Идеология ‎—‏ ‎система ‎идей, ‎смыслов, ‎ценностей, ‎разделяемая‏ ‎группой ‎людей‏ ‎и‏ ‎имеющая ‎направленность ‎на‏ ‎изменение ‎реальности.‏ ‎В ‎большинстве ‎случаев ‎она‏ ‎изучается‏ ‎политологией, ‎однако,‏ ‎утверждать, ‎что‏ ‎бывают ‎только ‎политические ‎идеологии ‎—‏ ‎намеренное‏ ‎упрощение.

Для ‎всестороннего‏ ‎изучения ‎этого‏ ‎понятия ‎оптимален ‎морфологический ‎подход ‎Майкла‏ ‎Фридена.‏ ‎Согласно‏ ‎нему ‎идеология‏ ‎имеет ‎сложную‏ ‎внутреннюю ‎структуру‏ ‎и‏ ‎может ‎пониматься‏ ‎в ‎виде ‎системы ‎концептов ‎ядра‏ ‎(например, ‎свободы,‏ ‎справедливости,‏ ‎прогресса ‎и ‎т.‏ ‎п.), ‎концептов‏ ‎смежной ‎части ‎и ‎концептов‏ ‎периферии.

В‏ ‎зависимости ‎от‏ ‎актуальных ‎вопросов‏ ‎и ‎проблем ‎общества, ‎концепты ‎могут‏ ‎переходить‏ ‎от ‎ядра‏ ‎к ‎периферии‏ ‎и ‎обратно, ‎«выпадать» ‎из ‎идеологии‏ ‎или‏ ‎«добавляться»‏ ‎в ‎неё.‏ ‎Более ‎того,‏ ‎роли ‎разных‏ ‎концепций‏ ‎внутри ‎ядра‏ ‎тоже ‎не ‎равнозначны ‎и ‎могут‏ ‎иметь ‎доминирующее‏ ‎или‏ ‎подчиненное ‎положение ‎относительно‏ ‎друг ‎друга.

Особо‏ ‎значимыми ‎аспектами ‎в ‎изучении‏ ‎идеологии‏ ‎являются ‎понятия‏ ‎идентичности ‎и‏ ‎дискурса. ‎Здесь ‎стоит ‎отметить ‎Т.‏ ‎Ван‏ ‎Дейка.

Как ‎и‏ ‎любые ‎другие‏ ‎идеи ‎и ‎системы ‎идей, ‎идеология‏ ‎одновременно‏ ‎существует‏ ‎в ‎наблюдаемой‏ ‎нами ‎реальности,‏ ‎в ‎том‏ ‎числе‏ ‎природе, ‎технике,‏ ‎науке, ‎но ‎создаётся, ‎меняется ‎и,‏ ‎что ‎главное,‏ ‎оценивается‏ ‎только ‎людьми. ‎Заинтересованность‏ ‎людей, ‎их‏ ‎отождествление ‎себя ‎с ‎группой,‏ ‎разделяющей‏ ‎определённые ‎ценности,‏ ‎выражается ‎их‏ ‎идентичностью, ‎которая ‎тоже ‎гораздо ‎сложнее‏ ‎чем‏ ‎привычные ‎ярлыки‏ ‎«либералы», ‎«консерваторы»,‏ ‎«зелёные» ‎и ‎прочие. ‎Идентичность ‎конкретного‏ ‎человека‏ ‎строится‏ ‎как ‎на‏ ‎основе ‎общих‏ ‎групповых ‎ценностей‏ ‎и‏ ‎убеждений, ‎его‏ ‎насущных ‎интересов, ‎так ‎и ‎личностного‏ ‎неповторимого ‎опыта.

В‏ ‎конечном‏ ‎счете ‎именно ‎групповая‏ ‎способность ‎оценивать‏ ‎явления ‎с ‎точки ‎зрения‏ ‎хорошо/плохо,‏ ‎наше/чужое, ‎близкое/далёкое‏ ‎и ‎других‏ ‎подобных ‎дихотомий, ‎а ‎также ‎действовать,‏ ‎исходя‏ ‎из ‎этих‏ ‎оценок, ‎и‏ ‎создаёт ‎изменения ‎в ‎мире.

