logo
2
читателя
Историк Александр Свистунов  Здесь я публикую свои статьи на историческую тематику, которые не выкладываю в публичный доступ. Любишь историю? Подпишись!
О проекте Просмотр Уровни подписки Фильтры Статистика Обновления проекта Контакты Поделиться Метки
Все проекты
О проекте
Привет! Меня зовут Александр, я историк, переводчик и научный редактор. 
Не вижу смысла долго перечислять все, над чем работал - при желании вы без труда это нагуглите. Написал чертову тучу статей, перевел и отредактировал несколько научных книг, среди прочего был научным редактором русскоязычного издания "Новой Кембриджской истории Средних веков".
Мне нравится делать историю максимально доступной и популярной, и сейчас я как раз занят тем, что делюсь своими знаниями с вами. 
Если вам нравится то, что я делаю - вы можете поддержать меня рублем. 
Публикации, доступные бесплатно
Уровни подписки
Единоразовый платёж

Просто отблагодарить автора за труд

Помочь проекту
Рыцарь 250₽ месяц 2 700₽ год
(-10%)
При подписке на год для вас действует 10% скидка. 10% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Историк Александр Свистунов

Базовый уровень подписки

Оформить подписку
Посвященный 500₽ месяц 5 400₽ год
(-10%)
При подписке на год для вас действует 10% скидка. 10% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Историк Александр Свистунов

Я хочу узнавать новое раньше остальных!

Оформить подписку
Герцог 600₽ месяц 6 120₽ год
(-15%)
При подписке на год для вас действует 15% скидка. 15% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Историк Александр Свистунов

Ваш род едва-ли уступит знатностью королевской фамилии. Вы - один из столпов королевства, и одним своим появлением на поле боя способны переломить ситуацию. 

Оформить подписку
Алчущий знаний 700₽ месяц 7 140₽ год
(-15%)
При подписке на год для вас действует 15% скидка. 15% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Историк Александр Свистунов

Я не жалею денег на образование!

Оформить подписку
Меценат 1 000₽ месяц 10 200₽ год
(-15%)
При подписке на год для вас действует 15% скидка. 15% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Историк Александр Свистунов

Вы помогаете в популяризации исторической науки.

Оформить подписку
Благодетель 5 000₽ месяц 51 000₽ год
(-15%)
При подписке на год для вас действует 15% скидка. 15% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Историк Александр Свистунов

Яхонтовый вы мой! Проходите, располагайтесь, не угодно ли чаю?

Оформить подписку
Фильтры
Статистика
2 подписчика
Обновления проекта
Поделиться
Метки
Читать: 23+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Баллада о Дракуле: Колосажатель

Влад ‎III‏ ‎Дракула, ‎потомок ‎княжеской ‎династии ‎Басарабов,‏ ‎основавшей ‎Валашское‏ ‎государство‏ ‎в ‎1291–1292 ‎годах,‏ ‎родился ‎в‏ ‎Трансильвании, ‎в ‎то ‎время‏ ‎принадлежавшей‏ ‎Венгерскому ‎королевству.‏ ‎Его ‎отец,‏ ‎Влад ‎II, ‎находился ‎в ‎изгнании‏ ‎и‏ ‎какое-то ‎время‏ ‎не ‎мог‏ ‎вернуться ‎домой. ‎Детство ‎Влада ‎прошло‏ ‎в‏ ‎Валахии,‏ ‎где ‎его‏ ‎отец ‎с‏ ‎перерывами ‎правил‏ ‎с‏ ‎1436 ‎по‏ ‎1447 ‎год. ‎Затем ‎юного ‎Влада‏ ‎отправили ‎в‏ ‎качестве‏ ‎заложника ‎ко ‎двору‏ ‎османского ‎султана‏ ‎Мурада ‎II, ‎где ‎он‏ ‎провел‏ ‎четыре ‎года.‏ ‎В ‎1448‏ ‎году ‎Влад ‎ненадолго, ‎всего ‎на‏ ‎месяц,‏ ‎занял ‎валашский‏ ‎престол, ‎после‏ ‎чего ‎жил ‎в ‎изгнании ‎в‏ ‎Молдавии‏ ‎и‏ ‎Венгрии. ‎В‏ ‎1456 ‎году‏ ‎в ‎результате‏ ‎государственного‏ ‎переворота ‎он‏ ‎вернул ‎себе ‎трон ‎и ‎правил‏ ‎шесть ‎лет.‏ ‎Его‏ ‎современник, ‎Никколо ‎де‏ ‎Модрусса, ‎описывал‏ ‎Влада ‎так:

«Он ‎не ‎был‏ ‎высоким,‏ ‎но ‎был‏ ‎сильным ‎и‏ ‎энергичным, ‎с ‎видом ‎свирепым ‎и‏ ‎жестоким.‏ ‎У ‎него‏ ‎был ‎большой‏ ‎орлиный ‎нос, ‎широкие ‎ноздри ‎и‏ ‎тонкая,‏ ‎слегка‏ ‎красноватая ‎кожа.‏ ‎Очень ‎длинные‏ ‎ресницы ‎обрамляли‏ ‎широко‏ ‎открытые, ‎я‏ ‎бы ‎сказал, ‎угрожающие ‎зеленые ‎глаза,‏ ‎под ‎густыми‏ ‎черными‏ ‎бровями. ‎Лицо ‎и‏ ‎подбородок ‎были‏ ‎выбриты, ‎за ‎исключением ‎усов.‏ ‎Выступающие‏ ‎виски ‎делали‏ ‎его ‎голову‏ ‎массивной. ‎Бычья ‎шея ‎соединяла ‎голову‏ ‎с‏ ‎широкими ‎плечами,‏ ‎на ‎которые‏ ‎падали ‎черные ‎кудрявые ‎волосы».

Дедом ‎Влада‏ ‎был‏ ‎Мирча‏ ‎Старый ‎—‏ ‎тот ‎самый,‏ ‎который ‎строил‏ ‎пограничные‏ ‎крепости, ‎расплачиваясь‏ ‎за ‎них ‎солью, ‎и ‎при‏ ‎котором ‎Валахия‏ ‎достигла‏ ‎пика ‎богатства ‎и‏ ‎влияния. ‎Увы,‏ ‎после ‎его ‎смерти ‎все‏ ‎это‏ ‎было ‎довольно‏ ‎быстро ‎потеряно.‏ ‎Отцом ‎же ‎был ‎воевода ‎Влад‏ ‎II‏ ‎Дракул ‎(без‏ ‎«а» ‎на‏ ‎конце). ‎Вообще, ‎на ‎прозвище ‎надо‏ ‎остановиться‏ ‎чуть‏ ‎подробнее. ‎На‏ ‎русский ‎слово‏ ‎«дракул» ‎можно‏ ‎перевести‏ ‎как ‎«дракон»‏ ‎и ‎даже ‎«черт», ‎«дьявол». ‎Есть‏ ‎версия, ‎что‏ ‎Влад‏ ‎II ‎удостоился ‎такого‏ ‎прозвища ‎за‏ ‎то, ‎что ‎был ‎членом‏ ‎рыцарского‏ ‎ордена ‎Дракона,‏ ‎основанного ‎в‏ ‎1408 ‎году ‎венгерским ‎королем ‎для‏ ‎борьбы‏ ‎с ‎турками.‏ ‎Впрочем, ‎есть‏ ‎вероятность, ‎что ‎прозвище ‎Дракул ‎ему‏ ‎могли‏ ‎дать‏ ‎враги, ‎якобы‏ ‎подчеркивая ‎так‏ ‎его ‎жестокость.‏ ‎Что‏ ‎касается ‎прозвища‏ ‎Дракула, ‎с ‎«а» ‎на ‎конце,‏ ‎то ‎оно‏ ‎означает‏ ‎«сын ‎дракона», ‎«драконович»,‏ ‎что ‎было‏ ‎логично ‎в ‎случае ‎Влада‏ ‎III.

Из‏ ‎первых ‎двадцати‏ ‎пяти ‎лет‏ ‎жизни ‎Влад ‎порядка ‎семнадцати ‎лет‏ ‎провел‏ ‎в ‎изгнании,‏ ‎и, ‎само‏ ‎собой, ‎за ‎эти ‎годы ‎неоднократно‏ ‎размышлял‏ ‎о‏ ‎природе ‎власти.‏ ‎Он ‎пришел‏ ‎к ‎выводу,‏ ‎что‏ ‎лучший ‎способ‏ ‎правления ‎— ‎это ‎способ ‎турецкого‏ ‎султана. ‎В‏ ‎данном‏ ‎случае ‎речь ‎шла‏ ‎о ‎Мехмеде‏ ‎II, ‎завоевателе ‎Константинополя, ‎абсолютном‏ ‎владыке‏ ‎своих ‎подданных.‏ ‎Подданные ‎были‏ ‎его ‎рабами, ‎и ‎над ‎ними‏ ‎он‏ ‎имел ‎право‏ ‎жизни ‎и‏ ‎смерти. ‎Никакой ‎тебе ‎мятежной ‎аристократии,‏ ‎как‏ ‎в‏ ‎Валахии ‎и‏ ‎Венгрии ‎того‏ ‎времени! ‎Понравилась‏ ‎молодому‏ ‎князю ‎и‏ ‎меритократия ‎османских ‎институтов, ‎которые ‎принимали‏ ‎людей ‎разного‏ ‎происхождения‏ ‎и ‎позволяли, ‎например,‏ ‎сыну ‎простого‏ ‎муэдзина ‎или ‎горшечника ‎стать‏ ‎пашой.‏ ‎Он ‎попытался‏ ‎применить ‎этот‏ ‎стиль ‎правления ‎в ‎своей ‎маленькой‏ ‎стране.‏ ‎Чтобы ‎произвести‏ ‎лучшее ‎впечатление,‏ ‎он ‎выбрал ‎турецкую ‎одежду ‎—‏ ‎кафтан,‏ ‎расшитый‏ ‎золотыми ‎нитями‏ ‎с ‎цветочными‏ ‎мотивами, ‎и‏ ‎шапку,‏ ‎отороченную ‎мехом,‏ ‎— ‎вместо ‎традиционного ‎костюма ‎западного‏ ‎образца, ‎который‏ ‎носили‏ ‎его ‎отец ‎и‏ ‎дед.

Но ‎на‏ ‎практике ‎это ‎обернулось ‎катастрофой‏ ‎и‏ ‎привело ‎к‏ ‎массовым ‎казням‏ ‎бояр, ‎в ‎том ‎числе ‎самых‏ ‎влиятельных.‏ ‎Подражая ‎османской‏ ‎модели ‎и‏ ‎в ‎экономической ‎сфере, ‎Влад ‎принял‏ ‎протекционистские‏ ‎меры‏ ‎в ‎пользу‏ ‎своих ‎подданных,‏ ‎торговцев ‎и‏ ‎ремесленников.‏ ‎Но ‎это‏ ‎привело ‎его ‎к ‎конфликту ‎с‏ ‎«саксонскими ‎патрициями»‏ ‎трансильванских‏ ‎городов ‎Брашов ‎(по-немецки‏ ‎Кронштадт) ‎и‏ ‎Сибиу ‎(Германштадт). ‎У ‎этих‏ ‎городов‏ ‎было ‎двойственное‏ ‎положение ‎—‏ ‎фактически ‎ими ‎владел ‎валашский ‎воевода,‏ ‎хотя‏ ‎принадлежали ‎они‏ ‎Венгерскому ‎королевству.‏ ‎Местная ‎немецкая ‎община ‎— ‎те‏ ‎самые‏ ‎«саксы»‏ ‎— ‎держала‏ ‎всю ‎тамошнюю‏ ‎торговлю ‎и‏ ‎совсем‏ ‎не ‎горела‏ ‎желанием ‎терять ‎прибыль ‎из-за ‎политических‏ ‎решений ‎Влада.‏ ‎Саксы‏ ‎были ‎очень ‎активны‏ ‎в ‎международной‏ ‎торговле ‎между ‎Востоком ‎и‏ ‎Центральной‏ ‎Европой ‎и‏ ‎до ‎сих‏ ‎пор ‎пользовались ‎огромными ‎привилегиями, ‎которые‏ ‎им‏ ‎еще ‎в‏ ‎1368 ‎году‏ ‎предоставил ‎валашский ‎воевода, ‎а ‎все‏ ‎последующие‏ ‎правители‏ ‎лишь ‎подтверждали‏ ‎их. ‎В‏ ‎число ‎«плюшек»‏ ‎входили:‏ ‎свободное ‎передвижение‏ ‎товаров ‎по ‎валашской ‎территории, ‎возможность‏ ‎покупать ‎и‏ ‎продавать‏ ‎с ‎освобождением ‎от‏ ‎налогов, ‎использование‏ ‎венгерской ‎валюты ‎(которая ‎часто‏ ‎девальвировалась‏ ‎для ‎оплаты‏ ‎этих ‎покупок)…‏ ‎словом, ‎исключительно ‎благоприятный ‎для ‎их‏ ‎интересов,‏ ‎но ‎пагубный‏ ‎для ‎Валахии‏ ‎режим. ‎Такова ‎была ‎цена, ‎которую‏ ‎вассальное‏ ‎государство‏ ‎должно ‎было‏ ‎платить ‎своему‏ ‎венгерскому ‎сюзерену.

Из‏ ‎страха‏ ‎перед ‎турками

Хотя‏ ‎Влад ‎был ‎вассалом ‎венгерского ‎короля,‏ ‎он ‎был‏ ‎вынужден‏ ‎платить ‎дань ‎туркам‏ ‎как ‎«залог‏ ‎мира», ‎проще ‎говоря, ‎подвергался‏ ‎вымогательству.‏ ‎Случай ‎Дракулы‏ ‎показателен ‎для‏ ‎геополитической ‎ситуации ‎его ‎страны: ‎6‏ ‎сентября‏ ‎1456 ‎года,‏ ‎через ‎несколько‏ ‎часов ‎после ‎своего ‎восшествия ‎на‏ ‎престол,‏ ‎Влад‏ ‎подписал ‎договор‏ ‎о ‎союзе‏ ‎с ‎венгерским‏ ‎королем‏ ‎и ‎саксами‏ ‎Брашова. ‎В ‎тексте ‎договора, ‎предварительно‏ ‎напомнив ‎о‏ ‎заслугах‏ ‎своего ‎деда ‎Мирчи‏ ‎и ‎его‏ ‎потомков ‎перед ‎венгерскими ‎королями‏ ‎и‏ ‎«священной ‎короной»‏ ‎в ‎защите‏ ‎веры, ‎Влад ‎заявляет ‎о ‎своем‏ ‎намерении‏ ‎следовать ‎их‏ ‎примеру. ‎Поэтому‏ ‎он ‎ставит ‎себя ‎под ‎защиту‏ ‎короля,‏ ‎«нашего‏ ‎милостивейшего ‎господина»,‏ ‎из ‎страха‏ ‎перед ‎турками‏ ‎(pro‏ ‎timore ‎turcorum)‏ ‎и ‎клянется ‎в ‎верности ‎посланникам‏ ‎трансильванских ‎торгашей.‏ ‎Текст‏ ‎клятвы ‎гласил, ‎что‏ ‎в ‎случае‏ ‎турецкой ‎угрозы ‎или ‎изгнания,‏ ‎навязанного‏ ‎внутренними ‎врагами,‏ ‎воевода ‎может‏ ‎пользоваться ‎правом ‎убежища ‎в ‎Венгрии‏ ‎и‏ ‎Трансильвании. ‎Со‏ ‎своей ‎стороны,‏ ‎Влад ‎обязался ‎защищать ‎саксов ‎от‏ ‎их‏ ‎врагов‏ ‎и ‎разрешил‏ ‎им ‎свободно‏ ‎передвигаться ‎со‏ ‎своими‏ ‎товарами ‎по‏ ‎Валахии ‎без ‎уплаты ‎каких-либо ‎налогов.

Но‏ ‎соглашение ‎было‏ ‎нарушено‏ ‎всего ‎через ‎четыре‏ ‎дня ‎после‏ ‎его ‎подписания. ‎10 ‎сентября‏ ‎в‏ ‎Тырговиште ‎прибыло‏ ‎посольство, ‎отправленное‏ ‎Мехмедом ‎II ‎Завоевателем, ‎с ‎требованием‏ ‎выплаты‏ ‎ежегодной ‎дани‏ ‎(десять ‎тысяч‏ ‎золотых ‎дукатов), ‎отправки ‎в ‎Константинополь‏ ‎сына‏ ‎воеводы‏ ‎в ‎качестве‏ ‎заложника, ‎и‏ ‎свободного ‎прохода‏ ‎через‏ ‎Карпатские ‎горы‏ ‎для ‎грабежа ‎Трансильвании ‎и ‎ее‏ ‎богатых ‎городов‏ ‎—‏ ‎тех ‎самых, ‎где‏ ‎заправляли ‎немецкие‏ ‎торгаши. ‎В ‎письме, ‎которое‏ ‎Влад‏ ‎отправил ‎в‏ ‎тот ‎же‏ ‎день ‎бюргерам ‎Брашова, ‎он ‎мрачно‏ ‎объявил,‏ ‎что ‎«настал‏ ‎час ‎и‏ ‎время, ‎которые ‎мы ‎предсказывали». ‎Он‏ ‎заявил,‏ ‎что,‏ ‎со ‎своей‏ ‎стороны, ‎ему‏ ‎было ‎легко‏ ‎заключить‏ ‎мир ‎и‏ ‎добиться ‎спокойствия ‎для ‎своей ‎страны,‏ ‎но ‎он‏ ‎не‏ ‎может ‎согласиться ‎служить‏ ‎сообщником ‎у‏ ‎османских ‎армий, ‎которые ‎направляются‏ ‎в‏ ‎Южную ‎и‏ ‎Центральную ‎Трансильванию.‏ ‎Чтобы ‎укрепить ‎свою ‎позицию, ‎он‏ ‎просил‏ ‎их ‎срочно‏ ‎прислать ‎«двести,‏ ‎сто ‎или ‎пятьдесят ‎отборных ‎воинов»,‏ ‎чтобы‏ ‎произвести‏ ‎впечатление ‎на‏ ‎турок. ‎Он‏ ‎пригрозит ‎им,‏ ‎сказав,‏ ‎что ‎на‏ ‎подходе ‎еще ‎больше ‎солдат. ‎Таким‏ ‎образом, ‎думал‏ ‎он,‏ ‎турки ‎«смягчатся» ‎и‏ ‎откажутся ‎от‏ ‎своих ‎претензий. ‎Князь ‎преподал‏ ‎им‏ ‎урок ‎политической‏ ‎стратегии:

«Вы ‎должны‏ ‎подумать ‎вот ‎о ‎чем: ‎когда‏ ‎человек‏ ‎или ‎князь‏ ‎силен ‎и‏ ‎могущественен, ‎он ‎может ‎делать ‎все,‏ ‎что‏ ‎ему‏ ‎заблагорассудится. ‎Но‏ ‎когда ‎он‏ ‎слаб, ‎придет‏ ‎кто-то‏ ‎сильнее ‎его‏ ‎и ‎сделает ‎с ‎ним ‎все,‏ ‎что ‎ему‏ ‎заблагорассудится».

Но‏ ‎ни ‎венгры, ‎ни‏ ‎саксы ‎не‏ ‎прислали ‎воинов ‎ему ‎в‏ ‎помощь,‏ ‎фактически ‎«кинув»‏ ‎Дракулу, ‎и‏ ‎Влад ‎был ‎вынужден ‎уплатить ‎дань,‏ ‎которую‏ ‎он ‎должен‏ ‎был ‎лично‏ ‎доставить ‎«Повелителю ‎мира». ‎Также ‎он‏ ‎должен‏ ‎был‏ ‎отправить ‎своего‏ ‎сына ‎в‏ ‎качестве ‎заложника‏ ‎ко‏ ‎двору ‎султана.‏ ‎Современный ‎турецкий ‎летописец ‎отметил, ‎что‏ ‎Дракула ‎«был‏ ‎обязан‏ ‎выполнять ‎тяжкие ‎повинности:‏ ‎каждый ‎год‏ ‎он ‎лично ‎являлся ‎с‏ ‎данью‏ ‎и ‎множеством‏ ‎подарков ‎и,‏ ‎поцеловав ‎„порог ‎счастья“ ‎(так ‎в‏ ‎Стамбуле‏ ‎называли ‎султанский‏ ‎двор), ‎возобновлял‏ ‎свои ‎полномочия». ‎Падишах ‎отправлял ‎его‏ ‎обратно‏ ‎в‏ ‎свою ‎страну‏ ‎«нагруженным ‎богатыми‏ ‎одеждами, ‎красным‏ ‎кафтаном,‏ ‎позолоченной ‎меховой‏ ‎шапкой ‎и ‎другими ‎императорскими ‎подарками»,‏ ‎— ‎свидетельствует‏ ‎османский‏ ‎автор ‎Турсун-бей. ‎По‏ ‎иронии ‎судьбы,‏ ‎история ‎повторялась, ‎напоминая ‎о‏ ‎тяготах,‏ ‎которые ‎перенес‏ ‎его ‎отец‏ ‎во ‎время ‎своего ‎двухлетнего ‎плена‏ ‎в‏ ‎Адрианополе ‎во‏ ‎времена ‎султана‏ ‎Мурада ‎II.

Такое ‎положение ‎дел ‎продолжалось‏ ‎два‏ ‎года.‏ ‎В ‎течение‏ ‎этого ‎времени‏ ‎Венгрия ‎и‏ ‎Трансильвания‏ ‎были ‎охвачены‏ ‎гражданской ‎войной ‎между ‎сторонниками ‎императора‏ ‎Фридриха ‎III‏ ‎Габсбурга‏ ‎и ‎Матьяша ‎Корвина‏ ‎— ‎сына‏ ‎знаменитого ‎Яноша ‎Хуньяди, ‎венгерского‏ ‎дворянина‏ ‎румынского ‎происхождения.‏ ‎В ‎итоге‏ ‎последний ‎взял ‎бразды ‎правления ‎в‏ ‎свои‏ ‎руки. ‎Тотчас‏ ‎же, ‎в‏ ‎1458 ‎году, ‎османская ‎армия ‎без‏ ‎предупреждения‏ ‎пересекла‏ ‎границу, ‎но‏ ‎Влад ‎атаковал‏ ‎ее, ‎разбил‏ ‎и‏ ‎обратил ‎в‏ ‎бегство. ‎С ‎этого ‎момента ‎он‏ ‎отказался ‎платить‏ ‎какую-либо‏ ‎дань ‎и ‎разорвал‏ ‎отношения ‎с‏ ‎османами. ‎Наконец, ‎он ‎навлек‏ ‎на‏ ‎себя ‎неприязнь‏ ‎молдавского ‎князя,‏ ‎своего ‎бывшего ‎протеже, ‎из-за ‎города‏ ‎Килия,‏ ‎дунайского ‎порта,‏ ‎которым ‎владели‏ ‎обе ‎стороны.

Против ‎воров, ‎монахов ‎и‏ ‎нищих

В‏ ‎вопросах‏ ‎внутренней ‎политики‏ ‎Влад ‎стремился‏ ‎нравственно ‎оздоровить‏ ‎общество‏ ‎и ‎безжалостно‏ ‎карать ‎воров, ‎нищих, ‎католических ‎монахов,‏ ‎цыган ‎—‏ ‎и‏ ‎всех, ‎кто ‎нарушал‏ ‎законы. ‎Он‏ ‎использовал ‎метод ‎публичной ‎казни,‏ ‎сажание‏ ‎на ‎кол,‏ ‎который ‎сделал‏ ‎его ‎знаменитым ‎среди ‎современников. ‎Влад‏ ‎стремился‏ ‎искоренить ‎воровство‏ ‎и ‎насилие.‏ ‎Об ‎этом ‎рассказывает ‎русский ‎автор‏ ‎XV‏ ‎века‏ ‎Федор ‎Васильевич‏ ‎Курицын ‎(в‏ ‎своем ‎произведении‏ ‎«Сказание‏ ‎о ‎Дракуле‏ ‎воеводе»), ‎чьи ‎показания ‎подтверждаются ‎несколькими‏ ‎немецкими ‎и‏ ‎латинскими‏ ‎источниками:

«И ‎так ‎ненавидел‏ ‎Дракула ‎зло‏ ‎в ‎своей ‎земле, ‎что,‏ ‎если‏ ‎кто ‎совершит‏ ‎какое-либо ‎преступление,‏ ‎украдет, ‎или ‎ограбит, ‎или ‎обманет,‏ ‎или‏ ‎обидит, ‎не‏ ‎избегнуть ‎тому‏ ‎смерти. ‎Будь ‎он ‎знатным ‎вельможей,‏ ‎или‏ ‎священником,‏ ‎или ‎монахом,‏ ‎или ‎простым‏ ‎человеком, ‎пусть‏ ‎бы‏ ‎он ‎владел‏ ‎несметными ‎богатствами, ‎все ‎равно ‎не‏ ‎мог ‎откупиться‏ ‎он‏ ‎от ‎смерти, ‎так‏ ‎грозен ‎был‏ ‎Дракула.

Был ‎в ‎земле ‎его‏ ‎источник‏ ‎и ‎колодец,‏ ‎и ‎сходились‏ ‎к ‎тому ‎колодцу ‎и ‎источнику‏ ‎со‏ ‎всех ‎сторон‏ ‎дороги, ‎и‏ ‎множество ‎людей ‎приходило ‎пить ‎воду‏ ‎из‏ ‎того‏ ‎колодца ‎и‏ ‎родника, ‎ибо‏ ‎была ‎она‏ ‎холодна‏ ‎и ‎приятна‏ ‎на ‎вкус. ‎Дракула ‎же ‎возле‏ ‎того ‎колодца,‏ ‎хотя‏ ‎был ‎он ‎в‏ ‎безлюдном ‎месте,‏ ‎поставил ‎большую ‎золотую ‎чару‏ ‎дивной‏ ‎красоты, ‎чтобы‏ ‎всякий, ‎кто‏ ‎захочет ‎пить, ‎пил ‎из ‎той‏ ‎чары‏ ‎и ‎ставил‏ ‎ее ‎на‏ ‎место, ‎и ‎сколько ‎времени ‎прошло‏ ‎—‏ ‎никто‏ ‎не ‎посмел‏ ‎украсть ‎ту‏ ‎чару».

Посмотрим ‎теперь,‏ ‎как‏ ‎он ‎обращался‏ ‎с ‎бедными ‎и ‎нищими. ‎Об‏ ‎этом ‎рассказывают‏ ‎многочисленные‏ ‎источники, ‎например, ‎все‏ ‎то ‎же‏ ‎«Сказание»:

«Однажды ‎объявил ‎Дракула ‎по‏ ‎всей‏ ‎земле ‎своей:‏ ‎пусть ‎придут‏ ‎к ‎нему ‎все, ‎кто ‎стар,‏ ‎или‏ ‎немощен, ‎или‏ ‎болен ‎чем,‏ ‎или ‎беден. ‎И ‎собралось ‎к‏ ‎нему‏ ‎бесчисленное‏ ‎множество ‎нищих‏ ‎и ‎бродяг,‏ ‎ожидая ‎от‏ ‎него‏ ‎щедрой ‎милостыни.‏ ‎Он ‎же ‎велел ‎собрать ‎их‏ ‎всех ‎в‏ ‎построенном‏ ‎для ‎того ‎хороме‏ ‎и ‎велел‏ ‎принести ‎им ‎вдоволь ‎еды‏ ‎и‏ ‎вина; ‎они‏ ‎же ‎пировали‏ ‎и ‎веселились. ‎Дракула ‎же ‎сам‏ ‎к‏ ‎ним ‎пришел‏ ‎и ‎спросил:‏ ‎„Чего ‎еще ‎хотите?“ ‎Они ‎же‏ ‎все‏ ‎отвечали:‏ ‎„Это ‎ведомо‏ ‎Богу, ‎государь,‏ ‎и ‎тебе:‏ ‎на‏ ‎что ‎тебя‏ ‎Бог ‎наставит“. ‎Он ‎же ‎спросил‏ ‎их: ‎„Хотите‏ ‎ли,‏ ‎чтобы ‎сделал ‎я‏ ‎вас ‎счастливыми‏ ‎на ‎этом ‎свете, ‎и‏ ‎ни‏ ‎в ‎чем‏ ‎не ‎будете‏ ‎нуждаться?“ ‎Они ‎же, ‎ожидая ‎от‏ ‎него‏ ‎великих ‎благодеяний,‏ ‎закричали ‎разом:‏ ‎„Хотим, ‎государь!“ ‎А ‎Дракула ‎приказал‏ ‎запереть‏ ‎хором‏ ‎и ‎зажечь‏ ‎его, ‎и‏ ‎сгорели ‎все‏ ‎те‏ ‎люди. ‎И‏ ‎сказал ‎Дракула ‎боярам ‎своим: ‎„Знайте,‏ ‎почему ‎я‏ ‎сделал‏ ‎так: ‎во-первых, ‎пусть‏ ‎не ‎докучают‏ ‎людям, ‎и ‎не ‎будет‏ ‎нищих‏ ‎в ‎моей‏ ‎земле, ‎а‏ ‎будут ‎все ‎богаты; ‎во-вторых, ‎я‏ ‎и‏ ‎их ‎самих‏ ‎освободил: ‎пусть‏ ‎не ‎страдает ‎никто ‎из ‎них‏ ‎на‏ ‎этом‏ ‎свете ‎от‏ ‎нищеты ‎или‏ ‎болезней“.

Мораль ‎этой‏ ‎истории‏ ‎заключается ‎в‏ ‎том, ‎что ‎Дракула ‎намеренно ‎исказил‏ ‎смысл ‎Священного‏ ‎Писания,‏ ‎которое ‎проповедует ‎милосердие‏ ‎к ‎бедным‏ ‎и ‎больным. ‎Вместо ‎того,‏ ‎чтобы‏ ‎подавать ‎милостыню,‏ ‎он ‎принес‏ ‎всех ‎нищих ‎в ‎жертву, ‎чтобы‏ ‎они‏ ‎скорее ‎попали‏ ‎в ‎рай‏ ‎и ‎избавились ‎от ‎своих ‎страданий.‏ ‎Очень‏ ‎мрачный‏ ‎троллинг ‎от‏ ‎Влада ‎III.

История‏ ‎с ‎нищими‏ ‎имела‏ ‎неожиданное ‎продолжение.‏ ‎Однажды ‎у ‎Дракулы ‎случился ‎религиозный‏ ‎диспут ‎с‏ ‎двумя‏ ‎заезжими ‎монахами-францисканцами ‎(католиками),‏ ‎в ‎ходе‏ ‎которой ‎речь ‎зашла ‎и‏ ‎о‏ ‎спорных ‎методах‏ ‎Влада ‎по‏ ‎облегчению ‎мирской ‎участи ‎собственных ‎подданных.‏ ‎Один-то‏ ‎монах ‎сразу‏ ‎понял, ‎с‏ ‎кем ‎имеет ‎дело, ‎и ‎похвалил‏ ‎Дракулу‏ ‎за‏ ‎мудрость ‎и‏ ‎милосердие. ‎А‏ ‎вот ‎второй‏ ‎обрушился‏ ‎на ‎воеводу‏ ‎с ‎критикой ‎— ‎дескать, ‎нельзя‏ ‎так, ‎грех‏ ‎великий‏ ‎и ‎тому ‎подобное.‏ ‎Дракула ‎внимательно‏ ‎выслушал ‎обоих, ‎после ‎чего‏ ‎первого‏ ‎наградил, ‎а‏ ‎второго ‎—‏ ‎который ‎его ‎критиковал ‎— ‎пересадил‏ ‎с‏ ‎мягкого ‎кресла‏ ‎на ‎кол.‏ ‎Вниз ‎головой. ‎И ‎это ‎тоже‏ ‎был‏ ‎своеобразный‏ ‎мрачный ‎троллинг‏ ‎от ‎Влада,‏ ‎потому ‎что‏ ‎Святой‏ ‎Андрей ‎некогда‏ ‎был ‎казнен ‎так ‎же ‎—‏ ‎дескать, ‎если‏ ‎ты‏ ‎такой ‎святоша, ‎то‏ ‎вот ‎тебе‏ ‎и ‎достойная ‎святого ‎казнь.‏ ‎Автор‏ ‎«Сказания» ‎предлагает‏ ‎другую ‎мотивацию‏ ‎поступку ‎Дракулы: ‎«Дракула ‎же, ‎призвав‏ ‎первого‏ ‎монаха, ‎сказал‏ ‎ему: ‎„Зачем‏ ‎же ‎ты ‎вышел ‎из ‎монастыря‏ ‎и‏ ‎из‏ ‎кельи ‎своей‏ ‎и ‎ходишь‏ ‎по ‎великим‏ ‎государям,‏ ‎раз ‎ничего‏ ‎не ‎смыслишь? ‎Сам ‎же ‎сказал,‏ ‎что ‎люди‏ ‎эти‏ ‎— ‎мученики, ‎вот‏ ‎я ‎и‏ ‎хочу ‎тебя ‎тоже ‎мучеником‏ ‎сделать,‏ ‎будешь ‎и‏ ‎ты ‎с‏ ‎ними ‎в ‎мучениках“.

Надо ‎сказать, ‎что‏ ‎Дракула‏ ‎вообще ‎был‏ ‎тот ‎еще‏ ‎тролль. ‎Вот, ‎например, ‎была ‎у‏ ‎него‏ ‎такая‏ ‎привычка: ‎если‏ ‎посол, ‎посланный‏ ‎султаном ‎или‏ ‎королем‏ ‎Венгрии, ‎приходил‏ ‎во ‎дворец ‎и ‎не ‎был‏ ‎одет ‎с‏ ‎достоинством‏ ‎и ‎стилем ‎или‏ ‎не ‎умел‏ ‎отвечать ‎на ‎его ‎коварные‏ ‎вопросы,‏ ‎он ‎сажал‏ ‎его ‎на‏ ‎кол ‎и ‎говорил: ‎«Я ‎не‏ ‎виноват‏ ‎в ‎твоей‏ ‎смерти, ‎а‏ ‎виноват ‎твой ‎государь ‎или ‎ты‏ ‎сам.‏ ‎Не‏ ‎говори ‎обо‏ ‎мне ‎плохо.‏ ‎Если ‎твой‏ ‎государь,‏ ‎зная, ‎что‏ ‎ты ‎малоумен, ‎послал ‎тебя ‎ко‏ ‎мне, ‎государю‏ ‎весьма‏ ‎мудрому, ‎то ‎значит,‏ ‎твой ‎господин‏ ‎тебя ‎убил. ‎А ‎если‏ ‎ты‏ ‎осмелился ‎прийти‏ ‎по ‎своей‏ ‎воле, ‎не ‎получив ‎наставлений, ‎то‏ ‎ты‏ ‎сам ‎себя‏ ‎убил». ‎И‏ ‎не ‎поспоришь. ‎Для ‎одного ‎из‏ ‎таких‏ ‎послов‏ ‎он ‎велел‏ ‎поставить ‎очень‏ ‎высокий, ‎весь‏ ‎позолоченный‏ ‎кол, ‎на‏ ‎который ‎и ‎посадил ‎его. ‎А‏ ‎государю ‎этого‏ ‎посла‏ ‎он ‎написал: ‎«Не‏ ‎посылай ‎больше‏ ‎в ‎качестве ‎посла ‎к‏ ‎мудрому‏ ‎государю ‎человека‏ ‎слабого ‎духом‏ ‎и ‎невежественного».

А ‎вот ‎преследование ‎Дракулой‏ ‎цыган‏ ‎выявило ‎конфликт‏ ‎юрисдикций. ‎Влад‏ ‎хотел ‎посадить ‎на ‎кол ‎цыгана,‏ ‎совершившего‏ ‎кражу.‏ ‎Его ‎община‏ ‎начала ‎протестовать,‏ ‎сославшись ‎на‏ ‎то,‏ ‎что, ‎согласно‏ ‎грамоте ‎императора ‎Сигизмунда ‎Люксембургского, ‎ее‏ ‎члены ‎могут‏ ‎быть‏ ‎судимы ‎только ‎старейшинами‏ ‎своего ‎клана.‏ ‎Лучше ‎бы ‎молчали ‎в‏ ‎тряпочку!‏ ‎В ‎итоге‏ ‎Дракула ‎приказал‏ ‎сварить ‎виновного ‎в ‎котле, ‎после‏ ‎чего‏ ‎заставил ‎цыган‏ ‎съесть ‎его‏ ‎и, ‎в ‎конце ‎концов, ‎посадил‏ ‎всех‏ ‎на‏ ‎кол ‎за‏ ‎людоедство. ‎Урок‏ ‎заключался ‎в‏ ‎том,‏ ‎что ‎великий‏ ‎государь ‎не ‎может ‎терпеть ‎в‏ ‎своей ‎стране‏ ‎чужих‏ ‎законов, ‎а ‎все‏ ‎должны ‎подчиняться‏ ‎законам ‎его ‎страны. ‎Готовый‏ ‎сюжет‏ ‎для ‎песни‏ ‎группы ‎«Король‏ ‎и ‎Шут».

Против ‎бояр

Но ‎главными ‎врагами‏ ‎Дракулы‏ ‎были ‎бояре.‏ ‎Эта ‎очень‏ ‎многочисленная ‎и ‎наследственная ‎олигархия ‎составляла‏ ‎замкнутую‏ ‎группу,‏ ‎внутри ‎которой‏ ‎постоянно ‎шла‏ ‎грызня ‎за‏ ‎богатство‏ ‎и ‎почести,‏ ‎так ‎что ‎ни ‎о ‎каком‏ ‎едином ‎дворянском‏ ‎сословии‏ ‎и ‎речи ‎не‏ ‎шло. ‎В‏ ‎глазах ‎Влада ‎они ‎были‏ ‎коварными‏ ‎интриганами, ‎смутьянами,‏ ‎жадными ‎и‏ ‎готовыми ‎предать ‎своего ‎князя ‎при‏ ‎первой‏ ‎же ‎возможности.‏ ‎В ‎общем-то,‏ ‎он ‎был ‎плюс-минус ‎прав. ‎Точно‏ ‎так‏ ‎же‏ ‎их ‎отцы‏ ‎и ‎деды‏ ‎поступали ‎с‏ ‎предками‏ ‎Влада ‎на‏ ‎престоле. ‎В ‎итоге ‎за ‎время‏ ‎своего ‎правления‏ ‎Дракула‏ ‎перебил ‎немало ‎собственных‏ ‎бояр, ‎а‏ ‎другие ‎искали ‎убежища ‎в‏ ‎Трансильвании‏ ‎или ‎Турции.‏ ‎А ‎сам‏ ‎он ‎окружил ‎себя ‎новыми ‎людьми‏ ‎из‏ ‎всех ‎слоев‏ ‎общества ‎(и‏ ‎даже ‎турками), ‎которым ‎он ‎раздал‏ ‎титулы‏ ‎и‏ ‎имущество, ‎конфискованное‏ ‎у ‎преступников.‏ ‎Бояр, ‎как‏ ‎представителей‏ ‎знати, ‎казнили‏ ‎отсечением ‎головы ‎— ‎Дракула ‎не‏ ‎стал ‎лишать‏ ‎их‏ ‎этой ‎последней ‎милости.‏ ‎Для ‎всех‏ ‎остальным ‎было ‎предусмотрено ‎посажение‏ ‎на‏ ‎кол ‎—‏ ‎любимая ‎казнь‏ ‎Влада, ‎которой ‎он ‎был ‎обязан‏ ‎своим‏ ‎вторым ‎прозвищем.‏ ‎Цепеш, ‎или‏ ‎Колосажатель.

Случай ‎избавиться ‎от ‎лидеров ‎боярской‏ ‎оппозиции‏ ‎представился‏ ‎во ‎время‏ ‎празднования ‎Пасхи‏ ‎1458 ‎года.‏ ‎Дракула‏ ‎пригласил ‎самых‏ ‎влиятельных ‎из ‎них ‎на ‎большой‏ ‎пир ‎в‏ ‎своем‏ ‎дворце ‎в ‎Тырговиште.‏ ‎Как ‎рассказывает‏ ‎Михаэль ‎Бехайм ‎(современник ‎событий,‏ ‎поэт‏ ‎и ‎трубадур),‏ ‎он ‎спросил‏ ‎их: ‎«Скольких ‎бывших ‎воевод ‎Валахии‏ ‎вы‏ ‎можете ‎вспомнить?».‏ ‎В ‎поэме‏ ‎говорится, ‎что ‎ответы ‎варьировались ‎от‏ ‎семи‏ ‎до‏ ‎тридцати, ‎что‏ ‎было ‎довольно‏ ‎расплывчато. ‎Речь‏ ‎шла‏ ‎не ‎о‏ ‎конкретных ‎людях ‎— ‎известно, ‎что‏ ‎с ‎1291‏ ‎по‏ ‎1456 ‎год ‎было‏ ‎всего ‎четырнадцать‏ ‎князей, ‎— ‎а ‎о‏ ‎количестве‏ ‎смен ‎правления,‏ ‎поскольку ‎некоторые‏ ‎из ‎них ‎правили ‎по ‎несколько‏ ‎раз‏ ‎с ‎перерывами.‏ ‎И ‎вот‏ ‎что ‎ответил ‎Дракула: ‎«Скажите ‎мне,‏ ‎почему‏ ‎в‏ ‎нашей ‎стране‏ ‎было ‎так‏ ‎много ‎воевод‏ ‎и‏ ‎государей? ‎Виноваты‏ ‎ваши ‎позорные ‎распри». ‎После ‎чего‏ ‎он ‎приказал‏ ‎посадить‏ ‎их ‎всех ‎на‏ ‎кол. ‎Это‏ ‎было ‎унизительное ‎наказание, ‎предназначенное‏ ‎для‏ ‎воров ‎и‏ ‎разбойников. ‎Тот‏ ‎же ‎источник ‎говорит ‎о ‎пятистах‏ ‎жертвах,‏ ‎что ‎невозможно,‏ ‎если ‎учесть‏ ‎размеры ‎банкетного ‎зала ‎дворца ‎—‏ ‎двенадцать‏ ‎на‏ ‎семь ‎метров.

Более‏ ‎поздний ‎румынский‏ ‎источник ‎утверждает,‏ ‎что‏ ‎Дракула ‎начал‏ ‎с ‎наказания ‎жителей ‎Тырговиште ‎после‏ ‎того, ‎как‏ ‎обнаружил,‏ ‎что ‎они ‎виновны‏ ‎в ‎убийстве‏ ‎его ‎старшего ‎брата, ‎которого‏ ‎похоронили‏ ‎заживо ‎в‏ ‎1447 ‎году.‏ ‎Когда ‎могилу ‎вскрыли, ‎то ‎обнаружили,‏ ‎что‏ ‎он ‎лежит‏ ‎лицом ‎вниз.‏ ‎Это ‎была ‎ужасная ‎смерть, ‎и,‏ ‎согласно‏ ‎поверьям‏ ‎местных ‎жителей,‏ ‎человек, ‎погребенный‏ ‎так, ‎после‏ ‎смерти‏ ‎обращался ‎в‏ ‎вампира. ‎Само ‎собой, ‎Дракула ‎тотчас‏ ‎же ‎распорядился‏ ‎перезахоронить‏ ‎брата ‎нормально ‎—‏ ‎как ‎того‏ ‎требовал ‎православный ‎обряд. ‎А‏ ‎уже‏ ‎после ‎этого‏ ‎принялся ‎вершить‏ ‎месть. ‎В ‎отместку ‎Влад ‎посадил‏ ‎на‏ ‎кол ‎городских‏ ‎старейшин, ‎допустивших‏ ‎такое, ‎а ‎их ‎молодых ‎сыновей‏ ‎отправил‏ ‎отбывать‏ ‎тяжелейшее ‎заключение‏ ‎в ‎крепости‏ ‎Поенари. ‎И‏ ‎«тяжелейшее»‏ ‎здесь ‎—‏ ‎не ‎фигура ‎речи. ‎Заключенным ‎было‏ ‎запрещено ‎менять‏ ‎одежду,‏ ‎которая ‎превратилась ‎в‏ ‎лохмотья, ‎пока‏ ‎они ‎не ‎остались ‎голыми.

Леоник‏ ‎Халкокондил,‏ ‎греческий ‎историк‏ ‎и ‎современник‏ ‎событий, ‎объяснил ‎политику ‎Дракулы ‎в‏ ‎отношении‏ ‎бояр ‎тонким‏ ‎политическим ‎замыслом.‏ ‎Он ‎сравнивал ‎события ‎в ‎Валахии‏ ‎с‏ ‎политикой‏ ‎султанов, ‎которые‏ ‎окружали ‎себя‏ ‎гвардией ‎янычар:

«Когда‏ ‎он‏ ‎пришел ‎к‏ ‎власти, ‎первым ‎делом ‎он ‎создал‏ ‎личную ‎гвардию,‏ ‎которая‏ ‎сопровождала ‎его ‎днем‏ ‎и ‎ночью.‏ ‎Затем ‎он ‎вызвал ‎к‏ ‎себе‏ ‎по ‎одному‏ ‎знатных ‎людей‏ ‎страны, ‎подозреваемых ‎в ‎причастности ‎к‏ ‎свержению‏ ‎предыдущих ‎князей.‏ ‎Он ‎посадил‏ ‎их ‎на ‎кол ‎вместе ‎с‏ ‎их‏ ‎детьми,‏ ‎женами ‎и‏ ‎слугами. ‎Эти‏ ‎события ‎приобрели‏ ‎такую‏ ‎известность, ‎что‏ ‎дошли ‎до ‎наших ‎ушей ‎[в‏ ‎Османской ‎империи].‏ ‎Мы‏ ‎узнали, ‎что ‎пришел‏ ‎человек, ‎который‏ ‎совершает ‎великую ‎резню ‎людей.‏ ‎Действительно,‏ ‎чтобы ‎утвердить‏ ‎свою ‎власть,‏ ‎он ‎за ‎короткое ‎время ‎убил,‏ ‎как‏ ‎говорят, ‎двадцать‏ ‎тысяч ‎мужчин,‏ ‎женщин ‎и ‎детей. ‎Окружив ‎себя‏ ‎доблестными‏ ‎воинами‏ ‎и ‎стражниками,‏ ‎он ‎осыпал‏ ‎их ‎богатством,‏ ‎отдав‏ ‎им ‎имущество‏ ‎и ‎владения ‎тех, ‎кого ‎он‏ ‎убил. ‎В‏ ‎результате‏ ‎за ‎очень ‎короткое‏ ‎время ‎Дада‏ ‎(то ‎есть ‎Валахия) ‎изменилась‏ ‎сверху‏ ‎донизу. ‎Общественные‏ ‎дела ‎претерпели‏ ‎настоящую ‎революцию ‎благодаря ‎этому ‎человеку».

Эти‏ ‎кровавые‏ ‎расправы ‎не‏ ‎искоренили ‎всю‏ ‎оппозицию ‎Дракуле, ‎поскольку ‎многие ‎бояре‏ ‎и‏ ‎так‏ ‎уже ‎находились‏ ‎в ‎изгнании‏ ‎в ‎Трансильвании.‏ ‎Саксонские‏ ‎города ‎отказывались‏ ‎выдавать ‎их. ‎В ‎1460 ‎году‏ ‎претендент ‎на‏ ‎престол‏ ‎по ‎имени ‎Дан,‏ ‎также ‎член‏ ‎династии ‎Басарабов, ‎попытал ‎счастья.‏ ‎Он‏ ‎вошел ‎в‏ ‎Валахию ‎во‏ ‎время ‎Пасхи. ‎Влад, ‎предупрежденный ‎своими‏ ‎шпионами,‏ ‎застал ‎врасплох‏ ‎небольшую ‎армию‏ ‎претендента ‎и ‎разбил ‎ее ‎наголову.‏ ‎Только‏ ‎семи‏ ‎людям ‎удалось‏ ‎спастись, ‎остальные‏ ‎пали ‎на‏ ‎поле‏ ‎боя ‎или‏ ‎были ‎взяты ‎в ‎плен ‎и‏ ‎посажены ‎на‏ ‎кол.‏ ‎Несчастный ‎Дан ‎был‏ ‎взят ‎живым.‏ ‎Влад ‎устроил ‎ему ‎торжественные‏ ‎и‏ ‎необычные ‎похороны.‏ ‎Рядом ‎с‏ ‎уже ‎вырытой ‎для ‎Дана ‎могилой‏ ‎в‏ ‎присутствии ‎последнего,‏ ‎еще ‎живого,‏ ‎отслужили ‎заупокойную. ‎После ‎чего ‎ему‏ ‎отрубили‏ ‎голову‏ ‎и ‎похоронили.

Существование‏ ‎других ‎претендентов,‏ ‎скрывавшихся ‎на‏ ‎юге‏ ‎Трансильвании, ‎дало‏ ‎Владу ‎повод ‎для ‎карательных ‎военных‏ ‎походов ‎в‏ ‎этот‏ ‎район. ‎Он ‎хотел‏ ‎наказать ‎их‏ ‎сторонников: ‎жителей ‎районов ‎Амиаш‏ ‎и‏ ‎Фэгэраш, ‎бывших‏ ‎феодов ‎валашского‏ ‎князя. ‎Ввалахия ‎утратила ‎их ‎по‏ ‎воле‏ ‎венгерского ‎короля‏ ‎во ‎времена‏ ‎предшественника ‎Влада. ‎Территории ‎он ‎так‏ ‎и‏ ‎не‏ ‎вернул, ‎но‏ ‎изрядно ‎попортил‏ ‎крови ‎местным‏ ‎обитателям.

Против‏ ‎султана

В ‎январе‏ ‎1462 ‎года ‎султан ‎Мехмед ‎II‏ ‎решил ‎покончить‏ ‎со‏ ‎своим ‎вассалом, ‎который‏ ‎больше ‎не‏ ‎платил ‎дань ‎и ‎выходил‏ ‎из-под‏ ‎контроля. ‎Для‏ ‎этого ‎он‏ ‎сначала ‎попытался ‎захватить ‎его ‎хитростью.‏ ‎Но‏ ‎Влад ‎разгадал‏ ‎устроенную ‎ему‏ ‎ловушку, ‎и ‎сам ‎взял ‎в‏ ‎плен‏ ‎турецкого‏ ‎пашу, ‎посланного‏ ‎по ‎его‏ ‎душу, ‎и‏ ‎всю‏ ‎его ‎свиту.‏ ‎Что ‎с ‎ними ‎стало ‎потом?‏ ‎Да ‎вы‏ ‎и‏ ‎сами ‎уже ‎знаете‏ ‎ответ. ‎Дракула‏ ‎посадил ‎их ‎на ‎кол‏ ‎перед‏ ‎окнами ‎своего‏ ‎дворца ‎в‏ ‎столице. ‎В ‎том ‎самом ‎месте,‏ ‎где,‏ ‎как ‎говорят‏ ‎источники, ‎он‏ ‎обычно ‎прогуливался ‎и ‎даже ‎обедал‏ ‎в‏ ‎тени‏ ‎настоящего ‎леса‏ ‎из ‎таких‏ ‎вот ‎кольев.‏ ‎Лес‏ ‎насчитывал ‎около‏ ‎двадцати ‎тысяч ‎тел ‎и ‎простирался‏ ‎на ‎три‏ ‎километра‏ ‎в ‎длину ‎и‏ ‎один ‎в‏ ‎ширину.

Месть ‎Влада ‎на ‎этом‏ ‎не‏ ‎закончилась. ‎Посреди‏ ‎зимы ‎он‏ ‎перешел ‎по ‎замерзшему ‎Дунаю, ‎разделил‏ ‎свою‏ ‎армию ‎на‏ ‎несколько ‎отрядов‏ ‎и ‎совершил ‎опустошительный ‎набег ‎территорию‏ ‎подвластной‏ ‎османам‏ ‎Болгарии. ‎Княжеские‏ ‎отряды ‎буквально‏ ‎выжгли ‎полосу‏ ‎земли‏ ‎общей ‎протяженностью‏ ‎800 ‎км, ‎не ‎щадя ‎ни‏ ‎турок, ‎ни‏ ‎даже‏ ‎православных ‎болгар. ‎У‏ ‎последних ‎был‏ ‎выбор ‎— ‎уйти ‎жить‏ ‎к‏ ‎единоверцам ‎в‏ ‎Валахию, ‎под‏ ‎власть ‎воеводы, ‎либо ‎погибнуть ‎в‏ ‎своих‏ ‎домах. ‎В‏ ‎итоге ‎тысячи‏ ‎болгарских ‎крестьян ‎перешли ‎по ‎льду‏ ‎Дуная‏ ‎на‏ ‎север ‎и‏ ‎поселились ‎в‏ ‎землях ‎Дракулы.

В‏ ‎открытом‏ ‎письме, ‎разосланном‏ ‎по ‎всей ‎Европе, ‎Влад ‎сообщил‏ ‎венгерскому ‎королю‏ ‎о‏ ‎результатах ‎этой ‎кровавой‏ ‎кампании. ‎Он‏ ‎писал ‎о ‎23 ‎883‏ ‎убитых,‏ ‎«не ‎считая‏ ‎тех, ‎кто‏ ‎был ‎сожжен ‎заживо ‎в ‎своих‏ ‎домах‏ ‎или ‎чьи‏ ‎головы ‎не‏ ‎были ‎представлены ‎нашим ‎командирам ‎[для‏ ‎подсчета]».‏ ‎Османы‏ ‎никогда ‎не‏ ‎несли ‎таких‏ ‎потерь ‎за‏ ‎столь‏ ‎короткое ‎время.‏ ‎В ‎заключение ‎он ‎просил ‎помощи‏ ‎у ‎короля‏ ‎Матьяша‏ ‎Корвина, ‎чтобы ‎противостоять‏ ‎туркам. ‎Он‏ ‎знал, ‎что ‎вскоре ‎они‏ ‎пожалуют‏ ‎к ‎нему‏ ‎в ‎гости.

И‏ ‎они ‎пожаловали. ‎В ‎июне ‎1462‏ ‎года‏ ‎Мехмед ‎II‏ ‎лично ‎явился‏ ‎во ‎главе ‎большой ‎армии ‎с‏ ‎намерением‏ ‎спросить‏ ‎с ‎Дракулы‏ ‎за ‎все.‏ ‎Влад ‎уклонился‏ ‎от‏ ‎генерального ‎сражения‏ ‎и ‎сумел ‎измотать ‎противника ‎внезапными‏ ‎атаками. ‎Он‏ ‎даже‏ ‎совершил ‎блестящий ‎ночной‏ ‎набег ‎на‏ ‎лагерь ‎султана ‎в ‎лучших‏ ‎традициях‏ ‎партизанской ‎или‏ ‎асимметричной ‎войны.‏ ‎В ‎итоге ‎кампания ‎не ‎выявила‏ ‎явного‏ ‎победителя ‎—‏ ‎у ‎Дракулы‏ ‎было ‎слишком ‎мало ‎сил, ‎чтобы‏ ‎сразиться‏ ‎с‏ ‎турками ‎лицом‏ ‎к ‎лицу,‏ ‎а ‎султан‏ ‎не‏ ‎мог ‎бесконечно‏ ‎гоняться ‎за ‎воеводой ‎по ‎валашским‏ ‎лесам. ‎В‏ ‎конце‏ ‎концов, ‎Мехмед ‎нашел‏ ‎компромиссный ‎вариант‏ ‎— ‎он ‎оставил ‎на‏ ‎престоле‏ ‎Раду ‎Красивого,‏ ‎младшего ‎брата‏ ‎Влада, ‎чтобы ‎завоевать ‎сердца ‎валахов.

Подданных‏ ‎Влада‏ ‎такой ‎расклад‏ ‎устроил, ‎и‏ ‎они ‎отвернулись ‎от ‎воеводы. ‎А‏ ‎затем‏ ‎его‏ ‎предал ‎и‏ ‎венгерский ‎сюзерен‏ ‎Матьяш ‎Корвин.‏ ‎Король‏ ‎попросту ‎не‏ ‎захотел ‎рисковать. ‎Сражаться ‎с ‎османской‏ ‎армией ‎на‏ ‎чужой‏ ‎земле ‎и ‎за‏ ‎чужие, ‎в‏ ‎общем-то, ‎интересы ‎— ‎спасать‏ ‎шкуру‏ ‎непокорного ‎и‏ ‎непредсказуемого ‎вассала.‏ ‎Да ‎кому ‎оно ‎вообще ‎надо?

Влада‏ ‎арестовали‏ ‎и ‎заключили‏ ‎в ‎башню‏ ‎в ‎Вышеграде, ‎бывшей ‎столице ‎Венгрии.‏ ‎Там‏ ‎он‏ ‎провел ‎долгие‏ ‎годы. ‎В‏ ‎конце ‎концов,‏ ‎ему‏ ‎было ‎предоставлено,‏ ‎скажем ‎так, ‎«условно-досрочное ‎освобождение». ‎Его‏ ‎час ‎снова‏ ‎пробил‏ ‎в ‎1475 ‎году,‏ ‎когда ‎его‏ ‎позвали ‎принять ‎участие ‎в‏ ‎венгерском‏ ‎походе ‎против‏ ‎турок. ‎Во‏ ‎время ‎той ‎кампани ‎он ‎совершил‏ ‎большие‏ ‎зверства. ‎Затем,‏ ‎в ‎1476‏ ‎году, ‎он, ‎наконец, ‎вернул ‎себе‏ ‎валашский‏ ‎престол.‏ ‎Однако ‎радость‏ ‎его ‎была‏ ‎недолгой. ‎Через‏ ‎месяц‏ ‎он ‎был‏ ‎убит ‎одним ‎из ‎своих ‎слуг‏ ‎во ‎время‏ ‎битвы‏ ‎с ‎турками. ‎Его‏ ‎голову, ‎отрезанную‏ ‎и ‎набитую ‎соломой, ‎отправили‏ ‎султану.‏ ‎Тот ‎выставил‏ ‎ее ‎перед‏ ‎императорским ‎дворцом ‎в ‎Константинополе. ‎Согласно‏ ‎местному‏ ‎преданию, ‎его‏ ‎тело ‎было‏ ‎похоронено ‎в ‎церкви ‎монастыря ‎Снагова,‏ ‎на‏ ‎острове‏ ‎к ‎северу‏ ‎от ‎Бухареста.‏ ‎В ‎1935‏ ‎году‏ ‎гробницу ‎нашли‏ ‎и ‎эксгумировали ‎тело, ‎но ‎оно‏ ‎тут ‎же‏ ‎разложилось‏ ‎на ‎глазах ‎у‏ ‎археологов.

После ‎смерти

У‏ ‎Влада ‎осталось ‎трое ‎сыновей.‏ ‎Один‏ ‎из ‎них,‏ ‎Михня ‎Рэу‏ ‎(«Злой»), ‎правил ‎два ‎года, ‎с‏ ‎1508‏ ‎по ‎1510‏ ‎год. ‎В‏ ‎историю ‎он ‎вошел ‎как ‎жестокий‏ ‎и‏ ‎распутный‏ ‎человек.

Влад ‎Дракула‏ ‎стал ‎знаменитым‏ ‎после ‎публикации‏ ‎в‏ ‎1463 ‎году‏ ‎брошюры ‎на ‎немецком ‎языке. ‎В‏ ‎ней ‎был‏ ‎его‏ ‎портрет ‎и ‎рассказ‏ ‎о ‎его‏ ‎злодеяниях. ‎Это ‎сделало ‎его‏ ‎новым‏ ‎Иродом, ‎Нероном‏ ‎или ‎Диоклетианом,‏ ‎гонителем ‎детей ‎и ‎христиан. ‎Брошюра‏ ‎была‏ ‎напечатана ‎в‏ ‎четырнадцати ‎изданиях,‏ ‎выпущенных ‎в ‎крупнейших ‎городах ‎Германии‏ ‎(Нюрнберг,‏ ‎Аугсбург,‏ ‎Бамберг, ‎Любек‏ ‎и ‎Страсбург).‏ ‎Она ‎разошлась‏ ‎по‏ ‎всему ‎миру‏ ‎и ‎обеспечила ‎ему ‎печальную ‎славу.‏ ‎В ‎1486‏ ‎году‏ ‎дьяк ‎московского ‎князя‏ ‎собрал ‎различные‏ ‎версии ‎в ‎единый ‎текст,‏ ‎который‏ ‎перевел ‎на‏ ‎русский ‎язык.‏ ‎Этот ‎текст ‎способствовал ‎широкому ‎распространению‏ ‎славы‏ ‎этого ‎персонажа‏ ‎в ‎Восточной‏ ‎Европе.

Его ‎имя ‎закрепилось ‎в ‎коллективной‏ ‎памяти‏ ‎как‏ ‎символ ‎тирании‏ ‎и ‎жестокости.‏ ‎Так ‎его‏ ‎охарактеризовал‏ ‎в ‎начале‏ ‎XIX ‎века ‎английский ‎дипломат, ‎работавший‏ ‎в ‎Бухаресте,‏ ‎столице‏ ‎Валахии, ‎когда ‎писал‏ ‎книгу ‎об‏ ‎этой ‎стране. ‎В ‎1896‏ ‎году,‏ ‎во ‎время‏ ‎морского ‎путешествия,‏ ‎британский ‎писатель ‎Брэм ‎Стокер ‎наткнулся‏ ‎на‏ ‎эту ‎книгу.‏ ‎Он ‎почерпнул‏ ‎из ‎нее ‎вдохновение ‎для ‎создания‏ ‎главного‏ ‎героя‏ ‎своего ‎романа‏ ‎«Дракула» ‎—‏ ‎вампира, ‎мечтающего‏ ‎покорить‏ ‎Британскую ‎империю‏ ‎и ‎весь ‎мир. ‎Так ‎родился‏ ‎миф ‎о‏ ‎Дракуле,‏ ‎который ‎жив ‎до‏ ‎сих ‎пор.

Читать: 31+ мин
logo Историк Александр Свистунов

История движения «Талибан»: Из пепла войны

Важно! ‎Данный‏ ‎материал ‎не ‎оправдывает ‎террористическую ‎деятельность‏ ‎в ‎любой‏ ‎ее‏ ‎форме ‎и ‎преследует‏ ‎сугубо ‎просветительские‏ ‎цели.

Предыдущая ‎часть

1994 год. ‎Афганистан. ‎Измученная‏ ‎15-летней‏ ‎братоубийственной ‎войной‏ ‎страна ‎лежала‏ ‎в ‎руинах. ‎Война ‎унесла ‎жизни‏ ‎более‏ ‎миллиона ‎человек,‏ ‎а ‎5‏ ‎миллионов ‎были ‎вынуждены ‎покинуть ‎свои‏ ‎дома.‏ ‎Кабул,‏ ‎столица ‎и‏ ‎крупнейший ‎город‏ ‎страны, ‎превратился‏ ‎в‏ ‎арену ‎ожесточенных‏ ‎боев ‎за ‎власть ‎между ‎враждующими‏ ‎группировками ‎моджахедов.

За‏ ‎пределами‏ ‎Кабула ‎царил ‎еще‏ ‎больший ‎хаос.‏ ‎Страна ‎была ‎разделена ‎на‏ ‎множество‏ ‎мелких ‎феодальных‏ ‎княжеств, ‎которыми‏ ‎правили ‎разнообразные ‎«борцы ‎за ‎свободу»‏ ‎и‏ ‎«защитники ‎веры»,‏ ‎а, ‎проще‏ ‎говоря, ‎полевые ‎командиры ‎и ‎бандиты,‏ ‎перманентно‏ ‎враждовавшие‏ ‎друг ‎с‏ ‎другом. ‎Наиболее‏ ‎ярко ‎этот‏ ‎хаос‏ ‎проявлялся ‎на‏ ‎юге ‎Афганистана. ‎Здесь, ‎где ‎родоплеменные‏ ‎распри ‎и‏ ‎конфликты‏ ‎за ‎ресурсы ‎плели‏ ‎тугую ‎сеть‏ ‎противоречий, ‎не ‎было ‎и‏ ‎речи‏ ‎о ‎единой‏ ‎власти.

Именно ‎из‏ ‎этого ‎кровавого ‎месива ‎и ‎вырос‏ ‎Талибан.‏ ‎В ‎начале‏ ‎1990-х ‎годов‏ ‎мулла ‎Мохаммед ‎Омар, ‎утомленный ‎бессмысленным‏ ‎кровопролитием‏ ‎и‏ ‎беззаконием, ‎царившими‏ ‎среди ‎моджахедов,‏ ‎основал ‎в‏ ‎провинции‏ ‎Кандагар ‎движение‏ ‎«Талибан». ‎Омар, ‎бывший ‎командир ‎моджахедов,‏ ‎был ‎полон‏ ‎решимости‏ ‎вернуть ‎мир ‎и‏ ‎порядок ‎в‏ ‎измученную ‎страну. ‎Он ‎верил,‏ ‎что‏ ‎строжайшее ‎следование‏ ‎законам ‎шариата‏ ‎— ‎это ‎ключ ‎к ‎спасению.‏ ‎По‏ ‎крайней ‎мере,‏ ‎так ‎преподносит‏ ‎события ‎его ‎собственная ‎официальная ‎легенда.

Объединив‏ ‎вокруг‏ ‎себя‏ ‎бывших ‎соратников‏ ‎по ‎оружию‏ ‎и ‎используя‏ ‎личные‏ ‎связи, ‎Омар‏ ‎заручился ‎поддержкой ‎многих ‎моджахедов, ‎которые‏ ‎присягнули ‎ему‏ ‎на‏ ‎верность. ‎С ‎1994‏ ‎года ‎талибы‏ ‎начали ‎активную ‎борьбу. ‎Они‏ ‎искореняли‏ ‎криминальные ‎группировки,‏ ‎разоружали ‎бесчинствующих‏ ‎полевых ‎командиров ‎и ‎захватывали ‎контроль‏ ‎над‏ ‎ключевыми ‎территориями.‏ ‎Их ‎обещания‏ ‎безопасности, ‎справедливости ‎и ‎строгого ‎следования‏ ‎шариату‏ ‎находили‏ ‎отклик ‎в‏ ‎сердцах ‎уставших‏ ‎от ‎войны‏ ‎людей.‏ ‎Талибы ‎быстро‏ ‎завоевывали ‎популярность ‎на ‎юге ‎и‏ ‎юго-востоке ‎Афганистана.

Моджахеды‏ ‎и‏ ‎талибы: ‎сходства ‎и‏ ‎различия

И ‎здесь‏ ‎у ‎любезного ‎читателя ‎может‏ ‎возникнуть‏ ‎справедливый ‎вопрос:‏ ‎а ‎чем‏ ‎талибы ‎кардинально ‎отличались ‎от ‎моджахедов?‏ ‎Действительно,‏ ‎когда ‎среднестатистический‏ ‎житель ‎СНГ‏ ‎слышит ‎эти ‎слова, ‎он ‎сразу‏ ‎представляет‏ ‎себе‏ ‎бородатого ‎дядьку‏ ‎в ‎тюрбане‏ ‎или ‎пуштунском‏ ‎берете-паколе,‏ ‎с ‎автоматом‏ ‎Калашникова ‎на ‎плече. ‎И ‎тот,‏ ‎и ‎другой‏ ‎поддерживают‏ ‎консервативные ‎ценности ‎и‏ ‎ислам. ‎В‏ ‎чем ‎разница? ‎На ‎деле‏ ‎же‏ ‎различий ‎у‏ ‎этих ‎двух‏ ‎объединений ‎едва ‎ли ‎не ‎больше,‏ ‎чем‏ ‎сходств.

Моджахеды ‎изначально‏ ‎возникли ‎и‏ ‎объединились ‎под ‎знаменем ‎исламского ‎сопротивления‏ ‎против‏ ‎советской‏ ‎оккупации ‎и‏ ‎прокоммунистического ‎правительства‏ ‎Афганистана. ‎Они‏ ‎представляли‏ ‎собой ‎довольно‏ ‎широкий ‎спектр ‎различных ‎группировок, ‎от‏ ‎радикальных ‎исламистов,‏ ‎до‏ ‎весьма ‎умеренных, ‎светских‏ ‎мусульман-националистов. ‎Например,‏ ‎моджахеды ‎в ‎целом ‎не‏ ‎ограничивали‏ ‎права ‎женщин,‏ ‎хотя ‎некоторые‏ ‎группировки ‎придерживались ‎более ‎консервативных ‎взглядов.

Также‏ ‎они‏ ‎были ‎децентрализованы,‏ ‎с ‎множеством‏ ‎независимых ‎групп ‎и ‎командиров. ‎И,‏ ‎наконец,‏ ‎моджахеды‏ ‎обладали ‎очень‏ ‎пестрым ‎этническим‏ ‎составом. ‎Доминирующей‏ ‎этнической‏ ‎группой, ‎составлявшей‏ ‎около ‎40%, ‎были ‎пуштуны. ‎Вторая‏ ‎по ‎величине‏ ‎группа,‏ ‎около ‎25% ‎—‏ ‎таджики. ‎Узбеки‏ ‎составляли ‎около ‎15%, ‎хазарейцы‏ ‎—‏ ‎около ‎10%.‏ ‎Остальные ‎этнические‏ ‎группы, ‎— ‎нуристанцы, ‎туркмены, ‎арабы,‏ ‎белуджи‏ ‎и ‎другие‏ ‎— ‎совокупно‏ ‎составляли ‎еще ‎10%.

Что ‎касается ‎талибов,‏ ‎то‏ ‎они‏ ‎с ‎самого‏ ‎начала ‎имели‏ ‎строгую ‎иерархическую‏ ‎структуру,‏ ‎во ‎главе‏ ‎которой ‎стоял ‎эмир. ‎Также, ‎в‏ ‎отличие ‎от‏ ‎моджахедов,‏ ‎основой ‎движения ‎«Талибан»‏ ‎изначально ‎был‏ ‎радикальный ‎ислам, ‎который ‎мы‏ ‎может‏ ‎назвать ‎исламизмом.‏ ‎Умеренный ‎талиб‏ ‎— ‎это ‎практически ‎оксюморон. ‎При‏ ‎этом,‏ ‎в ‎среднем‏ ‎по ‎палате,‏ ‎талибы ‎оказывались ‎более ‎радикальными, ‎чем‏ ‎самые‏ ‎радикальные‏ ‎моджахеды.

Другой ‎идеологической‏ ‎основой ‎талибов‏ ‎помимо ‎ислама‏ ‎были‏ ‎пуштунские ‎племенные‏ ‎традиции. ‎«Талибан» ‎с ‎первых ‎дней‏ ‎своего ‎существования‏ ‎был,‏ ‎в ‎первую ‎очередь,‏ ‎пуштунским ‎движением.‏ ‎Пуштуны ‎составляют ‎в ‎нем‏ ‎85-90%‏ ‎численности. ‎Еще‏ ‎10% ‎делят‏ ‎между ‎собой ‎остальные ‎этносы ‎Афганистана,‏ ‎при‏ ‎этом ‎внутри‏ ‎движения ‎они,‏ ‎как ‎правило, ‎занимают ‎подчиненное ‎положение.

Истоки‏ ‎движения‏ ‎«Талибан»‏ ‎можно ‎найти‏ ‎в ‎рядах‏ ‎моджахединской ‎партии‏ ‎«Харакат-и‏ ‎Энгилаб-и ‎Ислами»‏ ‎(«Движение ‎исламской ‎революции», ‎сокращенно ‎«Харакат»),‏ ‎основанной ‎маулави‏ ‎Мухаммедом‏ ‎Наби ‎Мохаммеди ‎(1920-2002).‏ ‎Мохаммеди ‎был‏ ‎духовным ‎лидером, ‎который ‎с‏ ‎конца‏ ‎1940-х ‎годов‏ ‎управлял ‎известной‏ ‎во ‎всей ‎стране ‎медресе ‎в‏ ‎Барики-Барак,‏ ‎провинция ‎Логар,‏ ‎а ‎также‏ ‎являлся ‎депутатом ‎парламента ‎с ‎1965‏ ‎по‏ ‎1973‏ ‎год.

Мохаммеди ‎руководил‏ ‎обширной ‎сетью‏ ‎мулл, ‎особенно‏ ‎распространенной‏ ‎среди ‎пуштунских‏ ‎племен ‎южного ‎Афганистана. ‎В ‎начале‏ ‎1980-х ‎годов‏ ‎«Харакат»‏ ‎считалась ‎самой ‎многочисленной‏ ‎партией ‎моджахедов.‏ ‎Слабым ‎местом ‎партии ‎была‏ ‎отсутствие‏ ‎чёткой ‎структуры‏ ‎командования, ‎что‏ ‎превращало ‎ее ‎скорее ‎в ‎рыхлый‏ ‎союз‏ ‎локальных ‎фронтов‏ ‎сопротивления.

Многие ‎отряды‏ ‎моджахедов, ‎ассоциированные ‎с ‎«Харакат», ‎рекрутировались‏ ‎из‏ ‎числа‏ ‎студентов ‎их‏ ‎медресе, ‎где‏ ‎они ‎получали‏ ‎как‏ ‎религиозное, ‎так‏ ‎и ‎военное ‎образование. ‎Многие ‎лидеры‏ ‎Талибана, ‎такие‏ ‎как‏ ‎мулла ‎Омар, ‎были‏ ‎знакомы ‎по‏ ‎этим ‎медресе, ‎связанным ‎с‏ ‎«Харакат».‏ ‎Собственно, ‎само‏ ‎слово ‎«талиб»‏ ‎буквально ‎означает ‎«ученик».

После ‎вывода ‎советских‏ ‎войск‏ ‎из ‎Афганистана‏ ‎многие ‎командиры‏ ‎и ‎бойцы ‎«Харакат» ‎вернулись ‎в‏ ‎свои‏ ‎деревни‏ ‎и ‎медресе,‏ ‎считая, ‎что‏ ‎одержали ‎военную‏ ‎победу‏ ‎и ‎их‏ ‎миссия ‎выполнена. ‎В ‎результате ‎«Харакат»,‏ ‎несмотря ‎на‏ ‎свое‏ ‎доминирующее ‎присутствие ‎в‏ ‎южном ‎Афганистане,‏ ‎не ‎смогла ‎установить ‎контроль‏ ‎над‏ ‎занятыми ‎территориями.‏ ‎Кроме ‎того,‏ ‎партия ‎уже ‎находилась ‎в ‎состоянии‏ ‎распада,‏ ‎поскольку ‎маулави‏ ‎Наби ‎Мохаммеди‏ ‎к ‎тому ‎времени ‎был ‎тяжело‏ ‎болен.

Талибы‏ ‎наступают

Наступление‏ ‎талибов ‎шло‏ ‎быстро. ‎В‏ ‎октябре ‎1994‏ ‎года‏ ‎они ‎взяли‏ ‎под ‎свой ‎контроль ‎Спин-Болдак ‎—‏ ‎важный ‎южный‏ ‎пограничный‏ ‎переход, ‎ведущий ‎в‏ ‎Пакистан, ‎а‏ ‎затем ‎и ‎Кандагар ‎—‏ ‎свой‏ ‎первый ‎крупный‏ ‎город. ‎В‏ ‎начале ‎1995 ‎года ‎талибы ‎начали‏ ‎стремительное‏ ‎расширение ‎своего‏ ‎контроля ‎над‏ ‎территорией ‎Афганистана, ‎двигаясь ‎на ‎север‏ ‎и‏ ‎восток‏ ‎страны. ‎Многие‏ ‎отряды ‎моджахедов‏ ‎переходили ‎на‏ ‎их‏ ‎сторону, ‎а‏ ‎также ‎талибы ‎получали ‎значительное ‎пополнение‏ ‎из ‎числа‏ ‎выпускников‏ ‎пакистанских ‎медресе.

За ‎короткий‏ ‎срок ‎талибы‏ ‎захватили ‎пять ‎провинций ‎пуштунского‏ ‎«ядра»:‏ ‎Гильменд, ‎Урузган,‏ ‎Фарах, ‎Забуль‏ ‎и ‎Газни. ‎Население ‎этих ‎регионов‏ ‎поначалу‏ ‎приветствовало ‎талибов,‏ ‎так ‎как‏ ‎они ‎останавливали ‎террор ‎и ‎произвол‏ ‎местных‏ ‎бандформирований.‏ ‎Популярность ‎талибов,‏ ‎которые ‎провозгласили‏ ‎своей ‎целью‏ ‎внедрение‏ ‎шариата, ‎то‏ ‎есть ‎некодифицированного ‎божественного ‎права, ‎росла‏ ‎и ‎в‏ ‎глазах‏ ‎международного ‎сообщества.

Это ‎привлекло‏ ‎внимание ‎других‏ ‎стран, ‎прежде ‎всего ‎Пакистана,‏ ‎Саудовской‏ ‎Аравии ‎и‏ ‎США, ‎которые‏ ‎уже ‎в ‎1980-х ‎годах ‎поддерживали‏ ‎сопротивление‏ ‎советским ‎войскам‏ ‎в ‎Афганистане.‏ ‎За ‎интересом ‎к ‎талибам ‎стояли‏ ‎и‏ ‎экономические‏ ‎мотивы. ‎С‏ ‎начала ‎1990-х‏ ‎годов ‎аргентинский‏ ‎концерн‏ ‎Bridas ‎планировал‏ ‎строительство ‎газопровода ‎из ‎богатой ‎газом‏ ‎Туркмении ‎через‏ ‎запад‏ ‎и ‎юг ‎Афганистана‏ ‎к ‎пакистанскому‏ ‎побережью. ‎Это ‎подтолкнуло ‎консорциум,‏ ‎состоящий‏ ‎из ‎американской‏ ‎компании ‎Unocal‏ ‎и ‎саудовской ‎Delta ‎Oil, ‎также‏ ‎бороться‏ ‎за ‎этот‏ ‎проект ‎стоимостью‏ ‎2,5 ‎миллиарда ‎долларов ‎США. ‎Консорциум‏ ‎оказывал‏ ‎талибам‏ ‎финансовую ‎поддержку‏ ‎в ‎надежде‏ ‎получить ‎внутри‏ ‎Афганистана‏ ‎лояльную ‎и‏ ‎вооруженную ‎силу, ‎которая ‎могла ‎бы‏ ‎на ‎месте‏ ‎гарантировать‏ ‎реализацию ‎и ‎поддержку‏ ‎проекта. ‎В‏ ‎ретроспективе ‎становится ‎ясно, ‎что‏ ‎экономические‏ ‎и ‎геополитические‏ ‎интересы ‎США‏ ‎и ‎Саудовской ‎Аравии ‎сыграли ‎роль‏ ‎в‏ ‎экспансии ‎талибов.‏ ‎В ‎те‏ ‎благословенные ‎годы ‎американские ‎дипломаты ‎даже‏ ‎посещали‏ ‎штаб-квартиру‏ ‎талибов, ‎а‏ ‎корпорация ‎Unocal‏ ‎в ‎качестве‏ ‎жеста‏ ‎доброй ‎воли‏ ‎пригласила ‎делегацию ‎от ‎«Талибана» ‎в‏ ‎США. ‎Расскажи‏ ‎об‏ ‎этом ‎кому ‎сегодня‏ ‎— ‎покрутят‏ ‎пальцем ‎у ‎виска, ‎но‏ ‎из‏ ‎песни ‎слов‏ ‎не ‎выкинешь.

Пакистан‏ ‎также ‎с ‎интересом ‎воспринял ‎появление‏ ‎талибов‏ ‎как ‎региональной‏ ‎силы, ‎способной‏ ‎навести ‎порядок ‎в ‎южном ‎и‏ ‎юго-восточном‏ ‎Афганистане.‏ ‎Религиозная ‎ориентация‏ ‎талибов ‎соответствовала‏ ‎пакистанским ‎представлениям‏ ‎о‏ ‎безопасности, ‎так‏ ‎как ‎она ‎подавляла ‎и ‎заменяла‏ ‎собой ‎этнический‏ ‎пуштунский‏ ‎сепаратизм ‎и, ‎следовательно,‏ ‎сдерживала ‎возрождение‏ ‎вопроса ‎о ‎Паштунистане ‎(см.‏ ‎предыдущую‏ ‎часть).

В ‎начале‏ ‎талибов ‎щедро‏ ‎финансировали ‎в ‎основном ‎пакистанские ‎транспортные‏ ‎компании,‏ ‎принадлежавшие ‎пакистанским‏ ‎пуштунам. ‎Это‏ ‎позволило ‎талибам ‎получить ‎доступ ‎к‏ ‎рынкам‏ ‎Ирана‏ ‎и ‎Центральной‏ ‎Азии, ‎которые‏ ‎до ‎этого‏ ‎были‏ ‎блокированы ‎из-за‏ ‎войны. ‎В ‎конце ‎сентября ‎1996‏ ‎года ‎талибы‏ ‎захватили‏ ‎Кабул ‎и ‎провозгласили‏ ‎Исламский ‎Эмират‏ ‎Афганистан. ‎В ‎день ‎захвата‏ ‎(27‏ ‎сентября) ‎они‏ ‎казнили ‎Мохаммеда‏ ‎Наджибуллу ‎(род. ‎1947), ‎который ‎был‏ ‎президентом‏ ‎Афганистана ‎с‏ ‎1986 ‎по‏ ‎1992 ‎год ‎и ‎находился ‎под‏ ‎защитой‏ ‎ООН;‏ ‎его ‎тело‏ ‎было ‎выставлено‏ ‎на ‎всеобщее‏ ‎обозрение.

Взятие‏ ‎столицы ‎стало‏ ‎поводом ‎для ‎Пакистана, ‎Саудовской ‎Аравии‏ ‎и ‎Объединенных‏ ‎Арабских‏ ‎Эмиратов ‎признать ‎талибов‏ ‎в ‎качестве‏ ‎нового ‎законного ‎правительства ‎Афганистана.‏ ‎Вашингтон,‏ ‎напротив, ‎проявил‏ ‎сдержанность ‎из-за‏ ‎все ‎более ‎негативного ‎имиджа ‎талибов‏ ‎в‏ ‎американском ‎обществе.‏ ‎Организация ‎Исламского‏ ‎Сотрудничества ‎также ‎подчеркнула ‎свой ‎нейтралитет,‏ ‎объявив‏ ‎место‏ ‎Афганистана ‎в‏ ‎организации ‎вакантным.

Захват‏ ‎Кабула ‎подтолкнул‏ ‎партии‏ ‎моджахедов ‎и‏ ‎другие ‎ополчения, ‎которые ‎до ‎1996‏ ‎года ‎яростно‏ ‎враждовали‏ ‎между ‎собой, ‎объединиться‏ ‎в ‎Северный‏ ‎альянс ‎для ‎противостояния ‎талибам.‏ ‎Тем‏ ‎не ‎менее,‏ ‎талибы ‎—‏ ‎при ‎поддержке ‎пакистанских ‎военных ‎советников‏ ‎—‏ ‎продолжали ‎расширять‏ ‎свою ‎власть‏ ‎над ‎Афганистаном.

Особо ‎ожесточенные ‎бои ‎между‏ ‎талибами‏ ‎и‏ ‎Северным ‎альянсом‏ ‎развернулись ‎за‏ ‎Мазари-Шариф: ‎в‏ ‎конце‏ ‎мая ‎1997‏ ‎года ‎хазарейские ‎ополчения ‎Северного ‎альянса‏ ‎убили ‎несколько‏ ‎тысяч‏ ‎талибов ‎при ‎отвоевании‏ ‎города. ‎В‏ ‎качестве ‎акта ‎мести ‎зимой‏ ‎1997-98‏ ‎года ‎талибы‏ ‎блокировали ‎доставку‏ ‎гуманитарной ‎помощи ‎ООН ‎в ‎центральный‏ ‎Афганистан,‏ ‎стремясь ‎выморить‏ ‎хазарейцев ‎голодом.

12 августа‏ ‎1998 ‎года ‎талибы ‎вновь ‎захватили‏ ‎Мазари-Шариф‏ ‎и‏ ‎устроили ‎резню,‏ ‎целенаправленно ‎убивая‏ ‎мужчин, ‎женщин‏ ‎и‏ ‎детей ‎из‏ ‎числа ‎хазарейцев-шиитов. ‎Жертвами ‎расправы ‎стали‏ ‎от ‎5‏ ‎000‏ ‎до ‎10 ‎000‏ ‎хазарейцев. ‎Убийство‏ ‎восьми ‎иранских ‎дипломатов ‎при‏ ‎взятии‏ ‎города ‎усилило‏ ‎напряженность ‎между‏ ‎талибами ‎и ‎Ираном, ‎который ‎сосредоточил‏ ‎на‏ ‎границе ‎70‏ ‎000 ‎солдат‏ ‎и ‎угрожал ‎военным ‎вторжением. ‎Однако‏ ‎за‏ ‎бряцанием‏ ‎оружием ‎последовали‏ ‎лишь ‎локальные‏ ‎пограничные ‎стычки,‏ ‎так‏ ‎как ‎Тегеран‏ ‎не ‎стремился ‎к ‎прямому ‎вмешательству‏ ‎в ‎афганский‏ ‎конфликт.

В‏ ‎последующие ‎месяцы ‎талибы‏ ‎расширили ‎свою‏ ‎власть ‎на ‎весь ‎северный‏ ‎Афганистан,‏ ‎а ‎в‏ ‎середине ‎сентября‏ ‎захватили ‎центральную ‎часть ‎страны. ‎В‏ ‎результате‏ ‎летом ‎1998‏ ‎года ‎им‏ ‎удалось ‎разгромить ‎Северный ‎альянс. ‎За‏ ‎исключением‏ ‎отдельных‏ ‎очагов ‎сопротивления,‏ ‎единственным ‎серьезным‏ ‎противником ‎остался‏ ‎известный‏ ‎командир ‎моджахедов‏ ‎Ахмад ‎Шах ‎Масуд ‎(1953-2001), ‎который‏ ‎контролировал ‎около‏ ‎10%‏ ‎территории ‎страны, ‎включая‏ ‎горный ‎Бадахшан‏ ‎и ‎долину ‎Панджшер. ‎Ни‏ ‎талибы,‏ ‎ни ‎Масуд‏ ‎не ‎могли‏ ‎добиться ‎решительного ‎успеха.

Попытки ‎на ‎международном‏ ‎уровне‏ ‎сблизить ‎талибов‏ ‎и ‎Северный‏ ‎альянс ‎потерпели ‎неудачу. ‎Талибы ‎не‏ ‎были‏ ‎партией,‏ ‎а ‎движением.‏ ‎В ‎этом‏ ‎они ‎также‏ ‎отличались‏ ‎от ‎партий‏ ‎моджахедов, ‎которые ‎выдавали ‎членские ‎билеты‏ ‎и ‎имели‏ ‎четкую‏ ‎структуру. ‎Опору ‎талибов‏ ‎составляли ‎медресе‏ ‎в ‎Афганистане ‎и ‎Пакистане.‏ ‎Эти‏ ‎студенты ‎в‏ ‎основном ‎происходили‏ ‎из ‎низших ‎слоев ‎общества ‎и‏ ‎часто‏ ‎были ‎сиротами,‏ ‎поэтому ‎медресе‏ ‎выполняли ‎функцию ‎приемных ‎семей.

Однако ‎среди‏ ‎талибов‏ ‎было‏ ‎много ‎и‏ ‎«профессиональных ‎моджахедов»,‏ ‎которые ‎вовремя‏ ‎перешли‏ ‎на ‎сторону‏ ‎победителей. ‎Среди ‎талибов ‎были ‎и‏ ‎бывшие ‎коммунисты,‏ ‎которые‏ ‎из-за ‎своей ‎квалификации‏ ‎брали ‎на‏ ‎себя ‎задачи ‎в ‎администрации‏ ‎и‏ ‎армии, ‎для‏ ‎которых ‎у‏ ‎талибов ‎не ‎хватало ‎обученного ‎персонала.

На‏ ‎первых‏ ‎порах ‎традиционная‏ ‎пуштунская ‎элита,‏ ‎до ‎сих ‎пор ‎исключенная ‎из‏ ‎афганской‏ ‎игры‏ ‎за ‎власть,‏ ‎также ‎надеялась‏ ‎с ‎помощью‏ ‎талибов‏ ‎обрести ‎влияние.‏ ‎Выдающимся ‎представителем ‎этой ‎элиты ‎был‏ ‎Абдул ‎Ахад‏ ‎Карзай‏ ‎(род. ‎1922, ‎отец‏ ‎Хамида ‎Карзая),‏ ‎который ‎был ‎убит ‎неизвестными‏ ‎15‏ ‎июля ‎1999‏ ‎года. ‎Эта‏ ‎элита ‎тщетно ‎верила ‎обещаниям ‎талибов‏ ‎вернуть‏ ‎на ‎престол‏ ‎короля ‎Захира‏ ‎Шаха, ‎которого, ‎несмотря ‎на ‎преклонный‏ ‎возраст,‏ ‎снова‏ ‎и ‎снова‏ ‎предлагали ‎в‏ ‎качестве ‎объединяющей‏ ‎фигуры.

В‏ ‎целом, ‎в‏ ‎этот ‎период ‎у ‎талибов ‎было‏ ‎амбивалентное ‎отношение‏ ‎к‏ ‎пуштунской ‎этничности. ‎С‏ ‎одной ‎стороны,‏ ‎им ‎было ‎важно ‎преодолеть‏ ‎племенную‏ ‎разобщенность ‎с‏ ‎помощью ‎объединяющей‏ ‎нити ‎ислама. ‎Талибы ‎также ‎с‏ ‎подозрением‏ ‎относились ‎к‏ ‎племенным ‎феодальным‏ ‎структурам, ‎которые ‎были ‎сильно ‎развиты‏ ‎в‏ ‎южном‏ ‎Афганистане ‎—‏ ‎в ‎отличие‏ ‎от ‎восточного‏ ‎или‏ ‎юго-восточного. ‎Они‏ ‎позиционировали ‎себя ‎как ‎движение ‎простых‏ ‎людей. ‎С‏ ‎другой‏ ‎стороны, ‎большинство ‎их‏ ‎сторонников ‎происходило‏ ‎из ‎племенных ‎конфедераций ‎гильзай‏ ‎и‏ ‎дуррани, ‎поэтому‏ ‎племенная ‎культура‏ ‎служила ‎общей ‎ценностной ‎базой.

