ ‎— ‎найти‏ ‎хороших ‎«переводчиков»‏ ‎с‏ ‎языка ‎бизнеса,‏ ‎часто ‎«косноязычного», ‎на ‎язык ‎команды‏ ‎разработки, ‎часто‏ ‎«весьма‏ ‎специфический». ‎Человек ‎должен‏ ‎обладать ‎именно‏ ‎навыком ‎(автоматически, ‎без ‎сознательного‏ ‎контроля)‏ ‎выявления ‎ошибок‏ ‎в ‎коммуникации‏ ‎и ‎неправильном ‎понимании ‎стороны ‎диалога.‏ ‎Нужно‏ ‎постоянно ‎контролировать‏ ‎совпадение ‎когнитивных‏ ‎моделей ‎(считывать ‎собеседника) ‎и ‎задавать‏ ‎уточняющие‏ ‎вопросы,‏ ‎приводить ‎дополнительные‏ ‎факты, ‎чтобы‏ ‎у ‎вас‏ ‎формировался‏ ‎одинаковый ‎взгляд‏ ‎на ‎предмет ‎беседы.

Мысли ‎и ‎тексты

Как‏ ‎об ‎этом‏ ‎пишет‏ ‎Курпатов:

Вы ‎когда-нибудь ‎замечали,‏ ‎насколько ‎часто‏ ‎люди, ‎которым ‎мы ‎рассказываем‏ ‎какую-то‏ ‎историю, ‎вдруг‏ ‎начинает ‎перебивать‏ ‎нас ‎и ‎говорить: ‎«О, ‎у‏ ‎меня‏ ‎тоже ‎такое‏ ‎было!» ‎Да,‏ ‎конечно ‎«было», ‎ведь ‎все ‎наши‏ ‎истории‏ ‎одинаковые‏ ‎— ‎главный‏ ‎герой, ‎последовательность‏ ‎событий, ‎завязка,‏ ‎развитие,‏ ‎кульминация.
Мы ‎узнаём‏ ‎соответствующие ‎смысловой ‎паттерн, ‎а ‎дефолт-система‏ ‎нашего ‎мозга‏ ‎разворачивает‏ ‎на ‎его ‎основе‏ ‎целый ‎спектакль,‏ ‎который ‎мы ‎буквально ‎видим‏ ‎«внутренним‏ ‎взором» ‎внутри‏ ‎собственной ‎головы.
Причём‏ ‎иногда ‎вы ‎испытываете ‎недоумении ‎—‏ ‎вам‏ ‎кажется, ‎что‏ ‎вы ‎рассказывали‏ ‎«об ‎одном», ‎а ‎ваш ‎собеседник‏ ‎вдруг‏ ‎заговорил‏ ‎почему-то ‎о‏ ‎чём-то ‎«другом».‏ ‎Как ‎такое‏ ‎может‏ ‎быть?
Дело ‎в‏ ‎том, ‎что ‎вы ‎пытались ‎сообщить‏ ‎ему ‎«смысл»‏ ‎своей‏ ‎истории, ‎а ‎его‏ ‎дефолт-система ‎сложила‏ ‎изложенные ‎факты, ‎и ‎у‏ ‎него‏ ‎получилась ‎другая‏ ‎история, ‎с‏ ‎другим ‎«смыслом». ‎Вроде ‎бы ‎и‏ ‎«по‏ ‎мотивам», ‎но‏ ‎совсем ‎другое.
Наши‏ ‎собеседники ‎не ‎слышат, ‎что ‎происходит‏ ‎у‏ ‎нас‏ ‎в ‎голове,‏ ‎а ‎мы‏ ‎не ‎знаем,‏ ‎что‏ ‎происходит ‎в‏ ‎их ‎головах (хотя, ‎как ‎правило, ‎и‏ ‎не ‎замечаем‏ ‎своего‏ ‎незнания). ‎Поэтому ‎вам‏ ‎может ‎казаться,‏ ‎что ‎вы ‎«всё ‎так‏ ‎ясно‏ ‎и ‎понятно‏ ‎изложили» ‎(вы‏ ‎же ‎видите ‎свой ‎«смысл!»), ‎а‏ ‎вас‏ ‎не ‎поняли‏ ‎и ‎увидели‏ ‎в ‎вашем ‎рассказе ‎другой ‎«смысл».

Мы‏ ‎строим‏ ‎у‏ ‎себя ‎в‏ ‎голове ‎картинку,‏ ‎которую ‎нам‏ ‎рассказывают,‏ ‎или ‎картинку,‏ ‎которую ‎мы ‎рисуем ‎сами? ‎Для‏ ‎меня ‎ответ‏ ‎очевиден:‏ ‎только ‎когда ‎я‏ ‎с ‎человеком‏ ‎«пуд ‎соли ‎съел», ‎накопил‏ ‎общий‏ ‎багаж ‎знаний‏ ‎и ‎мыслительных‏ ‎шаблонов ‎(именно ‎одинаковых ‎когнитивных ‎моделек‏ ‎в‏ ‎нашей ‎предметной‏ ‎области), только ‎тогда‏ ‎мы ‎начинаем ‎немного ‎понимать ‎друг‏ ‎друга‏ ‎и‏ ‎можем ‎совместно‏ ‎действовать ‎без‏ ‎постоянного ‎общения‏ ‎с‏ ‎целью ‎синхронизации.

Как‏ ‎люди ‎приспособились ‎к ‎такой ‎особенности‏ ‎работы ‎своего‏ ‎мозга?‏ ‎Для ‎договоров ‎используются‏ ‎«сухие», ‎юридические‏ ‎формулировки, ‎чтобы ‎максимально ‎исключить‏ ‎двойное‏ ‎толкование. ‎Про‏ ‎художественную ‎литературу‏ ‎я ‎не ‎говорю, ‎все, ‎думаю,‏ ‎помнят,‏ ‎как ‎писали‏ ‎сочинения ‎на‏ ‎тему ‎«ваш ‎взгляд ‎на ‎отношения‏ ‎Евгения‏ ‎и‏ ‎Татьяны ‎…»‏ ‎или ‎«как‏ ‎Достоевский ‎раскрывает‏ ‎тему‏ ‎добра ‎и‏ ‎зла…». ‎Которое ‎уже ‎поколение ‎школьников‏ ‎рыдает ‎на‏ ‎данные‏ ‎темы ‎и ‎все-равно‏ ‎истории ‎разные‏ ‎получаются.

А ‎как ‎быть ‎с‏ ‎проектными‏ ‎документами ‎—‏ ‎требованиями, ‎заданиями,‏ ‎постановками? ‎Все, ‎наверное, ‎разработчики ‎информационных‏ ‎систем‏ ‎сталкивались ‎с‏ ‎«трудным ‎заказчиком»,‏ ‎который ‎трактует ‎«простые ‎и ‎понятные»‏ ‎требования‏ ‎ТЗ‏ ‎своим ‎особым‏ ‎«извращенным» ‎способом:‏ ‎-). ‎По‏ ‎мнению‏ ‎Курпатова ‎получается,‏ ‎что ‎на ‎вопрос ‎«Как ‎избежать‏ ‎разного ‎понимания‏ ‎одного‏ ‎и ‎того ‎же‏ ‎документа ‎людьми?»‏ ‎ответ ‎«Никак!».

Мне ‎кажется, ‎что‏ ‎одна‏ ‎из ‎важных‏ ‎задач ‎руководителя‏ ‎проекта ‎или ‎аналитика ‎и ‎заключается‏ ‎в‏ ‎том, ‎чтобы‏ ‎править ‎картинку‏ ‎в ‎голове ‎заказчика ‎и ‎приводить‏ ‎её‏ ‎в‏ ‎соответствие ‎с‏ ‎картинкой ‎проектной‏ ‎команды. ‎А‏ ‎как‏ ‎это ‎делать,‏ ‎можно ‎поискать ‎совета ‎у ‎Курпатова,‏ ‎в ‎книге‏ ‎много‏ ‎интересных ‎моментов ‎и‏ ‎даже ‎советов.‏ ‎Вот, ‎например:

… Отсюда ‎понятно, ‎что‏ ‎мы‏ ‎заложники ‎уже‏ ‎существующих ‎в‏ ‎нас ‎«историй». ‎Можете ‎называть ‎их‏ ‎как‏ ‎угодно ‎—‏ ‎«тенденциозностью ‎восприятия»,‏ ‎«предрассудками», ‎«невротическими ‎комплексами». ‎Сути ‎дела‏ ‎это‏ ‎не‏ ‎меняет ‎—‏ ‎они ‎нас‏ ‎слепят ‎…
Мы‏ ‎не‏ ‎можем ‎увидеть‏ ‎факты ‎сами ‎по ‎себе, ‎как‏ ‎они ‎есть.‏ ‎Своё‏ ‎значение ‎они ‎обретают‏ ‎для ‎нас‏ ‎только ‎через ‎отношения ‎с‏ ‎какими-то‏ ‎другими ‎фактами.‏ ‎До ‎тех‏ ‎пор, ‎пока ‎мы ‎не ‎видим‏ ‎«истории»,‏ ‎мы ‎смотрим‏ ‎в ‎пустоту.
Причём‏ ‎«истории» ‎не ‎только ‎искажают ‎факты‏ ‎…,‏ ‎но‏ ‎и ‎додумывают‏ ‎их ‎…,‏ ‎а ‎также‏ ‎игнорируют‏ ‎те, ‎которые‏ ‎очевидно ‎имеют ‎место ‎быть ‎…

Каков‏ ‎же ‎практический‏ ‎вывод?

Много‏ ‎обсуждаем, ‎добавляем ‎факты‏ ‎— ‎смотрим,‏ ‎убираем ‎факты ‎— ‎смотрим,‏ ‎меняем‏ ‎акценты/значимость ‎фактов‏ ‎— ‎снова‏ ‎пересматриваем. ‎И ‎так ‎шаг ‎за‏ ‎шагом‏ ‎перестраиваем ‎картинку‏ ‎и ‎формируем‏ ‎общее ‎понимание ‎со ‎второй ‎стороной.

Не‏ ‎настаиваю‏ ‎—‏ ‎это ‎частное‏ ‎мнение ‎и‏ ‎не ‎является‏ ‎рекомендацией‏ ‎к ‎действиям.‏ ‎Если ‎у ‎вас ‎есть ‎свои‏ ‎замечания ‎и‏ ‎предложения,‏ ‎то ‎пожалуйста, ‎пишите‏ ‎их ‎в‏ ‎комментариях.
Читать: 2+ мин
logo Аналитическая песочница

Мир подчиняется простым правилам (типичное заблуждение хомячков)

Недавно ‎в‏ ‎общении ‎услышал ‎фразу: ‎«… ‎объективность,‏ ‎адекватность, ‎субъективность…‏ ‎мир‏ ‎велик ‎и ‎многогранен…,‏ ‎но ‎при‏ ‎этом ‎всегда ‎подчинен ‎простым‏ ‎правилам…‏ ‎которые ‎не‏ ‎стоит ‎усложнять,‏ ‎проще ‎вернуться ‎к ‎исходнику ‎и‏ ‎осознать‏ ‎суть…🤔»

Прошу ‎не‏ ‎обижаться ‎тех,‏ ‎кто ‎так ‎же ‎думает, ‎но‏ ‎вы‏ ‎демонстрируете‏ ‎типичное ‎заблуждение‏ ‎большинства ‎современных‏ ‎хомячков ‎(Кого‏ ‎можно‏ ‎назвать ‎Хомячком): «Мир‏ ‎подчиняется ‎простым ‎правилам».

В ‎чем ‎кроется‏ ‎заблуждение, ‎с‏ ‎моей‏ ‎точки ‎зрения? ‎Давайте‏ ‎посмотрим:

Мир ‎—‏ ‎он ‎очень ‎сложный, ‎многообразный‏ ‎и‏ ‎богатый. ‎В‏ ‎окружающем ‎нас‏ ‎мире ‎очень ‎сложные ‎связи ‎и‏ ‎зависимости‏ ‎между ‎всеми‏ ‎явлениями. ‎Причем,‏ ‎знакомая ‎нашему ‎современнику ‎техносфера, ‎создаваемая‏ ‎человеком,‏ ‎хоть‏ ‎и ‎«выедает»‏ ‎окружающую ‎среду,‏ ‎но ‎сама‏ ‎постепенно‏ ‎увеличивает ‎сложность.‏ ‎И ‎есть ‎нюанс ‎в ‎том,‏ ‎как ‎мы‏ ‎формируем‏ ‎знание ‎об ‎окружающем‏ ‎мире.

На ‎нижнем‏ ‎уровне ‎нашего ‎взаимодействия ‎с‏ ‎окружением‏ ‎конечно ‎можно‏ ‎выявить ‎простые‏ ‎правила: ‎«Дают ‎— ‎бери, ‎бьют‏ ‎—‏ ‎беги». ‎Но,‏ ‎когда ‎мы‏ ‎начинаем ‎повышать ‎уровни ‎абстракции ‎в‏ ‎наших‏ ‎ментальных‏ ‎моделях ‎и‏ ‎формируем ‎общее‏ ‎описание/понимание ‎мира‏ ‎(привет‏ ‎статье ‎про‏ ‎стратегию), ‎то ‎мы ‎начинаем ‎группировать‏ ‎сложные ‎правила‏ ‎в‏ ‎относительно ‎простые ‎принципы.‏ ‎Ну ‎или,‏ ‎если ‎хотите, ‎символы, которые ‎в‏ ‎себя‏ ‎включают ‎очень‏ ‎глубокие ‎смыслы.

Про‏ ‎что ‎забывают ‎хомячки? ‎Про ‎то,‏ ‎что‏ ‎формально ‎«простой»‏ ‎принцип ‎требует‏ ‎«тонны» ‎разъяснений ‎о ‎том, ‎как‏ ‎его‏ ‎использовать‏ ‎и ‎примерять‏ ‎в ‎реальной‏ ‎жизни.

Например, ‎известно‏ ‎«простое»‏ ‎правило ‎биржевой‏ ‎(и ‎не ‎только) ‎торговли ‎«покупай‏ ‎дешево, ‎продавай‏ ‎дорого»,‏ ‎все ‎же ‎просто‏ ‎(сарказм)! ‎Но‏ ‎чтобы ‎научиться ‎это ‎правило‏ ‎применять‏ ‎почему-то ‎требуется‏ ‎неиллюзорное ‎время‏ ‎и ‎серьезные ‎умственные, ‎денежные ‎и‏ ‎другие‏ ‎усилия.

И ‎так,‏ ‎к ‎сожалению,‏ ‎в ‎большинстве ‎«простых» ‎правил, ‎если‏ ‎копнуть‏ ‎глубже.