Подобные ‎оценки,‏ ‎а‏ ‎также‏ ‎сложная ‎связь‏ ‎между ‎словами,‏ ‎мышлением ‎и‏ ‎действиями,‏ ‎наиболее ‎ярко‏ ‎выражается ‎в ‎дискурсе, ‎т. ‎е.‏ ‎публичном ‎обсуждении‏ ‎в‏ ‎рамках ‎заданной ‎тематики‏ ‎и ‎правил.‏ ‎Идеология ‎в ‎дискурсе ‎—‏ ‎одно‏ ‎из ‎ключевых‏ ‎направлений, ‎т.‏ ‎к. ‎позволяет ‎отслеживать, ‎как ‎меняются‏ ‎общественные‏ ‎договорённости ‎(конвенции)‏ ‎о ‎том,‏ ‎что ‎является ‎важным ‎для ‎общества,‏ ‎какие‏ ‎вопросы‏ ‎оно ‎пытается‏ ‎решить ‎и‏ ‎какими ‎способами.‏ ‎Хороший‏ ‎пример ‎исследователя‏ ‎таких ‎конвенций ‎и ‎авторских ‎интенций‏ ‎— ‎Квентин‏ ‎Скиннер.

Безусловно‏ ‎у ‎идеологий ‎есть‏ ‎ещё ‎масса‏ ‎других ‎интересных ‎аспектов, ‎но‏ ‎исследование‏ ‎и, ‎тем‏ ‎более, ‎практика‏ ‎требует ‎выбрать ‎интересующую ‎область ‎и‏ ‎сосредоточить‏ ‎свои ‎усилия‏ ‎на ‎ней.‏ ‎Представляется, ‎что ‎связь ‎предельных ‎идей‏ ‎и‏ ‎концептов‏ ‎внутри ‎идеологии,‏ ‎формирование ‎групповых‏ ‎идентичностей ‎на‏ ‎её‏ ‎основе, ‎а‏ ‎также ‎итоговая ‎выраженность ‎идеологии ‎в‏ ‎дискурсе ‎может‏ ‎позволить‏ ‎создать ‎наиболее ‎полную‏ ‎картину ‎понятия.

Материалы‏ ‎открытого ‎доступа ‎также ‎публикуются‏ ‎в‏ ‎ТГ-канале: ‎https://t.me/ideo_logical

Подписывайтесь.

Представляем ‎вашему‏ ‎вниманию ‎перевод ‎статьи ‎2018 ‎года‏ ‎от ‎одного‏ ‎из‏ ‎лучших ‎специалистов ‎по‏ ‎идеологии ‎—‏ ‎Майкла ‎Фридена. ‎Материал, ‎в‏ ‎силу‏ ‎своей ‎переводной‏ ‎природы, ‎а‏ ‎также ‎благодаря ‎глубокому ‎пониманию ‎автора‏ ‎самой‏ ‎сути ‎идеологии,‏ ‎будет ‎сложнее‏ ‎для ‎понимания ‎и ‎осмысления. ‎Однако,‏ ‎рекомендуется‏ ‎к‏ ‎прочтению ‎всем,‏ ‎кто ‎хочет‏ ‎посмотреть ‎на‏ ‎то,‏ ‎куда ‎движется‏ ‎научная ‎англоязычная ‎мысль ‎по ‎идеологии.‏ ‎Приятного ‎прочтения.