Поэтому ‎с‏ ‎распространением‏ ‎талибов ‎все‏ ‎большее ‎значение‏ ‎приобретала ‎общая ‎южноафганская ‎идентичность ‎«Лой‏ ‎Кандагар»‏ ‎(«Большой‏ ‎Кандагар»), ‎ведь‏ ‎ядро ‎«Талибана»‏ ‎составляли ‎граничащих‏ ‎друг‏ ‎с ‎другом‏ ‎провинций ‎Кандагар, ‎Гильменд, ‎Урузган ‎и‏ ‎Забуль.

В ‎1990-х‏ ‎годах‏ ‎талибы ‎показательно ‎дистанцировались‏ ‎от ‎моджахедов,‏ ‎которые ‎своими ‎зверствами ‎против‏ ‎афганского‏ ‎населения ‎утратили‏ ‎славу ‎«святых‏ ‎воинов». ‎Талибы ‎видели ‎себя ‎спасителями‏ ‎Афганистана,‏ ‎несущими ‎мир‏ ‎измученной ‎стране‏ ‎под ‎объединяющим ‎знаменем ‎ислама. ‎Самоназвание‏ ‎«талибы»‏ ‎(ученики)‏ ‎подчеркивало ‎единство‏ ‎действий ‎во‏ ‎имя ‎ислама‏ ‎и‏ ‎противопоставляло ‎их‏ ‎партийному ‎расколу, ‎к ‎которому ‎скатились‏ ‎моджахеды.

Главной ‎целью‏ ‎талибов‏ ‎было ‎восстановление ‎территориальной‏ ‎целостности ‎Афганистана.‏ ‎В ‎этом ‎смысле ‎их‏ ‎политика‏ ‎носила ‎ярко‏ ‎выраженный ‎национально-государственный‏ ‎характер. ‎В ‎отличие ‎от ‎«Аль-Каиды»,‏ ‎талибы‏ ‎не ‎стремились‏ ‎к ‎глобальному‏ ‎джихаду. ‎Их ‎идеология ‎ставила ‎целью‏ ‎возврат‏ ‎к‏ ‎истокам ‎ислама.‏ ‎Талибы ‎не‏ ‎хотели, ‎подобно‏ ‎египетским‏ ‎«Братьям-мусульманам», ‎соединить‏ ‎ислам ‎с ‎современностью. ‎Они ‎желали‏ ‎возродить ‎идеализированный‏ ‎порядок,‏ ‎существовавший ‎в ‎период‏ ‎расцвета ‎Багдадского‏ ‎халифата ‎в ‎VIIвеке. ‎В‏ ‎соответствии‏ ‎с ‎этим,‏ ‎мулла ‎Омар,‏ ‎глава ‎и ‎духовный ‎лидер ‎талибов,‏ ‎был‏ ‎провозглашен ‎амиром‏ ‎аль-муминин ‎(«повелителем‏ ‎правоверных»).

«Второй ‎Омар»

Мулла ‎Омар, ‎лидер ‎талибов,‏ ‎олицетворял‏ ‎собой‏ ‎единство ‎исламского‏ ‎и ‎пуштунского‏ ‎начал. ‎С‏ ‎одной‏ ‎стороны, ‎он‏ ‎был ‎пуштуном ‎из ‎племени ‎хотак-гильзай,‏ ‎что ‎роднило‏ ‎его‏ ‎с ‎Миром ‎Вайсом‏ ‎(1673-1715), ‎основателем‏ ‎первого ‎пуштунского ‎государства. ‎С‏ ‎этой‏ ‎точки ‎зрения,‏ ‎мулла ‎Омар‏ ‎воспринимался ‎как ‎человек, ‎способный ‎вернуть‏ ‎гильзаям‏ ‎былое ‎могущество,‏ ‎а ‎не‏ ‎как ‎еще ‎один ‎наследник ‎династии‏ ‎Дуррани.

Здесь‏ ‎нужно‏ ‎сделать ‎небольшое‏ ‎пояснение. ‎Дуррани‏ ‎— ‎это‏ ‎не‏ ‎только ‎родовое‏ ‎имя ‎династии, ‎но ‎и ‎одно‏ ‎из ‎двух‏ ‎крупнейших‏ ‎племенных ‎объединений ‎пуштунов.‏ ‎Второе ‎крупнейшее‏ ‎объединение ‎— ‎гильзаи. ‎Взаимоотношения‏ ‎между‏ ‎дуррани ‎и‏ ‎гильзаи ‎на‏ ‎протяжении ‎истории ‎были ‎сложными ‎и‏ ‎противоречивыми.‏ ‎Иногда ‎они‏ ‎воевали ‎друг‏ ‎с ‎другом, ‎а ‎иногда ‎объединялись‏ ‎против‏ ‎общего‏ ‎врага. ‎Но‏ ‎— ‎и‏ ‎это ‎важно‏ ‎—‏ ‎подавляющее ‎число‏ ‎пуштунских ‎правителей ‎Афганистана ‎были ‎из‏ ‎дуррани.

Кроме ‎того,‏ ‎Омар‏ ‎происходил ‎из ‎простой‏ ‎семьи, ‎жившей‏ ‎в ‎сельской ‎местности ‎провинции‏ ‎Урузган,‏ ‎и ‎не‏ ‎принадлежал ‎к‏ ‎крупной ‎землевладельческой ‎элите ‎южного ‎Афганистана.‏ ‎В‏ ‎годы ‎джихада‏ ‎против ‎СССР‏ ‎он ‎потерял ‎глаз ‎в ‎бою,‏ ‎что‏ ‎выгодно‏ ‎отличало ‎его‏ ‎от ‎лидеров‏ ‎моджахедских ‎партий,‏ ‎которые‏ ‎не ‎рисковали‏ ‎своей ‎жизнью ‎на ‎передовой.

4 апреля ‎1996‏ ‎года ‎в‏ ‎Кандагаре‏ ‎перед ‎лицами ‎1500‏ ‎исламских ‎ученых‏ ‎мулла ‎Омар ‎принял ‎титул‏ ‎амира‏ ‎аль-муминин ‎(«повелителя‏ ‎правоверных»). ‎Церемония‏ ‎проходила ‎на ‎крыше ‎медресе, ‎где‏ ‎он,‏ ‎облаченный ‎в‏ ‎плащ ‎Пророка,‏ ‎хранящийся ‎в ‎Кандагаре ‎как ‎реликвия,‏ ‎обратился‏ ‎к‏ ‎ученым. ‎Титул‏ ‎амира ‎аль-муминин‏ ‎носили ‎халифы,‏ ‎чья‏ ‎эпоха ‎ассоциируется‏ ‎с ‎золотым ‎веком ‎исламского ‎правления‏ ‎в ‎Багдаде.‏ ‎И‏ ‎вот ‎стоят ‎все‏ ‎эти ‎исламские‏ ‎ученые ‎внизу, ‎а ‎Омар‏ ‎с‏ ‎крыши ‎медресе‏ ‎вещает, ‎что‏ ‎он, ‎дескать, ‎не ‎кто ‎иной,‏ ‎как‏ ‎новое ‎воплощение‏ ‎халифа ‎Омара‏ ‎ибн ‎аль-Хаттаба, ‎жившего ‎в ‎начале‏ ‎VII‏ ‎века.‏ ‎Возражений ‎ни‏ ‎у ‎кого‏ ‎не ‎было,‏ ‎и‏ ‎для ‎краткости‏ ‎его ‎нарекли ‎просто ‎«вторым ‎Омаром».

Сложно‏ ‎сказать, ‎было‏ ‎ли‏ ‎это ‎спонтанным ‎решением‏ ‎или ‎продуманной‏ ‎инсценировкой. ‎В ‎пользу ‎первого‏ ‎говорит‏ ‎то, ‎что‏ ‎талибы ‎никогда‏ ‎не ‎претендовали ‎на ‎власть ‎за‏ ‎пределами‏ ‎Афганистана, ‎тогда‏ ‎как ‎претензия‏ ‎на ‎халифат ‎— ‎это ‎претензия‏ ‎на‏ ‎власть‏ ‎над ‎всеми‏ ‎мусульманами ‎земли.‏ ‎Именно ‎на‏ ‎это‏ ‎указывали ‎критики‏ ‎Омара ‎— ‎дескать, ‎пуштунский ‎мулла‏ ‎хочет ‎создать‏ ‎всемирный‏ ‎халифат. ‎Критики ‎же‏ ‎трактовали ‎присвоенный‏ ‎Муллой ‎Омаром ‎титул ‎как‏ ‎провозглашение‏ ‎лидерства ‎талибов‏ ‎над ‎всем‏ ‎исламским ‎миром, ‎а ‎также ‎как‏ ‎их‏ ‎стремление ‎к‏ ‎созданию ‎«государства‏ ‎Бога» ‎на ‎основе ‎возрождения ‎последнего‏ ‎законного‏ ‎исламского‏ ‎халифата. ‎Само‏ ‎собой, ‎ведущие‏ ‎богословы ‎в‏ ‎Каире‏ ‎и ‎Мекке‏ ‎яростно ‎возражали ‎против ‎этого, ‎считая‏ ‎талибов ‎нищими‏ ‎дикарями,‏ ‎которые ‎совершенно ‎не‏ ‎соответствуют ‎таким‏ ‎амбициям.

Мулла ‎Омар ‎был ‎известен‏ ‎как‏ ‎сдержанный ‎и‏ ‎скрытный ‎человек,‏ ‎не ‎блиставший ‎красноречием. ‎Он ‎часами‏ ‎посвящал‏ ‎себя ‎изучению‏ ‎Корана. ‎Многие‏ ‎утверждали, ‎что ‎он ‎не ‎справлялся‏ ‎с‏ ‎руководством‏ ‎талибами, ‎был‏ ‎политически ‎наивен‏ ‎и ‎предпочитал‏ ‎духовное‏ ‎лидерство ‎политическому‏ ‎руководству. ‎Неудивительно, ‎что ‎его ‎фотографий‏ ‎практически ‎нет.‏ ‎Он‏ ‎видел ‎себя ‎духовным‏ ‎главой ‎эмирата,‏ ‎а ‎не ‎активным ‎членом‏ ‎правительства,‏ ‎обязанного ‎вести‏ ‎публичную ‎жизнь.

Смерть‏ ‎Муллы ‎Омара ‎остается ‎загадкой. ‎Лишь‏ ‎в‏ ‎июле ‎2015‏ ‎года ‎талибы‏ ‎объявили, ‎что ‎он ‎умер ‎от‏ ‎болезни‏ ‎за‏ ‎два ‎года‏ ‎до ‎этого.‏ ‎До ‎сих‏ ‎пор‏ ‎не ‎ясно,‏ ‎провел ‎ли ‎он ‎свои ‎последние‏ ‎годы ‎в‏ ‎афганской‏ ‎провинции ‎Забуль ‎или‏ ‎находился ‎под‏ ‎домашним ‎арестом ‎в ‎Пакистане.

Дозволенное‏ ‎и‏ ‎недозволенное

В ‎чем-то‏ ‎исламские ‎интеллектуалы‏ ‎из ‎Каира ‎и ‎Мекки ‎оказались‏ ‎правы.‏ ‎Структуры ‎министерств‏ ‎и ‎административных‏ ‎единиц ‎Афганистана ‎они ‎переняли ‎от‏ ‎предыдущих‏ ‎режимов‏ ‎практически ‎без‏ ‎изменений. ‎Единственным‏ ‎нововведением ‎стало‏ ‎создание‏ ‎Министерства ‎добродетели‏ ‎и ‎против ‎пороков, ‎которому ‎было‏ ‎поручено ‎следить‏ ‎за‏ ‎соблюдением ‎исламских ‎обычаев.‏ ‎В ‎действительности,‏ ‎талибы ‎просто ‎не ‎знали,‏ ‎что‏ ‎делать ‎с‏ ‎министерствами ‎и‏ ‎государственным ‎аппаратом.

Кандагар ‎оставался ‎центром ‎власти‏ ‎талибов;‏ ‎мулла ‎Омар,‏ ‎как ‎утверждается,‏ ‎посещал ‎Кабул ‎всего ‎дважды ‎за‏ ‎все‏ ‎время.‏ ‎Таким ‎образом,‏ ‎все ‎важные‏ ‎решения ‎он‏ ‎и‏ ‎шура ‎(совет)‏ ‎талибов ‎принимали ‎в ‎Кандагаре. ‎Кабульская‏ ‎шура ‎под‏ ‎руководством‏ ‎главы ‎правительства ‎муллы‏ ‎Мохаммада ‎Раббани‏ ‎была ‎обязана ‎их ‎выполнять.‏ ‎Кроме‏ ‎того, ‎государственные‏ ‎должности, ‎такие‏ ‎как ‎посты ‎министров ‎или ‎губернаторов,‏ ‎как‏ ‎правило, ‎раздавались‏ ‎в ‎качестве‏ ‎награды ‎за ‎особые ‎боевые ‎заслуги‏ ‎полевым‏ ‎командирам‏ ‎талибов ‎или‏ ‎использовались ‎для‏ ‎урегулирования ‎внутренних‏ ‎разногласий.‏ ‎Поэтому ‎большинство‏ ‎министров ‎были ‎пуштунами ‎из ‎«Лой‏ ‎Кандагара».

Политика ‎талибов‏ ‎до‏ ‎некоторой ‎степени ‎была‏ ‎результатом ‎ожесточенной‏ ‎войны, ‎в ‎которой ‎насилие‏ ‎и‏ ‎жестокость ‎давно‏ ‎стали ‎обыденностью.‏ ‎Хотя ‎талибы ‎и ‎отстаивали ‎определенный‏ ‎общественный‏ ‎порядок, ‎они‏ ‎добивались ‎его‏ ‎реализации ‎с ‎помощью ‎бескомпромиссного ‎применения‏ ‎силы.‏ ‎Так,‏ ‎они ‎хвастались‏ ‎тем, ‎что‏ ‎восстановили ‎общественную‏ ‎безопасность,‏ ‎разоружив ‎население‏ ‎и ‎введя ‎суровые ‎наказания ‎за‏ ‎преступления. ‎Однако‏ ‎это‏ ‎разоружение ‎скорее ‎напоминало‏ ‎инкорпорацию ‎местных‏ ‎военизированных ‎формирований ‎(то ‎есть‏ ‎—‏ ‎бандитов) ‎в‏ ‎единую ‎организационную‏ ‎структуру.

Понимание ‎талибами ‎общественной ‎безопасности ‎также‏ ‎не‏ ‎основывалось ‎на‏ ‎правовых ‎принципах,‏ ‎а ‎целиком ‎и ‎полностью ‎зависело‏ ‎от‏ ‎воли‏ ‎каждого ‎отдельного‏ ‎талиба. ‎Тем‏ ‎не ‎менее,‏ ‎им‏ ‎удалось ‎резко‏ ‎сократить ‎преступность ‎и ‎разбой ‎на‏ ‎дорогах. ‎Центральным‏ ‎элементом‏ ‎их ‎правления ‎стало‏ ‎введение ‎шариата,‏ ‎за ‎соблюдением ‎которого ‎следила‏ ‎полиция‏ ‎нравов. ‎Шариатские‏ ‎наказания ‎за‏ ‎определенные ‎проступки ‎(например, ‎побиение ‎камнями‏ ‎за‏ ‎прелюбодеяние) ‎они‏ ‎применяли ‎со‏ ‎всей ‎строгостью.

Запреты ‎на ‎бритье, ‎танцы,‏ ‎прослушивание‏ ‎музыки,‏ ‎портретные ‎фотографии,‏ ‎телевизоры ‎и‏ ‎бумажные ‎пакеты‏ ‎(потому‏ ‎что ‎они‏ ‎были ‎сделаны ‎из ‎макулатуры, ‎на‏ ‎которой ‎мог‏ ‎быть‏ ‎напечатан ‎религиозный ‎текст)‏ ‎были ‎результатом‏ ‎их ‎субъективного ‎понимания ‎религии,‏ ‎и‏ ‎количество ‎таких‏ ‎запретов ‎ежедневно‏ ‎увеличивалось. ‎Говоря ‎простым ‎языком, ‎«деревня»‏ ‎пришла‏ ‎в ‎города‏ ‎и ‎начала‏ ‎наводить ‎там ‎свои ‎порядки.

Сильнее ‎всего‏ ‎от‏ ‎этой‏ ‎политики ‎страдали‏ ‎женщины, ‎как‏ ‎самое ‎слабое‏ ‎звено‏ ‎афганского ‎общества.‏ ‎Если ‎после ‎падения ‎коммунистического ‎режима‏ ‎в ‎1992‏ ‎году‏ ‎правительство ‎моджахедов ‎ввело‏ ‎лишь ‎обязательное‏ ‎ношение ‎паранджи, ‎то ‎талибы‏ ‎полностью‏ ‎изгнали ‎женщин‏ ‎из ‎общественной‏ ‎жизни.

В ‎то ‎время ‎как ‎сельские‏ ‎пуштунские‏ ‎районы ‎в‏ ‎значительной ‎степени‏ ‎были ‎избавлены ‎от ‎таких ‎распоряжений,‏ ‎в‏ ‎Герате‏ ‎и ‎Кабуле‏ ‎нравы ‎соблюдались‏ ‎особенно ‎строго.‏ ‎Одной‏ ‎из ‎причин‏ ‎этого ‎могло ‎быть ‎языковое ‎и‏ ‎этническое ‎противостояние‏ ‎между‏ ‎говорящими ‎на ‎пушту‏ ‎талибами ‎и‏ ‎преимущественно ‎таджикским ‎населением ‎этих‏ ‎городов,‏ ‎говорящим ‎на‏ ‎дари. ‎Репрессии‏ ‎талибов ‎также ‎были ‎выражением ‎глубоко‏ ‎укоренившегося‏ ‎противоречия ‎между‏ ‎городом ‎и‏ ‎деревней.

Жесткое ‎отношение ‎талибов ‎к ‎Кабулу‏ ‎было‏ ‎вызвано‏ ‎как ‎их‏ ‎неприязнью ‎к‏ ‎городскому ‎населению,‏ ‎так‏ ‎и ‎недоверием‏ ‎к ‎городской ‎среде ‎как ‎таковой,‏ ‎где ‎их‏ ‎мировоззрение,‏ ‎сформированное ‎в ‎сельском‏ ‎пуштунском ‎обществе,‏ ‎больше ‎не ‎работало. ‎К‏ ‎тому‏ ‎же ‎Кабул‏ ‎считался ‎«оплотом‏ ‎коммунизма», ‎что ‎еще ‎больше ‎усилило‏ ‎его‏ ‎негативный ‎имидж.

Постепенно‏ ‎до ‎высоких‏ ‎кабинетов ‎в ‎Вашингтоне ‎стало ‎доходить,‏ ‎что‏ ‎прийти‏ ‎к ‎компромиссу‏ ‎с ‎талибами‏ ‎невозможно ‎в‏ ‎принципе.‏ ‎19 ‎ноября‏ ‎1997 ‎года ‎госсекретарь ‎США ‎Мадлен‏ ‎Олбрайт ‎заявила,‏ ‎что‏ ‎США ‎не ‎признают‏ ‎талибов ‎из-за‏ ‎нарушения ‎ими ‎прав ‎человека‏ ‎и‏ ‎прав ‎женщин.‏ ‎Радикализм ‎талибов‏ ‎также ‎привел ‎к ‎ухудшению ‎их‏ ‎отношений‏ ‎с ‎ООН‏ ‎и ‎другими‏ ‎международными ‎организациями. ‎Требование ‎талибов ‎занять‏ ‎место‏ ‎в‏ ‎ООН, ‎которое‏ ‎по-прежнему ‎занимали‏ ‎бывшие ‎моджахеды,‏ ‎было‏ ‎отклонено. ‎Фактически,‏ ‎на ‎территории ‎Афганистана ‎в ‎те‏ ‎годы ‎параллельно‏ ‎существовали‏ ‎два ‎государства ‎—‏ ‎Исламский ‎эмират‏ ‎Афганистан ‎(талибы) ‎и ‎Исламское‏ ‎Государство‏ ‎Афганистан ‎(основанное‏ ‎в ‎1992‏ ‎году ‎бывшими ‎моджахедами). ‎К ‎1997‏ ‎году‏ ‎правительство ‎моджахедов‏ ‎контролировало ‎только‏ ‎север ‎страны, ‎однако ‎именно ‎оно‏ ‎было‏ ‎признано‏ ‎мировым ‎сообществом.‏ ‎Когда ‎талибы‏ ‎в ‎середине‏ ‎1998‏ ‎года ‎решили‏ ‎сконцентрировать ‎все ‎гуманитарные ‎организации ‎в‏ ‎Кабуле ‎на‏ ‎территории‏ ‎политехнического ‎института, ‎те‏ ‎вывели ‎своих‏ ‎сотрудников ‎из ‎города, ‎а‏ ‎ЕС‏ ‎прекратил ‎выделение‏ ‎гуманитарной ‎помощи‏ ‎Афганистану.

В ‎стране ‎цвела ‎и ‎пахла‏ ‎теневая‏ ‎экономика, ‎основы‏ ‎которой ‎были‏ ‎заложены ‎еще ‎в ‎1980-х ‎годах,‏ ‎но‏ ‎теперь‏ ‎она ‎получила‏ ‎новый ‎импульс.‏ ‎В ‎конце‏ ‎1990-х‏ ‎годов ‎Афганистан‏ ‎стал ‎центром ‎интенсивного ‎контрабандного ‎трафика‏ ‎между ‎свободной‏ ‎экономической‏ ‎зоной ‎Дубая, ‎Ираном,‏ ‎государствами ‎Средней‏ ‎Азии ‎и ‎Пакистаном. ‎Ассортимент‏ ‎товаров‏ ‎варьировался ‎от‏ ‎нефти ‎из‏ ‎Ирана ‎до ‎высокотехнологичных ‎продуктов, ‎импортируемых‏ ‎из‏ ‎Дубая, ‎оружия‏ ‎и ‎запчастей‏ ‎для ‎автомобилей ‎из ‎стран ‎Средней‏ ‎Азии,‏ ‎а‏ ‎также ‎краденых‏ ‎автомобилей ‎из‏ ‎Пакистана. ‎По‏ ‎оценкам‏ ‎экономистов, ‎талибы‏ ‎ежегодно ‎зарабатывали ‎на ‎таможенных ‎пошлинах‏ ‎2,1 ‎миллиарда‏ ‎долларов‏ ‎США.

Кроме ‎того, ‎Афганистан‏ ‎с ‎долей‏ ‎рынка ‎более ‎75% ‎стал‏ ‎крупнейшим‏ ‎в ‎мире‏ ‎производителем ‎героина.‏ ‎Целые ‎регионы ‎на ‎юге ‎и‏ ‎юго-востоке‏ ‎Афганистана ‎жили‏ ‎за ‎счет‏ ‎выращивания ‎наркотиков, ‎прежде ‎чем ‎талибы‏ ‎в‏ ‎период‏ ‎сбора ‎урожая‏ ‎2000-01 ‎года‏ ‎запретили ‎выращивание‏ ‎мака,‏ ‎чтобы ‎получить‏ ‎обещания ‎помощи ‎от ‎программ ‎ООН.‏ ‎Это ‎стоило‏ ‎им‏ ‎значительной ‎части ‎их‏ ‎популярности ‎среди‏ ‎мелких ‎крестьянских ‎хозяйств, ‎живущих‏ ‎за‏ ‎счет ‎опиума,‏ ‎и ‎лишило‏ ‎их ‎доходов ‎от ‎налогообложения.

Любезный ‎читатель‏ ‎наверняка‏ ‎слышал ‎эту‏ ‎довольно ‎популярную‏ ‎историю ‎о ‎том, ‎как ‎талибы‏ ‎боролись‏ ‎с‏ ‎выращиванием ‎мака‏ ‎и ‎вводили‏ ‎жесточайшие ‎кары‏ ‎для‏ ‎хозяев ‎плантаций.‏ ‎Поэтому ‎необходимо ‎сказать ‎пару ‎слов‏ ‎и ‎по‏ ‎этому‏ ‎поводу. ‎Во-первых, ‎важно‏ ‎понять ‎одну‏ ‎простую ‎вещь ‎— ‎героин‏ ‎в‏ ‎Афганистане ‎производили‏ ‎и ‎до‏ ‎талибов, ‎и ‎при ‎талибах, ‎и,‏ ‎практически‏ ‎наверняка, ‎будут‏ ‎производить ‎и‏ ‎после ‎них. ‎Просто ‎потому ‎что‏ ‎это‏ ‎—‏ ‎самый ‎выгодный‏ ‎вид ‎экспорта‏ ‎для, ‎в‏ ‎общем-то,‏ ‎нищей ‎и‏ ‎скудной ‎на ‎природные ‎ресурсы ‎страны.‏ ‎Рыночек ‎порешал,‏ ‎ничего‏ ‎не ‎попишешь. ‎К‏ ‎середине ‎90-х,‏ ‎когда ‎Талибы ‎оттеснили ‎бывших‏ ‎моджахедов‏ ‎на ‎север‏ ‎страны ‎и‏ ‎взяли ‎Афганистан ‎под ‎свой ‎фактический‏ ‎контроль,‏ ‎они ‎действительно‏ ‎приняли ‎ряд‏ ‎законов, ‎ограничивающих ‎производство ‎наркотиков, ‎а‏ ‎в‏ ‎1997‏ ‎году ‎даже‏ ‎ввели ‎смертную‏ ‎казнь ‎за‏ ‎выращивание‏ ‎мака.

Эти ‎меры‏ ‎действительно ‎привели ‎к ‎быстрому ‎и‏ ‎резкому ‎падению‏ ‎производства‏ ‎героина ‎в ‎Афганистане‏ ‎и, ‎как‏ ‎следствие, ‎столь ‎же ‎резкому‏ ‎снижению‏ ‎экспорта ‎наркотика.‏ ‎Ну, ‎а‏ ‎дальше ‎опять ‎порешал ‎рыночек. ‎Искусственно‏ ‎созданный‏ ‎дефицит ‎привел‏ ‎к ‎столь‏ ‎же ‎стремительному ‎росту ‎цен ‎на‏ ‎героин.‏ ‎После‏ ‎чего ‎можно‏ ‎было ‎снова‏ ‎гнать ‎наркотики‏ ‎в‏ ‎Европу, ‎но‏ ‎— ‎уже ‎по ‎более ‎«вкусной»‏ ‎цене. ‎Кроме‏ ‎того,‏ ‎эти ‎драконовские ‎меры‏ ‎со ‎смертной‏ ‎казнью ‎помогли ‎талибам ‎подмять‏ ‎внутренний‏ ‎героиновый ‎рынок‏ ‎под ‎себя.‏ ‎Независимым ‎производителям ‎либо ‎сделали ‎секир-башка,‏ ‎либо‏ ‎под ‎страхом‏ ‎смерти ‎вынудили‏ ‎идти ‎под ‎протекцию ‎талибов. ‎На‏ ‎деле‏ ‎ситуация‏ ‎получалась ‎такая:‏ ‎формально ‎выращивать‏ ‎мак ‎и‏ ‎делать‏ ‎героин ‎было‏ ‎нельзя, ‎но ‎если ‎очень ‎хочется‏ ‎— ‎то‏ ‎можно,‏ ‎правда ‎нужно ‎согласовать‏ ‎все ‎с‏ ‎властями ‎и ‎регулярно ‎платить‏ ‎в‏ ‎казну ‎налог.‏ ‎Так ‎и‏ ‎родилась ‎эта ‎красивая ‎легенда ‎о‏ ‎том,‏ ‎что ‎«при‏ ‎талибах ‎не‏ ‎было ‎наркотиков».

Но ‎даже ‎несмотря ‎на‏ ‎это,‏ ‎и‏ ‎на ‎дополнительную‏ ‎финансовую ‎помощь‏ ‎из ‎Саудовской‏ ‎Аравии‏ ‎и ‎стран‏ ‎Персидского ‎залива, ‎талибы ‎не ‎смогли‏ ‎поставить ‎экономику‏ ‎на‏ ‎здоровые ‎рельсы ‎во‏ ‎время ‎своего‏ ‎первого ‎эмирата. ‎Многолетняя ‎засуха‏ ‎и‏ ‎международные ‎санкции,‏ ‎введенные ‎с‏ ‎1999 ‎года, ‎усугубили ‎гуманитарный ‎кризис.

Jihad‏ ‎international

Естественно,‏ ‎говоря ‎о‏ ‎талибах ‎и‏ ‎Афганистане, ‎мы ‎просто ‎не ‎могли‏ ‎не‏ ‎упомянуть‏ ‎бывшего ‎«террориста‏ ‎№ ‎1».‏ ‎Тем ‎более,‏ ‎что‏ ‎для ‎правления‏ ‎талибов ‎их ‎отношения ‎с ‎«Аль-Каидой»‏ ‎и ‎Усамой‏ ‎бен‏ ‎Ладеном ‎(1957-2011) ‎оказались‏ ‎роковыми. ‎Еще‏ ‎в ‎1980-х ‎годах ‎Афганистан‏ ‎центром‏ ‎притяжения ‎для‏ ‎всевозможных ‎исламистов,‏ ‎которые ‎приезжали ‎со ‎всего ‎мира,‏ ‎чтобы‏ ‎сражаться ‎против‏ ‎коммунистического ‎режима‏ ‎в ‎Кабуле ‎и ‎поддерживающих ‎его‏ ‎советских‏ ‎войск.

Этих‏ ‎«ветеранов ‎Афганистана»‏ ‎насчитывали ‎от‏ ‎10 ‎000‏ ‎до‏ ‎40 ‎000‏ ‎человек. ‎С ‎выводом ‎советских ‎войск‏ ‎многие ‎из‏ ‎них‏ ‎перебрались ‎в ‎другие‏ ‎«горячие ‎точки»,‏ ‎такие ‎как ‎Кашмир, ‎Алжир,‏ ‎Балканы‏ ‎и ‎Кавказ.‏ ‎Многие ‎из‏ ‎этих ‎международных ‎исламистов ‎были ‎тесно‏ ‎связаны‏ ‎с ‎моджахедскими‏ ‎партиями ‎и‏ ‎имели ‎собственные ‎учебные ‎и ‎тренировочные‏ ‎лагеря‏ ‎в‏ ‎Афганистане.

Тот ‎же‏ ‎Усама ‎бен‏ ‎Ладен ‎в‏ ‎течение‏ ‎многих ‎лет‏ ‎был ‎тесно ‎связан ‎с ‎такими‏ ‎лидерами ‎моджахедов,‏ ‎как‏ ‎Юнус ‎Халес ‎и‏ ‎Гульбеддин ‎Хекматияр,‏ ‎и ‎после ‎своего ‎возвращения‏ ‎из‏ ‎Судана ‎в‏ ‎мае ‎1996‏ ‎года ‎сначала ‎жил ‎в ‎восточноафганском‏ ‎городе‏ ‎Джалалабаде, ‎который‏ ‎в ‎то‏ ‎время ‎контролировали ‎не ‎талибы, ‎а‏ ‎моджахеды.

Обычно‏ ‎иностранные‏ ‎джихадисты ‎не‏ ‎вмешивались ‎во‏ ‎внутренние ‎афганские‏ ‎конфликты.‏ ‎Поэтому ‎для‏ ‎них ‎переход ‎от ‎моджахедских ‎партий‏ ‎к ‎талибам‏ ‎не‏ ‎представлял ‎большой ‎проблемы.‏ ‎Первые ‎контакты‏ ‎состоялись ‎после ‎того, ‎как‏ ‎талибы‏ ‎захватили ‎Джалалабад‏ ‎и ‎Кабул‏ ‎в ‎1996 ‎году. ‎Помимо ‎арабов‏ ‎и‏ ‎пакистанцев/кашмирцев, ‎которые‏ ‎составляли ‎самые‏ ‎большие ‎по ‎численности ‎группы, ‎с‏ ‎1990-х‏ ‎годов‏ ‎в ‎Афганистане‏ ‎укрывались ‎преимущественно‏ ‎чеченские, ‎узбекские‏ ‎и‏ ‎уйгурские ‎исламисты.‏ ‎Однако ‎большинство ‎этих ‎группировок ‎имели‏ ‎свои ‎тренировочные‏ ‎лагеря‏ ‎на ‎востоке ‎и‏ ‎юго-востоке ‎страны;‏ ‎лишь ‎немногие ‎международные ‎исламисты,‏ ‎такие‏ ‎как ‎Усама‏ ‎бен ‎Ладен,‏ ‎перебрались ‎в ‎Кандагар.

Арабы ‎пользовались ‎особым‏ ‎уважением‏ ‎среди ‎талибов,‏ ‎поскольку ‎говорили‏ ‎на ‎языке ‎Корана ‎и ‎считались‏ ‎более‏ ‎близкими‏ ‎к ‎Пророку‏ ‎по ‎генеалогии.‏ ‎Тем ‎не‏ ‎менее,‏ ‎были ‎и‏ ‎существенные ‎разногласия, ‎особенно ‎на ‎идеологическом‏ ‎уровне. ‎Так,‏ ‎арабы‏ ‎вызывали ‎у ‎талибов‏ ‎подозрение, ‎поскольку‏ ‎идеологически ‎стояли ‎на ‎позициях‏ ‎«Братьев-мусульман»‏ ‎и ‎салафитов.‏ ‎Следовательно, ‎их‏ ‎понимание ‎ислама ‎было ‎гораздо ‎более‏ ‎близко‏ ‎к ‎пониманию‏ ‎противников ‎талибов‏ ‎— ‎моджахедов. ‎Кроме ‎того, ‎в‏ ‎глазах‏ ‎международных‏ ‎джихадистов ‎племенное‏ ‎мышление ‎и‏ ‎народные ‎верования‏ ‎талибов‏ ‎были ‎равносильны‏ ‎ереси.

Наконец, ‎арабы, ‎и ‎в ‎первую‏ ‎очередь ‎Усама‏ ‎бен‏ ‎Ладен, ‎видели ‎в‏ ‎США ‎главного‏ ‎врага ‎из-за ‎их ‎политики‏ ‎на‏ ‎Ближнем ‎Востоке‏ ‎и ‎размещения‏ ‎американских ‎войск ‎в ‎Саудовской ‎Аравии,‏ ‎в‏ ‎то ‎время‏ ‎как ‎талибы‏ ‎поначалу ‎были ‎терпимы ‎к ‎США,‏ ‎а‏ ‎до‏ ‎1996 ‎года‏ ‎даже ‎считали‏ ‎их ‎союзниками‏ ‎из-за‏ ‎сделок ‎по‏ ‎газопроводу, ‎о ‎которых ‎было ‎сказано‏ ‎выше.

И ‎вот‏ ‎пришел‏ ‎1998 ‎год. ‎Усама‏ ‎бен ‎Ладен‏ ‎основал ‎так ‎называемый ‎«Всемирный‏ ‎исламский‏ ‎фронт ‎за‏ ‎джихад ‎против‏ ‎евреев ‎и ‎крестоносцев». ‎Именно ‎тогда‏ ‎и‏ ‎родилась ‎террористическая‏ ‎организация ‎Аль-Каида‏ ‎в ‎том ‎виде, ‎в ‎котором‏ ‎мы‏ ‎ее‏ ‎знаем ‎(формально‏ ‎она ‎была‏ ‎создана ‎еще‏ ‎в‏ ‎80-х). ‎Ему‏ ‎удалось ‎объединить ‎под ‎своим ‎руководством‏ ‎ранее ‎враждующие‏ ‎и‏ ‎конкурирующие ‎исламистские ‎группировки.‏ ‎Одной ‎из‏ ‎целей ‎Аль-Каиды ‎было ‎свержение‏ ‎монархии‏ ‎Саудовской ‎Аравии,‏ ‎которую ‎бен‏ ‎Ладен ‎считал ‎неисламской ‎марионеткой ‎США.

После‏ ‎терактов‏ ‎Аль-Каиды ‎против‏ ‎посольств ‎США‏ ‎в ‎Дар-эс-Саламе ‎и ‎Найроби ‎в‏ ‎1998‏ ‎году‏ ‎присутствие ‎Усамы‏ ‎бен ‎Ладена‏ ‎стало ‎все‏ ‎больше‏ ‎обременять ‎талибов.‏ ‎В ‎глазах ‎мировой ‎общественности ‎Афганистан‏ ‎мгновенно ‎превратился‏ ‎в‏ ‎гнездовище ‎мирового ‎терроризма.‏ ‎США ‎определили‏ ‎Усаму ‎бен ‎Ладена ‎как‏ ‎организатора‏ ‎терактов ‎и‏ ‎в ‎качестве‏ ‎возмездия ‎20 ‎августа ‎1998 ‎года‏ ‎нанесли‏ ‎ракетные ‎удары‏ ‎по ‎джихадистским‏ ‎учебным ‎лагерям ‎в ‎Восточном ‎Афганистане.

Тем‏ ‎не‏ ‎менее,‏ ‎талибы ‎отказались‏ ‎выдать ‎бен‏ ‎Ладена ‎США,‏ ‎предложив‏ ‎вместо ‎этого‏ ‎судить ‎его ‎в ‎мусульманской ‎стране.‏ ‎США ‎на‏ ‎это‏ ‎предложение ‎не ‎согласились.‏ ‎После ‎того,‏ ‎как ‎саудовская ‎разведка ‎также‏ ‎не‏ ‎смогла ‎добиться‏ ‎экстрадиции, ‎Саудовская‏ ‎Аравия ‎приостановила ‎дипломатические ‎отношения ‎с‏ ‎талибами.‏ ‎7 ‎июля‏ ‎1999 ‎года‏ ‎администрация ‎США ‎ввела ‎односторонние ‎санкции‏ ‎против‏ ‎талибов.‏ ‎15 ‎октября‏ ‎1999 ‎года‏ ‎последовала ‎резолюция‏ ‎Совета‏ ‎Безопасности ‎ООН‏ ‎№ ‎1267, ‎требующая ‎экстрадиции ‎бен‏ ‎Ладена, ‎за‏ ‎которой‏ ‎с ‎19 ‎декабря‏ ‎2000 ‎года‏ ‎последовали ‎санкции. ‎С ‎тех‏ ‎пор‏ ‎режим ‎талибов‏ ‎был ‎изолирован‏ ‎во ‎внешней ‎политике.

Мулла ‎Омар ‎же‏ ‎решил,‏ ‎что ‎его‏ ‎правительство ‎стало‏ ‎жертвой ‎международного ‎заговора, ‎и ‎теперь‏ ‎открыто‏ ‎выступил‏ ‎против ‎США‏ ‎и ‎ООН.‏ ‎В ‎то‏ ‎же‏ ‎время ‎он‏ ‎покровительствовал ‎Усаме ‎бен ‎Ладену. ‎Мотивы‏ ‎этого ‎до‏ ‎сих‏ ‎пор ‎неясны: ‎якобы‏ ‎отношения ‎между‏ ‎ними ‎были ‎основаны ‎на‏ ‎уважении,‏ ‎хотя ‎друзьями‏ ‎они ‎не‏ ‎были. ‎Даже ‎существует ‎легенда, ‎что‏ ‎мулла‏ ‎Омар ‎якобы‏ ‎женился ‎на‏ ‎дочери ‎бен ‎Ладена. ‎Кто-то ‎даже‏ ‎утверждает,‏ ‎что‏ ‎Усама ‎присягал‏ ‎на ‎верность‏ ‎мулле ‎Омару,‏ ‎хотя‏ ‎это ‎уже‏ ‎похоже ‎на ‎байку.

Также ‎важную ‎роль‏ ‎сыграло ‎то,‏ ‎что‏ ‎бен ‎Ладен ‎успешно‏ ‎добывал ‎средства‏ ‎для ‎талибов ‎в ‎странах‏ ‎Персидского‏ ‎залива. ‎Его‏ ‎экстрадиция ‎не‏ ‎только ‎противоречила ‎паштунской ‎традиции ‎гостеприимства,‏ ‎но‏ ‎и, ‎как‏ ‎опасался ‎мулла‏ ‎Омар, ‎представила ‎бы ‎талибов ‎в‏ ‎глазах‏ ‎многих‏ ‎мусульман ‎как‏ ‎коллаборационистов ‎Запада.‏ ‎Точно ‎так‏ ‎же‏ ‎талибы ‎себя‏ ‎повели ‎и ‎в ‎декабре ‎1999‏ ‎года, ‎когда‏ ‎пакистанские‏ ‎джихадисты ‎угнали ‎индийский‏ ‎лайнер ‎из‏ ‎Катманду ‎и ‎приземлились ‎в‏ ‎Кандагаре.‏ ‎Тогда ‎талибы‏ ‎помогли ‎им‏ ‎бежать.

Однако ‎злой ‎дед ‎бен ‎Ладен‏ ‎поспособствовал‏ ‎расколу ‎уже‏ ‎внутри ‎«Талибана».‏ ‎Там ‎тоже ‎были ‎свои ‎прагматики,‏ ‎твердо‏ ‎уверенные,‏ ‎что ‎пребывание‏ ‎Усамы ‎в‏ ‎стране ‎скорее‏ ‎вредит‏ ‎талибам. ‎В‏ ‎эту ‎группу ‎прагматиков ‎входили ‎министр‏ ‎иностранных ‎дел‏ ‎мулла‏ ‎Мутавакиль ‎(род. ‎1971),‏ ‎глава ‎правительства‏ ‎мулла ‎Мохаммад ‎Раббани ‎(1955-2001)‏ ‎и‏ ‎заместитель ‎министра‏ ‎внутренних ‎дел‏ ‎мулла ‎Мохаммад ‎Хаксар ‎(1960-2006), ‎то‏ ‎есть‏ ‎— ‎далеко‏ ‎не ‎последние‏ ‎люди ‎в ‎стране. ‎Они ‎требовали‏ ‎выдать‏ ‎бен‏ ‎Ладена ‎как‏ ‎можно ‎скорее,‏ ‎и ‎даже‏ ‎вели‏ ‎по ‎этому‏ ‎поводу ‎секретные ‎переговоры ‎с ‎США‏ ‎и ‎Саудовской‏ ‎Аравией.‏ ‎Ходили ‎слухи, ‎что‏ ‎мулла ‎Омар‏ ‎из-за ‎своей ‎приверженности ‎Усаме‏ ‎бен‏ ‎Ладену ‎был‏ ‎на ‎грани‏ ‎смещения. ‎Однако ‎смерть ‎муллы ‎Раббани‏ ‎16‏ ‎апреля ‎2001‏ ‎года ‎ослабила‏ ‎влияние ‎умеренных, ‎и ‎усилило ‎позиции‏ ‎радикалов.

Следствием‏ ‎этого‏ ‎стал ‎рост‏ ‎влияния ‎арабских‏ ‎моджахедов ‎на‏ ‎политику‏ ‎«Талибана». ‎10‏ ‎марта ‎2001 ‎года ‎иконоборцы ‎под‏ ‎надзором ‎командира‏ ‎«Талибана»‏ ‎муллы ‎Дадуллы ‎разрушили‏ ‎объект ‎всемирного‏ ‎наследия ‎— ‎статуи ‎Будды‏ ‎в‏ ‎Бамиане. ‎Здесь‏ ‎также ‎были‏ ‎задействованы ‎в ‎основном ‎арабы. ‎Но‏ ‎предвестником‏ ‎теракта ‎11‏ ‎сентября ‎стало‏ ‎убийство ‎9 ‎сентября ‎Ахмада ‎Шаха‏ ‎Масуда,‏ ‎последнего‏ ‎серьезного ‎противника‏ ‎Талибана ‎в‏ ‎составе ‎Северного‏ ‎альянса.‏ ‎Заказчиком ‎этого‏ ‎покушения ‎была ‎Аль-Каида, ‎а ‎«Талибан»,‏ ‎вероятно, ‎даже‏ ‎не‏ ‎был ‎посвящен ‎в‏ ‎детали. ‎Талибы‏ ‎также ‎не ‎были ‎готовы‏ ‎к‏ ‎терактам ‎11‏ ‎сентября, ‎однако‏ ‎к ‎тому ‎моменту ‎влияние ‎иностранных‏ ‎(в‏ ‎основном ‎—‏ ‎арабских) ‎джихадистов‏ ‎внутри ‎страны ‎было ‎слишком ‎велико.‏ ‎Приближалась‏ ‎новая‏ ‎веха ‎в‏ ‎истории ‎Афганистана.

Продолжение‏ ‎следует…

Читать: 14+ мин
logo Историк Александр Свистунов

История движения «Талибан»: В стране разбросанных камней

Важно! ‎Данный‏ ‎материал ‎не ‎оправдывает ‎террористическую ‎деятельность‏ ‎в ‎любой‏ ‎ее‏ ‎форме ‎и ‎преследует‏ ‎сугубо ‎просветительские‏ ‎цели.

Слово ‎«Талибан» ‎на ‎слуху‏ ‎у‏ ‎всего ‎мира‏ ‎вот ‎уже‏ ‎три ‎десятилетия, ‎и ‎в ‎последние‏ ‎годы‏ ‎мы ‎стали‏ ‎слышать ‎его‏ ‎всё ‎чаще. ‎В ‎2010 ‎году‏ ‎группировка‏ ‎НАТО‏ ‎в ‎Афганистане‏ ‎достигла ‎пика‏ ‎своей ‎мощи‏ ‎и‏ ‎составляла ‎130‏ ‎000 ‎солдат. ‎Уже ‎спустя ‎11‏ ‎лет, ‎15‏ ‎августа‏ ‎2021 ‎года, ‎талибы‏ ‎взяли ‎Кабул‏ ‎без ‎единого ‎выстрела. ‎Успех‏ ‎«Талибана»‏ ‎кажется ‎ещё‏ ‎более ‎невероятным‏ ‎из-за ‎контраста, ‎который ‎проявляется ‎при‏ ‎сравнении‏ ‎типичного ‎талиба,‏ ‎выглядящего ‎и‏ ‎вооружённого ‎как ‎нищий ‎разбойник ‎с‏ ‎гор,‏ ‎и‏ ‎полностью ‎упакованного‏ ‎солдата ‎США.‏ ‎Однако ‎этот‏ ‎образ‏ ‎муллы ‎из‏ ‎горного ‎кишлака ‎обманчив. ‎В ‎течение‏ ‎последних ‎двадцати‏ ‎пяти‏ ‎лет ‎талибы ‎постоянно‏ ‎совершенствовали ‎свои‏ ‎навыки ‎и ‎создавали ‎прекрасно‏ ‎отлаженную‏ ‎военную ‎машину,‏ ‎которая ‎отвоевала‏ ‎Афганистан ‎с ‎помощью ‎современного ‎оружия,‏ ‎психологической‏ ‎войны ‎и‏ ‎качественного ‎планирования‏ ‎боевых ‎задач.

С ‎арабского ‎языка ‎слово‏ ‎«талиб»‏ ‎переводится‏ ‎как ‎«ищущий‏ ‎знаний». ‎В‏ ‎более ‎узком‏ ‎смысле‏ ‎его ‎можно‏ ‎трактовать ‎как ‎«ученик ‎медресе», ‎то‏ ‎есть ‎школы‏ ‎исламского‏ ‎богословия. ‎На ‎языках‏ ‎фарси ‎и‏ ‎пушту ‎(язык ‎пуштунов ‎—‏ ‎доминирующего‏ ‎этноса ‎Афганистана)‏ ‎это ‎слово‏ ‎означает ‎то ‎же ‎самое. ‎Приняв‏ ‎такое‏ ‎название, ‎талибы‏ ‎как ‎бы‏ ‎подчеркивают ‎свои ‎тесные ‎связи ‎с‏ ‎религиозными‏ ‎школами-медресе,‏ ‎в ‎которых‏ ‎в ‎юности‏ ‎обучались ‎многие‏ ‎из‏ ‎их ‎лидеров.‏ ‎Хотя ‎некоторые ‎сторонники ‎«Талибана» ‎действительно‏ ‎набираются ‎из‏ ‎медресе,‏ ‎религиозное ‎образование ‎—‏ ‎не ‎обязательное‏ ‎условие ‎для ‎того, ‎чтобы‏ ‎быть‏ ‎членом ‎движения.‏ ‎«Талибан» ‎скорее‏ ‎стал ‎плавильным ‎котлом ‎для ‎различных‏ ‎группировок,‏ ‎начиная ‎так‏ ‎называемыми ‎моджахедами‏ ‎1980-х ‎годов ‎и ‎заканчивая ‎полевыми‏ ‎командирами‏ ‎этнических‏ ‎вооружённых ‎группировок‏ ‎и ‎даже‏ ‎бывшими ‎коммунистами.‏ ‎Всё‏ ‎потому, ‎что‏ ‎мотивация ‎для ‎вступления ‎в ‎ряды‏ ‎«Талибана» ‎может‏ ‎быть‏ ‎очень ‎разной. ‎Что‏ ‎же ‎из‏ ‎себя ‎представляет ‎«Талибан» ‎(к‏ ‎слову,‏ ‎запрещённый ‎в‏ ‎России ‎и‏ ‎признанный ‎террористической ‎организацией)? ‎Как ‎и‏ ‎когда‏ ‎он ‎возник,‏ ‎чем ‎отличается‏ ‎от ‎других ‎радикальных ‎группировок? ‎Давайте‏ ‎разбираться.

Говоря‏ ‎«Талибан»,‏ ‎мы ‎подразумеваем‏ ‎Афганистан, ‎и‏ ‎наоборот. ‎Несмотря‏ ‎на‏ ‎то ‎что‏ ‎«Талибан» ‎возник ‎только ‎в ‎1994‏ ‎году, ‎это‏ ‎движение‏ ‎было ‎сформировано ‎социальными‏ ‎структурами, ‎глубоко‏ ‎укоренившимися ‎в ‎афганской ‎истории.‏ ‎Лабиринт‏ ‎высоких ‎гор,‏ ‎а ‎также‏ ‎пустынные ‎и ‎степные ‎ландшафты ‎определяют‏ ‎природную‏ ‎среду ‎Афганистана.‏ ‎Одни ‎только‏ ‎оазисы ‎и ‎долины ‎рек, ‎которые‏ ‎нитями‏ ‎проходят‏ ‎через ‎всю‏ ‎страну, ‎представляют‏ ‎собой ‎благоприятные‏ ‎районы‏ ‎для ‎интенсивного‏ ‎земледелия; ‎здесь ‎же ‎проживает ‎большая‏ ‎часть ‎населения,‏ ‎расположены‏ ‎крупные ‎городские ‎центры‏ ‎— ‎Герат,‏ ‎Кандагар ‎или ‎Кабул.

Даже ‎сегодня‏ ‎подавляющая‏ ‎часть ‎конфликтов‏ ‎внутри ‎Афганистана‏ ‎вспыхивает ‎из-за ‎доступа ‎к ‎воде,‏ ‎земле‏ ‎и ‎пастбищам.‏ ‎Во ‎многих‏ ‎регионах-оазисах ‎доступ ‎к ‎ресурсам ‎идёт‏ ‎рука‏ ‎об‏ ‎руку ‎с‏ ‎этнической ‎и‏ ‎племенной ‎идентичностью,‏ ‎что‏ ‎нередко ‎становится‏ ‎поводом ‎для ‎вражды. ‎Часто ‎одна‏ ‎этническая ‎группа‏ ‎или‏ ‎племя ‎контролирует ‎всю‏ ‎пригодную ‎для‏ ‎земледелия ‎территорию ‎в ‎регионе,‏ ‎в‏ ‎то ‎время‏ ‎как ‎другие‏ ‎борются ‎за ‎выживание ‎на ‎окраинах.‏ ‎Многие‏ ‎из ‎этих‏ ‎конфликтов ‎тлели‏ ‎в ‎течение ‎поколений ‎и ‎возникли‏ ‎задолго‏ ‎до‏ ‎того, ‎как‏ ‎СССР ‎в‏ ‎1979 ‎году‏ ‎ввёл‏ ‎в ‎Афганистан‏ ‎войска.

В ‎ходе ‎Афганской ‎войны ‎права‏ ‎на ‎землю‏ ‎и‏ ‎воду ‎неоднократно ‎переходили‏ ‎из ‎рук‏ ‎в ‎руки, ‎что ‎обостряло‏ ‎конфликты‏ ‎между ‎отдельными‏ ‎семьями ‎и‏ ‎общинами. ‎Талибы, ‎как ‎и ‎все‏ ‎предыдущие‏ ‎противоборствующие ‎стороны,‏ ‎воспользовались ‎этими‏ ‎социально-экономическими ‎конфликтами. ‎Например, ‎в ‎Гильменде‏ ‎талибы‏ ‎активно‏ ‎завоёвывали ‎популярность‏ ‎среди ‎самых‏ ‎бедных ‎крестьян,‏ ‎чьи‏ ‎земли ‎располагались‏ ‎на ‎периферии ‎обрабатываемых ‎зон ‎и‏ ‎в ‎низовьях‏ ‎оросительных‏ ‎каналов.

Пуштунский ‎фактор

Этническая ‎и‏ ‎племенная ‎идентичность‏ ‎имеет ‎огромное ‎значение ‎в‏ ‎афганской‏ ‎политике. ‎Причём‏ ‎Афганистан ‎—‏ ‎чрезвычайно ‎пёстрая ‎страна ‎как ‎в‏ ‎этническом,‏ ‎так ‎и‏ ‎в ‎племенном‏ ‎отношении. ‎Помимо ‎пуштунов, ‎которые ‎составляют‏ ‎до‏ ‎50%‏ ‎населения ‎и‏ ‎являются ‎доминирующим‏ ‎этносом ‎в‏ ‎стране,‏ ‎есть ‎ещё‏ ‎таджики, ‎узбеки ‎и ‎хазарейцы, ‎а‏ ‎также ‎более‏ ‎мелкие‏ ‎этнические ‎группы. ‎Движение‏ ‎«Талибан» ‎зародилось‏ ‎на ‎юге ‎Афганистана, ‎где‏ ‎традиционно‏ ‎живут ‎пуштуны.‏ ‎По ‎сей‏ ‎день ‎они ‎составляют ‎подавляющее ‎большинство‏ ‎новобранцев‏ ‎движения.

Пуштуны ‎организованы‏ ‎в ‎племена,‏ ‎проживающие ‎на ‎юге ‎и ‎востоке‏ ‎Афганистана‏ ‎и‏ ‎на ‎северо-западе‏ ‎Пакистана. ‎Они‏ ‎преимущественно ‎исповедуют‏ ‎ислам‏ ‎суннитского ‎толка‏ ‎и ‎говорят ‎на ‎пушту ‎—‏ ‎восточно-иранском ‎языке.‏ ‎Он‏ ‎значительно ‎отличается ‎от‏ ‎дари ‎—‏ ‎афганского ‎варианта ‎фарси ‎(персидского‏ ‎языка),‏ ‎которым ‎владеют‏ ‎афганские ‎таджики,‏ ‎хазарейцы ‎и ‎некоторые ‎другие ‎этносы‏ ‎страны.

В‏ ‎XVIII ‎веке‏ ‎на ‎территории‏ ‎Афганистана ‎сложились ‎две ‎племенные ‎конфедерации‏ ‎пуштунов,‏ ‎дуррани‏ ‎и ‎гильзаи,‏ ‎объединившие ‎под‏ ‎своим ‎крылом‏ ‎большую‏ ‎часть ‎племён.‏ ‎Именно ‎из ‎дуррани, ‎в ‎основном‏ ‎населяющих ‎плодородные‏ ‎оазисы‏ ‎вдоль ‎реки ‎Гильменд,‏ ‎происходила ‎одноименная‏ ‎афганская ‎королевская ‎семья, ‎правившая‏ ‎страной‏ ‎с ‎1747‏ ‎по ‎1973‏ ‎год ‎(за ‎исключением ‎короткого ‎перерыва‏ ‎в‏ ‎1929 ‎году).‏ ‎С ‎другой‏ ‎стороны, ‎гильзаи, ‎как ‎правило, ‎живут‏ ‎на‏ ‎юго-востоке‏ ‎страны ‎—‏ ‎им ‎традиционно‏ ‎доступно ‎меньше‏ ‎природных‏ ‎ресурсов, ‎особенно‏ ‎пахотной ‎земли ‎и ‎воды, ‎нежели‏ ‎дуррани. ‎Поэтому‏ ‎среди‏ ‎гильзаев ‎традиционно ‎существует‏ ‎практика ‎отправлять‏ ‎второго ‎ребёнка ‎в ‎медресе‏ ‎для‏ ‎обучения ‎на‏ ‎муллу, ‎что‏ ‎существенно ‎облегчает ‎жизнь ‎семье. ‎Вы‏ ‎уже‏ ‎поняли, ‎какая‏ ‎здесь ‎связь?‏ ‎Именно! ‎Ядро ‎движения ‎«Талибан» ‎составляют‏ ‎не‏ ‎просто‏ ‎пуштуны, ‎а‏ ‎пуштуны-гильзаи.

Пуштуны ‎верят,‏ ‎что ‎происходят‏ ‎от‏ ‎легендарного ‎Кайса‏ ‎Абдура ‎Рашида. ‎Вместе ‎с ‎собственными‏ ‎формами ‎социальной‏ ‎организации‏ ‎(например, ‎«джирга» ‎—‏ ‎рус. ‎«совет‏ ‎старейшин») ‎и ‎племенным ‎кодексом‏ ‎«пуштунвали»‏ ‎(нечто ‎среднее‏ ‎между ‎неписаным‏ ‎кодексом ‎поведения ‎и ‎жизненной ‎философией)‏ ‎эта‏ ‎вера ‎является‏ ‎чем-то ‎вроде‏ ‎связующего ‎звена ‎между ‎всеми ‎племенами‏ ‎и‏ ‎основой‏ ‎для ‎их‏ ‎самоидентификации. ‎Хотя‏ ‎племенные ‎традиции‏ ‎значительно‏ ‎различаются ‎в‏ ‎зависимости ‎от ‎местности. ‎В ‎основе‏ ‎пуштунского ‎племенного‏ ‎мышления‏ ‎лежит ‎культ ‎мужественности‏ ‎и ‎независимости.‏ ‎Начало ‎Афганской ‎войны ‎1979–1989‏ ‎годов‏ ‎также ‎привело‏ ‎к ‎изменениям‏ ‎в ‎устоявшемся ‎жизненном ‎укладе ‎пуштунов.‏ ‎Многие‏ ‎племена ‎покинули‏ ‎свои ‎традиционные‏ ‎места ‎проживания ‎и ‎переселились ‎в‏ ‎Пакистан.‏ ‎Командиры‏ ‎моджахедов, ‎выходцы‏ ‎из ‎социально‏ ‎незащищенных ‎слоёв‏ ‎населения,‏ ‎часто ‎стали‏ ‎заменять ‎собой ‎племенных ‎вождей. ‎Муллы‏ ‎всё ‎чаще‏ ‎брали‏ ‎на ‎себя ‎руководящие‏ ‎роли ‎на‏ ‎уровне ‎общины ‎— ‎как‏ ‎в‏ ‎Афганистане, ‎так‏ ‎и ‎в‏ ‎лагерях ‎беженцев ‎в ‎Пакистане.

Пуштуны ‎важны‏ ‎для‏ ‎талибов ‎по‏ ‎трём ‎причинам.‏ ‎Во-первых, ‎это ‎политически ‎доминирующая ‎этническая‏ ‎группа‏ ‎в‏ ‎Афганистане. ‎Более‏ ‎того, ‎именно‏ ‎себя ‎и‏ ‎только‏ ‎себя ‎они‏ ‎считают ‎настоящими ‎афганцами. ‎В ‎их‏ ‎среде ‎слова‏ ‎«афганец»‏ ‎«пуштун» ‎синонимичны. ‎Пуштунские‏ ‎эмиры ‎правили‏ ‎Афганистаном ‎на ‎протяжение ‎столетий,‏ ‎и‏ ‎лишь ‎один‏ ‎раз, ‎в‏ ‎1929 ‎году, ‎власть ‎в ‎стране‏ ‎сумел‏ ‎захватить ‎этнический‏ ‎таджик ‎Хабибулла‏ ‎Калакани ‎(досл. ‎«калаканский, ‎„из ‎Калакана“).‏ ‎Даже‏ ‎последний‏ ‎президент ‎„демократического“‏ ‎Афганистана ‎Ашраф‏ ‎Гани, ‎бежавший‏ ‎от‏ ‎талибов ‎в‏ ‎августе ‎2021 ‎года, ‎— ‎тоже‏ ‎пуштун ‎из‏ ‎племенного‏ ‎объединения ‎гильзай.

Во-вторых, ‎большую‏ ‎роль ‎играет‏ ‎контроль ‎не ‎только ‎над‏ ‎Кабулом,‏ ‎но ‎и‏ ‎над ‎всей‏ ‎страной. ‎В ‎частности, ‎с ‎1920-х‏ ‎годов‏ ‎королевская ‎семья‏ ‎практиковала ‎внутреннюю‏ ‎колонизацию, ‎переселяя ‎пуштунов ‎из ‎южного‏ ‎и‏ ‎восточного‏ ‎Афганистана ‎в‏ ‎оазисы ‎северного‏ ‎Афганистана ‎—‏ ‎Кундуз,‏ ‎Баглан ‎или‏ ‎Балх. ‎Пастбища ‎центрального ‎Афганистана ‎отдавали‏ ‎пуштунским ‎кочевникам,‏ ‎предварительно‏ ‎изгнав ‎оттуда ‎шиитов-хазарейцев.‏ ‎В ‎результате‏ ‎пуштуны ‎расселились ‎практически ‎по‏ ‎всему‏ ‎Афганистану. ‎Теперь‏ ‎этот ‎фактор‏ ‎играл ‎решающую ‎роль ‎в ‎деле‏ ‎распространения‏ ‎влияния ‎«Талибана».

В-третьих,‏ ‎почти ‎половина‏ ‎всех ‎пуштунов ‎проживает ‎на ‎территории‏ ‎нынешних‏ ‎пакистанских‏ ‎провинций ‎Хайбер-Пахтунхва‏ ‎и ‎Белуджистан,‏ ‎простирающихся ‎до‏ ‎реки‏ ‎Инд. ‎И‏ ‎вот ‎здесь ‎нужно ‎сделать ‎небольшой‏ ‎экскурс ‎в‏ ‎историю.‏ ‎В ‎1893 ‎году‏ ‎эмир ‎Афганистана‏ ‎Абдуррахман ‎и ‎секретарь ‎индийской‏ ‎колониальной‏ ‎администрации ‎сэр‏ ‎Мортимер ‎Дюранд‏ ‎заключили ‎договор ‎и ‎прочертили ‎полосу‏ ‎границы‏ ‎между ‎Афганистаном‏ ‎и ‎тогдашней‏ ‎Британской ‎Индией. ‎В ‎историю ‎эта‏ ‎2640-километровая‏ ‎полоса‏ ‎вошла ‎как‏ ‎«линия ‎Дюранда».‏ ‎Однако ‎есть‏ ‎два‏ ‎важных ‎но.‏ ‎Первое ‎заключается ‎в ‎том, ‎что‏ ‎на ‎момент‏ ‎подписания‏ ‎договора ‎Афганистан ‎находился‏ ‎в ‎статусе‏ ‎(по ‎условиям ‎подписанного ‎в‏ ‎1879‏ ‎году ‎Гандамакского‏ ‎договора) ‎зависимого‏ ‎от ‎Великобритании ‎квази-государства. ‎В ‎Кабуле‏ ‎сидел‏ ‎британский ‎советник,‏ ‎который ‎и‏ ‎был ‎фактическим ‎правителем ‎страны. ‎Эмир‏ ‎же,‏ ‎которому‏ ‎британцы ‎платили‏ ‎ежегодное ‎пособие,‏ ‎мог ‎самостоятельно‏ ‎решать‏ ‎только ‎незначительные‏ ‎внутренние ‎вопросы. ‎Второе, ‎но ‎—‏ ‎в ‎том,‏ ‎что‏ ‎в ‎1893 ‎году‏ ‎не ‎было‏ ‎никакого ‎Пакистана. ‎А ‎в‏ ‎Пакистане,‏ ‎как ‎мы‏ ‎помним, ‎проживает‏ ‎огромная ‎пуштунская ‎община. ‎Именно ‎поэтому‏ ‎современный‏ ‎Афганистан ‎«линию‏ ‎Дюранда» ‎не‏ ‎признаёт. ‎Президенты ‎Афганистана ‎неоднократно ‎заявляли,‏ ‎что‏ ‎их‏ ‎страна ‎—‏ ‎земля ‎всех‏ ‎пуштунов ‎и‏ ‎поэтому‏ ‎внешняя ‎граница‏ ‎Афганистана ‎должна ‎проходить ‎по ‎реке‏ ‎Инд.

Избавление ‎от‏ ‎этой‏ ‎пуштунистанской ‎проблемы ‎—‏ ‎приоритет ‎пакистанской‏ ‎политики. ‎Этим ‎и ‎объясняется‏ ‎интерес‏ ‎Пакистана ‎к‏ ‎талибам. ‎Хотя‏ ‎большинство ‎талибов ‎составляют ‎пуштуны, ‎их‏ ‎теократизм‏ ‎(проведение ‎политики‏ ‎в ‎соответствии‏ ‎с ‎религией) ‎существенно ‎превалирует ‎над‏ ‎афганским‏ ‎этническим‏ ‎национализмом. ‎Проще‏ ‎говоря, ‎несмотря‏ ‎на ‎то,‏ ‎что‏ ‎подавляющее ‎число‏ ‎талибов ‎— ‎это ‎пуштуны, ‎в‏ ‎рамках ‎своего‏ ‎движения‏ ‎они ‎в ‎первую‏ ‎очередь ‎мусульмане‏ ‎и ‎уже ‎потом ‎пуштуны.‏ ‎И‏ ‎они ‎едва‏ ‎ли ‎будут‏ ‎ссориться ‎с ‎соседним ‎Пакистаном ‎из-за‏ ‎«линии‏ ‎Дюранда» ‎и‏ ‎призрачной ‎надежды‏ ‎собрать ‎всех ‎пуштунов ‎в ‎границах‏ ‎единого‏ ‎Пуштунистана.

Религиозный‏ ‎фактор

Религия, ‎в‏ ‎частности ‎ислам,‏ ‎играет ‎колоссальную‏ ‎роль‏ ‎в ‎жизни‏ ‎Афганистана. ‎Исламские ‎ценности ‎и ‎правовые‏ ‎концепции ‎служат‏ ‎для‏ ‎преодоления ‎племенной ‎раздробленности‏ ‎и ‎традиционных‏ ‎племенных ‎обычаев ‎(кровной ‎мести,‏ ‎инцеста‏ ‎и ‎так‏ ‎далее). ‎В‏ ‎Афганистане ‎преобладает ‎ислам ‎суннитского ‎толка.‏ ‎Он‏ ‎относится ‎к‏ ‎ханафитскому ‎мазхабу‏ ‎(богословско-правовая ‎школа), ‎который ‎считается ‎довольно‏ ‎умеренным.‏ ‎Шииты‏ ‎составляют ‎в‏ ‎стране ‎от‏ ‎15 ‎до‏ ‎25%‏ ‎— ‎в‏ ‎подавляющем ‎большинстве ‎это ‎хазарейцы.

Ислам ‎играет‏ ‎центральную ‎роль‏ ‎во‏ ‎всех ‎сферах ‎повседневной‏ ‎жизни ‎афганцев,‏ ‎при ‎этом ‎даже ‎сегодня‏ ‎большинство‏ ‎жителей ‎в‏ ‎стране ‎остаётся‏ ‎неграмотным. ‎Грамотность ‎распространена ‎только ‎в‏ ‎более-менее‏ ‎крупных ‎городах‏ ‎и ‎поселениях.‏ ‎Хотя ‎ещё ‎относительно ‎недавно ‎она‏ ‎вообще‏ ‎была‏ ‎прерогативой ‎местной‏ ‎элиты. ‎В‏ ‎сельской ‎местности,‏ ‎например,‏ ‎муллы ‎могут‏ ‎ни ‎разу ‎в ‎жизни ‎не‏ ‎открыть ‎Коран.‏ ‎И‏ ‎если ‎бы ‎даже‏ ‎открыли, ‎то‏ ‎не ‎смогли ‎бы ‎прочесть‏ ‎ни‏ ‎одной ‎суры.‏ ‎Знания ‎о‏ ‎религии ‎в ‎таких ‎слаборазвитых ‎уголках‏ ‎страны‏ ‎передаются ‎устно,‏ ‎подобно ‎поверьям.‏ ‎Всё ‎это ‎приводит ‎к ‎тому,‏ ‎что‏ ‎зачастую‏ ‎у ‎местного‏ ‎духовенства ‎формируется‏ ‎довольно ‎интересное‏ ‎понимание‏ ‎ислама. ‎Так,‏ ‎в ‎Афганистане ‎распространено ‎поклонение ‎могилам‏ ‎и ‎ношение‏ ‎религиозных‏ ‎амулетов, ‎хотя ‎и‏ ‎то ‎и‏ ‎другое ‎осуждается ‎многими ‎исламскими‏ ‎богословами,‏ ‎считаясь ‎идолопоклонством.‏ ‎Ныне ‎покойный‏ ‎основатель ‎«Талибана» ‎Мулла ‎Омар ‎неоднократно‏ ‎утверждал,‏ ‎что ‎к‏ ‎нему ‎во‏ ‎сне ‎являлся ‎сам ‎Аллах ‎и‏ ‎даровал‏ ‎ему‏ ‎свои ‎откровения.‏ ‎Таким ‎образом,‏ ‎Омар ‎фактически‏ ‎приравнивал‏ ‎себя ‎к‏ ‎пророкам, ‎что ‎также ‎может ‎быть‏ ‎расценено ‎как‏ ‎святотатство.

Что‏ ‎касается ‎афганских ‎мулл,‏ ‎то ‎до‏ ‎войны ‎они ‎не ‎пользовались‏ ‎особенно‏ ‎высоким ‎социальным‏ ‎положением. ‎Мулла‏ ‎работает ‎на ‎общину ‎и ‎поэтому‏ ‎зависит‏ ‎от ‎её‏ ‎благосклонности ‎и‏ ‎подачек. ‎Его ‎роль ‎ограничивается ‎обучением‏ ‎детей‏ ‎Корану‏ ‎(если ‎он‏ ‎умеет ‎читать)‏ ‎и ‎молитве,‏ ‎а‏ ‎также ‎выполнением‏ ‎религиозных ‎ритуалов. ‎Заучивание ‎и ‎чтение‏ ‎стихов ‎из‏ ‎Корана‏ ‎— ‎основная ‎учебная‏ ‎практика. ‎До‏ ‎недавнего ‎времени ‎муллы ‎находились‏ ‎как‏ ‎бы ‎вне‏ ‎пуштунской ‎племенной‏ ‎структуры: ‎обычно ‎этой ‎деятельностью ‎занимались‏ ‎самые‏ ‎бедные ‎представители‏ ‎племени. ‎Однако‏ ‎в ‎пору ‎конфликтов ‎всё ‎в‏ ‎корне‏ ‎менялось‏ ‎и ‎муллы‏ ‎выходили ‎на‏ ‎первый ‎план.

Опять‏ ‎же,‏ ‎находясь ‎как‏ ‎бы ‎за ‎рамками ‎конкретного ‎племени,‏ ‎они ‎могли‏ ‎объединять‏ ‎даже ‎враждующие ‎племена‏ ‎против ‎внешних‏ ‎врагов. ‎Многие ‎восстания ‎против‏ ‎британских‏ ‎колониальных ‎властей‏ ‎возглавляли ‎именно‏ ‎муллы. ‎Во ‎время ‎Афганской ‎войны‏ ‎1979–1989‏ ‎годов ‎активно‏ ‎действовали ‎две‏ ‎самостоятельных ‎исламских ‎политических ‎партии. ‎Первая‏ ‎называлась‏ ‎«Харакат-и-Энкелаб-и-Ислами»‏ ‎(рус. ‎«Исламское‏ ‎революционное ‎движение»)‏ ‎и ‎набирала‏ ‎последователей‏ ‎в ‎основном‏ ‎из ‎числа ‎студентов ‎медресе ‎с‏ ‎юга ‎Афганистана.‏ ‎Эта‏ ‎партия ‎впоследствии ‎станет‏ ‎ядром ‎для‏ ‎«Талибана». ‎Вторая, ‎существенно ‎уступавшая‏ ‎ей‏ ‎по ‎размеру,‏ ‎называлась ‎«Хезб-и-Ислами»‏ ‎(рус. ‎«Исламская ‎партия»). ‎Она ‎действовала‏ ‎в‏ ‎районах ‎проживания‏ ‎пуштунских ‎племён‏ ‎на ‎востоке ‎и ‎юго-востоке ‎Афганистана.‏ ‎Позже‏ ‎многие‏ ‎её ‎сторонники‏ ‎также ‎примкнули‏ ‎к ‎«Талибану».

Вообще,‏ ‎сам‏ ‎по ‎себе‏ ‎исламизм ‎(радикальная ‎форма ‎ислама) ‎в‏ ‎Афганистане ‎стал‏ ‎громко‏ ‎заявлять ‎о ‎себе‏ ‎ещё ‎в‏ ‎1960-х ‎годах ‎как ‎альтернатива‏ ‎социализму/коммунизму.‏ ‎Идею ‎политического‏ ‎ислама ‎отстаивали‏ ‎учёные, ‎которые ‎обучались ‎в ‎университете‏ ‎Аль-Азхар‏ ‎в ‎Каире‏ ‎и ‎преподавали‏ ‎в ‎Кабульском ‎университете. ‎Главной ‎целью‏ ‎для‏ ‎исламистов‏ ‎было ‎провозглашение‏ ‎теократии ‎—‏ ‎власти ‎духовенства.‏ ‎Они‏ ‎заявляли, ‎что‏ ‎право ‎на ‎власть ‎исходит ‎от‏ ‎Бога, ‎и‏ ‎поэтому‏ ‎противопоставляли ‎себя ‎как‏ ‎Королевскому ‎дому‏ ‎Афганистана, ‎так ‎и ‎коммунистам.

Именно‏ ‎исламисты‏ ‎составляли ‎ядро‏ ‎вооружённой ‎оппозиции‏ ‎во ‎время ‎войны ‎с ‎Советским‏ ‎Союзом:‏ ‎они ‎получали‏ ‎наибольшее ‎финансирование‏ ‎от ‎США ‎и ‎Саудовской ‎Аравии‏ ‎и‏ ‎попросту‏ ‎были ‎лучше‏ ‎вооружены. ‎Ислам‏ ‎всегда ‎играл‏ ‎важную‏ ‎роль ‎в‏ ‎афганской ‎политике. ‎Ещё ‎во ‎времена‏ ‎британского ‎владычества,‏ ‎когда‏ ‎эмир ‎Абдуррахман ‎вступал‏ ‎на ‎престол‏ ‎в ‎1880 ‎году, ‎он‏ ‎принял‏ ‎титул ‎«Зия‏ ‎аль-Миллат ‎ва‏ ‎аль-Дин» ‎(рус. ‎«свет ‎нации ‎и‏ ‎веры»).‏ ‎Спустя ‎сто‏ ‎лет ‎религия‏ ‎сохраняла ‎такое ‎же ‎значение ‎в‏ ‎политических‏ ‎процессах‏ ‎Афганистана.

Ну ‎что‏ ‎же, ‎любезный‏ ‎читатель, ‎тебя,‏ ‎наверное,‏ ‎мучает ‎вопрос:‏ ‎где ‎же ‎талибы? ‎Мы ‎ходили‏ ‎вокруг ‎да‏ ‎около,‏ ‎но ‎так ‎и‏ ‎не ‎коснулись‏ ‎непосредственно ‎истории ‎движения. ‎Прекрасно‏ ‎понимаю‏ ‎твоё ‎нетерпение,‏ ‎однако ‎в‏ ‎первой ‎части ‎нашей ‎истории ‎мы‏ ‎должны‏ ‎были ‎показать‏ ‎контекст ‎и‏ ‎условия, ‎в ‎которых ‎возник ‎«Талибан».‏ ‎Без‏ ‎этого‏ ‎картина ‎попросту‏ ‎не ‎была‏ ‎бы ‎полной.‏ ‎Теперь,‏ ‎когда ‎ты‏ ‎стал ‎немного ‎лучше ‎понимать ‎Афганистан,‏ ‎мы ‎начнём‏ ‎наш‏ ‎рассказ. ‎В ‎следующий‏ ‎раз.

Продолжение ‎следует…

Читать: 17+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Баллада о Дракуле: Вся княжеская рать

XV ‎век‏ ‎стал ‎золотым ‎веком ‎для ‎Валахии‏ ‎и ‎Молдавии,‏ ‎двух‏ ‎частей ‎территории, ‎населенной‏ ‎румынами. ‎Это‏ ‎стало ‎возможно ‎благодаря ‎достижениям‏ ‎двух‏ ‎воевод: ‎Влада‏ ‎Цепеша ‎в‏ ‎Валахии ‎и ‎Стефана ‎Великого ‎в‏ ‎Молдавии.

Их‏ ‎успехи ‎во‏ ‎многом ‎обуславливались‏ ‎совпадением ‎с ‎периодом ‎экспансии ‎Османской‏ ‎империи‏ ‎в‏ ‎Центральной ‎и‏ ‎Восточной ‎Европе,‏ ‎а ‎также‏ ‎завершением‏ ‎крестового ‎похода,‏ ‎в ‎котором ‎Венгрия ‎и ‎Польша‏ ‎соперничали ‎за‏ ‎влияние‏ ‎над ‎этими ‎двумя‏ ‎княжествами, ‎стремясь‏ ‎сделать ‎их ‎своими ‎союзниками‏ ‎(речь‏ ‎идет ‎о‏ ‎неудачном ‎Крестовом‏ ‎походе ‎на ‎Варну ‎1443–1444 ‎годов).

Тем‏ ‎не‏ ‎менее, ‎информации‏ ‎о ‎средневековых‏ ‎валашских ‎армиях ‎сохранилось ‎очень ‎мало.‏ ‎Значительная‏ ‎часть‏ ‎свидетельств ‎того‏ ‎времени ‎утеряна,‏ ‎а ‎те,‏ ‎что‏ ‎дошли ‎до‏ ‎наших ‎дней, ‎не ‎дают ‎полной‏ ‎картины. ‎Свидетельства‏ ‎извне‏ ‎также ‎не ‎слишком‏ ‎информативны, ‎а‏ ‎фрески ‎в ‎церквях, ‎подчиняясь‏ ‎канонам‏ ‎Православной ‎церкви,‏ ‎написаны ‎по‏ ‎шаблону ‎и ‎не ‎дают ‎исчерпывающего‏ ‎представления.

Интересно,‏ ‎что ‎некоторые‏ ‎образцы ‎оружия‏ ‎и ‎доспехов ‎сохранились ‎в ‎музеях‏ ‎и‏ ‎частных‏ ‎коллекциях. ‎Но‏ ‎в ‎основном‏ ‎это ‎роскошные‏ ‎экземпляры,‏ ‎принадлежавшие ‎высшей‏ ‎знати, ‎боярам ‎или ‎использовавшиеся ‎для‏ ‎охоты.

К ‎этому‏ ‎следует‏ ‎добавить ‎еще ‎один‏ ‎источник ‎информации:‏ ‎артефакты, ‎найденные ‎археологами ‎в‏ ‎ходе‏ ‎раскопок ‎(могилы,‏ ‎укрепления) ‎или‏ ‎с ‎помощью ‎металлоискателей. ‎Среди ‎этих‏ ‎находок‏ ‎преобладают ‎мечи,‏ ‎топоры, ‎наконечники‏ ‎копий, ‎наконечники ‎стрел ‎и ‎фрагменты‏ ‎кольчуги.‏ ‎С‏ ‎помощью ‎этих‏ ‎данных, ‎а‏ ‎также ‎сведений‏ ‎о‏ ‎социальной ‎структуре‏ ‎региона ‎и ‎роли ‎каждой ‎социальной‏ ‎группы, ‎мы‏ ‎можем‏ ‎начать ‎реконструировать ‎облик‏ ‎этих ‎армий.

Информация‏ ‎о ‎численности ‎войск ‎и‏ ‎тактике‏ ‎ведения ‎боя‏ ‎валашских ‎армий‏ ‎также ‎доступна. ‎Анализ ‎местности, ‎которую‏ ‎они‏ ‎защищали, ‎помогает‏ ‎нам ‎сделать‏ ‎некоторые ‎выводы ‎об ‎их ‎стратегии.‏ ‎Демография‏ ‎региона‏ ‎в ‎тот‏ ‎период ‎изучена‏ ‎плохо. ‎Первая‏ ‎перепись‏ ‎населения ‎Румынии‏ ‎была ‎проведена ‎только ‎в ‎1838‏ ‎году. ‎До‏ ‎сих‏ ‎пор ‎не ‎было‏ ‎проведено ‎ни‏ ‎одного ‎глубокого ‎исследования ‎валашских‏ ‎армий‏ ‎Средневековья, ‎а‏ ‎также ‎каталогизации‏ ‎военных ‎артефактов ‎того ‎периода. ‎Поэтому‏ ‎в‏ ‎этой ‎статье‏ ‎мы ‎можем‏ ‎дать ‎лишь ‎общий ‎обзор ‎этой‏ ‎темы.

Есть‏ ‎мнение,‏ ‎что ‎собственные‏ ‎армии ‎в‏ ‎Валахии ‎существовали‏ ‎как‏ ‎минимум ‎с‏ ‎XII ‎века. ‎Они ‎служили ‎местным‏ ‎правителям, ‎управлявшим‏ ‎разными‏ ‎этническими ‎группами, ‎проживавшими‏ ‎на ‎Валашской‏ ‎равнине, ‎а ‎также ‎в‏ ‎предгорьях‏ ‎Карпат. ‎Если‏ ‎учесть, ‎что‏ ‎часть ‎романского ‎населения ‎осталась ‎в‏ ‎регионе‏ ‎после ‎распада‏ ‎Римской ‎империи,‏ ‎то ‎истоки ‎этих ‎армий ‎можно‏ ‎проследить‏ ‎еще‏ ‎дальше. ‎Германские‏ ‎племена, ‎гунны,‏ ‎славяне, ‎авары,‏ ‎мадьяры,‏ ‎куманы, ‎монголы‏ ‎и ‎другие ‎народы ‎пересекали ‎этот‏ ‎регион, ‎вероятно,‏ ‎оказав‏ ‎влияние ‎на ‎местные‏ ‎военные ‎традиции.

Поэтому‏ ‎неудивительно, ‎что ‎основную ‎часть‏ ‎валашских‏ ‎армий ‎составляла‏ ‎кавалерия, ‎по‏ ‎примеру ‎конных ‎лучников ‎кочевых ‎народов.‏ ‎Сравнение‏ ‎этих ‎данных‏ ‎с ‎информацией‏ ‎о ‎военных ‎силах ‎в ‎соседних‏ ‎регионах‏ ‎позволяет‏ ‎нам ‎представить‏ ‎себе ‎облик‏ ‎этих ‎армий.‏ ‎К‏ ‎сожалению, ‎о‏ ‎демографии ‎Валахии ‎в ‎Средневековье ‎известно‏ ‎очень ‎мало.‏ ‎Поэтому,‏ ‎для ‎оценки ‎численности‏ ‎армии, ‎будем‏ ‎полагаться ‎на ‎общие ‎предположения.

Можно‏ ‎предположить,‏ ‎что ‎в‏ ‎Валахии ‎того‏ ‎времени ‎проживало ‎около ‎500 ‎000‏ ‎человек.‏ ‎Из ‎них,‏ ‎около ‎70-80‏ ‎тысяч ‎были ‎мужчинами ‎призывного ‎возраста.‏ ‎Но‏ ‎реально,‏ ‎для ‎войны‏ ‎могло ‎быть‏ ‎мобилизовано ‎не‏ ‎более‏ ‎10 ‎тысяч‏ ‎человек. ‎Стоит ‎учитывать, ‎что ‎помимо‏ ‎вооружения ‎и‏ ‎экипировки,‏ ‎важно ‎было ‎также‏ ‎обучить ‎и‏ ‎прокормить ‎солдат.

Источники ‎сообщают, ‎что‏ ‎во‏ ‎время ‎военных‏ ‎кампаний ‎Влада‏ ‎II ‎Дракула ‎(отца ‎Влада ‎Цепеша)‏ ‎на‏ ‎Дунае ‎численность‏ ‎его ‎армии‏ ‎составляла ‎около ‎5-6 ‎тысяч ‎человек.‏ ‎В‏ ‎1444‏ ‎году ‎валашские‏ ‎войска, ‎отправленные‏ ‎воеводой ‎в‏ ‎помощь‏ ‎крестоносцам, ‎насчитывали‏ ‎4-5 ‎тысяч ‎человек. ‎В ‎1445‏ ‎году ‎около‏ ‎6‏ ‎тысяч ‎валахов, ‎под‏ ‎командованием ‎одного‏ ‎из ‎сыновей ‎воеводы ‎(имя‏ ‎которого,‏ ‎к ‎сожалению,‏ ‎неизвестно), ‎поддержали‏ ‎христианский ‎флот.

Важно ‎помнить, ‎что ‎пока‏ ‎одна‏ ‎часть ‎войска‏ ‎сражалась ‎на‏ ‎севере, ‎другая ‎должна ‎была ‎оставаться‏ ‎в‏ ‎стране,‏ ‎охраняя ‎крепости,‏ ‎столицу, ‎горные‏ ‎перевалы ‎и‏ ‎так‏ ‎далее. ‎Можно‏ ‎предположить, ‎что ‎при ‎Владе ‎Цепеше‏ ‎численность ‎армии‏ ‎оставалась‏ ‎примерно ‎такой ‎же.‏ ‎Возможно, ‎она‏ ‎колебалась ‎в ‎зависимости ‎от‏ ‎потерь‏ ‎в ‎боях‏ ‎и ‎дезертирства‏ ‎бояр. ‎Но ‎в ‎целом, ‎можно‏ ‎считать,‏ ‎что ‎армия‏ ‎Влада ‎Цепеша‏ ‎насчитывала ‎около ‎6-8 ‎тысяч ‎человек,‏ ‎большинство‏ ‎из‏ ‎которых ‎были‏ ‎конниками.

Состав ‎армии

Как‏ ‎и ‎любая‏ ‎другая‏ ‎армия ‎того‏ ‎периода, ‎валашская ‎армия ‎состояла ‎из‏ ‎кавалерии, ‎пехоты‏ ‎и‏ ‎артиллерии. ‎Из-за ‎равнинного‏ ‎характера ‎большей‏ ‎части ‎территории ‎Валахии ‎на‏ ‎пехоту‏ ‎нельзя ‎было‏ ‎полагаться ‎в‏ ‎обороне. ‎Поэтому ‎особую ‎роль ‎играла‏ ‎кавалерия,‏ ‎которая ‎делилась‏ ‎на ‎два‏ ‎вида: ‎легкую ‎и ‎тяжелую.

Тяжелую ‎кавалерию‏ ‎составляли‏ ‎бояре‏ ‎(и, ‎возможно,‏ ‎некоторые ‎иностранные‏ ‎наемники), ‎которые‏ ‎обязаны‏ ‎были ‎предоставлять‏ ‎войска ‎в ‎случае ‎необходимости. ‎Они‏ ‎оплачивали ‎экипировку‏ ‎и‏ ‎вооружение ‎своих ‎отрядов,‏ ‎которые ‎шли‏ ‎в ‎бой ‎под ‎знаменами‏ ‎соответствующего‏ ‎боярина.

Несомненно, ‎гвардия‏ ‎воеводы ‎также‏ ‎состояла ‎из ‎тяжелой ‎кавалерии, ‎где‏ ‎служили‏ ‎как ‎валахи,‏ ‎так ‎и‏ ‎иностранные ‎наемники. ‎Хотя ‎сложно ‎определить‏ ‎численность‏ ‎этой‏ ‎гвардии, ‎специалисты‏ ‎оценивают ‎ее‏ ‎от ‎50‏ ‎до‏ ‎200 ‎человек.

В‏ ‎случае ‎валахов, ‎это ‎были, ‎скорее‏ ‎всего, ‎сыновья‏ ‎бояр‏ ‎(самые ‎верные ‎князю,‏ ‎конечно) ‎или‏ ‎другие ‎подданные, ‎которые ‎служили‏ ‎своему‏ ‎князю ‎на‏ ‎собственном ‎коне,‏ ‎с ‎собственным ‎снаряжением ‎и ‎оружием‏ ‎и‏ ‎сражались ‎под‏ ‎знаменем ‎воеводы.‏ ‎Наемники, ‎естественно, ‎сражались ‎за ‎плату,‏ ‎и‏ ‎хорошо‏ ‎экипированные, ‎обученные‏ ‎и ‎верные‏ ‎наемники ‎могли‏ ‎быть‏ ‎очень ‎дорогими.‏ ‎Тяжелая ‎кавалерия ‎должна ‎была ‎выполнять‏ ‎ту ‎же‏ ‎функцию,‏ ‎что ‎и ‎в‏ ‎любой ‎другой‏ ‎армии ‎на ‎Западе: ‎прорывать‏ ‎и‏ ‎сокрушать ‎линии‏ ‎врага. ‎Можно‏ ‎предположить, ‎что ‎в ‎целом ‎она‏ ‎составляла‏ ‎не ‎более‏ ‎30% ‎конных‏ ‎войск ‎валашской ‎армии.

Остальная ‎часть ‎принадлежала‏ ‎к‏ ‎категории‏ ‎легкой ‎кавалерии,‏ ‎которая ‎специализировалась‏ ‎на ‎разведке,‏ ‎засадах,‏ ‎преследовании ‎врага‏ ‎и ‎использовании ‎тактики ‎ложного ‎отступления.‏ ‎В ‎эту‏ ‎группу‏ ‎входили ‎как ‎местные,‏ ‎так ‎и‏ ‎иностранные ‎войска. ‎Первые ‎могли‏ ‎быть‏ ‎зажиточными ‎и‏ ‎свободными ‎крестьянами,‏ ‎которые ‎могли ‎позволить ‎себе ‎собственную‏ ‎лошадь‏ ‎и ‎знали‏ ‎основы ‎боя.