К‏ ‎чему ‎это‏ ‎я? ‎Есть‏ ‎правила, ‎а‏ ‎есть‏ ‎принципы. ‎И‏ ‎это ‎— ‎две ‎большие ‎разницы,‏ ‎два ‎очень‏ ‎разных‏ ‎уровня ‎абстракции. ‎Не‏ ‎надо ‎забывать,‏ ‎что, ‎когда ‎много ‎повидавший‏ ‎человек‏ ‎выдает ‎«простое»‏ ‎описание, ‎обычно‏ ‎за ‎этим ‎стоит ‎«сложный» ‎жизненный‏ ‎опыт.

Не‏ ‎настаиваю ‎—‏ ‎это ‎частное‏ ‎мнение ‎и ‎не ‎является ‎рекомендацией‏ ‎к‏ ‎действиям.‏ ‎Если ‎у‏ ‎вас ‎есть‏ ‎свои ‎замечания‏ ‎и‏ ‎предложения, ‎то‏ ‎пожалуйста, ‎пишите ‎их ‎в ‎комментариях.
Читать: 15+ мин
logo Буланенко

История как искусство

Коллеги-историки ‎не‏ ‎любят ‎это ‎признавать, ‎но ‎в‏ ‎истории ‎до‏ ‎сих‏ ‎пор ‎так ‎и‏ ‎осталось ‎много‏ ‎от ‎чистого ‎искусства. ‎Конечно,‏ ‎некоторый‏ ‎прогресс ‎со‏ ‎времён ‎Геродота‏ ‎и ‎Фукидида ‎был ‎сделан: ‎так‏ ‎нагло‏ ‎выдумывать ‎факты‏ ‎или ‎сочинять‏ ‎прямую ‎речь ‎историческим ‎деятелям, ‎исходя‏ ‎из‏ ‎своего‏ ‎понимания ‎их‏ ‎характера, ‎мы‏ ‎уже ‎не‏ ‎можем.‏ ‎Но ‎от‏ ‎сюжетности ‎и ‎драматического ‎подхода ‎нам‏ ‎уйти ‎не‏ ‎удалось.‏ ‎Просто ‎шекспировская ‎трагедия‏ ‎гомеровского ‎размаха‏ ‎превратилась ‎в ‎скучный ‎детектив,‏ ‎выдержанный‏ ‎в ‎модном‏ ‎тру-крайм ‎стиле.

Скучность,‏ ‎замечу, ‎должна ‎замещать ‎собой ‎научную‏ ‎точность‏ ‎и ‎объективность.‏ ‎Выходит ‎не‏ ‎очень, ‎но ‎зато ‎отпугивает ‎слишком‏ ‎уж‏ ‎завиральных‏ ‎авторов, ‎которые‏ ‎уходят ‎в‏ ‎попаданчество, ‎ностальгию‏ ‎или‏ ‎политологию ‎(непременно‏ ‎глобальную ‎— ‎на ‎меньшее ‎они‏ ‎не ‎согласны).

Но‏ ‎вернёмся‏ ‎к ‎историкам ‎настоящим‏ ‎и ‎их‏ ‎горестям ‎и ‎радостям. ‎Одно‏ ‎из‏ ‎самых ‎странных‏ ‎явлений, ‎которое‏ ‎бросается ‎в ‎глаза ‎при ‎изучении‏ ‎разных‏ ‎курсов ‎и‏ ‎циклов ‎лекций,‏ ‎— ‎не ‎столько ‎неизбежная ‎разница‏ ‎в‏ ‎авторской‏ ‎оценке ‎описываемых‏ ‎событий, ‎сколько‏ ‎смена ‎жанра,‏ ‎в‏ ‎рамках ‎которого‏ ‎описываются ‎отдельные ‎деятели ‎и ‎целые‏ ‎эпохи. ‎Героический‏ ‎эпос‏ ‎о ‎Петре ‎I‏ ‎так ‎же‏ ‎сильно ‎отличается ‎от ‎психологического‏ ‎романа‏ ‎о ‎Павле‏ ‎I, ‎как‏ ‎«Они ‎сражались ‎за ‎Родину» ‎от‏ ‎«Осеннего‏ ‎марафона». ‎Авторы‏ ‎могут ‎иметь‏ ‎прямо ‎противоположные ‎взгляды, ‎раздавать ‎самые‏ ‎разные‏ ‎оценки,‏ ‎но ‎делать‏ ‎это ‎они‏ ‎будут ‎в‏ ‎довольно‏ ‎жёстких ‎рамках‏ ‎жанра ‎(разумеется, ‎кроме ‎тех ‎оригиналов,‏ ‎которые ‎придут‏ ‎и‏ ‎скажут, ‎что ‎вся‏ ‎история ‎есть‏ ‎X ‎и ‎достаточно ‎изучить‏ ‎X,‏ ‎чтобы ‎понять‏ ‎историю ‎целиком,‏ ‎но ‎сейчас ‎не ‎про ‎них).

Жертва‏ ‎ли‏ ‎Павел ‎своей‏ ‎матери ‎или‏ ‎просто ‎полупомешанный? ‎Гамлет ‎на ‎русском‏ ‎престоле‏ ‎или‏ ‎Поприщин ‎из‏ ‎«Записок ‎сумасшедшего»?‏ ‎Во ‎многом‏ ‎исследование‏ ‎будет ‎сводиться‏ ‎к ‎набору ‎фактического ‎материала ‎для‏ ‎придания ‎фактуры‏ ‎тому‏ ‎или ‎иному ‎образу.‏ ‎И ‎тут‏ ‎вряд ‎ли ‎удастся ‎найти‏ ‎более‏ ‎близкую ‎аналогию,‏ ‎чем ‎подготовка‏ ‎актёра ‎(разумеется, ‎настоящего ‎Большого ‎актёра)‏ ‎к‏ ‎роли. ‎Бьясь‏ ‎над ‎загадкой‏ ‎Павла ‎(или ‎Годунова, ‎или ‎Ричарда‏ ‎III,‏ ‎или‏ ‎кого-нибудь ‎ещё‏ ‎столь ‎же‏ ‎увлекательно ‎противоречивого),‏ ‎самого‏ ‎персонажа ‎можно‏ ‎трактовать ‎в ‎самых ‎неожиданных ‎прочтениях,‏ ‎подать ‎его‏ ‎поступки‏ ‎в ‎необычном ‎свете,‏ ‎что-то ‎затушевать‏ ‎или ‎изменить ‎какие-то ‎сцены,‏ ‎но‏ ‎вырваться ‎из‏ ‎сковывающего ‎психологического‏ ‎жанра, ‎где ‎всё ‎поведение ‎героя‏ ‎подаётся‏ ‎сквозь ‎призму‏ ‎патологий ‎и‏ ‎их ‎преодоления, ‎вам ‎не ‎удастся.

Банальность‏ ‎шекспировских‏ ‎метафор‏ ‎про ‎сцену‏ ‎жизни, ‎на‏ ‎которой ‎глупый‏ ‎фигляр‏ ‎играет ‎придуманную‏ ‎глупцом ‎пьесу ‎жизни, ‎настолько ‎велика,‏ ‎что ‎кажется‏ ‎нам‏ ‎слишком ‎уж ‎обычной‏ ‎для ‎серьёзного‏ ‎рассмотрения, ‎а ‎меж ‎тем‏ ‎ничего‏ ‎более ‎цельного‏ ‎за ‎четыре‏ ‎прошедших ‎столетия ‎так ‎и ‎не‏ ‎было‏ ‎предложено. ‎Рассуждая‏ ‎об ‎отдельной‏ ‎биографии, ‎мы ‎неизбежно ‎превращаемся ‎в‏ ‎актёра,‏ ‎который‏ ‎любит ‎или‏ ‎ненавидит ‎своего‏ ‎персонажа, ‎но‏ ‎чем‏ ‎дальше, ‎тем‏ ‎больше ‎склонен ‎оправдывать ‎и ‎переоценивать‏ ‎его ‎значение‏ ‎в‏ ‎сюжете.

Раз ‎уж ‎речь‏ ‎зашла ‎о‏ ‎Шекспире, ‎не ‎могу ‎не‏ ‎удержаться,‏ ‎чтобы ‎не‏ ‎заметить, ‎что‏ ‎Полоний, ‎пытавшийся ‎посадить ‎на ‎датский‏ ‎престол‏ ‎своё ‎потомство,‏ ‎в ‎юности‏ ‎играл ‎Цезаря ‎(«Я ‎был ‎убит‏ ‎в‏ ‎Капитолии,‏ ‎Брут ‎убил‏ ‎меня» ‎—‏ ‎«Брутально ‎это‏ ‎он‏ ‎— ‎убить‏ ‎такого ‎капитального ‎телёнка») ‎— ‎правителем,‏ ‎подобно ‎своему‏ ‎герою,‏ ‎он ‎так ‎и‏ ‎не ‎стал,‏ ‎но ‎был ‎так ‎же‏ ‎заколот‏ ‎кинжалом ‎принявшим‏ ‎его ‎за‏ ‎короля ‎Гамлетом, ‎так ‎что ‎хотя‏ ‎бы‏ ‎на ‎мгновенье‏ ‎он ‎стал‏ ‎в ‎чьих-то ‎глазах ‎царём. ‎Но‏ ‎про‏ ‎«Гамлета»‏ ‎поговорим ‎как-нибудь‏ ‎отдельно, ‎а‏ ‎пока ‎замечу,‏ ‎что‏ ‎тот ‎же‏ ‎Цезарь ‎стал ‎одной ‎из ‎самых‏ ‎архетипичных ‎фигур‏ ‎в‏ ‎истории. ‎Вне ‎зависимости‏ ‎от ‎оценок,‏ ‎именно ‎он ‎— ‎центральная‏ ‎фигура‏ ‎I ‎в.‏ ‎до ‎н.‏ ‎э. ‎в ‎истории ‎Средиземноморья, ‎если‏ ‎не‏ ‎всей ‎римской‏ ‎истории ‎в‏ ‎целом.

Гай ‎Юлий ‎может ‎подаваться ‎как‏ ‎тиран‏ ‎или‏ ‎благой ‎реформатор,‏ ‎баловень ‎судьбы‏ ‎или ‎великий‏ ‎стратег‏ ‎(что, ‎строго‏ ‎говоря, ‎не ‎взаимоисключающие ‎понятия), ‎но‏ ‎все ‎события‏ ‎его‏ ‎эпохи ‎ведут ‎Цезаря‏ ‎либо ‎к‏ ‎величию, ‎либо ‎к ‎падению.‏ ‎Возможно,‏ ‎он ‎—‏ ‎один ‎из‏ ‎немногих ‎работающих ‎примеров ‎схемы ‎Кэмпбелла/Воглера‏ ‎(если‏ ‎принять ‎художественную‏ ‎условность, ‎что‏ ‎Октавиан ‎есть ‎возрождённый ‎Цезарь, ‎принесший‏ ‎спасение‏ ‎стране).‏ ‎Триумвират ‎и‏ ‎лично ‎много‏ ‎сделавший ‎для‏ ‎Цезаря‏ ‎Красс ‎отходят‏ ‎на ‎второй ‎план, ‎потому ‎что‏ ‎герою ‎нужен‏ ‎антагонист,‏ ‎а ‎на ‎его‏ ‎роль ‎очень‏ ‎удачно ‎подходит ‎Помпей. ‎Манящая,‏ ‎как‏ ‎Калипсо, ‎Клеопатра‏ ‎нужна ‎была‏ ‎бы ‎истории ‎не ‎больше, ‎чем‏ ‎одна‏ ‎из ‎множества‏ ‎мифических ‎нимф‏ ‎без ‎участия ‎в ‎эпическом ‎странствии‏ ‎Одиссея.‏ ‎Громкие‏ ‎и ‎ёмкие‏ ‎фразы, ‎которые‏ ‎войдут ‎во‏ ‎многие‏ ‎языки, ‎решительность,‏ ‎которая ‎навсегда ‎увековечила ‎название ‎обычной‏ ‎италийской ‎речушки‏ ‎(«Довольно‏ ‎споров. ‎Брошен ‎жребий.‏ ‎Плыви, ‎мой‏ ‎конь, ‎чрез ‎Рубикон!» ‎В.‏ ‎Брюсов‏ ‎— ‎любопытно,‏ ‎что ‎сам‏ ‎герой, ‎скорее ‎всего, ‎цитировал ‎греческого‏ ‎комедиографа‏ ‎Менандра, ‎так‏ ‎что ‎одно‏ ‎из ‎известнейших ‎исторических ‎высказываний, ‎возможно,‏ ‎было‏ ‎цитатой‏ ‎второго ‎порядка‏ ‎и ‎несло‏ ‎несколько ‎другой‏ ‎смысл)‏ ‎и ‎многоликий‏ ‎портрет, ‎ставший ‎олицетворением ‎власти. ‎Само‏ ‎его ‎имя‏ ‎стало‏ ‎нарицательным ‎и ‎долгие‏ ‎века ‎означало‏ ‎у ‎многих ‎народов ‎титул‏ ‎правителя‏ ‎— ‎вожди‏ ‎далёких ‎(и‏ ‎во ‎времени, ‎и ‎в ‎пространстве)‏ ‎племён‏ ‎и ‎великие‏ ‎императоры ‎пытались‏ ‎вывести ‎от ‎него ‎свою ‎родословную‏ ‎(если‏ ‎не‏ ‎по ‎плоти,‏ ‎то ‎по‏ ‎духу).

Даже ‎самый‏ ‎непредвзятый‏ ‎разбор ‎биографии‏ ‎Цезаря ‎будет ‎предвзят ‎— ‎уже‏ ‎самим ‎фактом‏ ‎выбора‏ ‎персонажа, ‎но ‎не‏ ‎только ‎им.‏ ‎Мы ‎можем ‎думать ‎о‏ ‎себе‏ ‎и ‎других‏ ‎много ‎хорошего,‏ ‎но ‎представить, ‎что ‎возможно ‎заниматься‏ ‎столь‏ ‎громкой ‎темой,‏ ‎избегая ‎реакций‏ ‎на ‎окрики ‎со ‎всех ‎сторон,‏ ‎попросту‏ ‎невозможно‏ ‎(особенно ‎если‏ ‎учесть, ‎что‏ ‎даже ‎нарочитое‏ ‎игнорирование‏ ‎тоже ‎есть‏ ‎реакция). ‎А ‎если ‎смотреть ‎на‏ ‎реальность ‎трезво,‏ ‎то‏ ‎мы ‎увидим, ‎что‏ ‎раз ‎за‏ ‎разом ‎и ‎другие, ‎и,‏ ‎что‏ ‎гораздо ‎обиднее‏ ‎для ‎нашей‏ ‎самооценки, ‎мы ‎сами ‎встреваем ‎в‏ ‎чужие‏ ‎пересуды ‎и‏ ‎заданные ‎векторы‏ ‎движения ‎мысли: ‎кто ‎он ‎—‏ ‎герой‏ ‎или‏ ‎злодей? ‎Разрушитель‏ ‎республики ‎и‏ ‎тиран ‎или‏ ‎благодетель‏ ‎и ‎строитель‏ ‎новой, ‎более ‎совершенной ‎системы? ‎Закалённый‏ ‎жестоким ‎веком,‏ ‎но‏ ‎всё ‎же ‎типичный‏ ‎человек ‎своего‏ ‎времени ‎или ‎сделавший ‎себя‏ ‎сам‏ ‎и ‎опередивший‏ ‎эпоху ‎гений?‏ ‎Личная ‎(для ‎кого-то) ‎очевидность ‎ответов‏ ‎не‏ ‎избавляет ‎от‏ ‎навязанности ‎вопросов.