Грядущая‏ ‎перестройка‏ ‎исследований ‎идеологии

Исследования ‎идеологии‏ ‎уже ‎не‏ ‎укладываются ‎в ‎привычные ‎траектории‏ ‎прошлого‏ ‎века. ‎Если‏ ‎судить ‎по‏ ‎спектру ‎тем, ‎представляемых ‎в ‎«Журнале‏ ‎политических‏ ‎идеологий„(Journal ‎of‏ ‎political ‎ideology,‏ ‎прим. ‎МП), то ‎традиционная ‎тематика, ‎связанная‏ ‎с‏ ‎макрополитическими‏ ‎идеологиями, ‎хотя‏ ‎и ‎не‏ ‎исчезает, ‎но‏ ‎истончается.‏ ‎Уровень ‎тематической‏ ‎предсказуемости ‎статей, ‎посвященных ‎консерватизму, ‎либерализму,‏ ‎социализму, ‎фашизму,‏ ‎феминизму‏ ‎и ‎даже ‎„зеленой“‏ ‎политической ‎мысли,‏ ‎заметно ‎снизился, ‎хотя, ‎конечно,‏ ‎(пространство‏ ‎для ‎интриги,‏ ‎прим. ‎МП) еще‏ ‎сохраняется. ‎Не ‎лишним ‎будет ‎сказать,‏ ‎что‏ ‎мир ‎официальных‏ ‎идеологий ‎был‏ ‎потрясен ‎до ‎основания, ‎поскольку ‎его‏ ‎некогда‏ ‎привычные‏ ‎черты ‎кажутся‏ ‎устаревшими ‎и‏ ‎неактуальными, ‎представляющими‏ ‎в‏ ‎основном ‎исторический‏ ‎или ‎академический ‎интерес.

На ‎этом ‎фоне‏ ‎особенно ‎заметны‏ ‎четыре‏ ‎явления. ‎Во-первых, ‎мода‏ ‎и ‎сиюминутность:‏ ‎многие ‎исследования ‎идеологий ‎носят‏ ‎новостной‏ ‎характер, ‎реагируя‏ ‎на ‎недавние,‏ ‎даже ‎сиюминутные ‎политико-идеологические ‎кризисы. ‎Популизм,‏ ‎ультраправые‏ ‎и ‎глобализм‏ ‎(теперь ‎уже‏ ‎несколько ‎отставший) ‎занимают ‎центральное ‎место‏ ‎в‏ ‎политическом‏ ‎мире, ‎с‏ ‎которым ‎мы‏ ‎сталкиваемся, ‎причем‏ ‎некоторые‏ ‎из ‎них‏ ‎возрождаются ‎после ‎периода ‎относительного ‎затишья.‏ ‎Они ‎воспользовались‏ ‎освобождением‏ ‎публичного ‎пространства ‎от‏ ‎более ‎старых,‏ ‎расколотых ‎убеждений. ‎С ‎одной‏ ‎стороны,‏ ‎это ‎хорошо:‏ ‎политические ‎исследования‏ ‎должны ‎быть ‎актуальными, ‎релевантными ‎и‏ ‎репрезентативными‏ ‎по ‎отношению‏ ‎к ‎меняющимся‏ ‎идеологическим ‎картам. ‎С ‎другой ‎стороны,‏ ‎это‏ ‎сужает‏ ‎и ‎отвлекает‏ ‎интеллектуальную ‎энергию‏ ‎на ‎пути,‏ ‎которые‏ ‎быстро ‎становятся‏ ‎проторенными ‎и ‎одновременно ‎затмевают ‎другие‏ ‎идеологические ‎формы,‏ ‎которые‏ ‎все ‎еще ‎проявляются.