Пехота‏ ‎была ‎не ‎очень ‎эффективна ‎на‏ ‎равнинах‏ ‎Валахии.‏ ‎Тем ‎не‏ ‎менее, ‎она‏ ‎могла ‎служить‏ ‎для‏ ‎гарнизонов ‎крепостей,‏ ‎лагерей, ‎прикрывать ‎кавалерию ‎пиками ‎и‏ ‎алебардами, ‎а‏ ‎также‏ ‎атаковать ‎и ‎преследовать‏ ‎врага ‎в‏ ‎труднопроходимой ‎местности, ‎такой ‎как‏ ‎леса‏ ‎или ‎болота.‏ ‎В ‎горных‏ ‎районах ‎отряды ‎свободных ‎крестьян ‎защищали‏ ‎перевалы,‏ ‎а ‎также‏ ‎связанные ‎с‏ ‎ними ‎крепости.

В ‎стране ‎было ‎некоторое‏ ‎количество‏ ‎замков,‏ ‎расположенных ‎в‏ ‎основном ‎вдоль‏ ‎Дуная ‎и‏ ‎в‏ ‎Карпатах. ‎К‏ ‎ним ‎добавлялись ‎монастыри ‎и ‎укрепленные‏ ‎деревни, ‎а‏ ‎также‏ ‎оборонительные ‎сооружения ‎вроде‏ ‎земляных ‎валов.‏ ‎Однако ‎в ‎случае ‎угрозы‏ ‎население‏ ‎обычно ‎укрывалось‏ ‎в ‎густых‏ ‎лесах, ‎где ‎находило ‎надежное ‎убежище.‏ ‎Были‏ ‎также ‎укрепленные‏ ‎дворянские ‎усадьбы,‏ ‎а ‎также ‎дворцы, ‎принадлежавшие ‎воеводе‏ ‎и‏ ‎служившие‏ ‎ему ‎княжеским‏ ‎двором.

Артиллерия ‎также‏ ‎имелась ‎в‏ ‎местных‏ ‎армиях, ‎но‏ ‎— ‎в ‎скромных ‎масштабах. ‎Есть‏ ‎сведения ‎о‏ ‎существовании‏ ‎двух ‎бомбард, ‎сопровождавших‏ ‎шеститысячную ‎валашскую‏ ‎армию, ‎которые, ‎если ‎верить‏ ‎источнику,‏ ‎валахи ‎использовали‏ ‎слишком ‎регулярно,‏ ‎не ‎давая ‎стволам ‎остывать ‎между‏ ‎выстрелами,‏ ‎что ‎говорит‏ ‎низком ‎профессионализме‏ ‎княжеских ‎пушкарей. ‎С ‎другой ‎стороны,‏ ‎известно,‏ ‎что‏ ‎для ‎работы‏ ‎с ‎валашскими‏ ‎орудиями ‎нанимались‏ ‎иностранные‏ ‎наемники.

Известно ‎письмо,‏ ‎которое ‎Влад ‎отправил ‎в ‎город‏ ‎Брашов ‎(Кронштадт,‏ ‎город‏ ‎в ‎Трансильвании, ‎где‏ ‎исторически ‎преобладает‏ ‎немецкое ‎население) ‎во ‎время‏ ‎своего‏ ‎второго ‎правления,‏ ‎с ‎просьбой‏ ‎прислать ‎ему ‎наемников ‎различных ‎этнических‏ ‎групп‏ ‎(венгров, ‎саксов‏ ‎и ‎даже‏ ‎валахов), ‎которым ‎он ‎обещал ‎(хоть‏ ‎и‏ ‎не‏ ‎мог ‎заплатить‏ ‎им ‎в‏ ‎тот ‎момент),‏ ‎что‏ ‎они ‎будут‏ ‎питаться ‎как ‎его ‎собственные ‎войска.

Сложное‏ ‎положение ‎с‏ ‎деньгами‏ ‎сохранялось ‎в ‎течение‏ ‎всего ‎его‏ ‎правления, ‎поэтому ‎он, ‎вероятно,‏ ‎был‏ ‎вынужден ‎прибегать‏ ‎к ‎«дешевым»‏ ‎наемным ‎солдатам, ‎которые ‎наверняка ‎были‏ ‎менее‏ ‎эффективны ‎на‏ ‎поле ‎боя.‏ ‎Помимо ‎наемников, ‎не ‎следует ‎забывать‏ ‎о‏ ‎присутствии‏ ‎молдавских ‎и‏ ‎венгерских ‎отрядов,‏ ‎которые ‎их‏ ‎правители‏ ‎посылали ‎на‏ ‎помощь ‎валашскому ‎воеводе.

Еще ‎с ‎XIX‏ ‎века, ‎благодаря‏ ‎романтической‏ ‎литературе, ‎а ‎затем‏ ‎— ‎и‏ ‎коммунистической ‎историографии, ‎укрепился ‎миф,‏ ‎который‏ ‎сегодня ‎преподносится‏ ‎как ‎неоспоримая‏ ‎истина: ‎что ‎армии ‎средневековой ‎Румынии‏ ‎состояли‏ ‎в ‎основном‏ ‎из ‎крестьян,‏ ‎вооруженных ‎и ‎экипированных ‎воеводами ‎или‏ ‎за‏ ‎свой‏ ‎счет. ‎Якобы‏ ‎это ‎были‏ ‎пылкие ‎патриоты,‏ ‎отбивавшие‏ ‎нападения ‎иностранных‏ ‎захватчиков ‎и ‎движимые ‎любовью ‎к‏ ‎родине.

Однако ‎это‏ ‎утверждение‏ ‎не ‎выдерживает ‎критики.‏ ‎Как ‎известно,‏ ‎средневековые ‎армии ‎состояли ‎из‏ ‎достаточно‏ ‎профессиональных ‎войск,‏ ‎хорошо ‎обученных‏ ‎и ‎знающих ‎искусство ‎войны ‎(владение‏ ‎оружием,‏ ‎дисциплина ‎и‏ ‎т. ‎д.).‏ ‎Это ‎были ‎люди, ‎получавшие ‎пропитание,‏ ‎обучение,‏ ‎вооружение‏ ‎и ‎жалованье‏ ‎от ‎власти,‏ ‎которой ‎они‏ ‎были‏ ‎лояльны. ‎Если‏ ‎бы ‎оружие ‎было ‎роздано ‎крестьянам,‏ ‎то ‎они,‏ ‎скорее‏ ‎всего, ‎восстали ‎бы‏ ‎против ‎своих‏ ‎господ.

Лишь ‎в ‎исключительных ‎ситуациях,‏ ‎например‏ ‎— ‎в‏ ‎случае ‎крупных‏ ‎вторжений, ‎крестьян ‎призывали ‎для ‎защиты‏ ‎своих‏ ‎домов ‎или‏ ‎участия ‎в‏ ‎оборонительных ‎операциях, ‎но ‎всегда ‎в‏ ‎очень‏ ‎ограниченном‏ ‎количестве. ‎Существовала‏ ‎еще ‎одна‏ ‎категория ‎войск,‏ ‎корнями‏ ‎уходящая ‎в‏ ‎древнейшую ‎военную ‎традицию ‎Валахии, ‎но,‏ ‎к ‎сожалению,‏ ‎очень‏ ‎малоизвестная. ‎Это ‎были‏ ‎отряды, ‎сформированные‏ ‎из ‎знати, ‎которые ‎пользовались‏ ‎определенными‏ ‎привилегиями ‎в‏ ‎обмен ‎на‏ ‎обязательство ‎служить ‎своему ‎князю ‎в‏ ‎случае‏ ‎необходимости.

Что ‎касается‏ ‎военного ‎флота,‏ ‎то ‎о ‎нем ‎известно ‎очень‏ ‎мало.‏ ‎Есть‏ ‎сведения, ‎что‏ ‎в ‎1445‏ ‎году ‎валахи‏ ‎использовали‏ ‎лодки-долбленки ‎(что-то‏ ‎типа ‎каноэ, ‎вырубленных ‎в ‎цельном‏ ‎стволе), ‎и‏ ‎действительно,‏ ‎данные ‎археологии ‎подтверждают‏ ‎наличие ‎таких‏ ‎лодок ‎не ‎только ‎в‏ ‎Валахии,‏ ‎но ‎и‏ ‎в ‎других‏ ‎частях ‎современной ‎Румынии. ‎Однако ‎именно‏ ‎валахи‏ ‎использовали ‎их‏ ‎на ‎войне‏ ‎(в ‎отличие ‎от ‎других). ‎Долбленки‏ ‎использовались‏ ‎в‏ ‎кампании ‎1445‏ ‎года ‎для‏ ‎переправы ‎через‏ ‎Дунай‏ ‎и ‎атаки‏ ‎на ‎османов, ‎и, ‎вероятно, ‎то‏ ‎же ‎самое‏ ‎происходило‏ ‎и ‎во ‎времена‏ ‎Влада ‎Цепеша.

Вооружение‏ ‎и ‎оснащение

Как ‎уже ‎было‏ ‎сказано,‏ ‎сохранилось ‎очень‏ ‎мало ‎оружия‏ ‎и ‎доспехов ‎того ‎периода. ‎Тем‏ ‎не‏ ‎менее, ‎их‏ ‎достаточно, ‎чтобы‏ ‎мы ‎могли ‎составить ‎общее ‎представление‏ ‎о‏ ‎различных‏ ‎типах ‎войск,‏ ‎также ‎основываясь‏ ‎на ‎литературных‏ ‎и‏ ‎иконографических ‎источниках,‏ ‎и ‎сравнивая ‎с ‎реалиями ‎соседних‏ ‎регионов.

Тяжелая ‎кавалерия,‏ ‎несомненно,‏ ‎использовала ‎те ‎же‏ ‎типы ‎доспехов‏ ‎и ‎шлемов, ‎что ‎и‏ ‎на‏ ‎Западе: ‎пластинчатые‏ ‎доспехи, ‎кольчуга‏ ‎или, ‎в ‎крайнем ‎случае, ‎варианты‏ ‎этих‏ ‎доспехов ‎с‏ ‎некоторым ‎влиянием‏ ‎восточных ‎типов. ‎Известно, ‎что ‎некоторые‏ ‎воеводы‏ ‎приобретали‏ ‎современные ‎доспехи‏ ‎на ‎Западе:‏ ‎в ‎Италии,‏ ‎Венгрии‏ ‎или ‎Трансильвании,‏ ‎а ‎затем ‎дополняли ‎их ‎теми‏ ‎частями, ‎что‏ ‎брали‏ ‎в ‎качестве ‎военных‏ ‎трофеев ‎у‏ ‎своих ‎побежденных ‎врагов, ‎например‏ ‎—‏ ‎турок-османов. ‎В‏ ‎итоге ‎князья‏ ‎могли ‎носить ‎довольно ‎пестрые ‎комплекты‏ ‎доспехов,‏ ‎сочетая ‎на‏ ‎себе ‎элементы‏ ‎восточной ‎и ‎западной ‎оружейных ‎традиций.

Что‏ ‎касается‏ ‎вооружения,‏ ‎то ‎оно‏ ‎включало ‎тяжелые‏ ‎и ‎легкие‏ ‎копья,‏ ‎мечи, ‎булавы‏ ‎и ‎щиты. ‎Известно, ‎что ‎валашские‏ ‎рыцари ‎участвовали‏ ‎в‏ ‎большом ‎турнире ‎в‏ ‎Буде ‎в‏ ‎1412 ‎году, ‎что ‎говорит‏ ‎о‏ ‎том, ‎что‏ ‎по ‎крайней‏ ‎мере ‎часть ‎тяжелой ‎кавалерии ‎(возможно,‏ ‎самые‏ ‎богатые ‎бояре‏ ‎или ‎члены‏ ‎гвардии ‎воеводы, ‎которых ‎он ‎вооружал‏ ‎за‏ ‎свой‏ ‎счет) ‎использовали‏ ‎такое ‎же‏ ‎оружие ‎и‏ ‎доспехи,‏ ‎что ‎и‏ ‎любой ‎другой ‎европейский ‎рыцарь ‎того‏ ‎периода. ‎Как‏ ‎бы‏ ‎то ‎ни ‎было,‏ ‎хотя ‎у‏ ‎нас ‎и ‎нет ‎оснований‏ ‎сомневаться‏ ‎в ‎доблести‏ ‎этих ‎войск,‏ ‎их ‎малочисленность ‎делала ‎Валахию ‎любимой‏ ‎жертвой‏ ‎своих ‎более‏ ‎крупных ‎соседей.

Что‏ ‎касается ‎легкой ‎кавалерии, ‎то ‎известно,‏ ‎что‏ ‎она‏ ‎использовала ‎длинные‏ ‎ватные ‎или‏ ‎льняные ‎кафтаны‏ ‎в‏ ‎стиле ‎кочевых‏ ‎лучников, ‎как ‎мы ‎можем ‎видеть‏ ‎на ‎фресках‏ ‎в‏ ‎церквях, ‎построенных ‎до‏ ‎XVIII ‎века.‏ ‎Фактически ‎их ‎снаряжение ‎было‏ ‎очень‏ ‎похоже ‎на‏ ‎снаряжение ‎куманов.‏ ‎Основным ‎оружием ‎было ‎бы ‎тяжелое‏ ‎копье,‏ ‎вспомогательным ‎—‏ ‎лук ‎и‏ ‎стрелы.

В ‎действительности, ‎валахи ‎были ‎известны‏ ‎своим‏ ‎мастерством‏ ‎в ‎стрельбе‏ ‎из ‎лука‏ ‎и ‎использованием‏ ‎тактики‏ ‎ложного ‎отступления,‏ ‎которую ‎они ‎переняли ‎у ‎кочевых‏ ‎племен, ‎пересекавших‏ ‎регион‏ ‎в ‎прошлом. ‎Кроме‏ ‎того, ‎они‏ ‎могли ‎использовать ‎булавы ‎и‏ ‎топоры,‏ ‎которые ‎дополняли‏ ‎их ‎вооружение.‏ ‎Помимо ‎уже ‎описанных ‎типов ‎доспехов,‏ ‎вероятно,‏ ‎как ‎кавалерия,‏ ‎так ‎и‏ ‎пехота ‎использовали ‎также ‎кожаные ‎кирасы‏ ‎и‏ ‎шлемы.

Артиллерийские‏ ‎орудия ‎покупались‏ ‎за ‎рубежом‏ ‎или ‎были‏ ‎трофеями,‏ ‎захваченными ‎у‏ ‎врага. ‎Во ‎время ‎кампании ‎1445‏ ‎года ‎у‏ ‎валахов‏ ‎были ‎палатки ‎и‏ ‎шатры, ‎и‏ ‎они ‎использовали ‎трубы ‎и‏ ‎барабаны‏ ‎для ‎отдачи‏ ‎приказов ‎как‏ ‎в ‎лагере, ‎так ‎и ‎в‏ ‎бою.

Крестьяне,‏ ‎участвовавшие ‎в‏ ‎войне, ‎естественно,‏ ‎носили ‎ту ‎же ‎одежду, ‎что‏ ‎и‏ ‎в‏ ‎обычной ‎жизни,‏ ‎и ‎использовали‏ ‎в ‎качестве‏ ‎оружия‏ ‎сельскохозяйственные ‎орудия‏ ‎и ‎инструменты ‎(серпы, ‎косы, ‎вилы),‏ ‎а ‎также‏ ‎булавы‏ ‎и ‎ножи. ‎Можно‏ ‎предположить, ‎что‏ ‎они ‎также ‎использовали ‎деревянные‏ ‎копья,‏ ‎луки ‎и‏ ‎стрелы ‎или‏ ‎даже ‎арбалеты, ‎поскольку ‎это ‎оружие‏ ‎обычно‏ ‎применялось ‎на‏ ‎охоте. ‎Самые‏ ‎удачливые ‎обзаводились ‎трофейным ‎снаряжением, ‎снятым‏ ‎с‏ ‎трупов‏ ‎врагов.

Тактика

Боевая ‎тактика‏ ‎валахов ‎отражала‏ ‎особенности ‎местного‏ ‎ландшафта‏ ‎и ‎также‏ ‎была ‎обусловлена ‎хронической ‎нехваткой ‎людей.‏ ‎Как ‎мы‏ ‎уже‏ ‎видели, ‎большую ‎часть‏ ‎армии ‎составляла‏ ‎кавалерия, ‎которая ‎была ‎идеальна‏ ‎для‏ ‎совершения ‎набегов,‏ ‎преследования ‎или‏ ‎устройства ‎засад ‎как ‎внутри, ‎так‏ ‎и‏ ‎за ‎пределами‏ ‎Валахии. ‎Вероятнее‏ ‎всего, ‎в ‎полевых ‎сражениях ‎бояре‏ ‎сражались‏ ‎в‏ ‎непосредственной ‎близости‏ ‎от ‎воеводы‏ ‎и, ‎следовательно,‏ ‎действовали‏ ‎как ‎ударная‏ ‎сила.

Легкая ‎кавалерия, ‎напротив, ‎пыталась ‎маневрировать,‏ ‎чтобы ‎окружить‏ ‎врага‏ ‎и ‎измотать ‎его‏ ‎ливнем ‎стрел.‏ ‎Воинскому ‎мастерству ‎они, ‎вероятно,‏ ‎учились‏ ‎у ‎себя‏ ‎дома, ‎в‏ ‎вотчинах ‎каждого ‎боярина, ‎но ‎нельзя‏ ‎исключать,‏ ‎что ‎они‏ ‎также ‎тренировались‏ ‎в ‎княжеском ‎дворе, ‎куда ‎приезжали‏ ‎сыновья‏ ‎бояр,‏ ‎чтобы ‎служить‏ ‎«знатными ‎заложниками»‏ ‎воеводы, ‎тем‏ ‎самым‏ ‎гарантируя, ‎что‏ ‎никто ‎из ‎бояр ‎не ‎восстанет‏ ‎против ‎него.

При‏ ‎дворе‏ ‎они ‎учились ‎сражаться‏ ‎и ‎командовать‏ ‎войсками ‎под ‎руководством ‎военачальников‏ ‎князя‏ ‎и ‎иностранных‏ ‎наемников. ‎Возможно‏ ‎также, ‎что ‎они ‎снабжались ‎книгами‏ ‎и‏ ‎руководствами ‎по‏ ‎военной ‎тактике.‏ ‎Наконец, ‎известно, ‎что ‎временами ‎к‏ ‎ним‏ ‎приезжали‏ ‎делегации ‎из‏ ‎других ‎христианских‏ ‎стран, ‎которые‏ ‎некоторое‏ ‎время ‎находились‏ ‎при ‎дворе ‎воеводы, ‎и ‎вероятно,‏ ‎что ‎они‏ ‎также‏ ‎служили ‎проводниками ‎новинок‏ ‎военной ‎техники‏ ‎Запада.

Но ‎атака ‎и ‎ложное‏ ‎отступление‏ ‎были ‎не‏ ‎единственной ‎применяемой‏ ‎тактикой. ‎Валахи ‎умели ‎неплохо ‎рыть‏ ‎туннели‏ ‎и ‎закладывать‏ ‎пороховые ‎мины‏ ‎для ‎подрыва ‎стен. ‎Кроме ‎того,‏ ‎как‏ ‎известно,‏ ‎сам ‎Влад‏ ‎Цепеш ‎находился‏ ‎в ‎заложниках‏ ‎при‏ ‎дворе ‎султана‏ ‎и, ‎несомненно, ‎должен ‎был ‎узнать‏ ‎какие-то ‎особенные‏ ‎приемы‏ ‎османского ‎военного ‎искусства.‏ ‎Нет ‎сомнений,‏ ‎что ‎его ‎советники ‎и‏ ‎приближенные‏ ‎прекрасно ‎знали‏ ‎приемы ‎боя,‏ ‎использовавшиеся ‎османами ‎и ‎венграми ‎(то‏ ‎есть‏ ‎европейцами), ‎а‏ ‎также ‎татарами.

Можно‏ ‎также ‎предположить, ‎что ‎у ‎валахов‏ ‎была‏ ‎система‏ ‎сторожевых ‎постов‏ ‎вдоль ‎границы.‏ ‎Огнем ‎и‏ ‎дымом‏ ‎можно ‎было‏ ‎бы ‎сигнализировать ‎о ‎вторжении, ‎кроме‏ ‎того, ‎на‏ ‎него‏ ‎указали ‎бы ‎столбы‏ ‎дыма, ‎поднимающиеся‏ ‎от ‎разграбленных ‎врагом ‎деревень.‏ ‎Если‏ ‎дозорные ‎видели‏ ‎признаки ‎вторжения,‏ ‎они ‎отправляли ‎конных ‎гонцов ‎к‏ ‎воеводе.

Как‏ ‎упоминают ‎источники,‏ ‎в ‎случае‏ ‎опасности ‎население ‎обычно ‎поджигало ‎свои‏ ‎собственные‏ ‎посевы‏ ‎(и ‎даже‏ ‎деревни) ‎и‏ ‎бежало ‎в‏ ‎леса‏ ‎и ‎горы.‏ ‎Естественных ‎бродов ‎через ‎Дунай ‎было‏ ‎очень ‎мало,‏ ‎особенно‏ ‎если ‎их ‎нужно‏ ‎было ‎пересекать‏ ‎с ‎большой ‎армией. ‎То‏ ‎же‏ ‎самое ‎касалось‏ ‎дорог, ‎ведущих‏ ‎к ‎столице. ‎С ‎другой ‎стороны,‏ ‎османы‏ ‎(или ‎другие‏ ‎враги) ‎знали,‏ ‎что ‎валахи ‎не ‎посмеют ‎встретить‏ ‎их‏ ‎в‏ ‎открытом ‎поле,‏ ‎и ‎не‏ ‎будут ‎делать‏ ‎этого‏ ‎сразу ‎после‏ ‎вторжения ‎на ‎их ‎территорию.

Поэтому ‎захватчики‏ ‎сначала ‎должны‏ ‎были‏ ‎пройти ‎вглубь ‎страны,‏ ‎наткнуться ‎на‏ ‎сожженные ‎посевы ‎и ‎отравленные‏ ‎колодцы‏ ‎(в ‎случае‏ ‎с ‎мусульманами-османами‏ ‎достаточно ‎было ‎бросить ‎в ‎колодец‏ ‎труп‏ ‎свиньи, ‎чтобы‏ ‎сделать ‎воду‏ ‎негодной ‎для ‎питья). ‎Если ‎армия‏ ‎вторжения‏ ‎рассылала‏ ‎по ‎округе‏ ‎фуражировочные ‎отряды,‏ ‎их ‎могли‏ ‎подстерегать‏ ‎засады ‎крестьян‏ ‎или ‎небольшие ‎контингенты ‎армии.

В ‎свою‏ ‎очередь, ‎валашская‏ ‎легкая‏ ‎кавалерия ‎занималась ‎тем,‏ ‎что ‎атаковала‏ ‎тылы ‎и ‎фланги ‎вражеского‏ ‎отряда,‏ ‎стреляла ‎из‏ ‎луков ‎и‏ ‎исчезала ‎во ‎тьме ‎ночи, ‎поскольку‏ ‎валахи‏ ‎привыкли ‎атаковать‏ ‎под ‎покровом‏ ‎темноты, ‎а ‎их ‎легкие ‎лошади‏ ‎почти‏ ‎не‏ ‎шумели. ‎Решающее‏ ‎сражение, ‎вероятно,‏ ‎началось ‎бы‏ ‎с‏ ‎внезапной ‎атаки‏ ‎валахов, ‎или ‎же ‎произошло ‎бы‏ ‎в ‎болотистой‏ ‎или‏ ‎горной ‎местности, ‎поскольку‏ ‎так ‎захватчики‏ ‎(которых ‎всегда ‎было ‎больше)‏ ‎не‏ ‎смогли ‎бы‏ ‎реализовать ‎свое‏ ‎численное ‎преимущество, ‎а ‎турки ‎не‏ ‎сумели‏ ‎бы ‎нормально‏ ‎развернуть ‎для‏ ‎боя ‎свою ‎конницу.

В ‎целом ‎валахи‏ ‎смогли‏ ‎относительно‏ ‎эффективно ‎защищать‏ ‎свою ‎родину‏ ‎и ‎даже‏ ‎совершать‏ ‎случайные ‎набеги‏ ‎за ‎границу. ‎Однако ‎из-за ‎относительной‏ ‎бедности ‎страны,‏ ‎внутренних‏ ‎распрей ‎и ‎кратного‏ ‎численного ‎превосходства‏ ‎врагов ‎они ‎не ‎могли‏ ‎избежать‏ ‎повторных ‎вторжений‏ ‎и ‎грабежей.

Продолжение‏ ‎следует…

Читать: 30+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Баллада о Дракуле: Страна гор

«Он ‎не‏ ‎был ‎особенно ‎высоким, ‎но ‎[он‏ ‎был] ‎сильным‏ ‎и‏ ‎энергичным, ‎и ‎имел‏ ‎вид ‎свирепый‏ ‎и ‎жестокий. ‎Нос ‎у‏ ‎него‏ ‎был ‎большой,‏ ‎с ‎горбинкой,‏ ‎ноздри ‎широкие, ‎цвет ‎лица ‎тонкий‏ ‎и‏ ‎слегка ‎красноватый.‏ ‎Ее ‎очень‏ ‎длинные ‎ресницы ‎обрамляли ‎широко ‎открытые‏ ‎зеленые‏ ‎глаза,‏ ‎я ‎бы‏ ‎сказал ‎угрожающие,‏ ‎под ‎очень‏ ‎густыми‏ ‎черными ‎бровями.‏ ‎Его ‎лицо ‎и ‎подбородок ‎выбриты,‏ ‎за ‎исключением‏ ‎усов.‏ ‎Из-за ‎выступающих ‎висков‏ ‎его ‎голова‏ ‎казалась ‎большой. ‎Бычья ‎шея‏ ‎соединялась‏ ‎с ‎широкими‏ ‎плечами, ‎на‏ ‎которые ‎спадали ‎вьющиеся ‎черные ‎волосы».

Такими‏ ‎словами‏ ‎греческий ‎епископ‏ ‎и ‎летописец‏ ‎Николай ‎Модрушский ‎описал ‎валашского ‎господаря‏ ‎Влада‏ ‎III‏ ‎Басараба, ‎вошедшего‏ ‎в ‎историю‏ ‎как ‎Влад‏ ‎Цепеш‏ ‎или ‎Дракула.‏ ‎Длинные ‎волосы ‎Влад ‎Цепеш ‎носил‏ ‎не ‎из‏ ‎эстетических‏ ‎соображений ‎— ‎по‏ ‎ним ‎в‏ ‎Валахии ‎XV ‎века ‎без‏ ‎труда‏ ‎можно ‎было‏ ‎узнать ‎христианина.‏ ‎Причиной ‎такой ‎моды ‎было ‎географическое‏ ‎положение‏ ‎самого ‎княжества,‏ ‎ибо ‎маленькая‏ ‎Валахия ‎находилась ‎на ‎пограничье ‎христианского‏ ‎мира,‏ ‎под‏ ‎боком ‎у‏ ‎огромного ‎и‏ ‎ненасытного ‎зверя,‏ ‎нареченного‏ ‎Османской ‎империей.‏ ‎Турки-османы ‎были ‎последователями ‎ханафитской ‎школы‏ ‎(самой ‎крупной‏ ‎из‏ ‎четырех ‎правовых ‎школ‏ ‎суннитского ‎ислама),‏ ‎и ‎ханафитские ‎богословы ‎полагали,‏ ‎что‏ ‎правоверный ‎может‏ ‎либо ‎носить‏ ‎волосы ‎равной ‎длины, ‎оставляя ‎пробор‏ ‎посередине‏ ‎головы, ‎либо‏ ‎должен ‎наголо‏ ‎обривать ‎голову. ‎Длинные ‎волосы, ‎косы‏ ‎у‏ ‎мужчин‏ ‎и ‎тому‏ ‎подобное ‎строго‏ ‎порицалось. ‎Поэтому‏ ‎валахи‏ ‎нередко ‎отпускали‏ ‎длинные ‎волосы, ‎демонстрируя ‎свою ‎принадлежность‏ ‎к ‎христианской‏ ‎вере.

Страна‏ ‎гор

Но ‎прежде, ‎чем‏ ‎говорить ‎о‏ ‎человеке, ‎нужно ‎рассказать ‎о‏ ‎мире,‏ ‎который ‎его‏ ‎окружал ‎и‏ ‎воспитал, ‎ибо ‎каждый ‎из ‎нас‏ ‎является‏ ‎продуктом ‎среды,‏ ‎нас ‎взрастившей.‏ ‎Та ‎земля, ‎что ‎мы ‎называем‏ ‎Валахией,‏ ‎имела‏ ‎и ‎другое‏ ‎название ‎—‏ ‎Мунтения, ‎или‏ ‎«страна‏ ‎гор». ‎Если‏ ‎соотносить ‎этот ‎регион ‎с ‎современными‏ ‎политическими ‎картами,‏ ‎то‏ ‎это ‎будет ‎южная‏ ‎половина ‎современной‏ ‎Румынии. ‎Существующая ‎ныне ‎румынская‏ ‎и‏ ‎молдавская ‎фамилия‏ ‎Мунтяну ‎обозначает‏ ‎человека ‎родом ‎из ‎Мунтении, ‎так‏ ‎что‏ ‎если ‎вы‏ ‎повстречаете ‎такого‏ ‎— ‎знайте, ‎что ‎перед ‎вами‏ ‎человек,‏ ‎чьи‏ ‎предки ‎были‏ ‎подданными ‎Влада‏ ‎Дракулы.

На ‎севере‏ ‎Валахия‏ ‎граничит ‎с‏ ‎Трансильванией, ‎которая ‎в ‎ту ‎пору‏ ‎была ‎частью‏ ‎Венгерского‏ ‎королевства, ‎а ‎на‏ ‎юге, ‎сразу‏ ‎за ‎Дунаем, ‎с ‎Болгарией,‏ ‎недавно‏ ‎покоренной ‎османским‏ ‎султаном. ‎Кто-то‏ ‎скажет ‎— ‎«щит ‎Европы», ‎последний‏ ‎бастион‏ ‎на ‎пути‏ ‎турок. ‎А‏ ‎кто-то ‎подумает, ‎что ‎такое ‎положение‏ ‎сродни‏ ‎тому,‏ ‎что ‎испытывает‏ ‎брусок ‎металла,‏ ‎оказавшийся ‎между‏ ‎молотом‏ ‎и ‎наковальней.‏ ‎И, ‎что ‎характерно, ‎оба ‎будут‏ ‎правы.

Валахия ‎была‏ ‎молодым‏ ‎государством ‎— ‎княжество‏ ‎было ‎образовано‏ ‎в ‎1291-92 ‎годах ‎в‏ ‎результате‏ ‎союза ‎нескольких‏ ‎земель ‎в‏ ‎Мунтении ‎и ‎окрестностях. ‎Гористая, ‎покрытая‏ ‎густыми‏ ‎лесами ‎—‏ ‎такими ‎густыми,‏ ‎что ‎они ‎считались ‎непроходимыми ‎и‏ ‎гиблыми‏ ‎—‏ ‎эта ‎земля‏ ‎была ‎богата‏ ‎каменной ‎солью,‏ ‎которая‏ ‎шла ‎на‏ ‎экспорт. ‎Продавали ‎и ‎рыбу, ‎которую‏ ‎обильно ‎отлавливали‏ ‎в‏ ‎водах ‎Дуная. ‎Все‏ ‎это ‎приносило‏ ‎неплохие ‎барыши. ‎Соль ‎—‏ ‎единственный‏ ‎консервант, ‎доступный‏ ‎в ‎Средние‏ ‎века, ‎и ‎по ‎ценности ‎она‏ ‎была‏ ‎сопоставима ‎с‏ ‎нынешней ‎нефтью.‏ ‎Да ‎и ‎рыба ‎была ‎ой,‏ ‎как‏ ‎важна.‏ ‎Несмотря ‎на‏ ‎соседство ‎с‏ ‎турками, ‎регион‏ ‎был‏ ‎преимущественно ‎христианским,‏ ‎и ‎сила ‎Церкви, ‎и ‎роль‏ ‎ее ‎в‏ ‎обществе‏ ‎были ‎в ‎то‏ ‎время ‎несравненно‏ ‎больше, ‎чем ‎сейчас. ‎Предписанные‏ ‎Церковью‏ ‎посты ‎соблюдались‏ ‎повсеместно ‎и‏ ‎неукоснительно, ‎и ‎в ‎условиях, ‎когда‏ ‎чуть‏ ‎ли ‎не‏ ‎половину ‎календарного‏ ‎года ‎добродетельный ‎христианин ‎не ‎мог‏ ‎питаться‏ ‎мясом‏ ‎и ‎молочными‏ ‎продуктами, ‎рыба‏ ‎оказывалась ‎очень‏ ‎востребованной.

Помимо‏ ‎этого ‎валахи‏ ‎торговали ‎злаками, ‎медом, ‎воском ‎и‏ ‎древесиной. ‎Еще‏ ‎с‏ ‎древности ‎эти ‎ресурсы‏ ‎привлекали ‎разнообразных‏ ‎захватчиков, ‎недаром ‎много ‎столетий‏ ‎назад‏ ‎в ‎эту‏ ‎местность, ‎тогда‏ ‎называвшуюся ‎Дакией, ‎пришли ‎легионы ‎римского‏ ‎императора‏ ‎Траяна. ‎Как‏ ‎показало ‎время,‏ ‎турки ‎умели ‎считать ‎ничуть ‎не‏ ‎хуже‏ ‎римлян.‏ ‎Впрочем, ‎об‏ ‎этом ‎—‏ ‎после.

А ‎кроме‏ ‎всего‏ ‎прочего, ‎Валахия‏ ‎была ‎еще ‎и ‎перекрестием ‎торговых‏ ‎путей ‎между‏ ‎Европой‏ ‎и ‎Востоком. ‎Да,‏ ‎это ‎звучит‏ ‎дико ‎— ‎где ‎та‏ ‎Валахия‏ ‎(читай ‎—‏ ‎Румыния), ‎и‏ ‎где ‎великие ‎торговые ‎пути? ‎Но‏ ‎не‏ ‎все ‎так‏ ‎просто. ‎До‏ ‎того, ‎как ‎португальцы ‎открыли ‎морской‏ ‎путь‏ ‎в‏ ‎Индию, ‎товары‏ ‎с ‎Востока‏ ‎перевозили ‎по‏ ‎суше‏ ‎аж ‎до‏ ‎самого ‎черноморского ‎побережья. ‎Все ‎это‏ ‎дело ‎«крышевали»‏ ‎итальянцы‏ ‎(венецианцы ‎и ‎генуэзцы),‏ ‎у ‎которых‏ ‎на ‎побережье ‎было ‎много‏ ‎колоний‏ ‎и ‎торговых‏ ‎постов. ‎Затем‏ ‎они ‎везли ‎эти ‎товары ‎по‏ ‎Черному‏ ‎морю ‎с‏ ‎восточного ‎побережья‏ ‎и ‎из ‎Крыма ‎— ‎на‏ ‎западное,‏ ‎в‏ ‎портовый ‎городок‏ ‎Килию ‎в‏ ‎устье ‎Дуная,‏ ‎в‏ ‎то ‎время‏ ‎принадлежавших ‎молдавскому ‎князю. ‎Оттуда, ‎по‏ ‎великой ‎реке‏ ‎Дунай,‏ ‎восточные ‎диковинки ‎попадали‏ ‎в ‎Валахию,‏ ‎и ‎уже ‎оттуда ‎—‏ ‎в‏ ‎Венгрию, ‎южную‏ ‎Германию, ‎Польшу‏ ‎и ‎далее ‎по ‎Европе. ‎А‏ ‎в‏ ‎обратную ‎сторону,‏ ‎по ‎водам‏ ‎все ‎того ‎же ‎Дуная, ‎шел‏ ‎так‏ ‎называемые‏ ‎«имперский ‎путь»,‏ ‎по ‎которому‏ ‎европейские ‎(в‏ ‎первую‏ ‎очередь ‎—‏ ‎германские) ‎товары ‎шли ‎на ‎восток,‏ ‎на ‎Адриатику‏ ‎и‏ ‎в ‎Константинополь. ‎Получалось,‏ ‎что ‎Валахия‏ ‎была ‎этаким ‎торговым ‎хабом,‏ ‎где‏ ‎можно ‎было‏ ‎не ‎только‏ ‎найти ‎диковинки ‎с ‎разных ‎сторон‏ ‎света,‏ ‎но ‎и‏ ‎повстречать ‎самых‏ ‎разных ‎людей.

Занимательная ‎лингвистика

Но ‎кем ‎были‏ ‎люди,‏ ‎населявшие‏ ‎это ‎небольшое,‏ ‎но ‎такое‏ ‎важное ‎княжество?‏ ‎Само‏ ‎понятие ‎«румыны»‏ ‎уходит ‎корнями ‎аж ‎в ‎середину‏ ‎X ‎века‏ ‎—‏ ‎впервые ‎слова ‎romani‏ ‎или ‎rumani‏ ‎всплывают ‎в ‎сочинениях ‎византийского‏ ‎императора‏ ‎Константина ‎VII‏ ‎Багрянородного. ‎Сами‏ ‎люди, ‎населявшие ‎Валахию, ‎также ‎предпочитали‏ ‎называть‏ ‎себя ‎«романи».‏ ‎Это ‎уже‏ ‎потом ‎с ‎легкой ‎руки ‎греков-византийцев‏ ‎«романи»‏ ‎для‏ ‎всех ‎стали‏ ‎«валахами» ‎(vlakoi),‏ ‎после ‎чего‏ ‎данное‏ ‎наименование ‎в‏ ‎измененном ‎виде ‎стали ‎использовать ‎и‏ ‎другие ‎народы‏ ‎—‏ ‎турки ‎(iflaq), ‎западные‏ ‎европейцы ‎(wahlen,‏ ‎blachi), ‎русские ‎(волохи). ‎Просто‏ ‎потому‏ ‎что ‎Русь‏ ‎имела ‎теснейшие‏ ‎культурные ‎связи ‎с ‎Византией, ‎а‏ ‎на‏ ‎Запад ‎сведения‏ ‎о ‎валахах‏ ‎принесли ‎крестоносцы, ‎ходившие ‎в ‎Святую‏ ‎Землю‏ ‎через‏ ‎византийские ‎владения.

С‏ ‎этим ‎разобрались,‏ ‎но ‎почему‏ ‎«романи»‏ ‎вообще ‎стали‏ ‎именно ‎«валахами»? ‎Откуда ‎произошли ‎эти‏ ‎слова? ‎С‏ ‎«романи»‏ ‎все ‎понятно ‎—‏ ‎регион ‎испытал‏ ‎сильнейшее ‎влияние ‎римской ‎культуры,‏ ‎даже‏ ‎сегодня ‎румыны‏ ‎говорят ‎на‏ ‎романском ‎языке, ‎очень ‎похожем ‎на‏ ‎современный‏ ‎итальянский.  ‎А‏ ‎вот ‎с‏ ‎«валахами» ‎— ‎чуть ‎сложнее. ‎Происхождение‏ ‎этого‏ ‎термина‏ ‎восходит ‎к‏ ‎volcae ‎или‏ ‎volcas ‎—‏ ‎так‏ ‎называлось ‎одно‏ ‎из ‎кельтских ‎племен, ‎описанное ‎еще‏ ‎Юлием ‎Цезарем‏ ‎в‏ ‎его ‎«Записках ‎о‏ ‎Галльской ‎войне».‏ ‎Вольки ‎без ‎особых ‎проблем‏ ‎подчинились‏ ‎Риму ‎и‏ ‎начали ‎активно‏ ‎романизироваться ‎и ‎впитывать ‎имперскую ‎культуру.‏ ‎Спустя‏ ‎несколько ‎столетий,‏ ‎когда ‎самих‏ ‎вольков ‎уже ‎не ‎осталось ‎—‏ ‎они‏ ‎попросту‏ ‎растворились ‎в‏ ‎римской ‎культуре‏ ‎и ‎стали‏ ‎римлянами‏ ‎— ‎термином‏ ‎volcae ‎стали ‎называть ‎вообще ‎всех‏ ‎романизированных ‎кельтов.‏ ‎Затем‏ ‎случилось ‎Великое ‎переселение‏ ‎народов, ‎Европу‏ ‎захлестнули ‎волны ‎вторжений ‎варваров-германцев,‏ ‎и‏ ‎римское ‎volcae‏ ‎превратилось ‎в‏ ‎германское ‎Walh, ‎Wahl ‎и ‎Walscher‏ ‎—‏ ‎«римский, ‎романизированный».‏ ‎К ‎слову,‏ ‎коснулось ‎это ‎не ‎только ‎валахов-румын.‏ ‎Жители‏ ‎современного‏ ‎Уэльса ‎(Wales)‏ ‎— ‎точно‏ ‎такие ‎же‏ ‎потомки‏ ‎романизированных ‎кельтов‏ ‎(только ‎британских), ‎которых ‎словом ‎Walscher‏ ‎называли ‎пришедшие‏ ‎с‏ ‎континента ‎германские ‎завоеватели‏ ‎— ‎англы‏ ‎и ‎саксы.

Ну, ‎Бог ‎с‏ ‎ними,‏ ‎с ‎этими‏ ‎дикими ‎германцами.‏ ‎Почему ‎византийцы, ‎знавшие ‎будущих ‎валахов‏ ‎под‏ ‎именем ‎«романи»,‏ ‎в ‎итоге‏ ‎тоже ‎стали ‎называть ‎их ‎vlakoi?‏ ‎Виной‏ ‎тому‏ ‎— ‎большая‏ ‎политика. ‎В‏ ‎962 ‎году‏ ‎герцог‏ ‎Саксонии ‎и‏ ‎король ‎Германии ‎Оттон ‎I ‎был‏ ‎коронован ‎как‏ ‎первый‏ ‎император ‎только ‎что‏ ‎созданной ‎им‏ ‎же ‎Священной ‎Римской ‎империи.‏ ‎Родился‏ ‎геополитический ‎монстр,‏ ‎который ‎просуществует‏ ‎почти ‎тысячу ‎лет, ‎и ‎в‏ ‎лучшие‏ ‎свои ‎годы‏ ‎раскинет ‎свою‏ ‎необъятную ‎тушу ‎на ‎половину ‎Европы.‏ ‎Но‏ ‎это‏ ‎все ‎—‏ ‎предмет ‎другого‏ ‎разговора, ‎нам‏ ‎же‏ ‎сейчас ‎важно‏ ‎то, ‎что ‎с ‎962 ‎года‏ ‎термин ‎romanus-romani‏ ‎(«римлянин,‏ ‎римский») ‎приобрел ‎совершенно‏ ‎новый ‎политический‏ ‎смысл.

На ‎момент ‎основания ‎Священная‏ ‎Римская‏ ‎империя ‎включала‏ ‎в ‎себя‏ ‎не ‎только ‎германские ‎земли, ‎но‏ ‎также‏ ‎Чехию, ‎Нидерланды,‏ ‎северную ‎Италию‏ ‎с ‎Римом ‎и ‎ну ‎еще‏ ‎много‏ ‎чего‏ ‎по ‎мелочи.‏ ‎Оттон ‎и‏ ‎последующие ‎германские‏ ‎императоры‏ ‎считали ‎себя‏ ‎наследниками ‎римских ‎цезарей. ‎Но ‎и‏ ‎византийцы ‎тоже‏ ‎считали‏ ‎себя ‎наследниками ‎того‏ ‎самого ‎Рима,‏ ‎и ‎даже ‎сами ‎себя‏ ‎величали‏ ‎не ‎иначе,‏ ‎как ‎«ромеями»,‏ ‎то ‎есть ‎— ‎римлянами. ‎Неловко‏ ‎вышло,‏ ‎да. ‎Возник‏ ‎неслабый ‎такой‏ ‎конфликт ‎интересов. ‎Ну ‎и ‎германский‏ ‎император‏ ‎заявил,‏ ‎что ‎раз‏ ‎Рим ‎(самый‏ ‎первый, ‎оригинальный)‏ ‎принадлежит‏ ‎ему, ‎то‏ ‎он ‎и ‎есть ‎— ‎наследник‏ ‎Древнего ‎Рима,‏ ‎а‏ ‎значит ‎и ‎господин‏ ‎всех, ‎именующих‏ ‎себя ‎римлянами. ‎Византийцев ‎такой‏ ‎коленкор,‏ ‎ясное ‎дело,‏ ‎не ‎устроил,‏ ‎поэтому ‎они ‎продолжили ‎делать ‎вид,‏ ‎что‏ ‎единственные ‎«правильные»‏ ‎римляне ‎на‏ ‎политической ‎карте ‎мира ‎— ‎это‏ ‎они,‏ ‎а‏ ‎что ‎там‏ ‎этот ‎колбасник‏ ‎себе ‎придумал,‏ ‎то‏ ‎пусть ‎на‏ ‎пергаменте ‎напишет, ‎в ‎трубочку ‎свернет‏ ‎и ‎себе‏ ‎вставит‏ ‎в ‎то ‎место,‏ ‎которое ‎чёрту‏ ‎подставляет. ‎А ‎«романи» ‎от‏ ‎греха‏ ‎подальше ‎переименовали‏ ‎в ‎валахов,‏ ‎и ‎стали ‎засылать ‎к ‎ним‏ ‎священников,‏ ‎чтобы ‎те‏ ‎проводили ‎богослужения‏ ‎только ‎на ‎церковнославянском ‎языке ‎и‏ ‎не‏ ‎соблазняться‏ ‎разной ‎там‏ ‎латынью. ‎Потому‏ ‎что, ‎как‏ ‎известно,‏ ‎сегодня ‎ты‏ ‎читаешь ‎Pater ‎Noster, ‎а ‎завтра‏ ‎— ‎уже‏ ‎разным‏ ‎оборзевшим ‎колбасникам ‎шестеришь.‏ ‎А ‎когда‏ ‎через ‎сто ‎лет, ‎в‏ ‎1054‏ ‎году, ‎состоялся‏ ‎великий ‎церковный‏ ‎раскол, ‎валахи ‎вместе ‎с ‎греками‏ ‎и‏ ‎другими ‎соседями‏ ‎оказались ‎в‏ ‎числе ‎православных ‎народов.

С ‎другой ‎стороны,‏ ‎столетия‏ ‎романизации‏ ‎тоже ‎не‏ ‎прошли ‎даром,‏ ‎да ‎и‏ ‎наличие‏ ‎под ‎боком‏ ‎народов, ‎молившихся ‎на ‎латыни, ‎и‏ ‎впоследствии ‎ставших‏ ‎католиками,‏ ‎поспособствовало ‎проникновению ‎латинизмов‏ ‎в ‎валашскую‏ ‎церковную ‎лексику. ‎Поэтому ‎даже‏ ‎в‏ ‎современной ‎Румынии‏ ‎церковь ‎(строение,‏ ‎а ‎не ‎институт) ‎обозначается ‎словом‏ ‎biserica,‏ ‎которое ‎произошло‏ ‎от ‎латинского‏ ‎basilica. ‎Dumnezeu ‎(Господь ‎Бог) ‎—‏ ‎от‏ ‎латинского‏ ‎Dominus ‎Deus,‏ ‎boteza ‎(крещение)‏ ‎— ‎от‏ ‎baptizare‏ ‎и ‎так‏ ‎далее. ‎Славянское ‎влияние ‎прослеживается ‎в‏ ‎таких ‎словах,‏ ‎как‏ ‎raí ‎(рай), ‎iad‏ ‎(ад), ‎blagoslovi‏ ‎(«благослови»), ‎vladica ‎(владыко), ‎maslu‏ ‎(помазание),‏ ‎utrenie ‎(утреня),‏ ‎vecernie ‎(вечерня)‏ ‎и ‎прочих. ‎К ‎слову, ‎официальным‏ ‎титулом‏ ‎правителей ‎Валахии‏ ‎был ‎не‏ ‎«господарь», ‎как ‎нередко ‎пишут ‎в‏ ‎интернете,‏ ‎а‏ ‎«воевода» ‎или‏ ‎«домн». ‎Последнее‏ ‎— ‎не‏ ‎что‏ ‎иное, ‎как‏ ‎редуцированный ‎(сокращенный) ‎вид ‎латинского ‎dominus,‏ ‎«господин». ‎А‏ ‎термин‏ ‎«господарь» ‎— ‎просто‏ ‎адаптированный ‎перевод‏ ‎слова ‎«домн» ‎на ‎языки‏ ‎соседних‏ ‎славянских ‎народов.

Вопрос‏ ‎суверенитета

Вообще, ‎Валахии‏ ‎сильно ‎не ‎повезло. ‎В ‎том‏ ‎смысле,‏ ‎что ‎на‏ ‎протяжении ‎нескольких‏ ‎столетий ‎регион ‎был ‎самым ‎настоящим‏ ‎проходным‏ ‎двором‏ ‎для ‎различных‏ ‎завоевателей. ‎В‏ ‎разное ‎время‏ ‎им‏ ‎владели ‎византийцы,‏ ‎болгары, ‎печенеги, ‎половцы, ‎венгры, ‎и‏ ‎даже ‎монголы‏ ‎в‏ ‎гости ‎зашли. ‎В‏ ‎итоге ‎местное‏ ‎романизированное ‎население ‎перемешалось ‎со‏ ‎славянами,‏ ‎что-то ‎зачерпнуло‏ ‎от ‎проезжавших‏ ‎кочевников, ‎крестилось ‎(о ‎чем ‎было‏ ‎сказано‏ ‎выше) ‎по‏ ‎восточному, ‎церковнославянскому‏ ‎образцу, ‎однако, ‎в ‎конечном ‎счете,‏ ‎оказалось‏ ‎подданными‏ ‎венгерского ‎короля-католика.‏ ‎Валахов ‎это‏ ‎не ‎очень-то‏ ‎и‏ ‎устраивало, ‎нужно‏ ‎было ‎придумать ‎способ ‎и ‎как-то‏ ‎отделиться. ‎Да‏ ‎и‏ ‎Венгрия ‎была ‎уже‏ ‎не ‎та‏ ‎— ‎в ‎середине ‎XIII‏ ‎века‏ ‎туда ‎с‏ ‎недружественным ‎визитом‏ ‎зашли ‎монголы. ‎Была ‎страшная ‎резня,‏ ‎венгерское‏ ‎войско ‎оказалось‏ ‎разбито, ‎а‏ ‎король ‎Бела ‎IV, ‎роняя ‎портки,‏ ‎убежал‏ ‎прятаться‏ ‎аж ‎к‏ ‎австрийскому ‎герцогу.‏ ‎После ‎монгольского‏ ‎набега‏ ‎Венгрия ‎так‏ ‎и ‎не ‎оправилась, ‎власть ‎королей‏ ‎стала ‎слабеть,‏ ‎отчего‏ ‎по ‎окраинам ‎подняли‏ ‎головы ‎разные‏ ‎сепаратисты ‎вроде ‎валахов.

На ‎руку‏ ‎валахам‏ ‎сыграли ‎и‏ ‎различные ‎межкультурные‏ ‎конфликты. ‎Например ‎— ‎противоречия ‎в‏ ‎религиозных‏ ‎вопросах. ‎И‏ ‎здесь ‎мы‏ ‎вспоминаем, ‎что ‎валахи ‎— ‎православные,‏ ‎а‏ ‎венгры‏ ‎— ‎католики.‏ ‎Ну ‎и‏ ‎вот, ‎пользуясь‏ ‎слабостью‏ ‎королевской ‎власти,‏ ‎валашский ‎воевода ‎Николае ‎Александру ‎в‏ ‎середине ‎XIII‏ ‎отправил‏ ‎письмо ‎константинопольскому ‎патриарху‏ ‎с ‎просьбой‏ ‎дать ‎Валахии ‎собственную ‎митрополию.‏ ‎Сказано‏ ‎— ‎сделано,‏ ‎у ‎валахов‏ ‎появился ‎свой ‎митрополит, ‎что ‎на‏ ‎деле‏ ‎означало, ‎что‏ ‎если ‎в‏ ‎мирских ‎вопросах ‎они ‎еще ‎худо-бедно‏ ‎оставались‏ ‎подданным‏ ‎венгерского ‎короля,‏ ‎то ‎в‏ ‎делах ‎духовных‏ ‎уже‏ ‎подчинялись ‎только‏ ‎Константинополю. ‎Ну, ‎а ‎духовное-то ‎—‏ ‎оно ‎завсегда‏ ‎главнее‏ ‎мирского, ‎это ‎вам‏ ‎любой ‎богослов‏ ‎подтвердит. ‎В ‎1370 ‎году‏ ‎в‏ ‎Валахии ‎учредили‏ ‎вторую ‎митрополичью‏ ‎кафедру, ‎чтобы ‎уж ‎наверняка.

Примерно ‎тогда‏ ‎же,‏ ‎в ‎середины‏ ‎XIII ‎века,‏ ‎в ‎Валахии, ‎помимо ‎венгерского ‎серебряного‏ ‎дуката,‏ ‎стали‏ ‎ходить ‎собственные‏ ‎деньги ‎—‏ ‎бани. ‎При‏ ‎этом,‏ ‎по ‎размеру‏ ‎и ‎массе ‎серебра ‎эти ‎монеты‏ ‎копировали ‎венгерские‏ ‎дукаты,‏ ‎однако ‎выбит ‎на‏ ‎них ‎был‏ ‎профиль ‎не ‎венгерского ‎короля,‏ ‎а‏ ‎местного ‎воеводы.

Гроза‏ ‎с ‎востока

Отбившись‏ ‎от ‎венгров, ‎к ‎концу ‎XIV‏ ‎—‏ ‎началу ‎XV‏ ‎века ‎валахи‏ ‎(как ‎и ‎вся ‎Южная ‎и‏ ‎Центральная‏ ‎Европа)‏ ‎столкнулись ‎с‏ ‎новой ‎проблемой,‏ ‎по ‎сравнению‏ ‎с‏ ‎которой ‎все‏ ‎прежние ‎были ‎— ‎так, ‎дуновение‏ ‎ветерка. ‎На‏ ‎христианский‏ ‎мир ‎упала ‎тень‏ ‎турецкого ‎ятагана.‏ ‎Всего ‎за ‎полвека ‎(1354–1396‏ ‎годы)‏ ‎османы  ‎смогли‏ ‎оккупировать ‎практически‏ ‎все ‎Балканы, ‎и ‎лишь ‎Константинополь‏ ‎каким-то‏ ‎чудом ‎еще‏ ‎держался, ‎хотя,‏ ‎как ‎мы ‎знаем ‎из ‎учебников‏ ‎истории,‏ ‎осталось‏ ‎ему ‎недолго.

В‏ ‎Валахии ‎в‏ ‎то ‎время‏ ‎правил‏ ‎господарь ‎Мирча‏ ‎I ‎Старый ‎из ‎рода ‎Басарабов,‏ ‎суровый ‎мужик,‏ ‎поставивший‏ ‎своеобразный ‎рекорд ‎—‏ ‎он ‎двенадцать‏ ‎лет ‎подряд ‎успешно ‎отбивался‏ ‎от‏ ‎турок, ‎и‏ ‎никто ‎из‏ ‎его ‎соседей ‎не ‎мог ‎похвастаться‏ ‎аналогичными‏ ‎результатами. ‎В‏ ‎какой-то ‎момент‏ ‎Мирча ‎оборзел ‎настолько, ‎что ‎начал‏ ‎вмешиваться‏ ‎во‏ ‎внутренние ‎дела‏ ‎Османской ‎империи.‏ ‎А ‎сейчас‏ ‎оторвитесь‏ ‎на ‎пару‏ ‎минут ‎от ‎текста, ‎и ‎посмотрите‏ ‎на ‎политическую‏ ‎карту‏ ‎тогдашней ‎Европы. ‎Сопоставьте‏ ‎размеры ‎державы‏ ‎османов ‎и ‎Валахии. ‎Удивленно‏ ‎почешите‏ ‎репу. ‎И‏ ‎возвращайтесь ‎к‏ ‎статье. ‎Тут ‎будет ‎впору ‎напомнить,‏ ‎что‏ ‎Валахия, ‎несмотря‏ ‎на ‎свои‏ ‎размеры, ‎была ‎весьма ‎богатым ‎княжеством‏ ‎—‏ ‎морская‏ ‎торговля ‎по‏ ‎Дунаю ‎и‏ ‎вот ‎это‏ ‎вот‏ ‎все. ‎А‏ ‎еще ‎— ‎соль. ‎Так ‎вот,‏ ‎Мирча ‎прекрасно‏ ‎понимал,‏ ‎что ‎в ‎открытом‏ ‎поле ‎у‏ ‎него ‎против ‎турок ‎шансов‏ ‎нет‏ ‎— ‎раскатают‏ ‎в ‎тонкий‏ ‎блин. ‎Поэтому ‎он ‎активно ‎застраивал‏ ‎пограничные‏ ‎районы ‎крепостями,‏ ‎а ‎оплачивал‏ ‎строительство ‎этих ‎крепостей… ‎правильно, ‎солью!‏ ‎Легенда‏ ‎гласит,‏ ‎что ‎воевода‏ ‎отдавал ‎по‏ ‎большому ‎(до‏ ‎100‏ ‎кг) ‎куску‏ ‎соли ‎за ‎каждый ‎обтесанный ‎камень,‏ ‎использованный ‎при‏ ‎строительстве‏ ‎укреплений.

Да, ‎конечно, ‎очень‏ ‎сильно ‎на‏ ‎руку ‎Мирче ‎сыграл ‎тот‏ ‎факт,‏ ‎что ‎у‏ ‎османов ‎в‏ ‎это ‎время ‎был ‎период ‎безвластия.‏ ‎Дело‏ ‎в ‎том,‏ ‎что ‎прошлый‏ ‎султан, ‎Баязид ‎I, ‎прозванный ‎Молниеносным‏ ‎(хотя‏ ‎прозвище‏ ‎Yıldırım ‎правильнее‏ ‎будет ‎перевести‏ ‎просто ‎как‏ ‎«Молния»),‏ ‎очень ‎неудачно‏ ‎повоевал ‎с ‎тем ‎самым ‎Тамерланом.‏ ‎Настолько ‎неудачно,‏ ‎что‏ ‎угодил ‎в ‎плен,‏ ‎а ‎там‏ ‎— ‎взял, ‎да ‎и‏ ‎помер.‏ ‎Судя ‎по‏ ‎всему, ‎Хромой‏ ‎Тимур ‎в ‎этом ‎конкретном ‎случае‏ ‎был‏ ‎совершенно ‎не‏ ‎при ‎чем‏ ‎— ‎он-то ‎наоборот ‎хотел ‎отпустить‏ ‎султана,‏ ‎попутно‏ ‎«нагрузив» ‎его‏ ‎кабальным ‎договором‏ ‎и ‎фактически‏ ‎сделав‏ ‎его ‎своим‏ ‎вассалом. ‎Но ‎получилось ‎так, ‎как‏ ‎получилось, ‎и‏ ‎несколько‏ ‎сыновей ‎покойного ‎«повелителя‏ ‎мира» ‎тут‏ ‎же ‎принялись ‎делить ‎батюшкино‏ ‎наследство.

И‏ ‎вот ‎здесь‏ ‎и ‎вылез‏ ‎наш ‎славный ‎Мирча. ‎Потому ‎что‏ ‎когда‏ ‎у ‎соседа‏ ‎горит ‎хата,‏ ‎и ‎все ‎носятся ‎туда-сюда ‎с‏ ‎ведрами,‏ ‎разумный‏ ‎человек ‎просто‏ ‎обязан ‎воспользоваться‏ ‎хаосом ‎и‏ ‎под‏ ‎шумок ‎чего-нибудь‏ ‎притырить. ‎А ‎в ‎данном ‎случае‏ ‎«чем-нибудь» ‎была‏ ‎власть,‏ ‎так ‎что ‎господарь‏ ‎последовательно ‎сделал‏ ‎ставку ‎на ‎шехзаде ‎(царевичей)‏ ‎Мусу‏ ‎и ‎Мустафу,‏ ‎причем ‎за‏ ‎первого ‎он ‎даже ‎сватал ‎собственную‏ ‎дочь,‏ ‎чтобы ‎породниться‏ ‎с ‎перспективным‏ ‎соседом. ‎Ну ‎и ‎ничего, ‎что‏ ‎дочка‏ ‎православная‏ ‎— ‎ради‏ ‎государственной ‎пользы‏ ‎может ‎и‏ ‎ислам‏ ‎принять, ‎не‏ ‎переломится. ‎Зря ‎что ‎ли ‎столько‏ ‎лет ‎ее‏ ‎кормили‏ ‎да ‎наряжали?

Увы, ‎ни‏ ‎одна ‎из‏ ‎ставок ‎Мирчи ‎не ‎сыграла.‏ ‎Шехзаде‏ ‎Мехмед ‎одолел‏ ‎и ‎казнил‏ ‎всех ‎своих ‎братьев, ‎после ‎чего‏ ‎в‏ ‎1416 ‎году‏ ‎провозгласил ‎себя‏ ‎султаном ‎Мехмедом ‎I. ‎Ну ‎и‏ ‎Мирча‏ ‎сразу‏ ‎такой: ‎«Извиняюсь,‏ ‎зря ‎быканул»,‏ ‎и ‎быстренько‏ ‎подписал‏ ‎с ‎турками‏ ‎мирный ‎договор, ‎уступив ‎им ‎несколько‏ ‎приграничных ‎территорий‏ ‎вместе‏ ‎с ‎теми ‎самими‏ ‎«соляными» ‎крепостями.

Чем‏ ‎еще ‎запомнилось ‎правление ‎Мирчи‏ ‎I‏ ‎Старого? ‎Ну,‏ ‎во-первых, ‎он‏ ‎первым ‎из ‎валашских ‎воевод ‎организовал‏ ‎у‏ ‎себя ‎двор‏ ‎по ‎европейскому‏ ‎образцу, ‎с ‎кучей ‎«чиновников», ‎ведавших‏ ‎теми‏ ‎или‏ ‎иными ‎сферами‏ ‎жизни ‎государства.‏ ‎Логофат ‎исполнял‏ ‎функции‏ ‎канцлера ‎и‏ ‎занимался ‎государевыми ‎бумагами, ‎составлял ‎и‏ ‎заверял ‎печатью‏ ‎указы‏ ‎и ‎иные ‎документы,‏ ‎ворник ‎(от‏ ‎славянского ‎«дворник») ‎был ‎главным‏ ‎администратором,‏ ‎судьей ‎и‏ ‎военным ‎наместником‏ ‎(командовал ‎армией ‎в ‎отсутствие ‎господаря),‏ ‎комис‏ ‎— ‎ведал‏ ‎государевыми ‎конюшнями,‏ ‎и ‎так ‎далее. ‎Другой ‎особенностью‏ ‎правления‏ ‎Мирчи‏ ‎стало ‎то,‏ ‎что ‎он‏ ‎начал ‎оттеснять‏ ‎от‏ ‎власти ‎родовую‏ ‎аристократию ‎и ‎постепенно ‎заменять ‎ее‏ ‎собственными ‎чиновниками.‏ ‎Мотивация‏ ‎была ‎логичной ‎и‏ ‎простой. ‎Для‏ ‎аристократов ‎воевода ‎был ‎просто‏ ‎первым‏ ‎среди ‎равных‏ ‎— ‎таким‏ ‎же ‎аристократом, ‎только ‎чуть ‎более‏ ‎богатым‏ ‎и ‎могущественным.‏ ‎Стоило ‎ему‏ ‎проиграть ‎войну, ‎ослабеть ‎здоровьем ‎или‏ ‎оступиться‏ ‎иным‏ ‎другим ‎образом,‏ ‎как ‎тут‏ ‎же ‎появлялась‏ ‎возможность‏ ‎для ‎мятежа‏ ‎и ‎захвата ‎власти ‎каким-нибудь ‎другим‏ ‎князьком ‎(в‏ ‎Валахии‏ ‎они ‎назывались ‎жупанами).‏ ‎А ‎вот‏ ‎назначенный ‎чиновник ‎— ‎это‏ ‎государев‏ ‎человек, ‎всем‏ ‎обязанный ‎воеводе‏ ‎и ‎лично ‎ему ‎лояльный. ‎К‏ ‎слову,‏ ‎окончательно ‎«защемил»‏ ‎жупанов ‎именно‏ ‎Влад ‎III ‎Дракула ‎несколькими ‎десятилетиями‏ ‎позднее.

Несмотря‏ ‎на‏ ‎то, ‎что‏ ‎конец ‎его‏ ‎правления ‎получился‏ ‎немного‏ ‎«смазанным» ‎(«не‏ ‎угадал» ‎с ‎султаном), ‎Мирча ‎сумел‏ ‎отстоять ‎независимость‏ ‎Валахии‏ ‎и ‎передать ‎трон‏ ‎своему ‎сыну‏ ‎Михаилу, ‎ставшему ‎новым ‎воеводой‏ ‎1‏ ‎января ‎1418‏ ‎года ‎сразу‏ ‎после ‎смерти ‎отца. ‎Увы, ‎«Мишка»‏ ‎батюшкиных‏ ‎надежд ‎не‏ ‎оправдал ‎—‏ ‎вляпался ‎в ‎военную ‎авантюру, ‎прельстившись‏ ‎посулами‏ ‎венгерского‏ ‎короля. ‎История,‏ ‎надо ‎сказать,‏ ‎вышла ‎довольно‏ ‎анекдотичной.‏ ‎Венгерский ‎король‏ ‎Сигизмунд ‎собрался ‎воевать ‎с ‎турками,‏ ‎и ‎позвал‏ ‎Михаил‏ ‎выступить ‎вместе ‎с‏ ‎ним. ‎Дескать,‏ ‎а ‎помнишь, ‎друг ‎Миша,‏ ‎как‏ ‎папенька ‎твой‏ ‎туркам ‎без‏ ‎боя ‎пограничные ‎крепости ‎сдал? ‎Ну,‏ ‎те‏ ‎самые, ‎на‏ ‎«соляные» ‎деньги‏ ‎построенные? ‎Так ‎вот, ‎мы ‎сейчас‏ ‎вместе‏ ‎кааак‏ ‎навалимся, ‎и‏ ‎все ‎себе‏ ‎вернем. ‎Тебе,‏ ‎то‏ ‎есть. ‎Ну‏ ‎и ‎Михаил ‎согласился, ‎и ‎отправился‏ ‎вместе ‎с‏ ‎венграми‏ ‎в ‎поход. ‎Поначалу‏ ‎все ‎шло‏ ‎неплохо, ‎благодаря ‎фактору ‎внезапности‏ ‎удалось‏ ‎отбить ‎несколько‏ ‎городов, ‎правда‏ ‎тут ‎же ‎случилась ‎первая ‎«неприятность»‏ ‎—‏ ‎заняв ‎крепости,‏ ‎Сигизмунд ‎быстро‏ ‎рассовал ‎по ‎ним ‎венгерские ‎гарнизоны,‏ ‎и‏ ‎начал‏ ‎упорно ‎делать‏ ‎вид, ‎что‏ ‎оно ‎так‏ ‎всегда‏ ‎и ‎было.‏ ‎Дескать, ‎потерпи, ‎друг ‎Миша, ‎вот‏ ‎следующий ‎городок‏ ‎—‏ ‎он ‎точно ‎твоим‏ ‎будет! ‎Ну,‏ ‎а ‎дальше ‎случилось ‎вторая‏ ‎«неприятность»‏ ‎— ‎турки‏ ‎ударили ‎в‏ ‎ответ.

Султан ‎Мехмед ‎I ‎ураганом ‎пронесся‏ ‎по‏ ‎валашскому ‎пограничью‏ ‎и ‎устремился‏ ‎вглубь ‎княжества, ‎вынудив ‎незадачливого ‎воеводу‏ ‎просить‏ ‎мира.‏ ‎Условия ‎турки‏ ‎навязали, ‎прямо‏ ‎скажем, ‎поганые‏ ‎—‏ ‎Михаил ‎был‏ ‎вынужден ‎отдать ‎еще ‎несколько ‎крепостей‏ ‎на ‎Дунае,‏ ‎жертвуя‏ ‎доходами ‎с ‎речной‏ ‎торговли, ‎да‏ ‎еще ‎и ‎обязался ‎выплатить‏ ‎султану‏ ‎«харадж» ‎—‏ ‎дань, ‎взимаемую‏ ‎с ‎завоеванных ‎мусульманами ‎земель.

Минутка ‎про‏ ‎налоги

Здесь‏ ‎нужно ‎сделать‏ ‎небольшое ‎пояснение,‏ ‎чем ‎харадж ‎отличается ‎от ‎джизьи‏ ‎—‏ ‎дани,‏ ‎которую ‎христиане,‏ ‎проживающие ‎в‏ ‎мусульманском ‎государстве,‏ ‎платят‏ ‎за ‎«покровительство»‏ ‎(фактически ‎— ‎покупают ‎себе ‎право‏ ‎на ‎жизнь).‏ ‎Мусульмане‏ ‎(изначально ‎это ‎были‏ ‎арабы) ‎захватывали‏ ‎какую-то ‎территорию, ‎на ‎которой‏ ‎проживали‏ ‎христиане ‎либо‏ ‎представители ‎других‏ ‎религий ‎(за ‎исключением ‎язычников), ‎после‏ ‎чего‏ ‎у ‎завоеванных‏ ‎было ‎два‏ ‎пути. ‎Первый ‎— ‎принять ‎ислам‏ ‎и‏ ‎пользоваться‏ ‎всеми ‎правами,‏ ‎доступными ‎для‏ ‎правоверных. ‎Второй‏ ‎—‏ ‎сохранить ‎собственную‏ ‎веру ‎и ‎получить ‎статус ‎«зимми»‏ ‎(«пользующихся ‎покровительством»).‏ ‎«Зимми»‏ ‎не ‎имели ‎права‏ ‎занимать ‎никакие‏ ‎государственные ‎должности, ‎а ‎также‏ ‎должны‏ ‎были ‎платить‏ ‎джизью, ‎особый‏ ‎налог ‎для ‎иноверцев.

Помимо ‎этого, ‎естественно,‏ ‎были‏ ‎и ‎подоходные‏ ‎налоги. ‎Мусульманин‏ ‎должен ‎был ‎платить ‎«ушр» ‎(десятину)‏ ‎—‏ ‎либо‏ ‎с ‎продуктов‏ ‎земледелия, ‎либо‏ ‎в ‎качестве‏ ‎пошлины‏ ‎с ‎дохода‏ ‎от ‎торговли. ‎А ‎«зимми» ‎платил‏ ‎так ‎называемый‏ ‎«харадж»,‏ ‎который ‎был ‎больше.‏ ‎В ‎итоге‏ ‎мусульманин ‎платил ‎только ‎ушр,‏ ‎а‏ ‎«зимми» ‎—‏ ‎и ‎джизью,‏ ‎и ‎харадж. ‎Надо ‎сказать, ‎что‏ ‎первым‏ ‎арабским ‎завоевателям,‏ ‎в ‎целом,‏ ‎было ‎выгоднее, ‎чтобы ‎«неверные» ‎продолжали‏ ‎молиться‏ ‎своим‏ ‎богам ‎вместо‏ ‎обращения ‎в‏ ‎ислам ‎—‏ ‎так‏ ‎с ‎них‏ ‎можно ‎было ‎получать ‎больше ‎денег.‏ ‎Однако ‎многие‏ ‎«зимми»‏ ‎предпочитали ‎становиться ‎мусульманами,‏ ‎чтобы ‎получить‏ ‎доступные ‎тем ‎права, ‎а‏ ‎также‏ ‎облегчить ‎налоговый‏ ‎гнет. ‎В‏ ‎итоге ‎захваченные ‎территории ‎вроде ‎Ирана‏ ‎или‏ ‎Средней ‎Азии‏ ‎быстро ‎исламизировались.‏ ‎Тогда ‎(в ‎VIII–IX ‎веке) ‎власти‏ ‎халифата‏ ‎начали‏ ‎бить ‎тревогу‏ ‎из-за ‎сокращения‏ ‎налоговых ‎отчислений.‏ ‎И‏ ‎тут ‎им‏ ‎в ‎голову ‎пришла ‎гениальная ‎в‏ ‎своей ‎простоте‏ ‎идея‏ ‎— ‎сделать ‎харадж‏ ‎постоянным ‎налогом‏ ‎для ‎всех ‎территорий, ‎которые‏ ‎относительно‏ ‎недавно ‎были‏ ‎приобретены ‎силой‏ ‎оружия.

В ‎итоге ‎получилось ‎так, ‎что‏ ‎на‏ ‎каких-то ‎землях‏ ‎с ‎мусульман‏ ‎взимался ‎ушр, ‎а ‎на ‎каких-то‏ ‎—‏ ‎харадж.‏ ‎Если ‎какая-то‏ ‎территория ‎находилась‏ ‎под ‎властью‏ ‎мусульман‏ ‎очень ‎давно,‏ ‎ее ‎население ‎уже ‎в ‎достаточной‏ ‎степени ‎арабизировалось‏ ‎—‏ ‎населяющие ‎ее ‎правоверные‏ ‎платили ‎ушр.‏ ‎Однако ‎новообращенные ‎мусульмане ‎из‏ ‎числа‏ ‎бывших ‎неверных,‏ ‎населявшие ‎недавно‏ ‎завоеванные ‎регионы, ‎все ‎равно ‎платили‏ ‎харадж.‏ ‎Таким ‎образом,‏ ‎переход ‎в‏ ‎ислам ‎для ‎этих ‎людей ‎означал‏ ‎лишь‏ ‎отмену‏ ‎джизьи. ‎Более‏ ‎того, ‎если‏ ‎какой-нибудь ‎потомственный‏ ‎мусульманин‏ ‎из, ‎скажем,‏ ‎Багдада ‎переезжал ‎в ‎такой ‎регион‏ ‎и ‎покупал‏ ‎там‏ ‎землю ‎у ‎неверного‏ ‎— ‎он‏ ‎обязан ‎был ‎платить ‎с‏ ‎нее‏ ‎харадж, ‎и‏ ‎его ‎статус‏ ‎никак ‎ему ‎не ‎помогал. ‎В‏ ‎итоге‏ ‎харадж ‎как‏ ‎вид ‎налога,‏ ‎изначально ‎(как ‎и ‎джизья) ‎имевший‏ ‎религиозное‏ ‎обоснование,‏ ‎стал ‎сугубо‏ ‎территориальным, ‎что‏ ‎позволило ‎халифам‏ ‎набивать‏ ‎карманы, ‎почти‏ ‎как ‎прежде. ‎В ‎разных ‎мусульманских‏ ‎государствах ‎в‏ ‎разные‏ ‎времена ‎харадж ‎как‏ ‎вид ‎налога‏ ‎имел ‎свои ‎нюансы, ‎но‏ ‎общий‏ ‎его ‎смысл‏ ‎сохранялся ‎плюс-минус‏ ‎везде. ‎Спустя ‎несколько ‎веков, ‎когда‏ ‎турки-сельджуки‏ ‎захватили ‎власть‏ ‎на ‎землях‏ ‎халифата ‎и ‎основали ‎Османскую ‎империю,‏ ‎они,‏ ‎также‏ ‎будучи ‎мусульманами,‏ ‎сохранили ‎все‏ ‎арабские ‎налоговые‏ ‎практики.

Смутное‏ ‎время, ‎призрак‏ ‎свободы ‎на ‎коне

Теперь, ‎когда ‎мы‏ ‎разобрались ‎с‏ ‎разными‏ ‎непонятными ‎арабскими ‎словами,‏ ‎можно ‎возвращаться‏ ‎в ‎Валахию ‎начала ‎XV‏ ‎века.‏ ‎Итак, ‎военная‏ ‎авантюра ‎воеводы‏ ‎Михаила ‎закончилась, ‎мягко ‎говоря, ‎совсем‏ ‎не‏ ‎так, ‎как‏ ‎он ‎изначально‏ ‎планировал. ‎Вместо ‎возвращение ‎утраченных ‎еще‏ ‎его‏ ‎отцом‏ ‎территорий, ‎ему‏ ‎пришлось ‎отдавать‏ ‎туркам ‎новые,‏ ‎да‏ ‎еще ‎и‏ ‎— ‎выплачивать ‎харадж. ‎Тем ‎самым‏ ‎он ‎фактически‏ ‎был‏ ‎поставлен ‎на ‎положение‏ ‎подвластного ‎султану‏ ‎кафира ‎(неверного). ‎И ‎что‏ ‎сделал‏ ‎Михаил? ‎Просто‏ ‎взял, ‎и‏ ‎не ‎стал ‎платить ‎туркам ‎эту‏ ‎дань.‏ ‎Очень ‎вряд‏ ‎ли, ‎что‏ ‎это ‎была ‎банальная ‎скупость ‎—‏ ‎не‏ ‎в‏ ‎том ‎положении‏ ‎был ‎воевода,‏ ‎чтобы ‎вот‏ ‎так‏ ‎дерзить ‎султану.‏ ‎Вероятнее ‎всего, ‎он ‎просто ‎не‏ ‎смог ‎собрать‏ ‎нужную‏ ‎сумму. ‎Война ‎всегда‏ ‎стоит ‎больших‏ ‎денег, ‎а ‎проигранная ‎война‏ ‎увеличивает‏ ‎расходы ‎в‏ ‎несколько ‎раз,‏ ‎так ‎что ‎в ‎княжеской ‎казне‏ ‎в‏ ‎те ‎годы‏ ‎едва ‎ли‏ ‎водилось ‎что-то, ‎кроме ‎тараканов.

Вот ‎только‏ ‎какое‏ ‎султану‏ ‎дело ‎до‏ ‎чужого ‎горя?‏ ‎Ты ‎договор‏ ‎подписал?‏ ‎Подписал. ‎Харадж‏ ‎платить ‎обещал? ‎Обещал. ‎Ну ‎и‏ ‎где ‎мои‏ ‎деньги,‏ ‎собака ‎ты ‎неверная?‏ ‎А ‎раз‏ ‎не ‎платишь, ‎то ‎я…‏ ‎нет,‏ ‎не ‎пойду‏ ‎на ‎тебя‏ ‎войной, ‎это ‎просто ‎невыгодно. ‎Говорят,‏ ‎у‏ ‎тебя ‎там‏ ‎братец ‎сводный‏ ‎есть, ‎по ‎имени ‎Дан, ‎который‏ ‎спит‏ ‎и‏ ‎видит, ‎как‏ ‎бы ‎у‏ ‎тебя ‎трон‏ ‎отнять?‏ ‎Ну, ‎так‏ ‎вот ‎я ‎его ‎поддержу, ‎а‏ ‎еще ‎и‏ ‎денег‏ ‎ему ‎зашлю. ‎Он‏ ‎тебя ‎скинет‏ ‎и ‎убьет, ‎а ‎сам‏ ‎будет‏ ‎править ‎и‏ ‎исправно ‎платить‏ ‎мне ‎харадж.

Так ‎думал ‎«повелитель ‎мира»,‏ ‎раздувая‏ ‎пламя ‎гражданской‏ ‎войны ‎в‏ ‎Валахии. ‎А ‎теперь ‎в ‎очередной‏ ‎раз‏ ‎посмотрим‏ ‎на ‎карту‏ ‎и ‎сравним‏ ‎размеры ‎(и,‏ ‎соответственно,‏ ‎ресурсы) ‎Валахии‏ ‎и ‎Османской ‎империи. ‎Представьте, ‎что‏ ‎на ‎вас‏ ‎кидается‏ ‎мелкий, ‎но ‎задиристый‏ ‎хулиган, ‎а‏ ‎как ‎только ‎вы ‎хотите‏ ‎выписать‏ ‎ему ‎сдачи‏ ‎— ‎он‏ ‎тут ‎же ‎прячется ‎за ‎широкую‏ ‎спину‏ ‎приятеля-громилы. ‎Противостояние‏ ‎воеводы ‎Михаила‏ ‎с ‎его ‎сводным ‎братцем ‎Даном‏ ‎выглядело‏ ‎примерно‏ ‎так ‎же.‏ ‎Видя, ‎что‏ ‎за ‎дерзким‏ ‎претендентом‏ ‎стоят ‎турки,‏ ‎на ‎его ‎сторону ‎начали ‎переходить‏ ‎вчерашние ‎сторонники‏ ‎Михаила,‏ ‎и ‎вскоре ‎князь‏ ‎оказался ‎в‏ ‎меньшинстве. ‎Летом ‎1420 ‎года‏ ‎армии‏ ‎воеводы ‎и‏ ‎претендента ‎встретились‏ ‎на ‎поле ‎битвы, ‎чтобы ‎раз‏ ‎и‏ ‎навсегда ‎закрыть‏ ‎все ‎вопросы.‏ ‎Был ‎жестокий ‎бой, ‎завершившийся ‎разгромом‏ ‎Михаила.‏ ‎Сам‏ ‎он ‎погиб,‏ ‎и ‎вместе‏ ‎с ‎ним,‏ ‎казалось,‏ ‎погибла ‎мечта‏ ‎его ‎отца, ‎Мирчи ‎Старого, ‎о‏ ‎сильной ‎Валахии.

Почему‏ ‎«погибла»?‏ ‎Потому ‎что ‎смерть‏ ‎Михаила ‎не‏ ‎привела ‎к ‎окончанию ‎гражданской‏ ‎войны.‏ ‎Да, ‎в‏ ‎рамках ‎привычной‏ ‎для ‎нас ‎логики ‎все ‎должно‏ ‎было‏ ‎выглядеть ‎так:‏ ‎Дан ‎(при‏ ‎поддержке ‎турок) ‎побеждает ‎и ‎убивает‏ ‎Михаила,‏ ‎после‏ ‎чего ‎узурпирует‏ ‎трон ‎и‏ ‎приводит ‎княжество‏ ‎к‏ ‎состоянию ‎мира‏ ‎и ‎спокойствия, ‎восстанавливая ‎разрушенную ‎экономику.‏ ‎Проблема ‎была‏ ‎только‏ ‎в ‎том, ‎что‏ ‎в ‎Валахии‏ ‎существовала ‎гибридная ‎система ‎наследования,‏ ‎которую‏ ‎можно ‎назвать‏ ‎выборно-наследственной. ‎В‏ ‎переводе ‎на ‎человеческий ‎язык ‎это‏ ‎означало,‏ ‎что ‎претендовать‏ ‎на ‎княжеский‏ ‎престол ‎могли ‎все ‎мужчины ‎из‏ ‎рода‏ ‎Басарабов,‏ ‎причем ‎не‏ ‎только ‎законнорожденные‏ ‎дети ‎умершего‏ ‎воеводы‏ ‎и ‎его‏ ‎братья, ‎но ‎и ‎бастарды. ‎Единственным‏ ‎условием ‎было‏ ‎отсутствие‏ ‎физических ‎дефектов ‎—‏ ‎князь ‎не‏ ‎мог ‎быть ‎слепым, ‎увечным‏ ‎или‏ ‎патологически ‎уродливым.‏ ‎Естественно, ‎там‏ ‎этих ‎кандидатов ‎набиралась ‎просто ‎целая‏ ‎толпа,‏ ‎и ‎первые‏ ‎случаи ‎междоусобной‏ ‎поножовщины ‎обычно ‎начинались ‎еще ‎задолго‏ ‎до‏ ‎того,‏ ‎как ‎правящий‏ ‎воевода ‎начинал‏ ‎чувствовать ‎недомогание.

Причем‏ ‎«поножовщина»‏ ‎— ‎в‏ ‎буквальном ‎смысле, ‎потому ‎что ‎при‏ ‎такой ‎системе‏ ‎мало‏ ‎было ‎просто ‎разбить‏ ‎соперника ‎на‏ ‎поле ‎боя. ‎Ну, ‎разобьешь‏ ‎—‏ ‎и ‎что?‏ ‎Он ‎к‏ ‎венграм ‎убежит ‎или ‎к ‎туркам,‏ ‎получит‏ ‎от ‎них‏ ‎денег, ‎соберет‏ ‎новое ‎войско, ‎и ‎тебе ‎опять‏ ‎придется‏ ‎с‏ ‎ним ‎воевать.‏ ‎Оппонента ‎нужно‏ ‎было ‎гарантированно‏ ‎вывести‏ ‎из ‎игры.‏ ‎Наиболее ‎гуманные ‎наследники ‎своих ‎врагов‏ ‎насильно ‎постригали‏ ‎в‏ ‎монахи. ‎Правда, ‎при‏ ‎таком ‎раскладе‏ ‎всегда ‎оставался ‎риск, ‎что‏ ‎оппонент‏ ‎сбежит ‎из‏ ‎монастыря ‎и‏ ‎снова ‎включится ‎в ‎борьбу. ‎Так‏ ‎было,‏ ‎например, ‎со‏ ‎сводным ‎братом‏ ‎Влада ‎III ‎Дракулы ‎— ‎Владом‏ ‎IV,‏ ‎которого‏ ‎за ‎такой‏ ‎фокус ‎так‏ ‎и ‎прозвали‏ ‎Владом‏ ‎Монахом. ‎Более‏ ‎жестокие ‎и ‎прагматичные ‎своих ‎соперников‏ ‎уродовали. ‎Ослепляли,‏ ‎например,‏ ‎или ‎нос ‎могли‏ ‎отрезать. ‎И‏ ‎получалось ‎так, ‎что ‎ты‏ ‎его‏ ‎и ‎не‏ ‎убил, ‎то‏ ‎есть ‎каинов ‎грех ‎братоубийства ‎на‏ ‎душу‏ ‎не ‎взял,‏ ‎и, ‎вместе‏ ‎с ‎этим, ‎гарантированно ‎вывел ‎из‏ ‎«предвыборной‏ ‎гонки».‏ ‎Вот ‎что‏ ‎такое ‎настоящая‏ ‎политика!

Когда ‎правящий‏ ‎воевода‏ ‎погибал ‎в‏ ‎бою ‎или ‎умирал ‎своей ‎смертью,‏ ‎те ‎потенциальные‏ ‎наследники,‏ ‎которые ‎соответствовали ‎критериям‏ ‎отбора ‎(были‏ ‎Басарабами ‎и ‎не ‎были‏ ‎калеками),‏ ‎заявляли ‎о‏ ‎своем ‎праве‏ ‎на ‎престол ‎(это ‎делали ‎далеко‏ ‎не‏ ‎все, ‎многие‏ ‎благоразумно ‎отказывались‏ ‎от ‎притязаний, ‎чтобы ‎целее ‎быть).‏ ‎После‏ ‎чего‏ ‎собиралась ‎целая‏ ‎комиссия, ‎которая‏ ‎должна ‎была‏ ‎провести‏ ‎медосмотр ‎всех‏ ‎наследников ‎и ‎подтвердить, ‎что ‎они‏ ‎не ‎имеют‏ ‎увечий‏ ‎и, ‎главное, ‎являются‏ ‎теми, ‎за‏ ‎кого ‎себя ‎выдают. ‎Ну,‏ ‎просто‏ ‎чтобы ‎какого-нибудь‏ ‎самозванца ‎нечаянно‏ ‎не ‎выбрали. ‎Для ‎того, ‎чтобы‏ ‎подтвердить‏ ‎личности ‎княжичей,‏ ‎их ‎матери‏ ‎и ‎ближайшие ‎родственники ‎составляли ‎подробные‏ ‎письма,‏ ‎где‏ ‎перечисляли ‎все‏ ‎их ‎родинки‏ ‎и ‎прочие‏ ‎физиологические‏ ‎особенности. ‎Также‏ ‎отличительной ‎чертой ‎могла ‎быть ‎маленькая‏ ‎татуировка ‎—‏ ‎например,‏ ‎в ‎виде ‎месяца‏ ‎или ‎солнца,‏ ‎— ‎которую ‎младенцу ‎делали‏ ‎вскоре‏ ‎после ‎рождения,‏ ‎чтобы ‎его,‏ ‎не ‎приведи ‎Господь, ‎не ‎подменили.

Как‏ ‎только‏ ‎личности ‎всех‏ ‎претендентов ‎подтверждались,‏ ‎происходили ‎выборы. ‎А ‎кто ‎должен‏ ‎был‏ ‎выбирать?‏ ‎Конечно ‎же,‏ ‎«лучшие ‎люди»‏ ‎страны, ‎и‏ ‎именно‏ ‎— ‎та‏ ‎самая ‎родовитая ‎аристократия, ‎которую ‎столь‏ ‎усердно ‎давил‏ ‎Мирча‏ ‎Старый ‎и ‎которую‏ ‎впоследствии ‎продолжит‏ ‎давить ‎Влад ‎Дракула. ‎Если‏ ‎прижать‏ ‎аристократию ‎к‏ ‎ногтю, ‎можно‏ ‎сделать ‎выборы ‎простой ‎формальностью, ‎а‏ ‎власть‏ ‎— ‎наследственной.‏ ‎Что, ‎в‏ ‎частности, ‎тот ‎же ‎Мирча ‎и‏ ‎попытался‏ ‎сделать,‏ ‎еще ‎при‏ ‎жизни ‎обеспечив‏ ‎трон ‎своему‏ ‎сыну‏ ‎Михаилу. ‎То‏ ‎есть ‎вполне ‎типичный ‎процесс ‎укрепления‏ ‎центральной ‎власти‏ ‎и‏ ‎дрейф ‎в ‎сторону‏ ‎абсолютизма. ‎Обычное‏ ‎дело ‎для ‎тогдашней ‎Европы‏ ‎—‏ ‎в ‎соседних‏ ‎державах ‎происходило‏ ‎плюс-минус ‎то ‎же ‎самое.