Причём‏ ‎вопросы ‎диктуют ‎нам ‎не ‎только‏ ‎ход‏ ‎дискуссии‏ ‎о ‎Цезаре,‏ ‎но ‎и‏ ‎о ‎внутренних‏ ‎конфликтах‏ ‎Рима ‎II–I‏ ‎веков ‎до ‎н. ‎э. ‎вообще‏ ‎— ‎настолько‏ ‎же‏ ‎биографического ‎подхода ‎к,‏ ‎скажем, ‎войнам‏ ‎диадохов ‎нет. ‎При ‎всех‏ ‎подробностях‏ ‎в ‎описании‏ ‎разборок ‎полководцев‏ ‎Александра ‎природа ‎их ‎вражды ‎и‏ ‎разделения‏ ‎быстротечной ‎империи‏ ‎считается, ‎скорее,‏ ‎системной.

Собственно ‎говоря, ‎сама ‎фигура ‎великого‏ ‎македонского‏ ‎завоевателя‏ ‎настолько ‎художественно‏ ‎величественна, ‎что‏ ‎создаёт ‎целую‏ ‎эпоху.‏ ‎Эллинское ‎влияние‏ ‎в ‎самых ‎дальних ‎покорённых ‎им‏ ‎землях ‎бесспорно‏ ‎(хотя‏ ‎и ‎не ‎везде‏ ‎было ‎так‏ ‎уж ‎глубоко), ‎но ‎в‏ ‎общем-то‏ ‎типично ‎для‏ ‎любого ‎масштабного‏ ‎завоевания ‎и ‎вряд ‎ли ‎было‏ ‎больше‏ ‎того ‎же‏ ‎персидского. ‎Но‏ ‎здесь ‎у ‎нас ‎есть ‎явная‏ ‎героическая‏ ‎фигура,‏ ‎любимца ‎богов‏ ‎и ‎баловня‏ ‎судьбы, ‎которому‏ ‎сходили‏ ‎с ‎рук‏ ‎любые ‎безрассудности, ‎а ‎удача ‎была‏ ‎его ‎полковой‏ ‎женой.‏ ‎Считается ‎даже, ‎что‏ ‎своей ‎популярностью‏ ‎богиня ‎случая ‎Тюхе ‎(Тихея)‏ ‎обязана‏ ‎именно ‎Александру‏ ‎— ‎до‏ ‎того, ‎как ‎царёк ‎полуварварского ‎горного‏ ‎племени‏ ‎покорил ‎полмира,‏ ‎раз ‎за‏ ‎разом ‎бросая ‎всё ‎на ‎кон,‏ ‎мойры‏ ‎определяли‏ ‎судьбы ‎всех‏ ‎живущих ‎(у‏ ‎Гомера ‎—‏ ‎даже‏ ‎богов).

Фигура ‎Александра‏ ‎лишена ‎цезаревской ‎трагичности ‎и ‎неизбежности.‏ ‎Сам ‎он‏ ‎—‏ ‎герой ‎множества ‎авантюрных‏ ‎романов ‎и‏ ‎героических ‎эпосов, ‎которые ‎создавались‏ ‎на‏ ‎протяжении ‎столетий.‏ ‎И ‎даже‏ ‎смерть ‎его ‎— ‎скорее ‎сюжет‏ ‎для‏ ‎детективной ‎истории,‏ ‎чем ‎для‏ ‎нравоучительной ‎драмы ‎или ‎экзистенциальной ‎трагедии,‏ ‎как‏ ‎у‏ ‎Цезаря. ‎Одно‏ ‎перечисление ‎версий‏ ‎причин ‎смерти‏ ‎окунает‏ ‎нас ‎с‏ ‎головой ‎в ‎жанр ‎Агаты ‎Кристи‏ ‎и ‎Конан‏ ‎Дойла,‏ ‎причём ‎в ‎самых‏ ‎разных ‎его‏ ‎вариациях, ‎включая ‎классическое ‎«убийца‏ ‎—‏ ‎садовник» ‎(где‏ ‎в ‎роли‏ ‎садовника ‎выступает ‎затаивший ‎обиду ‎за‏ ‎казнь‏ ‎племянника ‎Аристотель).

Александр‏ ‎стал ‎настолько‏ ‎яркой ‎звездой ‎(в ‎том ‎числе‏ ‎в‏ ‎современном‏ ‎смысле ‎слова),‏ ‎что ‎оставался‏ ‎кумиром ‎для‏ ‎подражания‏ ‎и ‎персонажем‏ ‎выдумываемых ‎историй ‎многие ‎столетия ‎спустя.‏ ‎Если ‎эпигоны‏ ‎с‏ ‎переменным ‎успехом ‎подражали‏ ‎всему ‎—‏ ‎от ‎его ‎манеры ‎держаться‏ ‎на‏ ‎коне, ‎чуть‏ ‎вполоборота ‎смотреть‏ ‎на ‎окружающих ‎(тут ‎тоже ‎есть‏ ‎детективная‏ ‎версия, ‎что‏ ‎у ‎великого‏ ‎завоевателя ‎просто ‎была ‎травма ‎шеи)‏ ‎и‏ ‎бросаться‏ ‎в ‎преследование‏ ‎врага ‎на‏ ‎своём ‎правом‏ ‎фланге,‏ ‎оставляя ‎собственное‏ ‎войско ‎позади ‎в ‎разгар ‎боя‏ ‎(«О, ‎где‏ ‎ты,‏ ‎Деметрий?» ‎— ‎ждал‏ ‎своего ‎сына‏ ‎Антигон ‎при ‎Ипсе, ‎неистово‏ ‎вращая‏ ‎своим ‎единственным‏ ‎глазом, ‎но‏ ‎тот ‎уже ‎был ‎отрезан ‎слонами‏ ‎от‏ ‎поля ‎боя),‏ ‎до ‎строительства‏ ‎множества ‎городов ‎и ‎попыток ‎создать‏ ‎симбиоз‏ ‎всех‏ ‎завоёванных ‎культур,‏ ‎— ‎то‏ ‎в ‎последующие‏ ‎века‏ ‎Александр ‎сочинялся‏ ‎и ‎переосмысливался ‎заново, ‎так ‎что‏ ‎уже ‎само‏ ‎это‏ ‎влияние ‎стало ‎предметом‏ ‎научного ‎исследования,‏ ‎хотя ‎очевидно, ‎что ‎на‏ ‎исследователей‏ ‎оно ‎продолжает‏ ‎оказывать ‎не‏ ‎меньшее ‎действие, ‎чем ‎на ‎умы‏ ‎Макиавелли,‏ ‎Наполеона ‎или‏ ‎Пирра.

Последний, ‎кстати,‏ ‎является ‎примером ‎того, ‎насколько ‎сильно‏ ‎влияние‏ ‎сюжетности‏ ‎даже ‎на‏ ‎формирование ‎образа‏ ‎исторического ‎лица.‏ ‎Отделить‏ ‎в ‎Пирре‏ ‎выдуманное ‎от ‎реального ‎очень ‎трудно,‏ ‎поскольку ‎большая‏ ‎часть‏ ‎информации ‎о ‎нём‏ ‎дошла ‎до‏ ‎нас ‎в ‎качестве ‎характеристики‏ ‎персонажа‏ ‎второго ‎плана:‏ ‎Пирр ‎как‏ ‎противник ‎Рима, ‎с ‎одной ‎стороны,‏ ‎и‏ ‎внешняя ‎сила,‏ ‎постоянно ‎нарушающая‏ ‎баланс ‎в ‎войнах ‎диадохов, ‎—‏ ‎с‏ ‎другой.‏ ‎Будучи ‎дальним‏ ‎родственником ‎Александра,‏ ‎он ‎оставался‏ ‎чужаком‏ ‎для ‎всех‏ ‎эллинов, ‎поскольку ‎эпироты ‎были ‎совсем‏ ‎уж ‎варварами‏ ‎даже‏ ‎на ‎фоне ‎македонцев,‏ ‎а ‎для‏ ‎римлян, ‎что ‎иронично, ‎стал‏ ‎образцовым‏ ‎греком, ‎который‏ ‎первым ‎разглядел‏ ‎в ‎них ‎цивилизованный ‎народ. ‎Вошедший‏ ‎в‏ ‎учебники ‎и‏ ‎обиходную ‎речь,‏ ‎Пирр ‎почти ‎не ‎оставил ‎по‏ ‎себе‏ ‎фраз,‏ ‎которые ‎можно‏ ‎было ‎точно‏ ‎атрибутировать ‎в‏ ‎качестве‏ ‎его, ‎а‏ ‎не ‎приписанных ‎ему ‎впоследствии.

По ‎сути,‏ ‎он ‎вместе‏ ‎с‏ ‎Ганнибалом ‎выписан ‎в‏ ‎качестве ‎могучего‏ ‎и ‎героического ‎врага ‎Рима‏ ‎с‏ ‎трагической ‎судьбой.‏ ‎Благородный ‎оппонент,‏ ‎который ‎почти ‎смог ‎сокрушить ‎Великий‏ ‎Город,‏ ‎но ‎боги‏ ‎судили ‎иначе.‏ ‎Обе ‎фигуры, ‎как ‎и ‎масштаб‏ ‎их‏ ‎борьбы‏ ‎с ‎Римом,‏ ‎практически ‎неотрывно‏ ‎связаны ‎теперь‏ ‎с‏ ‎их ‎историческим‏ ‎образом. ‎Они ‎провозглашаются ‎великими ‎полководцами‏ ‎(иногда ‎заявляется‏ ‎даже,‏ ‎что ‎более ‎великими,‏ ‎чем ‎Александр,‏ ‎только ‎не ‎такими ‎везучими,‏ ‎—‏ ‎будто ‎везение‏ ‎на ‎войне‏ ‎ничего ‎не ‎значит). ‎Сама ‎их‏ ‎роль‏ ‎в ‎истории‏ ‎воспринимается ‎через‏ ‎призму ‎истории ‎даже ‎не ‎их‏ ‎собственных‏ ‎стран,‏ ‎а ‎их‏ ‎врага. ‎Попытки‏ ‎сместить ‎точку‏ ‎зрения‏ ‎на ‎Пирра‏ ‎и ‎Ганнибала ‎также ‎имеются, ‎но‏ ‎даже ‎глядя‏ ‎на‏ ‎них ‎неримскими ‎глазами,‏ ‎ревизионисты ‎не‏ ‎хотят ‎отнимать ‎тот ‎ореол‏ ‎величия,‏ ‎который ‎был‏ ‎создан ‎Титом‏ ‎Ливием, ‎Плутархом ‎и ‎всей ‎римской‏ ‎историографией.

Но,‏ ‎пожалуй, ‎самой‏ ‎яркой ‎фигурой,‏ ‎которая ‎ещё ‎при ‎жизни ‎стала‏ ‎воплощением‏ ‎целого‏ ‎культурного ‎течения‏ ‎— ‎романтизма,‏ ‎— ‎был‏ ‎упомянутый‏ ‎выше ‎Наполеон.‏ ‎Отделить ‎в ‎нём ‎миф ‎от‏ ‎реальности ‎сложно‏ ‎уже‏ ‎не ‎в ‎силу‏ ‎недостаточности ‎информации‏ ‎(напротив, ‎её ‎с ‎избытком),‏ ‎но‏ ‎потому, ‎что‏ ‎Бонапарт ‎оказался‏ ‎настолько ‎ярким ‎характером, ‎так ‎удачно‏ ‎вписавшимся‏ ‎в ‎эпоху,‏ ‎что ‎любая‏ ‎попытка ‎отделить ‎в ‎нём ‎художественное‏ ‎от‏ ‎реального‏ ‎заведомо ‎обречена‏ ‎на ‎неудачу.‏ ‎Манящий, ‎как‏ ‎магнит‏ ‎железо, ‎образ‏ ‎настолько ‎силён, ‎что ‎по ‎нему‏ ‎фанатели ‎до‏ ‎одурения‏ ‎и ‎его ‎подданные,‏ ‎и ‎его‏ ‎враги. ‎Разумеется, ‎не ‎остались‏ ‎в‏ ‎стороне ‎и‏ ‎историки.

Это ‎образ‏ ‎был ‎на ‎Аркольском ‎мосту ‎и‏ ‎у‏ ‎кладбища ‎Прейсиш-Эйлау,‏ ‎это ‎образ‏ ‎вдохновил ‎и ‎навербовал ‎по ‎всей‏ ‎Европе‏ ‎Великую‏ ‎армию ‎и‏ ‎повёл ‎её‏ ‎на ‎Россию,‏ ‎а,‏ ‎потеряв, ‎набрал‏ ‎новую ‎и ‎вновь ‎чуть ‎не‏ ‎изменил ‎ход‏ ‎истории‏ ‎под ‎Лейпцигом, ‎но‏ ‎случился ‎очередной‏ ‎драматичный ‎поворот ‎в ‎духе‏ ‎пиратов‏ ‎в ‎«Гамлете»‏ ‎(«От ‎Льва‏ ‎саксонский ‎вкрадчивый ‎шакал ‎к ‎Лисе,‏ ‎к‏ ‎Медведю, ‎к‏ ‎Волку ‎убежал».‏ ‎Байрон). ‎И ‎даже ‎одолев ‎Наполеона,‏ ‎союзники‏ ‎остались‏ ‎во ‎власти‏ ‎этого ‎образа‏ ‎— ‎две‏ ‎ссылки‏ ‎вместо ‎казни‏ ‎в ‎таком ‎случае ‎просто ‎необъяснимы‏ ‎(особенно ‎после‏ ‎нарушения‏ ‎первой) ‎без ‎осознания‏ ‎того, ‎что‏ ‎все ‎действующие ‎лица ‎чувствовали‏ ‎себя‏ ‎персонажами ‎пьесы,‏ ‎где ‎главным‏ ‎героем ‎был ‎он, ‎а ‎они‏ ‎выступали‏ ‎лишь ‎в‏ ‎роли ‎второго‏ ‎плана. ‎Даже ‎стоический ‎Веллингтон ‎признавал,‏ ‎что‏ ‎одно‏ ‎присутствие ‎Бонапарта‏ ‎на ‎поле‏ ‎боя ‎равносильно‏ ‎сорокатысячному‏ ‎подкреплению, ‎и‏ ‎в ‎1815 ‎всячески ‎стремился ‎нейтрализовать‏ ‎именно ‎его,‏ ‎а‏ ‎не ‎разбить ‎всю‏ ‎французскую ‎армию‏ ‎по ‎частям, ‎поскольку ‎был‏ ‎уверен,‏ ‎что ‎Наполеону‏ ‎не ‎составит‏ ‎труда ‎набрать ‎новую.