Во-вторых,‏ ‎фрагментарность ‎и‏ ‎эфемерность: ‎отражая ‎изменчивость ‎политических‏ ‎культур,‏ ‎процессов ‎и‏ ‎партий ‎во‏ ‎всем ‎мире, ‎идеологии ‎в ‎значительной‏ ‎степени‏ ‎утратили ‎свою‏ ‎устойчивость. ‎На‏ ‎смену ‎им ‎приходят ‎целенаправленные, ‎но‏ ‎недолговечные‏ ‎идеологические‏ ‎агитации, ‎вызовы‏ ‎государственному ‎и‏ ‎идеологическому ‎укладу‏ ‎устоявшихся‏ ‎государств, ‎широкие‏ ‎и ‎порой ‎беспорядочные ‎движения, ‎вспыхивающие‏ ‎социальные ‎проблемы,‏ ‎вызывающие‏ ‎случайную, ‎но ‎значительную‏ ‎поддержку, ‎бойкие‏ ‎и ‎часто ‎яростные ‎лидеры,‏ ‎обладающие‏ ‎исключительным ‎доступом‏ ‎к ‎СМИ,‏ ‎— ‎все ‎они ‎бросают ‎свои‏ ‎взгляды‏ ‎на ‎ринг,‏ ‎не ‎имея‏ ‎возможности ‎или, ‎более ‎того, ‎желания‏ ‎сохранить‏ ‎их‏ ‎в ‎неизменном‏ ‎виде. ‎В‏ ‎мире ‎политики‏ ‎—‏ ‎даже, ‎а‏ ‎может ‎быть, ‎и ‎особенно, ‎демократической‏ ‎политики ‎—‏ ‎кратковременная‏ ‎выгода ‎приносит ‎ценные‏ ‎плоды. ‎Письменные‏ ‎книги ‎и ‎памфлеты ‎—‏ ‎некогда‏ ‎главные ‎образцы‏ ‎идеологического ‎прозелитизма‏ ‎и ‎серьезности ‎— ‎уступили ‎место‏ ‎кратким,‏ ‎часто ‎сиюминутным‏ ‎формам ‎выражения,‏ ‎многие ‎из ‎которых ‎живут ‎столько‏ ‎же,‏ ‎сколько‏ ‎электронные ‎средства,‏ ‎поддерживающие ‎их‏ ‎в ‎сети,‏ ‎и‏ ‎чье ‎последующее‏ ‎место ‎в ‎сети ‎— ‎скорее‏ ‎вопрос ‎промаха,‏ ‎чем‏ ‎попадания. ‎Звуковые ‎фрагменты,‏ ‎часто ‎подражающие‏ ‎рекламным ‎слоганам ‎или ‎выражающие‏ ‎краткую‏ ‎«определенность», ‎притупляют‏ ‎дискуссию, ‎но‏ ‎повышают ‎её ‎интенсивность. ‎Твиты ‎бесконечно‏ ‎тиражируются‏ ‎в ‎обширных‏ ‎или ‎избранных‏ ‎сетях. ‎Группы ‎в ‎Facebook ‎(компания-владелец‏ ‎Meta‏ ‎признана‏ ‎экстремистской ‎в‏ ‎России, ‎прим.‏ ‎МП), если ‎в‏ ‎них‏ ‎не ‎проникают‏ ‎злопамятные ‎и ‎злонамеренные ‎люди, ‎становятся‏ ‎самоподдерживающимися ‎кластерами‏ ‎заверений,‏ ‎в ‎значительной ‎степени‏ ‎опирающимися ‎на‏ ‎визуальные, ‎а ‎не ‎вербальные‏ ‎средства.‏ ‎Лингвистические, ‎дискурсивные,‏ ‎изобразительные ‎и‏ ‎графические ‎средства ‎любой ‎идеологии ‎сами‏ ‎являются‏ ‎частью ‎сообщения.

В-третьих,‏ ‎многие ‎политические‏ ‎исследования ‎переходят ‎в ‎другие ‎дисциплинарные‏ ‎области‏ ‎—‏ ‎или, ‎наоборот,‏ ‎эти ‎области‏ ‎становятся ‎важными‏ ‎новаторами‏ ‎и ‎участниками‏ ‎исследований ‎идеологии ‎и ‎ресурсов ‎политических‏ ‎теоретиков, ‎занимающихся‏ ‎идеологией.‏ ‎Поэтому ‎в ‎этой‏ ‎обширной ‎области‏ ‎исследований ‎все ‎более ‎актуальной‏ ‎становится‏ ‎проблема ‎междисциплинарного‏ ‎взаимодействия. ‎Следует‏ ‎отметить, ‎в ‎частности, ‎что ‎антрополог‏ ‎Клиффорд‏ ‎Гирц ‎был‏ ‎одним ‎из‏ ‎основных ‎создателей ‎теории ‎идеологии ‎еще‏ ‎в‏ ‎1960-е‏ ‎годы. ‎Тем‏ ‎не ‎менее,‏ ‎выходы ‎в‏ ‎сферу‏ ‎наших ‎общих‏ ‎интересов ‎все ‎еще ‎недостаточно ‎оформлены‏ ‎и ‎сведены‏ ‎воедино.‏ ‎Это ‎остается ‎серьезной‏ ‎проблемой, ‎не‏ ‎в ‎последнюю ‎очередь ‎из-за‏ ‎экспоненциального‏ ‎роста ‎областей‏ ‎знания, ‎которые‏ ‎оказывают ‎значительное ‎влияние ‎— ‎фактическое‏ ‎и‏ ‎потенциальное ‎—‏ ‎на ‎то,‏ ‎как ‎подходить ‎к ‎идеологии, ‎наблюдать‏ ‎её‏ ‎и‏ ‎интерпретировать.