А ‎вот‏ ‎«Миша»‏ ‎проэтосамил ‎все,‏ ‎что ‎оставил‏ ‎ему ‎папенька, ‎да ‎еще ‎и‏ ‎сам‏ ‎погиб.‏ ‎Авторитет ‎покойного‏ ‎Мирчи ‎был‏ ‎настолько ‎силен,‏ ‎что‏ ‎его ‎хватило‏ ‎еще ‎на ‎то, ‎чтобы ‎новым‏ ‎воеводой ‎выбрали‏ ‎княжича‏ ‎Раду, ‎брата ‎новопреставленного‏ ‎Михаила. ‎Вот‏ ‎и ‎получилось ‎так, ‎что‏ ‎братец‏ ‎Дан, ‎вроде‏ ‎как, ‎войну-то‏ ‎выиграл, ‎а ‎трон ‎— ‎не‏ ‎получил.‏ ‎А ‎раз‏ ‎так ‎—‏ ‎то ‎вот ‎вам ‎еще ‎десять‏ ‎годочков‏ ‎гражданской‏ ‎войны.

Несколько ‎раз‏ ‎Дан ‎захватывал‏ ‎власть ‎и‏ ‎прогонял‏ ‎Раду, ‎затем‏ ‎тот ‎возвращался ‎и ‎уже ‎прогонял‏ ‎Дана. ‎На‏ ‎все‏ ‎это ‎с ‎интересом‏ ‎смотрели ‎соседи,‏ ‎турки ‎и ‎венгры, ‎помогавшие‏ ‎то‏ ‎одному, ‎то‏ ‎другому, ‎и‏ ‎взамен ‎требовавшие ‎новые ‎и ‎новые‏ ‎уступки.‏ ‎Из ‎богатой‏ ‎и ‎сильной‏ ‎региональной ‎державы, ‎каковой ‎она ‎была‏ ‎при‏ ‎Мирче‏ ‎Старом, ‎Валахия‏ ‎превратилась ‎в‏ ‎натуральное ‎«дикое‏ ‎поле»,‏ ‎где ‎власть‏ ‎менялась ‎чуть ‎ли ‎не ‎каждый‏ ‎год. ‎В‏ ‎конце‏ ‎концов, ‎из ‎эпохи‏ ‎гражданских ‎войн‏ ‎княжество ‎вышло ‎в ‎интересном‏ ‎статусе.‏ ‎С ‎одной‏ ‎стороны, ‎воевода‏ ‎был ‎прямым ‎вассалом ‎венгерского ‎короля,‏ ‎а‏ ‎с ‎другой‏ ‎— ‎обязан‏ ‎был ‎платить ‎харадж ‎турецкому ‎султану‏ ‎и‏ ‎отправлять‏ ‎к ‎нему‏ ‎своих ‎детей‏ ‎в ‎качестве‏ ‎заложников.

Быть‏ ‎слугой ‎двух‏ ‎господ ‎весело ‎и ‎интересно ‎только‏ ‎в ‎комедии‏ ‎Карло‏ ‎Гольдони. ‎В ‎политических‏ ‎реалиях ‎Европы‏ ‎XV ‎века ‎это ‎означало‏ ‎даже‏ ‎не ‎выбирать‏ ‎между ‎двумя‏ ‎пресловутыми ‎стульями ‎с ‎разным ‎интересным,‏ ‎а‏ ‎сесть ‎на‏ ‎оба ‎сразу.‏ ‎Без ‎смазки. ‎У ‎тебя ‎и‏ ‎с‏ ‎севера,‏ ‎и ‎с‏ ‎юга ‎—‏ ‎по ‎большому‏ ‎и‏ ‎могущественному ‎соседу,‏ ‎и ‎каждому ‎из ‎них ‎ты‏ ‎обязан ‎клятвой,‏ ‎а‏ ‎это ‎значит, ‎что‏ ‎каждый ‎из‏ ‎них ‎будет ‎от ‎тебя‏ ‎чего-то‏ ‎требовать. ‎При‏ ‎этом, ‎они‏ ‎еще ‎и ‎между ‎собой ‎могут‏ ‎воевать,‏ ‎буквально ‎вынуждая‏ ‎тебя ‎выбирать‏ ‎сторону. ‎Угодил ‎одному ‎— ‎рассердил‏ ‎другого.‏ ‎Со‏ ‎всеми ‎вытекающими‏ ‎последствиями.

И ‎здесь‏ ‎бы ‎взять,‏ ‎и‏ ‎сказать, ‎что‏ ‎вот ‎пришел ‎Влад ‎III, ‎он‏ ‎же ‎Цепеш,‏ ‎он‏ ‎же ‎Дракула. ‎Он‏ ‎же ‎—‏ ‎внук ‎того ‎самого ‎Мирчи‏ ‎Старого.‏ ‎Пришел ‎—‏ ‎и ‎прекратил‏ ‎это ‎безобразие. ‎Но ‎— ‎нет.‏ ‎Даже‏ ‎Дракула, ‎при‏ ‎всей ‎своей‏ ‎былинной ‎суровости, ‎дважды ‎терял ‎княжеский‏ ‎престол,‏ ‎был‏ ‎вынужден ‎бежать,‏ ‎чтобы ‎вернуться‏ ‎спустя ‎годы.‏ ‎Да‏ ‎и ‎впервые-то‏ ‎он ‎стал ‎воеводой ‎не ‎иначе,‏ ‎как ‎при‏ ‎помощи‏ ‎турок, ‎которые ‎дали‏ ‎ему ‎войска,‏ ‎с ‎помощью ‎которых ‎Влад‏ ‎в‏ ‎1448 ‎году‏ ‎прогнал ‎предыдущего‏ ‎воеводу ‎(к ‎слову ‎— ‎сына‏ ‎того‏ ‎самого ‎Дана).‏ ‎Это ‎случилось‏ ‎осенью, ‎а ‎в ‎начале ‎зимы‏ ‎бежать‏ ‎из‏ ‎Валахии ‎пришлось‏ ‎уже ‎самому‏ ‎Дракуле. ‎Первое‏ ‎правление‏ ‎не ‎продлилось‏ ‎и ‎трех ‎месяцев.

Вообще, ‎если ‎суммировать‏ ‎все ‎время‏ ‎княжения‏ ‎Влада ‎Дракулы ‎в‏ ‎период ‎с‏ ‎1448 ‎года ‎по ‎1476-й‏ ‎(первый‏ ‎и ‎последний‏ ‎годы ‎в‏ ‎его ‎жизни, ‎когда ‎он ‎носил‏ ‎титул‏ ‎воеводы), ‎то‏ ‎получится, ‎что‏ ‎за ‎эти ‎28 ‎лет ‎Влад‏ ‎III‏ ‎был‏ ‎воеводой ‎в‏ ‎общей ‎сложности…‏ ‎меньше ‎семи‏ ‎лет.‏ ‎За ‎три‏ ‎«подхода». ‎Все ‎остальное ‎время ‎он‏ ‎либо ‎скрывался‏ ‎от‏ ‎врагов, ‎либо ‎боролся‏ ‎за ‎престол.‏ ‎Да, ‎тот ‎легендарный ‎Дракула,‏ ‎самый‏ ‎знаменитый ‎князь‏ ‎Валахии ‎в‏ ‎истории, ‎правил ‎всего ‎шесть ‎с‏ ‎лишним‏ ‎лет. ‎Однако‏ ‎и ‎этого‏ ‎времени ‎ему ‎хватило, ‎чтобы ‎навсегда‏ ‎войти‏ ‎в‏ ‎историю, ‎хотя‏ ‎при ‎нем‏ ‎Валахия ‎даже‏ ‎близко‏ ‎не ‎вернулась‏ ‎к ‎тому ‎могуществу, ‎которым ‎обладала‏ ‎при ‎Мирче‏ ‎Старом.‏ ‎Но ‎он ‎очень‏ ‎старался, ‎и‏ ‎об ‎этом ‎мы ‎поговорим‏ ‎в‏ ‎следующий ‎раз,‏ ‎ибо ‎наше‏ ‎путешествие ‎только ‎начинается.

Продолжение ‎следует…

Читать: 20+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Религиозные войны во Франции: За веру, за народ и за деньги! ⁠⁠

Религиозные ‎войны,‏ ‎раздиравшие ‎Францию ‎почти ‎четыре ‎десятилетия,‏ ‎стали ‎одним‏ ‎из‏ ‎самых ‎кровопролитных ‎и‏ ‎разрушительных ‎периодов‏ ‎в ‎ее ‎истории. ‎Хотя‏ ‎их‏ ‎и ‎называют‏ ‎религиозными, ‎за‏ ‎фасадом ‎религиозного ‎противостояния ‎скрывались ‎политические‏ ‎амбиции,‏ ‎экономические ‎проблемы‏ ‎и ‎личная‏ ‎неприязнь. ‎Часто ‎невозможно ‎сказать ‎точно,‏ ‎что‏ ‎толкнуло‏ ‎французов ‎взяться‏ ‎за ‎оружие‏ ‎— ‎вера,‏ ‎жажда‏ ‎власти ‎или‏ ‎просто ‎желание ‎наживы.

Протестантизм ‎набирает ‎силу,‏ ‎а ‎король‏ ‎умирает

Несмотря‏ ‎на ‎то, ‎что‏ ‎король ‎Генрих‏ ‎II ‎(1547-1559) ‎считался ‎ревностным‏ ‎католиком,‏ ‎протестантизм ‎во‏ ‎Франции ‎при‏ ‎нем ‎расцветал. ‎К ‎1560 ‎году‏ ‎гугеноты,‏ ‎как ‎называли‏ ‎французских ‎протестантов,‏ ‎составляли ‎уже ‎около ‎10% ‎населения‏ ‎—‏ ‎примерно‏ ‎1,6 ‎миллиона‏ ‎человек. ‎Протестантизм‏ ‎был ‎особенно‏ ‎популярен‏ ‎среди ‎горожан,‏ ‎и ‎большинство ‎гугенотов ‎проживало ‎в‏ ‎городах, ‎преимущественно‏ ‎на‏ ‎юго-западе ‎Франции.

Справка: ‎мы‏ ‎до ‎сих‏ ‎пор ‎не ‎знаем, ‎откуда‏ ‎именно‏ ‎произошло ‎понятие‏ ‎«гугенот». ‎Одни‏ ‎ученые ‎считают, ‎что ‎это ‎«офранцуженное»‏ ‎произношение‏ ‎немецкого ‎слова‏ ‎«eidgenossen» ‎(«союзники»,‏ ‎«конфедераты»), ‎которое ‎использовалось ‎для ‎обозначения‏ ‎швейцарских‏ ‎протестантов.‏ ‎Некоторые ‎исследователи‏ ‎полагают, ‎что‏ ‎слово ‎происходит‏ ‎от‏ ‎нидерландского ‎выражения‏ ‎«Huis ‎Genootschap» ‎(«домашнее ‎общество»), ‎которое‏ ‎использовалось ‎для‏ ‎обозначения‏ ‎тайных ‎собраний ‎протестантов.‏ ‎Самая ‎распространенная‏ ‎версия ‎связывает ‎слово ‎«гугеноты»‏ ‎с‏ ‎именем ‎женевского‏ ‎патриция ‎Безольда‏ ‎Эйгена, ‎известного ‎как ‎«Король ‎Гюг».‏ ‎Он‏ ‎был ‎одним‏ ‎из ‎лидеров‏ ‎республиканской ‎партии ‎в ‎Женеве ‎и‏ ‎ярым‏ ‎сторонником‏ ‎реформации. ‎Его‏ ‎имя, ‎возможно,‏ ‎трансформировалось ‎в‏ ‎«Гюгоноты»,‏ ‎а ‎затем‏ ‎в ‎«Гугеноты». ‎Ни ‎одна ‎из‏ ‎гипотез ‎до‏ ‎сих‏ ‎пор ‎не ‎признана‏ ‎в ‎качестве‏ ‎официальной.

Важную ‎роль ‎в ‎грядущих‏ ‎войнах‏ ‎сыграло ‎то,‏ ‎что ‎многие‏ ‎французские ‎дворяне ‎приняли ‎протестантизм, ‎в‏ ‎том‏ ‎числе ‎и‏ ‎представители ‎высшей‏ ‎аристократии. ‎Трое ‎племянников ‎коннетабля ‎Анн‏ ‎де‏ ‎Монморанси‏ ‎стали ‎видными‏ ‎лидерами ‎гугенотов,‏ ‎особенно ‎Гаспар‏ ‎де‏ ‎Колиньи, ‎которого‏ ‎Генрих ‎II ‎назначил ‎адмиралом ‎в‏ ‎1552 ‎году.‏ ‎Еще‏ ‎более ‎высокое ‎положение‏ ‎занимали ‎Антуан‏ ‎де ‎Бурбон ‎и ‎его‏ ‎брат‏ ‎Людовик ‎де‏ ‎Конде, ‎принцы‏ ‎крови, ‎то ‎есть ‎члены ‎королевской‏ ‎семьи.‏ ‎Антуан ‎женился‏ ‎на ‎Жанне‏ ‎д’Альбре, ‎королеве ‎Наварры, ‎которая ‎обратила‏ ‎его‏ ‎в‏ ‎протестантизм, ‎но‏ ‎он ‎не‏ ‎отличался ‎твердостью‏ ‎убеждений‏ ‎и ‎часто‏ ‎колебался. ‎Конде ‎же ‎был ‎ревностным‏ ‎и ‎бескомпромиссным‏ ‎протестантом.

В‏ ‎апреле ‎1559 ‎года‏ ‎Генрих ‎II‏ ‎заключил ‎мир ‎с ‎испанским‏ ‎королем‏ ‎Филиппом ‎II,‏ ‎положив ‎конец‏ ‎долгой ‎и ‎изнурительной ‎войне. ‎Обоим‏ ‎королям‏ ‎нужен ‎был‏ ‎мир, ‎чтобы‏ ‎бороться ‎с ‎набирающим ‎силу ‎протестантизмом.‏ ‎Для‏ ‎Филиппа‏ ‎это ‎было‏ ‎особенно ‎важно,‏ ‎так ‎как‏ ‎его‏ ‎нидерландские ‎провинции‏ ‎уже ‎полыхали ‎восстанием. ‎Но ‎мир‏ ‎с ‎Испанией‏ ‎неожиданно‏ ‎приблизил ‎религиозные ‎войны‏ ‎во ‎Франции.‏ ‎Во-первых, ‎множество ‎солдат, ‎вернувшихся‏ ‎с‏ ‎войны, ‎остались‏ ‎без ‎дела‏ ‎и ‎денег. ‎Военные ‎действия ‎и‏ ‎грабежи‏ ‎маскировали ‎экономические‏ ‎проблемы ‎страны,‏ ‎но ‎с ‎наступлением ‎мира ‎они‏ ‎стали‏ ‎очевидны.‏ ‎Инфляция ‎и‏ ‎экономический ‎спад‏ ‎ударили ‎по‏ ‎карманам‏ ‎дворян, ‎и‏ ‎многие ‎из ‎них ‎были ‎готовы‏ ‎вновь ‎взяться‏ ‎за‏ ‎оружие, ‎чтобы ‎поправить‏ ‎свое ‎положение.‏ ‎Во-вторых, ‎в ‎июле ‎1559‏ ‎года‏ ‎Генрих ‎II‏ ‎трагически ‎погиб‏ ‎на ‎турнире, ‎устроенном ‎в ‎честь‏ ‎заключения‏ ‎мира. ‎Генрих‏ ‎II ‎был‏ ‎популярным ‎королем, ‎который ‎пользовался ‎авторитетом‏ ‎среди‏ ‎дворянства.‏ ‎Он ‎разделял‏ ‎их ‎интересы‏ ‎и ‎предоставлял‏ ‎им‏ ‎возможность ‎добывать‏ ‎славу ‎и ‎богатство ‎на ‎войне.‏ ‎Вполне ‎вероятно,‏ ‎что‏ ‎если ‎бы ‎он‏ ‎остался ‎жив,‏ ‎то ‎Франции ‎удалось ‎бы‏ ‎избежать‏ ‎кровопролития.

Заговор, ‎резня‏ ‎и ‎начало‏ ‎войны

Новым ‎королем ‎стал ‎пятнадцатилетний ‎Франциск‏ ‎II,‏ ‎женатый ‎на‏ ‎Марии ‎Стюарт,‏ ‎королеве ‎Шотландии. ‎Франциск ‎II ‎передал‏ ‎власть‏ ‎своим‏ ‎дядям ‎—‏ ‎Франсуа, ‎герцогу‏ ‎Гизу, ‎и‏ ‎Шарлю,‏ ‎кардиналу ‎Лотарингскому.‏ ‎Гизы ‎были ‎ревностными ‎католиками ‎и‏ ‎намеревались ‎использовать‏ ‎свою‏ ‎власть ‎для ‎защиты‏ ‎католической ‎церкви‏ ‎и ‎укрепления ‎позиций ‎своего‏ ‎рода.‏ ‎Коннетабль ‎Монморанси‏ ‎впал ‎в‏ ‎немилость ‎и ‎удалился ‎от ‎двора,‏ ‎а‏ ‎его ‎племянники‏ ‎потеряли ‎свое‏ ‎влияние. ‎Когда ‎Антуан ‎де ‎Бурбон‏ ‎прибыл‏ ‎ко‏ ‎двору, ‎он‏ ‎обнаружил, ‎что‏ ‎Гизы ‎отодвинули‏ ‎его‏ ‎и ‎его‏ ‎брата ‎на ‎второй ‎план, ‎несмотря‏ ‎на ‎их‏ ‎статус‏ ‎принцев ‎крови. ‎Это‏ ‎оскорбило ‎Конде,‏ ‎и ‎он ‎организовал ‎заговор‏ ‎с‏ ‎целью ‎отстранить‏ ‎Гизов ‎от‏ ‎власти ‎и ‎взять ‎молодого ‎короля‏ ‎под‏ ‎свой ‎контроль.‏ ‎К ‎заговору‏ ‎присоединились ‎около ‎пятисот ‎дворян, ‎в‏ ‎основном‏ ‎гугенотов.‏ ‎Однако ‎один‏ ‎из ‎заговорщиков‏ ‎предал ‎их,‏ ‎и‏ ‎правительство ‎было‏ ‎готово ‎к ‎выступлению. ‎В ‎марте‏ ‎1560 ‎года‏ ‎заговорщики‏ ‎попытались ‎захватить ‎королевский‏ ‎замок ‎Амбуаз,‏ ‎но ‎были ‎разбиты. ‎Около‏ ‎трехсот‏ ‎человек ‎были‏ ‎убиты ‎или‏ ‎казнены ‎за ‎государственную ‎измену. ‎Это‏ ‎событие‏ ‎получило ‎название‏ ‎«заговор ‎Амбуаза».

Конде‏ ‎был ‎осужден ‎за ‎измену, ‎но‏ ‎избежал‏ ‎наказания‏ ‎благодаря ‎смерти‏ ‎Франциска ‎II‏ ‎в ‎декабре‏ ‎1560‏ ‎года. ‎Новым‏ ‎королем ‎стал ‎его ‎десятилетний ‎брат‏ ‎Карл ‎IX,‏ ‎и‏ ‎регентом ‎при ‎нем‏ ‎была ‎назначена‏ ‎его ‎мать, ‎Екатерина ‎Медичи.‏ ‎Ее‏ ‎главной ‎целью‏ ‎было ‎сохранение‏ ‎власти ‎своего ‎сына. ‎Хотя ‎она‏ ‎и‏ ‎была ‎католичкой,‏ ‎она ‎была‏ ‎готова ‎пойти ‎на ‎уступки ‎гугенотам,‏ ‎чтобы‏ ‎не‏ ‎допустить ‎анархии‏ ‎и ‎гражданской‏ ‎войны. ‎Она‏ ‎созвала‏ ‎национальный ‎собор‏ ‎французского ‎духовенства ‎в ‎надежде ‎найти‏ ‎компромисс ‎с‏ ‎кальвинистами,‏ ‎но ‎коллоквиум ‎в‏ ‎Пуасси, ‎состоявшийся‏ ‎в ‎сентябре ‎1561 ‎года,‏ ‎не‏ ‎привел ‎к‏ ‎согласию ‎по‏ ‎вопросам ‎вероучения. ‎Шанс ‎избежать ‎гражданской‏ ‎войны‏ ‎был ‎упущен.

Началом‏ ‎религиозных ‎войн‏ ‎считают ‎резню ‎в ‎Васси, ‎хотя‏ ‎религиозные‏ ‎столкновения‏ ‎происходили ‎и‏ ‎раньше. ‎В‏ ‎марте ‎1562‏ ‎года‏ ‎герцог ‎Гиз‏ ‎ехал ‎ко ‎двору ‎в ‎сопровождении‏ ‎своего ‎отряда.‏ ‎Остановившись‏ ‎на ‎ночлег ‎в‏ ‎городке ‎Васси‏ ‎в ‎Шампани, ‎он ‎был‏ ‎разгневан,‏ ‎услышав ‎утром‏ ‎пение ‎псалмов‏ ‎гугенотами, ‎собравшимися ‎на ‎богослужение ‎в‏ ‎амбаре.‏ ‎Он ‎послал‏ ‎своих ‎людей‏ ‎разогнать ‎их, ‎и ‎началась ‎драка.‏ ‎Вскоре‏ ‎в‏ ‎нее ‎ввязались‏ ‎и ‎остальные‏ ‎люди ‎Гиза,‏ ‎и‏ ‎в ‎результате‏ ‎около ‎тридцати ‎гугенотов ‎были ‎убиты.

Это‏ ‎событие ‎стало‏ ‎искрой,‏ ‎из ‎которой ‎разгорелось‏ ‎пламя ‎войны.‏ ‎Гугеноты ‎были ‎готовы ‎к‏ ‎ней.‏ ‎Уже ‎через‏ ‎месяц ‎Конде‏ ‎захватил ‎Руан ‎в ‎Нормандии, ‎и‏ ‎многие‏ ‎другие ‎города‏ ‎перешли ‎на‏ ‎сторону ‎гугенотов. ‎Екатерина ‎Медичи ‎вернула‏ ‎Монморанси‏ ‎ко‏ ‎двору, ‎и‏ ‎он ‎вместе‏ ‎с ‎Гизом‏ ‎и‏ ‎маршалом ‎Сент-Андре‏ ‎составили ‎католическую ‎триумвират, ‎который ‎возглавил‏ ‎борьбу ‎с‏ ‎гугенотами.‏ ‎Это ‎выглядело ‎довольно‏ ‎странно, ‎учитывая,‏ ‎что ‎племянники ‎Монморанси ‎были‏ ‎лидерами‏ ‎гугенотов. ‎Триумвират‏ ‎располагал ‎королевской‏ ‎армией ‎и ‎казной, ‎что ‎давало‏ ‎им‏ ‎возможность ‎нанимать‏ ‎швейцарских ‎наемников,‏ ‎лучшую ‎пехоту ‎того ‎времени. ‎Армия‏ ‎гугенотов‏ ‎же‏ ‎состояла ‎в‏ ‎основном ‎из‏ ‎добровольцев, ‎в‏ ‎том‏ ‎числе ‎многих‏ ‎немецких ‎лютеран. ‎Основной ‎ударной ‎силой‏ ‎гугенотов ‎была‏ ‎легкая‏ ‎кавалерия, ‎вооруженная ‎пистолетами‏ ‎— ‎рейтары.‏ ‎Современники ‎отмечали ‎хорошую ‎дисциплину‏ ‎и‏ ‎высокий ‎боевой‏ ‎дух ‎гугенотской‏ ‎армии ‎в ‎начале ‎войны.

В ‎июле‏ ‎1562‏ ‎года ‎католическая‏ ‎армия ‎осадила‏ ‎Руан. ‎Английская ‎королева ‎Елизавета ‎I‏ ‎отправила‏ ‎шесть‏ ‎тысяч ‎солдат‏ ‎на ‎помощь‏ ‎гугенотам, ‎но‏ ‎это‏ ‎не ‎помогло.‏ ‎В ‎октябре ‎Руан ‎был ‎взят.‏ ‎Во ‎время‏ ‎штурма‏ ‎погиб ‎Антуан ‎де‏ ‎Бурбон, ‎который‏ ‎к ‎тому ‎времени ‎перешел‏ ‎на‏ ‎сторону ‎католиков.‏ ‎Конде, ‎собравший‏ ‎армию ‎для ‎снятия ‎осады ‎Руана,‏ ‎после‏ ‎его ‎падения‏ ‎попытался ‎вернуть‏ ‎город. ‎В ‎декабре ‎1562 ‎года‏ ‎его‏ ‎армия‏ ‎столкнулась ‎с‏ ‎армией ‎Монморанси‏ ‎при ‎Дрё,‏ ‎между‏ ‎Руаном ‎и‏ ‎Парижем.

Дым ‎пороха ‎при ‎Дрё: ‎новая‏ ‎тактика ‎и‏ ‎плененные‏ ‎полководцы

Битва ‎при ‎Дрё,‏ ‎которую ‎с‏ ‎небольшим ‎перевесом ‎выиграли ‎католики,‏ ‎примечательна‏ ‎по ‎нескольким‏ ‎причинам. ‎Во-первых,‏ ‎Конде ‎допустил ‎грубую ‎ошибку, ‎не‏ ‎проведя‏ ‎разведку. ‎Он‏ ‎узнал ‎о‏ ‎приближении ‎противника ‎только ‎тогда, ‎когда‏ ‎его‏ ‎авангард‏ ‎попал ‎под‏ ‎обстрел ‎католической‏ ‎артиллерии. ‎Во-вторых,‏ ‎это‏ ‎было ‎первое‏ ‎за ‎сто ‎лет ‎сражение, ‎в‏ ‎котором ‎французы‏ ‎сражались‏ ‎друг ‎с ‎другом.‏ ‎Нежелание ‎стрелять‏ ‎в ‎соотечественников ‎привело ‎к‏ ‎тому,‏ ‎что ‎битва‏ ‎началась ‎лишь‏ ‎через ‎несколько ‎часов ‎после ‎встречи‏ ‎армий.‏ ‎В-третьих, ‎в‏ ‎этой ‎битве‏ ‎немецкие ‎рейтары ‎(кавалеристы, ‎вооруженные ‎пистолетами),‏ ‎сражавшиеся‏ ‎на‏ ‎стороне ‎гугенотов,‏ ‎впервые ‎применили‏ ‎новую ‎тактику‏ ‎—‏ ‎караколь ‎(«улитка»‏ ‎по-итальянски). ‎Они ‎выстраивались ‎в ‎несколько‏ ‎нерегулярных ‎шеренг‏ ‎и‏ ‎двигались ‎на ‎врага.‏ ‎Подъехав ‎на‏ ‎расстояние ‎двадцати ‎ярдов, ‎они‏ ‎разворачивали‏ ‎лошадей ‎и‏ ‎стреляли ‎из‏ ‎пистолетов ‎сбоку. ‎Затем ‎они ‎отходили‏ ‎в‏ ‎тыл, ‎чтобы‏ ‎перезарядить ‎оружие,‏ ‎а ‎следующая ‎шеренга ‎повторяла ‎тот‏ ‎же‏ ‎маневр.‏ ‎Хотя ‎точность‏ ‎стрельбы ‎из‏ ‎пистолета ‎с‏ ‎движущейся‏ ‎лошади ‎была‏ ‎невысокой, ‎караколь ‎оказался ‎довольно ‎эффективным‏ ‎против ‎тяжеловооруженных‏ ‎копейщиков‏ ‎католической ‎армии, ‎которые‏ ‎представляли ‎собой‏ ‎большую ‎и ‎медленную ‎мишень.‏ ‎В‏ ‎результате ‎многие‏ ‎французские ‎дворяне‏ ‎стали ‎рейтарами, ‎так ‎как ‎этот‏ ‎род‏ ‎кавалерии ‎был‏ ‎гораздо ‎дешевле‏ ‎в ‎содержании. ‎Наконец, ‎в ‎битве‏ ‎при‏ ‎Дрё‏ ‎оба ‎командующих,‏ ‎Конде ‎и‏ ‎Монморанси, ‎попали‏ ‎в‏ ‎плен ‎к‏ ‎противнику, ‎что ‎является ‎уникальным ‎случаем‏ ‎в ‎военной‏ ‎истории.‏ ‎Маршал ‎Сент-Андре ‎тоже‏ ‎был ‎взят‏ ‎в ‎плен, ‎но ‎один‏ ‎из‏ ‎его ‎личных‏ ‎врагов ‎убил‏ ‎его, ‎прежде ‎чем ‎его ‎успели‏ ‎отвести‏ ‎в ‎безопасное‏ ‎место.

После ‎битвы‏ ‎при ‎Дрё ‎командование ‎католической ‎армией‏ ‎принял‏ ‎герцог‏ ‎Гиз. ‎Он‏ ‎повел ‎свои‏ ‎войска ‎на‏ ‎юг,‏ ‎чтобы ‎отбить‏ ‎у ‎гугенотов ‎город ‎Орлеан. ‎В‏ ‎феврале ‎1563‏ ‎года‏ ‎Гиз ‎был ‎убит‏ ‎гугенотом, ‎который‏ ‎притворился, ‎что ‎перешел ‎на‏ ‎его‏ ‎сторону. ‎Убийца‏ ‎был ‎схвачен‏ ‎и ‎подвергнут ‎пыткам, ‎чтобы ‎выдать‏ ‎своих‏ ‎сообщников. ‎Он‏ ‎назвал ‎адмирала‏ ‎Колиньи ‎главным ‎организатором ‎заговора, ‎но‏ ‎затем‏ ‎отказался‏ ‎от ‎своих‏ ‎слов. ‎Гизы‏ ‎были ‎убеждены‏ ‎в‏ ‎виновности ‎Колиньи‏ ‎и ‎поклялись ‎отомстить ‎ему.

Тем ‎временем‏ ‎Екатерина ‎Медичи‏ ‎убедила‏ ‎Монморанси ‎и ‎Конде‏ ‎обменяться ‎пленными.‏ ‎Они ‎помогли ‎ей ‎составить‏ ‎Амбуазский‏ ‎эдикт ‎(март‏ ‎1563 ‎года),‏ ‎который ‎предоставлял ‎гугенотам ‎ограниченную ‎свободу‏ ‎вероисповедания.‏ ‎Затем ‎Екатерина‏ ‎Медичи ‎отправилась‏ ‎в ‎двухлетнее ‎путешествие ‎по ‎Франции‏ ‎вместе‏ ‎со‏ ‎своим ‎сыном,‏ ‎королем ‎Карлом‏ ‎IX. ‎В‏ ‎городе‏ ‎Байонна, ‎на‏ ‎границе ‎с ‎Испанией, ‎они ‎встретились‏ ‎с ‎герцогом‏ ‎Альбой,‏ ‎правой ‎рукой ‎Филиппа‏ ‎II. ‎Гугеноты,‏ ‎убежденные, ‎что ‎на ‎этой‏ ‎встрече‏ ‎был ‎заключен‏ ‎заговор ‎против‏ ‎них, ‎вновь ‎взялись ‎за ‎оружие‏ ‎в‏ ‎1567 ‎году.‏ ‎Конде ‎собрал‏ ‎1500 ‎человек ‎и ‎попытался ‎захватить‏ ‎короля‏ ‎в‏ ‎городе ‎Мо,‏ ‎к ‎востоку‏ ‎от ‎Парижа.‏ ‎Но‏ ‎и ‎на‏ ‎этот ‎раз ‎заговор ‎был ‎раскрыт‏ ‎благодаря ‎предателю,‏ ‎и‏ ‎королевский ‎двор ‎бежал‏ ‎в ‎Париж.‏ ‎Конде ‎осадил ‎столицу, ‎и‏ ‎Монморанси‏ ‎повел ‎королевскую‏ ‎армию ‎на‏ ‎ее ‎освобождение. ‎В ‎битве ‎при‏ ‎Сен-Дени,‏ ‎к ‎северу‏ ‎от ‎Парижа,‏ ‎Монморанси ‎отказался ‎сдаться ‎в ‎плен‏ ‎окружившим‏ ‎его‏ ‎рейтарам ‎и‏ ‎был ‎ими‏ ‎застрелен. ‎Ему‏ ‎было‏ ‎74 ‎года.

Хрупкий‏ ‎мир ‎и ‎новая ‎эскалация ‎конфликта

Екатерина‏ ‎Медичи ‎вновь‏ ‎выступила‏ ‎миротворцем ‎и ‎добилась‏ ‎заключения ‎Лонжюмоского‏ ‎мира ‎(март ‎1568 ‎года),‏ ‎но‏ ‎он ‎продержался‏ ‎всего ‎несколько‏ ‎месяцев. ‎Война ‎вновь ‎разгорелась ‎с‏ ‎новой‏ ‎силой. ‎Младший‏ ‎брат ‎Карла‏ ‎IX, ‎герцог ‎Анжуйский ‎(будущий ‎король‏ ‎Генрих‏ ‎III),‏ ‎номинально ‎командовал‏ ‎королевской ‎армией,‏ ‎которая ‎в‏ ‎марте‏ ‎1569 ‎года‏ ‎дала ‎бой ‎гугенотам ‎при ‎Жарнаке,‏ ‎недалеко ‎от‏ ‎Бордо.‏ ‎Фактическим ‎командующим ‎был‏ ‎герцог ‎де‏ ‎Таванн, ‎который ‎приказал ‎своей‏ ‎кавалерии‏ ‎выезжать ‎на‏ ‎поле ‎боя‏ ‎в ‎боевом ‎порядке, ‎чтобы ‎они‏ ‎привыкли‏ ‎держать ‎строй‏ ‎во ‎время‏ ‎исполнения ‎караколя. ‎Это ‎свидетельствует ‎о‏ ‎том,‏ ‎что‏ ‎рейтары ‎теперь‏ ‎составляли ‎основу‏ ‎королевской ‎кавалерии.‏ ‎В‏ ‎битве ‎при‏ ‎Жарнаке ‎Конде ‎был ‎взят ‎в‏ ‎плен ‎и‏ ‎убит‏ ‎одним ‎из ‎своих‏ ‎личных ‎врагов,‏ ‎когда ‎его ‎вели ‎к‏ ‎герцогу‏ ‎Анжуйскому. ‎Колиньи,‏ ‎ставший ‎новым‏ ‎командующим ‎гугенотов, ‎вывел ‎свои ‎войска‏ ‎из-под‏ ‎Жарнака ‎и,‏ ‎получив ‎подкрепление‏ ‎из ‎Германии, ‎вновь ‎угрожал ‎Парижу.‏ ‎Это‏ ‎привело‏ ‎к ‎заключению‏ ‎Сент-Жерменского ‎эдикта‏ ‎в ‎1570‏ ‎году,‏ ‎который ‎предоставлял‏ ‎гугенотам ‎свободу ‎вероисповедания ‎во ‎всех‏ ‎городах, ‎которые‏ ‎они‏ ‎удерживали, ‎и ‎право‏ ‎иметь ‎гарнизоны‏ ‎в ‎четырех ‎крепостях. ‎Король‏ ‎пригласил‏ ‎Колиньи ‎в‏ ‎королевский ‎совет‏ ‎и ‎объявил ‎о ‎помолвке ‎своей‏ ‎сестры‏ ‎Маргариты ‎с‏ ‎Генрихом ‎Наваррским,‏ ‎сыном ‎Антуана ‎де ‎Бурбона, ‎воспитанным‏ ‎в‏ ‎протестантской‏ ‎вере ‎своей‏ ‎матерью ‎Жанной‏ ‎д’Альбре. ‎Казалось,‏ ‎что‏ ‎во ‎Франции‏ ‎наконец-то ‎наступает ‎мир.

Варфоломеевская ‎ночь: ‎кровь‏ ‎на ‎улицах‏ ‎Парижа

Однако‏ ‎надежды ‎на ‎мир‏ ‎оказались ‎иллюзорными.‏ ‎При ‎дворе ‎Колиньи ‎пытался‏ ‎убедить‏ ‎Карла ‎IX‏ ‎отправить ‎французскую‏ ‎армию ‎на ‎помощь ‎протестантским ‎повстанцам‏ ‎в‏ ‎Нидерландах, ‎которых‏ ‎вот-вот ‎должен‏ ‎был ‎разгромить ‎герцог ‎Альба. ‎Колиньи‏ ‎надеялся,‏ ‎что‏ ‎война ‎с‏ ‎общим ‎врагом‏ ‎поможет ‎примирить‏ ‎враждующие‏ ‎религиозные ‎фракции‏ ‎во ‎Франции. ‎К ‎августу ‎1572‏ ‎года ‎Карл‏ ‎IX‏ ‎был ‎готов ‎объявить‏ ‎войну ‎Испании.‏ ‎В ‎это ‎время ‎сотни‏ ‎гугенотских‏ ‎дворян ‎съехались‏ ‎в ‎Париж‏ ‎на ‎свадьбу ‎Генриха ‎Наваррского ‎и‏ ‎Маргариты‏ ‎Валуа. ‎Екатерина‏ ‎Медичи, ‎убежденная,‏ ‎что ‎война ‎с ‎Испанией ‎будет‏ ‎катастрофой‏ ‎для‏ ‎Франции, ‎вступила‏ ‎в ‎заговор‏ ‎с ‎Гизами,‏ ‎которые‏ ‎все ‎еще‏ ‎жаждали ‎мести ‎за ‎убийство ‎герцога‏ ‎Франсуа. ‎Они‏ ‎решили‏ ‎устранить ‎Колиньи. ‎22‏ ‎августа ‎на‏ ‎адмирала ‎было ‎совершено ‎покушение,‏ ‎но‏ ‎он ‎был‏ ‎лишь ‎ранен.‏ ‎Карл ‎IX ‎поклялся ‎наказать ‎виновных.‏ ‎Екатерина‏ ‎Медичи, ‎используя‏ ‎все ‎свое‏ ‎влияние, ‎убедила ‎своего ‎неуравновешенного ‎сына,‏ ‎что‏ ‎Колиньи‏ ‎и ‎другие‏ ‎гугенотские ‎дворяне,‏ ‎находившиеся ‎в‏ ‎Париже,‏ ‎готовят ‎против‏ ‎него ‎заговор. ‎Король, ‎охваченный ‎паранойей,‏ ‎отдал ‎приказ‏ ‎об‏ ‎их ‎убийстве.

В ‎ночь‏ ‎на ‎24‏ ‎августа ‎1572 ‎года, ‎день‏ ‎святого‏ ‎Варфоломея, ‎католики‏ ‎устроили ‎в‏ ‎Париже ‎страшную ‎резню. ‎Колиньи ‎был‏ ‎убит,‏ ‎его ‎тело‏ ‎выбросили ‎из‏ ‎окна, ‎а ‎затем ‎изуродовали ‎и‏ ‎повесили‏ ‎на‏ ‎виселице. ‎Тысячи‏ ‎гугенотов ‎были‏ ‎убиты ‎в‏ ‎Париже‏ ‎и ‎других‏ ‎городах ‎Франции. ‎Улицы ‎столицы ‎были‏ ‎залиты ‎кровью.‏ ‎Католические‏ ‎фанатики ‎врывались ‎в‏ ‎дома, ‎убивая‏ ‎мужчин, ‎женщин ‎и ‎детей,‏ ‎не‏ ‎щадя ‎никого.

Варфоломеевская‏ ‎ночь ‎стала‏ ‎одним ‎из ‎самых ‎кровавых ‎событий‏ ‎в‏ ‎истории ‎Франции.‏ ‎Она ‎унесла‏ ‎жизни ‎тысяч ‎людей ‎и ‎еще‏ ‎больше‏ ‎углубила‏ ‎религиозный ‎раскол‏ ‎в ‎стране.‏ ‎Гугеноты, ‎потерявшие‏ ‎многих‏ ‎своих ‎лидеров,‏ ‎вновь ‎взялись ‎за ‎оружие, ‎полные‏ ‎жажды ‎мести.‏ ‎Карл‏ ‎IX, ‎потрясенный ‎содеянным,‏ ‎вскоре ‎тяжело‏ ‎заболел ‎и ‎умер ‎в‏ ‎1574‏ ‎году. ‎Его‏ ‎брат, ‎герцог‏ ‎Анжуйский, ‎стал ‎королем ‎Генрихом ‎III.

Новый‏ ‎король,‏ ‎старые ‎проблемы

Католики‏ ‎надеялись, ‎что‏ ‎Генрих ‎III, ‎прославившийся ‎своей ‎победой‏ ‎при‏ ‎Жарнаке,‏ ‎приведет ‎их‏ ‎к ‎окончательной‏ ‎победе ‎над‏ ‎гугенотами.‏ ‎Однако ‎он‏ ‎предпочел ‎мир ‎войне ‎и ‎в‏ ‎1576 ‎году‏ ‎издал‏ ‎Больеский ‎эдикт, ‎который‏ ‎расширил ‎права‏ ‎гугенотов. ‎Им ‎была ‎предоставлена‏ ‎свобода‏ ‎вероисповедания ‎на‏ ‎всей ‎территории‏ ‎Франции, ‎за ‎исключением ‎Парижа, ‎а‏ ‎также‏ ‎право ‎иметь‏ ‎гарнизоны ‎в‏ ‎восьми ‎крепостях. ‎Кроме ‎того, ‎несколько‏ ‎гугенотов‏ ‎были‏ ‎назначены ‎губернаторами‏ ‎провинций. ‎Эти‏ ‎уступки ‎вызвали‏ ‎недовольство‏ ‎многих ‎католических‏ ‎дворян, ‎которые ‎создали ‎Католическую ‎лигу‏ ‎для ‎борьбы‏ ‎с‏ ‎гугенотами. ‎Лидером ‎лиги‏ ‎стал ‎молодой‏ ‎и ‎амбициозный ‎герцог ‎Гиз,‏ ‎который‏ ‎заставил ‎Генриха‏ ‎III ‎отменить‏ ‎некоторые ‎положения ‎Больеского ‎эдикта.

В ‎1584‏ ‎году‏ ‎умер ‎последний‏ ‎брат ‎Генриха‏ ‎III, ‎герцог ‎Алансонский. ‎Так ‎как‏ ‎у‏ ‎Генриха‏ ‎III ‎не‏ ‎было ‎детей,‏ ‎наследником ‎престола‏ ‎стал‏ ‎лидер ‎гугенотов,‏ ‎Генрих ‎Наваррский. ‎К ‎тому ‎времени‏ ‎он ‎стал‏ ‎опытным‏ ‎политиком ‎и ‎полководцем,‏ ‎который ‎пользовался‏ ‎огромной ‎популярностью, ‎как ‎среди‏ ‎гугенотов,‏ ‎так ‎и‏ ‎среди ‎многих‏ ‎католиков. ‎Он ‎лично ‎водил ‎свою‏ ‎кавалерию‏ ‎в ‎атаку,‏ ‎предпочитая ‎рукопашный‏ ‎бой ‎стрельбе ‎из ‎пистолетов. ‎Он‏ ‎призывал‏ ‎своих‏ ‎рейтаров ‎атаковать‏ ‎врага ‎с‏ ‎палашами ‎наголо,‏ ‎а‏ ‎не ‎использовать‏ ‎караколь, ‎считая, ‎что ‎истинная ‎слава‏ ‎воина ‎—‏ ‎в‏ ‎рукопашной ‎схватке. ‎Говорят,‏ ‎что ‎в‏ ‎одной ‎из ‎битв ‎его‏ ‎пистолет‏ ‎дал ‎осечку,‏ ‎и ‎он‏ ‎воскликнул: ‎«О, ‎вероломное ‎оружие! ‎Я‏ ‎с‏ ‎тобой ‎покончил!‏ ‎Клинок ‎—‏ ‎вот ‎истинная ‎слава ‎воина!». ‎Такая‏ ‎тактика‏ ‎была‏ ‎обусловлена ‎и‏ ‎составом ‎гугенотской‏ ‎армии, ‎которая‏ ‎состояла‏ ‎в ‎основном‏ ‎из ‎добровольцев, ‎сражавшихся ‎за ‎Генриха‏ ‎Наваррского ‎из‏ ‎личной‏ ‎преданности. ‎Среди ‎них‏ ‎было ‎много‏ ‎католических ‎дворян, ‎которые ‎присоединились‏ ‎к‏ ‎нему ‎из‏ ‎уважения ‎к‏ ‎его ‎личным ‎качествам.

Война ‎трех ‎Генрихов:‏ ‎Франция‏ ‎в ‎огне

Большинство‏ ‎католических ‎дворян,‏ ‎однако, ‎присоединились ‎к ‎Католической ‎лиге,‏ ‎которая‏ ‎была‏ ‎возрождена ‎в‏ ‎1584 ‎году,‏ ‎чтобы ‎не‏ ‎допустить‏ ‎Генриха ‎Наваррского‏ ‎на ‎престол. ‎Лига ‎имела ‎своего‏ ‎талантливого ‎лидера‏ ‎—‏ ‎Генриха ‎Гиза, ‎который‏ ‎пользовался ‎огромной‏ ‎популярностью ‎в ‎народе ‎и‏ ‎имел‏ ‎амбиции ‎на‏ ‎французскую ‎корону.‏ ‎В ‎1585 ‎году ‎лига ‎заставила‏ ‎Генриха‏ ‎III ‎признать‏ ‎закон ‎о‏ ‎католицизме, ‎который ‎требовал, ‎чтобы ‎король‏ ‎Франции‏ ‎был‏ ‎католиком. ‎Это‏ ‎лишало ‎Генриха‏ ‎Наваррского ‎прав‏ ‎на‏ ‎престол. ‎В‏ ‎ответ ‎он ‎взялся ‎за ‎оружие,‏ ‎и ‎в‏ ‎стране‏ ‎началась ‎война ‎трех‏ ‎Генрихов ‎—‏ ‎короля, ‎герцога ‎Гиза ‎и‏ ‎короля‏ ‎Наваррского.

Франция ‎погрузилась‏ ‎в ‎хаос‏ ‎гражданской ‎войны. ‎Три ‎армии ‎—‏ ‎королевская,‏ ‎лиги ‎и‏ ‎гугенотов ‎—‏ ‎сражались ‎друг ‎с ‎другом, ‎опустошая‏ ‎страну‏ ‎и‏ ‎унося ‎жизни‏ ‎тысяч ‎людей.‏ ‎В ‎октябре‏ ‎1587‏ ‎года ‎Генрих‏ ‎Наваррский ‎разбил ‎королевскую ‎армию ‎при‏ ‎Кутра, ‎продемонстрировав‏ ‎свой‏ ‎военный ‎талант. ‎А‏ ‎вскоре ‎после‏ ‎этого ‎Генрих ‎Гиз ‎разгромил‏ ‎отряд‏ ‎немецких ‎наемников,‏ ‎шедших ‎на‏ ‎помощь ‎Наваррскому. ‎Королевские ‎офицеры, ‎служившие‏ ‎под‏ ‎началом ‎Гиза,‏ ‎удержали ‎его‏ ‎от ‎преследования ‎разбитых ‎немцев, ‎опасаясь,‏ ‎что‏ ‎он‏ ‎станет ‎слишком‏ ‎могущественным. ‎Сторонники‏ ‎лиги, ‎разгневанные‏ ‎тем,‏ ‎что ‎их‏ ‎герою ‎не ‎дали ‎добить ‎врага,‏ ‎умоляли ‎его‏ ‎приехать‏ ‎в ‎Париж ‎и‏ ‎свергнуть ‎короля.‏ ‎Генрих ‎III ‎запретил ‎Гизу‏ ‎въезжать‏ ‎в ‎столицу,‏ ‎но ‎тот‏ ‎ослушался ‎приказа ‎и ‎в ‎начале‏ ‎1588‏ ‎года ‎появился‏ ‎в ‎Париже.‏ ‎Народ ‎встретил ‎его ‎с ‎ликованием.‏ ‎Король‏ ‎ввел‏ ‎в ‎город‏ ‎пять ‎тысяч‏ ‎швейцарских ‎наемников,‏ ‎чтобы‏ ‎восстановить ‎порядок,‏ ‎но ‎сторонники ‎лиги ‎устроили ‎баррикады‏ ‎на ‎улицах‏ ‎и‏ ‎заставили ‎швейцарцев ‎сдаться.‏ ‎Генрих ‎III‏ ‎бежал ‎из ‎Парижа, ‎оказавшись‏ ‎в‏ ‎руках ‎лиги‏ ‎практически ‎на‏ ‎положении ‎заложника.

Однако ‎король ‎не ‎сдался.‏ ‎Он‏ ‎скрывал ‎свою‏ ‎ярость ‎под‏ ‎маской ‎сотрудничества ‎с ‎лигой. ‎Он‏ ‎созвал‏ ‎Генеральные‏ ‎штаты ‎в‏ ‎Блуа, ‎где‏ ‎подтвердил ‎закон‏ ‎о‏ ‎католицизме ‎и‏ ‎поклялся ‎искоренить ‎ересь. ‎Но ‎он‏ ‎лишь ‎выжидал‏ ‎удобного‏ ‎момента, ‎чтобы ‎расправиться‏ ‎со ‎своими‏ ‎врагами. ‎В ‎декабре ‎1588‏ ‎года‏ ‎он ‎приказал‏ ‎убить ‎Генриха‏ ‎Гиза ‎прямо ‎в ‎королевском ‎замке.‏ ‎Лига‏ ‎объявила ‎короля‏ ‎тираном ‎и‏ ‎предателем ‎католической ‎веры. ‎Тогда ‎Генрих‏ ‎III‏ ‎обратился‏ ‎к ‎Генриху‏ ‎Наваррскому, ‎признав‏ ‎его ‎своим‏ ‎наследником,‏ ‎и ‎объединился‏ ‎с ‎ним ‎для ‎осады ‎Парижа.‏ ‎Он ‎понимал,‏ ‎что‏ ‎только ‎в ‎союзе‏ ‎с ‎гугенотами‏ ‎он ‎сможет ‎победить ‎лигу‏ ‎и‏ ‎вернуть ‎себе‏ ‎власть. ‎В‏ ‎августе ‎1589 ‎года ‎Генрих ‎III‏ ‎был‏ ‎смертельно ‎ранен‏ ‎фанатиком-католиком ‎Жаком‏ ‎Клеманом ‎и ‎умер ‎на ‎следующий‏ ‎день.‏ ‎Перед‏ ‎смертью ‎он‏ ‎призвал ‎своих‏ ‎сторонников ‎признать‏ ‎Генриха‏ ‎Наваррского ‎законным‏ ‎королем ‎Франции.

Генрих ‎IV: ‎«Париж ‎стоит‏ ‎мессы»

По ‎закону‏ ‎о‏ ‎престолонаследии ‎Генрих ‎Наваррский‏ ‎стал ‎королем‏ ‎Генрихом ‎IV. ‎Однако ‎большинство‏ ‎католиков‏ ‎отказались ‎признать‏ ‎его ‎и‏ ‎продолжили ‎борьбу. ‎Они ‎не ‎хотели‏ ‎видеть‏ ‎на ‎французском‏ ‎престоле ‎протестанта.‏ ‎Генриху ‎IV ‎пришлось ‎воевать ‎дальше,‏ ‎чтобы‏ ‎утвердить‏ ‎свои ‎права.‏ ‎Он ‎одержал‏ ‎несколько ‎блестящих‏ ‎побед‏ ‎над ‎армией‏ ‎лиги, ‎проявив ‎себя ‎талантливым ‎полководцем.‏ ‎Но ‎он‏ ‎понимал,‏ ‎что ‎силой ‎оружия‏ ‎нельзя ‎добиться‏ ‎прочного ‎мира. ‎А ‎Франция‏ ‎была‏ ‎уже ‎измучена‏ ‎войной, ‎и‏ ‎народ ‎жаждал ‎мира ‎и ‎стабильности.

В‏ ‎1593‏ ‎году ‎Генрих‏ ‎IV ‎сделал‏ ‎шаг, ‎который ‎изменил ‎ход ‎истории.‏ ‎Он‏ ‎отрекся‏ ‎от ‎протестантизма‏ ‎и ‎перешел‏ ‎в ‎католицизм.‏ ‎«Париж‏ ‎стоит ‎мессы»,‏ ‎— ‎сказал ‎он, ‎объясняя ‎свое‏ ‎решение. ‎Это‏ ‎был‏ ‎политический ‎ход, ‎но‏ ‎он ‎позволил‏ ‎Генриху ‎IV ‎получить ‎поддержку‏ ‎большинства‏ ‎французов ‎и‏ ‎закончить ‎религиозные‏ ‎войны.

В ‎1594 ‎году ‎Генрих ‎IV‏ ‎торжественно‏ ‎вступил ‎в‏ ‎Париж. ‎Он‏ ‎был ‎коронован ‎в ‎соборе ‎Шартр,‏ ‎так‏ ‎как‏ ‎Реймс, ‎традиционное‏ ‎место ‎коронации‏ ‎французских ‎королей,‏ ‎все‏ ‎еще ‎находился‏ ‎в ‎руках ‎лиги. ‎Некоторые ‎лидеры‏ ‎лиги ‎продолжали‏ ‎сопротивление,‏ ‎но ‎Генрих ‎IV‏ ‎сумел ‎перетянуть‏ ‎их ‎на ‎свою ‎сторону,‏ ‎щедро‏ ‎одарив ‎их‏ ‎деньгами ‎и‏ ‎постами. ‎Он ‎проявил ‎себя ‎не‏ ‎только‏ ‎талантливым ‎полководцем,‏ ‎но ‎и‏ ‎умелым ‎политиком, ‎способным ‎на ‎компромиссы.

В‏ ‎1598‏ ‎году‏ ‎Генрих ‎IV‏ ‎издал ‎знаменитый‏ ‎Нантский ‎эдикт,‏ ‎который‏ ‎предоставлял ‎гугенотам‏ ‎свободу ‎вероисповедания ‎и ‎право ‎иметь‏ ‎гарнизоны ‎в‏ ‎нескольких‏ ‎городах ‎для ‎своей‏ ‎защиты. ‎Нантский‏ ‎эдикт ‎стал ‎важным ‎шагом‏ ‎на‏ ‎пути ‎к‏ ‎религиозной ‎терпимости‏ ‎во ‎Франции. ‎Он ‎положил ‎конец‏ ‎религиозным‏ ‎войнам ‎и‏ ‎позволил ‎стране‏ ‎начать ‎восстанавливаться ‎после ‎долгих ‎лет‏ ‎кровопролития‏ ‎и‏ ‎разрухи.

Наследие ‎войн:‏ ‎абсолютизм ‎и‏ ‎незаживающие ‎раны

Религиозные‏ ‎войны‏ ‎во ‎Франции‏ ‎оказали ‎огромное ‎влияние ‎на ‎историю‏ ‎страны. ‎Они‏ ‎привели‏ ‎к ‎гибели ‎миллионов‏ ‎людей, ‎разорению‏ ‎многих ‎провинций ‎и ‎углублению‏ ‎религиозного‏ ‎раскола ‎в‏ ‎обществе. ‎Но‏ ‎они ‎также ‎способствовали ‎укреплению ‎королевской‏ ‎власти.‏ ‎Французы, ‎уставшие‏ ‎от ‎бесконечных‏ ‎смут ‎и ‎кровопролития, ‎были ‎готовы‏ ‎пожертвовать‏ ‎частью‏ ‎своих ‎свобод‏ ‎ради ‎мира‏ ‎и ‎порядка.‏ ‎Генрих‏ ‎IV, ‎талантливый‏ ‎политик ‎и ‎полководец, ‎сумел ‎восстановить‏ ‎единство ‎страны‏ ‎и‏ ‎заложить ‎основы ‎абсолютизма,‏ ‎который ‎достиг‏ ‎своего ‎расцвета ‎при ‎Людовике‏ ‎XIV.

В‏ ‎военном ‎отношении‏ ‎религиозные ‎войны‏ ‎не ‎принесли ‎существенных ‎изменений. ‎Караколь,‏ ‎впервые‏ ‎примененный ‎в‏ ‎1562 ‎году,‏ ‎на ‎некоторое ‎время ‎стал ‎стандартной‏ ‎тактикой‏ ‎кавалерии‏ ‎в ‎Западной‏ ‎Европе, ‎но‏ ‎уже ‎через‏ ‎двадцать‏ ‎лет ‎Генрих‏ ‎Наваррский ‎отказался ‎от ‎него, ‎предпочитая‏ ‎рукопашный ‎бой.‏ ‎Шведский‏ ‎король ‎Густав ‎II‏ ‎Адольф ‎в‏ ‎XVII ‎веке ‎окончательно ‎похоронил‏ ‎караколь,‏ ‎вернув ‎кавалерии‏ ‎ее ‎исконную‏ ‎роль ‎ударной ‎силы ‎на ‎поле‏ ‎боя.

Главным‏ ‎итогом ‎религиозных‏ ‎войн ‎стало‏ ‎осознание ‎французами ‎того, ‎что ‎только‏ ‎сильная‏ ‎королевская‏ ‎власть ‎может‏ ‎предотвратить ‎анархию‏ ‎и ‎хаос.‏ ‎Они‏ ‎позволили ‎королям‏ ‎укрепить ‎свое ‎положение ‎и ‎создать‏ ‎мощную ‎армию,‏ ‎которая‏ ‎в ‎XVII ‎веке‏ ‎стала ‎грозой‏ ‎всей ‎Европы. ‎Однако ‎раны,‏ ‎нанесенные‏ ‎религиозными ‎войнами,‏ ‎еще ‎долго‏ ‎не ‎заживали. ‎Религиозная ‎нетерпимость ‎сохранялась‏ ‎еще‏ ‎не ‎одно‏ ‎десятилетие ‎и,‏ ‎нет-нет, ‎да ‎и ‎приводила ‎к‏ ‎новым,‏ ‎—‏ ‎пусть ‎и‏ ‎локальным ‎—‏ ‎вспышкам ‎кровопролития.

Читать: 20+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Маньяки и шлюхи: правдивая история Серого Волка и Красной Шапочки

Все ‎мы‏ ‎в ‎детстве ‎слышали ‎эту ‎историю.‏ ‎Но ‎вряд‏ ‎ли‏ ‎многие ‎догадывались, ‎какая‏ ‎тьма, ‎какой‏ ‎ужас ‎стоит ‎за ‎ней.‏ ‎О‏ ‎том, ‎какие‏ ‎события ‎легли‏ ‎в ‎основу ‎всеми ‎любимой ‎сказки,‏ ‎и‏ ‎при ‎чем‏ ‎тут ‎вообще‏ ‎проститутки ‎и ‎серийные ‎убийцы ‎–‏ ‎в‏ ‎сегодняшнем‏ ‎материале.

Новое ‎–‏ ‎хорошо ‎забытое‏ ‎старое

Все ‎мы‏ ‎знаем,‏ ‎что ‎оборотни,‏ ‎демоны, ‎суккубы ‎и ‎ведьмы ‎–‏ ‎не ‎реальны.‏ ‎А‏ ‎вот ‎люди, ‎жившие‏ ‎в ‎эпоху‏ ‎Возрождения, ‎увы, ‎этого ‎не‏ ‎знали.‏ ‎Казалось ‎бы,‏ ‎общество ‎развивалось‏ ‎поступательно, ‎от ‎простого ‎к ‎сложному,‏ ‎и‏ ‎если ‎подобное‏ ‎было ‎в‏ ‎порядке ‎вещей ‎для ‎Ренессанса, ‎то‏ ‎чего‏ ‎вообще‏ ‎можно ‎было‏ ‎ожидать ‎от‏ ‎более ‎древних‏ ‎времен,‏ ‎тем ‎более,‏ ‎что ‎понятие ‎ликантропии ‎уходит ‎корнями‏ ‎в ‎Античность‏ ‎–‏ ‎не ‎даром ‎это‏ ‎слово ‎имеет‏ ‎греческое ‎происхождение. ‎

Однако ‎оказывается,‏ ‎что‏ ‎ранние ‎христианские‏ ‎теоретики ‎отрицали‏ ‎возможность ‎существования ‎адских ‎тварей. ‎Еще‏ ‎Августин‏ ‎Блаженный, ‎живший‏ ‎во ‎второй‏ ‎половине ‎IV ‎– ‎первой ‎половине‏ ‎V‏ ‎века,‏ ‎в ‎своем‏ ‎трактате ‎«О‏ ‎граде ‎Божьем»‏ ‎отмечал,‏ ‎что ‎силой‏ ‎наделять ‎людей ‎сверхъестественными ‎способностями ‎и‏ ‎качествами ‎обладает‏ ‎только‏ ‎Бог. ‎Дьявол ‎же‏ ‎владеет ‎лишь‏ ‎искусством ‎лжи ‎– ‎он‏ ‎может‏ ‎навешать ‎маловерным‏ ‎дуракам ‎лапши‏ ‎на ‎уши, ‎заставив ‎их ‎поверить‏ ‎в‏ ‎свои ‎магические‏ ‎способности. ‎Проще‏ ‎говоря, ‎такой ‎изначальный ‎лохотронщик, ‎не‏ ‎более.‏ ‎

Дальше‏ ‎– ‎больше.‏ ‎В ‎780-х‏ ‎годах ‎Карл‏ ‎Великий‏ ‎издал ‎указ,‏ ‎отменяющий ‎старые ‎пережитки, ‎в ‎число‏ ‎которых ‎попала‏ ‎и‏ ‎вера ‎в ‎ведьм.‏ ‎Император ‎постановил,‏ ‎что ‎женщины ‎на ‎метлах‏ ‎не‏ ‎летают, ‎в‏ ‎темных ‎рощах‏ ‎не ‎колдуют, ‎и ‎вообще ‎на‏ ‎дворе‏ ‎уже ‎без‏ ‎пяти ‎минут‏ ‎IX ‎век ‎от ‎Рождества ‎Христова,‏ ‎а‏ ‎живем‏ ‎будто ‎при‏ ‎Аттиле. ‎Теперь‏ ‎сожжение ‎ведьмы‏ ‎считалось‏ ‎уголовным ‎преступлением,‏ ‎приравненным ‎– ‎о, ‎ужас ‎–‏ ‎к ‎убийству‏ ‎любого‏ ‎другого ‎человека. ‎

Начало‏ ‎нового ‎тысячелетия‏ ‎нанесло ‎по ‎старым ‎пережиткам‏ ‎еще‏ ‎один ‎удар‏ ‎– ‎теперь‏ ‎церковь ‎постановила, ‎что ‎вера ‎в‏ ‎ведьм,‏ ‎оборотней ‎и‏ ‎демонов ‎является‏ ‎не ‎просто ‎глупым ‎архаичным ‎заблуждением,‏ ‎а‏ ‎вполне‏ ‎себе ‎ересью,‏ ‎за ‎увлечение‏ ‎которой ‎можно‏ ‎было‏ ‎не ‎иллюзорно‏ ‎огрести ‎от ‎святых ‎отцов. ‎Почему‏ ‎так? ‎Все‏ ‎просто:‏ ‎менять ‎суть ‎людей‏ ‎в ‎лучшую‏ ‎или ‎худшую ‎сторону ‎властен‏ ‎только‏ ‎Бог, ‎наделение‏ ‎же ‎этой‏ ‎способностью ‎любую ‎иную ‎сущность ‎уже‏ ‎могло‏ ‎расцениваться ‎как‏ ‎идолопоклонство.  ‎

Нет,‏ ‎окончательно ‎изжить ‎сжигание ‎ведьм ‎и‏ ‎ведьмаков‏ ‎все-таки‏ ‎не ‎удалось‏ ‎– ‎другое‏ ‎дело, ‎что‏ ‎теперь‏ ‎их ‎дела‏ ‎рассматривались ‎как ‎типичные ‎уголовные ‎преступления‏ ‎простых ‎смертных‏ ‎людей,‏ ‎которые, ‎не ‎обладая‏ ‎никакими ‎способностями,‏ ‎поддались ‎дьявольскому ‎наущению ‎и‏ ‎принялись‏ ‎творить ‎разные‏ ‎непотребства. ‎

Что‏ ‎касается ‎оборотней, ‎то ‎ушлые ‎византийцы‏ ‎вообще‏ ‎классифицировали ‎ликантропию‏ ‎как ‎психическое‏ ‎расстройство ‎– ‎очевидно, ‎объясняя ‎таким‏ ‎образом‏ ‎явление‏ ‎лунатизма. ‎Павел‏ ‎с ‎Эгины,‏ ‎греческий ‎автор‏ ‎VII‏ ‎века ‎называл‏ ‎ликантропию ‎острым ‎проявлением ‎меланхолии, ‎а‏ ‎в ‎качестве‏ ‎симптомов‏ ‎отмечал ‎бледный ‎вид,‏ ‎неосознанное ‎блуждание‏ ‎по ‎ночам ‎и ‎обилие‏ ‎ран‏ ‎на ‎ногах‏ ‎– ‎следствие‏ ‎множественных ‎микротравм ‎и ‎падений, ‎полученных‏ ‎в‏ ‎бессознательном ‎состоянии.‏ ‎

Дошло ‎до‏ ‎того, ‎что ‎в ‎пору ‎классического‏ ‎Средневековья‏ ‎оборотень‏ ‎превратился ‎в‏ ‎положительного ‎персонажа‏ ‎в ‎искусстве‏ ‎–‏ ‎так, ‎например,‏ ‎способностью ‎«обращаться» ‎в ‎волка ‎наделяли‏ ‎странствующих ‎рыцарей‏ ‎из‏ ‎различных ‎литературных ‎произведений,‏ ‎чем ‎подчеркивалась‏ ‎трагичность ‎судьбы ‎этих ‎людей.‏ ‎

Горе‏ ‎от ‎ума

Но‏ ‎если ‎в‏ ‎пору ‎Высокого ‎Средневековья ‎все ‎было‏ ‎так‏ ‎хорошо, ‎то‏ ‎почему ‎во‏ ‎время ‎Ренессанса ‎все ‎вдруг ‎скатилось‏ ‎в‏ ‎треш‏ ‎и ‎кровавый‏ ‎угар? ‎Как‏ ‎бы ‎это‏ ‎смешно‏ ‎ни ‎звучало,‏ ‎но ‎виной ‎всему ‎– ‎относительная‏ ‎возрожденческая ‎либерализация,‏ ‎вольнодумство‏ ‎и ‎технический ‎прогресс.‏ ‎Художники ‎Италии‏ ‎рисовали ‎обнаженных ‎женщин, ‎образованцы‏ ‎в‏ ‎университетах ‎деконструировали‏ ‎церковных ‎авторов‏ ‎прошлого, ‎и ‎у ‎каждой ‎вшивой‏ ‎собаки‏ ‎теперь ‎было‏ ‎собственное ‎мнение‏ ‎на ‎вопрос ‎мироустройства. ‎Чем ‎свободнее‏ ‎становились‏ ‎нравы‏ ‎– ‎тем‏ ‎все ‎большим‏ ‎сомнениям ‎подвергался‏ ‎авторитет‏ ‎церкви. ‎Множились,‏ ‎как ‎грибы ‎после ‎дождя, ‎разные‏ ‎религиозные ‎схизмы.‏ ‎Но‏ ‎до ‎поры ‎это‏ ‎было ‎лишь‏ ‎полбеды. ‎А ‎затем ‎Иоганн‏ ‎Гутенберг‏ ‎в ‎середине‏ ‎XV ‎изобрел‏ ‎печатный ‎станок ‎– ‎и ‎понеслось!

Появление‏ ‎печати‏ ‎стало ‎настоящей‏ ‎медиа-революцией ‎–‏ ‎никогда ‎прежде ‎знание ‎не ‎распространялось‏ ‎так‏ ‎быстро‏ ‎и ‎массово.‏ ‎А ‎вместе‏ ‎со ‎знанием‏ ‎нередко‏ ‎распространялась ‎и‏ ‎ересь. ‎Это ‎стало ‎катализатором ‎для‏ ‎давно ‎назревавшего‏ ‎церковного‏ ‎кризиса, ‎и ‎в‏ ‎октябре ‎1517‏ ‎года ‎бабахнуло ‎от ‎души.‏ ‎Университетский‏ ‎профессор ‎богословия‏ ‎Мартин ‎Лютер‏ ‎обнародовал ‎свои ‎95 ‎тезисов ‎–‏ ‎напечатанных‏ ‎как ‎раз‏ ‎на ‎«гутенберговом»‏ ‎станке ‎– ‎и ‎началась ‎Реформация.

Впрочем,‏ ‎борьба‏ ‎за‏ ‎души ‎европейских‏ ‎христиан ‎началась‏ ‎куда ‎раньше,‏ ‎да‏ ‎и ‎как‏ ‎иначе, ‎ведь ‎Церковь ‎– ‎тогда‏ ‎еще ‎единая‏ ‎–‏ ‎просто ‎не ‎могла‏ ‎не ‎ответить‏ ‎на ‎творящееся ‎вокруг ‎безобразие.‏ ‎Ответом‏ ‎на ‎вольнодумство‏ ‎и ‎крамолу‏ ‎стал ‎призыв ‎бороться ‎с ‎любым‏ ‎инакомыслием,‏ ‎которое, ‎с‏ ‎точки ‎зрения‏ ‎святых ‎отцов, ‎шло ‎прямиком ‎от‏ ‎рогатого.‏ ‎Под‏ ‎это ‎дело‏ ‎сразу ‎вспомнили‏ ‎и ‎о‏ ‎ведьмах,‏ ‎и ‎об‏ ‎оборотнях, ‎которые ‎практически ‎в ‎один‏ ‎миг ‎перестали‏ ‎быть‏ ‎чем-то ‎мифическим ‎и‏ ‎нереальным, ‎и‏ ‎обрели ‎в ‎массовом ‎сознании‏ ‎плоть‏ ‎и ‎силы.‏ ‎

Зимой ‎1484‏ ‎года ‎папа ‎издал ‎буллу, ‎в‏ ‎которой‏ ‎призывал ‎всех‏ ‎добрых ‎христиан‏ ‎забыть ‎о ‎различиях ‎и ‎шкурных‏ ‎интересах‏ ‎и‏ ‎объединиться ‎с‏ ‎церковными ‎демонологами‏ ‎и ‎инквизиторами‏ ‎в‏ ‎борьбе ‎против‏ ‎Сатаны ‎и ‎его ‎войска ‎–‏ ‎ведьм, ‎колдунов,‏ ‎оборотней‏ ‎и ‎прочей ‎нечисти.‏ ‎А ‎спустя‏ ‎два ‎года ‎инквизитор ‎из‏ ‎ордена‏ ‎доминиканцев ‎по‏ ‎имени ‎Генрих‏ ‎Крамер ‎выпустил ‎труд ‎под ‎хлестким‏ ‎заголовком‏ ‎«Malleus ‎Maleficarum»‏ ‎- ‎«Молот‏ ‎ведьм». ‎Как ‎вы ‎уже ‎догадались,‏ ‎она‏ ‎тоже‏ ‎была ‎напечатана‏ ‎на ‎инновационном‏ ‎станке ‎Гутенберга.‏ ‎

Если‏ ‎церковные ‎теологи‏ ‎предшествующих ‎поколений ‎отрицали ‎реальность ‎сверхъестественного,‏ ‎то ‎Крамер‏ ‎ставил‏ ‎под ‎вопрос ‎реальность‏ ‎самой ‎реальности.‏ ‎Любой ‎элемент ‎окружающей ‎действительности‏ ‎отныне‏ ‎мог ‎быть‏ ‎сатанинским ‎мороком.‏ ‎Силы ‎зла ‎роились ‎где-то ‎поблизости‏ ‎и‏ ‎только ‎ждали‏ ‎момента, ‎чтобы‏ ‎себя ‎проявить. ‎Оборотни ‎вновь ‎жрали‏ ‎человечину,‏ ‎ведьмы‏ ‎– ‎летали‏ ‎а ‎метлах‏ ‎и ‎наводили‏ ‎порчу,‏ ‎причем ‎Крамер‏ ‎всерьез ‎утверждал, ‎что ‎женщина ‎по‏ ‎своей ‎природе‏ ‎более‏ ‎предрасположена ‎к ‎колдовству,‏ ‎нежели ‎мужчина.‏ ‎Хорошо, ‎что ‎в ‎те‏ ‎времена‏ ‎не ‎было‏ ‎феминисток ‎–‏ ‎их ‎он ‎бы ‎сжег ‎первыми.‏ ‎

У‏ ‎добропорядочных ‎бюргеров,‏ ‎знати, ‎да‏ ‎и ‎у ‎многих ‎церковников ‎от‏ ‎такого‏ ‎обилия‏ ‎взаимоисключающих ‎параграфов‏ ‎бомбануло ‎адским‏ ‎пламенем. ‎Доходило‏ ‎до‏ ‎того, ‎что‏ ‎некоторые ‎приходы ‎или ‎мирские ‎власти‏ ‎тех ‎или‏ ‎иных‏ ‎областей ‎саботировали ‎охоту‏ ‎на ‎ведьм‏ ‎и ‎оборотней, ‎всячески ‎мешая‏ ‎инквизиции‏ ‎работать. ‎В‏ ‎качестве ‎аргумента‏ ‎они ‎неизменно ‎ссылались ‎на ‎того‏ ‎же‏ ‎Августина ‎и‏ ‎других ‎теологов‏ ‎из ‎времен, ‎когда ‎мир ‎еще‏ ‎не‏ ‎сошел‏ ‎с ‎ума.‏ ‎Впрочем, ‎так‏ ‎было ‎далеко‏ ‎не‏ ‎везде, ‎к‏ ‎тому ‎же ‎Реформация ‎лишь ‎усугубила‏ ‎проблему, ‎ведь‏ ‎радикальные‏ ‎протестанты ‎порой ‎устраивали‏ ‎такую ‎жесть,‏ ‎от ‎которой ‎перекосило ‎бы‏ ‎самого‏ ‎деятельного ‎дознавателя‏ ‎инквизиции. ‎Охота‏ ‎началась.

Придет ‎серенький ‎волчок

И ‎в ‎эпоху‏ ‎Возрождения,‏ ‎и ‎в‏ ‎Средние ‎века‏ ‎в ‎Европе ‎не ‎существовало ‎структуры,‏ ‎которую‏ ‎мы‏ ‎могли ‎бы‏ ‎ассоциировать ‎с‏ ‎полицией. ‎Большая‏ ‎часть‏ ‎преступлений ‎не‏ ‎то ‎что ‎не ‎раскрывалась ‎–‏ ‎даже ‎не‏ ‎фиксировалась.‏ ‎Когда ‎же ‎имел‏ ‎место ‎случай‏ ‎жестокого ‎убийства, ‎особенно ‎если‏ ‎речь‏ ‎шла ‎о‏ ‎младенцах, ‎как‏ ‎правило, ‎все ‎валили ‎на ‎диких‏ ‎зверей.‏ ‎Происходило ‎такое‏ ‎обычно ‎в‏ ‎глубинке, ‎так ‎что ‎кроме ‎местной‏ ‎общины‏ ‎всем‏ ‎было ‎плевать.‏ ‎

Но ‎в‏ ‎конце ‎XV‏ ‎века‏ ‎все ‎изменилось‏ ‎– ‎на ‎волне ‎дьяволоборческой ‎истерии‏ ‎Церковь ‎стала‏ ‎требовать‏ ‎от ‎региональных ‎судей‏ ‎и ‎приходов‏ ‎подходить ‎к ‎таким ‎делам‏ ‎со‏ ‎всей ‎тщательностью.‏ ‎Обретя ‎плоть,‏ ‎оборотни ‎и ‎демоны ‎так ‎же‏ ‎стали‏ ‎полноценными ‎субъектами‏ ‎права. ‎А‏ ‎это, ‎в ‎свою ‎очередь, ‎породило‏ ‎соответствующую‏ ‎бюрократию‏ ‎с ‎обилием‏ ‎процедур. ‎Теперь‏ ‎и ‎миряне‏ ‎имели‏ ‎право ‎вершить‏ ‎суд ‎над ‎нечистью ‎от ‎имени‏ ‎Церкви. ‎Так‏ ‎впервые‏ ‎в ‎истории ‎начали‏ ‎массово ‎фиксироваться‏ ‎и ‎протоколироваться ‎особо ‎тяжкие‏ ‎преступления,‏ ‎которые ‎в‏ ‎наши ‎дни‏ ‎могут ‎быть ‎интерпретированы ‎как ‎серийные‏ ‎убийства.‏ ‎

Безусловно, ‎сами‏ ‎по ‎себе‏ ‎серийные ‎убийцы ‎существовали ‎и ‎раньше,‏ ‎однако‏ ‎они,‏ ‎как ‎правило,‏ ‎выпадали ‎из‏ ‎фокуса ‎истории‏ ‎–‏ ‎отчасти ‎из-за‏ ‎скудной ‎базы ‎дошедших ‎до ‎нас‏ ‎источников, ‎отчасти‏ ‎–‏ ‎из-за ‎несовершенства ‎тогдашней‏ ‎системы ‎правосудия.‏ ‎Так ‎что, ‎при ‎всех‏ ‎своих‏ ‎чудовищных ‎преступлениях,‏ ‎эпоха ‎«Великой‏ ‎охоты ‎на ‎ведьм» ‎впервые ‎познакомило‏ ‎человечество‏ ‎с ‎феноменом‏ ‎серийных ‎убийств.‏ ‎Впрочем, ‎отсутствие ‎вменяемой ‎криминалистики ‎и‏ ‎регулярной‏ ‎полицейской‏ ‎службы ‎вскоре‏ ‎вновь ‎«похоронило»‏ ‎этот ‎вид‏ ‎преступлений,‏ ‎который ‎был‏ ‎заново ‎«открыт» ‎лишь ‎в ‎индустриальную‏ ‎эпоху. ‎

В‏ ‎ходе‏ ‎этой ‎охоты ‎начали‏ ‎хватать ‎всех,‏ ‎кто ‎обнаруживал ‎какие-то ‎странности‏ ‎в‏ ‎поведении, ‎которые‏ ‎нельзя ‎было‏ ‎однозначно ‎трактовать ‎с ‎позиций ‎тогдашней‏ ‎медицины.‏ ‎Проще ‎говоря‏ ‎– ‎лунатиков,‏ ‎сумасшедших, ‎подозрительных ‎бродяг ‎и ‎прочих‏ ‎интересных‏ ‎личностей.‏ ‎И ‎вот‏ ‎что ‎интересно‏ ‎– ‎в‏ ‎этом‏ ‎потоке ‎бомжей‏ ‎и ‎сельских ‎дурачков ‎нет-нет ‎да‏ ‎и ‎начали‏ ‎всплывать‏ ‎примеры ‎чистейшего, ‎дистиллированного‏ ‎зла ‎–‏ ‎совершенно ‎реального, ‎а ‎не‏ ‎магического.

Так,‏ ‎например, ‎в‏ ‎1521 ‎году‏ ‎во ‎Франции ‎были ‎схвачены ‎некие‏ ‎Пьер‏ ‎Бюрго и ‎Мишель‏ ‎Вердан, которых ‎молва‏ ‎окрестила ‎«Оборотнями ‎из ‎Полиньи». ‎Собственно,‏ ‎замели‏ ‎их‏ ‎за ‎такую‏ ‎мерзость, ‎как‏ ‎инфантицид ‎и‏ ‎каннибализм‏ ‎– ‎парочка‏ ‎орудовала ‎в ‎сельской ‎местности, ‎где‏ ‎подонки ‎без‏ ‎труда‏ ‎прокрались ‎в ‎сад‏ ‎одной ‎из‏ ‎местных ‎семей ‎и ‎похитили‏ ‎оттуда‏ ‎четырехлетнюю ‎девочку,‏ ‎собиравшую ‎там‏ ‎горох. ‎Бюрго ‎и ‎Вердан ‎убили‏ ‎ребенка,‏ ‎после ‎чего‏ ‎употребили ‎части‏ ‎тела ‎в ‎пищу. ‎Они ‎совершили‏ ‎еще‏ ‎несколько‏ ‎аналогичных ‎нападений‏ ‎– ‎жертвами‏ ‎стали ‎в‏ ‎общей‏ ‎сложности ‎четыре‏ ‎девочки ‎или ‎девушки ‎разного ‎возраста.‏ ‎

Одно ‎из‏ ‎преступлений,‏ ‎со ‎слов ‎Бюрго,‏ ‎парочка ‎совершила‏ ‎из ‎мести ‎– ‎они,‏ ‎якобы,‏ ‎просили ‎милостыню‏ ‎у ‎одной‏ ‎местной ‎девушки, ‎а ‎когда ‎та‏ ‎отказала‏ ‎– ‎набросились‏ ‎на ‎нее‏ ‎и ‎убили. ‎После ‎чего, ‎как‏ ‎заявил‏ ‎сам‏ ‎убийца, ‎помолились‏ ‎и ‎продолжили‏ ‎просить ‎«подаяние‏ ‎по‏ ‎славу ‎Господа». Под‏ ‎пытками ‎оба ‎сознались, ‎что ‎заключили‏ ‎договор ‎с‏ ‎Дьяволом,‏ ‎который ‎наделил ‎их‏ ‎нечеловеческими ‎силами.‏ ‎В ‎настоящее ‎время ‎не‏ ‎представляется‏ ‎возможным ‎восстановить‏ ‎все ‎детали,‏ ‎однако ‎куда ‎более ‎реальной ‎кажется‏ ‎версия,‏ ‎согласно ‎которой‏ ‎Вердан ‎и‏ ‎Бюрго ‎были ‎бродячими ‎нищими, ‎которых‏ ‎на‏ ‎подобные‏ ‎зверства ‎толкнул‏ ‎не ‎черт,‏ ‎а ‎банальные‏ ‎голод‏ ‎и ‎корысть.

Чем‏ ‎дальше ‎в ‎лес ‎– ‎тем‏ ‎толще ‎волки.‏ ‎В‏ ‎1574 ‎году ‎во‏ ‎Франции ‎был‏ ‎пойман ‎еще ‎один ‎«оборотень»,‏ ‎деяния‏ ‎которого ‎в‏ ‎современной ‎криминалистике‏ ‎были ‎бы ‎однозначно ‎трактованы ‎как‏ ‎серийные‏ ‎убийства. ‎Некий‏ ‎Жиль ‎Гарнье сознался‏ ‎в ‎совершении ‎множественных ‎убийств. ‎Согласно‏ ‎протоколу‏ ‎допроса,‏ ‎

«названный ‎Гарнье‏ ‎в ‎день‏ ‎святого ‎Михаила,‏ ‎приняв‏ ‎обличье ‎оборотня,‏ ‎похитил ‎девушку ‎десяти-двенадцати ‎лет ‎<…>‏ ‎и ‎там‏ ‎он‏ ‎убил ‎ее, ‎по‏ ‎большей ‎части‏ ‎при ‎помощи ‎рук, ‎схожих‏ ‎с‏ ‎лапами, ‎а‏ ‎так ‎же‏ ‎зубов, ‎и ‎съел ‎плоть ‎с‏ ‎ее‏ ‎бедер ‎и‏ ‎рук, ‎а‏ ‎некоторые ‎части ‎отнес ‎своей ‎жене.‏ ‎И‏ ‎он‏ ‎бы ‎похитил‏ ‎другую ‎девушку,‏ ‎убил ‎ее‏ ‎и‏ ‎съел, ‎если‏ ‎бы ‎ему ‎не ‎помешали ‎три‏ ‎человека, ‎как‏ ‎он‏ ‎сам ‎сознался. ‎И‏ ‎пятнадцать ‎дней‏ ‎спустя ‎он ‎задушил ‎маленького‏ ‎ребенка‏ ‎в ‎возрасте‏ ‎десяти ‎лет‏ ‎на ‎винограднике ‎в ‎Гредизане, ‎и‏ ‎съел‏ ‎плоть ‎с‏ ‎его ‎бедер,‏ ‎ног ‎и ‎живота. ‎И ‎с‏ ‎того‏ ‎времени‏ ‎он ‎убил,‏ ‎будучи ‎в‏ ‎облике ‎человека,‏ ‎а‏ ‎не ‎волка,‏ ‎другого ‎мальчика ‎в ‎возрасте ‎двенадцати-тринадцати‏ ‎лет ‎в‏ ‎лесу‏ ‎близ ‎деревни ‎Перуз,‏ ‎и ‎имел‏ ‎намерение ‎съесть ‎его, ‎однако‏ ‎ему‏ ‎помешали… ‎Он‏ ‎был ‎приговорен‏ ‎к ‎сожжению ‎заживо, ‎и ‎приговор‏ ‎был‏ ‎приведен ‎в‏ ‎исполнение».

Судя ‎по‏ ‎дошедшим ‎до ‎нас ‎сведениям, ‎Гарнье‏ ‎куражился‏ ‎как‏ ‎минимум ‎два‏ ‎года ‎–‏ ‎с ‎1572‏ ‎по‏ ‎1574 ‎–‏ ‎наводя ‎ужас ‎на ‎регион ‎Франш-Конте.‏ ‎Точное ‎или‏ ‎хотя‏ ‎бы ‎примерное ‎число‏ ‎его ‎жертв‏ ‎определить ‎невозможно. ‎Но ‎остается‏ ‎один‏ ‎вопрос ‎–‏ ‎почему ‎все‏ ‎преступления ‎Гарнье ‎совершал, ‎якобы, ‎в‏ ‎обличье‏ ‎волка, ‎и‏ ‎лишь ‎последнее,‏ ‎во ‎время ‎которого ‎его ‎и‏ ‎поймали,‏ ‎сотворил‏ ‎в ‎своем‏ ‎естественном ‎облике?‏ ‎Ответ ‎очевиден:‏ ‎средневековое‏ ‎сознание, ‎в‏ ‎отличие ‎от ‎нынешней ‎психиатрии, ‎не‏ ‎могло ‎найти‏ ‎рационального‏ ‎объяснения ‎подобным ‎зверствам,‏ ‎поэтому ‎все‏ ‎списали ‎на ‎договор ‎с‏ ‎Сатаной.‏ ‎Вероятнее ‎всего,‏ ‎Гарнье ‎и‏ ‎прочих ‎подобных ‎ему ‎во ‎время‏ ‎допросов‏ ‎принуждали ‎сознаться‏ ‎в ‎том,‏ ‎что ‎они ‎оборотни, ‎а ‎когда,‏ ‎во‏ ‎время‏ ‎ареста ‎с‏ ‎поличным, ‎клыков‏ ‎и ‎хвоста‏ ‎у‏ ‎злодея ‎не‏ ‎обнаружилось, ‎судьи ‎и ‎церковники ‎просто‏ ‎объяснили ‎это‏ ‎тем,‏ ‎что ‎именно ‎в‏ ‎этот ‎раз‏ ‎Гранье ‎решил ‎убить ‎в‏ ‎своем‏ ‎человеческом ‎обличье.

Имя‏ ‎«Оборотня ‎из‏ ‎Шалона», орудовавшего ‎во ‎Франции ‎в ‎1598‏ ‎году,‏ ‎история ‎для‏ ‎нас ‎не‏ ‎сохранила ‎– ‎протоколы ‎следствия, ‎якобы,‏ ‎были‏ ‎уничтожены‏ ‎властями, ‎поскольку‏ ‎их ‎содержание‏ ‎было ‎слишком‏ ‎отвратительным‏ ‎и ‎непристойным.‏ ‎Известно ‎лишь, ‎что ‎это ‎был‏ ‎горожанин, ‎по‏ ‎профессии‏ ‎– ‎портной, ‎который‏ ‎заманивал ‎детей‏ ‎в ‎свою ‎лавку, ‎где‏ ‎насиловал‏ ‎их, ‎после‏ ‎чего ‎перерезал‏ ‎несчастным ‎глотки, ‎«пудрил ‎и ‎одевал»‏ ‎тела,‏ ‎а ‎затем‏ ‎– ‎ел.‏ ‎Во ‎время ‎обыска ‎в ‎его‏ ‎лавке‏ ‎судейским‏ ‎удалось ‎обнаружить‏ ‎бочку ‎с‏ ‎останками ‎многочисленных‏ ‎жертв.‏ ‎Очень ‎вероятно,‏ ‎что ‎ликантропию ‎здесь, ‎как ‎и‏ ‎в ‎других‏ ‎случаях,‏ ‎присовокупило ‎само ‎следствие‏ ‎– ‎более‏ ‎того, ‎в ‎случае ‎с‏ ‎шалонским‏ ‎лавочником ‎даже‏ ‎не ‎было‏ ‎предпосылок ‎для ‎каннибализма, ‎поскольку, ‎в‏ ‎отличие‏ ‎от ‎названных‏ ‎выше ‎убийц,‏ ‎он ‎не ‎был ‎нищим ‎бродягой,‏ ‎напротив,‏ ‎являясь‏ ‎зажиточным ‎горожанином.‏ ‎Практически ‎наверняка‏ ‎так ‎власти‏ ‎вновь‏ ‎попытались ‎хоть‏ ‎как-то ‎рационализировать ‎– ‎в ‎логике‏ ‎того ‎времени‏ ‎–‏ ‎образ ‎действий, ‎в‏ ‎наши ‎дни‏ ‎названных ‎бы ‎серийными ‎убийствами.‏ ‎В‏ ‎пользу ‎этого‏ ‎говорит ‎и‏ ‎тот ‎факт, ‎что ‎у ‎злодея‏ ‎было‏ ‎еще ‎одно‏ ‎прозвище ‎–‏ ‎«Дьявольский ‎портной ‎из ‎Шалона», ‎которое‏ ‎куда‏ ‎больше‏ ‎соответствовало ‎действительности.