Тысячи ‎писателей ‎и‏ ‎поэтов,‏ ‎историков ‎и‏ ‎режиссёров ‎с‏ ‎тех ‎пор ‎пытаются ‎разгадать ‎образ‏ ‎корсиканца,‏ ‎но‏ ‎главная ‎загадка,‏ ‎пожалуй, ‎в‏ ‎самой ‎притягательности‏ ‎его‏ ‎фигуры. ‎И‏ ‎сам ‎этот ‎непреходящий ‎интерес ‎свидетельствует‏ ‎нам ‎об‏ ‎одной‏ ‎любопытной ‎очевидности: ‎нас‏ ‎восхищают ‎не‏ ‎одни ‎только ‎хэппи-энды, ‎но‏ ‎и‏ ‎великие ‎начинания,‏ ‎кончающиеся ‎крахом.‏ ‎Только ‎в ‎центре ‎такого ‎сюжета‏ ‎должен‏ ‎находиться ‎герой‏ ‎настолько ‎харизматичный,‏ ‎чтобы ‎за ‎провалом ‎его ‎титанических‏ ‎усилий‏ ‎можно‏ ‎было ‎следить‏ ‎безотрывно.

Историк, ‎таким‏ ‎образом, ‎выступает‏ ‎в‏ ‎роли ‎режиссёра‏ ‎или ‎следователя, ‎которому ‎из ‎имеющихся‏ ‎данных ‎или‏ ‎текста‏ ‎нужно ‎выстроить ‎правдоподобную‏ ‎картину ‎произошедшего.‏ ‎Для ‎чего ‎приходится ‎ставить‏ ‎себя‏ ‎на ‎место‏ ‎фигуранта ‎дела‏ ‎или ‎персонажа ‎произведения ‎и ‎пытаться‏ ‎понять‏ ‎его ‎логику‏ ‎и ‎мотивы,‏ ‎вместе ‎с ‎тем ‎не ‎забывая‏ ‎об‏ ‎известной‏ ‎дистанции ‎и‏ ‎понимании ‎обстоятельств‏ ‎места ‎и‏ ‎времени.‏ ‎Это ‎сложно,‏ ‎неоднозначно ‎и ‎даже ‎противоречиво, ‎но‏ ‎очень ‎интересно.

Читать: 15+ мин
logo Буланенко

Спортивное кино и что с ним не так

Зрители, ‎а‏ ‎зачастую ‎и ‎создатели ‎не ‎понимают,‏ ‎как ‎устроено‏ ‎спортивное‏ ‎кино. ‎И ‎главная‏ ‎причина ‎непонимания‏ ‎его ‎природы ‎в ‎том,‏ ‎что‏ ‎спортивное ‎кино‏ ‎— ‎это‏ ‎не ‎жанр, ‎а ‎тематика, ‎в‏ ‎рамках‏ ‎которой ‎производственная‏ ‎драма ‎соседствует‏ ‎с ‎романтическим ‎мюзиклом. ‎Те ‎из‏ ‎кинематографистов,‏ ‎кто‏ ‎эту ‎особенность‏ ‎понял ‎(или‏ ‎угадал), ‎создали‏ ‎фильмы,‏ ‎пользующиеся ‎успехом‏ ‎у ‎публики. ‎Остальные ‎же ‎продолжают‏ ‎с ‎разбега‏ ‎бодать‏ ‎стену ‎в ‎надежде‏ ‎получить ‎в‏ ‎следующий ‎раз ‎иной ‎результат‏ ‎(для‏ ‎чистоты ‎рассуждения‏ ‎оставим ‎вопрос‏ ‎с ‎качеством ‎в ‎стороне).

Стандартное ‎спортивное‏ ‎кино‏ ‎в ‎головах‏ ‎зрителей ‎(и‏ ‎не ‎только) ‎выглядит ‎столь ‎же‏ ‎увлекательно‏ ‎и‏ ‎актуально, ‎как‏ ‎метание ‎ядра‏ ‎в ‎21‏ ‎веке:‏ ‎некто ‎сперва‏ ‎не ‎может ‎добиться ‎успеха, ‎но‏ ‎потом ‎берётся‏ ‎за‏ ‎себя ‎и ‎может.‏ ‎Культ ‎силы‏ ‎воли ‎и ‎сцены ‎для‏ ‎создания‏ ‎мотивационных ‎нарезок‏ ‎прилагаются ‎в‏ ‎изрядном ‎количестве. ‎И ‎чем ‎культ‏ ‎убедительнее,‏ ‎а ‎сцены‏ ‎проникновеннее ‎—‏ ‎тем ‎спортивный ‎фильм ‎и ‎лучше.‏ ‎Но‏ ‎по‏ ‎неведомым ‎причинам‏ ‎такие ‎фильмы‏ ‎чаще ‎проваливаются.

Во-первых,‏ ‎сама,‏ ‎с ‎позволения‏ ‎сказать, ‎структура ‎(неудача ‎— ‎тренировки‏ ‎— ‎успех)‏ ‎может‏ ‎быть ‎центральной, ‎а‏ ‎может ‎—‏ ‎второплановой. ‎Бывает ‎так, ‎что‏ ‎она‏ ‎вовсе ‎отсутствует‏ ‎— ‎герой‏ ‎(которым ‎может ‎быть ‎и ‎команда)‏ ‎берётся‏ ‎уже ‎на‏ ‎пике ‎карьеры‏ ‎или ‎неудачник ‎в ‎конце ‎снова‏ ‎проиграет‏ ‎с‏ ‎тем, ‎чтобы‏ ‎продолжить ‎борьбу‏ ‎дальше, ‎разумеется.‏ ‎Там‏ ‎же, ‎где‏ ‎структура ‎есть, ‎она ‎может ‎выступать‏ ‎стержнем ‎для‏ ‎разных‏ ‎по ‎сути ‎и‏ ‎методу ‎воздействия‏ ‎на ‎зрителя ‎историй: ‎история‏ ‎о‏ ‎взрослении, ‎история‏ ‎об ‎отношениях‏ ‎учителя ‎и ‎ученика, ‎сказка ‎о‏ ‎Золушке,‏ ‎эпичная ‎сага‏ ‎и ‎т.‏ ‎д.

Во-вторых, ‎излишняя ‎концентрация ‎на ‎перипетиях‏ ‎сюжета‏ ‎и‏ ‎вера ‎в‏ ‎структурный ‎анализ‏ ‎выбивают ‎из-под‏ ‎желающего‏ ‎осветить ‎тему‏ ‎наблюдателя ‎табуретку, ‎на ‎которую ‎он‏ ‎было ‎взгромоздился‏ ‎с‏ ‎тем, ‎чтобы ‎вкрутить‏ ‎лампочку ‎здравого‏ ‎смысла, ‎— ‎абсолютно ‎всё‏ ‎спортивное‏ ‎кино ‎становится‏ ‎безлико ‎одинаковым,‏ ‎как ‎аниме ‎для ‎неувлечённого ‎им.‏ ‎Попытаемся‏ ‎всё ‎же‏ ‎разобраться ‎со‏ ‎спортивным ‎кино, ‎выделить ‎разные ‎его‏ ‎виды‏ ‎и‏ ‎предположить, ‎почему‏ ‎какие-то ‎представители‏ ‎этой ‎тематики‏ ‎работают,‏ ‎а ‎какие-то‏ ‎лежат ‎на ‎диване.

Что ‎следует ‎сразу‏ ‎отметить ‎—‏ ‎спортивное‏ ‎кино ‎написать ‎довольно‏ ‎сложно. ‎Хорошее.‏ ‎Плохое ‎несравнимо ‎проще, ‎конечно,‏ ‎но‏ ‎неясно, ‎кому‏ ‎оно ‎нужно.‏ ‎И ‎это, ‎казалось ‎бы, ‎странно.‏ ‎Прежде‏ ‎всего ‎потому,‏ ‎что ‎в‏ ‎самой ‎теме ‎заложены ‎главные ‎инструменты‏ ‎драматурга‏ ‎—‏ ‎герой, ‎цель‏ ‎и ‎конфликт.‏ ‎У ‎автора‏ ‎уже‏ ‎по ‎дефолту‏ ‎есть ‎некто, ‎так ‎страстно ‎хотящий‏ ‎нечто, ‎что‏ ‎готов‏ ‎отдать ‎за ‎обладание‏ ‎им ‎почти‏ ‎всё. ‎И ‎есть ‎некто,‏ ‎жаждущий‏ ‎того ‎же‏ ‎самого ‎столь‏ ‎же ‎сильно. ‎Столкни ‎их ‎лбами‏ ‎и‏ ‎позволь ‎истории‏ ‎разгореться ‎от‏ ‎высеченных ‎искр. ‎Но ‎нет ‎—‏ ‎раз‏ ‎за‏ ‎разом ‎мы‏ ‎видим, ‎как‏ ‎что-то ‎в‏ ‎этой‏ ‎схеме ‎даёт‏ ‎сбой. ‎Где-то ‎неясно, ‎чего ‎герой‏ ‎лишится ‎в‏ ‎случае‏ ‎поражения, ‎где-то ‎антагонист,‏ ‎хотя ‎и‏ ‎умело ‎гримасничает, ‎слишком ‎уж‏ ‎похож‏ ‎на ‎боксёрскую‏ ‎грушу ‎или,‏ ‎напротив, ‎безликого ‎финального ‎босса, ‎который‏ ‎буквально‏ ‎рождён ‎сценаристом‏ ‎для ‎того,‏ ‎чтобы ‎проиграть ‎в ‎конце ‎изнемогающему,‏ ‎но‏ ‎очень‏ ‎волевому ‎герою.‏ ‎Похоже, ‎что‏ ‎главными ‎врагами‏ ‎спортивного‏ ‎кино ‎становятся‏ ‎излишне ‎банальные ‎сюжетные ‎тропы, ‎которые‏ ‎на ‎готовом‏ ‎фундаменте‏ ‎конфликта ‎выглядят ‎как‏ ‎прогнившие ‎брёвна‏ ‎характеров, ‎едва ‎прикрытые ‎сверху‏ ‎отсыревшей‏ ‎соломой ‎мотивации.

Вооружившись‏ ‎этой ‎гипотезой,‏ ‎двинемся ‎дальше ‎и ‎рассмотрим ‎несколько‏ ‎спортивных‏ ‎фильмов ‎для‏ ‎примера. ‎И‏ ‎начнём ‎с ‎классического ‎представителя ‎—‏ ‎фильма‏ ‎«Рокки»‏ ‎1976 ‎года‏ ‎выпуска ‎(берём‏ ‎только ‎первую‏ ‎часть).‏ ‎На ‎первый‏ ‎взгляд ‎это ‎фильм ‎о ‎Золушке,‏ ‎которая ‎смогла‏ ‎(вернее,‏ ‎смог). ‎Но ‎это‏ ‎не ‎совсем‏ ‎так ‎— ‎фильм ‎неспроста‏ ‎стал‏ ‎стереотипным ‎примером‏ ‎для ‎всех‏ ‎повышателей ‎мотивации. ‎Если ‎Вы ‎смотрели‏ ‎этот‏ ‎фильм ‎достаточно‏ ‎давно, ‎то‏ ‎могли ‎забыть, ‎как ‎закончился ‎финальный‏ ‎поединок‏ ‎(спойлер:‏ ‎Рокки ‎его‏ ‎проиграл, ‎т.‏ ‎е. ‎Золушка‏ ‎попала‏ ‎на ‎бал,‏ ‎но ‎за ‎принца ‎не ‎вышла).‏ ‎«Рокки» ‎был‏ ‎фильмом‏ ‎не ‎с ‎хеппи-эндом‏ ‎и ‎розовыми‏ ‎от ‎закатного ‎света ‎облаками,‏ ‎с‏ ‎драмой ‎про‏ ‎призвание ‎и‏ ‎про ‎преодоление ‎всех ‎возможных ‎препятствий,‏ ‎которые‏ ‎могут ‎встать‏ ‎на ‎пути‏ ‎(и ‎самым ‎сложным ‎из ‎них‏ ‎оказывается‏ ‎сам‏ ‎герой).

Снятый ‎вроде‏ ‎бы ‎по‏ ‎«Рокки» ‎Роном‏ ‎Ховардом‏ ‎«Нокдаун» ‎гораздо‏ ‎ближе ‎к ‎классической ‎сказке, ‎чем‏ ‎фильм ‎со‏ ‎Сталлоне‏ ‎(собственно, ‎в ‎оригинале‏ ‎фильм ‎с‏ ‎Кроу ‎даже ‎называется ‎«Золушкамэн»).‏ ‎В‏ ‎нём ‎не‏ ‎слишком ‎удачливый‏ ‎и ‎талантливый, ‎но ‎честный ‎и‏ ‎работящий‏ ‎герой ‎превозмогает‏ ‎и ‎побеждает.‏ ‎Противостоит ‎ему ‎настолько ‎карикатурный ‎злодей,‏ ‎что‏ ‎постеснялись‏ ‎бы ‎даже‏ ‎марвеловские ‎главгады‏ ‎(родственники ‎Бэра‏ ‎долго‏ ‎потом ‎пытались‏ ‎добиться ‎в ‎судах ‎восстановления ‎честного‏ ‎имени ‎предка).‏ ‎Этот‏ ‎негодяй ‎хочет ‎убивать‏ ‎соперников ‎в‏ ‎ринге, ‎потому ‎что… ‎видимо,‏ ‎маньяк‏ ‎— ‎фильм‏ ‎этого ‎не‏ ‎объясняет. ‎Фильм ‎про ‎Джимми ‎Брэддока,‏ ‎в‏ ‎реальной ‎жизни‏ ‎очень ‎ловко‏ ‎воспользовавшегося ‎своим ‎нежданным ‎чемпионством ‎(понимая,‏ ‎что‏ ‎титул‏ ‎он ‎почти‏ ‎наверняка ‎сразу‏ ‎же ‎проиграет,‏ ‎прижимистый‏ ‎ирландец ‎оттягивал‏ ‎защиту ‎титула ‎сколько ‎мог ‎и‏ ‎в ‎итоге‏ ‎выбил‏ ‎себе ‎максимально ‎жирный‏ ‎контракт: ‎300‏ ‎000 ‎$ ‎(что ‎очень‏ ‎много,‏ ‎если ‎твоё‏ ‎имя ‎не‏ ‎Джек ‎Демпси) ‎и ‎10% ‎от‏ ‎будущих‏ ‎прибылей ‎с‏ ‎боёв ‎претендента‏ ‎в ‎течение ‎10 ‎лет ‎(а‏ ‎претендентом‏ ‎был‏ ‎Джо ‎Луис,‏ ‎поставивший ‎исторический‏ ‎рекорд ‎по‏ ‎защитам‏ ‎титула)), ‎в‏ ‎прокате ‎провалился.