В-четвертых, ‎как‏ ‎отмечается ‎в‏ ‎редакционной ‎статье‏ ‎JPI‏ ‎2018 ‎года,‏ ‎идеолоноиды ‎(точного ‎аналога ‎слова ‎на‏ ‎русском ‎нет,‏ ‎прим.‏ ‎МП) — пустые ‎оборотни, ‎принимающие‏ ‎облик ‎идеологий,‏ ‎но ‎не ‎имеющие ‎сути,‏ ‎—‏ ‎процветают ‎за‏ ‎счет ‎«альтернативных‏ ‎фактов» ‎и ‎«фальшивых ‎новостей», ‎обманывая‏ ‎тех,‏ ‎кто ‎их‏ ‎видит, ‎что‏ ‎они ‎— ‎настоящие, ‎а ‎именно‏ ‎системы‏ ‎убеждений,‏ ‎конкурирующие ‎за‏ ‎направление, ‎которое‏ ‎может ‎выбрать‏ ‎общество.‏ ‎Появляются ‎люди,‏ ‎которые ‎с ‎удовольствием ‎изобретают ‎и‏ ‎распространяют ‎дезинформацию‏ ‎—‏ ‎не ‎только ‎ради‏ ‎удовольствия, ‎но‏ ‎и ‎потому ‎что ‎пытаются‏ ‎перекроить‏ ‎идеологические ‎карты‏ ‎своими ‎зачастую‏ ‎злонамеренными ‎фантазиями, ‎граничащими ‎с ‎преступными‏ ‎или,‏ ‎по ‎крайней‏ ‎мере, ‎социально‏ ‎вредными, ‎и ‎таким ‎образом ‎вмешаться‏ ‎в‏ ‎соотношение‏ ‎политических ‎течений,‏ ‎или ‎просто‏ ‎потому, ‎что‏ ‎производство‏ ‎фальшивых ‎новостей‏ ‎может ‎приносить ‎деньги, ‎а ‎на‏ ‎их ‎потребление‏ ‎существует‏ ‎огромный ‎спрос. ‎Фальсификация‏ ‎голосов, ‎иммиграция‏ ‎и ‎ислам ‎стали ‎постоянными‏ ‎темами‏ ‎для ‎лжи.‏ ‎Эмоциональный ‎удар‏ ‎от ‎таких ‎фейк-новостей ‎настолько ‎силён,‏ ‎что‏ ‎перекрывает ‎их‏ ‎вымышленное ‎содержание.

Среди‏ ‎клубящихся ‎облаков ‎пыли ‎мы ‎не‏ ‎можем‏ ‎быть‏ ‎уверены ‎в‏ ‎идеологическом ‎ландшафте,‏ ‎когда ‎они‏ ‎осядут.‏ ‎Противодействующие ‎проверяющие‏ ‎факты ‎менее ‎интересны, ‎чем ‎фантазеры,‏ ‎потворствующие ‎индивидуальному‏ ‎и‏ ‎групповому ‎принятию ‎желаемого‏ ‎за ‎действительное.

Разрастание‏ ‎идеологических ‎каналов: ‎больше ‎демократии‏ ‎или‏ ‎меньше?