Оборотни‏ ‎стали ‎предметом‏ ‎ожесточенных ‎дискуссий‏ ‎в‏ ‎церковных ‎и‏ ‎медицинских ‎кругах ‎по ‎всей ‎тогдашней‏ ‎Европе. ‎Впереди‏ ‎маячил‏ ‎XVII ‎век, ‎и‏ ‎многие ‎постулаты‏ ‎«Молота ‎ведьм» ‎Крамера, ‎и‏ ‎ранее‏ ‎принятые ‎далеко‏ ‎не ‎всеми,‏ ‎больше ‎не ‎казались ‎такими ‎убедительными.‏ ‎Ученые‏ ‎мужи ‎вновь‏ ‎вернулись ‎к‏ ‎тезису ‎о ‎том, ‎что ‎так‏ ‎называемая‏ ‎ликантропия‏ ‎может ‎являться‏ ‎лишь ‎проявлением‏ ‎какого-то ‎психического‏ ‎расстройства.‏ ‎

В ‎этом‏ ‎отношении ‎примечательным ‎было ‎дело ‎Жака‏ ‎Руле или ‎Ролле‏ ‎–‏ ‎тридцатичетырехлетнего ‎француза, ‎в‏ ‎1598 ‎году‏ ‎пойманного ‎на ‎месте ‎преступления‏ ‎недалеко‏ ‎от ‎Анже.‏ ‎Согласно ‎протоколу,‏ ‎его ‎задержали, ‎когда ‎он ‎стоял‏ ‎над‏ ‎телом ‎убитого‏ ‎им ‎пятнадцатилетнего‏ ‎подростка ‎– ‎убийца ‎нанес ‎тому‏ ‎множественные‏ ‎увечья,‏ ‎и ‎руки‏ ‎его ‎были‏ ‎буквально ‎по‏ ‎локоть‏ ‎в ‎крови.‏ ‎На ‎допросе ‎Руле ‎сознался, ‎что‏ ‎он ‎оборотень,‏ ‎которому‏ ‎Дьявол ‎даровал ‎волшебную‏ ‎мазь, ‎втирая‏ ‎которую ‎в ‎собственную ‎кожу‏ ‎он‏ ‎обрел ‎способность‏ ‎перекидываться ‎в‏ ‎волке. ‎Он ‎так ‎же ‎сознался‏ ‎в‏ ‎убийстве ‎нескольких‏ ‎детей ‎и‏ ‎взрослых. ‎

Однако ‎в ‎данном ‎случае‏ ‎местное‏ ‎следствие‏ ‎опровергло ‎мистическую‏ ‎подоплеку ‎преступления‏ ‎– ‎более‏ ‎того,‏ ‎судья ‎постановил,‏ ‎что ‎Руле ‎таким ‎образом ‎пытался‏ ‎выставить ‎себя‏ ‎сумасшедшим‏ ‎и ‎сложить ‎с‏ ‎себя ‎ответственность‏ ‎за ‎содеянное. ‎На ‎удивление‏ ‎рациональная‏ ‎мысль ‎–‏ ‎и ‎это‏ ‎ровно ‎в ‎тот ‎же ‎год,‏ ‎когда‏ ‎судили ‎шалонского‏ ‎портного! ‎Судья‏ ‎как ‎в ‎воду ‎глядел ‎–‏ ‎не‏ ‎желая‏ ‎мириться ‎со‏ ‎вполне ‎справедливым‏ ‎смертным ‎приговором,‏ ‎Руле‏ ‎подал ‎апелляцию‏ ‎в ‎парламент ‎Парижа, ‎продолжая ‎настаивать‏ ‎на ‎том,‏ ‎что‏ ‎он ‎оборотень. ‎Начальство,‏ ‎которому, ‎по‏ ‎его ‎мнению, ‎всегда ‎виднее,‏ ‎чем‏ ‎провинциальным ‎дуракам‏ ‎на ‎местах,‏ ‎рассмотрело ‎ходатайство ‎и ‎официально ‎признало‏ ‎Руле‏ ‎умалишенным. ‎В‏ ‎результате ‎смертная‏ ‎казнь ‎была ‎заменена ‎двумя ‎годами‏ ‎принудительного‏ ‎лечения‏ ‎в ‎психушке‏ ‎при ‎госпитале‏ ‎Сен-Жермен. ‎Куда‏ ‎потом‏ ‎навострит ‎лыжи‏ ‎и ‎что ‎еще ‎натворит ‎откинувшийся‏ ‎и ‎далеко‏ ‎еще‏ ‎не ‎старый ‎«оборотень»,‏ ‎никого, ‎видимо,‏ ‎не ‎волновало. ‎

Почему ‎у‏ ‎тебя‏ ‎такие ‎большие‏ ‎зубы?...

Общеевропейская ‎волчья‏ ‎истерия ‎как ‎нельзя ‎лучше ‎поспособствовала‏ ‎популярности‏ ‎фольклорной ‎истории‏ ‎о ‎девочке,‏ ‎которая ‎по ‎дороге ‎к ‎бабушке‏ ‎встречает‏ ‎в‏ ‎лесу ‎чудовище.‏ ‎Подобная ‎история‏ ‎в ‎разных‏ ‎вариациях‏ ‎была ‎распространена‏ ‎чуть ‎ли ‎не ‎по ‎всей‏ ‎Европе ‎еще‏ ‎с‏ ‎XIV ‎века, ‎и,‏ ‎строго ‎говоря,‏ ‎далеко ‎не ‎в ‎каждой‏ ‎версии‏ ‎в ‎качестве‏ ‎антагониста ‎фигурировал‏ ‎именно ‎волк. ‎Именно ‎страсти ‎по‏ ‎ликантропом‏ ‎вкупе ‎с‏ ‎прохладными ‎историями‏ ‎о ‎ребятах ‎вроде ‎Гарнье ‎и‏ ‎Руле‏ ‎сделали‏ ‎свое ‎дело,‏ ‎навсегда ‎определив‏ ‎портрет ‎злодея.‏ ‎

Первая‏ ‎письменная ‎редакция‏ ‎сказки ‎вышла ‎в ‎1697 ‎году‏ ‎во ‎Франции‏ ‎–‏ ‎она ‎вошла ‎в‏ ‎книгу ‎«Сказки‏ ‎матушки-гусыни» ‎за ‎авторством ‎Шарля‏ ‎Перро.‏ ‎Там ‎же‏ ‎были ‎сказки‏ ‎о ‎Золушке, ‎Синей ‎бороде, ‎Спящей‏ ‎красавице‏ ‎и ‎т.д.‏ ‎Строго ‎говоря,‏ ‎сказки ‎в ‎оригинальной ‎версии ‎Перро‏ ‎отнюдь‏ ‎не‏ ‎были ‎добрыми‏ ‎– ‎это‏ ‎были ‎мрачные‏ ‎и‏ ‎кровавые ‎истории,‏ ‎основой ‎для ‎которых ‎частично ‎стал‏ ‎европейских ‎фольклор,‏ ‎а‏ ‎частично ‎– ‎истории‏ ‎реальных ‎злодеяний.‏ ‎«Красная ‎шапочка» ‎- ‎не‏ ‎исключение.‏ ‎Уже ‎в‏ ‎версии ‎Перро‏ ‎девочка ‎раздевается, ‎прежде ‎чем ‎лечь‏ ‎в‏ ‎постель ‎к‏ ‎волку, ‎которого‏ ‎она ‎принимает ‎за ‎бабушку. ‎Волк‏ ‎ее‏ ‎съедает,‏ ‎и ‎никаких‏ ‎вам ‎охотников,‏ ‎никакого ‎хэппи-энда.‏ ‎

Фольклорной‏ ‎основой ‎для‏ ‎истории ‎Перро ‎стала ‎устная ‎народная‏ ‎сказка ‎«Бабушка»‏ ‎-‏ ‎французская ‎версия ‎легенды‏ ‎про ‎девочку‏ ‎в ‎лесу. ‎В ‎разных‏ ‎версиях‏ ‎этой ‎сказки,‏ ‎характерных ‎для‏ ‎тех ‎или ‎иных ‎регионов ‎Франции,‏ ‎волк‏ ‎называется ‎«лю-бре»,‏ ‎«лю-гару» ‎и‏ ‎т.д. ‎– ‎так ‎в ‎этих‏ ‎местах‏ ‎издавна‏ ‎называли ‎оборотней.‏ ‎Ни ‎в‏ ‎одной ‎из‏ ‎версий‏ ‎он ‎не‏ ‎является ‎обычным ‎волком. ‎

Встречая ‎девушку‏ ‎в ‎лесу,‏ ‎волк‏ ‎задает ‎ей, ‎казалось‏ ‎бы, ‎невинный‏ ‎вопрос ‎– ‎по ‎какой‏ ‎дороге‏ ‎она ‎пойдет‏ ‎к ‎бабушке,‏ ‎по ‎пути ‎иголок ‎или ‎по‏ ‎пути‏ ‎булавок? ‎Бессмыслица,‏ ‎да? ‎Только‏ ‎если ‎не ‎знать ‎исторический ‎контекст.‏ ‎Проститутки‏ ‎в‏ ‎средневековой ‎Европе‏ ‎как ‎правило‏ ‎идентифицировали ‎себя‏ ‎с‏ ‎помощью ‎пучка‏ ‎игл, ‎которые ‎втыкали ‎в ‎ткань‏ ‎платья ‎в‏ ‎районе‏ ‎плеча. ‎

И ‎Красная‏ ‎Шапочка ‎выбирает‏ ‎путь ‎иголок. ‎Волк ‎же‏ ‎идет‏ ‎по ‎«пути‏ ‎булавок», ‎первым‏ ‎прибегает ‎в ‎домик ‎бабушки ‎и‏ ‎убивает‏ ‎ее. ‎Дальше‏ ‎следует ‎совершенно‏ ‎адская ‎сцена ‎– ‎волк ‎расчленяет‏ ‎тело‏ ‎бабушки‏ ‎и ‎готовит‏ ‎из ‎него‏ ‎ужин, ‎а‏ ‎ее‏ ‎кровью ‎наполняет‏ ‎бутылку ‎для ‎вина. ‎Проделав ‎все‏ ‎это, ‎он‏ ‎надевает‏ ‎бабушкину ‎одежду ‎и‏ ‎притворяется ‎ей.‏ ‎Вот ‎скажите, ‎вам ‎в‏ ‎детстве‏ ‎не ‎казалось‏ ‎странным, ‎что‏ ‎волк, ‎каким ‎бы ‎он ‎ни‏ ‎был‏ ‎притворщиком, ‎так‏ ‎легко ‎выдал‏ ‎себя ‎за ‎человека? ‎А ‎вот‏ ‎для‏ ‎оборотня‏ ‎это ‎–‏ ‎раз ‎плюнуть.

Дальше‏ ‎«бабушка» ‎предлагает‏ ‎внучке‏ ‎перекусить, ‎тем‏ ‎самым ‎путем ‎обмана ‎приобщая ‎ее‏ ‎к ‎каннибализму,‏ ‎и‏ ‎поит ‎кровью ‎под‏ ‎видом ‎вина‏ ‎– ‎извращенная ‎версия ‎церковного‏ ‎причастия.‏ ‎Короче ‎говоря,‏ ‎волк ‎глумится‏ ‎как ‎может ‎и ‎совершает ‎тягчайшие‏ ‎преступления‏ ‎с ‎точки‏ ‎зрения ‎общества‏ ‎и ‎Церкви. ‎Единственным ‎существом, ‎пытающимся‏ ‎образумить‏ ‎девочку,‏ ‎является ‎кошка‏ ‎– ‎в‏ ‎версии ‎Перро‏ ‎она‏ ‎хочет ‎предупредить‏ ‎Шапочку, ‎но ‎волк ‎бросает ‎в‏ ‎нее ‎деревянным‏ ‎ботинком‏ ‎и ‎убивает. ‎В‏ ‎оригинальной ‎истории,‏ ‎то ‎есть ‎– ‎в‏ ‎«Бабушке»,‏ ‎кошка ‎стыдит‏ ‎девушку ‎словами‏ ‎«Позор! ‎Шлюха ‎ест ‎плоть ‎своей‏ ‎бабушки‏ ‎и ‎пьет‏ ‎кровь ‎своей‏ ‎бабушки!».

В ‎конце, ‎как ‎уже ‎отмечалось,‏ ‎волк‏ ‎заставляет‏ ‎девушку ‎раздеться‏ ‎и ‎лечь‏ ‎с ‎ним‏ ‎в‏ ‎постель, ‎чем‏ ‎еще ‎раз ‎подчеркивает ‎социальный ‎статус‏ ‎своей ‎жертвы.‏ ‎Впрочем,‏ ‎существовали ‎версии ‎истории,‏ ‎в ‎которых‏ ‎девушка ‎успевала ‎понять, ‎что‏ ‎перед‏ ‎ней ‎–‏ ‎волк. ‎Тогда‏ ‎она ‎тянула ‎время, ‎раздеваясь ‎нарочито‏ ‎медленно,‏ ‎и ‎заставляя‏ ‎волка ‎томиться‏ ‎в ‎нетерпении. ‎Когда ‎его ‎бдительность‏ ‎ослабевала,‏ ‎она‏ ‎сбегала ‎от‏ ‎него. ‎

Фольклор‏ ‎всегда ‎был‏ ‎гиперболизированным‏ ‎отражением ‎действительности,‏ ‎в ‎которой ‎жили ‎его ‎носители.‏ ‎История ‎Серого‏ ‎Волка‏ ‎и ‎Красной ‎Шапочки‏ ‎не ‎стала‏ ‎исключением. ‎В ‎эпоху ‎первых‏ ‎серийных‏ ‎убийц, ‎отождествлявшихся‏ ‎с ‎оборотнями,‏ ‎именно ‎один ‎из ‎них ‎стал‏ ‎главным‏ ‎антагонистом ‎истории.‏ ‎Серый ‎Волк‏ ‎в ‎оригинальной ‎версии ‎– ‎убийца‏ ‎и‏ ‎каннибал,‏ ‎такой ‎же,‏ ‎Жиль ‎Гарнье.‏ ‎Не ‎случайным‏ ‎был‏ ‎и ‎образ‏ ‎героини ‎– ‎именно ‎девушки ‎и‏ ‎дети ‎были‏ ‎наиболее‏ ‎легкими ‎и ‎излюбленными‏ ‎жертвами ‎для‏ ‎маньяков, ‎особенно ‎– ‎дети‏ ‎и‏ ‎девушки ‎со‏ ‎дна ‎общества,‏ ‎привычным ‎явлением ‎для ‎которого ‎была‏ ‎детская‏ ‎проституция. ‎

Смотреть: 12+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Операция "Вегетарианец": биологическое оружие Черчилля (ликбез от 18. 07. 2023)


Читать: 14+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Военное дело Античности: поход Александра

С ‎возвышением‏ ‎Македонии ‎и, ‎особенно ‎с ‎правлением‏ ‎Филиппа ‎II,‏ ‎начался‏ ‎новый ‎этап ‎в‏ ‎греческой ‎военной‏ ‎истории. ‎Мало ‎того, ‎что‏ ‎Филипп‏ ‎смог ‎справиться‏ ‎со ‎стоявшими‏ ‎перед ‎ним ‎организационными, ‎стратегическими ‎и‏ ‎тактическими‏ ‎задачами, ‎он‏ ‎также ‎был‏ ‎первым, ‎кто ‎добился ‎господства ‎над‏ ‎Грецией,‏ ‎что‏ ‎не ‎привело‏ ‎к ‎созданию‏ ‎общего ‎греческого‏ ‎унитарного‏ ‎государства, ‎но,‏ ‎тем ‎не ‎менее, ‎предоставило ‎ему‏ ‎гарантированную ‎договором‏ ‎возможность‏ ‎иметь ‎в ‎своем‏ ‎распоряжении ‎большую‏ ‎часть ‎военных ‎ресурсов ‎греческих‏ ‎государств.‏ ‎При ‎нем,‏ ‎а ‎впоследствии‏ ‎при ‎его ‎сыне ‎и ‎преемнике‏ ‎Александре‏ ‎война ‎достигла‏ ‎нового ‎уровня:‏ ‎армии ‎стали ‎больше ‎и ‎еще‏ ‎более‏ ‎дифференцированными,‏ ‎греческие ‎и‏ ‎македонские ‎воины‏ ‎сражались ‎по‏ ‎всему‏ ‎восточному ‎Средиземноморью,‏ ‎и ‎идентичность ‎солдата ‎как ‎гражданина‏ ‎какого-то ‎конкретного‏ ‎города-государства‏ ‎была ‎утрачена.

Филипп ‎II‏ ‎был ‎царем‏ ‎балканского ‎государства ‎Македония ‎с‏ ‎359‏ ‎по ‎336‏ ‎год ‎до‏ ‎н.э. ‎и ‎на ‎этом ‎посту‏ ‎имел‏ ‎возможность ‎провести‏ ‎комплексные ‎реформы‏ ‎македонской ‎военной ‎системы. ‎В ‎частности,‏ ‎он‏ ‎модернизировал‏ ‎фалангу: ‎снабдил‏ ‎воинов ‎сариссой,‏ ‎копьем ‎длиной‏ ‎от‏ ‎4,5 ‎до‏ ‎5,4 ‎метров ‎и ‎весом ‎более‏ ‎шести ‎килограммов.‏ ‎Характерным‏ ‎отличием ‎сариссы ‎было‏ ‎то, ‎что‏ ‎она ‎имела ‎не ‎только‏ ‎металлический‏ ‎наконечник, ‎но‏ ‎и ‎такой‏ ‎же ‎острый ‎подток ‎– ‎специальный‏ ‎наконечник‏ ‎на ‎противоположном‏ ‎конце ‎древка.‏ ‎Вероятно, ‎он ‎был ‎нужен ‎для‏ ‎того,‏ ‎чтобы‏ ‎сариссу ‎можно‏ ‎было ‎более‏ ‎устойчиво ‎упереть‏ ‎в‏ ‎землю. ‎Существует‏ ‎также ‎версия, ‎что ‎подток ‎можно‏ ‎было ‎использовать‏ ‎как‏ ‎боевое ‎острие ‎в‏ ‎случае ‎если‏ ‎пика ‎ломалась. ‎Древко ‎сариссы‏ ‎как‏ ‎правило ‎делали‏ ‎из ‎кизила.‏ ‎Сариссу ‎можно ‎было ‎держать ‎только‏ ‎обеими‏ ‎руками; ‎именно‏ ‎поэтому ‎пехотинцы‏ ‎были ‎защищены ‎небольшим ‎круглым ‎щитком,‏ ‎который‏ ‎носили‏ ‎на ‎локтевом‏ ‎сгибе ‎и,‏ ‎возможно, ‎на‏ ‎шейном‏ ‎ремне. ‎Требования‏ ‎к ‎координации ‎и ‎дисциплине ‎при‏ ‎обращении ‎с‏ ‎этим‏ ‎оружием ‎были ‎высокими;‏ ‎каждый ‎человек‏ ‎должен ‎был ‎безоговорочно ‎выполнять‏ ‎свой‏ ‎долг, ‎чтобы‏ ‎построение ‎могло‏ ‎проявить ‎свою ‎полную ‎эффективность. ‎В‏ ‎отличие‏ ‎от ‎гоплитов-ополченцев‏ ‎греческих ‎городов,‏ ‎воины ‎македонской ‎фаланги ‎получали ‎оружие‏ ‎из‏ ‎царского‏ ‎арсенала, ‎поэтому‏ ‎в ‎фаланге‏ ‎могли ‎сражаться‏ ‎даже‏ ‎представители ‎беднейших‏ ‎сословий. ‎Вооруженная ‎таким ‎образом ‎фаланга‏ ‎идеально ‎подходила‏ ‎для‏ ‎проникающей ‎лобовой ‎атаки‏ ‎против ‎строя‏ ‎классических ‎греческих ‎гоплитов ‎из-за‏ ‎их‏ ‎особенно ‎длинных‏ ‎и ‎грозных‏ ‎копий, ‎но ‎была ‎маломобильна ‎и‏ ‎всегда‏ ‎уязвима ‎на‏ ‎флангах. ‎Поэтому‏ ‎македонская ‎фаланга ‎очень ‎зависела ‎от‏ ‎действий‏ ‎мобильных‏ ‎легковооруженных ‎войск‏ ‎и ‎конницы.‏ ‎Солдаты ‎фаланги‏ ‎назывались‏ ‎педзетайрами ‎(буквально‏ ‎– ‎«пешие ‎товарищи»), ‎но ‎помимо‏ ‎них ‎к‏ ‎строю‏ ‎примыкали ‎отряды ‎пеших‏ ‎воинов ‎с‏ ‎более ‎легким ‎вооружением ‎–‏ ‎гипаспистов‏ ‎(буквально ‎–‏ ‎«щитоносцы»). ‎Они‏ ‎были ‎чем-то ‎вроде ‎связующего ‎звена‏ ‎между‏ ‎строем ‎фаланги‏ ‎и ‎конницей,‏ ‎и ‎должны ‎были ‎закрывать ‎возникающие‏ ‎при‏ ‎маневрировании‏ ‎дыры ‎в‏ ‎построении ‎армии.‏ ‎Часть ‎гипаспистов‏ ‎образовывала‏ ‎так ‎называемую‏ ‎агему ‎– ‎элитный ‎отряд ‎царских‏ ‎охранников. ‎В‏ ‎лагере‏ ‎они ‎охраняли ‎царскую‏ ‎палатку ‎и‏ ‎везде ‎сопровождали ‎царя, ‎а‏ ‎в‏ ‎бою ‎–‏ ‎строились ‎на‏ ‎правом ‎краю ‎фаланги.

На ‎протяжении ‎жизни‏ ‎Филипп‏ ‎II ‎много‏ ‎воевал, ‎и‏ ‎это ‎сделало ‎его ‎воинов ‎почти‏ ‎что‏ ‎профессиональными‏ ‎солдатами. ‎При‏ ‎этом, ‎Филипп‏ ‎считал, ‎что‏ ‎воины‏ ‎должны ‎сами‏ ‎нести ‎свое ‎оружие ‎и ‎провизию‏ ‎в ‎походе‏ ‎–‏ ‎использование ‎повозок ‎было‏ ‎сведено ‎к‏ ‎минимуму, ‎чтобы ‎войска ‎оставались‏ ‎максимально‏ ‎мобильными ‎и‏ ‎быстрыми. ‎Фактически‏ ‎армия ‎Филиппа ‎стала ‎самой ‎мобильной‏ ‎в‏ ‎свое ‎время,‏ ‎так ‎что‏ ‎все ‎тактические ‎перестановки ‎она ‎также‏ ‎могла‏ ‎осуществлять‏ ‎быстрее, ‎чем‏ ‎ее ‎противники.

Также‏ ‎в ‎Македонии,‏ ‎в‏ ‎гораздо ‎большей‏ ‎степени, ‎чем ‎в ‎любом ‎другом‏ ‎греческом ‎государстве‏ ‎(может‏ ‎быть, ‎за ‎исключением‏ ‎Фессалии), ‎была‏ ‎развита ‎конница. ‎Таким ‎образом,‏ ‎Филиппу‏ ‎удалось ‎консолидировать‏ ‎представителей ‎македонской‏ ‎знати, ‎традиционно ‎гордившихся ‎своей ‎независимостью‏ ‎от‏ ‎царя, ‎и‏ ‎завлечь ‎их,‏ ‎например, ‎офицерскими ‎должностями ‎и ‎службой‏ ‎в‏ ‎качестве‏ ‎кавалеристов. ‎Их‏ ‎называли ‎гетайрами,‏ ‎«товарищами», ‎и‏ ‎этот‏ ‎термин ‎указывал‏ ‎на ‎их ‎непосредственную ‎близость ‎к‏ ‎царю. ‎Благодаря‏ ‎природным‏ ‎условиям, ‎а ‎также‏ ‎высокому ‎статусу‏ ‎кавалеристов ‎в ‎обществе, ‎конница‏ ‎в‏ ‎Македонии ‎не‏ ‎только ‎прижилась,‏ ‎но ‎и ‎неуклонно ‎росла ‎в‏ ‎численности,‏ ‎со ‎временем‏ ‎выделившись ‎в‏ ‎самостоятельную ‎тактическую ‎единицу, ‎игравшую ‎важную‏ ‎роль‏ ‎в‏ ‎стратегических ‎замыслах‏ ‎царя, ‎а‏ ‎не ‎только‏ ‎лишь‏ ‎защищавшую ‎фланги‏ ‎пешего ‎строя. ‎Именно ‎атака ‎конницы‏ ‎под ‎началом‏ ‎царевича‏ ‎Александра ‎решила ‎в‏ ‎пользу ‎македонцев‏ ‎исход ‎битвы ‎при ‎Херонее‏ ‎в‏ ‎338 ‎году‏ ‎до ‎н.э.,‏ ‎после ‎чего ‎Филипп ‎получил ‎возможность‏ ‎утвердить‏ ‎свою ‎гегемонию‏ ‎над ‎Грецией.‏ ‎Македонских ‎всадников ‎защищали ‎шлем, ‎панцирь,‏ ‎набедренная‏ ‎повязка‏ ‎и ‎обувь,‏ ‎и ‎иногда‏ ‎– ‎кожаные‏ ‎поножи,‏ ‎однако ‎они‏ ‎не ‎имели ‎щитов. ‎Их ‎основным‏ ‎наступательным ‎оружием‏ ‎был‏ ‎ксистон ‎– ‎похожее‏ ‎на ‎сариссу,‏ ‎но ‎более ‎короткое ‎копье‏ ‎с‏ ‎древком ‎из‏ ‎все ‎того‏ ‎же ‎кизила. ‎Требовалась ‎определенная ‎сноровка,‏ ‎чтобы‏ ‎уверенно ‎ездить‏ ‎на ‎лошади‏ ‎без ‎стремян ‎и ‎двигаться ‎слаженным‏ ‎строем,‏ ‎обращать‏ ‎внимание ‎на‏ ‎противника, ‎а‏ ‎также ‎владеть‏ ‎оружием.‏ ‎Поэтому ‎Филипп‏ ‎подвергал ‎своих ‎всадников ‎и ‎пеших‏ ‎солдат ‎изнурительным‏ ‎тренировкам.

Чтобы‏ ‎использовать ‎новые ‎технические‏ ‎возможности ‎в‏ ‎своей ‎армии, ‎Филипп ‎создал‏ ‎собственный‏ ‎инженерный ‎отряд,‏ ‎при ‎котором‏ ‎имелся ‎парк ‎осадной ‎техники. ‎Катапульты‏ ‎были‏ ‎испытаны ‎как‏ ‎эффективное ‎оружие‏ ‎в ‎полевых ‎сражениях ‎и ‎при‏ ‎осадах‏ ‎еще‏ ‎вначале ‎IV‏ ‎века ‎и‏ ‎использовались ‎как‏ ‎защитниками,‏ ‎так ‎и‏ ‎нападающими. ‎Прочие ‎осадные ‎приспособления ‎также‏ ‎увеличивали ‎шансы‏ ‎при‏ ‎атаке ‎какого-нибудь ‎укрепленного‏ ‎пункта.

Благодаря ‎своему‏ ‎энергичному ‎руководству ‎на ‎политическом‏ ‎уровне‏ ‎Филипп ‎подготовил‏ ‎условия ‎для‏ ‎своих ‎военных ‎успехов ‎в ‎Греции.‏ ‎Ведь‏ ‎ему ‎удалось‏ ‎добиться ‎беспрекословного‏ ‎подчинения ‎во ‎всей ‎Македонии, ‎привязать‏ ‎к‏ ‎себе‏ ‎дворянство ‎и‏ ‎использовать ‎различные‏ ‎методы ‎для‏ ‎нейтрализации‏ ‎внешних ‎противников‏ ‎или ‎даже ‎подчинить ‎их ‎своей‏ ‎власти. ‎Это‏ ‎позволило‏ ‎ему ‎максимально ‎использовать‏ ‎природные, ‎экономические‏ ‎и ‎демографические ‎ресурсы ‎своей‏ ‎империи,‏ ‎которые ‎превосходили‏ ‎ресурсы ‎любого‏ ‎другого ‎греческого ‎государства: ‎почва ‎Македонии‏ ‎отличалась‏ ‎плодородием, ‎ее‏ ‎равнины ‎идеально‏ ‎подходили ‎для ‎разведения ‎лошадей, ‎а‏ ‎население‏ ‎страны‏ ‎было ‎более‏ ‎многочисленным, ‎чем‏ ‎население ‎остальной‏ ‎Греции.‏ ‎В ‎дополнение‏ ‎к ‎армейской ‎реформе ‎Филиппа ‎эти‏ ‎благоприятные ‎условия‏ ‎были‏ ‎существенной ‎основой ‎для‏ ‎успеха ‎его‏ ‎преемника ‎Александра.

По ‎сей ‎день‏ ‎Александра‏ ‎считают ‎воплощением‏ ‎юношеского ‎динамизма,‏ ‎неудержимого ‎стремления ‎вперед ‎и ‎героической‏ ‎харизмы.‏ ‎Этот ‎нимб‏ ‎он ‎приобрел‏ ‎благодаря ‎самому ‎крупному ‎и ‎к‏ ‎тому‏ ‎же‏ ‎самому ‎успешному‏ ‎военному ‎предприятию,‏ ‎которое ‎до‏ ‎того‏ ‎момента ‎видел‏ ‎мир ‎– ‎своему ‎походу ‎на‏ ‎Восток ‎в‏ ‎334–323‏ ‎годах ‎до ‎н.‏ ‎э. ‎Это‏ ‎завоевание ‎преподносилось ‎царской ‎пропагандой‏ ‎как‏ ‎панэллинская ‎кампания‏ ‎мести ‎старому‏ ‎врагу ‎— ‎персам; ‎таким ‎образом,‏ ‎Александр‏ ‎мог ‎представить‏ ‎себя ‎защитником‏ ‎общих ‎греческих ‎интересов ‎после ‎того,‏ ‎как‏ ‎македонцы‏ ‎несколькими ‎годами‏ ‎ранее ‎победили‏ ‎греков. ‎В‏ ‎рамках‏ ‎этой ‎масштабной‏ ‎кампании ‎он ‎и ‎его ‎войска‏ ‎за ‎несколько‏ ‎лет‏ ‎завоевали ‎территорию ‎от‏ ‎родной ‎Македонии‏ ‎до ‎нынешнего ‎Пакистана, ‎разгромили‏ ‎огромную‏ ‎Персидскую ‎империю,‏ ‎покорили ‎народы‏ ‎самых ‎разных ‎культур, ‎не ‎проиграли‏ ‎ни‏ ‎одного ‎крупного‏ ‎сражения, ‎а‏ ‎сам ‎царь ‎провозгласил ‎себя ‎сыном‏ ‎бога‏ ‎Зевса-Амона.‏ ‎Достижения ‎его‏ ‎настоящего ‎отца‏ ‎значительно ‎больше‏ ‎помогли‏ ‎ему ‎в‏ ‎этом ‎завоевании ‎Азии, ‎чем ‎поддержка‏ ‎воображаемого ‎божественного‏ ‎родителя,‏ ‎хотя ‎иногда ‎аура‏ ‎божественности ‎могла‏ ‎давать ‎ему ‎психологические ‎преимущества.‏ ‎В‏ ‎любом ‎случае‏ ‎Филипп ‎оставил‏ ‎ему ‎самую ‎организованную ‎армию ‎того‏ ‎времени,‏ ‎которую ‎он‏ ‎сформировал ‎во‏ ‎время ‎своего ‎правления.

В ‎334 ‎году‏ ‎до‏ ‎н.э.‏ ‎Александр ‎переправился‏ ‎через ‎Геллеспонт‏ ‎со ‎своей‏ ‎армией‏ ‎— ‎всего‏ ‎12 ‎000 ‎македонских ‎пехотинцев, ‎7‏ ‎000 ‎союзной‏ ‎греческой‏ ‎пехоты ‎и ‎5‏ ‎000 ‎наемников.‏ ‎Кроме ‎того, ‎в ‎его‏ ‎распоряжении‏ ‎были ‎войска‏ ‎вассальных ‎балканских‏ ‎народов ‎численностью ‎7000 ‎человек ‎и‏ ‎1000‏ ‎лучников; ‎авангард,‏ ‎который ‎готовил‏ ‎плацдарм ‎для ‎вторжения ‎в ‎западной‏ ‎части‏ ‎Малой‏ ‎Азии ‎с‏ ‎336 ‎года,‏ ‎насчитывал ‎около‏ ‎10‏ ‎000 ‎человек,‏ ‎так ‎что ‎в ‎распоряжении ‎царя‏ ‎могло ‎быть‏ ‎более‏ ‎40 ‎000 ‎пехотинцев.‏ ‎Конницы ‎было‏ ‎более ‎5000 ‎человек. ‎По‏ ‎словам‏ ‎историка ‎Диодора,‏ ‎она ‎включала‏ ‎1800 ‎македонцев, ‎1800 ‎фессалийцев, ‎600‏ ‎всадников‏ ‎из ‎союзных‏ ‎греческих ‎государств‏ ‎и ‎900 ‎кавалеристов ‎из ‎соседних‏ ‎балканских‏ ‎народов.‏ ‎Последние ‎должны‏ ‎были ‎выполнять‏ ‎в ‎первую‏ ‎очередь‏ ‎разведывательные ‎задачи.

В‏ ‎начале ‎кампании ‎конница ‎македонских ‎гетайров‏ ‎была ‎разделена‏ ‎на‏ ‎восемь ‎«ил» ‎(эскадронов)‏ ‎численностью ‎около‏ ‎200 ‎человек, ‎которые, ‎вероятно,‏ ‎были‏ ‎набраны ‎из‏ ‎разных ‎регионов‏ ‎страны; ‎передовой ‎из ‎них ‎была‏ ‎«ила‏ ‎базилика» ‎(царский‏ ‎отряд) ‎численностью‏ ‎400 ‎человек, ‎в ‎рядах ‎которой‏ ‎сражался‏ ‎сам‏ ‎государь. ‎Конницу‏ ‎гетайров ‎возглавлял‏ ‎Филота ‎до‏ ‎его‏ ‎казни ‎в‏ ‎330 ‎году; ‎после ‎этого ‎постоянный‏ ‎командир ‎не‏ ‎известен.‏ ‎Педзетайры ‎делились ‎на‏ ‎6 ‎таксисов‏ ‎(полков) ‎по ‎1500 ‎человек‏ ‎в‏ ‎каждом; ‎эти‏ ‎таксисы, ‎вероятно,‏ ‎также ‎были ‎сформированы ‎в ‎Македонии‏ ‎по‏ ‎региональному ‎принципу.‏ ‎С ‎ними‏ ‎также ‎шли ‎3000 ‎гипаспистов. ‎Немакедонские‏ ‎войска‏ ‎сохранили‏ ‎свои ‎этнические‏ ‎подразделения ‎и‏ ‎определенное ‎вооружение,‏ ‎но‏ ‎каждое ‎из‏ ‎них ‎подчинялось ‎македонскому ‎командующему. ‎Таким‏ ‎образом, ‎армия‏ ‎Александра‏ ‎была ‎чрезвычайно ‎разнородной,‏ ‎и ‎ей‏ ‎было ‎довольно ‎непросто ‎руководить;‏ ‎тем‏ ‎не ‎менее,‏ ‎молодому ‎царю‏ ‎удалось ‎использовать ‎все ‎эти ‎войска‏ ‎в‏ ‎соответствии ‎с‏ ‎их ‎конкретными‏ ‎способностями.

Поскольку ‎азиатский ‎поход ‎оказался ‎успешным,‏ ‎несмотря‏ ‎на‏ ‎все ‎трудности,‏ ‎войска ‎в‏ ‎целом ‎хорошо‏ ‎воспринимали‏ ‎планы ‎и‏ ‎устремления ‎Александра, ‎и ‎их ‎моральный‏ ‎дух ‎был‏ ‎высок.‏ ‎Воины ‎верили ‎в‏ ‎своего ‎государя,‏ ‎чувствовали ‎связь ‎с ‎ним‏ ‎и‏ ‎подчинялись ‎его‏ ‎приказам. ‎Расстояние‏ ‎между ‎простым ‎македонским ‎солдатом ‎и‏ ‎монархом‏ ‎не ‎было‏ ‎непреодолимым. ‎Царь‏ ‎разделял ‎тяготы ‎своего ‎народа ‎и‏ ‎старался,‏ ‎иногда‏ ‎– ‎излишне‏ ‎театрально, ‎демонстрировать‏ ‎близость ‎и‏ ‎подчеркивать‏ ‎то ‎общее,‏ ‎что ‎было ‎между ‎ними. ‎Тем‏ ‎не ‎менее,‏ ‎во‏ ‎время ‎кампании ‎было‏ ‎несколько ‎мятежей.‏ ‎С ‎одной ‎стороны, ‎они‏ ‎были‏ ‎обусловлены ‎большой‏ ‎продолжительностью ‎похода:‏ ‎в ‎какой-то ‎момент ‎возвращение ‎на‏ ‎родину‏ ‎стало ‎для‏ ‎большинства ‎самой‏ ‎желанной ‎целью, ‎и ‎стремление ‎Александра‏ ‎двигаться‏ ‎дальше‏ ‎и ‎дальше‏ ‎теряло ‎свою‏ ‎привлекательность. ‎Выйдя‏ ‎к‏ ‎Инду ‎в‏ ‎326 ‎году, ‎он ‎был ‎вынужден‏ ‎пойти ‎на‏ ‎поводу‏ ‎у ‎своих ‎солдат‏ ‎и ‎повернуть‏ ‎вспять ‎после ‎8 ‎лет‏ ‎походов.‏ ‎Часть ‎армии‏ ‎вторично ‎взбунтовалась‏ ‎в ‎324 ‎году ‎до ‎н.э.‏ ‎в‏ ‎месопотамском ‎Описе.‏ ‎Это ‎восстание‏ ‎было ‎спровоцировано ‎освобождением ‎от ‎службы‏ ‎многих‏ ‎ветеранов,‏ ‎которым ‎с‏ ‎богатством ‎и‏ ‎почестями ‎позволили‏ ‎вернуться‏ ‎домой, ‎чему‏ ‎позавидовали ‎другие ‎солдаты. ‎Но ‎более‏ ‎глубокая ‎причина‏ ‎заключалась‏ ‎в ‎интеграции ‎персов‏ ‎в ‎армию‏ ‎царя ‎и ‎в ‎дружественной‏ ‎политике‏ ‎по ‎отношению‏ ‎к ‎ним.‏ ‎Македонцы ‎противились ‎этому, ‎ощущая ‎свое‏ ‎культурное‏ ‎превосходство, ‎и‏ ‎ревновали ‎своего‏ ‎государя ‎к ‎вчерашним ‎врагам, ‎которые‏ ‎теперь‏ ‎тоже‏ ‎стали ‎его‏ ‎подданными. ‎И‏ ‎если ‎бунт‏ ‎на‏ ‎Инде ‎был‏ ‎улажен ‎мирно, ‎и ‎царь ‎даже‏ ‎пошел ‎на‏ ‎уступки,‏ ‎то ‎в ‎Описе‏ ‎он ‎без‏ ‎суда ‎казнил ‎13 ‎лидеров‏ ‎восстания,‏ ‎после ‎чего‏ ‎мрачный ‎удалился‏ ‎к ‎себе ‎во ‎дворец ‎и‏ ‎в‏ ‎течение ‎нескольких‏ ‎дней ‎не‏ ‎желал ‎никого ‎видеть. ‎Для ‎поддержания‏ ‎дисциплины‏ ‎в‏ ‎распоряжении ‎царя‏ ‎был ‎внушительный‏ ‎арсенал ‎наград‏ ‎и‏ ‎наказаний, ‎куда‏ ‎входили ‎повышения ‎по ‎службе, ‎публичные‏ ‎похвалы ‎или‏ ‎награждение‏ ‎венком; ‎с ‎другой‏ ‎стороны, ‎он‏ ‎мог ‎применять ‎разные ‎наказания,‏ ‎варьирующиеся‏ ‎от ‎выговоров‏ ‎до ‎понижения‏ ‎в ‎должности, ‎от ‎телесных ‎наказаний‏ ‎до‏ ‎смертных ‎приговоров.

Включение‏ ‎в ‎армию‏ ‎представителей ‎немакедонских ‎и ‎негреческих ‎народов‏ ‎рассматривалось‏ ‎Александром‏ ‎как ‎необходимость.‏ ‎С ‎одной‏ ‎стороны, ‎овладение‏ ‎огромной‏ ‎быстро ‎завоеванной‏ ‎территорией ‎связывало ‎многие ‎воинские ‎части‏ ‎в ‎новых‏ ‎сатрапиях‏ ‎(провинциях), ‎а ‎с‏ ‎другой ‎стороны,‏ ‎царь ‎нуждался ‎в ‎замене‏ ‎павших,‏ ‎раненых ‎или‏ ‎больных ‎воинов.‏ ‎Не ‎все ‎бреши ‎можно ‎было‏ ‎закрыть‏ ‎македонскими ‎подкреплениями‏ ‎или ‎наемниками,‏ ‎поэтому ‎очевидным ‎выбором ‎были ‎представители‏ ‎местных‏ ‎этнических‏ ‎групп. ‎Этот‏ ‎процесс ‎начался‏ ‎в ‎330‏ ‎году‏ ‎до ‎н.э.‏ ‎также ‎потому, ‎что ‎по ‎мере‏ ‎смещения ‎театра‏ ‎войны‏ ‎в ‎восточные ‎сатрапии‏ ‎Персии, ‎менялся‏ ‎и ‎способ ‎ведения ‎боевых‏ ‎действий.‏ ‎До ‎этого‏ ‎кампания ‎характеризовалась‏ ‎крупными ‎сражениями, ‎а ‎иногда ‎и‏ ‎затяжными‏ ‎осадами ‎городов.‏ ‎После ‎крушения‏ ‎персидской ‎монархии ‎произошло ‎только ‎одно‏ ‎крупное‏ ‎сражение,‏ ‎а ‎именно‏ ‎– ‎в‏ ‎326 ‎году‏ ‎на‏ ‎реке ‎Гидасп‏ ‎против ‎индийского ‎царя ‎Пора, ‎когда‏ ‎пришлось ‎иметь‏ ‎дело‏ ‎с ‎многочисленными ‎боевыми‏ ‎слонами. ‎Напротив,‏ ‎сражения ‎в ‎сатрапиях ‎Бактрии‏ ‎и‏ ‎Согдианы ‎(на‏ ‎территории ‎нынешних‏ ‎Туркменистана, ‎Узбекистана ‎и ‎Афганистана) ‎состояли‏ ‎из‏ ‎мелких ‎стычек,‏ ‎штурмов ‎укреплений,‏ ‎трудных ‎горных ‎переходов, ‎быстрых ‎наступлений‏ ‎и‏ ‎перебросок‏ ‎войск. ‎Это‏ ‎требовало ‎высокой‏ ‎мобильности ‎и‏ ‎легкого‏ ‎вооружения, ‎и‏ ‎поэтому ‎было ‎целесообразно ‎интегрировать ‎иранских‏ ‎всадников ‎с‏ ‎их‏ ‎собственным ‎снаряжением ‎в‏ ‎кавалерию, ‎чтобы‏ ‎усилить ‎ее ‎численно ‎и‏ ‎иметь‏ ‎возможность ‎тактически‏ ‎лучше ‎реагировать‏ ‎на ‎новые ‎вызовы. ‎Следовательно, ‎илы‏ ‎были‏ ‎заменены ‎таким‏ ‎же ‎количеством‏ ‎гиппархий ‎с ‎большей ‎номинальной ‎численностью‏ ‎(вероятно,‏ ‎до‏ ‎300 ‎человек),‏ ‎а ‎к‏ ‎македонцам ‎были‏ ‎добавлены‏ ‎части ‎восточной‏ ‎кавалерии.

Конечно, ‎строевые ‎части ‎были ‎не‏ ‎единственными ‎участниками‏ ‎похода.‏ ‎Бок ‎о ‎бок‏ ‎с ‎армией‏ ‎шли ‎врачи ‎и ‎погонщики‏ ‎мулов,‏ ‎там ‎были‏ ‎жрецы ‎и‏ ‎торговцы, ‎нужны ‎были ‎писари ‎и‏ ‎осадные‏ ‎войска, ‎к‏ ‎ним ‎присоединились‏ ‎проститутки ‎и ‎гадатели. ‎Подобно ‎Филиппу,‏ ‎Александр‏ ‎старался,‏ ‎чтобы ‎этот‏ ‎«хвост» ‎был‏ ‎как ‎можно‏ ‎меньше,‏ ‎например, ‎путем‏ ‎ограничения ‎количества ‎слуг, ‎но ‎некоторые‏ ‎услуги ‎(и‏ ‎люди,‏ ‎их ‎оказывающие) ‎все-же‏ ‎были ‎необходимы.‏ ‎Обеспечить ‎такую ‎армию ‎продовольствием,‏ ‎снаряжением,‏ ‎одеждой, ‎древесиной‏ ‎и ‎другими‏ ‎материалами ‎было ‎сложной ‎логистической ‎задачей.‏ ‎Конечно,‏ ‎о ‎том,‏ ‎чтобы ‎возить‏ ‎с ‎собой ‎все ‎необходимое ‎на‏ ‎дальние‏ ‎расстояния,‏ ‎не ‎могло‏ ‎быть ‎и‏ ‎речи: ‎армия‏ ‎в‏ ‎основном ‎брала‏ ‎все ‎необходимое ‎в ‎землях, ‎через‏ ‎которые ‎проходила.‏ ‎В‏ ‎большинстве ‎случаев ‎это‏ ‎работало, ‎но‏ ‎в ‎засушливых ‎или ‎полностью‏ ‎пустынных‏ ‎районах, ‎таких‏ ‎Гедросия ‎(пограничная‏ ‎зона ‎между ‎нынешним ‎южным ‎Ираном‏ ‎и‏ ‎юго-западным ‎Пакистаном),‏ ‎стратегию ‎снабжения‏ ‎пришлось ‎изменить ‎и, ‎соответственно, ‎принять‏ ‎серьезные‏ ‎меры‏ ‎предосторожности. ‎Передовые‏ ‎части ‎должны‏ ‎были ‎обустроить‏ ‎склады,‏ ‎согласовать ‎места‏ ‎встречи ‎с ‎сопровождающим ‎флотом ‎или‏ ‎заключить ‎договоры‏ ‎с‏ ‎местным ‎населением. ‎Тем‏ ‎не ‎менее,‏ ‎этот ‎марш ‎по ‎пустыне‏ ‎обернулся‏ ‎для ‎македонян‏ ‎главной ‎неудачей‏ ‎всего ‎похода: ‎тысячи ‎солдат ‎погибли,‏ ‎предположительно,‏ ‎потому, ‎что‏ ‎Александр ‎недооценил‏ ‎негостеприимность ‎Гедросии ‎и ‎не ‎взял‏ ‎с‏ ‎собой‏ ‎достаточно ‎припасов‏ ‎и ‎материалов.‏ ‎Даже ‎«сын‏ ‎Зевса‏ ‎и ‎Амона»‏ ‎оказался ‎бессилен ‎перед ‎законами ‎природы.

Читать: 18+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Операция «Аякс»: первая цветная революция

В ‎августе‏ ‎1953 ‎года ‎в ‎Иране ‎свергли‏ ‎правительство ‎премьер-министра‏ ‎Мохаммеда‏ ‎Мосаддыка ‎(Мосаддега), ‎в‏ ‎результате ‎чего‏ ‎шах ‎Мохаммед ‎Реза ‎Пехлеви‏ ‎укрепил‏ ‎свою ‎власть.‏ ‎Это ‎была‏ ‎тщательно ‎спланированная ‎операция, ‎которую ‎готовили‏ ‎несколько‏ ‎месяцев. ‎Во‏ ‎внутренних ‎документах‏ ‎ЦРУ ‎она ‎фигурировала ‎как ‎«Операция‏ ‎Аякс»‏ ‎или‏ ‎TPAJAX, ‎в‏ ‎документах ‎британской‏ ‎МИ-6 ‎–‏ ‎как‏ ‎«Операция ‎Ботинок»‏ ‎(«Operation ‎Boot»). ‎Согласно ‎рассекреченным ‎не‏ ‎так ‎давно‏ ‎архивам‏ ‎ЦРУ, ‎цель ‎операции‏ ‎буквально ‎была‏ ‎заявлена ‎как ‎«Кампания ‎по‏ ‎установлению‏ ‎в ‎Иране‏ ‎прозападного ‎правительства».‏ ‎Также ‎во ‎внутренней ‎документации ‎фигурировали‏ ‎следующие‏ ‎цели ‎и‏ ‎задачи:

МИШЕНЬ ‎Премьер-министр‏ ‎Мосаддык ‎и ‎его ‎правительство.

МЕТОДЫ ‎ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ‏ ‎Легальные‏ ‎и‏ ‎квазиправовые ‎методы‏ ‎свержения ‎правительства‏ ‎Мосаддыка ‎и‏ ‎замены‏ ‎его ‎прозападным‏ ‎правительством ‎(…)

ДЕЙСТВИЯ ‎ЦРУ ‎План ‎был‏ ‎реализован ‎в‏ ‎четыре‏ ‎этапа:

  1. [Подвергнуто ‎цензуре] ‎(…)‏ ‎Поощрять ‎шаха‏ ‎к ‎осуществлению ‎его ‎конституционных‏ ‎прав‏ ‎и ‎подписанию‏ ‎указов, ‎позволяющих‏ ‎законно ‎сместить ‎Мосаддыка ‎с ‎поста‏ ‎премьер-министра.
  2. Объединить‏ ‎и ‎скоординировать‏ ‎деятельность ‎тех‏ ‎политических ‎фракций ‎в ‎Иране, ‎которые‏ ‎враждебны‏ ‎Мосаддыку,‏ ‎включая ‎влиятельное‏ ‎духовенство, ‎чтобы‏ ‎заручиться ‎их‏ ‎поддержкой‏ ‎при ‎любых‏ ‎юридических ‎действиях ‎шаха ‎по ‎отстранению‏ ‎Мосаддыка ‎от‏ ‎должности.
  3. [Подвергнуто‏ ‎цензуре] ‎(...) ‎разочаровать‏ ‎иранский ‎народ‏ ‎в ‎мифе ‎о ‎патриотизме‏ ‎Мосаддыка,‏ ‎подчеркнув ‎его‏ ‎сотрудничество ‎с‏ ‎коммунистами ‎и ‎его ‎манипулирование ‎конституционной‏ ‎властью‏ ‎по ‎причинам‏ ‎личной ‎жажды‏ ‎власти.
  4. В ‎то ‎же ‎время ‎против‏ ‎Мосаддыка‏ ‎должна‏ ‎вестись ‎«война‏ ‎нервов». ‎С‏ ‎целью ‎показать‏ ‎ему‏ ‎и ‎общественности,‏ ‎что ‎им ‎не ‎следует ‎рассчитывать‏ ‎на ‎экономическую‏ ‎помощь‏ ‎и ‎что ‎США‏ ‎относятся ‎к‏ ‎политике ‎Мосаддыка ‎с ‎величайшей‏ ‎озабоченностью:

а)‏ ‎Ряд ‎публичных‏ ‎заявлений ‎высокопоставленных‏ ‎американских ‎чиновников, ‎разъясняющих, ‎что ‎у‏ ‎Мосаддыка‏ ‎нет ‎причин‏ ‎ожидать ‎дополнительной‏ ‎помощи ‎от ‎США.

б) ‎Статьи ‎в‏ ‎газетах‏ ‎и‏ ‎журналах ‎США,‏ ‎критикующие ‎его‏ ‎лично ‎и‏ ‎его‏ ‎методы ‎и

c)‏ ‎[Подвергнуто ‎цензуре] ‎(…) ‎Отсутствие ‎американского‏ ‎посла, ‎подчеркивающее‏ ‎впечатление,‏ ‎что ‎США ‎потеряли‏ ‎доверие ‎к‏ ‎Мосаддыку ‎и ‎его ‎правительству‏ ‎(…)

Отстранение‏ ‎Мосаддыка ‎от‏ ‎власти ‎было‏ ‎успешно ‎завершено ‎19 ‎августа ‎1953‏ ‎года‏ ‎(...)».

Спустя ‎ровно‏ ‎60 ‎лет,‏ ‎19 ‎августа ‎2013 ‎года, ‎Архив‏ ‎национальной‏ ‎безопасности‏ ‎Университета ‎Джорджа‏ ‎Вашингтона ‎в‏ ‎Вашингтоне ‎разместил‏ ‎в‏ ‎интернете ‎документы‏ ‎ЦРУ, ‎полученные ‎в ‎то ‎время‏ ‎в ‎соответствии‏ ‎с‏ ‎«Законом ‎о ‎свободе‏ ‎информации», ‎поскольку‏ ‎они ‎больше ‎не ‎находились‏ ‎под‏ ‎грифом ‎«совершенно‏ ‎секретно» ‎и‏ ‎могли ‎быть ‎обнародованы. ‎После ‎того,‏ ‎как‏ ‎документы ‎утекли‏ ‎в ‎сеть,‏ ‎ЦРУ ‎впервые ‎было ‎вынуждено ‎публично‏ ‎признать,‏ ‎что‏ ‎американские ‎спецслужбы‏ ‎играли ‎ведущую‏ ‎роль ‎в‏ ‎том‏ ‎государственном ‎перевороте.

Для‏ ‎Ирана, ‎который ‎в ‎настоящее ‎время‏ ‎ведет ‎вялотекущие‏ ‎переговоры‏ ‎по ‎ядерной ‎сделке‏ ‎с ‎США,‏ ‎это ‎очередное ‎подтверждение ‎того,‏ ‎что‏ ‎к ‎любым‏ ‎договоренностям ‎с‏ ‎американцами ‎нужно ‎относиться ‎с ‎осторожностью.‏ ‎Барак‏ ‎Обама, ‎выступая‏ ‎в ‎2009‏ ‎году ‎в ‎Каире, ‎был ‎вынужден‏ ‎признать:‏ ‎«В‏ ‎разгар ‎Холодной‏ ‎войны ‎Соединенные‏ ‎Штаты ‎сыграли‏ ‎свою‏ ‎роль ‎в‏ ‎свержении ‎демократически ‎избранного ‎иранского ‎правительства».

В‏ ‎Великобритании ‎до‏ ‎сих‏ ‎пор ‎предпочитают ‎не‏ ‎говорить ‎о‏ ‎перевороте ‎1953 ‎года. ‎В‏ ‎1970-е‏ ‎годы ‎высокопоставленные‏ ‎британские ‎чиновники‏ ‎убедили ‎Вашингтон ‎не ‎публиковать ‎документы,‏ ‎которые‏ ‎были ‎бы‏ ‎«чрезвычайно ‎неловкими»‏ ‎для ‎Лондона. ‎Лишь ‎в ‎2009‏ ‎году‏ ‎в‏ ‎ответ ‎на‏ ‎выступление ‎Обамы‏ ‎в ‎Каире‏ ‎министр‏ ‎иностранных ‎дел‏ ‎Великобритании ‎Джек ‎Стро ‎признал, ‎что‏ ‎Великобритания ‎«сильно‏ ‎вмешивалась»‏ ‎в ‎дела ‎Ирана‏ ‎в ‎XX‏ ‎веке. ‎МИД ‎в ‎Лондоне‏ ‎прокомментировал‏ ‎публикации ‎Архива‏ ‎национальной ‎безопасности‏ ‎словами, ‎что ‎нельзя ‎«ни ‎подтвердить,‏ ‎ни‏ ‎опровергнуть» ‎участие‏ ‎в ‎перевороте.

Причина‏ ‎этого ‎элегантного ‎нежелания ‎отвечать ‎на‏ ‎прямые‏ ‎вопросы‏ ‎вполне ‎может‏ ‎заключаться ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎инициатива‏ ‎свержения ‎Мосаддыка‏ ‎исходила ‎из ‎Лондона. ‎У ‎британцев‏ ‎была ‎монополия‏ ‎на‏ ‎нефтяную ‎промышленность ‎Ирана‏ ‎с ‎самого‏ ‎момента ‎ее ‎зарождения ‎в‏ ‎1909‏ ‎году. ‎Англо-персидская‏ ‎нефтяная ‎компания‏ ‎в ‎1935 ‎году ‎стала ‎Англо-иранской‏ ‎нефтяной‏ ‎компанией, ‎AIOC‏ ‎или ‎АИНК,‏ ‎и, ‎наконец, ‎в ‎1953 ‎году‏ ‎превратилась‏ ‎в‏ ‎British ‎Petroleum,‏ ‎BP. ‎К‏ ‎началу ‎Второй‏ ‎мировой‏ ‎войны ‎чистая‏ ‎прибыль ‎с ‎иранских ‎месторождений ‎для‏ ‎Великобритании ‎составила‏ ‎около‏ ‎800 ‎миллионов ‎фунтов‏ ‎стерлингов, ‎в‏ ‎то ‎время ‎как ‎сам‏ ‎Иран‏ ‎получил ‎всего‏ ‎105 ‎миллионов‏ ‎фунтов. ‎Премьер-министр ‎Уинстон ‎Черчилль ‎назвал‏ ‎АИНК‏ ‎«призом ‎из‏ ‎волшебной ‎страны,‏ ‎о ‎котором ‎мы ‎даже ‎не‏ ‎мечтали».‏ ‎В‏ ‎то ‎же‏ ‎время ‎в‏ ‎нефтедобывающем ‎городе‏ ‎Абадан‏ ‎на ‎берегу‏ ‎Персидского ‎залива, ‎де-факто ‎британской ‎колонии,‏ ‎господствовала ‎система‏ ‎апартеида.‏ ‎На ‎местном ‎фонтане‏ ‎с ‎питьевой‏ ‎водой ‎красовалась ‎объявление: ‎«Не‏ ‎для‏ ‎иранцев». ‎Подобные‏ ‎надписи ‎можно‏ ‎было ‎увидеть ‎и ‎на ‎многих‏ ‎заведениях‏ ‎города. ‎Плохие‏ ‎условия ‎труда‏ ‎неоднократно ‎приводили ‎к ‎протестам ‎и‏ ‎забастовкам,‏ ‎которые‏ ‎жестоко ‎подавлялись.‏ ‎Политический ‎окрас‏ ‎эти ‎протесты‏ ‎приобрели‏ ‎в ‎конце‏ ‎1940-х ‎годов, ‎когда ‎группа ‎парламентариев‏ ‎потребовала ‎пересмотра‏ ‎контрактов‏ ‎с ‎Великобританией ‎на‏ ‎разведку ‎нефтяных‏ ‎месторождений. ‎Их ‎представителем ‎был‏ ‎юрист,‏ ‎получивший ‎образование‏ ‎во ‎Франции‏ ‎и ‎Швейцарии, ‎Мохаммед ‎Мосаддык. ‎Он‏ ‎и‏ ‎его ‎товарищи‏ ‎основали ‎партию‏ ‎Национальный ‎фронт, ‎чтобы ‎положить ‎конец‏ ‎британскому‏ ‎правлению‏ ‎и ‎бороться‏ ‎с ‎самодержавием‏ ‎шаха. ‎Среди‏ ‎прочего,‏ ‎они ‎требовали‏ ‎свободы ‎печати, ‎свободных ‎выборов ‎без‏ ‎фальсификаций ‎и‏ ‎перехода‏ ‎к ‎конституционной ‎монархии.

А‏ ‎что ‎там‏ ‎с ‎шахом? ‎Следует ‎начать‏ ‎немного‏ ‎издалека. ‎В‏ ‎1925 ‎году‏ ‎Реза-хан, ‎иранский ‎генерал ‎и ‎бывший‏ ‎командир‏ ‎Персидской ‎казачьей‏ ‎дивизии, ‎первоначально‏ ‎представлявшей ‎собой ‎элитный ‎отряд ‎русских‏ ‎кавалеристов‏ ‎на‏ ‎службе ‎иранского‏ ‎шаха, ‎сверг‏ ‎династию ‎Каджаров,‏ ‎правившую‏ ‎с ‎1796‏ ‎года, ‎и ‎сам ‎короновался ‎как‏ ‎«шах» ‎(государь),‏ ‎основав,‏ ‎таким ‎образом, ‎династию‏ ‎Пехлеви. ‎Любопытно,‏ ‎что ‎слово ‎«пехлеви» ‎-‏ ‎это‏ ‎одно ‎из‏ ‎наименований ‎так‏ ‎называемого ‎среднеперсидского ‎языка, ‎ныне ‎мертвого‏ ‎языка,‏ ‎который ‎некогда‏ ‎был ‎официальным‏ ‎в ‎империи ‎Сасанидов ‎(224-641 ‎годы).‏ ‎В‏ ‎1941‏ ‎году ‎союзники‏ ‎вынудили ‎шаха‏ ‎уйти ‎в‏ ‎отставку‏ ‎из-за ‎его‏ ‎симпатий ‎к ‎нацистской ‎Германии. ‎Его‏ ‎сын ‎Мохаммед‏ ‎Реза‏ ‎унаследовал ‎титул ‎шаха‏ ‎и ‎оставался‏ ‎таковым ‎до ‎Исламской ‎революции‏ ‎1979‏ ‎года. ‎С‏ ‎помощью ‎шаха‏ ‎и ‎его ‎верных ‎последователей, ‎которые‏ ‎буквально‏ ‎наводнили ‎иранский‏ ‎меджлис ‎(парламент)‏ ‎вследствие ‎фальсификации ‎выборов, ‎британцы ‎стремились‏ ‎помешать‏ ‎Национальному‏ ‎фронту ‎набрать‏ ‎политический ‎вес.‏ ‎Тем ‎не‏ ‎менее,‏ ‎НФ ‎стал‏ ‎одной ‎из ‎сильнейших ‎партий ‎на‏ ‎парламентских ‎выборах‏ ‎1950‏ ‎года, ‎и ‎представил‏ ‎АИНК ‎предложение‏ ‎о ‎более ‎справедливом ‎распределении‏ ‎доходов‏ ‎от ‎нефти.‏ ‎Британские ‎нефтяники‏ ‎отказались ‎от ‎переговоров, ‎что ‎привело‏ ‎к‏ ‎протестам ‎и‏ ‎забастовкам ‎по‏ ‎всей ‎стране. ‎Большая ‎часть ‎населения‏ ‎теперь‏ ‎требовала‏ ‎национализации ‎нефтяной‏ ‎промышленности. ‎Национальный‏ ‎фронт, ‎увидев‏ ‎в‏ ‎этом ‎шанс‏ ‎для ‎себя, ‎присоединился ‎к ‎призыву,‏ ‎как ‎и‏ ‎большая‏ ‎часть ‎влиятельного ‎духовенства.

Шаху‏ ‎Пехлеви ‎пришлось‏ ‎в ‎1951 ‎году ‎назначить‏ ‎Мохаммеда‏ ‎Моссадыка ‎премьер-министром,‏ ‎чтобы ‎успокоить‏ ‎волнения. ‎Тем ‎не ‎менее, ‎британское‏ ‎правительство‏ ‎было ‎настроено‏ ‎продолжать ‎эксплуатацию‏ ‎ресурсов ‎Ирана: ‎около ‎90% ‎нефти,‏ ‎продаваемой‏ ‎в‏ ‎Европе ‎в‏ ‎то ‎время,‏ ‎поступали ‎с‏ ‎нефтеперерабатывающего‏ ‎завода ‎в‏ ‎Абадане. ‎Это ‎была ‎курица, ‎несущая‏ ‎золотые ‎яйца,‏ ‎и‏ ‎делиться ‎этими ‎яйцами,‏ ‎а ‎тем‏ ‎более ‎полностью ‎отказываться ‎от‏ ‎них,‏ ‎никто ‎не‏ ‎собирался. ‎В‏ ‎этом ‎время ‎в ‎США ‎администрация‏ ‎президента‏ ‎Трумэна ‎заняла‏ ‎по ‎отношению‏ ‎к ‎иранским ‎событиям ‎выжидательную ‎позицию,‏ ‎просто‏ ‎наблюдая‏ ‎за ‎тем,‏ ‎кто ‎из‏ ‎противников ‎сдохнет‏ ‎раньше‏ ‎– ‎ишак‏ ‎или ‎падишах. ‎Американцы ‎вполне ‎серьезно‏ ‎рассматривали ‎вариант,‏ ‎при‏ ‎котором ‎британцев ‎могут‏ ‎попросить ‎на‏ ‎выход ‎(от ‎Британской ‎империи‏ ‎после‏ ‎двух ‎мировых‏ ‎войн ‎осталось‏ ‎одно ‎название, ‎и ‎она ‎стремительно‏ ‎теряла‏ ‎статус ‎гегемона),‏ ‎после ‎чего‏ ‎шанс ‎занять ‎освободившееся ‎место ‎получат‏ ‎уже‏ ‎нефтяники‏ ‎из ‎Америки.‏ ‎Национализация ‎иранской‏ ‎нефтяной ‎промышленности‏ ‎поначалу‏ ‎не ‎вызвала‏ ‎серьезного ‎раздражения ‎в ‎Вашингтоне. ‎Американский‏ ‎журнал ‎«Тайм»‏ ‎в‏ ‎1951 ‎году ‎даже‏ ‎назвал ‎Мосаддыка‏ ‎«Человеком ‎года» ‎и ‎представил‏ ‎его‏ ‎своим ‎читателям‏ ‎как ‎смелого‏ ‎реформатора.

Но ‎премьер-министр ‎Черчилль ‎и ‎его‏ ‎заместитель,‏ ‎министр ‎иностранных‏ ‎дел ‎и‏ ‎заядлый ‎кокаинщик ‎Энтони ‎Иден, ‎которые‏ ‎заранее‏ ‎планировали‏ ‎свергнуть ‎Мосаддыка,‏ ‎нуждались ‎в‏ ‎поддержке ‎Вашингтона.‏ ‎Но‏ ‎американцы ‎лишь‏ ‎1953 ‎году, ‎с ‎приходом ‎в‏ ‎Белый ‎дом‏ ‎президента‏ ‎Эйзенхауэра, ‎заинтересовались ‎идеей‏ ‎своих ‎английских‏ ‎коллег. ‎Более ‎того, ‎именно‏ ‎США‏ ‎взяли ‎на‏ ‎себя ‎инициативу‏ ‎по ‎перевороту. ‎В ‎то ‎время‏ ‎как‏ ‎демократ ‎Трумэн‏ ‎предупреждал, ‎что‏ ‎насильственное ‎решение ‎иранского ‎конфликта ‎«повлечет‏ ‎за‏ ‎собой‏ ‎катастрофу», ‎республиканцы‏ ‎в ‎окружении‏ ‎Айка, ‎как‏ ‎называли‏ ‎Эйзенхауэра, ‎считали‏ ‎Мосаддыка ‎в ‎первую ‎очередь ‎«коммунистом»,‏ ‎а ‎на‏ ‎его‏ ‎идею ‎национализировать ‎нефть‏ ‎смотрели ‎как‏ ‎на ‎опасный ‎прецедент.

Переворот ‎1953‏ ‎года‏ ‎демонстрирует ‎базовую‏ ‎модель, ‎которую‏ ‎США ‎и ‎их ‎союзники ‎до‏ ‎сих‏ ‎пор ‎используют‏ ‎при ‎попытках‏ ‎смены ‎режима: ‎демонизация ‎противника ‎в‏ ‎преддверии‏ ‎фактической‏ ‎операции. ‎Тот‏ ‎же ‎Иден‏ ‎неоднократно ‎сравнивал‏ ‎Мосаддыка‏ ‎с ‎Гитлером.‏ ‎В ‎одном ‎из ‎документов ‎ЦРУ,‏ ‎опубликованном ‎в‏ ‎2013‏ ‎году, ‎иранский ‎премьер‏ ‎описывается ‎эпитетами,‏ ‎которые ‎впоследствии ‎практически ‎дословно‏ ‎будут‏ ‎использоваться ‎для‏ ‎характеристики ‎Саддама‏ ‎Хусейна, ‎Каддафи ‎или ‎Башара ‎аль-Асада:‏ ‎«непредсказуемый,‏ ‎сумасшедший, ‎хитрый,‏ ‎склонный ‎к‏ ‎провокациям ‎(...) ‎один ‎из ‎самых‏ ‎опасных‏ ‎лидеров,‏ ‎с ‎которыми‏ ‎нам ‎когда-либо‏ ‎приходилось ‎иметь‏ ‎дело».‏ ‎Он ‎настроил‏ ‎иранский ‎народ ‎против ‎британцев, ‎назвав‏ ‎их ‎«злом»:‏ ‎«Он‏ ‎и ‎миллионы ‎его‏ ‎соотечественников ‎считают,‏ ‎что ‎Великобритания ‎веками ‎злоупотребляла‏ ‎их‏ ‎страной ‎в‏ ‎своих ‎интересах».

Ключевой‏ ‎фигурой ‎в ‎американской ‎операции ‎TPAJAX‏ ‎и‏ ‎британской ‎операции‏ ‎Boot ‎был‏ ‎глава ‎Ближневосточного ‎отдела ‎ЦРУ ‎Кермит‏ ‎Рузвельт,‏ ‎внук‏ ‎бывшего ‎президента‏ ‎США ‎Теодора‏ ‎Рузвельта. ‎Именно‏ ‎он‏ ‎спланировал ‎свержение‏ ‎иранского ‎премьера, ‎предварительно ‎озаботившись ‎созданием‏ ‎нужного ‎информационного‏ ‎фона.‏ ‎Десяткам ‎журналистов ‎как‏ ‎в ‎Иране,‏ ‎так ‎и ‎за ‎его‏ ‎пределами‏ ‎заплатили ‎за‏ ‎то, ‎чтобы‏ ‎они ‎представили ‎Мосаддыка ‎агентом ‎Советского‏ ‎Союза.‏ ‎Всего ‎на‏ ‎подкуп ‎различных‏ ‎должностных ‎лиц ‎внутри ‎Ирана ‎было‏ ‎потрачено‏ ‎19‏ ‎миллионов ‎долларов‏ ‎(сегодня ‎это‏ ‎была ‎бы‏ ‎сумма‏ ‎в ‎районе‏ ‎185 ‎миллионов ‎долларов). ‎ЦРУ ‎разделило‏ ‎решающий ‎день‏ ‎19‏ ‎августа ‎1953 ‎года‏ ‎на ‎четыре‏ ‎оперативных ‎этапа:

Фаза ‎I: ‎Большая‏ ‎демонстрация.‏ ‎С ‎6:00‏ ‎до ‎10:30.‏ ‎Четыре ‎«банды ‎хулиганов» ‎численностью ‎в‏ ‎несколько‏ ‎сотен ‎человек,‏ ‎одну ‎из‏ ‎которых ‎возглавляет ‎гангстер ‎по ‎имени‏ ‎Шабан‏ ‎Джафари‏ ‎Бимуч ‎(«Шабан‏ ‎Безмозглый»), ‎идут‏ ‎в ‎базарный‏ ‎район‏ ‎Тегерана ‎и‏ ‎сеют ‎страх ‎и ‎ужас.

Фаза ‎II:‏ ‎в ‎дело‏ ‎вмешиваются‏ ‎вооруженные ‎силы ‎и‏ ‎агенты ‎под‏ ‎прикрытием. ‎с ‎10:00 ‎до‏ ‎15:00.

Были‏ ‎заняты ‎офисы‏ ‎министерств ‎внутренних‏ ‎и ‎иностранных ‎дел, ‎как ‎и‏ ‎другие‏ ‎правительственные ‎здания.‏ ‎Редакции ‎газет,‏ ‎близкие ‎к ‎Мосаддыку, ‎подверглись ‎нападениям‏ ‎и‏ ‎поджогам,‏ ‎а ‎различные‏ ‎партийные ‎штабы,‏ ‎мэрия, ‎телеграф,‏ ‎а‏ ‎также ‎штабы‏ ‎полиции ‎и ‎военной ‎полиции ‎были‏ ‎оккупированы.

Фаза ‎III:‏ ‎Танки‏ ‎блокируют ‎центр ‎города.‏ ‎с ‎5:00‏ ‎до ‎14:30.

Этап ‎IV: ‎Цели‏ ‎достигнуты.‏ ‎С ‎14:00‏ ‎до ‎19:00.‏ ‎С ‎14:00 ‎до ‎16:00: ‎Радио‏ ‎Тегеран‏ ‎захвачено. ‎С‏ ‎16:00 ‎до‏ ‎17:00: ‎Захеди ‎(новый ‎премьер-министр ‎и‏ ‎доверенное‏ ‎лицо‏ ‎шаха) ‎произносит‏ ‎речь ‎перед‏ ‎нацией, ‎которую‏ ‎транслирует‏ ‎тегеранское ‎радио.‏ ‎С ‎14:00 ‎до ‎19:00: ‎Дом‏ ‎Мосаддыка ‎окружен.‏ ‎19:00:‏ ‎Мосаддыку ‎«удалось ‎сбежать».

Последняя‏ ‎запись ‎означала,‏ ‎что ‎Мосаддыку ‎дали ‎возможность‏ ‎«сбежать»‏ ‎только ‎для‏ ‎того, ‎чтобы‏ ‎его ‎изобразили ‎трусом. ‎Позже ‎в‏ ‎ходе‏ ‎показательного ‎процесса‏ ‎он ‎был‏ ‎приговорен ‎к ‎трем ‎годам ‎лишения‏ ‎свободы‏ ‎и‏ ‎помещен ‎под‏ ‎домашний ‎арест‏ ‎до ‎конца‏ ‎своей‏ ‎жизни. ‎Он‏ ‎скончался ‎в ‎1967 ‎году. ‎Что‏ ‎примечательно, ‎Мосаддык,‏ ‎павший‏ ‎жертвой ‎этой ‎«борьбы‏ ‎за ‎демократию»,‏ ‎никаким ‎советским ‎агентом, ‎конечно,‏ ‎не‏ ‎был. ‎А‏ ‎был ‎он‏ ‎как ‎раз ‎ярым ‎сторонником ‎этой‏ ‎самой‏ ‎демократии, ‎поклонником‏ ‎Махатмы ‎Ганди,‏ ‎Авраама ‎Линкольна ‎и ‎в ‎целом‏ ‎США.‏ ‎Говоря‏ ‎современным ‎языком,‏ ‎он ‎«разделял‏ ‎западные ‎ценности».‏ ‎Что,‏ ‎впрочем, ‎мало‏ ‎ему ‎помогло. ‎За ‎три ‎дня‏ ‎до ‎своего‏ ‎падения,‏ ‎16 ‎августа ‎1953‏ ‎года, ‎его‏ ‎сторонники ‎предотвратили ‎первую ‎попытку‏ ‎государственного‏ ‎переворота. ‎Мосаддык‏ ‎немедленно ‎обвинил‏ ‎в ‎этом ‎британское ‎правительство, ‎которое‏ ‎он‏ ‎искренне ‎ненавидел.‏ ‎Но ‎он‏ ‎не ‎хотел ‎верить, ‎что ‎в‏ ‎этом‏ ‎могут‏ ‎быть ‎замешаны‏ ‎и ‎американцы.‏ ‎Его ‎наивность‏ ‎была‏ ‎так ‎велика,‏ ‎что ‎он ‎обратился ‎за ‎поддержкой‏ ‎к ‎американскому‏ ‎послу.‏ ‎Тот ‎посоветовал ‎ему‏ ‎обеспечить ‎мир‏ ‎и ‎порядок, ‎что ‎он‏ ‎и‏ ‎сделал, ‎объявив‏ ‎вне ‎закона‏ ‎акции ‎протеста, ‎организованные ‎крайне-левой ‎партией‏ ‎«Туде»‏ ‎после ‎неудавшейся‏ ‎попытки ‎переворота,‏ ‎и ‎приказав ‎полиции ‎разогнать ‎их.

После‏ ‎переворота‏ ‎шах‏ ‎вернулся ‎из‏ ‎своего ‎непродолжительного‏ ‎изгнания, ‎Национальный‏ ‎фронт‏ ‎и ‎партия‏ ‎«Туде» ‎были ‎запрещены, ‎два ‎министра‏ ‎были ‎казнены,‏ ‎как‏ ‎и ‎многие ‎коммунисты.‏ ‎«Я ‎обязан‏ ‎своим ‎троном ‎Аллаху, ‎моему‏ ‎народу,‏ ‎моей ‎армии‏ ‎— ‎и‏ ‎вам», ‎— ‎сказал ‎шах ‎Кермиту‏ ‎Рузвельту,‏ ‎главному ‎архитектору‏ ‎переворота. ‎В‏ ‎последующие ‎26 ‎лет, ‎вплоть ‎до‏ ‎Исламской‏ ‎революции,‏ ‎Вашингтон ‎ощущал‏ ‎благодарность ‎шаха‏ ‎гораздо ‎сильнее,‏ ‎чем‏ ‎иранский ‎народ.‏ ‎Иран ‎превратился ‎в ‎американскую ‎военную‏ ‎базу ‎на‏ ‎южной‏ ‎границе ‎Советского ‎Союза‏ ‎и ‎стал‏ ‎самым ‎важным ‎союзником ‎Израиля‏ ‎в‏ ‎регионе. ‎Тегеран‏ ‎стал ‎полицейским‏ ‎Вашингтона: ‎шахский ‎режим ‎должен ‎был‏ ‎помочь‏ ‎обуздать ‎националистические‏ ‎и ‎левые‏ ‎движения ‎во ‎всем ‎исламском ‎мире.‏ ‎Был‏ ‎сформирован‏ ‎международный ‎нефтяной‏ ‎синдикат ‎в‏ ‎интересах ‎американских‏ ‎геологоразведочных‏ ‎компаний, ‎которым,‏ ‎как ‎и ‎ВР, ‎принадлежало ‎40%‏ ‎акций. ‎Шах‏ ‎сделал‏ ‎ставку ‎на ‎модернизацию‏ ‎страны ‎сверху‏ ‎вниз, ‎хотя ‎бенефициарами ‎были‏ ‎в‏ ‎основном ‎представители‏ ‎высшего ‎класса‏ ‎и ‎иностранные ‎компании. ‎Главной ‎опорой‏ ‎шахского‏ ‎трона ‎была‏ ‎его ‎секретная‏ ‎служба ‎САВАК, ‎которую ‎в ‎основном‏ ‎обучали‏ ‎американские‏ ‎и ‎израильские‏ ‎агенты. ‎Базар,‏ ‎традиционная ‎опора‏ ‎иранской‏ ‎экономики, ‎как‏ ‎и ‎духовенство ‎в ‎1970-х ‎годах‏ ‎стали ‎оплотом‏ ‎оппозиции‏ ‎под ‎руководством ‎харизматичного‏ ‎аятоллы ‎Хомейни,‏ ‎который ‎сначала ‎возглавлял ‎и‏ ‎направлял‏ ‎сопротивление, ‎находясь‏ ‎в ‎изгнании‏ ‎в ‎Ираке, ‎а ‎затем ‎–‏ ‎из‏ ‎Париж, ‎где‏ ‎он ‎находился‏ ‎вплоть ‎до ‎революции ‎1979 ‎года.

Мало‏ ‎кто‏ ‎из‏ ‎историков ‎сомневается‏ ‎в ‎том,‏ ‎что ‎Исламская‏ ‎революция‏ ‎и ‎приход‏ ‎Хомейни ‎к ‎власти ‎были ‎запоздалым‏ ‎ответом ‎на‏ ‎переворот‏ ‎1953 ‎года. ‎Сосредоточенность‏ ‎шаха ‎на‏ ‎крупных ‎проектах, ‎в ‎том‏ ‎числе,‏ ‎начиная ‎с‏ ‎1957 ‎года,‏ ‎на ‎ядерной ‎политике, ‎не ‎изменило‏ ‎того‏ ‎факта, ‎что‏ ‎подавляющее ‎большинство‏ ‎населения ‎продолжало ‎жить ‎в ‎нищете,‏ ‎особенно‏ ‎в‏ ‎сельской ‎местности‏ ‎и ‎в‏ ‎растущих ‎трущобах‏ ‎больших‏ ‎городов. ‎Это‏ ‎одна ‎из ‎причин, ‎почему ‎ему‏ ‎не ‎удалось‏ ‎увеличить‏ ‎свою ‎популярность. ‎Высший‏ ‎класс ‎и‏ ‎секретная ‎служба ‎оказались ‎слишком‏ ‎тонкой‏ ‎прослойкой ‎для‏ ‎прочного ‎фундамента‏ ‎власти.

Без ‎путча ‎1953 ‎года ‎не‏ ‎было‏ ‎бы ‎Исламской‏ ‎Революции ‎1979‏ ‎года ‎— ‎это ‎до ‎сих‏ ‎пор‏ ‎трудно‏ ‎понять ‎американским‏ ‎политикам. ‎В‏ ‎ходе ‎той‏ ‎же‏ ‎каирской ‎речи‏ ‎в ‎2009 ‎году ‎Обама ‎сказал,‏ ‎что ‎после‏ ‎Исламской‏ ‎революции ‎Иран ‎неоднократно‏ ‎захватывал ‎заложников‏ ‎и ‎совершал ‎враждебные ‎действия‏ ‎по‏ ‎отношению ‎к‏ ‎американским ‎чиновникам‏ ‎и ‎военным. ‎Вскоре ‎после ‎вступления‏ ‎в‏ ‎должность ‎в‏ ‎1953 ‎году,‏ ‎за ‎шесть ‎месяцев ‎до ‎переворота‏ ‎в‏ ‎Иране,‏ ‎президент ‎Эйзенхауэр‏ ‎обратился ‎к‏ ‎Совету ‎национальной‏ ‎безопасности‏ ‎с ‎вопросом,‏ ‎почему ‎большинство ‎людей ‎за ‎пределами‏ ‎западного ‎полушария‏ ‎отвергают‏ ‎политику ‎США. ‎ЦРУ‏ ‎могло ‎бы‏ ‎помочь ‎ему ‎с ‎ответом‏ ‎–‏ ‎в ‎их‏ ‎профессиональном ‎лексиконе‏ ‎есть ‎понятие ‎«blowback» ‎(«ответный ‎удар»,‏ ‎«откат»)‏ ‎– ‎это‏ ‎ситуация, ‎при‏ ‎которой ‎секретные ‎операции ‎в ‎других‏ ‎странах‏ ‎могут‏ ‎иметь ‎неприятные‏ ‎последствия ‎для‏ ‎их ‎инициаторов.‏ ‎Все,‏ ‎что ‎случилось‏ ‎с ‎Ираном ‎начиная ‎с ‎1979‏ ‎года ‎–‏ ‎это‏ ‎один ‎большой ‎BLOWBACK.

Со‏ ‎времен ‎Хомейни‏ ‎Иран ‎утвердился ‎в ‎массовом‏ ‎сознании‏ ‎в ‎качестве‏ ‎врага ‎Запада.‏ ‎После ‎Хомейни ‎США, ‎а ‎вместе‏ ‎с‏ ‎ними ‎и‏ ‎европейцы, ‎Израиль‏ ‎и ‎страны ‎Персидского ‎залива, ‎с‏ ‎разной‏ ‎интенсивностью‏ ‎и ‎в‏ ‎разных ‎сочетаниях,‏ ‎открыто ‎и‏ ‎тайно,‏ ‎преследовали ‎цель‏ ‎ослабления ‎Ирана ‎как ‎региональной ‎силы,‏ ‎а ‎также‏ ‎смены‏ ‎тамошнего ‎режима, ‎если‏ ‎это ‎возможно.‏ ‎Безусловно, ‎последовавшие ‎за ‎провозглашением‏ ‎Исламской‏ ‎Республики ‎массовые‏ ‎репрессии ‎в‏ ‎адрес ‎противников ‎нового ‎режима ‎(вплоть‏ ‎до‏ ‎физического ‎устранения),‏ ‎а ‎также‏ ‎внутренние ‎ограничения, ‎включая ‎правила ‎в‏ ‎отношении‏ ‎одежды‏ ‎для ‎женщин,‏ ‎и ‎внешняя‏ ‎политика, ‎зачастую‏ ‎воспринимавшаяся‏ ‎как ‎агрессивная‏ ‎не ‎только ‎Западом, ‎но ‎и‏ ‎соседними ‎странами,‏ ‎не‏ ‎пошли ‎на ‎пользу‏ ‎международному ‎реноме‏ ‎Ирана ‎при ‎аятоллах. ‎Но‏ ‎именно‏ ‎революция ‎1979‏ ‎года ‎стала‏ ‎настоящим ‎прорывом ‎для ‎«политического ‎ислама»‏ ‎по‏ ‎всему ‎Ближнему‏ ‎Востоку ‎и‏ ‎усилила ‎позиции ‎религиозных ‎фундаменталистов. ‎Именно‏ ‎в‏ ‎1979‏ ‎году, ‎во‏ ‎многом ‎на‏ ‎волне ‎успеха‏ ‎революции‏ ‎Хомейни, ‎один‏ ‎молодой ‎студент ‎решил ‎в ‎корне‏ ‎изменить ‎свою‏ ‎жизнь.‏ ‎Этот ‎«мальчик-мажор», ‎любитель‏ ‎лошадей ‎и‏ ‎футбола, ‎болевший ‎за ‎лондонский‏ ‎«Арсенал»,‏ ‎в ‎22‏ ‎года ‎бросил‏ ‎университет ‎и ‎прежнюю ‎жизнь, ‎и‏ ‎уехал‏ ‎в ‎Пакистан,‏ ‎чтобы ‎стать‏ ‎джихадистом. ‎Звали ‎его ‎Усамой ‎бен‏ ‎Ладеном.

Читать: 9+ мин
logo Историк Александр Свистунов

История коррупции: Средние века

Среди ‎историков‏ ‎принято ‎считать, ‎что ‎одной ‎из‏ ‎причин, ‎по‏ ‎которым‏ ‎Западная ‎Римская ‎империя‏ ‎пала ‎под‏ ‎ударами ‎орд ‎варваров, ‎первоначально‏ ‎обосновавшихся‏ ‎в ‎бассейнах‏ ‎рек ‎Рейн‏ ‎и ‎Дунай, ‎была ‎коррупция ‎«правящего‏ ‎класса»‏ ‎как ‎в‏ ‎самом ‎Риме,‏ ‎так ‎и ‎в ‎провинциях. ‎При‏ ‎Валентиниане‏ ‎I‏ ‎(правил ‎в‏ ‎364 ‎–‏ ‎375 ‎годах),‏ ‎известном‏ ‎военачальнике, ‎которого‏ ‎провозгласила ‎императором ‎армия, ‎вопрос ‎коррупции‏ ‎встал ‎особенно‏ ‎остро:‏ ‎чиновники ‎были ‎безжалостны‏ ‎к ‎своим‏ ‎подданным, ‎но ‎любили ‎окружать‏ ‎себя‏ ‎комфортом ‎и‏ ‎богатством, ‎и,‏ ‎само ‎собой, ‎не ‎упускали ‎случая‏ ‎нагреть‏ ‎руки ‎на‏ ‎сборе ‎налогов.‏ ‎Валентиниан ‎I ‎пытался ‎решить ‎проблему,‏ ‎укрепив‏ ‎административный‏ ‎аппарат, ‎но‏ ‎реорганизация ‎сбора‏ ‎налогов, ‎направленная‏ ‎на‏ ‎ограничение ‎эксплуатации‏ ‎подданных, ‎в ‎целом ‎вышла ‎из-под‏ ‎контроля, ‎а‏ ‎чиновники,‏ ‎которым ‎поручили ‎расследовать‏ ‎многочисленные ‎случаи‏ ‎злоупотреблений, ‎сами ‎оказались ‎подверженными‏ ‎коррупции.‏ ‎Затем ‎Валентиниан‏ ‎I ‎передал‏ ‎дело ‎в ‎руки ‎людей, ‎которым‏ ‎он‏ ‎доверял, ‎таких‏ ‎как ‎полководец‏ ‎Феодосий, ‎которого ‎он ‎послал ‎в‏ ‎Ливию,‏ ‎Триполи,‏ ‎Лептис ‎и‏ ‎Карфаген, ‎чтобы‏ ‎положить ‎конец‏ ‎коррупции.‏ ‎Феодосий ‎был‏ ‎скор ‎на ‎расправу ‎с ‎преступниками:‏ ‎коррумпированные ‎чиновники‏ ‎попадали‏ ‎на ‎виселицу ‎или‏ ‎приговаривались ‎к‏ ‎отрезанию ‎языка, ‎но ‎в‏ ‎конце‏ ‎концов ‎сам‏ ‎Феодосий ‎был‏ ‎обвинен ‎в ‎коррупции ‎и ‎приговорен‏ ‎к‏ ‎смертной ‎казни‏ ‎сыном ‎Валентиниана‏ ‎I. ‎Кризис ‎Западной ‎Римской ‎империи‏ ‎уже‏ ‎был‏ ‎очевиден, ‎в‏ ‎то ‎время‏ ‎как ‎восточные‏ ‎территории‏ ‎приобретали ‎все‏ ‎большую ‎самобытность ‎и ‎значение, ‎в‏ ‎том ‎числе‏ ‎благодаря‏ ‎своему ‎стратегическому ‎положению‏ ‎и ‎солидному‏ ‎центральному ‎аппарату ‎во ‎главе‏ ‎с‏ ‎императором ‎Константинополя.

По‏ ‎мнению ‎некоторых‏ ‎историков, ‎по ‎мере ‎распространения ‎христианства‏ ‎коррупция,‏ ‎столь ‎свойственная‏ ‎государствам ‎Античности,‏ ‎начала ‎сходить ‎на ‎нет. ‎Однако,‏ ‎в‏ ‎действительности,‏ ‎культура ‎обмена‏ ‎услугами ‎и‏ ‎правами, ‎лежащая‏ ‎в‏ ‎основе ‎многих‏ ‎коррупционных ‎схем, ‎вполне ‎себе ‎неплохо‏ ‎существовала ‎и‏ ‎в‏ ‎Средние ‎века. ‎Уже‏ ‎в ‎IV‏ ‎веке, ‎особенно ‎в ‎некоторых‏ ‎областях‏ ‎Востока, ‎установился‏ ‎обычай, ‎согласно‏ ‎которому ‎епископы ‎получали ‎денежные ‎суммы‏ ‎от‏ ‎людей, ‎вступавших‏ ‎в ‎новые‏ ‎церковные ‎должности ‎в ‎их ‎епархиях.‏ ‎Это‏ ‎была‏ ‎форма ‎передачи‏ ‎божественной ‎благодати,‏ ‎явление, ‎по‏ ‎своей‏ ‎сути ‎схожее‏ ‎с ‎практикой ‎продажи ‎индульгенций ‎(сертификатов‏ ‎о ‎прощении‏ ‎грехов),‏ ‎получившее ‎название ‎«симония».‏ ‎Данный ‎термин‏ ‎отсылает ‎нас ‎к ‎библейскому‏ ‎эпизоду,‏ ‎когда ‎Симон,‏ ‎волхв ‎из‏ ‎Самарии, ‎повстречал ‎апостолов ‎Петра ‎и‏ ‎Павла,‏ ‎прибывших ‎в‏ ‎Иерусалим, ‎чтобы‏ ‎крестить ‎новообращенных, ‎и ‎попытался ‎купить‏ ‎у‏ ‎них‏ ‎за ‎деньги‏ ‎божью ‎благодать.‏ ‎Четвертый ‎Вселенский‏ ‎Халкидонский‏ ‎Собор ‎в‏ ‎451 ‎году ‎прямо ‎осудил ‎продажу‏ ‎церковных ‎должностей,‏ ‎а‏ ‎в ‎790 ‎году‏ ‎уже ‎Карл‏ ‎Великий ‎также ‎осудил ‎всех,‏ ‎кто‏ ‎принимал ‎дары‏ ‎и ‎подношения,‏ ‎запятнав ‎себя ‎«ересью ‎Симона ‎Волхва».‏ ‎Однако‏ ‎после ‎тысячи‏ ‎лет ‎существования‏ ‎христианства ‎эта ‎ересь ‎стала ‎правилом,‏ ‎церковный‏ ‎сан‏ ‎повсеместно ‎использовался‏ ‎для ‎личной‏ ‎выгоды, ‎что‏ ‎во‏ ‎многом ‎заложило‏ ‎основу ‎для ‎Реформации. ‎Во ‎времена‏ ‎Священной ‎Римской‏ ‎империи‏ ‎большое ‎значение ‎также‏ ‎приобрела ‎фигура‏ ‎князя-епископа, ‎и ‎это ‎положение‏ ‎часто‏ ‎можно ‎было‏ ‎получить ‎за‏ ‎плату.