«Рокки» ‎же ‎стал ‎сенсацией‏ ‎из-за ‎ряда‏ ‎факторов‏ ‎— ‎от ‎технических‏ ‎новаций ‎(это‏ ‎был ‎один ‎из ‎первых‏ ‎фильмов,‏ ‎где ‎применялся‏ ‎стедикам ‎—‏ ‎без ‎него ‎многочисленные ‎пробежки ‎и‏ ‎тренировки‏ ‎выглядели ‎бы‏ ‎как ‎кошмар‏ ‎страдающего ‎морской ‎болезнью ‎в ‎сильную‏ ‎качку)‏ ‎до‏ ‎жизненности ‎ситуации‏ ‎(Сталлоне ‎писал‏ ‎образ ‎с‏ ‎себя‏ ‎— ‎отчего‏ ‎и ‎вживаться ‎особо ‎не ‎понадобилось).‏ ‎Сюжет ‎фильма‏ ‎—‏ ‎любимая ‎Голливудом ‎история‏ ‎про ‎Голливуд‏ ‎— ‎верность ‎мечте. ‎Как‏ ‎сказал‏ ‎Сталлоне: ‎«Я‏ ‎готов ‎был‏ ‎проиграть, ‎но ‎только ‎на ‎своих‏ ‎правилах».‏ ‎Он ‎хотел‏ ‎проверить, ‎может‏ ‎ли ‎он ‎реально ‎чего-то ‎добиться‏ ‎в‏ ‎кино‏ ‎или ‎так‏ ‎и ‎останется‏ ‎второразрядным ‎актёром‏ ‎(и‏ ‎тогда ‎вопрос‏ ‎— ‎зачем). ‎Но ‎чтобы ‎это‏ ‎сделать, ‎нужно‏ ‎было‏ ‎снять ‎фильм ‎самому‏ ‎(а ‎не‏ ‎продать ‎сценарий ‎студии ‎—‏ ‎работа‏ ‎только ‎сценаристом‏ ‎его ‎не‏ ‎интересовала) ‎и ‎посмотреть, ‎как ‎его‏ ‎примут.‏ ‎По ‎сути,‏ ‎фильм ‎вышел‏ ‎об ‎этом ‎же ‎— ‎Рокки‏ ‎сомневался,‏ ‎хандрил,‏ ‎но ‎всё‏ ‎же ‎решил‏ ‎убедиться, ‎а‏ ‎стоит‏ ‎ли ‎он‏ ‎чего-то ‎в ‎деле, ‎которому ‎отдал‏ ‎много ‎времени‏ ‎и‏ ‎к ‎которому, ‎вроде‏ ‎бы, ‎у‏ ‎него ‎был ‎талант. ‎И‏ ‎поражение‏ ‎Бальбоа ‎в‏ ‎конце ‎фильма‏ ‎не ‎случайно ‎— ‎это ‎то‏ ‎самое‏ ‎поражение ‎на‏ ‎своих ‎условиях.‏ ‎Главный ‎тест ‎он ‎прошёл ‎—‏ ‎он‏ ‎доказал,‏ ‎что ‎может,‏ ‎тренируясь ‎в‏ ‎пустырях ‎и‏ ‎подвалах,‏ ‎на ‎равных‏ ‎противостоять ‎чемпиону.

В ‎этом ‎плане ‎на‏ ‎«Рокки» ‎больше‏ ‎походят‏ ‎фильмы ‎Шазелла ‎про‏ ‎джаз ‎—‏ ‎«Одержимость» ‎и ‎«Ла-Ла ‎Ленд»‏ ‎(первый‏ ‎так ‎и‏ ‎вовсе ‎—‏ ‎типичное ‎спортивное ‎кино ‎в ‎антураже‏ ‎музыкального‏ ‎закулисья). ‎И,‏ ‎что ‎характерно,‏ ‎в ‎обеих ‎картинах ‎молодой ‎режиссёр‏ ‎с‏ ‎разных‏ ‎сторон ‎подходит‏ ‎к ‎теме‏ ‎личной ‎жизни‏ ‎своих‏ ‎героев-мечтателей: ‎если‏ ‎Сталлоне ‎сразу ‎искал ‎исполнительницу ‎с‏ ‎заурядной ‎внешностью,‏ ‎которая‏ ‎будет ‎готова ‎полностью‏ ‎посвятить ‎себя‏ ‎мечте ‎главного ‎героя ‎(даже‏ ‎когда‏ ‎он ‎сам‏ ‎уже ‎разуверится),‏ ‎и ‎на ‎этом ‎основании ‎соорудил‏ ‎для‏ ‎них ‎семейную‏ ‎идиллию, ‎то‏ ‎Шазелл ‎сперва ‎говорит, ‎что ‎у‏ ‎гениев‏ ‎нет‏ ‎времени ‎даже‏ ‎на ‎влюбившихся‏ ‎в ‎них‏ ‎продавщиц‏ ‎попкорна, ‎а‏ ‎во ‎втором ‎— ‎строит ‎весь‏ ‎конфликт ‎на‏ ‎столкновении‏ ‎двух ‎мечтателей, ‎каждый‏ ‎из ‎которых‏ ‎не ‎готов ‎оставить ‎свою‏ ‎идею-фикс‏ ‎ради ‎другого‏ ‎(герой ‎Гослинга‏ ‎пробует ‎быть ‎практичнее, ‎но ‎сам‏ ‎себя‏ ‎за ‎это‏ ‎презирает). ‎Ответ‏ ‎Сталлоне, ‎может, ‎и ‎отдаёт ‎прагматичностью,‏ ‎но‏ ‎выглядит‏ ‎менее ‎мелодраматичным‏ ‎(ну ‎или‏ ‎Дамьен ‎таки‏ ‎не‏ ‎киношный ‎Чарли‏ ‎Паркер, ‎поскольку ‎второй ‎раз ‎женат‏ ‎на ‎творческой‏ ‎натуре‏ ‎и ‎имеет ‎двух‏ ‎детей).

Ну ‎да,‏ ‎вернёмся ‎к ‎чистым ‎спортивным‏ ‎фильмам.‏ ‎Один ‎из‏ ‎самых ‎очевидных,‏ ‎но ‎вместе ‎с ‎тем ‎и‏ ‎сложных‏ ‎форматов ‎—‏ ‎противостояние ‎титанов.‏ ‎История ‎с ‎двумя ‎главными ‎героями‏ ‎трудна‏ ‎в‏ ‎реализации ‎и‏ ‎очень ‎часто‏ ‎оказывается ‎не‏ ‎слишком‏ ‎удачной ‎сразу‏ ‎по ‎ряду ‎причин, ‎и ‎одна‏ ‎из ‎самых‏ ‎простых‏ ‎— ‎неравноценная ‎актёрская‏ ‎игра. ‎Два‏ ‎ярких ‎примера ‎таких ‎фильмов‏ ‎—‏ ‎«Гонка» ‎того‏ ‎же ‎Ховарда‏ ‎и ‎наш ‎«Чемпион ‎мира».

Фильм ‎о‏ ‎Лауде‏ ‎и ‎Ханте‏ ‎несколько ‎сумбурно‏ ‎начинался ‎в ‎производстве, ‎и ‎это‏ ‎сказалось‏ ‎на‏ ‎конечном ‎результате,‏ ‎хотя ‎он‏ ‎и ‎получился‏ ‎весьма‏ ‎неплохим. ‎Но‏ ‎хороший ‎германо-испанский ‎актёр ‎Брюль ‎выдал‏ ‎едва ‎ли‏ ‎не‏ ‎роль ‎всей ‎своей‏ ‎жизни ‎и‏ ‎начисто ‎переиграл ‎обаятельного ‎качка‏ ‎Хемсворта‏ ‎(Тору ‎пришлось‏ ‎сильно ‎похудеть‏ ‎для ‎роли, ‎чтобы ‎машина ‎не‏ ‎сильно‏ ‎жала ‎в‏ ‎плечах ‎—‏ ‎неясно, ‎не ‎было ‎ли ‎проще‏ ‎подобрать‏ ‎чуть‏ ‎меньшего ‎по‏ ‎габаритам ‎актёра).‏ ‎Вдобавок ‎и‏ ‎история‏ ‎Лауды, ‎который‏ ‎сгорел ‎в ‎машине, ‎а ‎через‏ ‎полтора ‎месяца‏ ‎после‏ ‎того, ‎как ‎оказался‏ ‎на ‎грани‏ ‎жизни ‎и ‎смерти, ‎уже‏ ‎снова‏ ‎был ‎на‏ ‎трассе, ‎гораздо‏ ‎эпичнее ‎похождений ‎жуира ‎и ‎баловня‏ ‎судьбы‏ ‎Ханта, ‎который‏ ‎не ‎отказывал‏ ‎себе ‎ни ‎в ‎чём ‎и,‏ ‎выиграв‏ ‎сезон,‏ ‎резко ‎сдал.‏ ‎И ‎закадровый‏ ‎голос ‎Лауды‏ ‎в‏ ‎финале ‎сообщает,‏ ‎что ‎соперничества ‎в ‎дальнейшем ‎не‏ ‎вышло. ‎Так‏ ‎что‏ ‎вместо ‎истории ‎великого‏ ‎противостояния ‎вышла‏ ‎история ‎одного ‎яркого ‎сезона,‏ ‎где‏ ‎один ‎из‏ ‎участников ‎выдал‏ ‎лучшее ‎выступление ‎в ‎карьере, ‎а‏ ‎другой‏ ‎продемонстрировал ‎чудеса‏ ‎силы ‎воли,‏ ‎вернувшись ‎после ‎аварии, ‎которая ‎могла‏ ‎кого‏ ‎угодно‏ ‎заставить ‎бросить‏ ‎автоспорт. ‎Возможно,‏ ‎фильму ‎пошло‏ ‎бы‏ ‎на ‎пользу‏ ‎смещение ‎акцентов ‎в ‎сторону ‎трагедии‏ ‎Лауды ‎(спортивная‏ ‎трагедия‏ ‎вообще ‎странным ‎образом‏ ‎не ‎очень‏ ‎популярный ‎поджанр, ‎хотя ‎материал‏ ‎очень‏ ‎к ‎этому‏ ‎располагает) ‎и‏ ‎сокращение ‎линии ‎не ‎только ‎Ханта,‏ ‎но‏ ‎и ‎личной‏ ‎жизни ‎обоих‏ ‎пилотов, ‎где ‎темп ‎заметно ‎проседает.‏ ‎Но‏ ‎фильм‏ ‎в ‎целом,‏ ‎повторюсь, ‎вышел‏ ‎удачным.

Наш ‎фильм‏ ‎про‏ ‎противостояние ‎Карпова‏ ‎с ‎Корчным ‎в ‎Багио ‎тоже‏ ‎не ‎лишён‏ ‎некоторого‏ ‎обаяния. ‎Но ‎главная‏ ‎его ‎беда‏ ‎в ‎том, ‎что ‎Хабенский‏ ‎в‏ ‎одну ‎калитку‏ ‎переигрывает ‎Янковского-3.‏ ‎Корчной, ‎судя ‎по ‎описаниям ‎современников‏ ‎да‏ ‎и ‎его‏ ‎собственным ‎мемуарам,‏ ‎был ‎фигурой ‎противоречивой ‎и ‎не‏ ‎самой‏ ‎приятной.‏ ‎Актёры ‎такое‏ ‎любят ‎—‏ ‎здесь ‎есть‏ ‎где‏ ‎развернуться. ‎Карпова‏ ‎за ‎его ‎внешней ‎покладистостью ‎раскусить‏ ‎сложнее, ‎но‏ ‎главное‏ ‎в ‎его ‎характере,‏ ‎пожалуй, ‎не‏ ‎ухвачено: ‎это ‎игрок ‎до‏ ‎мозга‏ ‎костей, ‎и‏ ‎даже ‎среди‏ ‎чемпионов ‎мира ‎по ‎шахматам ‎мало‏ ‎настолько‏ ‎страстных ‎именно‏ ‎игроков. ‎Карпов‏ ‎любил ‎играть ‎во ‎всё ‎и‏ ‎во‏ ‎всём‏ ‎хотел ‎выигрывать‏ ‎— ‎он‏ ‎был ‎готов‏ ‎катать‏ ‎ничейные ‎позиции‏ ‎до ‎тех ‎пор, ‎пока ‎соперникам‏ ‎не ‎надоедало,‏ ‎а‏ ‎он ‎всё ‎ещё‏ ‎был ‎увлечён‏ ‎и ‎сконцентрирован ‎(и ‎вплоть‏ ‎до‏ ‎матча ‎с‏ ‎Каспаровым ‎он‏ ‎не ‎знал, ‎что ‎такое ‎цейтнот).‏ ‎Собственно,‏ ‎настолько ‎же‏ ‎азартным ‎игроком‏ ‎был, ‎пожалуй, ‎Таль, ‎и ‎именно‏ ‎на‏ ‎этой‏ ‎почве ‎два‏ ‎довольно ‎разных‏ ‎человека ‎(и‏ ‎по‏ ‎стилю, ‎и‏ ‎по ‎характеру) ‎сошлись ‎— ‎и‏ ‎восьмой ‎чемпион‏ ‎мира‏ ‎был ‎несколько ‎лет‏ ‎секундантом ‎у‏ ‎двенадцатого.

И ‎если ‎Корчной, ‎которому‏ ‎надо‏ ‎было ‎ненавидеть‏ ‎противника, ‎чтобы‏ ‎выиграть ‎(об ‎этом ‎сохранилось ‎много‏ ‎историй,‏ ‎одна ‎из‏ ‎самых ‎характерных‏ ‎— ‎добродушный ‎Спасский ‎только ‎к‏ ‎своему‏ ‎земляку-ленинградцу‏ ‎на ‎какой-то‏ ‎момент ‎испытывал‏ ‎по-настоящему ‎острое‏ ‎неприятие,‏ ‎поскольку ‎тот‏ ‎его ‎выводил ‎из ‎себя, ‎а‏ ‎вообще ‎Борис‏ ‎Васильевич‏ ‎не ‎верил ‎в‏ ‎необходимость ‎психологической‏ ‎накрутки ‎перед ‎матчами ‎и‏ ‎дружил‏ ‎со ‎многими‏ ‎своими ‎противниками‏ ‎и ‎старшими ‎товарищами), ‎подан ‎весьма‏ ‎точно‏ ‎(кто-то ‎может‏ ‎даже ‎сказать,‏ ‎что ‎утрированно, ‎но ‎в ‎таком‏ ‎коротком‏ ‎формате‏ ‎о ‎не‏ ‎самых ‎известных‏ ‎широкой ‎публике‏ ‎людях‏ ‎вряд ‎ли‏ ‎можно ‎было ‎иначе), ‎то ‎Карпов‏ ‎получился ‎несколько‏ ‎безликим‏ ‎юношей ‎бледным ‎со‏ ‎взором ‎горящим‏ ‎и ‎порой ‎внезапной ‎хамоватой‏ ‎претензией‏ ‎в ‎голосе.