На ‎фоне‏ ‎всего ‎этого‏ ‎голоса ‎обездоленных ‎становятся ‎все ‎более‏ ‎актуальными,‏ ‎отчаянными ‎и‏ ‎порой ‎более‏ ‎яростными, ‎но ‎само ‎их ‎распространение‏ ‎—‏ ‎по‏ ‎мере ‎роста‏ ‎их ‎медийной‏ ‎заметности ‎—‏ ‎может‏ ‎также ‎снизить‏ ‎их ‎влияние ‎на ‎случайную ‎аудиторию‏ ‎и ‎зрителей,‏ ‎которые‏ ‎мимолетно ‎воспринимают ‎их‏ ‎как ‎новости.‏ ‎Идеологические ‎стимулы, ‎порождаемые ‎этим‏ ‎излиянием,‏ ‎могут ‎возбуждать‏ ‎реакцию ‎одних,‏ ‎но, ‎скорее, ‎заглушать ‎её ‎у‏ ‎других.‏ ‎Как ‎только‏ ‎ненормальное ‎становится‏ ‎нормальным ‎— ‎по ‎крайней ‎мере,‏ ‎по‏ ‎частоте‏ ‎своего ‎появления,‏ ‎— ‎становится‏ ‎все ‎труднее‏ ‎интегрировать‏ ‎его ‎в‏ ‎идеологические ‎инновации ‎и ‎цели. ‎Идеологии‏ ‎работают ‎на‏ ‎привлекательность,‏ ‎даже ‎на ‎шок,‏ ‎но ‎политические‏ ‎движения ‎не ‎могут ‎обеспечить‏ ‎этого‏ ‎в ‎долгосрочной‏ ‎перспективе, ‎если‏ ‎только ‎они ‎не ‎оставляют ‎после‏ ‎себя‏ ‎существенных ‎разрушений.‏ ‎Общественность ‎быстро‏ ‎устает ‎и ‎становится ‎нетерпеливой, ‎а‏ ‎воздействие‏ ‎идеологической‏ ‎интенсивности ‎не‏ ‎может ‎быть‏ ‎длительным. ‎Более‏ ‎того,‏ ‎поскольку ‎идеологии‏ ‎обусловлены ‎необходимостью ‎директивного ‎воздействия ‎на‏ ‎политические ‎системы,‏ ‎их‏ ‎движущие ‎силы, ‎очевидно,‏ ‎подвергаются ‎постоянной‏ ‎мутации, ‎а ‎вместе ‎с‏ ‎ними‏ ‎и ‎те‏ ‎послания, ‎которые‏ ‎они ‎способны ‎нести. ‎Активная ‎политическая‏ ‎поддержка‏ ‎идеологического ‎движения‏ ‎или ‎позиции‏ ‎как ‎никогда ‎оторвана ‎от ‎активной‏ ‎агитации:‏ ‎поддержка‏ ‎предполагает ‎прямую‏ ‎и ‎чаще‏ ‎всего ‎очень‏ ‎обобщенную‏ ‎мобилизацию ‎низов‏ ‎снизу ‎(как, ‎например, ‎в ‎итальянском‏ ‎движении ‎«Пять‏ ‎звезд»‏ ‎или ‎масштабном ‎притоке‏ ‎сторонников ‎Корбина‏ ‎в ‎британскую ‎лейбористскую ‎партию,‏ ‎рассчитывающую‏ ‎на ‎возрождение‏ ‎социализма, ‎ориентированного‏ ‎на ‎людей). ‎Кампания ‎в ‎Интернете,‏ ‎как‏ ‎правило, ‎предполагает‏ ‎конкретное ‎отстаивание‏ ‎какой-либо ‎цели ‎вне ‎формализованной ‎политической‏ ‎арены‏ ‎или‏ ‎озвучивание ‎претензий‏ ‎с ‎целью‏ ‎привлечения ‎к‏ ‎ним‏ ‎внимания ‎общественности.‏ ‎Многие ‎из ‎таких ‎платформ ‎открыты‏ ‎для ‎предложений‏ ‎общественности,‏ ‎что ‎способствует ‎непрерывному‏ ‎шквалу ‎«добрых‏ ‎дел», ‎оказывающему ‎отупляющее ‎воздействие‏ ‎на‏ ‎реципиентов, ‎если‏ ‎это ‎не‏ ‎означает, ‎что ‎они ‎просто ‎набирают‏ ‎себе‏ ‎верную ‎армию‏ ‎подписантов. ‎В‏ ‎целом ‎эти ‎организации ‎не ‎являются‏ ‎отражением‏ ‎устойчивых‏ ‎национальных ‎движений,‏ ‎хороших ‎или‏ ‎плохих, ‎как‏ ‎это‏ ‎было ‎принято‏ ‎в ‎XX ‎веке, ‎поэтому ‎их‏ ‎идеологические ‎рамки‏ ‎требуют‏ ‎дополнительной ‎проработки. ‎Очевидно,‏ ‎что ‎и‏ ‎более ‎общая ‎поддержка, ‎и‏ ‎более‏ ‎направленная ‎агитация‏ ‎пытаются ‎повлиять‏ ‎на ‎принятие ‎решений ‎на ‎национальном‏ ‎или‏ ‎местном ‎уровне,‏ ‎но ‎группы,‏ ‎к ‎которым ‎они ‎обращаются ‎или‏ ‎которые‏ ‎пытаются‏ ‎создать, ‎зависят‏ ‎от ‎прихоти‏ ‎неструктурированных ‎элементов,‏ ‎расположенных‏ ‎в ‎различных,‏ ‎часто ‎бессистемных ‎точках ‎социальной ‎ткани.