Рим, ‎и ‎в ‎особенности ‎Ватикан,‏ ‎также‏ ‎время ‎от‏ ‎времени ‎становились‏ ‎эпицентром ‎скандалов. ‎Так, ‎например, ‎жившая‏ ‎в‏ ‎X‏ ‎веке ‎патрицианка‏ ‎Феодора ‎Римская‏ ‎(не ‎путать‏ ‎с‏ ‎ранее ‎жившей‏ ‎святой, ‎носившей ‎то ‎же ‎имя),‏ ‎жена ‎фактического‏ ‎хозяина‏ ‎Рима ‎графа ‎Феофилакта‏ ‎I, ‎печально‏ ‎прославилась ‎тем, ‎что ‎использовала‏ ‎свою‏ ‎привлекательность, ‎чтобы‏ ‎развратить ‎папский‏ ‎двор, ‎и ‎фактически ‎заставила ‎двух‏ ‎пап‏ ‎– ‎Сергия‏ ‎III ‎и‏ ‎Иоанна ‎X ‎– ‎плясать ‎под‏ ‎свою‏ ‎дудку.‏ ‎Ее ‎дочь‏ ‎по ‎имени‏ ‎Марозия ‎переняла‏ ‎не‏ ‎только ‎красоту‏ ‎матери, ‎но ‎и ‎ее ‎привычки.‏ ‎Не ‎случайно‏ ‎эпоху‏ ‎этих ‎двух ‎любвеобильных‏ ‎голубушек ‎в‏ ‎Риме ‎назвали ‎«порнократией» ‎(«правлением‏ ‎куртизанок»).

Стихийные‏ ‎недовольства ‎церковными‏ ‎злоупотреблениями ‎начали‏ ‎проявляться ‎еще ‎в ‎XII-XIII ‎веках.‏ ‎В‏ ‎качестве ‎одного‏ ‎из ‎самых‏ ‎знаковых ‎примеров ‎можно ‎назвать ‎труды‏ ‎и‏ ‎воззрения‏ ‎итальянского ‎богослова‏ ‎XII ‎века‏ ‎Иоахима ‎Флорского,‏ ‎чьих‏ ‎последователей ‎принято‏ ‎называть ‎«иоахимитами». ‎Иоахим ‎считал, ‎что‏ ‎современный ‎ему‏ ‎Рим‏ ‎– ‎это ‎новый‏ ‎Вавилон, ‎где‏ ‎все ‎давно ‎прогнило, ‎а‏ ‎в‏ ‎особенности ‎–‏ ‎папский ‎престол,‏ ‎и ‎когда ‎Антихрист ‎явится ‎в‏ ‎наш‏ ‎мир, ‎он‏ ‎сделает ‎это‏ ‎в ‎облике ‎папы. ‎Впоследствии ‎многие‏ ‎из‏ ‎идей‏ ‎Иоахима ‎Флорского‏ ‎были ‎осуждены‏ ‎католической ‎церковью.‏ ‎В‏ ‎качестве ‎другого‏ ‎примера ‎можно ‎назвать ‎сложенный ‎примерно‏ ‎тогда ‎же‏ ‎в‏ ‎Южной ‎Германии ‎сборник‏ ‎Carmina ‎burana‏ ‎из ‎трехсот ‎с ‎лишним‏ ‎стихов‏ ‎авторства ‎бродячих‏ ‎поэтов ‎(вагантов‏ ‎или ‎голиардов), ‎воспевавших ‎азартные ‎игры,‏ ‎вино‏ ‎и ‎любовь,‏ ‎и ‎порицавших‏ ‎церковную ‎коррупцию.

Бонифаций ‎VIII, ‎изобретатель ‎юбилея,‏ ‎был‏ ‎одним‏ ‎из ‎пап,‏ ‎которые ‎с‏ ‎большей ‎энергией‏ ‎и‏ ‎убежденностью ‎пытались‏ ‎навязать ‎церкви ‎светскую ‎власть ‎и‏ ‎считали ‎дела‏ ‎Ватикана‏ ‎практически ‎семейными, ‎за‏ ‎что ‎самого‏ ‎Бонифация ‎Данте ‎впоследствии ‎заставил‏ ‎гореть‏ ‎в ‎адском‏ ‎пламени ‎на‏ ‎страницах ‎своей ‎«Божественной ‎комедии». ‎Мишель‏ ‎Монтень‏ ‎утверждал, ‎что‏ ‎Бонифаций ‎«вступая‏ ‎на ‎папский ‎престол, ‎вел ‎себя‏ ‎лисой,‏ ‎став‏ ‎папой, ‎выказал‏ ‎себя ‎львом,‏ ‎а ‎умер‏ ‎как‏ ‎собака».

Первые ‎семь‏ ‎кругов ‎ада, ‎описанных ‎Данте ‎в‏ ‎«Божественной ‎комедии»,‏ ‎соответствуют‏ ‎семи ‎смертным ‎грехам‏ ‎христианской ‎морали‏ ‎(гордыня, ‎жадность, ‎похоть, ‎гнев,‏ ‎чревоугодие,‏ ‎зависть ‎и‏ ‎лень), ‎к‏ ‎которым ‎добавляются ‎«малые» ‎грехи, ‎такие‏ ‎как‏ ‎трусость, ‎обман,‏ ‎идолопоклонство, ‎непостоянство,‏ ‎неверность, ‎несправедливость ‎и ‎так ‎далее.‏ ‎При‏ ‎сошествии‏ ‎в ‎ад‏ ‎в ‎сопровождении‏ ‎Вергилия ‎персонаж‏ ‎Данте‏ ‎достигает ‎восьмого‏ ‎круга, ‎где ‎подвергаются ‎наказаниям ‎обманщики‏ ‎и ‎мошенники.‏ ‎Для‏ ‎Данте ‎обман ‎—‏ ‎типичный ‎порок‏ ‎человека, ‎это ‎грех, ‎который‏ ‎самым‏ ‎бессовестным ‎образом‏ ‎противостоит ‎всеобщей‏ ‎справедливости ‎и ‎любви ‎к ‎Богу.‏ ‎Так,‏ ‎например, ‎в‏ ‎песне ‎XXI,‏ ‎стихе ‎40, ‎Данте ‎говорит: ‎«Я‏ ‎к‏ ‎ним‏ ‎еще ‎разочек‏ ‎загляну. ‎Там‏ ‎лишь ‎Бонтуро‏ ‎не‏ ‎живет ‎на‏ ‎взятки, ‎Там ‎"нет" ‎на ‎"да"‏ ‎меняют ‎за‏ ‎казну».‏ ‎Эта ‎строка ‎–‏ ‎пример ‎авторской‏ ‎иронии, ‎поскольку ‎упомянутый ‎Бонтуро‏ ‎–‏ ‎это ‎ни‏ ‎кто ‎иной,‏ ‎как ‎Бонтуро ‎Дати, ‎правивший ‎городом‏ ‎Луккой‏ ‎в ‎начале‏ ‎XIV ‎века.‏ ‎Бонтуро ‎заручился ‎народной ‎поддержкой, ‎поклявшись,‏ ‎что‏ ‎покончит‏ ‎с ‎коррупцией‏ ‎в ‎городе,‏ ‎однако, ‎по‏ ‎иронии‏ ‎судьбы, ‎сам‏ ‎в ‎итоге ‎прославился ‎своей ‎продажностью.‏ ‎Досталось ‎от‏ ‎Данте‏ ‎и ‎приспешникам ‎Самона‏ ‎Волхва ‎–‏ ‎в ‎песне ‎XIX ‎он‏ ‎попрекает‏ ‎симонитов ‎тем,‏ ‎что ‎они‏ ‎«святыню ‎божию… ‎растлили ‎ради ‎злата‏ ‎и‏ ‎сребра».

Впрочем, ‎и‏ ‎сам ‎Данте‏ ‎Алигьери, ‎судя ‎по ‎всему, ‎был‏ ‎не‏ ‎без‏ ‎греха ‎–‏ ‎во ‎времена,‏ ‎когда ‎он‏ ‎еще‏ ‎жил ‎в‏ ‎родной ‎Флоренции ‎и ‎занимал ‎там‏ ‎видный ‎пост,‏ ‎он‏ ‎оказался ‎замешанным ‎в‏ ‎одной ‎некрасивой‏ ‎истории. ‎Летом ‎1300 ‎года‏ ‎Флоренция,‏ ‎чьей ‎независимости‏ ‎угрожал ‎тот‏ ‎самый ‎Бонифаций ‎VIII, ‎заочно ‎осудила‏ ‎трех‏ ‎папских ‎банкиров.‏ ‎И, ‎несмотря‏ ‎на ‎разочарование ‎понтифика, ‎шесть ‎флорентийских‏ ‎приоров‏ ‎(высшие‏ ‎магистраты ‎города,‏ ‎в ‎число‏ ‎которых ‎входил‏ ‎и‏ ‎Данте, ‎принадлежавший‏ ‎к ‎умеренной ‎фракции ‎гвельфов) ‎были‏ ‎единодушны ‎в‏ ‎своих‏ ‎суждениях ‎о ‎друзьях‏ ‎Бонифация. ‎Когда‏ ‎в ‎следующем ‎году ‎понтифик‏ ‎захватил‏ ‎город ‎благодаря‏ ‎своему ‎союзу‏ ‎с ‎Карлом ‎Валуа, ‎Данте ‎вместе‏ ‎со‏ ‎своими ‎коллегами‏ ‎по ‎правительству‏ ‎был ‎признан ‎виновным ‎в ‎получении‏ ‎крупных‏ ‎взяток‏ ‎в ‎обмен‏ ‎на ‎продажу‏ ‎государственных ‎должностей,‏ ‎а‏ ‎также ‎в‏ ‎растрате ‎средств ‎из ‎флорентийской ‎казны.‏ ‎Данте ‎был‏ ‎изгнан‏ ‎из ‎родного ‎города‏ ‎навсегда.

Упадок ‎папского‏ ‎двора ‎был ‎заметен ‎во‏ ‎времена‏ ‎Александра ‎VI‏ ‎(Родриго ‎Борджа).‏ ‎Церемониймейстер ‎Георг ‎Буркхардт ‎вспоминал ‎в‏ ‎своем‏ ‎дневнике, ‎что‏ ‎в ‎1501‏ ‎году ‎в ‎апостольском ‎дворце ‎обедали‏ ‎пятьдесят‏ ‎куртизанок,‏ ‎которые ‎после‏ ‎обеда ‎обнаженными‏ ‎танцевали ‎перед‏ ‎папой.‏ ‎На ‎момент‏ ‎избрания ‎кардинала ‎Родриго ‎Борджа ‎папой‏ ‎(11 ‎августа‏ ‎1492‏ ‎года), ‎у ‎него‏ ‎было ‎семеро‏ ‎детей ‎(четверо ‎– ‎от‏ ‎«официальной»‏ ‎фаворитки, ‎и‏ ‎трое ‎–‏ ‎от ‎других ‎женщин). ‎И ‎именно‏ ‎при‏ ‎нем ‎продажа‏ ‎индульгенций ‎и‏ ‎льгот ‎получила ‎такое ‎большое ‎развитие,‏ ‎что‏ ‎вызвала‏ ‎скандал ‎в‏ ‎обществе, ‎которое,‏ ‎казалось, ‎было‏ ‎готово‏ ‎проглотить ‎любую‏ ‎гнусность. ‎Инициативы ‎некоторых ‎понтификов ‎по‏ ‎прекращению ‎безудержной‏ ‎коррупции‏ ‎(конкретные ‎санкции, ‎учреждение‏ ‎религиозных ‎орденов,‏ ‎возрождение ‎богословских ‎учений) ‎были‏ ‎недостаточны:‏ ‎поэтому ‎протестантская‏ ‎Реформация ‎и‏ ‎ее ‎успех ‎стали ‎естественным ‎ответом‏ ‎на‏ ‎упадок ‎церкви.

Однако‏ ‎Реформация, ‎столь‏ ‎яростно ‎осуждавшая ‎церковную ‎коррупцию, ‎привела‏ ‎к‏ ‎разрыву‏ ‎общества ‎с‏ ‎господствующей ‎католической‏ ‎культурой ‎и‏ ‎к‏ ‎рождению ‎протестантской‏ ‎этики, ‎для ‎которой ‎характерно ‎мирское‏ ‎стремление ‎к‏ ‎наживе.‏ ‎Именно ‎Реформация ‎проложила‏ ‎дорогу ‎зарождающемуся‏ ‎капитализму ‎и, ‎в ‎известном‏ ‎смысле,‏ ‎поспособствовала ‎появлению‏ ‎городской ‎буржуазии.‏ ‎Франческо ‎Петрарка ‎в ‎одном ‎из‏ ‎своих‏ ‎писем ‎писал:‏ ‎«Для ‎нас,‏ ‎добрый ‎друг, ‎все ‎сделано ‎из‏ ‎золота,‏ ‎и‏ ‎рога, ‎и‏ ‎щиты, ‎и‏ ‎цепи, ‎и‏ ‎венцы‏ ‎[...] ‎Золото‏ ‎делает ‎из ‎свободных ‎- ‎рабов,‏ ‎а ‎из‏ ‎рабов‏ ‎– ‎свободных, ‎оно‏ ‎освобождает ‎королей‏ ‎[...]. ‎Благодаря ‎ему ‎мужчины‏ ‎получают‏ ‎репутацию ‎смелых,‏ ‎мудрых ‎и‏ ‎красивых».

Если ‎Марко ‎Поло ‎был ‎воплощением‏ ‎предпринимательского‏ ‎и ‎делового‏ ‎духа ‎XIV‏ ‎века, ‎то ‎надо ‎сказать, ‎что‏ ‎в‏ ‎1238‏ ‎году ‎в‏ ‎Лондоне ‎уже‏ ‎существовала ‎Ломбард-стрит,‏ ‎и‏ ‎на ‎ней‏ ‎действовало ‎четырнадцать ‎итальянских ‎банков, ‎а‏ ‎несколькими ‎годами‏ ‎позже‏ ‎в ‎Париже ‎было‏ ‎более ‎двадцати‏ ‎итальянских ‎банков. ‎Торговцы ‎и‏ ‎финансисты‏ ‎становились ‎силой,‏ ‎с ‎которой‏ ‎приходилось ‎считаться ‎даже ‎королям. ‎Семейство‏ ‎Риккарди‏ ‎из ‎Лукки‏ ‎профинансировало ‎завоевательный‏ ‎поход ‎английского ‎короля ‎Эдуарда ‎I‏ ‎на‏ ‎Уэльс;‏ ‎Фрескобальди ‎из‏ ‎Флоренции ‎давали‏ ‎деньги ‎его‏ ‎сыну‏ ‎Эдуарду ‎II‏ ‎для ‎войны ‎против ‎Шотландии; ‎Барди‏ ‎и ‎Перуцци‏ ‎из‏ ‎Флоренции ‎ссудили ‎Эдуарду‏ ‎III ‎необходимые‏ ‎средства, ‎чтобы ‎он ‎смог‏ ‎начать‏ ‎Столетнюю ‎войну‏ ‎против ‎Франции‏ ‎(и ‎в ‎качестве ‎залога ‎или‏ ‎гарантии‏ ‎возмещения ‎вложенных‏ ‎денег ‎выступало‏ ‎даже ‎личное ‎имущество ‎короля). ‎Несмотря‏ ‎на‏ ‎то,‏ ‎что ‎и‏ ‎светская, ‎и‏ ‎духовная ‎власть‏ ‎на‏ ‎протяжении ‎веков‏ ‎осуждали ‎ростовщичество ‎(сам ‎Иисус, ‎изгнал‏ ‎торговцев ‎из‏ ‎храма,‏ ‎а ‎в ‎иудаизме‏ ‎как ‎и‏ ‎в ‎исламе ‎взимание ‎процентов‏ ‎при‏ ‎ссуде ‎также‏ ‎запрещено), ‎оно‏ ‎продолжало ‎существовать ‎и, ‎в ‎конечном‏ ‎итоге,‏ ‎стало ‎основой‏ ‎современной ‎экономической‏ ‎системы.

Читать: 11+ мин
logo Историк Александр Свистунов

История коррупции: Древний Рим

Крылатую ‎фразу‏ ‎Radix ‎Omnium ‎Malorum ‎Avaritia ‎(Жадность‏ ‎– ‎корень‏ ‎всех‏ ‎зол), ‎которая ‎первыми‏ ‎буквами ‎каждого‏ ‎слова ‎образует ‎слово ‎«РИМ»‏ ‎(ROMA),‏ ‎относят ‎к‏ ‎IV ‎веку‏ ‎уже ‎нашей ‎эры, ‎однако ‎коррупция‏ ‎в‏ ‎Древнем ‎Риме‏ ‎имела ‎куда‏ ‎более ‎давние ‎традиции. ‎Известно, ‎что‏ ‎Юлий‏ ‎Цезарь‏ ‎прибегал ‎к‏ ‎любым ‎средствам‏ ‎(в ‎том‏ ‎числе‏ ‎и ‎финансовым,‏ ‎а ‎не ‎только ‎насильственным), ‎чтобы‏ ‎получить ‎доступ‏ ‎к‏ ‎консульству, ‎свергнуть ‎Сенат‏ ‎и ‎стать‏ ‎новым ‎отцом-основателем ‎Рима. ‎Плутарх‏ ‎сообщает‏ ‎нам, ‎что‏ ‎народный ‎трибун‏ ‎Метелл ‎хотел ‎воспрепятствовать ‎Цезарю ‎взять‏ ‎деньги‏ ‎из ‎государственной‏ ‎казны, ‎ссылаясь‏ ‎на ‎законы, ‎однако ‎Цезарь ‎ответил:‏ ‎«Если‏ ‎ты‏ ‎недоволен ‎моими‏ ‎действиями, ‎то‏ ‎иди-ка ‎лучше‏ ‎прочь,‏ ‎ибо ‎война‏ ‎не ‎терпит ‎никаких ‎возражений. ‎Когда‏ ‎же ‎после‏ ‎заключения‏ ‎мира ‎я ‎отложу‏ ‎оружие ‎в‏ ‎сторону, ‎ты ‎можешь ‎появиться‏ ‎снова‏ ‎и ‎ораторствовать‏ ‎перед ‎народом.‏ ‎Уже ‎тем, ‎— ‎прибавил ‎он,‏ ‎—‏ ‎что ‎я‏ ‎говорю ‎это,‏ ‎я ‎поступаюсь ‎моими ‎правами: ‎ведь‏ ‎и‏ ‎ты,‏ ‎и ‎все‏ ‎мои ‎противники,‏ ‎которых ‎я‏ ‎здесь‏ ‎захватил, ‎находитесь‏ ‎целиком ‎в ‎моей ‎власти». ‎После‏ ‎этого ‎Цезарь‏ ‎направился‏ ‎в ‎казнохранилище ‎и,‏ ‎не ‎найдя‏ ‎ключей, ‎приказал ‎выломать ‎двери,‏ ‎а‏ ‎когда ‎Метелл‏ ‎попытался ‎ему‏ ‎помешать, ‎Цезарь ‎пригрозил, ‎что ‎убьет‏ ‎его,‏ ‎если ‎тот‏ ‎не ‎уберется‏ ‎восвояси. ‎В ‎итоге ‎Цезарь ‎захватил‏ ‎15‏ ‎000‏ ‎золотых ‎слитков,‏ ‎30 ‎000‏ ‎серебряных ‎слитков‏ ‎и‏ ‎тридцать ‎миллионов‏ ‎сестерциев. ‎Чтобы ‎быть ‎избранным, ‎он‏ ‎влез ‎в‏ ‎многочисленные‏ ‎долги ‎и ‎финансировал‏ ‎свою ‎кампанию,‏ ‎используя ‎средства, ‎предоставленные ‎в‏ ‎его‏ ‎распоряжение ‎такими‏ ‎персонажами, ‎как‏ ‎Красс, ‎богатый ‎строитель, ‎позже ‎награжденный‏ ‎государственными‏ ‎контрактами. ‎Откаты‏ ‎и ‎распилы‏ ‎– ‎все ‎как ‎у ‎людей.

Марк‏ ‎Лициний‏ ‎Красс,‏ ‎один ‎из‏ ‎первых ‎настоящих‏ ‎олигархов, ‎по‏ ‎словам‏ ‎Плутарха ‎в‏ ‎самом ‎начале ‎своего ‎жизненного ‎пути‏ ‎«имел ‎не‏ ‎более‏ ‎трехсот ‎талантов» ‎(денег),‏ ‎и ‎все‏ ‎богатства ‎свои ‎«извлек ‎из‏ ‎пламени‏ ‎пожаров ‎и‏ ‎бедствий ‎войны».‏ ‎Не ‎случайно ‎само ‎имя ‎этого‏ ‎триумвира‏ ‎и ‎проконсула‏ ‎Сирии, ‎погибшего‏ ‎в ‎Парфии, ‎стало ‎синонимом ‎безумного‏ ‎богатства‏ ‎с‏ ‎сомнительным ‎происхождением.‏ ‎Сочетание ‎возвышенных‏ ‎речей ‎и‏ ‎намерений‏ ‎и ‎не‏ ‎слишком ‎добродетельных ‎поступков ‎является ‎ярким‏ ‎маркером ‎коррумпированного‏ ‎общества.‏ ‎Народные ‎трибуны ‎из‏ ‎плебейских ‎родов‏ ‎Гай ‎Лициний ‎Кальв ‎Столон‏ ‎и‏ ‎Луций ‎Секстий‏ ‎Латеран, ‎жившие‏ ‎в ‎IV ‎веке ‎до ‎н.э.,‏ ‎ввели‏ ‎ограничения ‎на‏ ‎накопление ‎земли‏ ‎в ‎руках ‎одного ‎владельца ‎и‏ ‎жестко‏ ‎регламентировали‏ ‎права ‎должников.‏ ‎Но ‎при‏ ‎этом ‎самого‏ ‎Столона‏ ‎позже ‎обвинили‏ ‎в ‎нарушении ‎собственных ‎же ‎законов.

Активно‏ ‎римскую ‎коррупцию‏ ‎бичевал‏ ‎историк ‎и ‎политический‏ ‎деятель ‎Гай‏ ‎Саллюстий ‎Крисп, ‎писавший ‎в‏ ‎своем‏ ‎сочинении ‎«О‏ ‎заговоре ‎Катилины»:‏ ‎«Алчности ‎свойственна ‎любовь ‎к ‎деньгам,‏ ‎которых‏ ‎не ‎пожелал‏ ‎бы ‎ни‏ ‎один ‎мудрый; ‎они, ‎словно ‎пропитанные‏ ‎злыми‏ ‎ядами,‏ ‎изнеживают ‎тело‏ ‎и ‎душу‏ ‎мужа; ‎алчность‏ ‎всегда‏ ‎безгранична, ‎ненасытна‏ ‎и ‎не ‎уменьшается ‎ни ‎при‏ ‎изобилии, ‎ни‏ ‎при‏ ‎скудости». ‎Данный ‎свой‏ ‎труд ‎Саллюстий‏ ‎написал, ‎по ‎разным ‎оценкам,‏ ‎в‏ ‎период ‎с‏ ‎44 ‎по‏ ‎41 ‎год ‎до ‎н.э., ‎а‏ ‎всего‏ ‎годом ‎ранее,‏ ‎в ‎45‏ ‎году ‎до ‎н.э., ‎его ‎самого‏ ‎вызвали‏ ‎в‏ ‎Рим, ‎где‏ ‎судили ‎за‏ ‎коррупцию. ‎Будучи‏ ‎проконсулом‏ ‎римской ‎провинции‏ ‎в ‎Африке, ‎Саллюстий ‎буквально ‎выжал‏ ‎ее ‎досуха‏ ‎и‏ ‎прославился ‎незаконными ‎конфискациями‏ ‎чужого ‎имущества,‏ ‎вымогательством ‎и ‎взятками. ‎В‏ ‎итоге,‏ ‎ища ‎защиты‏ ‎от ‎гнева‏ ‎правосудия, ‎Саллюстий ‎обратился ‎за ‎помощью‏ ‎к‏ ‎своему ‎другу‏ ‎и ‎патрону‏ ‎Гаю ‎Юлию ‎Цезарю, ‎который ‎вмешался‏ ‎в‏ ‎судебный‏ ‎процесс ‎и‏ ‎буквально ‎его‏ ‎«отмазал». ‎Так‏ ‎что,‏ ‎обличая ‎чужую‏ ‎алчность ‎и ‎мздоимство ‎этот ‎почтенный‏ ‎муж, ‎без‏ ‎сомнений,‏ ‎не ‎понаслышке ‎знал,‏ ‎о ‎чем‏ ‎говорил. ‎Ну ‎а ‎Цезарь,‏ ‎в‏ ‎свою ‎очередь,‏ ‎тоже ‎получил‏ ‎откатик ‎– ‎на ‎часть ‎денег,‏ ‎которые‏ ‎опальный ‎Саллюстий‏ ‎нажил ‎на‏ ‎своих ‎махинациях, ‎он ‎купил ‎себе‏ ‎виллу‏ ‎недалеко‏ ‎от ‎Тиволи.

В‏ ‎Древнем ‎Риме‏ ‎государственная ‎казна-сокровищница‏ ‎располагалась‏ ‎в ‎старом‏ ‎храме ‎Сатурна, ‎отчего ‎и ‎получила‏ ‎своего ‎название‏ ‎–‏ ‎Эрарий ‎Сатурна. ‎Если‏ ‎с ‎Сатурном‏ ‎все ‎ясно, ‎то ‎«эрарий»‏ ‎-‏ ‎это ‎производное‏ ‎от ‎латинского‏ ‎aes, ‎то ‎есть ‎«бронза», ‎«деньги»,‏ ‎«жалованье».‏ ‎Даже ‎когда‏ ‎деньги ‎начали‏ ‎изготавливать ‎из ‎серебра ‎и ‎золота,‏ ‎сокровищница‏ ‎сохранила‏ ‎свое ‎название,‏ ‎отсылающее ‎к‏ ‎бронзе. ‎Именно‏ ‎при‏ ‎Цезаре ‎и,‏ ‎особенно, ‎при ‎Августе ‎эрарий ‎(сенатская‏ ‎или, ‎в‏ ‎более‏ ‎широком ‎смысле ‎–‏ ‎государственная ‎казна)‏ ‎начал ‎терять ‎свое ‎значение,‏ ‎постепенно‏ ‎вытесняемый ‎«фиском»‏ ‎(fiscus) ‎–‏ ‎личной ‎казной ‎правителя. ‎Поступления ‎в‏ ‎эрарий‏ ‎были ‎радикальным‏ ‎образом ‎сокращены‏ ‎– ‎теперь ‎туда ‎поступали ‎лишь‏ ‎деньги‏ ‎от‏ ‎муниципальных ‎контрактов‏ ‎и ‎доходы‏ ‎от ‎сбора‏ ‎налогов‏ ‎с ‎сенатских‏ ‎провинций. ‎Но ‎самые ‎большие ‎доходы,‏ ‎от ‎императорских‏ ‎провинций,‏ ‎шли ‎в ‎фиск.

Кратенькая‏ ‎справка ‎для‏ ‎тех, ‎кому ‎лень ‎гуглить:‏ ‎при‏ ‎Октавиане ‎Августе‏ ‎римские ‎провинции‏ ‎были ‎разделены ‎на ‎две ‎категории‏ ‎–‏ ‎императорские ‎и‏ ‎сенатские. ‎В‏ ‎число ‎сенатских ‎входили ‎старые ‎территории‏ ‎в‏ ‎центре‏ ‎империи, ‎далекие‏ ‎от ‎пограничья‏ ‎и ‎лояльные.‏ ‎Там‏ ‎практически ‎не‏ ‎требовалось ‎присутствие ‎войск, ‎а ‎риск‏ ‎восстаний ‎был‏ ‎минимальным.‏ ‎Наместники ‎в ‎эти‏ ‎провинции ‎назначались‏ ‎Сенатом. ‎По ‎аналогии, ‎в‏ ‎императорские‏ ‎провинции ‎наместников‏ ‎назначал ‎государь.

В‏ ‎Риме ‎воровали ‎всегда. ‎Известный ‎оратор‏ ‎и‏ ‎обличитель ‎людских‏ ‎пороков ‎Катон‏ ‎Цензор ‎свыше ‎сорока ‎раз ‎оказывался‏ ‎втянут‏ ‎в‏ ‎разбирательства ‎относительно‏ ‎коррупционных ‎схем.‏ ‎Все ‎знают‏ ‎его‏ ‎фразу ‎«Карфаген‏ ‎должен ‎быть ‎разрушен», ‎которой ‎он‏ ‎заканчивал ‎буквально‏ ‎каждую‏ ‎свою ‎речь ‎в‏ ‎Сенате. ‎Но‏ ‎почему ‎вообще ‎Катон ‎был‏ ‎так‏ ‎одержим ‎Карфагеном.‏ ‎Наверное, ‎боялся,‏ ‎что ‎старый ‎враг ‎воспрянет ‎и‏ ‎снова‏ ‎будет ‎угрожать‏ ‎Риму? ‎Кто‏ ‎знает. ‎Злые ‎языки ‎болтали, ‎что‏ ‎причиной‏ ‎всему‏ ‎– ‎оливковое‏ ‎масло, ‎которое‏ ‎активно ‎экспортировал‏ ‎Карфаген,‏ ‎тогда ‎как‏ ‎семья ‎Катона ‎также ‎занималась ‎этим‏ ‎бизнесом ‎и‏ ‎сам‏ ‎Цензор, ‎таким ‎образом,‏ ‎хотел ‎устранить‏ ‎главного ‎конкурента. ‎Одним ‎из‏ ‎символов‏ ‎римской ‎«корруптократии»‏ ‎стал ‎губернатор‏ ‎Сицилии ‎Гай ‎Веррес, ‎управлявший ‎этой‏ ‎провинцией‏ ‎межд ‎73‏ ‎и ‎70‏ ‎годами ‎до ‎н.э. ‎Было ‎подсчитано,‏ ‎что‏ ‎он‏ ‎украл ‎более‏ ‎сорока ‎миллионов‏ ‎сестерциев ‎из‏ ‎римской‏ ‎казны ‎и‏ ‎буквально ‎опустошил ‎вверенную ‎ему ‎провинцию.

Отчасти‏ ‎развитию ‎коррупции‏ ‎способствовала‏ ‎сама ‎организация ‎римского‏ ‎общества. ‎В‏ ‎Риме ‎существовал ‎класс ‎так‏ ‎называемых‏ ‎«публиканов» ‎(от‏ ‎publica, ‎что‏ ‎означало ‎«выставлять ‎на ‎всеобщее ‎обозрение»,‏ ‎но‏ ‎также ‎«конфисковать»,‏ ‎«грабить»; ‎слово‏ ‎publica ‎также ‎использовалось ‎для ‎обозначения‏ ‎проститутки),‏ ‎и‏ ‎именно ‎на‏ ‎него ‎приходилась‏ ‎большая ‎часть‏ ‎государственных‏ ‎контрактов, ‎в‏ ‎частности ‎прибыльный ‎бизнес ‎по ‎взиманию‏ ‎налогов. ‎Также‏ ‎публиканы‏ ‎брали ‎общественные ‎подряды‏ ‎на ‎строительство‏ ‎объектов ‎инфраструктуры ‎и ‎поставки‏ ‎продовольствия,‏ ‎что ‎делало‏ ‎их ‎крайне‏ ‎привилегированными ‎людьми. ‎Другим ‎привилегированным ‎классом‏ ‎были‏ ‎банкиры, ‎которые‏ ‎одновременно ‎являлись‏ ‎и ‎спекулянтами, ‎и ‎ростовщиками ‎(как‏ ‎Катон‏ ‎или‏ ‎Сенека). ‎Отсутствие‏ ‎подлинного ‎бюрократического‏ ‎аппарата, ‎по‏ ‎сути,‏ ‎неизбежно ‎влекло‏ ‎за ‎собой ‎делегирование ‎многочисленных ‎административных‏ ‎функций: ‎от‏ ‎взимания‏ ‎налогов ‎до ‎управления‏ ‎концессиями ‎на‏ ‎строительство ‎общественных ‎сооружений. ‎Все‏ ‎это‏ ‎открывало ‎дорогу‏ ‎злоупотреблениям, ‎взятками‏ ‎и ‎распилам.

То, ‎что ‎деньги ‎не‏ ‎пахнут‏ ‎(pecunia ‎non‏ ‎olet), ‎было‏ ‎общим ‎кредо ‎латинского ‎мира ‎и,‏ ‎в‏ ‎частности,‏ ‎высказыванием ‎императора‏ ‎Веспасиана. ‎«Запах‏ ‎прибыли ‎приятен,‏ ‎от‏ ‎чего ‎бы‏ ‎они ‎ни ‎исходил», ‎— ‎будет‏ ‎утверждать ‎и‏ ‎Ювенал.‏ ‎Постепенно ‎порок ‎и‏ ‎имперская ‎власть‏ ‎стали ‎плотно ‎ассоциироваться ‎друг‏ ‎с‏ ‎другом ‎в‏ ‎массовом ‎сознании.‏ ‎Плиний ‎Младший ‎был ‎назначен ‎губернатором‏ ‎Вифинии‏ ‎около ‎110‏ ‎г. ‎н.э.‏ ‎– ‎его ‎отправил ‎туда ‎император‏ ‎Траян,‏ ‎поскольку‏ ‎предыдущие ‎губернаторы‏ ‎отметились ‎ужасающей‏ ‎коррупцией ‎и‏ ‎катастрофическим‏ ‎управлением. ‎Некоторые‏ ‎из ‎писем, ‎которыми ‎обменивались ‎император‏ ‎и ‎Плиний‏ ‎(докладывавший‏ ‎о ‎том ‎бардаке,‏ ‎который ‎ему‏ ‎оставили ‎предшественники), ‎дают ‎нам‏ ‎интересную‏ ‎картину ‎политической‏ ‎жизни ‎римской‏ ‎провинции ‎в ‎имперские ‎времена. ‎В‏ ‎частности,‏ ‎очень ‎часто‏ ‎огромные ‎средства‏ ‎расходовались ‎на ‎строительство ‎объектов, ‎которые‏ ‎или‏ ‎вообще‏ ‎не ‎были‏ ‎нужны, ‎или‏ ‎просто ‎оказывались‏ ‎брошенными‏ ‎на ‎середине‏ ‎работы. ‎Например, ‎у ‎жителей ‎Никомедии,‏ ‎столицы ‎Вифинии,‏ ‎не‏ ‎было ‎водопровода. ‎На‏ ‎строительство ‎акведука‏ ‎было ‎потрачено ‎более ‎трех‏ ‎миллионов‏ ‎сестерциев, ‎однако‏ ‎его ‎так‏ ‎и ‎не ‎достроили, ‎попросту ‎забросив,‏ ‎а‏ ‎потом ‎–‏ ‎вообще ‎снесли.

Коррупционные‏ ‎схемы ‎касались ‎не ‎только ‎мирной‏ ‎жизни,‏ ‎но‏ ‎и ‎дипломатии‏ ‎и ‎даже‏ ‎войны. ‎После‏ ‎смерти‏ ‎нумидийского ‎царя‏ ‎Массиниссы ‎в ‎148 ‎году ‎до‏ ‎н.э., ‎два‏ ‎его‏ ‎внука, ‎Адгербал ‎и‏ ‎Югурта, ‎развернули‏ ‎борьбу ‎за ‎право ‎наследования.‏ ‎Технически,‏ ‎они ‎оба‏ ‎были ‎внуками‏ ‎Массиниссы, ‎вот ‎только ‎Адгербал ‎был‏ ‎законнорожденным‏ ‎сыном ‎нового‏ ‎царя ‎Миципсы,‏ ‎старшего ‎из ‎законных ‎сыновей ‎предшествующего‏ ‎государя,‏ ‎а‏ ‎Югурта ‎мало‏ ‎того, ‎что‏ ‎был ‎бастардом,‏ ‎так‏ ‎еще ‎и‏ ‎– ‎от ‎одного ‎из ‎младших‏ ‎царевичей. ‎С‏ ‎другой‏ ‎стороны, ‎Югурта ‎был‏ ‎крайне ‎популярным‏ ‎среди ‎простых ‎людей ‎и‏ ‎уже‏ ‎прославился ‎как‏ ‎талантливый ‎полководец.‏ ‎В ‎итоге, ‎уже ‎после ‎смерти‏ ‎Миципсы,‏ ‎Югурте ‎удалось‏ ‎выйти ‎из‏ ‎этой ‎борьбы ‎победителем ‎и ‎прикончить‏ ‎Адгербала,‏ ‎однако‏ ‎у ‎того‏ ‎был ‎статус‏ ‎«друга ‎и‏ ‎союзника»‏ ‎Рима, ‎поэтому‏ ‎Вечный ‎город ‎был ‎настроен ‎по‏ ‎отношению ‎к‏ ‎новому‏ ‎царю ‎враждебно. ‎И‏ ‎тогда ‎Югурта‏ ‎отправил ‎в ‎Рим ‎послов‏ ‎с‏ ‎большим ‎грузом‏ ‎золота ‎и‏ ‎серебра, ‎которое ‎пошло ‎на ‎взятки‏ ‎римским‏ ‎политикам. ‎В‏ ‎итоге ‎между‏ ‎Римом ‎и ‎царством ‎Югурты ‎был‏ ‎заключен‏ ‎мир,‏ ‎который, ‎впрочем,‏ ‎оказался ‎недолговечным.‏ ‎Другой ‎показательный‏ ‎случай‏ ‎имел ‎место‏ ‎в ‎187 ‎году ‎до ‎н.‏ ‎э., ‎как‏ ‎рассказывает‏ ‎историк ‎Тит ‎Ливий:‏ ‎Луций ‎Сципион‏ ‎Азиатский, ‎брат ‎Сципиона ‎Африканского,‏ ‎был‏ ‎обвинен ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎заключил ‎мир ‎с ‎сирийским ‎царем‏ ‎Антиохом‏ ‎на ‎выгодных‏ ‎для ‎последнего‏ ‎условиях, ‎так ‎как ‎получил ‎крупную‏ ‎взятку.

Живший‏ ‎в‏ ‎III ‎веке‏ ‎нашей ‎эры‏ ‎юрист ‎Ульпиан‏ ‎утверждал,‏ ‎что ‎проконсул‏ ‎не ‎нужно ‎совсем ‎уж ‎сторониться‏ ‎так ‎называемых‏ ‎даров‏ ‎гостеприимства, ‎поскольку ‎это‏ ‎будет ‎невежливо,‏ ‎а ‎нужно ‎лишь ‎обозначить‏ ‎некоторые‏ ‎ограничения. ‎Живший‏ ‎в ‎IV‏ ‎веке ‎ритор ‎Либаний ‎отмечал, ‎что‏ ‎провинции,‏ ‎к ‎сожалению,‏ ‎стали ‎рассматриваться‏ ‎не ‎как ‎территории, ‎подлежащие ‎управлению,‏ ‎но‏ ‎как‏ ‎подлежащие ‎разграблению,‏ ‎а ‎назначенные‏ ‎туда ‎наместники‏ ‎первым‏ ‎же ‎делом‏ ‎подсчитывали ‎суммы ‎средств, ‎которые ‎можно‏ ‎из ‎этих‏ ‎провинций‏ ‎выдоить.

Ну ‎и, ‎естественно,‏ ‎непаханым ‎полем‏ ‎для ‎всякого ‎рода ‎махинаций‏ ‎были‏ ‎выборы. ‎Живший‏ ‎в ‎I‏ ‎веке ‎до ‎н.э. ‎поэт ‎Гораций‏ ‎отмечал,‏ ‎что ‎кандидат‏ ‎в ‎магистраты‏ ‎по ‎обыкновению ‎посещал ‎своих ‎избирателей,‏ ‎как‏ ‎правило‏ ‎– ‎в‏ ‎компании ‎большого‏ ‎количества ‎сторонников‏ ‎и‏ ‎нескольких ‎влиятельных‏ ‎лиц ‎города, ‎дабы ‎переманить ‎на‏ ‎свою ‎сторону‏ ‎как‏ ‎можно ‎больше ‎голосов.‏ ‎Его ‎современника‏ ‎консула ‎Мурену ‎обвиняли ‎в‏ ‎том,‏ ‎что ‎он‏ ‎платил ‎деньги‏ ‎толпе, ‎везде ‎сопровождавшей ‎его ‎во‏ ‎время‏ ‎избирательной ‎компании,‏ ‎чтобы ‎выставить‏ ‎его ‎невероятно ‎популярным ‎в ‎народе.‏ ‎Подготовка‏ ‎предвыборного‏ ‎банкета ‎была‏ ‎решающим ‎моментом‏ ‎в ‎выдвижении‏ ‎кандидата.‏ ‎Квинт ‎Туллий‏ ‎Цицерон ‎в ‎своем ‎трактате ‎«Наставление‏ ‎о ‎соискании»,‏ ‎который‏ ‎он ‎написал ‎специально‏ ‎для ‎брата,‏ ‎легендарного ‎Марка ‎Туллия, ‎настойчиво‏ ‎напоминал‏ ‎родственнику, ‎что‏ ‎кандидат ‎мог‏ ‎продемонстрировать ‎свою ‎щедрость ‎несколькими ‎способами,‏ ‎в‏ ‎том ‎числе‏ ‎– ‎и‏ ‎посредством ‎организации ‎пиршеств. ‎Таким ‎образом,‏ ‎уже‏ ‎в‏ ‎Древнем ‎Риме‏ ‎кандидаты ‎тратили‏ ‎огромные ‎средства,‏ ‎как‏ ‎на ‎рекламу‏ ‎своей ‎персоны, ‎так ‎и ‎на‏ ‎увеселительные ‎мероприятия.‏ ‎Выборы‏ ‎были ‎довольно ‎затратным‏ ‎делом, ‎и‏ ‎даже ‎самые ‎богатые ‎римляне,‏ ‎участвовавшие‏ ‎в ‎них,‏ ‎умудрялись ‎влезать‏ ‎в ‎долги, ‎поэтому, ‎как ‎метко‏ ‎подмечал‏ ‎уже ‎Марк‏ ‎Туллий ‎Цицерон,‏ ‎люди, ‎стремившиеся ‎купить ‎себе ‎должность‏ ‎таким‏ ‎способом,‏ ‎намеревались ‎за‏ ‎ее ‎счет‏ ‎восполнить ‎пустоты‏ ‎в‏ ‎своем ‎кармане,‏ ‎образовавшиеся ‎в ‎ходе ‎предвыборной ‎гонки.


Читать: 13+ мин
logo Историк Александр Свистунов

История коррупции: на заре древности

В ‎IV‏ ‎веке ‎до ‎н. ‎э. ‎брахман‏ ‎по ‎имени‏ ‎Каутилья,‏ ‎также ‎известный ‎как‏ ‎Чанакья, ‎министр‏ ‎индийского ‎царя ‎Чандрагупты ‎Маурьи,‏ ‎написал‏ ‎книгу ‎о‏ ‎государственном ‎управлении‏ ‎под ‎названием ‎«Артхашастра», ‎что ‎можно‏ ‎перевести‏ ‎как ‎«Наставления‏ ‎о ‎материальном‏ ‎процветании» ‎или, ‎говоря ‎современным ‎языком,‏ ‎«Политэкономия».‏ ‎Текст‏ ‎на ‎санскрите,‏ ‎вновь ‎открытый‏ ‎только ‎в‏ ‎1905‏ ‎году, ‎естественным‏ ‎образом ‎касался ‎и ‎такого ‎всеобъемлющего‏ ‎и ‎вечного‏ ‎явления,‏ ‎как ‎коррупция.

Согласно ‎Каутилье,‏ ‎современнику ‎Аристотеля,‏ ‎те, ‎кто ‎управляет, ‎должны‏ ‎использовать‏ ‎любые ‎средства‏ ‎для ‎достижения‏ ‎своих ‎целей, ‎в ‎то ‎время‏ ‎как‏ ‎добродетели ‎и‏ ‎принцип ‎честности‏ ‎нужно ‎оставить ‎подданным. ‎Подобный ‎подход‏ ‎удивительным‏ ‎образом‏ ‎роднит ‎Каутилью‏ ‎с ‎Макиавелли,‏ ‎несмотря ‎на‏ ‎бесконечную‏ ‎дистанцию ‎​между‏ ‎историческими ‎контекстами, ‎в ‎которых ‎оба‏ ‎жили ‎и‏ ‎писали.‏ ‎В ‎частности, ‎Каутилья‏ ‎замечает, ‎что‏ ‎доказать ‎нечистоплотность ‎государственного ‎чиновника‏ ‎столь‏ ‎же ‎трудно,‏ ‎как ‎и‏ ‎выяснить, ‎«сколько ‎может ‎выпить ‎рыба,‏ ‎свободно‏ ‎плавающая ‎в‏ ‎воде». ‎«Не‏ ‎вкушай ‎мед ‎или ‎яд, ‎положенный‏ ‎на‏ ‎язык»,‏ ‎— ‎говорится‏ ‎в ‎«Артхашастре»,‏ ‎потому ‎что‏ ‎«это‏ ‎так ‎же‏ ‎трудно, ‎как ‎распоряжаться ‎царскими ‎деньгами,‏ ‎не ‎потратив‏ ‎хотя‏ ‎бы ‎малой ‎их‏ ‎части».

«Из ‎жадности‏ ‎рождается ‎грех», ‎— ‎говорится‏ ‎в‏ ‎древнеиндийском ‎эпосе‏ ‎«Махабхарата». ‎И‏ ‎нет ‎в ‎мире ‎религии, ‎от‏ ‎индуизма‏ ‎до ‎христианства,‏ ‎которая ‎бы‏ ‎не ‎провозглашала ‎этого ‎запретительного ‎принципа:‏ ‎от‏ ‎Дао‏ ‎Дэ ‎Цзин‏ ‎до ‎семи‏ ‎законов ‎Ноя,‏ ‎которыми‏ ‎регулировалась ‎повседневная‏ ‎жизнь ‎иудеев ‎до ‎появления ‎синайских‏ ‎скрижалей ‎с‏ ‎десятью‏ ‎заповедями. ‎Все ‎они‏ ‎считали ‎воровство‏ ‎величайшим ‎из ‎пороков.

Однако ‎в‏ ‎древние‏ ‎времена ‎«умасливание»‏ ‎было ‎столь‏ ‎же ‎широко ‎распространенным ‎обычаем, ‎как‏ ‎и‏ ‎сегодня, ‎и‏ ‎в ‎некоторых‏ ‎случаях ‎даже ‎считалось ‎законным. ‎В‏ ‎Ветхом‏ ‎Завете‏ ‎судьи ‎и‏ ‎правители ‎одаривают‏ ‎благосклонностью ‎самых‏ ‎полезных‏ ‎подданных: ‎хитрых‏ ‎и ‎прилежных ‎людей, ‎готовых ‎раздавать‏ ‎деньги ‎и‏ ‎приносить‏ ‎жертвы. ‎Обмен ‎услугами‏ ‎и ‎необходимая‏ ‎взаимность, ‎которую ‎он ‎поддерживает,‏ ‎не‏ ‎только ‎допускались,‏ ‎но ‎даже‏ ‎фактически ‎оправдывались ‎как ‎правильное ‎и‏ ‎общепринятое‏ ‎поведение. ‎При‏ ‎этом, ‎сохраняется‏ ‎некая ‎двойственность ‎трактовок: ‎такой ‎социальный‏ ‎механизм,‏ ‎как‏ ‎бартер, ‎широко‏ ‎представлен ‎в‏ ‎Библии, ‎особенно‏ ‎–‏ ‎в ‎книге‏ ‎Бытия, ‎и, ‎в ‎то ‎же‏ ‎время, ‎идея‏ ‎коррупции‏ ‎как ‎проступка ‎и‏ ‎греха ‎возникает,‏ ‎в ‎частности, ‎в ‎книгах‏ ‎пророков,‏ ‎а ‎затем‏ ‎в ‎философии‏ ‎Сократа ‎и ‎Платона.

Воплощение ‎хаоса ‎и‏ ‎разложения,‏ ‎Вавилон, ‎основанный‏ ‎более ‎чем‏ ‎за ‎две ‎тысячи ‎лет ‎до‏ ‎нашей‏ ‎эры‏ ‎шумерами ‎на‏ ‎левом ‎берегу‏ ‎Евфрата, ‎на‏ ‎протяжении‏ ‎тысячелетий ‎был‏ ‎одним ‎из ‎величайших ‎городов ‎древнего‏ ‎мира, ‎особенно‏ ‎при‏ ‎Хаммурапи ‎(1792-1750 ‎годы‏ ‎до ‎н.э.)‏ ‎и ‎Навуходоносоре ‎(умер ‎в‏ ‎562‏ ‎году ‎до‏ ‎н.э.). ‎Хаммурапи,‏ ‎один ‎из ‎самых ‎известных ‎законодателей‏ ‎древнего‏ ‎мира, ‎предписывал‏ ‎не ‎допускать‏ ‎к ‎профессии ‎судью, ‎изменившего ‎приговор,‏ ‎уже‏ ‎вынесенный‏ ‎судом. ‎Впрочем,‏ ‎нет ‎никаких‏ ‎доказательств, ‎что‏ ‎речь‏ ‎идет ‎именно‏ ‎о ‎случае ‎коррупции.

Отношение ‎народов ‎Месопотамии‏ ‎к ‎коррупции‏ ‎хорошо‏ ‎раскрывается ‎в ‎стихотворном‏ ‎произведении ‎«Ниппурский‏ ‎бедняк», ‎написанном ‎в ‎Вавилоне‏ ‎во‏ ‎II ‎тысячелетии‏ ‎до ‎н.э.‏ ‎Суть ‎его ‎такова. ‎Гимиль-Нинурта, ‎уроженец‏ ‎Ниппура‏ ‎в ‎Месопотамии,‏ ‎бедный, ‎но‏ ‎свободный ‎человек, ‎пытается ‎улучшить ‎свое‏ ‎положение.‏ ‎Все,‏ ‎что ‎у‏ ‎него ‎есть,‏ ‎это ‎коза.‏ ‎Он‏ ‎приводит ‎ее‏ ‎в ‎резиденцию ‎местного ‎губернатора ‎и‏ ‎отдает ‎тому‏ ‎козу‏ ‎в ‎качестве ‎взятки.‏ ‎Вскоре ‎после‏ ‎этого ‎губернатор ‎объявляет, ‎что‏ ‎устроит‏ ‎пир. ‎Но‏ ‎на ‎пиру‏ ‎Гимиль-Нинурта ‎не ‎получает ‎ничего, ‎кроме‏ ‎оставшихся‏ ‎от ‎козы‏ ‎костей ‎и‏ ‎сухожилий, ‎да ‎несвежего ‎пива. ‎Он‏ ‎хочет‏ ‎знать‏ ‎причину ‎такого‏ ‎обращения, ‎однако‏ ‎губернатор ‎велит‏ ‎высечь‏ ‎его ‎за‏ ‎дерзость. ‎Затем ‎герой ‎отправляется ‎к‏ ‎правителю ‎всей‏ ‎страны‏ ‎и ‎предлагает ‎ему‏ ‎рассказать ‎о‏ ‎местонахождении ‎золотой ‎жилы ‎в‏ ‎обмен‏ ‎на ‎пользование‏ ‎царской ‎колесницей‏ ‎в ‎течение ‎одного ‎дня. ‎Царь‏ ‎немедленно‏ ‎соглашается. ‎Гимиль-Нинурта‏ ‎возвращается ‎в‏ ‎Ниппур ‎на ‎колеснице, ‎и ‎губернатор‏ ‎приветствует‏ ‎его‏ ‎как ‎высокопоставленного‏ ‎царского ‎чиновника.‏ ‎Поселившись ‎во‏ ‎дворце,‏ ‎Гимиль-Нинурта ‎ночью‏ ‎открывает ‎принесенный ‎с ‎собой ‎сундук‏ ‎и ‎утверждает,‏ ‎что‏ ‎золото, ‎которое ‎в‏ ‎нем ‎было,‏ ‎исчезло. ‎Он ‎винит ‎в‏ ‎пропаже‏ ‎богатства ‎(которого‏ ‎не ‎было)‏ ‎самого ‎губернатора ‎и ‎трижды ‎порет‏ ‎его‏ ‎за ‎это‏ ‎преступление. ‎Чтобы‏ ‎умилостивить ‎его, ‎губернатор ‎предлагает ‎отдать‏ ‎ему‏ ‎два‏ ‎золотых ‎рудника,‏ ‎один ‎из‏ ‎которых ‎Гимиль-Нинурта‏ ‎передает‏ ‎царю ‎в‏ ‎исполнение ‎договора, ‎а ‎другой ‎–‏ ‎оставляет ‎себе.‏ ‎Мораль‏ ‎этой ‎популярной ‎легенды‏ ‎состоит ‎не‏ ‎в ‎том, ‎что ‎взяточничество‏ ‎само‏ ‎по ‎себе‏ ‎– ‎это‏ ‎нечто ‎плохое ‎(история ‎начинается ‎с‏ ‎того,‏ ‎что ‎Гимиль‏ ‎пытается ‎преподнести‏ ‎козу ‎в ‎качестве ‎взятки ‎за‏ ‎должность),‏ ‎а‏ ‎в ‎том,‏ ‎что ‎любое‏ ‎отклонение ‎от‏ ‎закона‏ ‎взаимоотдачи ‎должно‏ ‎сурово ‎караться. ‎В ‎этом ‎смысле‏ ‎прегрешение ‎совершил‏ ‎не‏ ‎Гимиль, ‎а ‎жадный‏ ‎губернатор, ‎взявший‏ ‎козу, ‎но ‎не ‎отдавший‏ ‎ничего‏ ‎в ‎ответ.‏ ‎В ‎аккадском‏ ‎обществе ‎взаимность ‎являлась ‎нормой, ‎а‏ ‎обмен‏ ‎с ‎власть‏ ‎имущими ‎ничем‏ ‎не ‎отличался ‎от ‎других ‎социальных‏ ‎или‏ ‎коммерческих‏ ‎сделок. ‎Система‏ ‎предложений ‎и‏ ‎обменов ‎являлась‏ ‎основным‏ ‎и ‎признанным‏ ‎способом ‎установления ‎мирных ‎отношений.

В ‎ветхозаветных‏ ‎книгах ‎Царств‏ ‎мы‏ ‎наблюдаем ‎пример ‎весьма‏ ‎эффектного ‎обмена:‏ ‎царица ‎Савская ‎предлагает ‎Соломону‏ ‎сто‏ ‎двадцать ‎талантов‏ ‎золота, ‎пряности‏ ‎в ‎огромном ‎количестве ‎и ‎драгоценные‏ ‎камни.‏ ‎Соломон, ‎в‏ ‎свою ‎очередь,‏ ‎предлагает ‎царице ‎все, ‎что ‎та‏ ‎пожелает,‏ ‎в‏ ‎дополнение ‎к‏ ‎тому, ‎что‏ ‎он ‎уже‏ ‎дал‏ ‎ей ‎по‏ ‎собственной ‎инициативе. ‎Вывод, ‎казалось ‎бы,‏ ‎ясен: ‎Соломон‏ ‎принял‏ ‎дары ‎царицы ‎Савской‏ ‎и ‎поэтому‏ ‎знает, ‎что ‎обязан ‎предложить‏ ‎что-то‏ ‎взамен.

Значительную ‎часть‏ ‎доходов ‎жреческой‏ ‎касты, ‎бесспорно, ‎составляли ‎приношения. ‎В‏ ‎древнем‏ ‎святилище ‎в‏ ‎городе ‎Силом‏ ‎во ‎время ‎жертвоприношений ‎жрецы ‎имели‏ ‎право‏ ‎на‏ ‎все, ‎что‏ ‎могли ‎подцепить‏ ‎трезубыми ‎вилами:‏ ‎«Когда‏ ‎кто ‎приносил‏ ‎жертву, ‎отрок ‎священнический, ‎во ‎время‏ ‎варения ‎мяса,‏ ‎приходил‏ ‎с ‎вилкой ‎в‏ ‎руке ‎своей‏ ‎и ‎опускал ‎ее ‎в‏ ‎котел,‏ ‎или ‎в‏ ‎кастрюлю, ‎или‏ ‎на ‎сковороду, ‎или ‎в ‎горшок,‏ ‎и‏ ‎что ‎вынет‏ ‎вилка» ‎(1-я‏ ‎книга ‎Царств, ‎2 ‎глава, ‎стихи‏ ‎13-15).‏ ‎Являться‏ ‎к ‎жрецам‏ ‎с ‎пустыми‏ ‎руками ‎было‏ ‎непринято,‏ ‎а ‎к‏ ‎пророку ‎– ‎тем ‎более. ‎Вот‏ ‎почему ‎Саул‏ ‎не‏ ‎решается ‎явиться ‎к‏ ‎Самуилу ‎и‏ ‎спрашивает ‎слугу, ‎который ‎предложил‏ ‎ему‏ ‎это: ‎«вот‏ ‎мы ‎пойдем,‏ ‎а ‎что ‎мы ‎принесем ‎тому‏ ‎человеку?‏ ‎ибо ‎хлеба‏ ‎не ‎стало‏ ‎в ‎сумах ‎наших, ‎и ‎подарка‏ ‎нет,‏ ‎чтобы‏ ‎поднести ‎человеку‏ ‎Божию; ‎что‏ ‎у ‎нас?»‏ ‎(1-я‏ ‎книга ‎Царств,‏ ‎9 ‎глава, ‎стих ‎7). ‎Слуга‏ ‎же ‎в‏ ‎качестве‏ ‎подношения ‎предлагает ‎дать‏ ‎ему ‎четверть‏ ‎сикля ‎(шекеля) ‎серебра, ‎которые‏ ‎у‏ ‎него ‎есть.‏ ‎В ‎книге‏ ‎Бытия ‎Иаков ‎без ‎колебаний ‎и‏ ‎довольно‏ ‎дерзко ‎предлагает‏ ‎Всевышнему ‎договор:‏ ‎«И ‎положил ‎Иаков ‎обет, ‎сказав:‏ ‎если‏ ‎(Господь)‏ ‎Бог ‎будет‏ ‎со ‎мною‏ ‎и ‎сохранит‏ ‎меня‏ ‎в ‎пути‏ ‎сем, ‎в ‎который ‎я ‎иду,‏ ‎и ‎даст‏ ‎мне‏ ‎хлеб ‎есть ‎и‏ ‎одежду ‎одеться,‏ ‎и ‎я ‎в ‎мире‏ ‎возвращусь‏ ‎в ‎дом‏ ‎отца ‎моего,‏ ‎и ‎будет ‎Господь ‎моим ‎Богом‏ ‎—‏ ‎то ‎этот‏ ‎камень, ‎который‏ ‎я ‎поставил ‎памятником, ‎будет ‎(у‏ ‎меня)‏ ‎домом‏ ‎Божиим; ‎и‏ ‎из ‎всего,‏ ‎что ‎Ты,‏ ‎Боже,‏ ‎даруешь ‎мне,‏ ‎я ‎дам ‎Тебе ‎десятую ‎часть»‏ ‎(книга ‎Бытия,‏ ‎глава‏ ‎28, ‎стихи ‎20-22).

Естественно,‏ ‎Ветхий ‎Завет‏ ‎не ‎защищает ‎укоренившуюся ‎коррупцию‏ ‎как‏ ‎систему. ‎Среди‏ ‎наставлений, ‎которые‏ ‎Бог ‎дает ‎Моисею, ‎есть ‎и‏ ‎такое:‏ ‎«даров ‎не‏ ‎принимай, ‎ибо‏ ‎дары ‎слепыми ‎делают ‎зрячих ‎и‏ ‎превращают‏ ‎дело‏ ‎правых». ‎Господь‏ ‎не ‎принимает‏ ‎подношения ‎от‏ ‎тех,‏ ‎кто ‎недостоин,‏ ‎а ‎только ‎от ‎тех ‎людей,‏ ‎которых ‎он‏ ‎считает‏ ‎праведными. ‎Несмотря ‎на‏ ‎это, ‎принцип‏ ‎обмена ‎в ‎отношениях ‎между‏ ‎людьми‏ ‎и ‎их‏ ‎Богом ‎пронизывает‏ ‎значительную ‎часть ‎священных ‎текстов, ‎и‏ ‎древнее‏ ‎общество ‎Ближнего‏ ‎Востока, ‎по-видимому,‏ ‎в ‎основном ‎соответствовало ‎этому ‎логическому‏ ‎и‏ ‎моральному‏ ‎критерию.

Все ‎изменилось‏ ‎в ‎Новом‏ ‎Завете, ‎в‏ ‎котором‏ ‎подобный ‎подход‏ ‎осуждается ‎посредством ‎символического ‎эпизода ‎со‏ ‎«щедрым» ‎Симоном‏ ‎Волхвом,‏ ‎готовым ‎предложить ‎деньги,‏ ‎чтобы ‎приобрести‏ ‎силы, ‎дарованные ‎Святым ‎Духом‏ ‎(Деяния,‏ ‎глава ‎8,‏ ‎стихи ‎18-24).‏ ‎Именно ‎Симон ‎дал ‎имя ‎такому‏ ‎явлению‏ ‎как ‎«симония»‏ ‎– ‎церковный‏ ‎вариант ‎коррупции, ‎заключающийся ‎в ‎купле‏ ‎и‏ ‎продаже‏ ‎церковных ‎должностей,‏ ‎сана, ‎таинств,‏ ‎реликвий ‎и‏ ‎прочего.‏ ‎На ‎протяжении‏ ‎столетий ‎католическая ‎церковь ‎номинально ‎осуждала‏ ‎симонию, ‎однако‏ ‎в‏ ‎реальности ‎практиковала ‎ее,‏ ‎что, ‎во‏ ‎многом, ‎стало ‎причиной ‎церковного‏ ‎раскола‏ ‎и ‎образования‏ ‎лютеранства. ‎В‏ ‎остальном ‎же ‎одним ‎из ‎центральных‏ ‎эпизодов‏ ‎христианской ‎истории‏ ‎является ‎история‏ ‎Иуды ‎Искариота, ‎человека, ‎который ‎воровал‏ ‎деньги‏ ‎из‏ ‎общей ‎кассы‏ ‎апостолов ‎и‏ ‎продал ‎своего‏ ‎учителя‏ ‎Иисуса ‎римлянам‏ ‎за ‎тридцать ‎серебряных ‎монет. ‎Это‏ ‎было ‎настолько‏ ‎сильное‏ ‎предательство, ‎что ‎оно‏ ‎лишило ‎его‏ ‎возможности ‎искупить ‎свою ‎вину‏ ‎даже‏ ‎после ‎покаяния,‏ ‎и ‎это‏ ‎привело ‎к ‎тому, ‎что ‎Иуда‏ ‎повесился.

В‏ ‎Древней ‎Греции‏ ‎тоже ‎нашлось‏ ‎место ‎коррупционным ‎скандалам. ‎В ‎324‏ ‎году‏ ‎до‏ ‎н.э. ‎в‏ ‎Афинах ‎состоялась‏ ‎очередная ‎Олимпиада,‏ ‎и‏ ‎в ‎том‏ ‎же ‎году ‎разгорелся ‎скандал ‎с‏ ‎украденным ‎золотом‏ ‎Александра‏ ‎Македонского. ‎Суть ‎была‏ ‎такова: ‎друг‏ ‎детства ‎македонского ‎царя ‎и,‏ ‎по‏ ‎совместительству, ‎его‏ ‎казначей ‎Гарпал‏ ‎прихватил ‎крупную ‎сумму ‎денег ‎и‏ ‎сбежал‏ ‎с ‎ними‏ ‎в ‎Афины,‏ ‎надеясь ‎найти ‎там ‎убежище. ‎Афинский‏ ‎оратор‏ ‎Демосфен,‏ ‎известный ‎своими‏ ‎обличительными ‎речами‏ ‎против ‎Филиппа‏ ‎II‏ ‎Македонского, ‎и‏ ‎к ‎его ‎сыну ‎Александру ‎испытывал‏ ‎не ‎самые‏ ‎нежные‏ ‎чувства. ‎Однако ‎когда‏ ‎другие ‎афиняне‏ ‎предложили ‎использовать ‎украденную ‎казну,‏ ‎чтобы‏ ‎начать ‎восстание‏ ‎против ‎Македонии,‏ ‎он ‎высказался ‎против. ‎По ‎предложению‏ ‎Демосфена‏ ‎беглец ‎был‏ ‎заключен ‎в‏ ‎тюрьму, ‎а ‎деньги ‎арестовали. ‎Следить‏ ‎за‏ ‎их‏ ‎сохранностью ‎должен‏ ‎был ‎особый‏ ‎комитет ‎во‏ ‎главе‏ ‎все ‎с‏ ‎тем ‎же ‎Демосфеном. ‎Однако ‎вскоре‏ ‎выяснилось, ‎что‏ ‎денег‏ ‎в ‎украденной ‎казне‏ ‎– ‎ровно‏ ‎половина ‎от ‎изначальной ‎суммы.‏ ‎А‏ ‎затем ‎Гарпал‏ ‎вообще ‎сбежал‏ ‎из ‎Афин, ‎что ‎дало ‎повод‏ ‎недругам‏ ‎Демосфена ‎обвинить‏ ‎его ‎в‏ ‎получении ‎взятки. ‎Не ‎сумев ‎оправдаться,‏ ‎оратор‏ ‎бежал‏ ‎из ‎Афин.

Проблема‏ ‎коррупции ‎поднималась‏ ‎античными ‎авторами‏ ‎гораздо‏ ‎раньше. ‎Так,‏ ‎например, ‎Гесиод, ‎современник ‎Гомера, ‎прославлял‏ ‎в ‎своих‏ ‎«Трудах‏ ‎и ‎днях» ‎мифический‏ ‎«золотой ‎век»:‏ ‎эпоху, ‎когда ‎людьми ‎не‏ ‎двигала‏ ‎«постыдная ‎жажда‏ ‎наживы». ‎Как‏ ‎позднее ‎писал ‎поэт ‎и ‎философ‏ ‎Ксенофан:‏ ‎«То, ‎что‏ ‎у ‎людей‏ ‎олицетворяет ‎постыдность ‎и ‎позор, ‎воровство,‏ ‎прелюбодеяние‏ ‎и‏ ‎обман ‎друг‏ ‎друга, ‎Гомер‏ ‎и ‎Гесиод‏ ‎приписали‏ ‎богам». ‎Герой‏ ‎гомеровской ‎«Одиссеи» ‎на ‎самом ‎деле‏ ‎воплощает ‎образ‏ ‎гениального‏ ‎мошенника ‎и ‎удачливого‏ ‎лжеца, ‎являясь‏ ‎потомком ‎бога ‎Гермеса, ‎квинтэссенции‏ ‎хитрого‏ ‎и ‎даже‏ ‎лживого ‎бога,‏ ‎а ‎также ‎внуком ‎Автолика, ‎известного‏ ‎своей‏ ‎склонностью ‎к‏ ‎мошенничеству ‎и‏ ‎воровству.

Другим ‎примером ‎коррупции ‎в ‎древнем‏ ‎мире‏ ‎было‏ ‎так ‎называемое‏ ‎профессиональное ‎доносительство‏ ‎– ‎когда‏ ‎люди,‏ ‎прознав ‎о‏ ‎каких-то ‎нелицеприятных ‎деяниях ‎своих ‎земляков,‏ ‎угрожали, ‎что‏ ‎донесут‏ ‎на ‎них, ‎и‏ ‎требовали ‎деньги‏ ‎за ‎свое ‎молчание. ‎Демосфен‏ ‎так‏ ‎описывал ‎профессионального‏ ‎клеветника: ‎«Он‏ ‎ходит ‎по ‎агоре, ‎как ‎гадюка‏ ‎или‏ ‎скорпион, ‎с‏ ‎жалом ‎наизготовку,‏ ‎прыгая ‎туда-сюда, ‎и ‎остановится ‎вдруг‏ ‎то‏ ‎в‏ ‎одной ‎точке,‏ ‎то ‎в‏ ‎другой, ‎высматривая,‏ ‎на‏ ‎кого ‎бы‏ ‎донести, ‎и ‎вымогает ‎деньги, ‎пугая‏ ‎их ‎судом».

Ритор‏ ‎и‏ ‎софист ‎Фрасимах, ‎живший‏ ‎в ‎V‏ ‎веке ‎до ‎н. ‎э.,‏ ‎известен‏ ‎главным ‎образом‏ ‎благодаря ‎тому,‏ ‎что ‎Платон ‎сделал ‎его ‎главным‏ ‎героем‏ ‎одного ‎из‏ ‎своих ‎диалогов,‏ ‎и ‎вложил ‎в ‎его ‎уста‏ ‎фразу:‏ ‎«Я‏ ‎считаю, ‎что‏ ‎справедливость ‎есть‏ ‎не ‎что‏ ‎иное,‏ ‎как ‎интерес‏ ‎сильнейшего». ‎А ‎справедливость ‎— ‎это‏ ‎«то, ‎что‏ ‎благоприятствует‏ ‎установленной ‎власти». ‎Проще‏ ‎говоря, ‎справедливость‏ ‎не ‎достигается ‎простым ‎соблюдением‏ ‎правил,‏ ‎лежащих ‎в‏ ‎основе ‎общественного‏ ‎порядка, ‎но ‎может ‎быть ‎выстроена‏ ‎в‏ ‎соответствии ‎с‏ ‎требованиями ‎правителя.‏ ‎Поэтому ‎тот, ‎кто ‎правит, ‎может‏ ‎издавать‏ ‎законы,‏ ‎гарантирующие ‎его‏ ‎безнаказанность.

В ‎греческой‏ ‎трагедии ‎и‏ ‎комедии‏ ‎тема ‎коррупции‏ ‎и, ‎в ‎более ‎широком ‎смысле,‏ ‎отношения ‎к‏ ‎богатству,‏ ‎что ‎не ‎было‏ ‎нажито ‎упорным‏ ‎трудом, ‎является ‎достаточно ‎популярной.‏ ‎Софокл‏ ‎в ‎«Царе‏ ‎Эдипе» ‎негодовал‏ ‎от ‎имени ‎своего ‎героя:

О ‎власть,‏ ‎о‏ ‎злато, ‎о‏ ‎из ‎всех‏ ‎умений

Уменье ‎высшее ‎среди ‎людей ‎-

Какую‏ ‎зависть‏ ‎вы‏ ‎растить ‎способны!

Я‏ ‎ль ‎добивался‏ ‎этого ‎престола?

Мне‏ ‎ль‏ ‎не ‎достался‏ ‎он, ‎как ‎вольный ‎дар?

И ‎что‏ ‎ж? ‎Креонт,‏ ‎мой‏ ‎верный, ‎старый ‎друг,

Из-за‏ ‎него ‎меня‏ ‎подходом ‎тайным

Сгубить ‎задумал! ‎Хитрого‏ ‎волхва

Он‏ ‎подпускает, ‎лживого‏ ‎бродягу,

В ‎делах‏ ‎наживы ‎зрячего, ‎но ‎полной

В ‎вещаниях‏ ‎окутанного‏ ‎тьмой!

Если ‎же‏ ‎говорить ‎о‏ ‎комедии, ‎можно ‎вспомнить ‎«Всадников» ‎Аристофана,‏ ‎где‏ ‎одним‏ ‎из ‎персонажей‏ ‎был ‎коррумпированный‏ ‎государственный ‎деятель‏ ‎Клеон,‏ ‎в ‎чьи‏ ‎уста ‎автор ‎вложил ‎фразу ‎«О‏ ‎да, ‎я‏ ‎крал,‏ ‎но ‎во ‎спасенье‏ ‎городу!». ‎К‏ ‎слову, ‎примерно ‎в ‎то‏ ‎время‏ ‎в ‎Афинах‏ ‎действительно ‎жил‏ ‎политический ‎деятель ‎по ‎имени ‎Клеон,‏ ‎который‏ ‎и ‎стал‏ ‎прообразом ‎персонажа‏ ‎комедии. ‎Другой ‎античный ‎комедиограф, ‎Менандр,‏ ‎которого‏ ‎считали‏ ‎своим ‎учителем‏ ‎Теренций ‎и‏ ‎Плавт, ‎писал:

Считает‏ ‎Эпихарм‏ ‎богами ‎ветер,‏ ‎дождь,

И ‎солнце, ‎и ‎огонь, ‎и‏ ‎все ‎созвездия,

А‏ ‎вот‏ ‎по ‎мне ‎-‏ ‎единственно ‎полезные

Нам‏ ‎боги ‎- ‎это ‎серебро‏ ‎и‏ ‎золото.

Лишь ‎в‏ ‎дом ‎их‏ ‎принесешь, ‎- ‎о ‎чем ‎помолишься,

Все‏ ‎будет‏ ‎у ‎тебя,‏ ‎что ‎только‏ ‎хочется:

Земля, ‎дома, ‎служанки, ‎украшения,

Друзья, ‎свидетели‏ ‎и‏ ‎судьи‏ ‎- ‎лишь‏ ‎плати!

К ‎тебе‏ ‎пойдут ‎и‏ ‎боги‏ ‎в ‎услужение.

Подкуп‏ ‎был ‎серьезным ‎инструментом ‎для ‎достижения‏ ‎побед ‎не‏ ‎только‏ ‎на ‎политическом ‎поприще,‏ ‎но ‎и‏ ‎на ‎поле ‎боя. ‎Согласно‏ ‎рассказу‏ ‎Плутарха, ‎отец‏ ‎Александра ‎Македонского,‏ ‎царь ‎Филипп ‎II, ‎однажды ‎сказал:‏ ‎«в‏ ‎любом ‎самом‏ ‎укрепленном ‎городе‏ ‎всегда ‎найдется ‎дверь, ‎в ‎которую‏ ‎пройдет‏ ‎осел,‏ ‎нагруженный ‎золотом».‏ ‎И ‎это‏ ‎были ‎не‏ ‎просто‏ ‎слова. ‎Филиппу‏ ‎II ‎удалось ‎вырвать ‎контроль ‎над‏ ‎золотыми ‎и‏ ‎серебряными‏ ‎рудниками ‎Фракии ‎у‏ ‎Афин, ‎и‏ ‎он ‎стал ‎разрабатывать ‎их‏ ‎гораздо‏ ‎интенсивнее, ‎чем‏ ‎это ‎делалось‏ ‎прежде. ‎Однако, ‎когда ‎Александр ‎Македонский‏ ‎в‏ ‎336 ‎году‏ ‎до ‎н.э.‏ ‎взошел ‎на ‎трон, ‎он ‎обнаружил,‏ ‎что‏ ‎у‏ ‎него ‎в‏ ‎казне ‎практически‏ ‎нет ‎наличных‏ ‎средств,‏ ‎и ‎это‏ ‎стало ‎одной ‎из ‎главных ‎причин‏ ‎его ‎стремления‏ ‎расширить‏ ‎границы ‎своей ‎державы.

Читать: 8+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Военное дело Античности: последствия Пелопоннесской войны

Для ‎античного‏ ‎историка ‎Фукидида, ‎чье ‎сочинение ‎является‏ ‎наиболее ‎важным‏ ‎источником‏ ‎информации ‎о ‎Пелопоннесской‏ ‎войне ‎(431‏ ‎– ‎404 ‎годы ‎до‏ ‎н.э.),‏ ‎она ‎была‏ ‎крупнейшей ‎войной‏ ‎в ‎истории ‎на ‎момент ‎его‏ ‎жизни,‏ ‎и ‎действительно,‏ ‎этот ‎конфликт‏ ‎затронул ‎едва ‎ли ‎не ‎все‏ ‎греческие‏ ‎города-государства.‏ ‎Можно ‎даже‏ ‎сказать, ‎что,‏ ‎с ‎некоторыми‏ ‎оговорками,‏ ‎Пелопоннесская ‎война‏ ‎стала ‎мировой ‎войной ‎Античности. ‎Кроме‏ ‎того, ‎она‏ ‎стала‏ ‎еще ‎и ‎самой‏ ‎жестокой ‎войной‏ ‎своего ‎времени. ‎Маркерами ‎этого‏ ‎становятся‏ ‎казни ‎мужского‏ ‎населения ‎захватываемых‏ ‎городов, ‎порабощение ‎местных ‎женщин ‎и‏ ‎жесткое‏ ‎обращение ‎с‏ ‎мирным ‎населением,‏ ‎которое ‎просто ‎подвернулось ‎по ‎руку.‏ ‎Разграбление‏ ‎складов‏ ‎и ‎товаров,‏ ‎поджог ‎вражеских‏ ‎полей ‎и‏ ‎фруктовых‏ ‎деревьев, ‎по-видимому,‏ ‎приобрели ‎в ‎то ‎время ‎беспрецедентные‏ ‎масштабы.

С ‎точки‏ ‎зрения‏ ‎военной ‎истории ‎Пелопоннесская‏ ‎война ‎интересна‏ ‎тем, ‎что ‎в ‎ходе‏ ‎нее‏ ‎произошли ‎события,‏ ‎которые ‎оказали‏ ‎заметное ‎влияние ‎на ‎принципы ‎ведения‏ ‎войны‏ ‎в ‎последующие‏ ‎десятилетия. ‎Кроме‏ ‎того, ‎это ‎была, ‎в ‎первую‏ ‎очередь,‏ ‎война‏ ‎греков ‎с‏ ‎греками, ‎и‏ ‎в ‎ходе‏ ‎нее‏ ‎греческие ‎полисы‏ ‎взаимно ‎ослабляли ‎друг ‎друга, ‎благодаря‏ ‎чему ‎соседние‏ ‎державы,‏ ‎такие ‎как ‎Персидская‏ ‎империя ‎и‏ ‎Македония, ‎смогли ‎получить ‎решающее‏ ‎влияние‏ ‎в ‎Греции.

Хотя‏ ‎для ‎большинства‏ ‎греческих ‎общин ‎вплоть ‎до ‎IV‏ ‎века‏ ‎до ‎н.э.‏ ‎их ‎ополченческие‏ ‎армии ‎оставались ‎наиболее ‎важной ‎частью‏ ‎сил‏ ‎обороны,‏ ‎после ‎Пелопоннесской‏ ‎войны ‎греки‏ ‎стали ‎активно‏ ‎привлекать‏ ‎на ‎службу‏ ‎иностранных ‎наемников, ‎действовавших ‎либо ‎как‏ ‎специализированные, ‎либо‏ ‎как‏ ‎вспомогательные ‎части. ‎В‏ ‎первую ‎очередь‏ ‎эта ‎практика ‎коснулась ‎флота,‏ ‎где‏ ‎потребность ‎в‏ ‎живой ‎силе‏ ‎(гребцах, ‎в ‎первую ‎очередь) ‎невозможно‏ ‎было‏ ‎быстро ‎восполнять‏ ‎за ‎счет‏ ‎свободных ‎граждан. ‎Однако ‎затем, ‎по‏ ‎мере‏ ‎ожесточения‏ ‎войны, ‎потребовались‏ ‎и ‎наемные‏ ‎пехотинцы. ‎Первоначально‏ ‎это‏ ‎были ‎пельтасты,‏ ‎то ‎есть ‎воины, ‎которые ‎были‏ ‎вооружены ‎легким‏ ‎щитом,‏ ‎называемым ‎«пелта», ‎и‏ ‎в ‎остальном‏ ‎также ‎были ‎легче ‎вооружены,‏ ‎чем‏ ‎тяжелая ‎пехота.‏ ‎Этот ‎род‏ ‎войск ‎первоначально ‎пришел ‎из ‎Фракии,‏ ‎и‏ ‎именно ‎там‏ ‎набирались ‎солдаты;‏ ‎они ‎были ‎полезнее ‎гоплитов ‎в‏ ‎гористой‏ ‎и‏ ‎пересеченной ‎местности.‏ ‎Лучников ‎набирали‏ ‎из ‎регионов,‏ ‎где‏ ‎искусство ‎стрельбы‏ ‎имело ‎вековые ‎традиции ‎– ‎например,‏ ‎с ‎острова‏ ‎Крит.

После‏ ‎Пелопоннесской ‎войны ‎наемничество‏ ‎расцвело ‎пышным‏ ‎цветом. ‎Теперь ‎активно ‎нанимали‏ ‎и‏ ‎гоплитов ‎–‏ ‎обычно ‎это‏ ‎были ‎греки ‎из ‎более ‎бедных‏ ‎регионов,‏ ‎таких ‎как‏ ‎Аркадия ‎или‏ ‎Ахайя, ‎а ‎также ‎маргинализированные ‎афиняне.‏ ‎Длившаяся‏ ‎30‏ ‎лет ‎война‏ ‎способствовала ‎появлению‏ ‎целого ‎поколения‏ ‎людей,‏ ‎привыкших ‎жить‏ ‎как ‎воины. ‎Персидский ‎царь ‎и‏ ‎другие ‎владыки‏ ‎Востока,‏ ‎чьи ‎армии ‎не‏ ‎имели ‎такой‏ ‎тяжеловооруженной ‎пехоты, ‎были ‎заинтересованы‏ ‎в‏ ‎этом ‎роде‏ ‎войск, ‎потому‏ ‎что ‎греческие ‎гоплиты ‎доказали ‎свою‏ ‎силу‏ ‎во ‎многих‏ ‎сражениях ‎и‏ ‎часто ‎превосходили ‎восточных ‎солдат. ‎Греки‏ ‎и‏ ‎прежде‏ ‎нанимались ‎на‏ ‎службу ‎к‏ ‎восточным ‎государям‏ ‎–‏ ‎подобная ‎практика‏ ‎известна ‎как ‎минимум ‎с ‎VI‏ ‎века ‎до‏ ‎н.э.,‏ ‎однако ‎систематическим ‎данное‏ ‎явление ‎стало‏ ‎именно ‎после ‎Пелопоннесской ‎войны.‏ ‎В‏ ‎конце ‎V‏ ‎и ‎в‏ ‎IV ‎веках ‎на ‎службу ‎к‏ ‎заморским‏ ‎правителям ‎иногда‏ ‎нанимались ‎целые‏ ‎греческие ‎армии. ‎Наиболее ‎известны ‎так‏ ‎называемые‏ ‎«Десять‏ ‎тысяч» ‎–‏ ‎пестрое ‎войско,‏ ‎составленное ‎из‏ ‎представителей‏ ‎различных ‎греческих‏ ‎областей, ‎поступивших ‎на ‎службу ‎к‏ ‎Киру-младшему ‎—‏ ‎персидскому‏ ‎царевичу ‎и ‎претенденту‏ ‎на ‎престол‏ ‎— ‎для ‎того, ‎чтобы‏ ‎помочь‏ ‎ему ‎свергнуть‏ ‎его ‎брата,‏ ‎царя ‎Артаксеркса. ‎В ‎это ‎наемное‏ ‎войско‏ ‎входил ‎и‏ ‎афинянин ‎Ксенофонт,‏ ‎впоследствии ‎описавший ‎поход ‎в ‎своем‏ ‎сочинении‏ ‎«Анабасис».

Помимо‏ ‎крупных ‎полисов‏ ‎в ‎IV‏ ‎веке ‎в‏ ‎качестве‏ ‎нанимателей ‎нередко‏ ‎выступали ‎тираны ‎– ‎люди, ‎на‏ ‎сомнительном ‎правовом‏ ‎основании‏ ‎утвердившиеся ‎в ‎качестве‏ ‎единоличных ‎правителей‏ ‎полиса. ‎Как ‎правило, ‎именно‏ ‎по‏ ‎причине ‎характера‏ ‎своей ‎власти,‏ ‎тиран ‎не ‎мог ‎полагаться ‎на‏ ‎войско,‏ ‎собранное ‎из‏ ‎собственных ‎подданных,‏ ‎и ‎поэтому ‎зависел ‎от ‎иностранных‏ ‎наемников.

Преимущество‏ ‎наемников‏ ‎заключалось ‎в‏ ‎их ‎доступности,‏ ‎опыте ‎и‏ ‎военной‏ ‎доблести. ‎Их‏ ‎можно ‎было ‎использовать ‎независимо ‎от‏ ‎какой-либо ‎связи‏ ‎с‏ ‎гражданской ‎жизнью, ‎и‏ ‎они ‎были‏ ‎обязаны ‎только ‎своему ‎нанимателю.‏ ‎Однако‏ ‎при ‎этом,‏ ‎если ‎наемникам‏ ‎не ‎платили, ‎существовал ‎риск ‎их‏ ‎перехода‏ ‎на ‎сторону‏ ‎неприятеля. ‎Также‏ ‎наниматель ‎должен ‎был ‎преуспевать ‎на‏ ‎поле‏ ‎боя,‏ ‎поскольку ‎наемники‏ ‎сражались ‎не‏ ‎только ‎ради‏ ‎жалования,‏ ‎но ‎и‏ ‎ради ‎возможности ‎взять ‎добычу, ‎а‏ ‎сделать ‎это‏ ‎можно‏ ‎было ‎только ‎в‏ ‎результате ‎военного‏ ‎успеха. ‎С ‎другой ‎стороны,‏ ‎солдаты-граждане‏ ‎часто ‎имели‏ ‎право ‎голоса‏ ‎в ‎вопросах ‎войны ‎и ‎мира,‏ ‎поэтому‏ ‎они ‎сражались‏ ‎за ‎свое‏ ‎дело ‎и, ‎следовательно, ‎были ‎более‏ ‎преданными,‏ ‎чем‏ ‎наемники. ‎Трудно‏ ‎оценить ‎реальные‏ ‎масштабы ‎наемничества.‏ ‎В‏ ‎IV ‎веке‏ ‎сложился ‎своеобразный ‎рынок ‎наемников. ‎Например,‏ ‎мыс ‎Тайнарон‏ ‎на‏ ‎южной ‎оконечности ‎Пелопоннесса‏ ‎превратился ‎в‏ ‎известный ‎перевалочный ‎пункт ‎для‏ ‎воинов,‏ ‎желающих ‎к‏ ‎кому-нибудь ‎наняться.‏ ‎Однако ‎следует ‎помнить, ‎что ‎греческие‏ ‎полисы‏ ‎вербовали ‎наемников‏ ‎только ‎как‏ ‎дополнение ‎к ‎уже ‎существующим ‎контингентам‏ ‎из‏ ‎свободных‏ ‎граждан. ‎Только‏ ‎армии ‎царей‏ ‎Эллинистической ‎эпохи‏ ‎(323‏ ‎– ‎30‏ ‎годы ‎до ‎н.э.) ‎состояли ‎в‏ ‎основном ‎из‏ ‎профессиональных‏ ‎воинов.

По ‎итогам ‎Пелопоннесской‏ ‎войны ‎появились‏ ‎некоторые ‎важные ‎новшества ‎в‏ ‎военном‏ ‎деле, ‎на‏ ‎долгие ‎века‏ ‎определившие ‎ход ‎его ‎развития. ‎Так,‏ ‎например,‏ ‎именно ‎тогда‏ ‎была ‎изобретена‏ ‎катапульта ‎– ‎вероятно, ‎в ‎Сиракузах‏ ‎(Сицилия)‏ ‎в‏ ‎годы ‎правления‏ ‎тирана ‎Дионисия‏ ‎(405-367 ‎до‏ ‎н.э.).‏ ‎Появление ‎такой‏ ‎осадной ‎машины ‎существенно ‎увеличила ‎шансы‏ ‎осаждающей ‎армии‏ ‎добиться‏ ‎успеха. ‎Уже ‎затем‏ ‎появились ‎и‏ ‎другие ‎осадные ‎машины. ‎Армиям‏ ‎пришлось‏ ‎увеличить ‎количество‏ ‎присутствующих ‎в‏ ‎войске ‎инженеров, ‎потому ‎что ‎техническая‏ ‎сторона‏ ‎войны ‎стала‏ ‎более ‎важной.‏ ‎Опыт ‎Пелопоннесской ‎войны ‎с ‎точки‏ ‎зрения‏ ‎полевой‏ ‎тактики ‎также‏ ‎подвергся ‎переосмыслению,‏ ‎благодаря ‎чему‏ ‎впоследствии‏ ‎фиванский ‎полководец‏ ‎Эпаминонд ‎(погибший ‎в ‎362 ‎году‏ ‎до ‎н.э.)‏ ‎придумал‏ ‎так ‎называемый ‎«косой‏ ‎строй» ‎фаланги.‏ ‎Принцип ‎был ‎следующим: ‎в‏ ‎классической‏ ‎фаланге ‎командующий‏ ‎традиционно ‎стоял‏ ‎справа, ‎поэтому ‎Эпаминонд ‎усилил ‎левое‏ ‎крыло‏ ‎своего ‎строя,‏ ‎разместив ‎там‏ ‎больше ‎шеренг ‎с ‎воинами ‎–‏ ‎таким‏ ‎образом,‏ ‎более ‎сильный‏ ‎фланг ‎бил‏ ‎по ‎тому‏ ‎месту‏ ‎во ‎вражеском‏ ‎строе, ‎где ‎находился ‎неприятельских ‎стратег,‏ ‎сминал ‎и‏ ‎прорывал‏ ‎вражеские ‎порядки. ‎Чтобы‏ ‎прорыв ‎был‏ ‎более ‎эффективным, ‎фиванцы ‎ставили‏ ‎на‏ ‎своем ‎левом‏ ‎крыле ‎элитный‏ ‎«Священный ‎отряд». ‎Бойцы ‎этого ‎подразделения‏ ‎проходили‏ ‎интенсивную ‎подготовку‏ ‎и ‎культивировали‏ ‎между ‎собой ‎особый ‎дух ‎товарищества,‏ ‎чтобы‏ ‎быть‏ ‎морально ‎и‏ ‎технически ‎подготовленными‏ ‎для ‎этой‏ ‎рискованной‏ ‎миссии. ‎О‏ ‎«Священном ‎отряде» ‎часто ‎пишут, ‎что‏ ‎он ‎целиком‏ ‎состоял‏ ‎из ‎мужчин, ‎практиковавших‏ ‎гомосексуальные ‎связи,‏ ‎однако ‎это ‎доподлинно ‎неизвестно.‏ ‎Даже‏ ‎Плутарх, ‎один‏ ‎из ‎главных‏ ‎письменных ‎источников ‎по ‎данному ‎вопросу,‏ ‎делает‏ ‎на ‎этот‏ ‎счет ‎оговорку‏ ‎«как ‎говорят». ‎Подобные ‎элитные ‎войска‏ ‎появились‏ ‎и‏ ‎в ‎других‏ ‎полисах; ‎они,‏ ‎как ‎и‏ ‎появление‏ ‎наемников, ‎являются‏ ‎признаком ‎того, ‎что ‎война ‎все‏ ‎больше ‎становится‏ ‎специализированным‏ ‎делом.