История‏ ‎о ‎наставничестве‏ ‎имеет ‎то ‎преимущество ‎перед ‎эпопеей‏ ‎о‏ ‎противостоянии, ‎что‏ ‎герои ‎в‏ ‎ней ‎и ‎не ‎обязаны ‎быть‏ ‎равнозначными.‏ ‎«Легенда‏ ‎№ ‎17»‏ ‎в ‎этом‏ ‎плане ‎не‏ ‎сильно‏ ‎отличается ‎от‏ ‎любого ‎«Каратэ-пацана» ‎или ‎«Одержимости» ‎—‏ ‎мудрый ‎мастер‏ ‎Йода‏ ‎находит ‎своего ‎падавана‏ ‎(или ‎сам‏ ‎ученик ‎встречает ‎наконец ‎Учителя)‏ ‎и‏ ‎учит ‎его‏ ‎жизни, ‎попутно‏ ‎реализуя ‎некопаные ‎залежи ‎таланта. ‎Да,‏ ‎Меньшиков‏ ‎переигрывает ‎Козловского,‏ ‎но ‎в‏ ‎такой ‎иерархичной ‎структуре ‎это ‎скорее‏ ‎идёт‏ ‎в‏ ‎плюс ‎сюжету‏ ‎— ‎значит,‏ ‎есть ‎чему‏ ‎ещё‏ ‎ученику ‎учиться.‏ ‎В ‎целом ‎динамика ‎взаимоотношений ‎в‏ ‎паре ‎тренер-ученик‏ ‎в‏ ‎фильме ‎настолько ‎сильно‏ ‎отодвигает ‎на‏ ‎задний ‎план ‎всё ‎остальное,‏ ‎что‏ ‎где-то ‎там‏ ‎на ‎фоне‏ ‎теряются ‎факты ‎грустной ‎действительности ‎—‏ ‎суперсерию‏ ‎мы ‎проиграли‏ ‎(пропустив ‎в‏ ‎3-м ‎периоде ‎решающей ‎8-й ‎игры‏ ‎3‏ ‎безответных‏ ‎шайбы), ‎а‏ ‎самым ‎стабильным‏ ‎и ‎результативным‏ ‎игроком‏ ‎в ‎нашей‏ ‎команде ‎был ‎Якушев. ‎Но ‎тут‏ ‎тиски ‎формата‏ ‎сказываются‏ ‎— ‎можно ‎было‏ ‎показать, ‎как‏ ‎Харламов ‎в ‎провальной ‎2-й‏ ‎игре‏ ‎спорит ‎с‏ ‎американскими ‎арбитрами,‏ ‎позволявшими ‎канадцам ‎откровенную ‎грубость, ‎или‏ ‎как‏ ‎великий ‎Бобров‏ ‎после ‎8-й‏ ‎назвал ‎игроков ‎пижонами, ‎только ‎всё‏ ‎это‏ ‎нарушало‏ ‎было ‎бы‏ ‎главную ‎концепцию‏ ‎фильма. ‎И,‏ ‎пожалуй,‏ ‎фокусирование ‎на‏ ‎двух ‎фигурах ‎повествования ‎тут ‎оправдано‏ ‎в ‎полной‏ ‎мере.

Апропо: вообще,‏ ‎концентрация ‎именно ‎на‏ ‎первой ‎суперсерии‏ ‎у ‎нас ‎несколько ‎избыточна‏ ‎—‏ ‎пожалуй, ‎самая‏ ‎эффектная ‎победа‏ ‎в ‎истории ‎советского ‎хоккея ‎была‏ ‎в‏ ‎финале ‎т.‏ ‎н. ‎Кубка‏ ‎Канады ‎над, ‎собственно, ‎Канадой ‎со‏ ‎счётом‏ ‎8:1;‏ ‎и ‎победу‏ ‎эту ‎игроки‏ ‎нашей ‎сборной‏ ‎посвятили‏ ‎погибшему ‎за‏ ‎несколько ‎дней ‎до ‎начала ‎турнира‏ ‎в ‎автокатастрофе‏ ‎Харламову.

В‏ ‎целом, ‎схема ‎«учитель-ученик»‏ ‎оказывается ‎едва‏ ‎ли ‎не ‎самой ‎выигрышной‏ ‎в‏ ‎фильмах ‎на‏ ‎спортивную ‎тематику,‏ ‎но, ‎поскольку ‎есть ‎командные ‎виды‏ ‎спорта,‏ ‎то ‎часто‏ ‎сильно ‎искушение‏ ‎показать ‎наставничество ‎над ‎безликой ‎массой‏ ‎(зачастую‏ ‎ещё‏ ‎и ‎проблемных)‏ ‎молодых ‎людей.‏ ‎И ‎тут‏ ‎мы‏ ‎резко ‎из‏ ‎глубоко ‎личных ‎взаимоотношений ‎переходим ‎к‏ ‎структуре ‎«учитель‏ ‎и‏ ‎среда» ‎(которая ‎сперва‏ ‎противостоит ‎и‏ ‎смотрит ‎с ‎недоверием, ‎а‏ ‎потом,‏ ‎как ‎правило,‏ ‎проникается, ‎доверяет,‏ ‎и ‎всё ‎хорошо). ‎Драматургически ‎проблема‏ ‎таких‏ ‎фильмов ‎очевидна‏ ‎— ‎характеры‏ ‎игроков ‎можно ‎обозначить ‎лишь ‎пунктиром.‏ ‎Им‏ ‎вынужденно‏ ‎приходится ‎быть‏ ‎самыми ‎общими‏ ‎масками ‎комедии‏ ‎положений.‏ ‎Тут ‎по‏ ‎желанию ‎можно ‎вспомнить ‎«Тренера ‎Картера»,‏ ‎«Вспоминая ‎Титанов»‏ ‎или‏ ‎нашего ‎«Тренера». ‎Эти‏ ‎фильмы ‎зрителя‏ ‎в ‎общем ‎нашли, ‎но‏ ‎им‏ ‎труднее ‎сохраниться‏ ‎в ‎памяти,‏ ‎чем ‎условному ‎«Рокки» ‎в ‎силу‏ ‎обезличенности‏ ‎значительной ‎части‏ ‎персонажей. ‎Зайцев‏ ‎в ‎роли ‎Сергея ‎Белова ‎в‏ ‎«Движении‏ ‎вверх»‏ ‎запоминается, ‎но‏ ‎и ‎его‏ ‎роль ‎на‏ ‎сюжет,‏ ‎и ‎проработка‏ ‎персонажа ‎вынужденно ‎ограничены. ‎А ‎больше‏ ‎особенно ‎и‏ ‎выделить‏ ‎некого ‎— ‎ну‏ ‎вот ‎литовец‏ ‎играет ‎литовца, ‎и ‎ещё‏ ‎любимчик‏ ‎тренера ‎с‏ ‎проблемами ‎со‏ ‎здоровьем. ‎И ‎общая ‎тема ‎преодоления‏ ‎и‏ ‎командного ‎единения.

Со‏ ‎свойственным ‎им‏ ‎самокритичным ‎юмором ‎британцы ‎сняли ‎в‏ ‎очень‏ ‎схожем‏ ‎стиле ‎«Проклятый‏ ‎„Юнайтед“» ‎о‏ ‎коротком ‎и‏ ‎бесславном‏ ‎этапе ‎карьеры‏ ‎одного ‎из ‎самых ‎ярких ‎английских‏ ‎футбольных ‎тренеров‏ ‎в‏ ‎одной ‎из ‎самых‏ ‎популярных ‎и‏ ‎сильных ‎на ‎тот ‎момент‏ ‎английских‏ ‎команд. ‎Только‏ ‎в ‎нём‏ ‎на ‎контрасте ‎успешных ‎взаимоотношений ‎тренера‏ ‎с‏ ‎одной ‎командой‏ ‎показан ‎провал‏ ‎с ‎другой. ‎Несмотря ‎на ‎приличное‏ ‎исполнение‏ ‎Майклом‏ ‎Шином ‎роли‏ ‎эксцентричного ‎Брайана‏ ‎Клафа ‎(пылкий‏ ‎валлиец‏ ‎к ‎тому‏ ‎же ‎сам ‎частенько ‎чеканит ‎мяч‏ ‎в ‎кадре‏ ‎—‏ ‎к ‎крохе ‎Шину‏ ‎присматривались ‎скауты‏ ‎лондонского ‎«Арсенала», ‎но ‎родители‏ ‎отказались‏ ‎от ‎переезда‏ ‎в ‎столицу),‏ ‎фильм ‎провалился. ‎Возможно, ‎из-за ‎накрученности‏ ‎сюжетной‏ ‎структуры, ‎возможно,‏ ‎из-за ‎контраста‏ ‎псевдореалистичной ‎картинки ‎с ‎жанровыми ‎приёмами‏ ‎—‏ ‎команды‏ ‎всё ‎так‏ ‎же ‎безлики,‏ ‎тренерский ‎штаб‏ ‎всё‏ ‎так ‎же‏ ‎малочисленен ‎(да, ‎одна ‎из ‎неизбежных‏ ‎условностей ‎фильмов‏ ‎о‏ ‎командных ‎видах ‎спорта‏ ‎— ‎малочисленность‏ ‎тренеров, ‎круг ‎которых ‎обычно‏ ‎замыкается‏ ‎на ‎главном‏ ‎тренере ‎и‏ ‎его ‎помощнике). ‎А, ‎возможно, ‎людям‏ ‎нужен‏ ‎был ‎другой‏ ‎Клаф ‎—‏ ‎победитель ‎двух ‎кубков ‎европейских ‎чемпионов‏ ‎со‏ ‎скромной‏ ‎командой ‎и‏ ‎конкурса ‎на‏ ‎выпивание ‎пива,‏ ‎сыплющего‏ ‎остротами ‎в‏ ‎духе ‎«люди ‎в ‎домино ‎играть‏ ‎не ‎умеют,‏ ‎а‏ ‎любят ‎порассуждать ‎о‏ ‎футбольной ‎тактике»,‏ ‎а ‎не ‎грустного ‎клоуна,‏ ‎которым‏ ‎порой ‎отдаёт‏ ‎образ, ‎созданный‏ ‎в ‎фильме.

Также ‎можно ‎выделить ‎психологические‏ ‎драмы‏ ‎под ‎видом‏ ‎спортивных ‎фильмов,‏ ‎исторические ‎анекдоты, ‎мелодрамы ‎и ‎производственные‏ ‎драмы‏ ‎(фильмы‏ ‎о ‎менеджерах,‏ ‎о ‎тяжёлых‏ ‎буднях ‎спортсменов‏ ‎(визуально‏ ‎интересный ‎«Борг/Макинрой»,‏ ‎например, ‎о ‎том, ‎как ‎грустно‏ ‎быть ‎звездой‏ ‎(или‏ ‎шведом ‎— ‎неясно),‏ ‎к ‎тому‏ ‎же ‎оказался ‎лишним ‎доказательством‏ ‎того,‏ ‎как ‎трудно‏ ‎сделать ‎хороший‏ ‎фильм ‎о ‎великом ‎противостоянии) ‎на‏ ‎спортивную‏ ‎тематику, ‎но,‏ ‎поскольку ‎невозможно‏ ‎объять ‎необъятное, ‎то ‎на ‎сегодня‏ ‎остановимся‏ ‎лишь‏ ‎на ‎наиболее‏ ‎типичных ‎представителях.‏ ‎А ‎в‏ ‎ближайшие‏ ‎дни ‎разберём‏ ‎несколько ‎из ‎этих ‎примеров ‎подробней.

Читать: 12+ мин
logo Буланенко

Концептуальные киномарафоны избавляют от сериального синдрома

«Сериалы ‎стали‏ ‎лучше ‎фильмов» ‎или ‎«теперь ‎настоящие‏ ‎истории ‎на‏ ‎стримингах»‏ ‎— ‎как ‎часто‏ ‎Вы ‎читали‏ ‎или ‎слышали ‎подобные ‎слова?‏ ‎Как‏ ‎минимум ‎с‏ ‎конца ‎нулевых‏ ‎при ‎рекламе ‎очередного ‎громкого ‎сериала‏ ‎начинаются‏ ‎разговоры ‎о‏ ‎том, ‎что‏ ‎«он ‎снят ‎как ‎кино». ‎И‏ ‎хотя‏ ‎сериалов-блокбастеров‏ ‎мы ‎ещё‏ ‎так ‎и‏ ‎не ‎увидели,‏ ‎технический‏ ‎уровень ‎их‏ ‎производства ‎вырос.

Рано ‎или ‎поздно, ‎может,‏ ‎и ‎выйдет‏ ‎(не‏ ‎очень ‎понятно ‎зачем,‏ ‎правда) ‎сериал‏ ‎с ‎уровнем ‎производства, ‎близким‏ ‎к‏ ‎«Форсажам», ‎«Властелину‏ ‎колец» ‎или‏ ‎«Барри ‎Линдону» ‎(Спилберг ‎как ‎раз‏ ‎грозится‏ ‎экранизировать ‎многосерийный‏ ‎фильм ‎о‏ ‎Наполеоне ‎по ‎сценарию ‎Кубрика) ‎—‏ ‎в‏ ‎конце‏ ‎концов, ‎освещение‏ ‎сейчас ‎становится‏ ‎всё ‎дешевле,‏ ‎доступнее‏ ‎и ‎мобильнее.‏ ‎Подвох ‎в ‎том, ‎что ‎если‏ ‎он ‎будет‏ ‎настоящим‏ ‎сериалом, ‎то ‎сможет‏ ‎повторить ‎только‏ ‎путь ‎кинофраншизы ‎про ‎круто‏ ‎сваренных‏ ‎ребят ‎на‏ ‎быстрых ‎машинах,‏ ‎поскольку ‎главный ‎художественный ‎и ‎даже‏ ‎нравственный‏ ‎изъян ‎любой‏ ‎бесконечной ‎истории‏ ‎— ‎в ‎отсутствии ‎замысла. ‎В‏ ‎том‏ ‎месте,‏ ‎где ‎у‏ ‎настоящего ‎драматического‏ ‎произведения ‎бьётся‏ ‎сердце‏ ‎и ‎горит‏ ‎огонь ‎смысла, ‎в ‎сериале ‎зияет‏ ‎огромная ‎дыра,‏ ‎из‏ ‎которой ‎уже ‎затухающим‏ ‎эхом ‎доносится‏ ‎«ещё!».