Важно‏ ‎также ‎отметить,‏ ‎что‏ ‎к ‎нечеткой ‎поддержке‏ ‎и ‎микроцелевой‏ ‎агитации ‎добавляются ‎еще ‎два‏ ‎явления.‏ ‎Один ‎из‏ ‎них ‎—‏ ‎это ‎сети ‎озлобленных ‎и ‎обиженных‏ ‎людей,‏ ‎которые ‎объединяются‏ ‎для ‎усиления‏ ‎социально ‎интровертных ‎посланий ‎словесного ‎насилия‏ ‎и‏ ‎угроз,‏ ‎характерных ‎для‏ ‎крайне ‎правых‏ ‎или ‎альт-правых‏ ‎идеологий‏ ‎(и ‎некоторых‏ ‎крайне ‎левых), ‎и ‎некоторые ‎из‏ ‎которых ‎зачастую‏ ‎осторожно‏ ‎ищут ‎национальные ‎публичные‏ ‎площадки, ‎предпочитая‏ ‎действовать ‎под ‎сенью ‎силовиков.‏ ‎Троллинг»‏ ‎и ‎«токсичность»‏ ‎— ‎ярлыки,‏ ‎часто ‎ассоциирующиеся ‎с ‎подобной ‎практикой.‏ ‎Разумеется,‏ ‎нельзя ‎исключать‏ ‎из ‎этой‏ ‎категории ‎и ‎терроризм. ‎В ‎худших‏ ‎случаях‏ ‎иностранные‏ ‎игроки ‎проникают‏ ‎в ‎Интернет‏ ‎и ‎манипулируют‏ ‎полем‏ ‎(ложной) ‎информации‏ ‎и ‎неправды ‎с ‎серьезными ‎последствиями‏ ‎для ‎политической‏ ‎системы.‏ ‎Пропаганда, ‎обычно ‎открыто‏ ‎и ‎с‏ ‎гордостью ‎провозглашаемая ‎её ‎производителями,‏ ‎уходит‏ ‎в ‎подполье,‏ ‎хотя ‎зачастую‏ ‎плохо ‎маскируется. ‎Другой ‎феномен ‎—‏ ‎рост‏ ‎проблем ‎личной‏ ‎идентичности ‎(в‏ ‎частности, ‎гендерных ‎и ‎религиозных), ‎а‏ ‎также‏ ‎межличностной‏ ‎этики ‎(как‏ ‎правило, ‎#Me‏ ‎Too, ‎против‏ ‎сексуального‏ ‎насилия ‎и‏ ‎неуместности). ‎И ‎идентичность, ‎и ‎этика‏ ‎несут ‎в‏ ‎себе‏ ‎косвенный ‎идеологический ‎подтекст,‏ ‎связанный ‎с‏ ‎индивидуализмом, ‎социальным ‎равенством, ‎свободой‏ ‎самовыражения‏ ‎или ‎недискриминацией,‏ ‎а ‎также‏ ‎с ‎культурным ‎своеобразием ‎и ‎уважением‏ ‎к‏ ‎традициям, ‎но‏ ‎выходят ‎за‏ ‎рамки ‎традиционных ‎политических ‎идеологий. ‎Тем‏ ‎не‏ ‎менее,‏ ‎концептуальные ‎схемы,‏ ‎сформированные ‎на‏ ‎основе ‎этих‏ ‎последних‏ ‎требований ‎и‏ ‎моралей, ‎приобретают ‎узнаваемый ‎идеологический ‎профиль,‏ ‎который ‎открыт‏ ‎для‏ ‎идеологической ‎импровизации ‎и‏ ‎может ‎принимать‏ ‎множество ‎незавершенных ‎форм. ‎Является‏ ‎ли‏ ‎это ‎признаком‏ ‎дальнейшей ‎фрагментации‏ ‎идеологических ‎сообществ ‎и ‎расширения ‎областей,‏ ‎включаемых‏ ‎в ‎орбиту‏ ‎идеологии, ‎пока‏ ‎неясно.