В ‎связи ‎с‏ ‎этим ‎возрастала‏ ‎потребность ‎в ‎систематической ‎подготовке‏ ‎военного‏ ‎руководства. ‎Это‏ ‎интеллектуальное ‎изменение‏ ‎в ‎военном ‎деле ‎нашло ‎отражение‏ ‎в‏ ‎появлении ‎военной‏ ‎литературы, ‎содержащей‏ ‎советы ‎для ‎командиров ‎и ‎политиков,‏ ‎которые‏ ‎столкнулись‏ ‎с ‎растущими‏ ‎теоретическими ‎требованиями.‏ ‎Далеко ‎не‏ ‎все‏ ‎примеры ‎этого‏ ‎литературного ‎жанра, ‎который ‎неуклонно ‎набирал‏ ‎популярность ‎начиная‏ ‎с‏ ‎IV ‎века, ‎дошли‏ ‎до ‎нас,‏ ‎а ‎то, ‎что ‎дошло,‏ ‎не‏ ‎дает ‎нам‏ ‎понимания ‎об‏ ‎их ‎литературном ‎и ‎техническом ‎уровне.‏ ‎Во‏ ‎многих ‎случаях‏ ‎может ‎создаться‏ ‎впечатление, ‎что ‎эти ‎учебники ‎были‏ ‎написаны‏ ‎не‏ ‎опытными ‎практиками,‏ ‎а ‎«канцелярскими‏ ‎вояками». ‎Тем‏ ‎не‏ ‎менее, ‎сам‏ ‎факт ‎их ‎наличия ‎доказывает, ‎что‏ ‎необходимость ‎оптимизации‏ ‎ведения‏ ‎войны ‎уже ‎начинала‏ ‎охватывать ‎все‏ ‎области ‎военного ‎искусства: ‎требования‏ ‎к‏ ‎командующим ‎усложнялись,‏ ‎нужно ‎было‏ ‎освоить ‎различные ‎виды ‎оружия ‎и‏ ‎сложную‏ ‎логистику, ‎нужно‏ ‎было ‎понимать‏ ‎и ‎различать ‎психологию ‎профессиональных ‎солдат‏ ‎и‏ ‎солдат‏ ‎ополчения, ‎нужно‏ ‎было ‎разработать‏ ‎правдоподобные ‎стратегии,‏ ‎которые‏ ‎затем ‎надлежало‏ ‎тактически ‎грамотно ‎реализовать. ‎В ‎IV‏ ‎веке ‎до‏ ‎н.э.‏ ‎лучше ‎всех ‎с‏ ‎этим ‎справился‏ ‎македонский ‎царь ‎Филипп ‎II‏ ‎(около‏ ‎382–336 ‎год‏ ‎до ‎н.‏ ‎э.). ‎О ‎нем ‎и ‎поговорим‏ ‎в‏ ‎следующей ‎части.

Читать: 13+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Спартанская военная машина: правда и вымысел

В ‎массовой‏ ‎культуре ‎Спарта ‎считается ‎образцом ‎военного‏ ‎государства, ‎однако‏ ‎подобная‏ ‎оценка ‎не ‎была‏ ‎придумана ‎в‏ ‎наше ‎время, ‎она ‎основывается‏ ‎на‏ ‎сведениях ‎античных‏ ‎авторов. ‎Еще‏ ‎Ксенофонт ‎(ок. ‎425 ‎- ‎ок.‏ ‎355‏ ‎до ‎н.‏ ‎э.) ‎считал,‏ ‎что ‎только ‎спартанцы ‎разбираются ‎в‏ ‎военном‏ ‎деле;‏ ‎другие ‎авторы‏ ‎даже ‎представляли‏ ‎себе ‎Спарту‏ ‎как‏ ‎постоянный ‎военный‏ ‎лагерь. ‎Согласно ‎этому ‎образу, ‎вся‏ ‎жизнь ‎в‏ ‎полисе,‏ ‎расположенном ‎на ‎юго-востоке‏ ‎Пелопоннеса, ‎должна‏ ‎была ‎крутиться ‎только ‎вокруг‏ ‎войны,‏ ‎и ‎целиком‏ ‎и ‎полностью‏ ‎подчиняться ‎военным ‎нуждам. ‎Действительно, ‎с‏ ‎VII‏ ‎по ‎IV‏ ‎века ‎Спарта‏ ‎добилась ‎больших ‎военных ‎успехов ‎и‏ ‎неоднократно‏ ‎демонстрировала‏ ‎свое ‎военное‏ ‎превосходство ‎над‏ ‎другими ‎полисами.‏ ‎В‏ ‎период ‎с‏ ‎VI ‎века ‎до ‎371 ‎года‏ ‎до ‎н.э.‏ ‎Спарта‏ ‎претендовала ‎на ‎господство‏ ‎над ‎Пелопоннесом‏ ‎и ‎временами ‎распространяла ‎свою‏ ‎гегемонию‏ ‎над ‎всей‏ ‎Грецией. ‎Но‏ ‎жизнь ‎спартанцев ‎не ‎была ‎приспособлена‏ ‎исключительно‏ ‎к ‎войне,‏ ‎а ‎политическая‏ ‎система ‎не ‎была ‎такой ‎жесткой‏ ‎и‏ ‎эгалитарной,‏ ‎как ‎иногда‏ ‎предполагают. ‎И‏ ‎уж ‎точно‏ ‎Спарта‏ ‎не ‎была‏ ‎эдаким ‎античным ‎военным ‎коммунизмом, ‎каким‏ ‎ее ‎нередко‏ ‎рисуют‏ ‎в ‎наши ‎дни.‏ ‎Там ‎существовали‏ ‎социальные ‎различия, ‎были ‎бедные‏ ‎и‏ ‎богатые ‎люди,‏ ‎и ‎в‏ ‎целом ‎спартанцы ‎не ‎придерживались ‎того‏ ‎аскетичного‏ ‎образа ‎жизни,‏ ‎который ‎им‏ ‎приписывает ‎поговорка. ‎Более ‎того, ‎регион‏ ‎Лакония,‏ ‎где‏ ‎и ‎располагалась‏ ‎Спарта, ‎был‏ ‎одним ‎и‏ ‎наиболее‏ ‎плодородных ‎во‏ ‎всей ‎Греции ‎(это ‎при ‎том,‏ ‎что ‎Греция‏ ‎даже‏ ‎в ‎те ‎времена‏ ‎не ‎могла‏ ‎похвастаться ‎плодородием).

Покорив ‎Мессению ‎и‏ ‎обратив‏ ‎ее ‎жителей‏ ‎в ‎илотов‏ ‎– ‎то ‎есть ‎зависимых ‎земледельцев,‏ ‎находящихся‏ ‎по ‎своему‏ ‎положению ‎где-то‏ ‎между ‎крепостными ‎и ‎рабами ‎­–‏ ‎спартанцы‏ ‎заполучили‏ ‎набор ‎определенных‏ ‎проблем, ‎поскольку‏ ‎покоренные ‎так‏ ‎и‏ ‎не ‎смирились‏ ‎со ‎своей ‎судьбой, ‎периодически ‎восставая‏ ‎против ‎угнетателей.‏ ‎Именно‏ ‎поэтому, ‎а ‎не‏ ‎из ‎каких-то‏ ‎возвышенных ‎побуждений ‎спартанское ‎общество‏ ‎было‏ ‎милитаризованным ‎и‏ ‎всегда ‎готовым‏ ‎к ‎войне, ‎чтобы ‎сохранить ‎свой‏ ‎статус.‏ ‎Эта ‎повсеместная‏ ‎милитаризация ‎и‏ ‎отличала ‎их ‎положение ‎от ‎положения‏ ‎большинства‏ ‎эллинов.

Следующая‏ ‎особенность ‎естественным‏ ‎образом ‎вытекала‏ ‎из ‎предыдущей.‏ ‎Основой‏ ‎любой ‎древнегреческой‏ ‎армии ‎была ‎фаланга. ‎Вполне ‎логично,‏ ‎что ‎в‏ ‎милитаризованном‏ ‎спартанском ‎обществе ‎особенно‏ ‎ценились ‎благодетели,‏ ‎необходимые ‎для ‎успешного ‎действия‏ ‎фаланги‏ ‎в ‎бою‏ ‎– ‎стойкость,‏ ‎подчинение ‎личности ‎обществу ‎и ‎умение‏ ‎преодолевать‏ ‎страх. ‎Трусы‏ ‎подвергались ‎остракизму,‏ ‎в ‎то ‎время ‎как ‎непоколебимая‏ ‎настойчивость‏ ‎и‏ ‎стремление ‎сражаться‏ ‎насмерть ‎высоко‏ ‎ценились.

Как ‎и‏ ‎в‏ ‎других ‎полисах,‏ ‎структура ‎общества ‎в ‎Спарте ‎находила‏ ‎отражение ‎в‏ ‎военной‏ ‎организации. ‎Ее ‎основой‏ ‎были ‎спартиаты‏ ‎– ‎полноправные ‎граждане ‎Спарты,‏ ‎получавшие‏ ‎этот ‎статус‏ ‎преимущественно ‎по‏ ‎праву ‎рождения. ‎Дополнительными ‎требованиями ‎для‏ ‎получения‏ ‎этого ‎статуса‏ ‎были ‎получение‏ ‎определенного ‎спартанского ‎воспитания ‎(агогэ) ‎и‏ ‎прохождение‏ ‎определенного‏ ‎обряда ‎инициации,‏ ‎а ‎также‏ ‎участие ‎в‏ ‎общественных‏ ‎трапезах, ‎сисситиях,‏ ‎что ‎могло ‎стоить ‎человеку ‎немалых‏ ‎финансовых ‎затрат.‏ ‎Проще‏ ‎говоря, ‎чтобы ‎быть‏ ‎спартиатом, ‎нужно‏ ‎было ‎жить ‎как ‎спартиат,‏ ‎учиться‏ ‎как ‎спартиат‏ ‎и ‎пировать‏ ‎как ‎спартиат. ‎С ‎VII ‎по‏ ‎первую‏ ‎половину ‎V‏ ‎века ‎спартиаты‏ ‎составляли ‎рекрутскую ‎базу ‎для ‎армии.

В‏ ‎классическую‏ ‎эпоху‏ ‎в ‎ходе‏ ‎жизни ‎спартиат‏ ‎выполнял ‎множество‏ ‎социальных‏ ‎ролей. ‎Будучи‏ ‎ребенком ‎и ‎подростком ‎он ‎должен‏ ‎был ‎постигать‏ ‎воинскую‏ ‎науку, ‎при ‎этом‏ ‎система ‎агогэ‏ ‎считалась ‎также ‎школой ‎закалки‏ ‎и‏ ‎дисциплины, ‎и‏ ‎это ‎была‏ ‎самая ‎требовательная ‎система ‎социализации ‎в‏ ‎Греции.‏ ‎Апогеем ‎военной‏ ‎подготовки ‎юношей‏ ‎была ‎«криптия» ‎- ‎карательный ‎набег‏ ‎на‏ ‎илотов,‏ ‎призванный, ‎с‏ ‎одной ‎стороны,‏ ‎устрашить ‎их‏ ‎и‏ ‎предостеречь ‎от‏ ‎возможных ‎восстаний, ‎а ‎с ‎другой‏ ‎– ‎приучить‏ ‎молодых‏ ‎воинов ‎к ‎насилию.‏ ‎Выглядело ‎это‏ ‎так: ‎наиболее ‎способных ‎в‏ ‎обучении‏ ‎юношей ‎отправляли‏ ‎самостоятельно ‎бродить‏ ‎по ‎стране, ‎предварительно ‎снабдив ‎их‏ ‎лишь‏ ‎мечом ‎и‏ ‎минимально ‎необходимым‏ ‎количеством ‎провизии. ‎Днем ‎налетчики ‎должны‏ ‎были‏ ‎скрываться,‏ ‎набираться ‎сил‏ ‎и ‎выслеживать‏ ‎илотов, ‎а‏ ‎ночью‏ ‎– ‎застигать‏ ‎их ‎врасплох ‎и ‎убивать. ‎В‏ ‎сущности, ‎это‏ ‎был‏ ‎санкционированный ‎разбой, ‎сопряженный‏ ‎с ‎убийством‏ ‎мирного ‎населения. ‎А ‎чтобы‏ ‎соблюсти‏ ‎формальную ‎законность,‏ ‎спартанские ‎эфоры‏ ‎(пятеро ‎ежегодно ‎избираемых ‎авторитетных ‎спартиатов,‏ ‎выполнявших‏ ‎роль ‎правительства‏ ‎при ‎царе)‏ ‎каждый ‎год ‎в ‎преддверие ‎«выпускного‏ ‎экзамена»‏ ‎объявляли‏ ‎илотам ‎войну.‏ ‎Пройдя ‎испытание‏ ‎криптией, ‎юноша‏ ‎становился‏ ‎полноправным ‎членом‏ ‎спартанского ‎общества ‎– ‎отныне, ‎как‏ ‎член ‎народного‏ ‎собрания,‏ ‎он ‎имел ‎право‏ ‎голоса ‎в‏ ‎вопросах ‎войны ‎и ‎мира.‏ ‎В‏ ‎случае ‎начала‏ ‎боевых ‎действий‏ ‎он ‎должен ‎был ‎по ‎первому‏ ‎зову‏ ‎властей ‎явиться‏ ‎с ‎собственным‏ ‎оружием.

Самым ‎популярным ‎у ‎воинов ‎(и‏ ‎вообще‏ ‎у‏ ‎мужчин) ‎был‏ ‎красный ‎цвет‏ ‎– ‎спартанцы‏ ‎считали‏ ‎его ‎мужским‏ ‎цветом, ‎к ‎тому ‎же ‎на‏ ‎нем ‎было‏ ‎труднее‏ ‎заметить ‎кровь. ‎Также‏ ‎спартанские ‎воины‏ ‎предпочитали ‎носить ‎длинные ‎волосы‏ ‎–‏ ‎они ‎должны‏ ‎были ‎придавать‏ ‎их ‎обладателю ‎более ‎внушительный ‎вид‏ ‎и‏ ‎благородный ‎вид,‏ ‎а ‎также‏ ‎– ‎устрашать ‎врага. ‎Как ‎и‏ ‎все‏ ‎его‏ ‎товарищи, ‎такой‏ ‎спартанский ‎воин‏ ‎наносил ‎на‏ ‎свой‏ ‎щит ‎заглавную‏ ‎букву ‎Л ‎(выглядит ‎как ‎перевернутая‏ ‎V), ‎означавшую‏ ‎«лакедемонянин»,‏ ‎то ‎есть ‎житель‏ ‎Лакедемона ‎(второе‏ ‎название ‎Спарты). ‎Благодаря ‎милитаризации‏ ‎общества,‏ ‎обучению ‎агогэ‏ ‎и ‎раннему‏ ‎приобщению ‎к ‎насилию ‎в ‎криптии,‏ ‎спартанский‏ ‎гоплит ‎в‏ ‎среднем ‎превосходил‏ ‎по ‎качеству ‎простого ‎гоплита-ополченца ‎из‏ ‎любого‏ ‎другого‏ ‎полиса, ‎а‏ ‎яркий ‎внешний‏ ‎вид ‎с‏ ‎обилием‏ ‎узнаваемой ‎атрибутики‏ ‎(длинные ‎волосы, ‎алые ‎плащи, ‎литеры‏ ‎на ‎щитах)‏ ‎добавлял‏ ‎к ‎этому ‎психологический‏ ‎эффект.

Спартанцы ‎жили‏ ‎на ‎землях, ‎обрабатываемых ‎илотами.‏ ‎Это‏ ‎позволяло ‎гражданам‏ ‎не ‎отвлекаться‏ ‎на ‎земледелие ‎и ‎целиком ‎и‏ ‎полностью‏ ‎посвящать ‎себя‏ ‎социальной ‎и‏ ‎военной ‎жизни. ‎Даже ‎коллективные ‎трапезы,‏ ‎сисситии,‏ ‎в‏ ‎конечном ‎итоге‏ ‎также ‎служили‏ ‎военным ‎целям:‏ ‎Геродот‏ ‎сообщает, ‎что‏ ‎в ‎каждую ‎такую ‎трапезную ‎общину‏ ‎(то ‎есть‏ ‎–‏ ‎постоянную ‎компанию, ‎собиравшуюся‏ ‎за ‎столом)‏ ‎входило ‎примерно ‎15 ‎спартиатов,‏ ‎и‏ ‎они ‎же,‏ ‎таким ‎образом,‏ ‎формировали ‎младшую ‎тактическую ‎единицу ‎спартанской‏ ‎армии.‏ ‎Благодаря ‎интенсивной‏ ‎общественной ‎жизни‏ ‎каждый ‎спартиат ‎очень ‎хорошо ‎знал‏ ‎своих‏ ‎товарищей‏ ‎по ‎оружию,‏ ‎их ‎характеры‏ ‎и ‎поведение,‏ ‎поэтому‏ ‎в ‎спартанском‏ ‎войске ‎и ‎обществе ‎был ‎высок‏ ‎взаимный ‎социальный‏ ‎контроль‏ ‎– ‎грубо ‎говоря,‏ ‎все ‎были‏ ‎друг ‎у ‎друга ‎на‏ ‎виду‏ ‎и ‎боялись‏ ‎упасть ‎в‏ ‎грязь ‎лицом ‎перед ‎людьми, ‎которых‏ ‎хорошо‏ ‎знали. ‎Само‏ ‎собой, ‎это‏ ‎лишь ‎способствовало ‎сплочению ‎такой ‎армии‏ ‎и,‏ ‎следовательно,‏ ‎повышало ‎ее‏ ‎боеспособность.

Несмотря ‎на‏ ‎эти ‎преимущества‏ ‎и‏ ‎многочисленные ‎военные‏ ‎успехи, ‎в ‎итоге ‎приведшие ‎к‏ ‎победе ‎над‏ ‎Афинами‏ ‎в ‎Пелопоннесской ‎войне,‏ ‎Спарта ‎столкнулась‏ ‎с ‎растущими ‎проблемами. ‎Если‏ ‎после‏ ‎победы ‎греков‏ ‎над ‎персами‏ ‎при ‎Платеях ‎в ‎479 ‎году‏ ‎до‏ ‎н.э. ‎число‏ ‎спартиатов ‎неумолимо‏ ‎росло, ‎то ‎победная ‎для ‎Спарты,‏ ‎но‏ ‎затяжная‏ ‎Пелопоннесская ‎война‏ ‎все ‎же‏ ‎подтачивала ‎ее‏ ‎людские‏ ‎ресурсы. ‎На‏ ‎момент ‎ее ‎окончания ‎Спарта ‎могла‏ ‎выставить ‎в‏ ‎поле‏ ‎около ‎5000 ‎спартиатов,‏ ‎однако ‎уже‏ ‎на ‎битву ‎с ‎беотийцами‏ ‎при‏ ‎Немее ‎в‏ ‎394 ‎году‏ ‎пришло ‎только ‎2000 ‎спартиатов. ‎Именно‏ ‎спартиатов,‏ ‎а ‎не‏ ‎воинов ‎в‏ ‎целом, ‎хотя ‎общие ‎демографические ‎тенденции‏ ‎были‏ ‎налицо.‏ ‎Точную ‎причину‏ ‎демографической ‎проблемы‏ ‎установить ‎сложно:‏ ‎это‏ ‎могли ‎быть‏ ‎военные ‎потери, ‎кризис ‎института ‎семьи,‏ ‎недостаток ‎рождаемости,‏ ‎чрезмерное‏ ‎финансовое ‎бремя, ‎которое‏ ‎несли ‎на‏ ‎себе ‎некоторые ‎спартиаты, ‎попросту‏ ‎в‏ ‎какой-то ‎момент‏ ‎утратившие ‎возможность‏ ‎выполнять ‎свои ‎обязанности ‎перед ‎городом.‏ ‎Сюда‏ ‎же ‎можно‏ ‎добавить ‎восстания‏ ‎илотов, ‎так ‎или ‎иначе ‎истощавшие‏ ‎мобилизационный‏ ‎ресурс.

Столкнувшись‏ ‎с ‎нехваткой‏ ‎спартиатов, ‎власти‏ ‎Спарты ‎решили‏ ‎закрыть‏ ‎эту ‎проблему‏ ‎путем ‎призыва ‎на ‎военную ‎службу‏ ‎других ‎слоев‏ ‎населения.‏ ‎Первоначально ‎это ‎касалось‏ ‎только ‎периэков‏ ‎– ‎лично ‎свободных ‎жителей‏ ‎города‏ ‎и ‎окрестностей,‏ ‎не ‎имевших‏ ‎при ‎этом ‎политических ‎прав. ‎Судя‏ ‎по‏ ‎всему, ‎периэки‏ ‎(буквально ‎–‏ ‎«живущие ‎вокруг») ‎принадлежали ‎к ‎коренному‏ ‎населению‏ ‎области‏ ‎Лакония, ‎оказавшиеся‏ ‎в ‎таком‏ ‎положении ‎вследствие‏ ‎расширения‏ ‎влияния ‎Спарты‏ ‎в ‎регионе. ‎В ‎сущности, ‎это‏ ‎можно ‎назвать‏ ‎дискриминацией‏ ‎по ‎праву ‎сильного.‏ ‎Их ‎начали‏ ‎призывать ‎на ‎службу ‎уже‏ ‎во‏ ‎время ‎Пелопоннесской‏ ‎войны, ‎и‏ ‎они, ‎судя ‎по ‎всему, ‎сражались‏ ‎бок‏ ‎о ‎бок‏ ‎со ‎спартанцами,‏ ‎то ‎есть ‎на ‎войне ‎никакой‏ ‎сегрегации‏ ‎не‏ ‎было. ‎Кроме‏ ‎того, ‎стали‏ ‎призывать ‎представителей‏ ‎классов,‏ ‎которые ‎по‏ ‎какой-то ‎причине ‎уже ‎не ‎могли‏ ‎быть ‎полноправными‏ ‎гражданами‏ ‎– ‎например, ‎потому,‏ ‎что ‎они‏ ‎больше ‎не ‎могли ‎выполнять‏ ‎свои‏ ‎экономические ‎обязательства‏ ‎(о ‎чем‏ ‎было ‎сказано ‎выше) ‎или ‎потому,‏ ‎что‏ ‎они ‎были‏ ‎продуктом ‎сексуальной‏ ‎связи ‎спартиатов ‎с ‎периэками ‎или‏ ‎даже‏ ‎илотами.‏ ‎Наконец, ‎Спарта‏ ‎дошла ‎до‏ ‎того, ‎что‏ ‎включила‏ ‎в ‎тяжеловооруженную‏ ‎фалангу ‎особо ‎преданных ‎илотов, ‎которые‏ ‎ранее ‎использовали‏ ‎только‏ ‎как ‎легковооруженных ‎воинов.‏ ‎Иногда ‎освобожденные‏ ‎илоты ‎даже ‎формировали ‎собственные‏ ‎отряды.‏ ‎Однако ‎об‏ ‎этом ‎крайне‏ ‎мало ‎сведений, ‎и ‎мы ‎даже‏ ‎точно‏ ‎не ‎знаем,‏ ‎в ‎какой‏ ‎мере ‎эти ‎категории ‎общества ‎принимали‏ ‎участие‏ ‎в‏ ‎военной ‎подготовке‏ ‎спартанцев.

Сама ‎структура‏ ‎спартанской ‎армии‏ ‎также‏ ‎вызывает ‎споры.‏ ‎Упор ‎делался ‎на ‎пехоту. ‎Хорошим‏ ‎флотом ‎Спарта‏ ‎смогла‏ ‎похвастаться ‎только ‎на‏ ‎заключительном ‎этапе‏ ‎Пелопоннесской ‎войны, ‎когда ‎получила‏ ‎необходимые‏ ‎средства ‎от‏ ‎своих ‎союзников-персов.‏ ‎Спартанская ‎кавалерия, ‎согласно ‎сведениями ‎источников,‏ ‎играла‏ ‎на ‎поле‏ ‎боя ‎второстепенную‏ ‎роль, ‎и ‎не ‎была ‎почетным‏ ‎родом‏ ‎войск.‏ ‎Как ‎уже‏ ‎было ‎сказано,‏ ‎спартиаты ‎экипировались‏ ‎по‏ ‎такому ‎же‏ ‎принципу, ‎что ‎и ‎гоплиты ‎прочих‏ ‎полисов, ‎однако‏ ‎отличие‏ ‎спартанской ‎фаланги ‎состояло‏ ‎в ‎том,‏ ‎что ‎она ‎была ‎разделена‏ ‎на‏ ‎разные ‎отряды.‏ ‎Уже ‎в‏ ‎середине ‎V ‎века ‎спартанская ‎фаланга‏ ‎столкнулась‏ ‎с ‎первыми‏ ‎реформами, ‎которые‏ ‎стали ‎ответом ‎на ‎проблему ‎илотов‏ ‎и‏ ‎на‏ ‎растущее ‎военное‏ ‎могущество ‎Афин.‏ ‎Изначально ‎фаланга‏ ‎основывалась‏ ‎на ‎сисситиях‏ ‎как ‎на ‎наименьших ‎тактических ‎единицах,‏ ‎включавших ‎по‏ ‎15‏ ‎человек, ‎следующим ‎подразделением‏ ‎в ‎иерархии‏ ‎были ‎триакады ‎– ‎по‏ ‎30‏ ‎человек ‎(две‏ ‎сисситии), ‎которые,‏ ‎в ‎свою ‎очередь, ‎образовывали ‎эномотии‏ ‎(64‏ ‎человека).

Однако ‎в‏ ‎середине ‎V‏ ‎века ‎такое ‎деление ‎начало ‎отмирать,‏ ‎поскольку‏ ‎постепенно‏ ‎в ‎силу‏ ‎демографических ‎причин‏ ‎спартиатов ‎в‏ ‎войсках‏ ‎стали ‎смешивать‏ ‎с ‎периэками, ‎а ‎сами ‎отряды‏ ‎формировать ‎на‏ ‎основе‏ ‎возрастных ‎критериев. ‎В‏ ‎источниках, ‎относящихся‏ ‎ко ‎времени ‎Пелопоннесской ‎войны,‏ ‎в‏ ‎качестве ‎самой‏ ‎крупной ‎структурной‏ ‎единицы ‎в ‎войске ‎упомянута ‎мора.‏ ‎Обычно‏ ‎она ‎состояла‏ ‎из ‎четырех‏ ‎лохосов, ‎каждый ‎из ‎которых, ‎в‏ ‎сою‏ ‎очередь,‏ ‎насчитывал ‎по‏ ‎четыре ‎пентекостии‏ ‎(буквально ‎«пять‏ ‎десятков»)‏ ‎– ‎отряда‏ ‎с ‎номинальной ‎численностью ‎50 ‎человек.‏ ‎Самой ‎мелкой‏ ‎единицей‏ ‎в ‎это ‎время‏ ‎стала ‎эномотия‏ ‎с ‎номинальной ‎численностью ‎36‏ ‎человек.‏ ‎Две ‎эномотии‏ ‎образовывали ‎пентекостию‏ ‎– ‎таким ‎образом, ‎та ‎оставалась‏ ‎«полусотней»‏ ‎только ‎на‏ ‎словах, ‎на‏ ‎деле ‎же ‎ее ‎численность ‎(в‏ ‎штатном‏ ‎режиме)‏ ‎могла ‎доходить‏ ‎до ‎72‏ ‎человек. ‎Таким‏ ‎образом,‏ ‎в ‎мору‏ ‎входило ‎576 ‎человек. ‎У ‎каждого‏ ‎из ‎этих‏ ‎подразделений‏ ‎были ‎свои ‎командиры,‏ ‎чьи ‎звания‏ ‎(лохаг, ‎пентекостер, ‎эномотарх) ‎отражали‏ ‎их‏ ‎функции.

Очевидно, ‎что‏ ‎спартанцы ‎придавали‏ ‎большое ‎значение ‎иерархии. ‎Главнокомандующим ‎спартанской‏ ‎армии‏ ‎был ‎один‏ ‎из ‎двух‏ ‎царей ‎(да, ‎в ‎Спарте ‎одновременно‏ ‎правили‏ ‎два‏ ‎царя ‎–‏ ‎как ‎раз‏ ‎на ‎случай‏ ‎войны,‏ ‎которую ‎объявляли‏ ‎регулярно). ‎Таким ‎образом, ‎директивы ‎спартанских‏ ‎царей ‎передавались‏ ‎по‏ ‎служебной ‎цепочке ‎и‏ ‎быстро ‎доходили‏ ‎до ‎отдельных ‎гоплитов. ‎Благодаря‏ ‎стандартизированным‏ ‎командам ‎и‏ ‎хорошо ‎отрепетированным‏ ‎маневрам ‎спартанская ‎армия ‎могла ‎выполнять‏ ‎сложные‏ ‎тактические ‎действия‏ ‎в ‎полевых‏ ‎условиях, ‎поражая ‎этим ‎остальных ‎греков.‏ ‎Спартанская‏ ‎фаланга‏ ‎могла ‎делать‏ ‎контрмарш ‎(в‏ ‎античных ‎источниках‏ ‎он‏ ‎известен ‎как‏ ‎«лаконский ‎контрмарш») ‎– ‎быстрый ‎круговой‏ ‎разворот ‎в‏ ‎сторону‏ ‎внезапно ‎появившегося ‎противника,‏ ‎диагональный ‎разворот‏ ‎в ‎правую ‎и ‎в‏ ‎левую‏ ‎стороны, ‎быстрый‏ ‎переход ‎от‏ ‎походного ‎порядка ‎к ‎боевому. ‎Это‏ ‎не‏ ‎самые ‎сложные‏ ‎упражнения ‎с‏ ‎точки ‎зрения ‎современной ‎строевой, ‎однако,‏ ‎для‏ ‎античной‏ ‎армии ‎они‏ ‎выглядели ‎чем-то‏ ‎невероятным. ‎При‏ ‎этом,‏ ‎лучшие ‎воины‏ ‎становились ‎в ‎первом ‎ряду ‎–‏ ‎их ‎задача,‏ ‎как‏ ‎и ‎командиров, ‎была‏ ‎в ‎том,‏ ‎чтобы ‎служить ‎образцом ‎для‏ ‎остальных,‏ ‎увлекать ‎их‏ ‎личным ‎примером‏ ‎или ‎подбадривать ‎и ‎удерживать ‎от‏ ‎бегства‏ ‎в ‎критической‏ ‎ситуации.

О ‎хорошей‏ ‎военной ‎организации ‎свидетельствует ‎и ‎то‏ ‎внимание,‏ ‎которое‏ ‎уделялось ‎логистике.‏ ‎Существовали ‎отдельные‏ ‎ремесленные ‎отряды;‏ ‎ручные‏ ‎инструменты ‎и‏ ‎другие ‎материалы ‎перевозили ‎на ‎телегах‏ ‎или ‎вьючных‏ ‎животных.‏ ‎Отдельный ‎отряд ‎–‏ ‎легковооруженные ‎периэки-скириты‏ ‎(жители ‎Скиритиды, ‎горной ‎области‏ ‎на‏ ‎севере ‎Лаконии)‏ ‎– ‎шел‏ ‎в ‎авангарде ‎армии ‎на ‎марше‏ ‎и‏ ‎брал ‎на‏ ‎себя ‎охрану‏ ‎походного ‎лагеря. ‎В ‎бою ‎скириты‏ ‎иногда‏ ‎составляли‏ ‎левое ‎крыло‏ ‎войска.

Несмотря ‎на‏ ‎тщательно ‎продуманную‏ ‎военную‏ ‎организацию, ‎суровое‏ ‎обучение ‎спартиатов ‎и ‎хорошую ‎подготовку,‏ ‎ресурсы ‎одной‏ ‎лишь‏ ‎Спарты ‎никогда ‎не‏ ‎позволили ‎бы‏ ‎ей ‎стать ‎сильнейшим ‎полисом‏ ‎в‏ ‎Греции ‎даже‏ ‎на ‎короткий‏ ‎срок. ‎Однако ‎к ‎середине ‎VI‏ ‎века‏ ‎Спарте ‎удалось‏ ‎создать ‎Пелопоннесский‏ ‎союз, ‎сообщество ‎полисов, ‎которых ‎со‏ ‎Спартой‏ ‎связывали‏ ‎двусторонние ‎договоры,‏ ‎которые ‎обязывали‏ ‎эти ‎государства‏ ‎выступать‏ ‎вместе ‎со‏ ‎спартанцами ‎в ‎случае ‎войны. ‎Благодаря‏ ‎использованию ‎ресурсов‏ ‎зависимых‏ ‎от ‎нее ‎союзников,‏ ‎Спарта ‎значительно‏ ‎увеличила ‎свою ‎военную ‎мощь.‏ ‎Такая‏ ‎пестрота ‎была‏ ‎для ‎тогдашней‏ ‎Греции ‎обычным ‎делом. ‎Геродот ‎сообщает‏ ‎нам,‏ ‎что ‎в‏ ‎битве ‎при‏ ‎Платеях ‎в ‎479 ‎году ‎до‏ ‎н.э.‏ ‎против‏ ‎персов ‎сражались‏ ‎воины ‎31‏ ‎греческого ‎полиса.‏ ‎Подобное‏ ‎положение ‎дел‏ ‎сохранялось ‎и ‎тогда, ‎когда ‎греки‏ ‎воевали ‎между‏ ‎собой.‏ ‎Именно ‎поэтому ‎про-спартанскому‏ ‎Пелопоннесскому ‎союзу‏ ‎противостоял ‎Афинский ‎морской ‎союз.

Читать: 15+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Военное дело Античности: Афины в классическую эпоху

Афинский ‎флот

В‏ ‎течение ‎V ‎века ‎до ‎н.э.‏ ‎сравнительно ‎крупные‏ ‎города-государства‏ ‎Афины ‎и ‎Спарта‏ ‎сложились ‎как‏ ‎две ‎особые ‎формы ‎греческой‏ ‎военной‏ ‎системы. ‎Не‏ ‎в ‎последнюю‏ ‎очередь ‎благодаря ‎этому ‎они ‎стали‏ ‎одними‏ ‎из ‎самых‏ ‎влиятельных ‎держав‏ ‎в ‎Греции. ‎На ‎этом ‎этапе‏ ‎оба‏ ‎полиса‏ ‎смогли ‎перерасти‏ ‎мелкомасштабную ‎войну,‏ ‎которая ‎была‏ ‎характерна‏ ‎для ‎прежней‏ ‎греческой ‎военной ‎истории, ‎и, ‎основываясь‏ ‎на ‎более‏ ‎прагматичных‏ ‎системах ‎союзов, ‎смогли‏ ‎установить ‎гегемонию‏ ‎над ‎Грецией.

Афины ‎были ‎самым‏ ‎густонаселенным‏ ‎полисом ‎в‏ ‎Греции, ‎но‏ ‎до ‎V ‎века ‎не ‎играли‏ ‎заметной‏ ‎политической ‎роли.‏ ‎Ситуация ‎изменилась‏ ‎с ‎победами ‎над ‎персидским ‎экспедиционным‏ ‎корпусом‏ ‎в‏ ‎сухопутном ‎сражении‏ ‎при ‎Марафоне‏ ‎(490 ‎год‏ ‎до‏ ‎н. ‎э.)‏ ‎и ‎над ‎главными ‎силами ‎персидского‏ ‎флота ‎в‏ ‎морском‏ ‎сражении ‎при ‎Саламине‏ ‎(480 ‎год‏ ‎до ‎н. ‎э.). ‎Успех‏ ‎во‏ ‎втором ‎сражении‏ ‎был ‎достигнут‏ ‎благодаря ‎усилиям ‎греческого ‎флота, ‎и‏ ‎именно‏ ‎афиняне ‎предоставили‏ ‎самый ‎большой‏ ‎контингент ‎кораблей. ‎После ‎490 ‎года‏ ‎Афины‏ ‎последовательно‏ ‎создавали ‎новый‏ ‎флот ‎за‏ ‎счет ‎доходов‏ ‎от‏ ‎серебряных ‎рудников‏ ‎Лавреона ‎в ‎южной ‎Аттике, ‎и‏ ‎впоследствии ‎стали‏ ‎ведущей‏ ‎морской ‎державой ‎Греции.

В‏ ‎гомеровские ‎времена‏ ‎– ‎примерно ‎между ‎800‏ ‎и‏ ‎700 ‎годами‏ ‎до ‎н.э.‏ ‎– ‎пиратство ‎было ‎общепринятым ‎ремеслом,‏ ‎а‏ ‎в ‎VI‏ ‎веке, ‎помимо‏ ‎мореплавателей ‎Ближнего ‎Востока, ‎в ‎Эгейском‏ ‎регионе‏ ‎уже‏ ‎существовали ‎известные‏ ‎греческие ‎морские‏ ‎державы, ‎такие‏ ‎как‏ ‎Хиос, ‎Самос‏ ‎или ‎Коринф; ‎однако ‎Афинам ‎еще‏ ‎только ‎предстояло‏ ‎стать‏ ‎значимой ‎морской ‎державой.‏ ‎При ‎создании‏ ‎собственного ‎флота ‎в ‎качестве‏ ‎основной‏ ‎ударной ‎силы‏ ‎они ‎использовали‏ ‎триеры ‎(название ‎образовано ‎от ‎греческих‏ ‎слов,‏ ‎означающих ‎«три»‏ ‎и ‎«грести»),‏ ‎которые, ‎вероятно, ‎были ‎изобретены ‎во‏ ‎второй‏ ‎половине‏ ‎VI ‎века‏ ‎в ‎районе‏ ‎восточного ‎Средиземноморья.‏ ‎Это‏ ‎был ‎военный‏ ‎корабль ‎со ‎сложной ‎конструкцией, ‎приводившийся‏ ‎в ‎движение‏ ‎170‏ ‎веслами, ‎расположенными ‎в‏ ‎три ‎яруса.‏ ‎На ‎носу ‎чуть ‎ниже‏ ‎или‏ ‎на ‎уровне‏ ‎воды ‎располагался‏ ‎бронзовый ‎таран, ‎при ‎помощи ‎которого‏ ‎рулевые‏ ‎пытались ‎врезаться‏ ‎в ‎борт‏ ‎неприятельского ‎корабля, ‎намереваясь ‎потопить ‎его.‏ ‎Они‏ ‎должны‏ ‎были ‎довольно‏ ‎искусно ‎маневрировать,‏ ‎чтобы ‎подвести‏ ‎свой‏ ‎корабль ‎идеально‏ ‎под ‎углом ‎девяносто ‎градусов ‎к‏ ‎противнику, ‎а‏ ‎затем‏ ‎обрушить ‎всю ‎мощь‏ ‎на ‎вражеский‏ ‎борт. ‎Для ‎этого ‎атакующий‏ ‎корабль‏ ‎должен ‎был‏ ‎быть ‎очень‏ ‎маневренным ‎и ‎за ‎короткое ‎время‏ ‎развивать‏ ‎большую ‎скорость.‏ ‎Триера ‎соответствовала‏ ‎этим ‎запросам, ‎потому ‎что ‎она‏ ‎была‏ ‎достаточно‏ ‎узкой ‎и,‏ ‎при ‎этом,‏ ‎имела ‎относительно‏ ‎большой‏ ‎экипаж, ‎который‏ ‎мог ‎развить ‎необходимую ‎скорость ‎на‏ ‎веслах. ‎Для‏ ‎преодоления‏ ‎больших ‎расстояний ‎триера‏ ‎была ‎оснащена‏ ‎парусами, ‎которые ‎позволяли ‎гребцам‏ ‎сохранять‏ ‎свои ‎силы‏ ‎для ‎боя.‏ ‎В ‎бою, ‎вероятнее ‎всего, ‎паруса‏ ‎убирали,‏ ‎поскольку ‎они‏ ‎мешали ‎бы‏ ‎точному ‎и ‎быстрому ‎маневрированию. ‎Недостатком‏ ‎триеры‏ ‎было‏ ‎то, ‎что‏ ‎ее ‎древесина‏ ‎быстро ‎впитывала‏ ‎воду‏ ‎и ‎становилась‏ ‎тяжелее. ‎Поэтому ‎корабли ‎зачастую ‎по‏ ‎ночам ‎вытаскивали‏ ‎на‏ ‎берег, ‎чтобы ‎высушить‏ ‎их ‎и‏ ‎иметь ‎возможность ‎использовать ‎их‏ ‎преимущества‏ ‎в ‎маневренности‏ ‎на ‎следующий‏ ‎день. ‎Для ‎этого ‎было ‎достаточно‏ ‎просто‏ ‎вытащить ‎их‏ ‎на ‎ровный‏ ‎и ‎плоский ‎берег; ‎с ‎другой‏ ‎стороны,‏ ‎капитальный‏ ‎ремонт, ‎который‏ ‎регулярно ‎требовалось‏ ‎проводить ‎для‏ ‎этого‏ ‎хрупкого ‎корабля,‏ ‎проводили ‎в ‎безопасной ‎гавани ‎со‏ ‎специально ‎построенными‏ ‎эллингами.

Помимо‏ ‎гребцов, ‎составлявших ‎львиную‏ ‎долю ‎экипажа‏ ‎триеры, ‎в ‎ее ‎команду‏ ‎входили‏ ‎те, ‎кого‏ ‎обобщенно ‎называли‏ ‎термином ‎«гиперезия» ‎(hyperesia) ‎– ‎капитан‏ ‎(триерарх),‏ ‎рулевые, ‎келейст‏ ‎(надсмотрщик ‎над‏ ‎гребцами, ‎боцман), ‎штурман ‎(кибернетос, ‎буквально‏ ‎–‏ ‎«управляющий»),‏ ‎флейтист, ‎задававший‏ ‎гребцам ‎ритм,‏ ‎корабельный ‎плотник,‏ ‎казначей‏ ‎и ‎матросы,‏ ‎которые ‎управляли ‎парусами, ‎выступали ‎в‏ ‎качестве ‎лоцманов‏ ‎или‏ ‎выполняли ‎другую ‎работу.‏ ‎Кроме ‎них‏ ‎на ‎триере ‎присутствовали ‎воины-эпибатаи‏ ‎в‏ ‎количестве ‎10‏ ‎человек ‎на‏ ‎корабль. ‎Эти ‎воины ‎были ‎экипированы‏ ‎как‏ ‎гоплиты. ‎Также‏ ‎присутствовали ‎четыре‏ ‎лучника. ‎Всего ‎экипаж ‎насчитывал ‎около‏ ‎200‏ ‎человек,‏ ‎170 ‎из‏ ‎которых ‎были‏ ‎гребцами, ‎а‏ ‎остальные‏ ‎представляли ‎«гиперезию».

Снаряженная‏ ‎к ‎бою ‎триера, ‎конечно, ‎не‏ ‎годилась ‎для‏ ‎перевозки‏ ‎грузов. ‎Вероятно, ‎она‏ ‎могла ‎нести‏ ‎запас ‎провизии ‎только ‎на‏ ‎один‏ ‎день. ‎Таким‏ ‎образом, ‎в‏ ‎дополнение ‎к ‎этому ‎типу ‎кораблей,‏ ‎греческий‏ ‎флот ‎также‏ ‎включал ‎грузовые‏ ‎транспортные ‎суда ‎и ‎суда ‎для‏ ‎перевозки‏ ‎воинов‏ ‎и ‎лошадей.

Командование‏ ‎как ‎одним‏ ‎кораблем, ‎так‏ ‎и‏ ‎координация ‎эскадр‏ ‎или ‎целых ‎флотов ‎требовали ‎от‏ ‎гребцов ‎и‏ ‎офицеров‏ ‎последовательных ‎тренировок ‎для‏ ‎приобретения ‎необходимых‏ ‎навыков ‎и ‎теоретических ‎знаний.‏ ‎Хорошо‏ ‎известно, ‎что‏ ‎афинский ‎флот‏ ‎проводил ‎постоянные ‎тренировки ‎и ‎тактические‏ ‎маневры‏ ‎в ‎море,‏ ‎чтобы, ‎с‏ ‎одной ‎стороны, ‎таким ‎образом ‎контролировать‏ ‎свои‏ ‎территориальные‏ ‎воды, ‎а‏ ‎с ‎другой‏ ‎— ‎набираться‏ ‎опыта.‏ ‎Несмотря ‎на‏ ‎ряд ‎серьезных ‎поражений, ‎которые ‎Афины‏ ‎потерпели ‎в‏ ‎годы‏ ‎Пелопоннесской ‎войны, ‎в‏ ‎целом ‎афинский‏ ‎флот ‎с ‎его ‎сравнительно‏ ‎хорошо‏ ‎обученными ‎экипажами‏ ‎в ‎V‏ ‎и ‎IV ‎веках ‎существенно ‎превосходил‏ ‎своих‏ ‎оппонентов ‎на‏ ‎море. ‎Военная‏ ‎мощь ‎Афин ‎в ‎эпоху ‎классической‏ ‎Греции‏ ‎основывалась‏ ‎именно ‎на‏ ‎силе ‎флота.

Большой‏ ‎флот ‎мог‏ ‎включать‏ ‎до ‎сотни‏ ‎и ‎более ‎кораблей, ‎для ‎которых‏ ‎нужно ‎было‏ ‎набирать‏ ‎команды ‎общей ‎численностью‏ ‎более ‎20‏ ‎000 ‎человек. ‎Существовали ‎также‏ ‎резервные‏ ‎корабли, ‎которые‏ ‎еще ‎не‏ ‎были ‎в ‎мореходном ‎состоянии ‎и‏ ‎стояли‏ ‎в ‎доках.‏ ‎Дошедшие ‎до‏ ‎нас ‎корабельные ‎списки ‎свидетельствуют ‎о‏ ‎том,‏ ‎что‏ ‎в ‎отдельные‏ ‎годы ‎в‏ ‎Афинах ‎было‏ ‎до‏ ‎400 ‎кораблей.‏ ‎Для ‎поддержания ‎такого ‎флота ‎нужно‏ ‎было ‎построить‏ ‎порты‏ ‎и ‎верфи ‎и‏ ‎обеспечить ‎поставку‏ ‎древесины; ‎нужно ‎ремонтировать ‎корабли,‏ ‎снабжать‏ ‎такелажем, ‎рулями,‏ ‎якорями ‎и‏ ‎канатами, ‎набирать ‎команды, ‎распределять ‎их‏ ‎и‏ ‎снабжать ‎припасами,‏ ‎выплачивать ‎им‏ ‎жалование ‎и ‎многое ‎другое. ‎Наконец,‏ ‎что‏ ‎не‏ ‎менее ‎важно,‏ ‎богатые ‎граждане‏ ‎Афин ‎должны‏ ‎были‏ ‎оплачивать ‎поддержание‏ ‎кораблей ‎в ‎боевой ‎готовности ‎в‏ ‎рамках ‎своих‏ ‎обязательств‏ ‎перед ‎обществом ‎(литургия).‏ ‎Они ‎оплачивали‏ ‎ремонт ‎и ‎снаряжение ‎отдельных‏ ‎кораблей‏ ‎из ‎своих‏ ‎собственных ‎средств‏ ‎и ‎под ‎свою ‎ответственность, ‎а‏ ‎затем‏ ‎также ‎номинально‏ ‎брали ‎на‏ ‎себя ‎функции ‎капитана ‎(триерарха) ‎на‏ ‎построенном‏ ‎ими‏ ‎корабле. ‎С‏ ‎другой ‎стороны,‏ ‎сам ‎корпус‏ ‎корабля‏ ‎и ‎мачты‏ ‎для ‎него ‎предоставлял ‎город-полис. ‎На‏ ‎разных ‎этапах‏ ‎истории‏ ‎Афин ‎роль ‎города‏ ‎в ‎постройке‏ ‎кораблей ‎менялась. ‎Например, ‎в‏ ‎годы‏ ‎Пелопоннесской ‎войны‏ ‎город ‎также‏ ‎оплачивал ‎корабельные ‎снасти ‎и ‎прочее‏ ‎снаряжение,‏ ‎в ‎то‏ ‎время ‎как‏ ‎триерархи ‎лишь ‎обеспечивали ‎набор ‎команд‏ ‎и‏ ‎подготовку‏ ‎гребцов.

Однако ‎главными‏ ‎бенефициарами ‎военно-морской‏ ‎политики ‎были‏ ‎так‏ ‎называемые ‎феты,‏ ‎преимущественно ‎безземельный ‎низший ‎класс ‎Афин.‏ ‎Они ‎нашли‏ ‎для‏ ‎себя ‎новые ‎способы‏ ‎заработка ‎в‏ ‎гавани ‎и ‎на ‎кораблях.‏ ‎Прежде‏ ‎их ‎редко‏ ‎привлекали ‎к‏ ‎военным ‎действиям, ‎потому ‎что ‎у‏ ‎них‏ ‎не ‎было‏ ‎средств ‎на‏ ‎покупку ‎снаряжения. ‎Благодаря ‎развитию ‎флота‏ ‎они‏ ‎теперь‏ ‎нашли ‎свое‏ ‎место ‎в‏ ‎качестве ‎гребцов‏ ‎на‏ ‎военных ‎кораблях‏ ‎и ‎внесли ‎значительный ‎вклад ‎в‏ ‎военный ‎успех‏ ‎Афин,‏ ‎что ‎оказало ‎значительное‏ ‎влияние ‎на‏ ‎их ‎уверенность ‎в ‎себе‏ ‎как‏ ‎граждан ‎и,‏ ‎следовательно, ‎как‏ ‎политической ‎силы. ‎Поэтому, ‎чтобы ‎удовлетворить‏ ‎высокий‏ ‎спрос ‎на‏ ‎гребцов, ‎Афины‏ ‎в ‎первую ‎очередь ‎прибегали ‎к‏ ‎услугам‏ ‎своих‏ ‎граждан. ‎Кроме‏ ‎того, ‎временами‏ ‎они ‎набирали‏ ‎гребцов‏ ‎из ‎других‏ ‎социальных ‎групп ‎– ‎в ‎первую‏ ‎очередь ‎из‏ ‎метеков,‏ ‎выходцев ‎из ‎других‏ ‎регионов, ‎проживающих‏ ‎в ‎Афинах, ‎а ‎также‏ ‎могли‏ ‎брать ‎на‏ ‎службу ‎людей‏ ‎из ‎других ‎союзных ‎городов, ‎нанимавшихся‏ ‎гребцами.‏ ‎Также ‎нам‏ ‎известны ‎случаи,‏ ‎когда ‎по ‎большой ‎нужде ‎и‏ ‎в‏ ‎порядке‏ ‎исключения ‎в‏ ‎качестве ‎гребцов‏ ‎использовали ‎рабов,‏ ‎но‏ ‎это ‎были‏ ‎единичные ‎случаи.

Флот, ‎а ‎с ‎ним‏ ‎и ‎феты,‏ ‎стал‏ ‎важнейшим ‎инструментом ‎афинской‏ ‎экспансии, ‎начавшейся‏ ‎после ‎478 ‎года ‎в‏ ‎результате‏ ‎победы ‎над‏ ‎персами. ‎Афинам‏ ‎удалось ‎создать ‎союз, ‎объединивший ‎многие‏ ‎острова‏ ‎Эгейского ‎моря,‏ ‎северные ‎греческие‏ ‎государства ‎и ‎греков ‎с ‎запада‏ ‎Малой‏ ‎Азии.‏ ‎Первоначально ‎союз‏ ‎служил ‎цели‏ ‎совместного ‎предотвращения‏ ‎посягательств‏ ‎персов ‎на‏ ‎Эгейское ‎море, ‎но ‎со ‎временем‏ ‎все ‎больше‏ ‎превращался‏ ‎в ‎политическое ‎орудие‏ ‎сильнейшего ‎из‏ ‎союзников ‎– ‎Афин. ‎Этому‏ ‎процессу‏ ‎благоприятствовал ‎тот‏ ‎факт, ‎что‏ ‎вместо ‎предоставления ‎собственных ‎кораблей ‎для‏ ‎объединенного‏ ‎флота ‎жители‏ ‎союзных ‎полисов‏ ‎могли ‎компенсировать ‎это ‎обязательство ‎денежными‏ ‎выплатами‏ ‎в‏ ‎пользу ‎Афин.‏ ‎Большинство ‎более‏ ‎мелких ‎членов‏ ‎федерации‏ ‎предпочитали ‎именно‏ ‎этот ‎способ ‎и, ‎таким ‎образом,‏ ‎позволяли ‎афинянам‏ ‎финансировать‏ ‎большую ‎часть ‎своего‏ ‎флота ‎за‏ ‎счет ‎вклада ‎(фороса) ‎союзников.‏ ‎Союз‏ ‎использовался ‎не‏ ‎только ‎как‏ ‎эффективное ‎средство ‎сдерживания ‎внешней ‎угрозы‏ ‎—‏ ‎к ‎450‏ ‎году ‎персы‏ ‎признали ‎Эгейское ‎море ‎сферой ‎интересов‏ ‎Афин‏ ‎—‏ ‎но ‎и‏ ‎как ‎инструмент‏ ‎внутренней ‎власти,‏ ‎с‏ ‎помощью ‎которого‏ ‎союзники ‎удерживались ‎под ‎афинским ‎правлением,‏ ‎даже ‎против‏ ‎их‏ ‎воли, ‎если ‎это‏ ‎было ‎необходимо.

С‏ ‎появлением ‎и ‎успехом ‎афинского‏ ‎флота‏ ‎военное ‎дело‏ ‎в ‎Греции‏ ‎существенно ‎усложнилось. ‎Теперь ‎приходилось ‎преодолевать‏ ‎не‏ ‎только ‎новые‏ ‎организационные ‎проблемы,‏ ‎но ‎и ‎покрывать ‎резко ‎возросшую‏ ‎потребность‏ ‎в‏ ‎деньгах. ‎Воины‏ ‎из ‎числа‏ ‎свободных ‎граждан‏ ‎хотели,‏ ‎чтобы ‎им‏ ‎платили, ‎содержание ‎кораблей ‎и ‎экипажа‏ ‎было ‎дорогим,‏ ‎и‏ ‎поэтому ‎успех ‎на‏ ‎войне ‎все‏ ‎больше ‎зависел ‎от ‎наличия‏ ‎достаточных‏ ‎финансовых ‎ресурсов.‏ ‎Доходы ‎Афин‏ ‎от ‎морского ‎союза, ‎торговли, ‎портовых‏ ‎сборов,‏ ‎серебряных ‎рудников,‏ ‎добычи ‎и‏ ‎упомянутых ‎выше ‎литургий, ‎то ‎есть‏ ‎обязательных‏ ‎взносов‏ ‎со ‎стороны‏ ‎богатых ‎граждан‏ ‎в ‎пользу‏ ‎общества,‏ ‎были ‎больше,‏ ‎чем ‎у ‎других ‎полисов. ‎Однако‏ ‎в ‎IV‏ ‎веке‏ ‎— ‎особенно ‎после‏ ‎полного ‎поражения‏ ‎в ‎Пелопоннесской ‎войне ‎(404‏ ‎год‏ ‎до ‎н.‏ ‎э.), ‎приведшего‏ ‎к ‎краху ‎морской ‎империи ‎—‏ ‎Афины‏ ‎более ‎не‏ ‎могли ‎эффективно‏ ‎вести ‎такую ‎морскую ‎политику. ‎В‏ ‎результате‏ ‎пострадали‏ ‎размер ‎и‏ ‎качество ‎флота;‏ ‎тем ‎не‏ ‎менее,‏ ‎даже ‎в‏ ‎этот ‎период ‎Афины ‎оставались ‎самой‏ ‎важной ‎морской‏ ‎державой‏ ‎Эгейского ‎моря, ‎но‏ ‎их ‎отрыв‏ ‎от ‎конкурентов ‎значительно ‎сократился.

Политический‏ ‎и‏ ‎социальный ‎аспекты

Мобилизуя‏ ‎фетов ‎для‏ ‎службы ‎на ‎флоте, ‎афиняне ‎наилучшим‏ ‎образом‏ ‎использовали ‎свои‏ ‎демографические ‎ресурсы,‏ ‎и ‎только ‎тогда ‎они ‎смогли‏ ‎укомплектовать‏ ‎свой‏ ‎огромный ‎флот.‏ ‎В ‎отличие‏ ‎от ‎службы‏ ‎в‏ ‎фаланге, ‎служба‏ ‎на ‎флоте ‎была ‎добровольной, ‎но‏ ‎поскольку ‎она‏ ‎могла‏ ‎предложить ‎постоянный ‎доход,‏ ‎набор ‎не‏ ‎составлял ‎труда. ‎Феты ‎разделяли‏ ‎с‏ ‎правящим ‎классом‏ ‎жизненную ‎заинтересованность‏ ‎в ‎расширении ‎формирующейся ‎империи ‎и‏ ‎получении‏ ‎прибыли. ‎Для‏ ‎элиты ‎война‏ ‎являлась ‎чем-то ‎вроде ‎почетно ‎испытания,‏ ‎в‏ ‎котором‏ ‎можно ‎было‏ ‎обрести ‎честь,‏ ‎престиж ‎и‏ ‎влияние,‏ ‎которые ‎впоследствии‏ ‎использовались ‎в ‎политических ‎целях.

Даже ‎если‏ ‎на ‎море‏ ‎иногда‏ ‎приходилось ‎прибегать ‎к‏ ‎помощи ‎неафинян,‏ ‎вооруженные ‎силы ‎в ‎классической‏ ‎Греции‏ ‎и, ‎особенно,‏ ‎в ‎Афинах‏ ‎оставались ‎делом ‎самих ‎граждан ‎полиса.‏ ‎Именно‏ ‎граждане ‎составляли‏ ‎большую ‎часть‏ ‎войск ‎— ‎как ‎на ‎суше,‏ ‎так‏ ‎и‏ ‎на ‎море.‏ ‎Именно ‎полис‏ ‎решал, ‎когда‏ ‎вести‏ ‎войну, ‎против‏ ‎кого, ‎где ‎и ‎какими ‎средствами.‏ ‎В ‎афинской‏ ‎демократии‏ ‎решающее ‎значение ‎для‏ ‎этого ‎имело‏ ‎народное ‎собрание, ‎в ‎V‏ ‎веке‏ ‎на ‎нем‏ ‎могли ‎голосовать‏ ‎все ‎граждане. ‎Таким ‎образом, ‎у‏ ‎подавляющего‏ ‎большинства ‎граждан‏ ‎было ‎несколько‏ ‎ролей: ‎они ‎были ‎не ‎только‏ ‎получателями‏ ‎приказов‏ ‎в ‎качестве‏ ‎солдат ‎или‏ ‎гребцов, ‎но‏ ‎и‏ ‎участниками ‎процесса‏ ‎принятия ‎политических ‎решений.

Тем ‎не ‎менее,‏ ‎обществу ‎требовались‏ ‎военачальники,‏ ‎которым ‎народ ‎мог‏ ‎бы ‎доверить‏ ‎важнейшие ‎военные ‎посты. ‎В‏ ‎классических‏ ‎Афинах ‎это‏ ‎были ‎десять‏ ‎стратегов, ‎которые ‎ежегодно ‎избирались ‎народным‏ ‎собранием.‏ ‎Они ‎отвечали‏ ‎за ‎выполнение‏ ‎военных ‎задач, ‎поставленных ‎народным ‎собранием,‏ ‎а‏ ‎также‏ ‎должны ‎были‏ ‎отчитываться ‎о‏ ‎своих ‎успехах‏ ‎и‏ ‎неудачах ‎на‏ ‎посту ‎командующих. ‎Порой ‎это ‎могло‏ ‎иметь ‎роковые‏ ‎последствия‏ ‎для ‎стратегов: ‎народ‏ ‎и ‎народный‏ ‎суд ‎не ‎гнушались ‎приговаривать‏ ‎к‏ ‎смертной ‎казни‏ ‎неудачливых ‎военачальников.‏ ‎Несмотря ‎на ‎этот ‎немалый ‎риск,‏ ‎кандидатов‏ ‎в ‎стратеги‏ ‎всегда ‎хватало.‏ ‎Этот ‎пост ‎оставался ‎привлекательным ‎для‏ ‎амбициозных‏ ‎представителей‏ ‎высшего ‎сословия‏ ‎Афин, ‎которые‏ ‎хотели ‎отличиться‏ ‎на‏ ‎войне ‎и,‏ ‎таким ‎образом, ‎приобрести ‎политический ‎вес.

Каждый‏ ‎из ‎стратегов‏ ‎был‏ ‎уполномочен ‎народным ‎собранием‏ ‎– ‎в‏ ‎одиночку ‎или ‎сообща ‎с‏ ‎другими‏ ‎– ‎провести‏ ‎конкретную ‎военную‏ ‎операцию. ‎В ‎V ‎веке ‎они‏ ‎также‏ ‎пользовались ‎значительным‏ ‎политическим ‎влиянием;‏ ‎они ‎могли ‎в ‎любое ‎время‏ ‎взять‏ ‎слово‏ ‎на ‎совете‏ ‎или ‎народном‏ ‎собрании, ‎чтобы‏ ‎отчитаться‏ ‎от ‎своих‏ ‎делах, ‎а ‎также ‎дать ‎совет‏ ‎или ‎внести‏ ‎предложения.‏ ‎Поскольку ‎на ‎данной‏ ‎должности ‎было‏ ‎возможно ‎переизбрание, ‎а ‎действительно‏ ‎компетентных‏ ‎военачальников ‎было‏ ‎немного ‎(поскольку‏ ‎армия ‎не ‎была ‎профессиональной), ‎многие‏ ‎стратеги‏ ‎пребывали ‎в‏ ‎своей ‎должности‏ ‎по ‎несколько ‎раз. ‎Следовательно, ‎«стратегия»‏ ‎предоставляла‏ ‎платформу‏ ‎для ‎непрерывной‏ ‎политической ‎карьеры,‏ ‎в ‎отличие‏ ‎от‏ ‎других ‎городских‏ ‎институтов, ‎которые ‎могли ‎не ‎допускать‏ ‎повторного ‎избрания‏ ‎на‏ ‎должность. ‎Ярким ‎примером‏ ‎является ‎афинский‏ ‎политик ‎и ‎военный ‎деятель‏ ‎V‏ ‎века ‎Перикл,‏ ‎однако ‎стратеги‏ ‎Клеон ‎и ‎Никий ‎в ‎том‏ ‎же‏ ‎столетии ‎или‏ ‎Каллистрат ‎или‏ ‎Фокион ‎в ‎IV ‎веке ‎также‏ ‎неоднократно‏ ‎занимали‏ ‎должности ‎стратегов‏ ‎и ‎временами‏ ‎обладали ‎большой‏ ‎политической‏ ‎властью.

Тот ‎факт,‏ ‎что ‎каждый ‎год ‎избиралось ‎всего‏ ‎десять ‎стратегов,‏ ‎объясняется‏ ‎не ‎военными ‎соображениями,‏ ‎а ‎скорее‏ ‎социальными ‎и ‎структурными ‎предпосылками.‏ ‎В‏ ‎классические ‎времена‏ ‎общество ‎Афин‏ ‎делилось ‎на ‎десять ‎так ‎называемых‏ ‎фил‏ ‎(административных ‎единиц),‏ ‎которые ‎выполняли‏ ‎политические, ‎культовые ‎и ‎социальные ‎задачи,‏ ‎и‏ ‎каждая‏ ‎из ‎этих‏ ‎фил ‎имела‏ ‎над ‎собой‏ ‎своего‏ ‎стратега. ‎Это‏ ‎обеспечивало ‎определенную ‎близость ‎коллегии ‎к‏ ‎гражданам ‎и‏ ‎возможность‏ ‎представлять ‎интересы ‎народа‏ ‎каждой ‎конкретной‏ ‎филы.

Однако ‎фила ‎должна ‎была‏ ‎не‏ ‎выставить ‎не‏ ‎только ‎стратега,‏ ‎но ‎и ‎десятую ‎часть ‎фаланги‏ ‎гоплитов.‏ ‎Можно ‎предположить,‏ ‎что ‎воины‏ ‎каждой ‎филы ‎также ‎составляли ‎отдельную‏ ‎боевую‏ ‎единицу.‏ ‎Тот ‎факт,‏ ‎что ‎каждый‏ ‎здоровый ‎гражданин‏ ‎призывного‏ ‎возраста, ‎независимо‏ ‎от ‎его ‎социального ‎статуса, ‎выполнял‏ ‎свой ‎военно-гражданский‏ ‎долг‏ ‎наравне ‎со ‎всеми‏ ‎другими ‎товарищами‏ ‎по ‎филе, ‎должен ‎был‏ ‎способствовать‏ ‎сплочению ‎бойцов‏ ‎в ‎отряде‏ ‎и ‎их ‎идентификации ‎с ‎обществом.

Обязанности‏ ‎стратегов‏ ‎не ‎ограничивались‏ ‎непосредственно ‎руководством‏ ‎воинами ‎в ‎бою. ‎Хотя ‎гоплитам‏ ‎во‏ ‎время‏ ‎сбора ‎приказывали‏ ‎брать ‎с‏ ‎собой ‎еду‏ ‎на‏ ‎три ‎дня,‏ ‎если ‎поход ‎длился ‎дольше ‎и‏ ‎воины ‎были‏ ‎вынуждены‏ ‎уходить ‎на ‎существенное‏ ‎расстояние ‎от‏ ‎родного ‎полиса, ‎ответственный ‎стратег‏ ‎должен‏ ‎был ‎следить‏ ‎за ‎тем,‏ ‎чтобы ‎солдаты ‎либо ‎могли ‎получить‏ ‎свои‏ ‎припасы ‎с‏ ‎рынков ‎на‏ ‎дружественной ‎территории, ‎либо ‎могли ‎найти‏ ‎их‏ ‎посредством‏ ‎грабежа ‎неприятельских‏ ‎земель, ‎в‏ ‎противном ‎случае‏ ‎он‏ ‎сам ‎должен‏ ‎был ‎откуда-то ‎изыскать ‎необходимые ‎припасы.‏ ‎Кроме ‎того,‏ ‎стратег‏ ‎отвечал ‎за ‎снабжение‏ ‎войска ‎пресной‏ ‎водой. ‎Походный ‎лагерь ‎должен‏ ‎был‏ ‎располагаться ‎возле‏ ‎источников, ‎рек‏ ‎или ‎других ‎водоемов, ‎чтобы ‎воины‏ ‎не‏ ‎испытывали ‎нужды‏ ‎в ‎воде.

Наивно‏ ‎было ‎бы ‎ожидать, ‎что ‎в‏ ‎ополченческой‏ ‎армии‏ ‎свободных ‎граждан,‏ ‎которые ‎активно‏ ‎участвовали ‎в‏ ‎политической‏ ‎жизни ‎города,‏ ‎строгая ‎дисциплина ‎будет ‎чем-то ‎самой‏ ‎собой ‎разумеющимся.‏ ‎На‏ ‎этот ‎случай ‎у‏ ‎афинского ‎стратега‏ ‎были ‎карательные ‎полномочия, ‎но‏ ‎он‏ ‎должен ‎был‏ ‎применять ‎их‏ ‎с ‎чувством ‎меры, ‎чтобы ‎по‏ ‎окончании‏ ‎кампании ‎не‏ ‎оказаться ‎под‏ ‎судом ‎в ‎родном ‎городе. ‎Стратег‏ ‎должен‏ ‎был‏ ‎служить ‎образцом‏ ‎для ‎подражания,‏ ‎чтобы ‎поддерживать‏ ‎боевой‏ ‎дух ‎и‏ ‎мотивацию ‎войска, ‎и ‎особенно ‎это‏ ‎было ‎актуально‏ ‎в‏ ‎дни ‎неудач. ‎Поэтому‏ ‎навыки ‎психологического‏ ‎управления ‎были ‎столь ‎же‏ ‎важны,‏ ‎как ‎и‏ ‎чисто ‎военно-технические‏ ‎навыки.

Читать: 18+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Военное дело Античности: генезис фаланги

Когда ‎появилась‏ ‎и ‎как ‎выглядела ‎фаланга

Примерно ‎в‏ ‎середине ‎VIII‏ ‎века‏ ‎до ‎н.э. ‎греческий‏ ‎мир, ‎в‏ ‎котором ‎до ‎этого ‎господствовала‏ ‎аристократия,‏ ‎хотя ‎и‏ ‎не ‎консолидированная‏ ‎и ‎не ‎объединенная, ‎начал ‎коренным‏ ‎образом‏ ‎меняться. ‎Отличительными‏ ‎чертами ‎этого‏ ‎изменения ‎были ‎общий ‎рост ‎населения‏ ‎и‏ ‎рост‏ ‎социального ‎и‏ ‎политического ‎влияния‏ ‎условных ‎крестьян‏ ‎«среднего‏ ‎класса». ‎Дворянство‏ ‎сохранило ‎свое ‎ведущее ‎положение, ‎но‏ ‎герой, ‎некогда‏ ‎буйный‏ ‎в ‎своей ‎индивидуальности‏ ‎и ‎склонный‏ ‎к ‎высокомерию, ‎стал ‎более‏ ‎вовлеченным‏ ‎в ‎общественные‏ ‎дела ‎и‏ ‎отныне ‎должен ‎был ‎принимать ‎во‏ ‎внимание‏ ‎запросы ‎общества‏ ‎и ‎вырабатывать‏ ‎у ‎себя ‎такую ‎черту ‎характера,‏ ‎как‏ ‎«софросюне»‏ ‎или ‎«благоразумие»‏ ‎как ‎некую‏ ‎квинтэссенцию ‎гражданской‏ ‎добродетели.

В‏ ‎это ‎время‏ ‎типичной ‎формой ‎политической ‎организации ‎греков‏ ‎становится ‎полис,‏ ‎город-государство‏ ‎— ‎община, ‎состоящая‏ ‎из ‎свободных‏ ‎граждан, ‎организующихся ‎и ‎знающих‏ ‎свои‏ ‎институты. ‎Большая‏ ‎часть ‎греков‏ ‎жила ‎в ‎полисах. ‎Исключения, ‎которые‏ ‎составляли‏ ‎сельские ‎поселения‏ ‎или ‎государства,‏ ‎вроде ‎Македонии, ‎где ‎все ‎еще‏ ‎господствовала‏ ‎монархия,‏ ‎в ‎основном‏ ‎можно ‎было‏ ‎найти ‎на‏ ‎севере‏ ‎или ‎в‏ ‎отсталых ‎районах ‎центральной ‎Греции. ‎В‏ ‎VII ‎веке‏ ‎в‏ ‎полисах ‎начала ‎формироваться‏ ‎тактика ‎фаланги,‏ ‎первые ‎зачатки ‎которых ‎были‏ ‎показаны‏ ‎уже ‎у‏ ‎Гомера, ‎и‏ ‎которая ‎затем ‎в ‎тех ‎или‏ ‎иных‏ ‎формах ‎сохранялась‏ ‎в ‎армиях‏ ‎эллинских ‎государств ‎до ‎II ‎века‏ ‎до‏ ‎н.э.‏ ‎Исследователи ‎расходятся‏ ‎во ‎мнениях‏ ‎относительно ‎точного‏ ‎происхождения‏ ‎фаланги, ‎скорости‏ ‎ее ‎генезиса ‎и ‎особенностей ‎этого‏ ‎процесса.

В ‎своем‏ ‎хрестоматийном‏ ‎виде ‎(VI-IV ‎века)‏ ‎фаланга ‎по‏ ‎существу ‎представляла ‎собой ‎регулярное‏ ‎и‏ ‎упорядоченное ‎построение‏ ‎воинов. ‎Античные‏ ‎военные ‎трактаты, ‎которые, ‎впрочем, ‎могут‏ ‎быть‏ ‎датированы ‎значительно‏ ‎более ‎поздними‏ ‎временами, ‎указывают ‎стандартную ‎глубину ‎строя‏ ‎фаланги‏ ‎в‏ ‎восемь ‎рядов.‏ ‎Строились ‎в‏ ‎этот ‎боевой‏ ‎порядок‏ ‎так ‎называемые‏ ‎«гоплиты»; ‎они ‎набирались ‎из ‎числа‏ ‎тех ‎граждан,‏ ‎которые‏ ‎могли ‎позволить ‎себе‏ ‎необходимое ‎вооружение.

Вооружение‏ ‎было ‎стандартизировано, ‎но ‎неоднородно:‏ ‎характерным‏ ‎элементом ‎был‏ ‎гоплон ‎—‏ ‎сильно ‎изогнутый ‎круглый ‎щит ‎с‏ ‎двумя‏ ‎ручками ‎внутри:‏ ‎одной ‎посередине‏ ‎(порпакс) ‎и ‎вспомогательной ‎рукоятью ‎(антилаба)‏ ‎ближе‏ ‎к‏ ‎краю. ‎Наличие‏ ‎этих ‎двух‏ ‎ручек ‎придавало‏ ‎щиту‏ ‎большую ‎устойчивость‏ ‎в ‎руке ‎воина. ‎С ‎другой‏ ‎стороны, ‎наплечный‏ ‎ремень,‏ ‎характерный ‎для ‎более‏ ‎ранних ‎моделей‏ ‎щитов, ‎который ‎позволял ‎владельцу‏ ‎носить‏ ‎щит ‎на‏ ‎спине ‎и,‏ ‎таким ‎образом, ‎защищать ‎себя ‎от‏ ‎атак‏ ‎сзади ‎при‏ ‎бегстве ‎или‏ ‎отступлении, ‎постепенно ‎исчез. ‎Теперь ‎при‏ ‎бегстве‏ ‎щит‏ ‎приходилось ‎выбрасывать,‏ ‎но ‎довольно‏ ‎быстро ‎подобная‏ ‎практика‏ ‎стала ‎считаться‏ ‎проявлением ‎бесчестья. ‎Гоплон ‎держали ‎в‏ ‎левой ‎руке,‏ ‎оставляя‏ ‎правую ‎свободной ‎для‏ ‎боя ‎копьем‏ ‎или ‎мечом. ‎В ‎качестве‏ ‎защитного‏ ‎вооружения ‎гоплиты‏ ‎также ‎были‏ ‎оснащены ‎шлемами, ‎нагрудниками ‎и ‎поножами.‏ ‎Типовой‏ ‎моделью ‎брони‏ ‎был ‎так‏ ‎называемый ‎«торакс», ‎который ‎состоял ‎из‏ ‎двух‏ ‎бронзовых‏ ‎пластин ‎для‏ ‎живота ‎и‏ ‎спины, ‎соединенных‏ ‎крючками.‏ ‎На ‎древнегреческом‏ ‎«торакс» ‎буквально ‎означало ‎«грудь», ‎«грудная‏ ‎клетка», ‎так‏ ‎что‏ ‎происхождение ‎наименования ‎доспеха‏ ‎понятно. ‎Важнейшим‏ ‎наступательным ‎оружием ‎оставались ‎копье‏ ‎и‏ ‎меч. ‎Дротики,‏ ‎легкие ‎метательные‏ ‎копья, ‎могли ‎иметь ‎дальность ‎поражения‏ ‎до‏ ‎25-35 ‎метров‏ ‎и ‎порой‏ ‎наносили ‎критические ‎ранения. ‎Для ‎стабилизации‏ ‎траектории‏ ‎полета‏ ‎и ‎увеличения‏ ‎дистанции ‎броска‏ ‎их ‎часто‏ ‎использовали‏ ‎вместе ‎с‏ ‎копьеметалкой, ‎которая ‎представляла ‎собой ‎небольшую‏ ‎дощечку, ‎выступавшую‏ ‎как‏ ‎дополнительный ‎рычаг ‎силы‏ ‎при ‎броске.

Поэт‏ ‎Алкей ‎Лесбосский, ‎живший ‎на‏ ‎рубеже‏ ‎VII ‎и‏ ‎VI ‎веков‏ ‎до ‎н.э., ‎хвастается ‎своим ‎снаряжением‏ ‎в‏ ‎так ‎называемой‏ ‎«оружейной ‎оде»:

Медью‏ ‎воинской ‎весь ‎блестит,

Весь ‎оружием ‎убран‏ ‎дом‏ ‎—

Арею‏ ‎в ‎честь.

Тут‏ ‎шеломы, ‎как‏ ‎жар, ‎горят.

И‏ ‎колышатся‏ ‎белые

На ‎них‏ ‎хвосты

Там ‎медные ‎поножи

На ‎гвоздях ‎поразвешены;

Кольчуги‏ ‎там.

Вот ‎и‏ ‎панцири‏ ‎из ‎холста;

Вот ‎и‏ ‎полые, ‎круглые

Лежат‏ ‎щиты.

Есть ‎булаты ‎халкидские,

Есть ‎и‏ ‎пояс,‏ ‎и ‎перевязь:

Готово‏ ‎все.

Ничего ‎не‏ ‎забыто ‎здесь;

Не ‎забудем ‎и ‎мы,‏ ‎друзья,‏ ‎—

За ‎что‏ ‎взялись.

Таким ‎образом,‏ ‎Алкей ‎представляет ‎арсенал, ‎несомненно, ‎состоятельного‏ ‎гражданина;‏ ‎на‏ ‎своем ‎родном‏ ‎острове ‎он,‏ ‎вероятно, ‎принадлежал‏ ‎к‏ ‎правящему ‎классу.‏ ‎В ‎оде ‎недвусмысленно ‎читается ‎гордость‏ ‎за ‎имущество,‏ ‎хранящееся‏ ‎в ‎богато ‎убранном‏ ‎арсенале. ‎Такое‏ ‎отношение ‎можно ‎интерпретировать ‎как‏ ‎признак‏ ‎того, ‎что‏ ‎менталитету ‎зажиточных‏ ‎граждан ‎полиса ‎была ‎присуща ‎сильная‏ ‎воинственная‏ ‎составляющая. ‎Однако‏ ‎в ‎отличие‏ ‎от ‎былых ‎времен, ‎знать ‎больше‏ ‎не‏ ‎имела‏ ‎монополии ‎на‏ ‎хорошее ‎снаряжение.‏ ‎Демографические ‎и‏ ‎экономические‏ ‎изменения ‎обеспечили‏ ‎свободным ‎фермерам ‎из ‎среднего ‎класса‏ ‎возможность ‎приобрести‏ ‎солидный‏ ‎базовый ‎набор ‎оружия.‏ ‎Таким ‎образом,‏ ‎они ‎могли ‎сражаться ‎за‏ ‎растущую‏ ‎общину ‎полиса‏ ‎в ‎случае‏ ‎войны. ‎Сами ‎же ‎войны, ‎которые‏ ‎раньше‏ ‎имели ‎много‏ ‎черт ‎частных‏ ‎споров ‎между ‎знатными ‎кланами, ‎теперь‏ ‎все‏ ‎больше‏ ‎становились ‎делом‏ ‎государства. ‎Быть‏ ‎воином ‎теперь‏ ‎было‏ ‎неотъемлемой ‎частью‏ ‎того, ‎что ‎значило ‎быть ‎гражданином.‏ ‎Часто ‎право‏ ‎на‏ ‎участие ‎в ‎процессе‏ ‎принятия ‎политических‏ ‎решений ‎было ‎связано ‎со‏ ‎способностью‏ ‎вооружиться. ‎Естественные‏ ‎различия ‎сохранялись‏ ‎и ‎в ‎качестве ‎вооружения: ‎чем‏ ‎состоятельнее‏ ‎был ‎гражданин,‏ ‎тем ‎более‏ ‎качественное ‎оружие ‎он ‎мог ‎себе‏ ‎позволить.‏ ‎Простые‏ ‎воины ‎обычно‏ ‎передавали ‎свое‏ ‎оружие ‎по‏ ‎наследству,‏ ‎что ‎не‏ ‎представляло ‎каких-либо ‎сложностей ‎за ‎исключением,‏ ‎пожалуй, ‎торакса,‏ ‎который‏ ‎все ‎же ‎имел‏ ‎ограничения ‎по‏ ‎размеру.

Те, ‎кто ‎не ‎мог‏ ‎обеспечить‏ ‎себя ‎доспехами,‏ ‎не ‎могли‏ ‎получить ‎место ‎в ‎строю ‎фаланги.‏ ‎Менее‏ ‎зажиточные ‎люди,‏ ‎которые, ‎безусловно,‏ ‎могли ‎составить ‎большинство ‎в ‎полисе,‏ ‎либо‏ ‎вообще‏ ‎не ‎принимали‏ ‎участия ‎в‏ ‎войне, ‎либо‏ ‎сражались‏ ‎в ‎качестве‏ ‎легковооруженных ‎солдат, ‎которые ‎обходились ‎отдельными‏ ‎элементами ‎снаряжения‏ ‎и‏ ‎использовали ‎камни, ‎пращи‏ ‎или ‎луки‏ ‎и ‎стрелы. ‎Таким ‎образом,‏ ‎в‏ ‎целом ‎способность‏ ‎сражаться ‎в‏ ‎качестве ‎гоплита ‎была ‎признаком ‎довольно‏ ‎высокого‏ ‎социального ‎статуса.‏ ‎В ‎этом‏ ‎смысле ‎возможность ‎сражаться ‎в ‎рядах‏ ‎фаланги‏ ‎своего‏ ‎родного ‎города‏ ‎рассматривалась ‎как‏ ‎почетная ‎привилегия.

Численность‏ ‎и‏ ‎тактика

Размер ‎полисов‏ ‎сильно ‎различался: ‎в ‎то ‎время‏ ‎как ‎самый‏ ‎густонаселенный‏ ‎полис, ‎Афины, ‎в‏ ‎V ‎веке‏ ‎насчитывал ‎до ‎50 ‎000‏ ‎граждан‏ ‎мужского ‎пола,‏ ‎были ‎и‏ ‎такие, ‎где ‎их ‎едва ‎насчитывалось‏ ‎несколько‏ ‎сотен. ‎Когда‏ ‎Афины ‎были‏ ‎на ‎пике ‎своего ‎могущества ‎в‏ ‎начале‏ ‎Пелопоннесской‏ ‎войны ‎в‏ ‎431 ‎году‏ ‎до ‎н.э.,‏ ‎согласно‏ ‎Фукидиду, ‎они‏ ‎могли ‎выставить ‎в ‎поле ‎максимум‏ ‎13 ‎000‏ ‎гоплитов-граждан,‏ ‎тогда ‎как ‎размеры‏ ‎армий ‎меньших‏ ‎полисов ‎были ‎гораздо ‎скромнее.‏ ‎Получается,‏ ‎что ‎лишь‏ ‎меньшинство ‎принадлежало‏ ‎к ‎классу ‎гоплитов. ‎Афинскую ‎армию‏ ‎также‏ ‎могли ‎дополнять‏ ‎метеки ‎–‏ ‎лично ‎свободные ‎жители ‎города, ‎приехавшие‏ ‎из‏ ‎других‏ ‎мест ‎и‏ ‎не ‎имевшие‏ ‎гражданства. ‎Не‏ ‎обладай‏ ‎в ‎полной‏ ‎мере ‎правами, ‎присущими ‎коренному ‎афинянину‏ ‎или ‎любому‏ ‎другому‏ ‎гражданину ‎полисов ‎Аттики,‏ ‎метеки ‎могли‏ ‎быть ‎достаточно ‎богатыми, ‎чтобы‏ ‎позволить‏ ‎себе ‎хорошее‏ ‎военное ‎снаряжение.‏ ‎Большинство ‎греческих ‎армий ‎архаического ‎и‏ ‎классического‏ ‎периодов ‎состояло‏ ‎из ‎рекрутов‏ ‎из ‎нескольких ‎союзных ‎государств; ‎для‏ ‎многих‏ ‎сообществ‏ ‎было ‎жизненно‏ ‎необходимо ‎работать‏ ‎вместе ‎с‏ ‎другими,‏ ‎чтобы ‎иметь‏ ‎возможность ‎выставить ‎в ‎поле ‎достаточную‏ ‎военную ‎силу.

Таким‏ ‎образом,‏ ‎греческие ‎армии ‎были‏ ‎довольно ‎небольшими,‏ ‎если ‎судить ‎по ‎сегодняшним‏ ‎стандартам.‏ ‎Они ‎также‏ ‎существенно ‎уступали‏ ‎в ‎численности ‎армиям ‎персидских ‎царей,‏ ‎которые‏ ‎были ‎главными‏ ‎конкурентами ‎греков,‏ ‎особенно ‎в ‎V ‎веке. ‎Фаланга‏ ‎численностью‏ ‎в‏ ‎10 ‎000‏ ‎человек ‎была‏ ‎уже ‎очень‏ ‎внушительной‏ ‎силой: ‎при‏ ‎глубине ‎в ‎8 ‎шеренг ‎она‏ ‎теоретически ‎доходила‏ ‎бы‏ ‎до ‎1250 ‎человек‏ ‎в ‎одной‏ ‎шеренге. ‎Но ‎это ‎было‏ ‎скорее‏ ‎исключением, ‎на‏ ‎практике ‎армии‏ ‎обычно ‎были ‎намного ‎меньше, ‎да‏ ‎и‏ ‎сама ‎фаланга‏ ‎не ‎всегда‏ ‎строилась ‎в ‎восемь ‎рядов ‎–‏ ‎все‏ ‎зависело‏ ‎от ‎обстоятельств‏ ‎конкретного ‎сражения‏ ‎и ‎от‏ ‎местности,‏ ‎на ‎которой‏ ‎предстояло ‎сражаться.

В ‎бою ‎фаланга ‎должна‏ ‎были ‎наступать‏ ‎на‏ ‎противника, ‎сохраняя ‎монолитность‏ ‎строя. ‎Во‏ ‎избежание ‎преждевременного ‎распада ‎рядов,‏ ‎темп‏ ‎марша ‎задавал‏ ‎флейтист ‎–‏ ‎по ‎крайней ‎мере, ‎мы ‎доподлинно‏ ‎знаем,‏ ‎что ‎такая‏ ‎практика ‎существовала‏ ‎в ‎спартанской ‎армии. ‎Наступление ‎сопровождала‏ ‎боевая‏ ‎песня.‏ ‎Приближающаяся ‎фаланга‏ ‎могла ‎оказать‏ ‎значительное ‎психологическое‏ ‎воздействие‏ ‎на ‎людей,‏ ‎непривычных ‎к ‎подобному ‎зрелищу ‎и‏ ‎звуковому ‎сопровождению.‏ ‎При‏ ‎столкновении ‎с ‎вражескими‏ ‎порядками ‎решающее‏ ‎значение ‎играли ‎мощь ‎и‏ ‎динамика.‏ ‎Задние ‎шеренги‏ ‎физически ‎и‏ ‎психологически ‎усиливали ‎давление ‎на ‎противника,‏ ‎передние‏ ‎шеренги ‎непосредственно‏ ‎вступали ‎в‏ ‎бой. ‎Фактически ‎сражались ‎только ‎первые‏ ‎два‏ ‎ряда‏ ‎фаланги, ‎в‏ ‎то ‎время‏ ‎как ‎задние‏ ‎подпирали‏ ‎их ‎спины‏ ‎и ‎были ‎готовы ‎занять ‎места‏ ‎павших. ‎Задача‏ ‎состояла‏ ‎в ‎том, ‎чтобы‏ ‎попытаться ‎вытеснить‏ ‎противника ‎с ‎поля ‎боя‏ ‎или,‏ ‎по ‎крайней‏ ‎мере, ‎сломать‏ ‎его ‎строй, ‎сохраняя ‎при ‎этом‏ ‎целостность‏ ‎собственного ‎построения‏ ‎как ‎можно‏ ‎дольше. ‎Сначала ‎гоплит ‎сражался ‎копьем,‏ ‎нанося‏ ‎колющие‏ ‎удары, ‎в‏ ‎качестве ‎резервного‏ ‎оружия ‎у‏ ‎него‏ ‎был ‎меч.‏ ‎Если ‎ни ‎одной ‎из ‎сторон‏ ‎не ‎удавалось‏ ‎подавить‏ ‎другую ‎слитным ‎натиском,‏ ‎ряды ‎неизбежно‏ ‎распадались ‎на ‎групповые ‎и‏ ‎одиночные‏ ‎схватки. ‎На‏ ‎этом ‎этапе‏ ‎сражения ‎решающее ‎значение ‎могло ‎играть‏ ‎численное‏ ‎превосходство ‎одной‏ ‎из ‎сторон.‏ ‎Бегство ‎и ‎преследование ‎составляли ‎заключительную‏ ‎фазу‏ ‎боя,‏ ‎когда ‎преследующий‏ ‎пехотинец ‎редко‏ ‎догонял ‎убегающего‏ ‎человека,‏ ‎который ‎бросал‏ ‎свой ‎щит, ‎мешавший ‎ему ‎бежать.