Длиться, ‎продолжаться, ‎тянуться ‎—‏ ‎вот‏ ‎единственное, ‎что‏ ‎движет ‎настоящим‏ ‎сериалом. ‎И ‎если ‎взять ‎именно‏ ‎это‏ ‎определение ‎за‏ ‎водораздел, ‎то,‏ ‎оглянувшись, ‎мы ‎легко ‎увидим, ‎что‏ ‎сериалов-блокбастеров‏ ‎вокруг‏ ‎нас ‎уже‏ ‎давно ‎с‏ ‎избытком. ‎Даже‏ ‎на‏ ‎редкий ‎фильм‏ ‎выделят ‎сейчас ‎большие ‎деньги, ‎если‏ ‎он ‎уже‏ ‎в‏ ‎своей ‎основе ‎не‏ ‎будет ‎носить‏ ‎раковой ‎опухоли ‎длись-идеи. ‎И,‏ ‎напротив,‏ ‎мини-сериал, ‎который‏ ‎ведёт ‎зрителя‏ ‎к ‎логичному ‎финалу, ‎будет ‎ближе‏ ‎к‏ ‎цельному ‎художественному‏ ‎высказыванию, ‎чем‏ ‎бесконечно ‎тянущийся ‎гобелен ‎кинофраншизы.

«Но ‎разве‏ ‎нет,‏ ‎—‏ ‎спросит ‎читатель,‏ ‎— ‎больших‏ ‎серьёзных ‎сериалов,‏ ‎в‏ ‎которых ‎есть‏ ‎над ‎чем ‎поразмыслить?» ‎Есть, ‎конечно,‏ ‎есть. ‎Вот‏ ‎только‏ ‎они ‎имеют ‎тот‏ ‎же ‎фамильный‏ ‎порок, ‎что ‎и ‎самая‏ ‎пошлая‏ ‎санта-барбара ‎—‏ ‎неожиданные ‎повороты‏ ‎ради ‎продолжения, ‎завлечения ‎и ‎удержания,‏ ‎бесконечное‏ ‎нагнетание ‎напряжения‏ ‎без ‎логического‏ ‎разрешения. ‎Отдельные ‎эпизоды ‎и ‎даже‏ ‎несколько‏ ‎серий‏ ‎могут ‎быть‏ ‎связными ‎и‏ ‎законченными, ‎но‏ ‎внезапно‏ ‎под ‎конец‏ ‎сезона ‎герой ‎сделает ‎что-то ‎прямо‏ ‎противоположное ‎характеру,‏ ‎что‏ ‎должно ‎завлечь ‎зрителя‏ ‎для ‎просмотра‏ ‎следующего, ‎но ‎в ‎самом‏ ‎его‏ ‎начале ‎персонаж‏ ‎или ‎откатится‏ ‎к ‎заводским ‎настройкам, ‎или ‎просто‏ ‎сменит‏ ‎амплуа ‎и‏ ‎будет ‎вести‏ ‎себя ‎так, ‎будто ‎всю ‎жизнь‏ ‎ему‏ ‎было‏ ‎свойственно ‎именно‏ ‎такое ‎поведение.

И,‏ ‎чтобы ‎не‏ ‎быть‏ ‎голословным, ‎хочется‏ ‎взять ‎для ‎примера ‎несколько ‎сериалов‏ ‎разного ‎жанра‏ ‎и‏ ‎формата ‎— ‎сериалов‏ ‎крепких ‎и‏ ‎даже ‎знаковых ‎(кажется, ‎какие-то‏ ‎из‏ ‎них ‎принято‏ ‎называть ‎«культовыми»,‏ ‎но ‎тут ‎я ‎не ‎специалист‏ ‎и‏ ‎утверждать ‎ничего‏ ‎не ‎буду).‏ ‎Каждый ‎из ‎них ‎вовлёк ‎меня‏ ‎достаточно‏ ‎сильно,‏ ‎чтобы ‎отсмотреть‏ ‎по ‎несколько‏ ‎десятков ‎серий,‏ ‎и‏ ‎после ‎каждого‏ ‎оставалось ‎чувство, ‎что ‎где-то ‎они‏ ‎сворачивали ‎не‏ ‎туда.

Начну,‏ ‎пожалуй, ‎со ‎своего‏ ‎любимого ‎«Коломбо».‏ ‎Это ‎классический ‎вертикальный ‎сериал,‏ ‎в‏ ‎котором ‎каждая‏ ‎серия ‎представляет‏ ‎из ‎себя ‎отдельную ‎полноценную ‎историю,‏ ‎тянущую‏ ‎на ‎полноценный‏ ‎фильм. ‎Главный‏ ‎недостаток ‎для ‎зрителя ‎постороннего ‎—‏ ‎отсутствие‏ ‎развития‏ ‎героя. ‎Правда,‏ ‎сильно ‎переоценивать‏ ‎этот ‎фактор‏ ‎не‏ ‎стоит: ‎главное,‏ ‎чем ‎цепляет ‎любой ‎сериал ‎—‏ ‎персонажи. ‎Зритель,‏ ‎может‏ ‎быть, ‎и ‎желает,‏ ‎чтобы ‎у‏ ‎его ‎любимцев ‎всё ‎сложилось,‏ ‎но‏ ‎вряд ‎ли‏ ‎он ‎будет‏ ‎рад, ‎если ‎они ‎начнут ‎изменять‏ ‎самим‏ ‎себе ‎и‏ ‎радикально ‎менять‏ ‎свой ‎характер.

«Коломбо» ‎начинался ‎трудно ‎—‏ ‎после‏ ‎пробной‏ ‎пилотной ‎серии‏ ‎прошло ‎пару‏ ‎лет, ‎прежде‏ ‎чем‏ ‎была ‎снята‏ ‎ещё ‎одна ‎пилотная ‎серия ‎(да,‏ ‎у ‎«Коломбо»‏ ‎2‏ ‎пилота ‎— ‎второй‏ ‎вышел ‎на‏ ‎ТВ ‎вместе ‎с ‎полноценным‏ ‎первым‏ ‎сезоном). ‎И‏ ‎даже ‎за‏ ‎этот ‎короткий ‎промежуток ‎времени ‎характер‏ ‎главного‏ ‎героя ‎успел‏ ‎претерпеть ‎некоторые‏ ‎изменения. ‎Пока ‎уговаривали ‎Фалька, ‎создатели‏ ‎добавили‏ ‎его‏ ‎персонажу ‎ещё‏ ‎несколько ‎черт‏ ‎(впервые ‎Коломбо‏ ‎мелькнул‏ ‎как ‎второстепенный‏ ‎персонаж ‎ещё ‎в ‎1960-м, ‎но,‏ ‎как ‎утверждают‏ ‎очевидцы,‏ ‎тогда ‎в ‎нём‏ ‎от ‎Коломбо‏ ‎были ‎только ‎плащ ‎да‏ ‎сигара),‏ ‎но ‎изначально,‏ ‎как ‎заверяли‏ ‎сами ‎Левинсон ‎и ‎Линк, ‎они‏ ‎опирались‏ ‎на ‎Порфирия‏ ‎Петровича ‎и‏ ‎отца ‎Брауна. ‎А, ‎как ‎могут‏ ‎помнить‏ ‎читатели‏ ‎«Преступления ‎и‏ ‎наказания», ‎следователь‏ ‎без ‎фамилии‏ ‎(кстати,‏ ‎у ‎лейтенанта‏ ‎Коломбо ‎не ‎будет ‎имени) ‎имел‏ ‎привычку ‎постоянно,‏ ‎мягко‏ ‎выражаясь, ‎сочинять ‎факты‏ ‎своей ‎биографии.‏ ‎Так ‎он ‎выдумал ‎однажды,‏ ‎что‏ ‎собирается ‎жениться‏ ‎— ‎и‏ ‎даже ‎начал ‎делать ‎необходимые ‎приготовления.‏ ‎И‏ ‎по ‎всем‏ ‎признакам ‎Коломбо‏ ‎тоже ‎долго ‎дурил ‎всем ‎голову,‏ ‎что‏ ‎у‏ ‎него ‎есть‏ ‎жена, ‎рассказывая‏ ‎про ‎неё‏ ‎противоречивые‏ ‎истории, ‎но‏ ‎в ‎какой-то ‎момент ‎создатели ‎решили‏ ‎расширить ‎и‏ ‎углубить‏ ‎характер ‎— ‎стали‏ ‎выдумываться ‎жизненные‏ ‎обстоятельства, ‎родственники ‎и ‎способности‏ ‎детектива-недотёпы‏ ‎(так, ‎например,‏ ‎оказалось, ‎что‏ ‎он ‎хорошо ‎умеет ‎играть ‎в‏ ‎какую-то‏ ‎американскую ‎разновидность‏ ‎бильярда ‎и‏ ‎гольф).

По ‎середине ‎истории ‎были ‎попытки‏ ‎даже‏ ‎расширить‏ ‎число ‎главных‏ ‎действующих ‎лиц‏ ‎— ‎Коломбо‏ ‎попытались‏ ‎дополнить ‎напарниками‏ ‎и ‎даже ‎снять ‎отдельный ‎сериал‏ ‎про ‎его‏ ‎(слишком‏ ‎уж ‎молодую) ‎жену.‏ ‎Ни ‎напарники,‏ ‎ни ‎жена ‎зрителю ‎оказались‏ ‎не‏ ‎интересны, ‎и‏ ‎создатели ‎сделали‏ ‎вид, ‎что ‎их ‎никогда ‎не‏ ‎было‏ ‎вовсе. ‎Но‏ ‎именно ‎история‏ ‎с ‎супругой ‎главного ‎героя ‎обнажает‏ ‎существенный‏ ‎изъян‏ ‎первоначальной ‎задумки‏ ‎— ‎несомненно,‏ ‎что ‎можно‏ ‎сшить‏ ‎одного ‎нового‏ ‎персонажа ‎из ‎нескольких ‎старых, ‎вот‏ ‎только ‎от‏ ‎«вдохновиться»‏ ‎до ‎«создать ‎цельный‏ ‎интересный ‎образ»‏ ‎— ‎пропасть. ‎И ‎пропасть‏ ‎эта‏ ‎заполнялась ‎главным‏ ‎образом ‎отыгрышем‏ ‎Фалька, ‎а ‎сам ‎характер ‎так‏ ‎и‏ ‎остался ‎неопределённым.‏ ‎Дело ‎в‏ ‎том, ‎что ‎отец ‎Браун ‎кроток‏ ‎и‏ ‎мудр,‏ ‎тогда ‎как‏ ‎Порфирий ‎Порфирьевич‏ ‎лукав, ‎как‏ ‎змея.‏ ‎Там, ‎где‏ ‎персонаж ‎Честертона ‎простоват, ‎персонаж ‎Достоевского‏ ‎— ‎изображает‏ ‎простоту.‏ ‎В ‎итоге ‎то,‏ ‎что ‎было‏ ‎загадкой ‎Коломбо, ‎на ‎самом‏ ‎деле‏ ‎оказалось ‎незавершенностью‏ ‎его ‎характера‏ ‎— ‎он ‎явно ‎часто ‎врёт,‏ ‎но‏ ‎порой ‎оказывается,‏ ‎что ‎что-то‏ ‎из ‎его ‎вранья ‎может ‎оказаться‏ ‎правдой.‏ ‎А‏ ‎может, ‎нет.

Тут‏ ‎стоит ‎подчеркнуть,‏ ‎что ‎без‏ ‎известной‏ ‎степени ‎принятия‏ ‎авторских ‎допущений ‎смотреть ‎«Коломбо» ‎как‏ ‎сериал ‎вообще‏ ‎вряд‏ ‎ли ‎будет ‎возможно.‏ ‎Он ‎несколько‏ ‎театрален, ‎выстроен ‎во ‎многом‏ ‎ради‏ ‎диалоговых ‎сцен‏ ‎и ‎столкновения‏ ‎героя ‎со ‎злодеем. ‎Будто ‎бы‏ ‎подчёркивая‏ ‎сценическую ‎природу‏ ‎зрелища, ‎иногда‏ ‎на ‎роли ‎разных ‎антагонистов ‎приглашались‏ ‎одни‏ ‎и‏ ‎те ‎же‏ ‎актёры ‎—‏ ‎если ‎зритель‏ ‎добровольно‏ ‎не ‎согласится,‏ ‎что ‎это ‎разные ‎люди, ‎то‏ ‎вряд ‎ли‏ ‎долго‏ ‎выдержит. ‎Другой ‎принимаемой‏ ‎по ‎умолчанию‏ ‎условностью ‎является ‎периодическая ‎смена‏ ‎жанров‏ ‎— ‎не‏ ‎все ‎сюжеты‏ ‎в ‎«Коломбо» ‎оригинальны, ‎некоторые ‎брались‏ ‎из‏ ‎разной ‎бульварной‏ ‎литературы, ‎включая‏ ‎даже ‎т. ‎н. ‎крутые ‎детективы.‏ ‎Нелепость‏ ‎Коломбо‏ ‎в ‎амплуа‏ ‎Марлоу ‎была‏ ‎слишком ‎очевидна,‏ ‎так‏ ‎что ‎и‏ ‎об ‎этом ‎предпочли ‎забыть ‎как‏ ‎о ‎несуществовавшем‏ ‎вовсе.

У‏ ‎«Всех ‎тяжких» ‎проблем‏ ‎с ‎проявлением‏ ‎внутренней ‎сути ‎персонажей ‎меньше‏ ‎(хотя‏ ‎мод ‎терминатора‏ ‎периодически ‎включается‏ ‎у ‎самых ‎разных ‎героев) ‎—‏ ‎наверное,‏ ‎потому ‎что‏ ‎раскрытие ‎характеров‏ ‎было ‎центральной ‎задумкой ‎всего ‎произведения.‏ ‎Учитель‏ ‎химии,‏ ‎надломленный ‎когда-то‏ ‎предательством ‎(на‏ ‎которое, ‎правда,‏ ‎нам‏ ‎лишь ‎намекают‏ ‎— ‎не ‎исключено, ‎что ‎это‏ ‎интерпретация ‎нарцисса)‏ ‎и‏ ‎собственной ‎гордыней, ‎расправляет‏ ‎плечи, ‎разрушая‏ ‎неудачно ‎подвернувшиеся ‎под ‎руку‏ ‎судьбы.‏ ‎И ‎хотя‏ ‎история ‎о‏ ‎человеке, ‎пытающемся ‎захватить ‎контроль ‎над‏ ‎своей‏ ‎судьбой ‎и‏ ‎жизнями ‎своих‏ ‎близких ‎(ценой ‎жизней ‎дальних), ‎мне‏ ‎не‏ ‎так‏ ‎чтобы ‎очень‏ ‎понравилась, ‎но‏ ‎я ‎хорошо‏ ‎помню‏ ‎всех ‎главных‏ ‎и ‎многих ‎второстепенных ‎персонажей ‎и‏ ‎спустя ‎десяток‏ ‎лет.‏ ‎Тогда ‎как ‎из‏ ‎сериала ‎типа‏ ‎«Прослушки» ‎в ‎памяти ‎не‏ ‎осталось‏ ‎ни ‎одного‏ ‎имени.

Зато ‎у‏ ‎«Тяжких» ‎есть ‎другие ‎проблемы ‎—‏ ‎типично‏ ‎сериальные, ‎—‏ ‎неожиданные ‎и‏ ‎не ‎ведущие ‎никуда ‎повороты ‎(да‏ ‎не‏ ‎убьют‏ ‎Уайта ‎в‏ ‎начале ‎сезона,‏ ‎так ‎что‏ ‎можете‏ ‎не ‎наставлять‏ ‎на ‎него ‎пушку) ‎и ‎длинные‏ ‎тянучки, ‎которые‏ ‎американцы‏ ‎называют ‎филлерами, ‎т.‏ ‎е. ‎наполнителями‏ ‎— ‎сюжетами ‎и ‎персонажами,‏ ‎которые‏ ‎буквально ‎должны‏ ‎заполнять ‎пустое‏ ‎пространство ‎сезонов, ‎на ‎которое ‎главных‏ ‎героев‏ ‎не ‎хватит.‏ ‎Занятно, ‎что‏ ‎у ‎персонажа, ‎выросшего ‎из ‎такого‏ ‎заполнителя‏ ‎в‏ ‎полноценного ‎второстепенного‏ ‎героя ‎(в‏ ‎т. ‎ч.‏ ‎«Звоните‏ ‎Солу»), ‎Майка‏ ‎Эрмантраута, ‎были ‎те ‎же ‎коломбовские‏ ‎проблемы ‎с‏ ‎противоречиями‏ ‎в ‎характере ‎—‏ ‎часть ‎его‏ ‎последующих ‎действий ‎и ‎раскрывающихся‏ ‎фактов‏ ‎биографии ‎не‏ ‎соответствовали ‎изначально‏ ‎заявленным, ‎потому ‎что ‎никакого ‎продолжения‏ ‎его‏ ‎линии ‎просто‏ ‎не ‎предусматривалось.

Могли‏ ‎ли ‎«Во ‎все ‎тяжкие» ‎вместиться‏ ‎в‏ ‎киноформат?‏ ‎Вряд ‎ли,‏ ‎но ‎сериальность‏ ‎сделала ‎своё‏ ‎дело,‏ ‎добавив ‎лишнего,‏ ‎затянув ‎развязки, ‎так ‎что ‎некоторые‏ ‎персонажи ‎выводились‏ ‎до‏ ‎срока ‎по ‎просьбе‏ ‎исполнителей. ‎На‏ ‎их ‎место ‎вводились ‎новые,‏ ‎но‏ ‎история ‎работала‏ ‎всё ‎хуже.‏ ‎Но ‎Гиллигану ‎удалось ‎завершить ‎повествование‏ ‎на‏ ‎высокой ‎ноте.‏ ‎А ‎вот‏ ‎создателям ‎«Лютера» ‎— ‎нет.

Этот ‎британский‏ ‎сериал‏ ‎уже‏ ‎не ‎столь‏ ‎популярен, ‎поэтому‏ ‎вкратце ‎расскажу‏ ‎—‏ ‎в ‎нём‏ ‎структура ‎с ‎раскрытием ‎дела ‎на‏ ‎одну ‎серию‏ ‎с‏ ‎заведомо ‎известным ‎преступником‏ ‎взята ‎по‏ ‎заявлению ‎самого ‎создателя ‎из‏ ‎«Коломбо»,‏ ‎но ‎при‏ ‎этом ‎есть‏ ‎сквозная ‎история ‎и ‎на ‎сезон.‏ ‎И‏ ‎вот ‎эта‏ ‎самая ‎связующая‏ ‎серии ‎нить ‎и ‎рвётся. ‎В‏ ‎первом‏ ‎сезоне‏ ‎мы ‎имеем‏ ‎законченную ‎историю‏ ‎о ‎том,‏ ‎как‏ ‎мелкие ‎грехи‏ ‎и ‎попустительство ‎злу ‎превращают ‎бывшего‏ ‎друга ‎в‏ ‎заклятого‏ ‎врага ‎— ‎за‏ ‎вычетом ‎пары‏ ‎дел/серий ‎это ‎можно ‎было‏ ‎бы‏ ‎уместить ‎в‏ ‎художественный ‎фильм.‏ ‎Но ‎линия ‎закончилась, ‎а ‎сериал-то‏ ‎длить‏ ‎надо. ‎И‏ ‎его ‎длят‏ ‎и ‎длят, ‎нарушая ‎все ‎возможные‏ ‎логические‏ ‎законы.‏ ‎Это ‎уже‏ ‎не ‎мелкие‏ ‎крючки ‎уровня‏ ‎«как‏ ‎выкрутится ‎наш‏ ‎герой ‎из ‎этой ‎ситуации? ‎узнаете‏ ‎в ‎следующей‏ ‎серии!».‏ ‎Это ‎большие ‎и‏ ‎жирные, ‎как‏ ‎тюлени, ‎повороты ‎«героев ‎ловят‏ ‎с‏ ‎поличным ‎за‏ ‎особо ‎тяжким,‏ ‎но ‎это ‎не ‎мешает ‎им‏ ‎и‏ ‎дальше ‎работать‏ ‎в ‎полиции».

Отдельно‏ ‎замечу, ‎что ‎линия ‎с ‎рациональной‏ ‎маньячкой‏ ‎в‏ ‎исполнении ‎Рут‏ ‎Уилсон ‎не‏ ‎ведёт ‎никуда‏ ‎и‏ ‎в ‎дальнейшем‏ ‎становится ‎самоходным ‎деус ‎экс ‎махина.

В‏ ‎общем, ‎сезоны,‏ ‎начиная‏ ‎со ‎второго, ‎начисто‏ ‎убиты ‎сериальностью,‏ ‎хотя ‎оригинальные ‎дела ‎и‏ ‎яркие‏ ‎характеры ‎ещё‏ ‎порой ‎и‏ ‎встречаются, ‎но ‎следить ‎за ‎этим‏ ‎как‏ ‎за ‎чем-то‏ ‎цельным ‎—‏ ‎невозможно ‎без ‎слёз, ‎поскольку ‎каждая‏ ‎новая‏ ‎сюжетная‏ ‎линия ‎«Лютера»‏ ‎превращается ‎просто‏ ‎в ‎ещё‏ ‎один‏ ‎слой ‎луковицы.

Ну‏ ‎и ‎закончить ‎нашу ‎короткую ‎экскурсию‏ ‎по ‎сериалам‏ ‎хотелось‏ ‎бы ‎на ‎весёлой‏ ‎ноте, ‎поэтому‏ ‎для ‎примера ‎возьму ‎«Интернов».‏ ‎Типичная‏ ‎комедия ‎положений,‏ ‎которая ‎могла‏ ‎порадовать ‎яркой ‎(частенько ‎утрированной, ‎но‏ ‎для‏ ‎жанра ‎—‏ ‎это ‎норма)‏ ‎актёрской ‎игрой ‎и ‎местами ‎удачными‏ ‎шутками,‏ ‎стала‏ ‎портиться ‎не‏ ‎из-за ‎падения‏ ‎уровня ‎юмора,‏ ‎а‏ ‎из-за ‎сериальности‏ ‎(да, ‎в ‎поздних ‎сезонах ‎будет‏ ‎и ‎сортирный‏ ‎юмор,‏ ‎и ‎актёрская ‎усталость‏ ‎и ‎прочие‏ ‎прелести ‎затянувшегося ‎проекта, ‎но‏ ‎портиться‏ ‎«Интерны» ‎начали‏ ‎до ‎того).‏ ‎Где-то ‎с ‎третьего ‎сезона ‎(тут‏ ‎могу‏ ‎ошибаться, ‎поскольку‏ ‎давно ‎смотрел)‏ ‎персонажам ‎стали ‎добавлять ‎глубины, ‎жизненности‏ ‎и‏ ‎прочей‏ ‎совершенно ‎ненужной‏ ‎в ‎двумерном‏ ‎жанре ‎психологичности.‏ ‎Нет‏ ‎проще ‎способа‏ ‎убить ‎мольеровскую ‎комедию, ‎чем ‎подбросить‏ ‎персонажам ‎нотки‏ ‎рефлексии‏ ‎и ‎противоречивости ‎характеров.

Завершив‏ ‎наш ‎краткий‏ ‎обзор ‎примеров, ‎перейдём ‎к‏ ‎ещё‏ ‎более ‎куцым‏ ‎рассуждениям: ‎а‏ ‎как ‎же ‎быть ‎создателям? ‎Как‏ ‎сочинять‏ ‎длинную ‎историю,‏ ‎чтобы ‎она‏ ‎была ‎хоть ‎сколь-нибудь ‎цельной ‎и‏ ‎связной?‏ ‎И‏ ‎что ‎делать‏ ‎зрителю?

Думаю, ‎из‏ ‎приведённых ‎выше‏ ‎примеров‏ ‎можно ‎сделать‏ ‎некоторые ‎выводы ‎о ‎том, ‎как‏ ‎правильно ‎запрячь‏ ‎сериальную‏ ‎телегу. ‎Во-первых, ‎характер‏ ‎главного ‎героя‏ ‎должен ‎быть ‎определён ‎—‏ ‎недоработанность‏ ‎личностных ‎характеристик‏ ‎персонажа ‎можно‏ ‎выдавать ‎за ‎загадочность ‎в ‎короткой‏ ‎форме,‏ ‎но ‎не‏ ‎длинной. ‎Сериал‏ ‎рассыпется, ‎если ‎разные ‎черты ‎главного‏ ‎героя‏ ‎подогнаны‏ ‎недостаточно ‎плотно.

Во-вторых,‏ ‎сквозные ‎линии‏ ‎должны ‎быть‏ ‎продуманы‏ ‎заранее ‎—‏ ‎нельзя ‎интриговать ‎зрителя ‎пустой ‎загадкой‏ ‎в ‎сюжете,‏ ‎которая‏ ‎или ‎не ‎имеет‏ ‎разгадки, ‎или‏ ‎никак ‎не ‎раскрывает ‎характер.‏ ‎То‏ ‎есть, ‎конечно,‏ ‎можно, ‎но‏ ‎только ‎это ‎уже ‎маркетинг ‎в‏ ‎чистом‏ ‎виде, ‎даже‏ ‎не ‎стремящийся‏ ‎создать ‎что-то ‎кроме ‎завлечения. ‎Говорят,‏ ‎что‏ ‎фанаты‏ ‎сериала ‎«Остаться‏ ‎в ‎живых»‏ ‎до ‎сих‏ ‎пор‏ ‎нервно ‎вздрагивают,‏ ‎когда ‎вспоминают, ‎к ‎чему ‎привели‏ ‎многочисленные ‎сюжетные‏ ‎линии.

В-третьих,‏ ‎жанры ‎всё-таки ‎работают,‏ ‎а ‎смешения‏ ‎— ‎скорее ‎нет. ‎Да,‏ ‎Гамлет‏ ‎и ‎тот‏ ‎же ‎Порфирий‏ ‎Петрович ‎периодически ‎шутят, ‎но ‎вряд‏ ‎ли‏ ‎кто-то ‎всерьёз‏ ‎будет ‎говорить,‏ ‎что ‎они ‎существуют ‎не ‎в‏ ‎рамках‏ ‎жанра.‏ ‎Нужно ‎обладать‏ ‎недюжинным ‎талантом‏ ‎и ‎потратить‏ ‎достаточно‏ ‎много ‎времени,‏ ‎чтобы ‎умело ‎смешать ‎жанры, ‎создав‏ ‎в ‎итоге‏ ‎что-то‏ ‎новое. ‎И ‎даже‏ ‎в ‎этом‏ ‎случае ‎будет ‎необходимо ‎соблюдать‏ ‎конвенцию‏ ‎со ‎зрителем,‏ ‎чтобы ‎он‏ ‎получал ‎то, ‎на ‎что ‎подписывался.

Избавлением‏ ‎же‏ ‎для ‎зрителя‏ ‎я ‎вижу‏ ‎концептуальность ‎просмотра. ‎Главным ‎же ‎недостатком‏ ‎всех‏ ‎списков‏ ‎лучших ‎фильмов‏ ‎и ‎рекомендаций‏ ‎известных ‎личностей‏ ‎и‏ ‎ответственных ‎учреждений‏ ‎является ‎их ‎бессистемность. ‎На ‎фоне‏ ‎их ‎сериальный‏ ‎марафон‏ ‎выглядит ‎куда ‎более‏ ‎простым ‎и‏ ‎увлекательным ‎маршрутом. ‎Вы ‎быстрее‏ ‎свернёте‏ ‎с ‎пути‏ ‎«обязательных ‎к‏ ‎просмотру» ‎фильмов ‎по ‎ВГИКу ‎или‏ ‎Тарантино,‏ ‎поскольку ‎он‏ ‎петляет, ‎многократно‏ ‎пересекает ‎сам ‎себя, ‎а ‎порой‏ ‎его‏ ‎и‏ ‎вовсе ‎нет,‏ ‎поскольку ‎фильмы‏ ‎эти ‎ничего‏ ‎не‏ ‎связывает.

Человеку ‎же‏ ‎нужна ‎последовательность ‎и ‎осмысленность, ‎и‏ ‎лучшим ‎средством‏ ‎от‏ ‎запойного ‎сериализма ‎будет‏ ‎выступать ‎киномарафон‏ ‎на ‎выбранную ‎тематику. ‎Опытным‏ ‎путём‏ ‎я ‎пришёл‏ ‎к ‎просмотру‏ ‎фильмов ‎отдельных ‎режиссёров, ‎но ‎можно‏ ‎пробовать‏ ‎выделять ‎и‏ ‎какую-либо ‎тему:‏ ‎скажем, ‎на ‎этой ‎неделе ‎мы‏ ‎разберем‏ ‎театр‏ ‎в ‎кино — несколько‏ ‎разных ‎подходов‏ ‎к ‎экранизации‏ ‎драматургических‏ ‎произведений ‎на‏ ‎конкретных ‎примерах. ‎А ‎вот ‎от‏ ‎подобного ‎же‏ ‎изучения‏ ‎актёрских ‎кинокарьер ‎рекомендую‏ ‎воздержаться ‎—‏ ‎во ‎избежание ‎разочарования.

Так ‎что‏ ‎давайте‏ ‎вместе ‎отправимся‏ ‎в ‎это‏ ‎приключение ‎по ‎миру ‎кино.

Подарить подписку

Будет создан код, который позволит адресату получить бесплатный для него доступ на определённый уровень подписки.

Оплата за этого пользователя будет списываться с вашей карты вплоть до отмены подписки. Код может быть показан на экране или отправлен по почте вместе с инструкцией.

Будет создан код, который позволит адресату получить сумму на баланс.

Разово будет списана указанная сумма и зачислена на баланс пользователя, воспользовавшегося данным промокодом.

Добавить карту
0/2048