Однородность‏ ‎и ‎сплоченность‏ ‎войск‏ ‎оставляли ‎командирам ‎мало‏ ‎возможностей ‎влиять‏ ‎на ‎ход ‎сражения. ‎Как‏ ‎правило,‏ ‎командиры ‎становились‏ ‎на ‎правом‏ ‎фланге ‎и ‎должны ‎были ‎подавать‏ ‎там‏ ‎личный ‎пример.‏ ‎Безусловно, ‎они‏ ‎могли ‎заранее ‎сыграть ‎важную ‎роль‏ ‎в‏ ‎исходе‏ ‎битвы ‎за‏ ‎счет ‎хорошей‏ ‎организации ‎снабжения,‏ ‎мотивирующего‏ ‎поведения ‎и‏ ‎ободряющих ‎речей, ‎занятия ‎выгодных ‎позиций‏ ‎на ‎местности,‏ ‎обманных‏ ‎маневров, ‎выбора ‎поля‏ ‎боя ‎и‏ ‎определения ‎времени ‎боя. ‎Однако‏ ‎когда‏ ‎схватка ‎начиналась,‏ ‎их ‎тактический‏ ‎арсенал ‎оказывался ‎крайне ‎скудным. ‎Помимо‏ ‎физической‏ ‎подготовки ‎и‏ ‎отваги, ‎тактика‏ ‎фаланги ‎требовала ‎от ‎солдат ‎большой‏ ‎дисциплины,‏ ‎настойчивости‏ ‎и ‎готовности‏ ‎терпеть ‎ограничения,‏ ‎которые ‎налагал‏ ‎этот‏ ‎тип ‎боевого‏ ‎порядка. ‎Как ‎уже ‎упоминалось, ‎гоплиты‏ ‎архаического ‎и‏ ‎классического‏ ‎периодов ‎обычно ‎были‏ ‎солдатами-ополченцами, ‎и‏ ‎война ‎не ‎была ‎их‏ ‎основным‏ ‎занятием ‎в‏ ‎жизни. ‎Мы‏ ‎почти ‎ничего ‎не ‎знаем ‎о‏ ‎военной‏ ‎подготовке; ‎в‏ ‎большинстве ‎полисов,‏ ‎за ‎исключением ‎Спарты, ‎упражнения ‎такого‏ ‎рода,‏ ‎вероятно,‏ ‎были ‎добровольными,‏ ‎по ‎крайней‏ ‎мере, ‎в‏ ‎VI‏ ‎и ‎V‏ ‎веках. ‎Уже ‎невозможно ‎реконструировать, ‎каким‏ ‎образом ‎крестьяне,‏ ‎аристократы‏ ‎и ‎ремесленники ‎срослись‏ ‎в ‎мощную‏ ‎боевую ‎единицу. ‎Можно, ‎по‏ ‎крайней‏ ‎мере, ‎предположить,‏ ‎что ‎крестьяне,‏ ‎составлявшие ‎самую ‎многочисленную ‎группу ‎в‏ ‎этих‏ ‎армиях, ‎были‏ ‎физически ‎вполне‏ ‎способны ‎выдержать ‎суровые ‎бои ‎в‏ ‎составе‏ ‎фаланги.‏ ‎У ‎знати‏ ‎или ‎богатых‏ ‎горожан ‎было‏ ‎больше‏ ‎свободного ‎времени,‏ ‎чтобы ‎заниматься ‎спортом, ‎охотой ‎и‏ ‎боевыми ‎танцами;‏ ‎выходцы‏ ‎из ‎этих ‎кругов‏ ‎также ‎занимали‏ ‎руководящее ‎положение ‎в ‎армиях.

Помимо‏ ‎численности‏ ‎войск, ‎наиболее‏ ‎важными ‎факторами‏ ‎успешного ‎сражения ‎были ‎моральный ‎дух‏ ‎и‏ ‎боевая ‎готовность‏ ‎солдат: ‎при‏ ‎столкновении ‎лицом ‎к ‎лицу ‎все‏ ‎участники‏ ‎боя‏ ‎скорее ‎будут‏ ‎рефлекторно ‎уворачиваться‏ ‎от ‎угрозы,‏ ‎чем‏ ‎бросятся ‎на‏ ‎противника ‎или ‎сосредоточатся ‎на ‎том,‏ ‎чтобы ‎точно‏ ‎прицелиться.‏ ‎Сплоченность ‎фаланги ‎была‏ ‎средством ‎противодействия‏ ‎этой ‎модели ‎поведения, ‎пустившей‏ ‎глубокие‏ ‎корни ‎в‏ ‎нашем ‎подсознании.‏ ‎Монолитность ‎боевой ‎линии, ‎в ‎которой‏ ‎воин‏ ‎сражался ‎плечом‏ ‎к ‎плечу‏ ‎с ‎товарищами, ‎и ‎осознание ‎того,‏ ‎что‏ ‎если‏ ‎он ‎побежит‏ ‎из ‎строя,‏ ‎в ‎котором‏ ‎он‏ ‎должен ‎всегда‏ ‎прикрывать ‎своего ‎соседа ‎по ‎шеренге‏ ‎большим ‎щитом,‏ ‎то‏ ‎он ‎подвергнет ‎опасности‏ ‎не ‎только‏ ‎себя, ‎но ‎и ‎своих‏ ‎товарищей‏ ‎и, ‎таким‏ ‎образом, ‎позже‏ ‎столкнется ‎с ‎презрением ‎со ‎стороны‏ ‎общества,‏ ‎помогали ‎преодолеть‏ ‎страх. ‎Повышение‏ ‎мотивации ‎солдат-граждан ‎имело ‎решающее ‎значение.‏ ‎Ранним‏ ‎свидетельством‏ ‎попыток ‎поднять‏ ‎моральный ‎дух‏ ‎бойцов ‎являются‏ ‎поэмы‏ ‎жившего ‎в‏ ‎VII ‎веке ‎спартанского ‎элегика ‎Тиртея,‏ ‎который ‎в‏ ‎своих‏ ‎стихах ‎неоднократно ‎призывал‏ ‎сограждан ‎к‏ ‎решительным ‎действиям ‎по ‎случаю‏ ‎войны‏ ‎Спарты ‎против‏ ‎соседней ‎Мессении.‏ ‎В ‎частности, ‎он ‎восхвалял ‎перед‏ ‎своими‏ ‎слушателями ‎достойную‏ ‎смерть ‎после‏ ‎мужественного ‎боя, ‎противопоставляя ‎ее ‎бесславным‏ ‎попыткам‏ ‎спастись‏ ‎бегством: ‎«Юноши,‏ ‎бейтесь ‎же,‏ ‎стоя ‎рядами,‏ ‎не‏ ‎будьте ‎примером‏ ‎бегства ‎постыдного ‎иль ‎трусости ‎жалкой‏ ‎другим». ‎Тиртей‏ ‎обращается‏ ‎к ‎сообществу ‎своих‏ ‎сограждан ‎и‏ ‎товарищей-воинов, ‎чтобы ‎сражающийся ‎человек‏ ‎«широко‏ ‎шагнув ‎и‏ ‎ногами ‎упершися‏ ‎в ‎землю», ‎держал ‎строй ‎«губы‏ ‎зубами‏ ‎прижав». ‎Индивидуальная‏ ‎этика, ‎которая‏ ‎отличала ‎гомеровских ‎героев, ‎здесь ‎коллективизируется,‏ ‎и‏ ‎война‏ ‎служит ‎уже‏ ‎не ‎столько‏ ‎полем ‎чести‏ ‎для‏ ‎знати, ‎сколько‏ ‎испытанием ‎мужества ‎для ‎простолюдинов. ‎Конечно,‏ ‎стихи ‎Тиртея‏ ‎также‏ ‎являются ‎признаком ‎того,‏ ‎что ‎самоотверженная‏ ‎битва ‎в ‎те ‎времена‏ ‎не‏ ‎была ‎чем-то‏ ‎само ‎собой‏ ‎разумеющимся ‎для ‎полиса; ‎скорее, ‎создается‏ ‎впечатление,‏ ‎что ‎песни‏ ‎поэта ‎были‏ ‎крайне ‎необходимы ‎для ‎поддержания ‎боевого‏ ‎духа‏ ‎его‏ ‎земляков-спартанцев.

Преимущества ‎тактики‏ ‎фаланги ‎заключались,‏ ‎прежде ‎всего,‏ ‎в‏ ‎сплоченности ‎войск,‏ ‎достигавшей ‎оптимальной ‎эффективности ‎в ‎походе‏ ‎и ‎в‏ ‎бою.‏ ‎Даже ‎довольно ‎робкие‏ ‎люди ‎могли‏ ‎быть ‎интегрированы ‎в ‎это‏ ‎формирование‏ ‎таким ‎образом,‏ ‎чтобы ‎они‏ ‎могли ‎внести ‎свой ‎вклад ‎в‏ ‎победу.‏ ‎Однородное ‎тяжелое‏ ‎вооружение ‎обеспечивало‏ ‎превосходство ‎над ‎менее ‎оснащенными ‎негреческими‏ ‎армиями.‏ ‎Были,‏ ‎конечно, ‎и‏ ‎серьезные ‎минусы.‏ ‎Фаланге ‎нужна‏ ‎была‏ ‎ровная, ‎лишенная‏ ‎естественных ‎препятствий ‎местность, ‎чтобы ‎иметь‏ ‎возможность ‎полностью‏ ‎реализовать‏ ‎свой ‎потенциал. ‎Однако‏ ‎в ‎гористой‏ ‎Греции ‎такая ‎местность ‎встречалась‏ ‎не‏ ‎так ‎часто.‏ ‎Кроме ‎того,‏ ‎требовалась ‎высокая ‎дисциплина, ‎чтобы ‎иметь‏ ‎возможность‏ ‎держать ‎строй‏ ‎в ‎наступлении‏ ‎и ‎тем ‎более ‎в ‎бою.‏ ‎Подобный‏ ‎уровень‏ ‎дисциплины ‎зачастую‏ ‎было ‎непросто‏ ‎поддерживать ‎среди‏ ‎новобранцев‏ ‎из ‎свободных‏ ‎граждан, ‎которые ‎могли ‎вообще ‎не‏ ‎иметь ‎военного‏ ‎опыта.‏ ‎Есть ‎мнение, ‎что‏ ‎непосредственно ‎перед‏ ‎вступлением ‎в ‎бой ‎фаланга‏ ‎слегка‏ ‎сдвигалась ‎вправо,‏ ‎потому ‎что‏ ‎каждый ‎воин ‎в ‎строю ‎бессознательно‏ ‎искал‏ ‎защиты ‎за‏ ‎щитом ‎своего‏ ‎соседа ‎справа, ‎стремясь ‎так ‎прикрыть‏ ‎свой‏ ‎незащищенный‏ ‎бок. ‎При‏ ‎этом ‎плотно‏ ‎построенная ‎фаланга‏ ‎медленно‏ ‎реагировала ‎на‏ ‎новые ‎ситуации ‎и ‎вызовы ‎в‏ ‎ходе ‎боя‏ ‎из-за‏ ‎отсутствия ‎мобильности. ‎Самой‏ ‎большой ‎слабостью,‏ ‎конечно, ‎было ‎отсутствие ‎фланговой‏ ‎защиты;‏ ‎фаланга ‎могла‏ ‎быть ‎окружена‏ ‎и ‎относительно ‎легко ‎атакована ‎с‏ ‎боков‏ ‎более ‎быстрыми‏ ‎войсками ‎или‏ ‎превосходящими ‎силами.

Тот ‎факт, ‎что ‎фаланга‏ ‎оставалась‏ ‎основной‏ ‎тактикой ‎греческих‏ ‎армий ‎на‏ ‎протяжении ‎веков,‏ ‎несмотря‏ ‎на ‎ряд‏ ‎очевидных ‎слабостей, ‎безусловно, ‎объясняется ‎успехами,‏ ‎достигнутыми ‎с‏ ‎ее‏ ‎помощью, ‎особенно ‎против‏ ‎не-греческих ‎армий.‏ ‎Фаланга ‎не ‎встречала ‎серьезного‏ ‎противника‏ ‎вплоть ‎до‏ ‎появления ‎на‏ ‎мировой ‎арене ‎римлян. ‎Кроме ‎того,‏ ‎эгалитарный‏ ‎(то ‎есть‏ ‎уравнивающий ‎всех)‏ ‎характер ‎фаланги ‎соответствовал ‎политической ‎организации‏ ‎и‏ ‎социальной‏ ‎структуре ‎полиса‏ ‎как ‎самоуправляющегося‏ ‎сообщества ‎свободных‏ ‎граждан.‏ ‎Таким ‎образом,‏ ‎граждане ‎нашли ‎подходящую ‎для ‎себя‏ ‎форму ‎ведения‏ ‎войны.

Однако‏ ‎это ‎ни ‎в‏ ‎коем ‎случае‏ ‎не ‎означало, ‎что ‎тяжеловооруженные‏ ‎пехотинцы‏ ‎были ‎единственным‏ ‎родом ‎войск,‏ ‎который ‎можно ‎было ‎встретить ‎в‏ ‎греческих‏ ‎армиях. ‎Легковооруженные‏ ‎воины ‎или‏ ‎кавалерия ‎часто ‎использовались ‎в ‎дополнение‏ ‎к‏ ‎фаланге.‏ ‎В ‎то‏ ‎время ‎как‏ ‎первые ‎пытались‏ ‎сокрушить‏ ‎противоборствующую ‎фалангу‏ ‎с ‎помощью ‎дальнобойного ‎оружия, ‎такого‏ ‎как ‎пращи,‏ ‎стрелы‏ ‎или ‎дротики, ‎вторые‏ ‎были ‎особенно‏ ‎эффективны ‎при ‎защите ‎с‏ ‎фланга‏ ‎и ‎в‏ ‎преследовании. ‎Поскольку‏ ‎коневодство ‎в ‎бесплодной ‎Греции ‎было‏ ‎чрезвычайно‏ ‎дорогим ‎делом,‏ ‎только ‎очень‏ ‎богатые ‎семьи ‎могли ‎выставить ‎на‏ ‎войну‏ ‎всадников.‏ ‎Лошади ‎были‏ ‎скорее ‎символом‏ ‎статуса, ‎чем‏ ‎оружием‏ ‎войны, ‎и‏ ‎особенно ‎престижным ‎было ‎участие ‎в‏ ‎гонках ‎на‏ ‎колесницах,‏ ‎например, ‎во ‎время‏ ‎Олимпийских ‎игр.‏ ‎В ‎общем, ‎кавалерия ‎была‏ ‎малочисленна.‏ ‎Только ‎в‏ ‎Фессалии ‎и‏ ‎Македонии, ‎где ‎были ‎обширные ‎плодородные‏ ‎равнины,‏ ‎кавалерия ‎могла‏ ‎достигать ‎значительной‏ ‎численности, ‎что ‎сделало ‎ее ‎важным‏ ‎фактором‏ ‎в‏ ‎битвах.

Боги ‎и‏ ‎трофеи

Конечно, ‎войну‏ ‎нельзя ‎было‏ ‎выиграть‏ ‎без ‎сотрудничества‏ ‎с ‎богами, ‎поэтому ‎было ‎критически‏ ‎важно ‎заручиться‏ ‎поддержкой‏ ‎высших ‎сил. ‎Выступлению‏ ‎армии ‎в‏ ‎поход ‎со ‎своей ‎территории‏ ‎предшествовали‏ ‎жертвы, ‎которые‏ ‎должны ‎были‏ ‎быть ‎благоприятными, ‎иначе ‎кампания ‎вообще‏ ‎могла‏ ‎не ‎состояться.‏ ‎Нередко ‎советовались‏ ‎с ‎оракулами ‎относительно ‎того, ‎будет‏ ‎ли‏ ‎война‏ ‎успешной, ‎а‏ ‎предзнаменования ‎сообщали‏ ‎о ‎предполагаемом‏ ‎исходе‏ ‎битвы ‎или‏ ‎войны ‎или ‎давали ‎подсказки ‎относительно‏ ‎того, ‎было‏ ‎ли‏ ‎правильным ‎конкретное ‎военное‏ ‎действие ‎или‏ ‎подошло ‎ли ‎подходящее ‎время‏ ‎для‏ ‎похода. ‎В‏ ‎греческих ‎армиях‏ ‎нередко ‎присутствовали ‎провидцы, ‎умело ‎толковавшие‏ ‎такие‏ ‎знаки, ‎а‏ ‎перед ‎битвой‏ ‎греки ‎часто ‎приносили ‎жертвы ‎или‏ ‎молились.‏ ‎Пеан,‏ ‎боевая ‎песня,‏ ‎которую ‎регулярно‏ ‎распевали ‎непосредственно‏ ‎перед‏ ‎началом ‎сражения,‏ ‎изначально ‎был ‎гимном, ‎обращенным ‎к‏ ‎божеству.

Одной ‎из‏ ‎немногих‏ ‎норм ‎в ‎обращении‏ ‎с ‎врагами‏ ‎было ‎то, ‎что ‎побежденная‏ ‎сторона‏ ‎должна ‎была‏ ‎просить ‎выдать‏ ‎тела ‎своих ‎павших ‎воинов, ‎тем‏ ‎самым‏ ‎признавая ‎свое‏ ‎поражение. ‎Кроме‏ ‎того, ‎победитель ‎мог ‎воздвигнуть ‎на‏ ‎поле‏ ‎боя‏ ‎так ‎называемый‏ ‎«тропей» ‎(tropaion),‏ ‎знак ‎победы,‏ ‎чтобы‏ ‎объявить ‎о‏ ‎своем ‎успехе. ‎Обычно ‎это ‎был‏ ‎деревянный ‎шест,‏ ‎на‏ ‎который ‎вешали ‎часть‏ ‎захваченного ‎оружия,‏ ‎а ‎также ‎снабжали ‎надписью,‏ ‎свидетельствующей‏ ‎о ‎победе.‏ ‎Именно ‎отсюда‏ ‎произошел ‎известный ‎нам ‎термин ‎«трофей».‏ ‎Богов‏ ‎же ‎благодарили,‏ ‎отдавая ‎некоторую‏ ‎часть ‎– ‎вероятно, ‎около ‎десятины‏ ‎–‏ ‎захваченного‏ ‎добра ‎их‏ ‎храмам.

Очень ‎типичной‏ ‎чертой ‎для‏ ‎греческой‏ ‎военной ‎системы‏ ‎архаического ‎и ‎классического ‎периодов ‎было‏ ‎неумение ‎штурмовать‏ ‎хорошо‏ ‎укрепленные ‎города. ‎Вплоть‏ ‎до ‎IV‏ ‎века ‎почти ‎не ‎было‏ ‎средств‏ ‎для ‎прямого‏ ‎штурма. ‎Длительные‏ ‎осады ‎обходились ‎ополченцам ‎дорого, ‎поскольку‏ ‎они‏ ‎не ‎были‏ ‎профессиональными ‎воинами‏ ‎и ‎должны ‎были ‎зарабатывать ‎на‏ ‎жизнь‏ ‎мирным‏ ‎ремеслом. ‎Особенно‏ ‎актуально ‎это‏ ‎было ‎для‏ ‎крестьян.‏ ‎Однако ‎зачастую‏ ‎единственным ‎способом ‎взять ‎крепость ‎была‏ ‎осада, ‎позволявшая‏ ‎заморить‏ ‎ее ‎защитников ‎голодом,‏ ‎если ‎только‏ ‎не ‎удавалось ‎подкупить ‎или‏ ‎склонить‏ ‎к ‎предательству‏ ‎кого-либо ‎из‏ ‎них. ‎Трудности, ‎с ‎которыми ‎неизбежно‏ ‎сталкивались‏ ‎осаждающие, ‎например,‏ ‎позволили ‎афинянам‏ ‎во ‎время ‎Пелопоннесской ‎войны ‎(431–404‏ ‎годы‏ ‎до‏ ‎н. ‎э.)‏ ‎отступить ‎за‏ ‎так ‎называемые‏ ‎«Длинные‏ ‎стены», ‎которые‏ ‎связывали ‎город ‎с ‎портом ‎Пирей,‏ ‎не ‎позволив,‏ ‎таким‏ ‎образом, ‎взять ‎город‏ ‎в ‎блокаду‏ ‎и ‎пополняя ‎запасы ‎по‏ ‎морю.‏ ‎Впрочем, ‎афинянам‏ ‎пришлось ‎заплатить‏ ‎высокую ‎цену ‎за ‎возможность ‎укрыться‏ ‎в‏ ‎городе, ‎поскольку‏ ‎из-за ‎большой‏ ‎скученности, ‎неизбежно ‎вылившейся ‎в ‎плохие‏ ‎гигиенические‏ ‎условия,‏ ‎430-429 ‎годах‏ ‎по ‎городу‏ ‎прокатилась ‎эпидемия‏ ‎заразы,‏ ‎которую ‎постфактум‏ ‎назвали ‎чумой ‎(в ‎действительности, ‎судя‏ ‎по ‎данным‏ ‎ДНК-исследований,‏ ‎это ‎был ‎брюшной‏ ‎тиф).

Читать: 30+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Военное дело Античности: эпоха героев

Краткая ‎ретроспектива‏ ‎античного ‎военного ‎дела

С ‎точки ‎зрения‏ ‎многих ‎древних‏ ‎и‏ ‎современных ‎наблюдателей ‎Античность‏ ‎– ‎это‏ ‎эпоха, ‎во ‎многом ‎сформированная‏ ‎войной‏ ‎и ‎воинами.‏ ‎История ‎Античности‏ ‎от ‎гомеровского ‎периода ‎(VIII-VII ‎века‏ ‎до‏ ‎н.э.) ‎до‏ ‎смерти ‎императора‏ ‎Константина ‎(337 ‎год ‎н.э.) ‎стороннему‏ ‎наблюдателю‏ ‎может‏ ‎показаться ‎практически‏ ‎непрерывной ‎чередой‏ ‎военных ‎конфликтов.‏ ‎Начало‏ ‎европейской ‎интеллектуальной‏ ‎истории ‎приходится ‎на ‎«Илиаду» ‎Гомера‏ ‎и, ‎следовательно,‏ ‎мы‏ ‎можем ‎сказать, ‎что‏ ‎в ‎ее‏ ‎основе ‎лежит ‎описание ‎долгой‏ ‎и‏ ‎кровавой ‎кампании.‏ ‎Древняя ‎историография‏ ‎в ‎основном ‎посвящена ‎войне, ‎и‏ ‎нельзя‏ ‎отрицать, ‎что‏ ‎в ‎целом‏ ‎многие ‎произведения ‎литературы ‎и ‎изобразительного‏ ‎искусства‏ ‎в‏ ‎Греции ‎и‏ ‎Риме ‎посвящены‏ ‎предумышленным ‎и‏ ‎непредумышленным‏ ‎убийствам, ‎сражениям‏ ‎и ‎войнам. ‎Некоторые ‎из ‎самых‏ ‎известных ‎фигур‏ ‎в‏ ‎греческой ‎мифологии ‎и‏ ‎древней ‎истории‏ ‎сегодня, ‎такие ‎как ‎Одиссей,‏ ‎Александр‏ ‎Великий, ‎Ганнибал‏ ‎и ‎Цезарь,‏ ‎были ‎героями ‎войны ‎или ‎военачальниками‏ ‎и‏ ‎добились ‎своего‏ ‎высокого ‎положения‏ ‎и ‎славы ‎на ‎поле ‎боя.‏ ‎Война‏ ‎была‏ ‎обыденностью, ‎а‏ ‎мир, ‎напротив,‏ ‎был ‎скорее‏ ‎чрезвычайной‏ ‎ситуацией. ‎Эту‏ ‎идею ‎выражал ‎философ ‎Платон, ‎описывавший‏ ‎отношения ‎между‏ ‎государствами‏ ‎как ‎необъявленную ‎войну.

Современные‏ ‎исследования ‎рассматривают‏ ‎этот ‎образ ‎древности ‎по-разному.‏ ‎Некоторые‏ ‎говорят ‎о‏ ‎вездесущности ‎войны,‏ ‎и ‎многие ‎ученые ‎рассматривают ‎древние‏ ‎общины‏ ‎как ‎военизированные‏ ‎общества, ‎в‏ ‎которых ‎военные ‎конфликты ‎были ‎нормой‏ ‎и‏ ‎сильно‏ ‎влияли ‎на‏ ‎взгляды ‎и‏ ‎образ ‎жизни‏ ‎людей.‏ ‎Бесчисленные ‎научные‏ ‎исследования ‎посвящены ‎различным ‎аспектам ‎войны:‏ ‎исследуются ‎не‏ ‎только‏ ‎военно-технические, ‎стратегические ‎и‏ ‎тактические ‎вопросы‏ ‎или ‎описываются ‎сражения, ‎но‏ ‎также‏ ‎рассматривается ‎место‏ ‎войны ‎в‏ ‎обществе ‎и ‎культуре.

Даже ‎произведения ‎популярной‏ ‎культуры,‏ ‎посвященные ‎Античности,‏ ‎так ‎или‏ ‎иначе, ‎касаются ‎войны. ‎Можно ‎вспомнить‏ ‎такие‏ ‎фильмы‏ ‎как ‎«300»,‏ ‎«Спартак», ‎«Гладиатор»‏ ‎и ‎тому‏ ‎подобные‏ ‎– ‎везде‏ ‎война ‎прямо ‎или ‎косвенно ‎присутствует‏ ‎на ‎экране.‏ ‎Это‏ ‎утверждение ‎верно ‎даже‏ ‎для ‎комедийной‏ ‎продукции ‎вроде ‎мультфильмов ‎и‏ ‎кино‏ ‎про ‎галла‏ ‎Астерикса, ‎где‏ ‎фоном ‎идет ‎война ‎с ‎римлянами.

Это‏ ‎восприятие‏ ‎определенно ‎имеет‏ ‎свою ‎основу‏ ‎в ‎исторической ‎реальности, ‎что ‎можно‏ ‎показать‏ ‎на‏ ‎примере ‎нескольких‏ ‎фактов: ‎на‏ ‎самом ‎деле,‏ ‎гомеровский‏ ‎мир, ‎насколько‏ ‎мы ‎можем ‎его ‎представить, ‎сформирован‏ ‎воинственными ‎идеалами‏ ‎правящей‏ ‎знати, ‎которые ‎оказали‏ ‎длительное ‎влияние‏ ‎на ‎последующие ‎эпохи ‎греческой‏ ‎истории.‏ ‎Считается, ‎что‏ ‎Афины, ‎наиболее‏ ‎важный ‎город-государство ‎(так ‎называемый ‎полис)‏ ‎классической‏ ‎Греции, ‎за‏ ‎период ‎с‏ ‎490 ‎по ‎322 ‎год ‎до‏ ‎н.‏ ‎э.‏ ‎провели ‎в‏ ‎состоянии ‎войны‏ ‎порядка ‎ста‏ ‎лет.‏ ‎Главный ‎конкурент‏ ‎Афин, ‎Спарта, ‎до ‎сих ‎пор‏ ‎считается ‎воплощением‏ ‎сообщества,‏ ‎ориентированного ‎исключительно ‎на‏ ‎военный ‎успех.‏ ‎Основой ‎могущества ‎империи ‎Александра‏ ‎и‏ ‎последующих ‎эллинистических‏ ‎держав ‎также‏ ‎в ‎первую ‎очередь ‎были ‎военные‏ ‎успехи‏ ‎их ‎правителей.‏ ‎Римляне ‎были‏ ‎завоевателями ‎и ‎правителями ‎огромной ‎империи,‏ ‎в‏ ‎результате‏ ‎чего ‎римское‏ ‎общество ‎считается‏ ‎сильно ‎милитаризованным.‏ ‎Сейчас‏ ‎нам ‎это‏ ‎может ‎показаться ‎чем-то ‎варварским, ‎однако‏ ‎в ‎этих‏ ‎государствах‏ ‎война ‎была ‎неизбежной‏ ‎и ‎даже‏ ‎рутинной ‎частью ‎повседневной ‎жизни.

В‏ ‎то‏ ‎же ‎время‏ ‎важно ‎понимать:‏ ‎древняя ‎война ‎имела ‎множество ‎ограничителей‏ ‎–‏ ‎природных, ‎культурных,‏ ‎технических, ‎экономических,‏ ‎религиозных, ‎политических. ‎Интенсивность, ‎географический ‎охват‏ ‎и‏ ‎продолжительность‏ ‎войн ‎сильно‏ ‎различались ‎в‏ ‎зависимости ‎от‏ ‎социальных‏ ‎условий ‎и‏ ‎общей ‎ситуации. ‎Их ‎последствия, ‎хотя‏ ‎и ‎ужасные‏ ‎в‏ ‎отдельных ‎случаях, ‎далеко‏ ‎не ‎всегда‏ ‎были ‎длительными ‎или ‎особенно‏ ‎серьезными‏ ‎для ‎затронутых‏ ‎этой ‎войной‏ ‎обществ.

Верно, ‎что ‎ранний ‎греческий ‎мир,‏ ‎о‏ ‎котором ‎рассказывают‏ ‎гомеровские ‎эпопеи,‏ ‎был ‎сформирован ‎войной. ‎Для ‎героев,‏ ‎которые‏ ‎находятся‏ ‎в ‎ее‏ ‎центре, ‎вооруженная‏ ‎борьба ‎была‏ ‎самым‏ ‎важным ‎испытательным‏ ‎полигоном ‎в ‎попытке ‎доказать ‎свою‏ ‎продуктивность ‎и‏ ‎состоятельность.‏ ‎Это ‎нашло ‎отражение‏ ‎в ‎таком‏ ‎культурном ‎тропе, ‎как ‎«аристея»‏ ‎или‏ ‎«аристия» ‎–‏ ‎в ‎переводе‏ ‎с ‎греческого ‎дословно ‎«превосходство» ‎(от‏ ‎«аристос»‏ ‎или ‎«лучший»).‏ ‎Аристея ‎–‏ ‎это ‎момент ‎наивысшего ‎могущества ‎героя,‏ ‎когда‏ ‎он‏ ‎показывает ‎в‏ ‎битве ‎все‏ ‎свои ‎лучшие‏ ‎стороны,‏ ‎и ‎никто‏ ‎не ‎может ‎с ‎ним ‎тягаться.‏ ‎Зачастую ‎аристея‏ ‎могла‏ ‎приводить ‎к ‎смерти‏ ‎героя ‎–‏ ‎он ‎буквально ‎превозмогал ‎себя,‏ ‎совершал‏ ‎какой-то ‎подвиг‏ ‎и ‎погибал,‏ ‎поскольку ‎по ‎логике ‎поэмы ‎попросту‏ ‎достигал‏ ‎своего ‎пика.‏ ‎Собственно, ‎отсюда‏ ‎же ‎происходит ‎и ‎само ‎слово‏ ‎«аристократия»‏ ‎–‏ ‎буквально ‎«власть‏ ‎лучших».

В ‎гомеровскую‏ ‎эпоху ‎хорошо‏ ‎вооруженный‏ ‎аристократ ‎был‏ ‎центром ‎военной ‎организации. ‎Он ‎буквально‏ ‎возвышался ‎над‏ ‎воинами‏ ‎из ‎более ‎низких‏ ‎сословий, ‎которые‏ ‎по ‎понятным ‎причинам ‎были‏ ‎вооружены‏ ‎куда ‎беднее‏ ‎него ‎и‏ ‎в ‎битве ‎объединялись ‎вокруг ‎него.‏ ‎Для‏ ‎более ‎наглядной‏ ‎аналогии, ‎аристократ‏ ‎был ‎кем-то ‎вроде ‎юнита-героя ‎в‏ ‎некоторых‏ ‎RTS‏ ‎или ‎RPG.‏ ‎Только ‎такой‏ ‎человек ‎по‏ ‎логике‏ ‎Гомера ‎был‏ ‎способен ‎на ‎аристею, ‎в ‎одиночку‏ ‎сокрушать ‎и‏ ‎обращать‏ ‎в ‎бегство ‎целые‏ ‎вражеские ‎отряды,‏ ‎и ‎только ‎такому ‎человеку‏ ‎могли‏ ‎симпатизировать ‎и‏ ‎помогать ‎боги.

Безусловно,‏ ‎в ‎реальной ‎жизненной ‎ситуации ‎такой‏ ‎аристократ,‏ ‎пусть ‎и‏ ‎обладавших ‎лучшим‏ ‎вооружением ‎и ‎боевыми ‎навыками, ‎едва-ли‏ ‎мог‏ ‎в‏ ‎одиночку ‎одолеть‏ ‎отряд ‎неприятелей,‏ ‎однако ‎такая‏ ‎поэтическая‏ ‎гиперболизация ‎аристократов,‏ ‎которые ‎у ‎Гомера ‎становятся ‎героями,‏ ‎призвана ‎только‏ ‎подчеркнуть‏ ‎их ‎положение ‎в‏ ‎военной ‎иерархии‏ ‎и ‎важность ‎на ‎поле‏ ‎боя.‏ ‎Именно ‎поэтому‏ ‎богиня ‎Афина‏ ‎помогает ‎в ‎бою ‎ахейскому ‎герою‏ ‎Диомеду,‏ ‎а ‎бог‏ ‎войны ‎Арес‏ ‎– ‎троянскому ‎царевичу ‎Гектору. ‎Они‏ ‎уже‏ ‎априори‏ ‎являются ‎великим‏ ‎героями ‎просто‏ ‎потому, ‎что‏ ‎аристократы,‏ ‎помощь ‎бога‏ ‎или ‎богини ‎здесь ‎скорее ‎дает‏ ‎некий ‎бонус‏ ‎и‏ ‎подчеркивает ‎их ‎статус.

Однако,‏ ‎если ‎мы‏ ‎говорим ‎о ‎Гомеровской ‎эпохе,‏ ‎в‏ ‎большинстве ‎случаев‏ ‎эти ‎столкновения‏ ‎представляли ‎собой ‎не ‎масштабные ‎войны‏ ‎между‏ ‎устоявшимися ‎сообществами,‏ ‎но ‎рейды‏ ‎и ‎соседские ‎споры ‎между ‎слабо‏ ‎и‏ ‎спонтанно‏ ‎организованными ‎группами.‏ ‎Споры ‎могли‏ ‎возникать ‎из-за‏ ‎скота,‏ ‎урожайности ‎и‏ ‎полей, ‎они ‎могли ‎касаться ‎чести,‏ ‎престижа ‎и‏ ‎жажды‏ ‎приключений, ‎кто-то ‎хотел‏ ‎отстаивать ‎свои‏ ‎собственные ‎убеждения ‎и ‎идеи‏ ‎справедливости.‏ ‎Уметь ‎защищаться‏ ‎– ‎значит‏ ‎уметь ‎защищаться ‎от ‎жителей ‎соседней‏ ‎долины;‏ ‎война ‎оставалась‏ ‎местечковым ‎или‏ ‎в ‎лучшем ‎случае ‎региональным ‎делом.‏ ‎Ее‏ ‎выгодополучателями‏ ‎были ‎частные‏ ‎банды, ‎которые‏ ‎объединялись ‎под‏ ‎руководством‏ ‎харизматичного ‎и‏ ‎энергичного ‎аристократа. ‎На ‎что-то ‎более‏ ‎масштабное ‎попросту‏ ‎не‏ ‎хватало ‎демографических, ‎экономических‏ ‎и ‎организационных‏ ‎ресурсов.

Что ‎касается ‎Троянской ‎войны,‏ ‎лежащей‏ ‎в ‎основе‏ ‎«Илиады» ‎Гомера‏ ‎и ‎некоторых ‎других ‎более ‎поздних‏ ‎сочинений‏ ‎других ‎авторов‏ ‎(в ‎первую‏ ‎очередь ‎– ‎«Эфиопида» ‎Арктина ‎Милетского),‏ ‎то,‏ ‎несмотря‏ ‎на ‎находку‏ ‎археологами ‎остатков‏ ‎городов, ‎которые‏ ‎ассоциируются‏ ‎с ‎мифической‏ ‎Троей, ‎ее ‎подлинность ‎так ‎и‏ ‎не ‎нашла‏ ‎четкого‏ ‎подтверждения. ‎Вероятно, ‎что‏ ‎Троянская ‎война‏ ‎является ‎мифическим ‎воспоминаниям ‎о‏ ‎«золотых»‏ ‎микенских ‎временах‏ ‎(сам ‎Гомер‏ ‎жил ‎позже, ‎в ‎так ‎называемые‏ ‎темные‏ ‎века, ‎ознаменовавшиеся‏ ‎крахом ‎могущества‏ ‎прежних ‎цивилизаций) ‎и ‎своеобразной ‎ностальгией‏ ‎по‏ ‎ним.

По‏ ‎сравнению ‎с‏ ‎более ‎поздними‏ ‎эпохами, ‎архаический‏ ‎период‏ ‎(VII-VI ‎вв.‏ ‎до ‎н.э.) ‎оставался ‎относительно ‎мирным,‏ ‎по ‎крайней‏ ‎мере‏ ‎нам ‎мало ‎известно‏ ‎о ‎длительных‏ ‎и ‎сколь-либо ‎масштабных ‎войнах,‏ ‎а‏ ‎оформляющиеся ‎государства‏ ‎постепенно ‎изживали‏ ‎частные ‎войны ‎аристократов. ‎Редко ‎речь‏ ‎шла‏ ‎о ‎полном‏ ‎подчинении ‎или‏ ‎даже ‎об ‎уничтожении ‎противника. ‎Важным‏ ‎исключением‏ ‎были‏ ‎Мессенские ‎войны‏ ‎(VIII-VII ‎вв.‏ ‎до ‎н.э.),‏ ‎которые‏ ‎закончились ‎завоеванием‏ ‎спартанцами ‎юго-западной ‎части ‎Пелопоннесского ‎полуострова,‏ ‎известной ‎как‏ ‎Мессения.‏ ‎Эти ‎войны ‎длились‏ ‎несколько ‎десятилетий,‏ ‎и ‎по ‎их ‎итогу‏ ‎победитель,‏ ‎то ‎есть‏ ‎Спарта, ‎получил‏ ‎возможность ‎стать ‎сильнейшей ‎военной ‎державой‏ ‎Греции.‏ ‎Но ‎обычно‏ ‎победа ‎больше‏ ‎ассоциировалась ‎с ‎добычей, ‎честью ‎и‏ ‎престижем.‏ ‎Захват‏ ‎территории ‎противника‏ ‎или ‎даже‏ ‎ее ‎уничтожение‏ ‎вражеского‏ ‎государства ‎–‏ ‎в ‎отличие ‎от ‎спартано-мессенского ‎конфликта‏ ‎– ‎были‏ ‎крайне‏ ‎редкими. ‎Завоевание ‎хорошо‏ ‎укрепленного ‎города‏ ‎было ‎непосильной ‎задачей ‎для‏ ‎большинства‏ ‎армий, ‎поскольку‏ ‎у ‎них‏ ‎было ‎мало ‎эффективных ‎орудий ‎для‏ ‎разрушения‏ ‎стен, ‎а‏ ‎тактика ‎осады‏ ‎не ‎входила ‎в ‎перечень ‎популярных‏ ‎военных‏ ‎тактик‏ ‎того ‎времени.

Долгое‏ ‎время ‎войны‏ ‎были ‎ограничены‏ ‎не‏ ‎только ‎в‏ ‎своих ‎масштабах, ‎но ‎и ‎по‏ ‎продолжительности ‎из-за‏ ‎реалий‏ ‎природы, ‎в ‎частности‏ ‎из-за ‎смены‏ ‎времен ‎года. ‎Обычно ‎война‏ ‎велась‏ ‎только ‎в‏ ‎определенное ‎время‏ ‎года, ‎как ‎правило ‎– ‎поздней‏ ‎весной‏ ‎и ‎летом,‏ ‎часто ‎между‏ ‎периодом ‎посевной ‎и ‎сбором ‎урожая‏ ‎или‏ ‎осенью‏ ‎после ‎сбора‏ ‎урожая. ‎Война‏ ‎редко ‎шла‏ ‎круглый‏ ‎год; ‎особенно‏ ‎неохотно ‎люди ‎воевали ‎зимой. ‎Это‏ ‎было ‎верно‏ ‎как‏ ‎для ‎сухопутных, ‎так‏ ‎и ‎для‏ ‎морских ‎войн. ‎В ‎последнем‏ ‎случае‏ ‎причина ‎нежелания‏ ‎очевидна: ‎ветер‏ ‎и ‎погода, ‎которые ‎в ‎Эгейском‏ ‎регионе‏ ‎зимой ‎бывают‏ ‎крайне ‎суровыми,‏ ‎делали ‎плавание ‎по ‎морю ‎в‏ ‎это‏ ‎время‏ ‎очень ‎трудным‏ ‎и ‎опасным‏ ‎делом, ‎зачастую‏ ‎–‏ ‎буквально ‎невозможным.

С‏ ‎другой ‎стороны, ‎традиционно ‎сезонная ‎война‏ ‎на ‎суше‏ ‎зависела‏ ‎не ‎только ‎от‏ ‎погодных ‎условий,‏ ‎но, ‎скорее, ‎определялась ‎составом‏ ‎греческих‏ ‎армий. ‎За‏ ‎исключением ‎Спарты,‏ ‎греческие ‎сухопутные ‎армии ‎состояли ‎в‏ ‎основном‏ ‎из ‎ополченцев‏ ‎и, ‎следовательно,‏ ‎из ‎крестьян.

Лишь ‎в ‎очень ‎редких‏ ‎случаях‏ ‎эти‏ ‎крестьяне ‎могли‏ ‎себе ‎позволить‏ ‎оставить ‎свои‏ ‎хозяйства‏ ‎на ‎целый‏ ‎год, ‎и ‎даже ‎оставить ‎их‏ ‎просто ‎на‏ ‎летний‏ ‎период ‎было ‎рискованным‏ ‎делом, ‎потому‏ ‎что ‎в ‎это ‎время‏ ‎года‏ ‎крестьянин ‎сталкивался‏ ‎с ‎особыми‏ ‎трудностями. ‎Кроме ‎того, ‎материально-техническое ‎обеспечение‏ ‎греческих‏ ‎армий, ‎то‏ ‎есть ‎организация‏ ‎снабжения, ‎было ‎не ‎очень ‎хорошо‏ ‎развито.‏ ‎Особенно‏ ‎зимой, ‎когда‏ ‎ничего ‎нельзя‏ ‎было ‎собрать‏ ‎с‏ ‎окрестных ‎полей,‏ ‎виноградников ‎или ‎лесов ‎и ‎еды‏ ‎становилось ‎мало,‏ ‎вопрос‏ ‎пополнения ‎запасов ‎вызывал‏ ‎определенные ‎трудности.

Поэтому‏ ‎кампания ‎редко ‎длилась ‎больше‏ ‎нескольких‏ ‎недель ‎и‏ ‎обычно ‎завершалась‏ ‎битвой, ‎которая ‎определяла ‎исход ‎войны.‏ ‎Предпочтительной‏ ‎тактикой ‎ведения‏ ‎войны, ‎конечно‏ ‎же, ‎были ‎не ‎масштабные ‎и‏ ‎сопряженные‏ ‎с‏ ‎риском ‎битвы,‏ ‎а ‎засады,‏ ‎набеги ‎с‏ ‎воды‏ ‎и ‎с‏ ‎суши, ‎уловки, ‎грабежи ‎или ‎уничтожение‏ ‎посевов ‎и‏ ‎тому‏ ‎подобное. ‎В ‎это‏ ‎время, ‎как‏ ‎и ‎позднее, ‎солдаты ‎стали‏ ‎первыми‏ ‎жертвами ‎войны.‏ ‎Им ‎приходилось‏ ‎убивать ‎своих ‎противников ‎в ‎ближнем‏ ‎бою,‏ ‎они ‎были‏ ‎мишенями ‎для‏ ‎дальнобойного ‎оружия, ‎получали ‎ужасные ‎раны,‏ ‎с‏ ‎которыми‏ ‎античная ‎медицина‏ ‎не ‎всегда‏ ‎могла ‎что-то‏ ‎сделать‏ ‎в ‎принципе,‏ ‎также ‎терпели ‎голод, ‎холод ‎и‏ ‎жажду, ‎в‏ ‎зависимости‏ ‎от ‎гигиенических ‎условий‏ ‎подвергались ‎риску‏ ‎инфекционных ‎заболеваний ‎и ‎были‏ ‎вынуждены‏ ‎совершать ‎утомительные‏ ‎переходы. ‎Легко‏ ‎понять, ‎что ‎эти ‎физические ‎проблемы‏ ‎приводили‏ ‎к ‎большому‏ ‎психологическому ‎стрессу.

Но‏ ‎гражданскому ‎населению ‎в ‎ходе ‎войн‏ ‎зачастую‏ ‎приходилось‏ ‎еще ‎хуже.‏ ‎Их ‎имущество,‏ ‎в ‎том‏ ‎числе‏ ‎продукция ‎сельскохозяйственной‏ ‎деятельности, ‎были ‎желанной ‎добычей ‎для‏ ‎победоносных ‎армий.‏ ‎Пленников‏ ‎порабощали, ‎и ‎в‏ ‎некоторых ‎случаях‏ ‎продавали ‎за ‎границу, ‎если‏ ‎за‏ ‎них ‎не‏ ‎платили ‎выкуп.‏ ‎Это ‎было ‎особенно ‎актуально, ‎когда‏ ‎армия‏ ‎захватывала ‎крепости‏ ‎или ‎города,‏ ‎за ‎стенами ‎которых ‎искали ‎защиты‏ ‎женщины,‏ ‎дети‏ ‎и ‎старики.

После‏ ‎персидских ‎войн‏ ‎(490 ‎–‏ ‎479‏ ‎гг ‎до‏ ‎н.э.), ‎когда ‎коалиции ‎греческих ‎городов-государств‏ ‎удалось ‎отразить‏ ‎вторжения‏ ‎персов ‎в ‎Элладу,‏ ‎Афины, ‎благодаря‏ ‎своему ‎флоту, ‎сумели ‎расширить‏ ‎сферу‏ ‎влияния ‎на‏ ‎более ‎обширные‏ ‎географические ‎районы ‎и ‎взять ‎их‏ ‎под‏ ‎свой ‎контроль.‏ ‎Это, ‎в‏ ‎свою ‎очередь, ‎потребовало ‎проведения ‎масштабных‏ ‎морских‏ ‎операций‏ ‎и ‎фактического‏ ‎военного ‎присутствия‏ ‎в ‎контролируемом‏ ‎регионе.‏ ‎Даже ‎Афины‏ ‎не ‎могли ‎потянуть ‎это ‎в‏ ‎одиночку, ‎поэтому‏ ‎вскоре‏ ‎сложился ‎первый ‎Афинский‏ ‎морской ‎союз‏ ‎(также ‎известный ‎как ‎Делосский‏ ‎союз‏ ‎или ‎Делосская‏ ‎симмахия ‎в‏ ‎честь ‎острова ‎Делос, ‎где ‎находилась‏ ‎штаб-квартира‏ ‎союза). ‎Впоследствии‏ ‎Перикл ‎перенес‏ ‎штаб-квартиру ‎в ‎Афины. ‎Изначально ‎эта‏ ‎коалиция‏ ‎создавалась‏ ‎для ‎совместной‏ ‎обороны ‎от‏ ‎персов, ‎однако‏ ‎ресурсы,‏ ‎полученные ‎в‏ ‎виде ‎дани ‎от ‎союзников, ‎позволили‏ ‎Афинам ‎затем‏ ‎создать‏ ‎динамичную ‎и ‎экспансивную‏ ‎морскую ‎державу.

Попытки‏ ‎Афин ‎установить ‎свою ‎гегемонию‏ ‎над‏ ‎Грецией ‎натолкнулись‏ ‎на ‎сопротивление‏ ‎Спарты, ‎что ‎в ‎итоге ‎привело‏ ‎к‏ ‎Пелопоннесской ‎войне‏ ‎(431–404 ‎гг.‏ ‎до ‎н.э.), ‎огромные ‎масштабы ‎которой‏ ‎уже‏ ‎нельзя‏ ‎было ‎сравнивать‏ ‎с ‎обычными‏ ‎военными ‎кампаниями.‏ ‎В‏ ‎новой ‎войне‏ ‎столкнулись ‎уже ‎не ‎отдельные ‎полисы,‏ ‎а ‎целые‏ ‎системы‏ ‎альянсов, ‎сражавшиеся ‎одновременно‏ ‎на ‎нескольких‏ ‎военных ‎театрах ‎как ‎на‏ ‎воде,‏ ‎так ‎и‏ ‎на ‎суше,‏ ‎и ‎это ‎длилось ‎несколько ‎лет,‏ ‎даже‏ ‎десятилетий. ‎Сторонам‏ ‎было ‎необходимо‏ ‎разрабатывать ‎долгосрочные ‎стратегии, ‎чтобы ‎правильно‏ ‎рассчитать‏ ‎цели‏ ‎войны, ‎доступные‏ ‎средства, ‎геополитические‏ ‎реалии ‎и‏ ‎силы‏ ‎неприятеля ‎и‏ ‎внутренней ‎оппозиции. ‎Война ‎стала ‎более‏ ‎сложной, ‎организационные,‏ ‎военные,‏ ‎материально-технические ‎и ‎политические‏ ‎требования ‎возросли.

Эта‏ ‎тенденция ‎к ‎профессионализации ‎продолжилась‏ ‎в‏ ‎IV ‎веке‏ ‎до ‎нашей‏ ‎эры. ‎Хотя ‎ополченцы ‎оставались ‎основой‏ ‎вооруженных‏ ‎сил ‎греческих‏ ‎городов, ‎все‏ ‎чаще ‎на ‎поле ‎боя ‎рядом‏ ‎с‏ ‎ними‏ ‎выходили ‎профессиональные‏ ‎солдаты; ‎иногда‏ ‎они ‎специализировалось‏ ‎на‏ ‎определенных ‎типах‏ ‎вооружений, ‎и ‎их ‎можно ‎было‏ ‎использовать ‎независимо‏ ‎от‏ ‎гражданских ‎нужд ‎и‏ ‎требований. ‎Александр‏ ‎Великий, ‎движимый ‎пламенными ‎амбициями‏ ‎и‏ ‎откровенно ‎гомеровским‏ ‎идеалом ‎героя,‏ ‎в ‎ходе ‎череды ‎кампаний ‎в‏ ‎334-323‏ ‎гг. ‎до‏ ‎н.э. ‎победил‏ ‎огромную ‎Персидскую ‎империю ‎и ‎дошел‏ ‎со‏ ‎своими‏ ‎войсками ‎до‏ ‎земель ‎сегодняшнего‏ ‎Пакистана ‎и‏ ‎даже‏ ‎до ‎Индии.‏ ‎Он ‎объединил ‎военный ‎потенциал ‎Греции‏ ‎и ‎Македонии,‏ ‎в‏ ‎том ‎числе ‎людей,‏ ‎ресурсы ‎и‏ ‎военные ‎традиции, ‎причем ‎основной‏ ‎задел‏ ‎для ‎этого‏ ‎создал ‎еще‏ ‎его ‎отец ‎царь ‎Филипп ‎II.‏ ‎Армия‏ ‎Александра ‎включала‏ ‎в ‎себя‏ ‎профессиональных ‎солдат, ‎осадную ‎технику ‎и‏ ‎могла‏ ‎похвастаться‏ ‎превосходным ‎по‏ ‎тем ‎временам‏ ‎материально-техническим ‎обеспечением.

Последствия‏ ‎его‏ ‎победоносной ‎кампании‏ ‎в ‎Азии ‎для ‎греческого ‎мира‏ ‎были ‎огромны.‏ ‎Македонцы‏ ‎завоевали ‎мировую ‎империю,‏ ‎земли ‎которой‏ ‎предлагали ‎неизмеримо ‎большее ‎количество‏ ‎ресурсов,‏ ‎чем ‎тем,‏ ‎что ‎могла‏ ‎предложить ‎бесплодная ‎Греция. ‎Все ‎эти‏ ‎новые‏ ‎ресурсы ‎и‏ ‎люди ‎с‏ ‎тех ‎пор ‎также ‎использовались ‎в‏ ‎войне:‏ ‎армии‏ ‎диадохов, ‎то‏ ‎есть ‎военачальников‏ ‎и ‎сподвижников‏ ‎Александра,‏ ‎которые ‎сражались‏ ‎за ‎его ‎престол ‎после ‎смерти‏ ‎царя ‎(начиная‏ ‎с‏ ‎323 ‎г. ‎до‏ ‎н.э.) ‎в‏ ‎возрасте ‎тридцати ‎трех ‎лет,‏ ‎намного‏ ‎превосходили ‎армии‏ ‎ополченцев ‎греческих‏ ‎общин. ‎Таким ‎образом, ‎весь ‎Ближний‏ ‎Восток‏ ‎стал ‎театром‏ ‎войны ‎для‏ ‎греков ‎и ‎македонцев; ‎в ‎государствах‏ ‎диадохов,‏ ‎сформировавшихся‏ ‎в ‎этом‏ ‎регионе, ‎они‏ ‎образовали ‎господствующий‏ ‎класс,‏ ‎во ‎главе‏ ‎которого ‎должен ‎был ‎стоять ‎монарх,‏ ‎чья ‎власть‏ ‎главным‏ ‎образом ‎основывалась ‎на‏ ‎военной ‎силе.‏ ‎В ‎результате ‎эпоха ‎эллинизма‏ ‎не‏ ‎только ‎ознаменовала‏ ‎экспорт ‎греческой‏ ‎культуры ‎и ‎образа ‎жизни ‎на‏ ‎Восток,‏ ‎где ‎прежде‏ ‎доминировали ‎персы,‏ ‎но ‎способствовала ‎распространению ‎греческих ‎боевых‏ ‎приемов‏ ‎и‏ ‎военных ‎практик.

Сама‏ ‎же ‎Греция‏ ‎стала ‎игрушкой‏ ‎в‏ ‎руках ‎великих‏ ‎эллинистических ‎царств; ‎в ‎военном ‎отношении‏ ‎греческие ‎полисы‏ ‎как‏ ‎города-государства ‎безнадежно ‎уступали‏ ‎им, ‎и‏ ‎поэтому ‎уже ‎не ‎могли‏ ‎проводить‏ ‎независимую ‎внешнюю‏ ‎политику. ‎Можно‏ ‎сказать, ‎что ‎война ‎разделилась ‎на‏ ‎два‏ ‎типа. ‎С‏ ‎одной ‎стороны,‏ ‎эллинистические ‎монархи ‎боролись ‎между ‎собой‏ ‎за‏ ‎целые‏ ‎страны, ‎за‏ ‎господство ‎над‏ ‎перспективными ‎регионами,‏ ‎за‏ ‎ресурсы ‎и‏ ‎престиж, ‎и ‎в ‎основном ‎использовали‏ ‎профессиональных ‎солдат;‏ ‎с‏ ‎другой ‎стороны, ‎Греция‏ ‎вернулась ‎к‏ ‎форме ‎конфликта ‎между ‎небольшими‏ ‎государствами,‏ ‎которые ‎при‏ ‎поддержке ‎небольших‏ ‎армий ‎ополченцев ‎боролись ‎за ‎гораздо‏ ‎меньшие‏ ‎цели. ‎Поскольку‏ ‎великие ‎монархии‏ ‎также ‎имели ‎в ‎этом ‎регионе‏ ‎свои‏ ‎собственные‏ ‎интересы ‎и‏ ‎регулярно ‎вмешивались‏ ‎в ‎дела‏ ‎Греции,‏ ‎война ‎на‏ ‎Южных ‎Балканах ‎никак ‎не ‎затухала.

Затем‏ ‎появление ‎римлян‏ ‎навсегда‏ ‎изменило ‎политическую ‎карту‏ ‎Средиземноморья. ‎Изначально‏ ‎Рим ‎был ‎относительно ‎небольшим,‏ ‎но‏ ‎удобно ‎расположенным‏ ‎городом, ‎который‏ ‎стал ‎доминирующим ‎фактором ‎в ‎Италии‏ ‎отчасти‏ ‎благодаря ‎разумной‏ ‎политике, ‎а‏ ‎отчасти ‎благодаря ‎переменчивой, ‎но ‎в‏ ‎целом‏ ‎благосклонной‏ ‎военной ‎удаче.‏ ‎Методика ‎войны,‏ ‎которой ‎придерживался‏ ‎Рим,‏ ‎не ‎сильно‏ ‎отличалась ‎от ‎того, ‎что ‎мы‏ ‎можем ‎увидеть‏ ‎у‏ ‎греческих ‎полисов: ‎его‏ ‎ресурсы ‎были‏ ‎ограничены, ‎и ‎в ‎отношении‏ ‎него‏ ‎также ‎действовали‏ ‎географические ‎и‏ ‎сезонные ‎ограничения. ‎Однако ‎во ‎время‏ ‎длительных‏ ‎войн ‎с‏ ‎другими ‎италийскими‏ ‎городами ‎и ‎племенами ‎в ‎Риме‏ ‎сформировалась‏ ‎настоящая‏ ‎культура ‎войны.‏ ‎Война ‎стала‏ ‎важнейшим ‎испытательным‏ ‎полигоном‏ ‎для ‎политической‏ ‎элиты, ‎стремящейся ‎к ‎борьбе ‎за‏ ‎лидерство, ‎власть‏ ‎и‏ ‎престиж. ‎Ты ‎буквально‏ ‎не ‎мог‏ ‎быть ‎успешным ‎и ‎уважаемым‏ ‎политиком,‏ ‎если ‎не‏ ‎проявил ‎себя‏ ‎на ‎поле ‎боя. ‎Рим ‎был‏ ‎государством,‏ ‎которое ‎постоянно‏ ‎воевало, ‎благодаря‏ ‎чему ‎там ‎сложились ‎сильные ‎воинские‏ ‎традиции,‏ ‎впоследствии‏ ‎сделавшие ‎Рим‏ ‎новым ‎хозяином‏ ‎Средиземноморья. ‎До‏ ‎конца‏ ‎Античности ‎именно‏ ‎римляне ‎оставались ‎доминирующей ‎военной ‎силой.

Эпоха‏ ‎героев

Действие ‎самого‏ ‎старого‏ ‎произведения ‎в ‎истории‏ ‎европейской ‎литературы,‏ ‎«Илиады» ‎Гомера, ‎разворачивается ‎во‏ ‎время‏ ‎войны. ‎Эпическая‏ ‎поэма ‎разделена‏ ‎на ‎главы-песни, ‎и ‎автор ‎буквально‏ ‎поет‏ ‎о ‎битве‏ ‎греков ‎с‏ ‎троянцами; ‎сражения ‎у ‎Гомера ‎–‏ ‎это‏ ‎лязг‏ ‎оружия ‎и‏ ‎сонм ‎боевых‏ ‎кличей, ‎брызги‏ ‎крови,‏ ‎стоны ‎умирающих‏ ‎воинов, ‎и ‎довольно ‎реалистичные ‎сцены‏ ‎смерти ‎с‏ ‎обилием‏ ‎анатомических ‎подробностей. ‎Поскольку‏ ‎существует ‎лишь‏ ‎несколько ‎письменных ‎источников ‎по‏ ‎ранней‏ ‎греческой ‎истории,‏ ‎а ‎археологический‏ ‎материал ‎вряд ‎ли ‎может ‎предоставить‏ ‎информацию‏ ‎о ‎социальных‏ ‎структурах ‎и‏ ‎конкретных ‎событиях, ‎имеет ‎смысл ‎читать‏ ‎этот‏ ‎эпос‏ ‎не ‎только‏ ‎как ‎литературный‏ ‎шедевр, ‎но‏ ‎и‏ ‎как ‎исторический‏ ‎документ, ‎позволяющий ‎нам ‎получить ‎подсказки‏ ‎через ‎культуру,‏ ‎из‏ ‎которой ‎он ‎исходит.‏ ‎Однако ‎всегда‏ ‎следует ‎иметь ‎в ‎виду,‏ ‎что‏ ‎гомеровские ‎былины‏ ‎– ‎это‏ ‎рассказы ‎о ‎вымышленных ‎событиях. ‎Троянская‏ ‎война,‏ ‎конечно, ‎никогда‏ ‎не ‎имела‏ ‎места ‎в ‎том ‎виде, ‎в‏ ‎котором‏ ‎нам‏ ‎ее ‎преподносят,‏ ‎если ‎вообще‏ ‎имела ‎место;‏ ‎герои,‏ ‎которых ‎мы‏ ‎встречаем ‎в ‎стихах ‎Гомера ‎–‏ ‎это ‎мифические‏ ‎персонажи.

Живший‏ ‎в ‎VIII-VII ‎веках‏ ‎до ‎н.э.‏ ‎Гомер ‎использовал ‎в ‎качестве‏ ‎основы‏ ‎для ‎своей‏ ‎эпической ‎поэмы‏ ‎устные ‎легенды ‎о ‎былых ‎временах,‏ ‎обработал‏ ‎их ‎и‏ ‎адаптировал ‎к‏ ‎реалиям ‎своего ‎времени, ‎чтобы ‎потенциальный‏ ‎слушатель‏ ‎воспринимал‏ ‎их ‎как‏ ‎можно ‎лучше.‏ ‎Хотя ‎события‏ ‎«Илиады»‏ ‎происходят ‎в‏ ‎более ‎ранние ‎времена, ‎культура ‎и‏ ‎поведение ‎героев‏ ‎соответствуют‏ ‎тому, ‎что ‎было‏ ‎в ‎так‏ ‎называемые ‎«темные ‎века», ‎когда‏ ‎жил‏ ‎сам ‎Гомер.‏ ‎Проще ‎говоря,‏ ‎он ‎брал ‎легендарных ‎героев ‎и‏ ‎помещал‏ ‎их ‎в‏ ‎реалии ‎времени,‏ ‎в ‎котором ‎жил ‎как ‎он‏ ‎сам,‏ ‎так‏ ‎и ‎будущие‏ ‎слушатели ‎его‏ ‎поэмы. ‎В‏ ‎конечном‏ ‎итоге, ‎подобные‏ ‎поэмы ‎создавались ‎для ‎публичного ‎песенного‏ ‎исполнения ‎перед‏ ‎публикой‏ ‎за ‎деньги, ‎так‏ ‎что ‎Гомер,‏ ‎в ‎некотором ‎смысле ‎–‏ ‎это‏ ‎такой ‎архаичный‏ ‎рок-музыкант.

Тем ‎не‏ ‎менее, ‎из ‎эпоса ‎можно ‎почерпнуть‏ ‎некоторые‏ ‎реальные ‎факты‏ ‎о ‎греках‏ ‎времен ‎Гомера. ‎В ‎«Илиаде» ‎нашел‏ ‎отражение‏ ‎зарождающийся‏ ‎мир ‎полисов,‏ ‎греческих ‎городов-государств,‏ ‎поскольку ‎в‏ ‎некоторых‏ ‎частях ‎Греции‏ ‎уже ‎развивались ‎структуры ‎городских ‎поселений‏ ‎и ‎появлялись‏ ‎первые‏ ‎зачатки ‎политической ‎организации.‏ ‎Но ‎даже‏ ‎если ‎сообщества ‎с ‎судами,‏ ‎советами‏ ‎и ‎народными‏ ‎собраниями ‎постепенно‏ ‎складывались, ‎положение ‎человека ‎оставалось ‎зависимым‏ ‎от‏ ‎его ‎личной‏ ‎способности ‎отстаивать‏ ‎себя ‎против ‎конкурентов ‎внутри ‎и‏ ‎за‏ ‎пределами‏ ‎полиса. ‎Спортивные‏ ‎соревнования, ‎вооруженные‏ ‎конфликты ‎и‏ ‎заседания‏ ‎советов, ‎в‏ ‎сущности, ‎представляли ‎собой ‎арены, ‎на‏ ‎которых ‎лидеры‏ ‎состязались‏ ‎в ‎более ‎или‏ ‎менее ‎благородном‏ ‎соревновании, ‎которое ‎у ‎греков‏ ‎и‏ ‎римлян ‎называлось‏ ‎словом ‎«агон».‏ ‎Потеря ‎богатства, ‎силы ‎или ‎репутации‏ ‎в‏ ‎этом ‎чрезвычайно‏ ‎агонистическом ‎мире‏ ‎могла ‎быстро ‎привести ‎к ‎ухудшению‏ ‎и‏ ‎даже‏ ‎полному ‎прекращению‏ ‎социального, ‎или‏ ‎даже ‎физического‏ ‎существования‏ ‎человека. ‎Так‏ ‎что ‎положение ‎человека ‎было ‎шатким.‏ ‎Возможно, ‎эта‏ ‎неопределенность‏ ‎отчасти ‎объясняет ‎большое‏ ‎значение, ‎которое‏ ‎придается ‎индивидуальному ‎боевому ‎мастерству‏ ‎в‏ ‎эпосе.

В ‎конце‏ ‎концов, ‎гомеровские‏ ‎воины ‎тоже ‎были ‎не ‎просто‏ ‎бойцами-одиночками.‏ ‎Гомером ‎описаны‏ ‎два ‎типа‏ ‎воинов, ‎сражавшихся ‎под ‎Троей: ‎с‏ ‎одной‏ ‎стороны,‏ ‎те ‎герои‏ ‎и ‎вожди,‏ ‎которым ‎поэт‏ ‎дал‏ ‎имена. ‎Они‏ ‎были ‎хорошо ‎вооружены, ‎превосходили ‎остальных‏ ‎по ‎силе‏ ‎и‏ ‎мастерству ‎и ‎сражались‏ ‎в ‎первых‏ ‎рядах. ‎Во-вторых, ‎простые ‎безымянные‏ ‎бойцы,‏ ‎которые ‎были‏ ‎плохо ‎экипированы‏ ‎и ‎в ‎первую ‎очередь ‎служили‏ ‎поэту‏ ‎живыми ‎декорациями‏ ‎и ‎жертвами‏ ‎для ‎выдающихся ‎воинов. ‎Первых ‎можно‏ ‎назвать‏ ‎«промахами»‏ ‎(promachoi, ‎примерный‏ ‎перевод ‎–‏ ‎«чемпионы»), ‎остальных‏ ‎–‏ ‎«лаоями» ‎(laoi)‏ ‎что ‎буквально ‎означает ‎«люди», ‎«народ».‏ ‎Лаои ‎сражались‏ ‎разрозненными‏ ‎отрядами, ‎которые, ‎однако,‏ ‎в ‎определенных‏ ‎случаях ‎могли ‎объединяться. ‎Греческая‏ ‎армия‏ ‎состояла ‎из‏ ‎боевых ‎частей,‏ ‎чей ‎принцип ‎построения ‎основывался ‎на‏ ‎племенной‏ ‎принадлежности; ‎те‏ ‎или ‎иные‏ ‎отряды ‎представляли ‎различные ‎регионы, ‎острова‏ ‎и‏ ‎общины‏ ‎Греции, ‎не‏ ‎формируя ‎при‏ ‎этом ‎единой‏ ‎монолитной‏ ‎армии.

Можно ‎предположить,‏ ‎что ‎«промахи» ‎происходили ‎из ‎аристократии,‏ ‎которая ‎дома‏ ‎составляла‏ ‎правящий ‎класс, ‎отличающийся‏ ‎богатством ‎и‏ ‎уверенностью ‎в ‎себе. ‎Ключевыми‏ ‎обязанностями‏ ‎аристократа ‎было‏ ‎ведение ‎войны‏ ‎и ‎защита ‎собственного ‎дома ‎и‏ ‎рода‏ ‎от ‎внешних‏ ‎врагов. ‎Домашнее‏ ‎хозяйство ‎обозначалось ‎греческим ‎словом ‎«ойкос»‏ ‎(oikos),‏ ‎которое,‏ ‎в ‎зависимости‏ ‎от ‎контекста,‏ ‎могло ‎означать‏ ‎«семья»,‏ ‎«семейное ‎имущество»‏ ‎и ‎«дом». ‎Аристократы ‎могли ‎позволить‏ ‎себе ‎оружие,‏ ‎необходимое‏ ‎для ‎этой ‎задачи,‏ ‎и ‎у‏ ‎них ‎также ‎было ‎свободное‏ ‎время‏ ‎для ‎физической‏ ‎подготовки ‎к‏ ‎войне ‎посредством ‎упражнений ‎с ‎оружием,‏ ‎спорта‏ ‎и ‎на‏ ‎охоты.

На ‎протяжении‏ ‎поэмы ‎Гомер ‎неоднократно ‎упоминает ‎оружие‏ ‎своих‏ ‎героев.‏ ‎Однако ‎эти‏ ‎описания ‎вряд‏ ‎ли ‎близки‏ ‎к‏ ‎реальности, ‎потому‏ ‎описанное ‎снаряжение ‎– ‎очень ‎громоздкое‏ ‎и ‎богато‏ ‎украшено‏ ‎золотом, ‎серебром ‎и‏ ‎драгоценными ‎камнями,‏ ‎что ‎сделало ‎бы ‎его‏ ‎непригодным‏ ‎в ‎качестве‏ ‎настоящего ‎боевого‏ ‎снаряжения. ‎Поэтому ‎данную ‎информацию ‎необходимо‏ ‎сравнивать‏ ‎с ‎другими‏ ‎источниками, ‎доступными‏ ‎историкам ‎и ‎археологам.

Основное ‎снаряжение ‎греческих‏ ‎воинов‏ ‎во‏ ‎времена ‎Гомера‏ ‎состояло ‎из‏ ‎щита, ‎шлема‏ ‎и‏ ‎наголенников ‎в‏ ‎качестве ‎защитного ‎вооружения, ‎а ‎также‏ ‎копья ‎и‏ ‎меча‏ ‎в ‎качестве ‎оружия‏ ‎нападения; ‎сюда‏ ‎также ‎можно ‎добавить ‎какой-нибудь‏ ‎панцирь‏ ‎из ‎металла‏ ‎или ‎особым‏ ‎образом ‎выделанной ‎кожи. ‎Конечно, ‎в‏ ‎эпоху‏ ‎Гомера ‎не‏ ‎было ‎никакого‏ ‎единого ‎стандарта ‎вооружений ‎(какой ‎мы‏ ‎можем‏ ‎увидеть‏ ‎в ‎Древнем‏ ‎Риме, ‎например),‏ ‎потому ‎что‏ ‎единый‏ ‎стандарт ‎вооружений‏ ‎и ‎униформы ‎– ‎это ‎атрибут‏ ‎профессиональной ‎армии.‏ ‎Щиты‏ ‎были ‎разные, ‎доспехи‏ ‎были ‎разные‏ ‎– ‎у ‎кого ‎на‏ ‎что‏ ‎хватило ‎средств,‏ ‎тот ‎в‏ ‎том ‎и ‎пришел. ‎Были ‎распространены‏ ‎как‏ ‎угловые, ‎так‏ ‎и ‎круглые‏ ‎щиты, ‎которые ‎могли ‎различаться ‎по‏ ‎размеру.‏ ‎Особенно‏ ‎своеобразным ‎выглядит‏ ‎дипилонный ‎щит,‏ ‎который ‎можно‏ ‎увидеть‏ ‎на ‎изображениях‏ ‎ваз ‎и ‎на ‎монетах. ‎Основная‏ ‎характеристика ‎этого‏ ‎удлиненно-овального‏ ‎щита ‎– ‎вырез,‏ ‎сделанный ‎с‏ ‎обеих ‎сторон ‎в ‎центральной‏ ‎зоне,‏ ‎который ‎словно‏ ‎разделяет ‎его‏ ‎на ‎верхнюю ‎и ‎нижнюю ‎половину;‏ ‎возможно,‏ ‎это ‎восходит‏ ‎к ‎более‏ ‎древним ‎микенским ‎формам ‎щитов. ‎Как‏ ‎и‏ ‎большинство‏ ‎щитов ‎той‏ ‎эпохи, ‎он‏ ‎был ‎снабжен‏ ‎наплечным‏ ‎ремнем, ‎который‏ ‎позволял ‎носить ‎его ‎как ‎на‏ ‎груди, ‎так‏ ‎и‏ ‎на ‎спине. ‎Большинство‏ ‎щитов ‎той‏ ‎эпохи ‎были ‎изготовлены ‎из‏ ‎кожи,‏ ‎которую ‎можно‏ ‎было ‎покрыть‏ ‎слоем ‎металла, ‎обычно ‎бронзой. ‎Также‏ ‎существовали‏ ‎плетеные ‎и‏ ‎деревянные ‎щиты;‏ ‎их ‎края ‎также ‎часто ‎покрывали‏ ‎бронзой,‏ ‎чтобы‏ ‎они ‎могли‏ ‎выдерживать ‎удары‏ ‎меча.

Второй ‎важной‏ ‎составляющей‏ ‎защитного ‎вооружения‏ ‎был ‎шлем. ‎Типология ‎шлемов ‎гомеровской‏ ‎эпохи ‎столь‏ ‎же‏ ‎противоречива, ‎как ‎и‏ ‎типология ‎щитов.‏ ‎Шлемы ‎изготавливались ‎из ‎кожи‏ ‎и‏ ‎войлока, ‎также‏ ‎существовали ‎плетеные‏ ‎шлемы. ‎Металлические ‎шлемы ‎(а ‎их,‏ ‎на‏ ‎самом ‎деле,‏ ‎было ‎не‏ ‎так ‎много ‎в ‎процентном ‎соотношении),‏ ‎которые‏ ‎в‏ ‎основном ‎формируют‏ ‎наше ‎представление‏ ‎об ‎облике‏ ‎воина‏ ‎той ‎эпохи,‏ ‎имели ‎больше ‎шансов ‎на ‎сохранность‏ ‎по ‎сравнению‏ ‎со‏ ‎шлемами, ‎изготовленными ‎из‏ ‎материалов ‎органического‏ ‎происхождения, ‎поэтому ‎мы ‎знаем‏ ‎об‏ ‎их ‎форме‏ ‎намного ‎больше.‏ ‎К ‎началу ‎VIII ‎века ‎до‏ ‎н.э.‏ ‎наиболее ‎распространенным‏ ‎был ‎шлем‏ ‎куполообразной ‎формы. ‎Украшавший ‎его ‎пучок‏ ‎конского‏ ‎волоса‏ ‎делал ‎носителя‏ ‎шлема ‎более‏ ‎внушительным, ‎а‏ ‎также‏ ‎увеличивал ‎защиту‏ ‎от ‎ударов ‎копьем ‎или ‎мечом‏ ‎сверху. ‎Также‏ ‎Гомер‏ ‎описывает ‎тип ‎шлема,‏ ‎представлявший ‎собой‏ ‎кожаный ‎или ‎льняной ‎купол,‏ ‎на‏ ‎котором ‎по‏ ‎окружности ‎были‏ ‎закреплены ‎клыки ‎кабана. ‎Это ‎артефакт‏ ‎более‏ ‎ранней ‎микенской‏ ‎эпохи, ‎примерно‏ ‎XV-XII ‎века ‎до ‎н.э., ‎и‏ ‎в‏ ‎«Илиаде»‏ ‎он ‎просто‏ ‎служит ‎напоминанием‏ ‎о ‎той‏ ‎замечательной‏ ‎эпохе ‎предков,‏ ‎которую ‎ни ‎Гомер, ‎ни ‎его‏ ‎потенциальные ‎слушатели,‏ ‎конечно,‏ ‎не ‎застали, ‎но‏ ‎в ‎их‏ ‎представлении ‎это ‎был ‎настоящий‏ ‎«золотой‏ ‎век». ‎Потому‏ ‎что ‎«раньше‏ ‎всегда ‎было ‎лучше», ‎и ‎в‏ ‎сравнении‏ ‎с ‎гомеровскими‏ ‎Темными ‎веками‏ ‎это ‎во ‎многом ‎было ‎так.

Самым‏ ‎уважаемым‏ ‎«героическим»‏ ‎оружием ‎для‏ ‎атаки ‎было‏ ‎копье, ‎которое‏ ‎использовалось‏ ‎как ‎для‏ ‎колющих ‎ударов, ‎так ‎и ‎для‏ ‎метания. ‎На‏ ‎вазах‏ ‎нередко ‎изображались ‎воины‏ ‎с ‎двумя‏ ‎копьями, ‎и, ‎согласно ‎наиболее‏ ‎правдоподобным‏ ‎гипотезам, ‎одно‏ ‎копье ‎сначала‏ ‎надлежало ‎метнуть ‎в ‎противника, ‎а‏ ‎другим‏ ‎– ‎орудовать‏ ‎уже ‎в‏ ‎рукопашной ‎схватке. ‎Чтобы ‎копье ‎можно‏ ‎было‏ ‎использовать‏ ‎подобным ‎образом,‏ ‎оно ‎не‏ ‎должно ‎быть‏ ‎слишком‏ ‎длинным ‎или‏ ‎слишком ‎тяжелым. ‎Длинные ‎копья, ‎подобные‏ ‎тем, ‎что‏ ‎были‏ ‎распространены ‎в ‎микенские‏ ‎времена, ‎в‏ ‎эпоху ‎Гомера ‎встречаются ‎редко.‏ ‎При‏ ‎этом, ‎даже‏ ‎если ‎подобный‏ ‎универсальный ‎вид ‎копья ‎был ‎наиболее‏ ‎распространенным‏ ‎типом ‎оружия‏ ‎в ‎век‏ ‎Гомера, ‎существовали ‎также ‎копья, ‎предназначенные‏ ‎либо‏ ‎исключительно‏ ‎для ‎метания,‏ ‎либо ‎для‏ ‎колющих ‎ударов.‏ ‎Первые,‏ ‎то ‎есть‏ ‎метательные, ‎имели ‎более ‎легкие ‎наконечники‏ ‎меньшего ‎размера,‏ ‎а‏ ‎также ‎металлическую ‎втулку‏ ‎меньшей ‎длины‏ ‎(втулка ‎– ‎это ‎деталь‏ ‎наконечника,‏ ‎соединяющая ‎его‏ ‎с ‎древком).‏ ‎Это ‎делало ‎копье ‎заметно ‎легче.‏ ‎Энергия‏ ‎метания ‎должна‏ ‎была ‎давать‏ ‎таким ‎копьям ‎достаточно ‎силы, ‎чтобы‏ ‎пробить‏ ‎щит‏ ‎или ‎доспех.‏ ‎Древко ‎в‏ ‎основном ‎делали‏ ‎из‏ ‎бука ‎или‏ ‎ясеня.

В ‎качестве ‎дополнительного ‎оружия ‎нападения‏ ‎использовались ‎мечи,‏ ‎но‏ ‎данные ‎археологии ‎и‏ ‎поэтические ‎тексты‏ ‎той ‎эпохи ‎также ‎свидетельствуют‏ ‎о‏ ‎распространении ‎кинжалов,‏ ‎дубинок, ‎пращей,‏ ‎луков ‎и ‎стрел. ‎И ‎если‏ ‎под‏ ‎рукой ‎не‏ ‎было ‎ничего‏ ‎другого, ‎то ‎гомеровский ‎герой ‎также‏ ‎мог‏ ‎просто‏ ‎взять ‎камень‏ ‎и ‎запустить‏ ‎им ‎в‏ ‎противника‏ ‎со ‎сверхчеловеческой‏ ‎силой.

Подобно ‎шлему ‎из ‎кабаньих ‎зубов,‏ ‎колесница, ‎часто‏ ‎упоминаемая‏ ‎Гомером, ‎также ‎является‏ ‎воспоминанием ‎о‏ ‎микенской ‎эпохе. ‎Как ‎ни‏ ‎странно,‏ ‎герои ‎Гомера‏ ‎используют ‎ее‏ ‎только ‎для ‎того, ‎чтобы ‎добраться‏ ‎до‏ ‎места ‎битвы,‏ ‎а ‎затем‏ ‎выходят ‎из ‎этого ‎боевого ‎такси,‏ ‎чтобы‏ ‎сражаться‏ ‎пешком. ‎Лишь‏ ‎в ‎очень‏ ‎немногих ‎частях‏ ‎поэмы‏ ‎сказано, ‎что‏ ‎воин ‎сражался ‎прямо ‎на ‎колеснице;‏ ‎и ‎здесь‏ ‎поэт,‏ ‎возможно, ‎подхватил ‎истории‏ ‎из ‎древних‏ ‎времен, ‎которые ‎не ‎обязательно‏ ‎должны‏ ‎были ‎совпадать‏ ‎с ‎реалиями‏ ‎его ‎жизни. ‎Короче ‎говоря, ‎греки‏ ‎Гомера‏ ‎действительно ‎не‏ ‎знали, ‎что‏ ‎делать ‎с ‎этим ‎оружием, ‎которое‏ ‎было‏ ‎разработано‏ ‎на ‎великих‏ ‎равнинах ‎Ближнего‏ ‎Востока.

Также ‎есть‏ ‎определенные‏ ‎проблемы ‎с‏ ‎оценкой ‎роли ‎кавалерии. ‎Сам ‎Гомер‏ ‎не ‎упоминает‏ ‎в‏ ‎своем ‎повествовании ‎об‏ ‎участии ‎конницы‏ ‎в ‎битвах; ‎для ‎него‏ ‎лошади‏ ‎– ‎только‏ ‎тягловые ‎животные‏ ‎для ‎колесниц. ‎Кроме ‎того, ‎лошади‏ ‎были‏ ‎показателем ‎престижа‏ ‎для ‎богатых,‏ ‎которые ‎хотели ‎документально ‎подтвердить ‎свое‏ ‎положение‏ ‎путем‏ ‎разведения ‎лошадей‏ ‎и ‎повышения‏ ‎своей ‎репутации.‏ ‎Более‏ ‎поздние ‎греческие‏ ‎авторы, ‎такие ‎как ‎Аристотель, ‎прямо‏ ‎заявляют ‎–‏ ‎и‏ ‎часть ‎современных ‎исследований‏ ‎вторит ‎им‏ ‎– ‎что ‎кавалерия ‎была‏ ‎самым‏ ‎важным ‎оружием‏ ‎древней ‎аристократии,‏ ‎однако ‎если ‎это ‎было ‎так,‏ ‎то‏ ‎очень ‎странно,‏ ‎что ‎Гомер‏ ‎вовсе ‎не ‎уделяет ‎внимание ‎этому‏ ‎моменту.

Мы‏ ‎не‏ ‎можем ‎сказать‏ ‎ничего ‎достоверного‏ ‎о ‎том,‏ ‎чем‏ ‎были ‎вооружены‏ ‎люди ‎неблагородного ‎происхождения. ‎Они ‎наверняка‏ ‎тоже ‎старались‏ ‎защитить‏ ‎себя ‎как ‎можно‏ ‎лучше, ‎но‏ ‎не ‎у ‎всех ‎из‏ ‎них‏ ‎были ‎средства,‏ ‎чтобы ‎обзавестись‏ ‎каким-нибудь ‎щитом. ‎Их ‎наступательное ‎оружие‏ ‎тоже‏ ‎было ‎хуже,‏ ‎чем ‎у‏ ‎богатых. ‎Однако ‎резкое ‎разделение ‎между‏ ‎двумя‏ ‎группами‏ ‎маловероятно. ‎Даже‏ ‎если ‎эпос‏ ‎пытается ‎убедить‏ ‎вас‏ ‎в ‎этом,‏ ‎он ‎предоставляет ‎множество ‎доказательств ‎того,‏ ‎что ‎автор‏ ‎был‏ ‎знаком ‎с ‎массовыми‏ ‎сражениями, ‎в‏ ‎которых ‎сталкивались ‎большие ‎группы‏ ‎людей.‏ ‎В ‎некоторых‏ ‎местах ‎поэмы‏ ‎даже ‎говорится ‎о ‎рядах ‎воинов‏ ‎или‏ ‎некоем ‎подобии‏ ‎фаланги, ‎то‏ ‎есть ‎о ‎рудиментарном ‎боевом ‎построении,‏ ‎которое‏ ‎позволяло‏ ‎военачальникам ‎лучше‏ ‎видеть ‎своих‏ ‎воинов. ‎Но‏ ‎уровень‏ ‎организации ‎был‏ ‎невысоким. ‎Вероятно, ‎что ‎воины ‎с‏ ‎наилучшим ‎вооружением‏ ‎сражались‏ ‎в ‎первом ‎ряду‏ ‎или ‎рядах,‏ ‎в ‎то ‎время ‎как‏ ‎сзади‏ ‎их ‎поддерживали‏ ‎товарищи, ‎имевшие‏ ‎при ‎себе ‎дальнобойное ‎вооружение. ‎Также‏ ‎Гомер‏ ‎описывает ‎ситуации,‏ ‎когда ‎лучшие‏ ‎воины ‎с ‎разных ‎сторон ‎сходились‏ ‎в‏ ‎поединках,‏ ‎в ‎которых‏ ‎могли ‎проявить‏ ‎себя. ‎При‏ ‎таком‏ ‎типе ‎построения,‏ ‎когда ‎лучшие ‎воины ‎стояли ‎друг‏ ‎напротив ‎друга‏ ‎в‏ ‎центре ‎своих ‎армий,‏ ‎и ‎при‏ ‎этом ‎тактика ‎фаланги ‎еще‏ ‎только‏ ‎нарождалась, ‎и‏ ‎строй ‎не‏ ‎был ‎таким ‎плотным ‎и ‎монолитным,‏ ‎подобные‏ ‎эпизоды ‎кажутся‏ ‎вполне ‎реальными‏ ‎и ‎в ‎настоящем ‎бою.

Долгое ‎время‏ ‎исследователи‏ ‎придерживались‏ ‎мнения, ‎что‏ ‎эта ‎рыцарская‏ ‎дуэль ‎представляла‏ ‎соответственно‏ ‎агональную ‎традицию‏ ‎(восприятие ‎войны ‎как ‎агона, ‎состязания),‏ ‎то ‎есть‏ ‎определенное‏ ‎отношение ‎к ‎войне,‏ ‎которое ‎содержало‏ ‎борьбу ‎по ‎правилам, ‎в‏ ‎которых‏ ‎одни ‎действия‏ ‎считались ‎почетными,‏ ‎а ‎другие ‎осуждались. ‎Согласно ‎более‏ ‎ранним‏ ‎исследованиям, ‎такое‏ ‎отношение ‎продолжало‏ ‎оказывать ‎влияние ‎в ‎постгомеровские ‎эпохи‏ ‎и‏ ‎в‏ ‎дальнейшем ‎формировало‏ ‎взгляд ‎греков‏ ‎на ‎войну‏ ‎как‏ ‎таковую. ‎Однако‏ ‎сегодня ‎подобная ‎точка ‎зрения ‎уже‏ ‎не ‎выдерживает‏ ‎никакой‏ ‎критики. ‎Уже ‎из‏ ‎текста ‎Гомера,‏ ‎а ‎также ‎в ‎целом‏ ‎из‏ ‎легенд, ‎из‏ ‎которых ‎поэт‏ ‎черпает ‎свои ‎мотивы, ‎становится ‎ясно,‏ ‎что‏ ‎существовало ‎много‏ ‎способов ‎ведения‏ ‎войны, ‎и ‎многие ‎из ‎них‏ ‎считались‏ ‎вполне‏ ‎допустимыми. ‎Например,‏ ‎были ‎широко‏ ‎распространены ‎луки‏ ‎и‏ ‎стрелы, ‎и‏ ‎хотя ‎сам ‎поэт ‎осуждал ‎лук‏ ‎как ‎«подлое»‏ ‎оружие‏ ‎и ‎предпочитал ‎копье,‏ ‎многие ‎герои‏ ‎в ‎его ‎поэме ‎являются‏ ‎искусными‏ ‎лучниками ‎и‏ ‎пользуются ‎уважением‏ ‎товарищей ‎и ‎самого ‎автора. ‎И‏ ‎здесь‏ ‎мы ‎видим‏ ‎некое ‎противоречие‏ ‎между ‎объективной ‎реальностью, ‎в ‎которой‏ ‎жил‏ ‎Гомер,‏ ‎и ‎его‏ ‎возвышенными ‎представлениями.‏ ‎Нормы ‎героического‏ ‎поведения‏ ‎не ‎формировали‏ ‎реальность, ‎как ‎бы ‎того ‎хотелось‏ ‎самому ‎Гомеру,‏ ‎и‏ ‎в ‎войне, ‎которая‏ ‎для ‎греков‏ ‎той ‎эпохи ‎была ‎скорее‏ ‎рутиной‏ ‎и ‎повседневностью‏ ‎и ‎включала‏ ‎многочисленные ‎(и ‎отнюдь ‎не ‎героические)‏ ‎набеги‏ ‎и ‎грабежи,‏ ‎все ‎средства‏ ‎были ‎хороши, ‎если ‎они ‎приводили‏ ‎к‏ ‎победе.‏ ‎Недаром ‎и‏ ‎сама ‎Троя‏ ‎была ‎взята‏ ‎не‏ ‎решительным ‎и‏ ‎героическим ‎штурмом, ‎а ‎уловкой, ‎которую‏ ‎придумал ‎царь‏ ‎Одиссей‏ ‎– ‎отнюдь ‎не‏ ‎великий ‎воин,‏ ‎но ‎великий ‎хитрец ‎и‏ ‎искусный‏ ‎лучник. ‎Эпоха‏ ‎героев ‎заканчивалась.

Остальные записи можно увидеть оформив подписку
Оформить подписку
Читать: 36+ мин
logo Историк Александр Свистунов

Происхождение славян: туман войны и белые пятна

Доступно подписчикам уровня
«Посвященный»
Подписаться за 500₽ в месяц

Большой текст о происхождении славян

Читать: 31+ мин
logo Историк Александр Свистунов

"300" без купюр: битва при Фермопилах

Доступно подписчикам уровня
«Посвященный»
Подписаться за 500₽ в месяц

Лекция о сражении при Фермопилах

Показать еще

Подарить подписку

Будет создан код, который позволит адресату получить бесплатный для него доступ на определённый уровень подписки.

Оплата за этого пользователя будет списываться с вашей карты вплоть до отмены подписки. Код может быть показан на экране или отправлен по почте вместе с инструкцией.

Будет создан код, который позволит адресату получить сумму на баланс.

Разово будет списана указанная сумма и зачислена на баланс пользователя, воспользовавшегося данным промокодом.

Добавить карту
0/2048