Идеологические ‎интервенции, ‎таким ‎образом, ‎имеют‏ ‎стохастический‏ ‎характер‏ ‎и ‎становятся‏ ‎жертвой ‎квазиприватизации‏ ‎политики. ‎Под‏ ‎«квазиприватизацией»‏ ‎здесь ‎понимается‏ ‎форма ‎«ложной ‎демократизации», ‎когда ‎отдельные‏ ‎лица ‎и‏ ‎небольшие‏ ‎группы ‎могут ‎выступить‏ ‎с ‎инициативой‏ ‎петиции ‎или ‎политики ‎и‏ ‎попытаться‏ ‎получить ‎поддержку‏ ‎через ‎каналы‏ ‎СМИ, ‎интерпретируя ‎легкость ‎передачи ‎своих‏ ‎сообщений‏ ‎как ‎истинное‏ ‎раскрытие ‎народных‏ ‎воль ‎и ‎интересов; ‎или ‎когда‏ ‎недовольство‏ ‎анти-истеблишмента‏ ‎ищет ‎выхода,‏ ‎чтобы ‎обойти‏ ‎традиционные ‎структуры‏ ‎и‏ ‎отвергнуть ‎центральные‏ ‎политические ‎процессы ‎государства. ‎Предшественники ‎инициативы‏ ‎и ‎отзыва‏ ‎в‏ ‎США, ‎напротив, ‎были‏ ‎формально ‎и‏ ‎конституционно ‎закреплены, ‎направляя ‎людей‏ ‎к‏ ‎конкретным ‎институционализированным‏ ‎средствам ‎исправления‏ ‎бездействия ‎или ‎неудачи ‎правительства. ‎Однако‏ ‎эта‏ ‎новая ‎форма‏ ‎«демократизации» ‎является‏ ‎частью ‎трансформации ‎рынка ‎идеологии ‎в‏ ‎пользу‏ ‎тех,‏ ‎кто ‎имеет‏ ‎доступ ‎к‏ ‎цифровым ‎средствам‏ ‎распространения‏ ‎информации. ‎Некоторые‏ ‎видят ‎в ‎этом ‎развитие ‎«горизонтальной»‏ ‎демократии, ‎основанной‏ ‎на‏ ‎участии, ‎и, ‎несомненно,‏ ‎многое ‎из‏ ‎этого ‎имеет ‎основание. ‎Однако‏ ‎здесь‏ ‎следует ‎сделать‏ ‎две ‎оговорки.

Во-первых,‏ ‎в ‎отличие ‎от ‎энтузиазма, ‎который‏ ‎многие‏ ‎политические ‎философы‏ ‎и ‎теоретики‏ ‎проявляли ‎поколение ‎назад ‎по ‎отношению‏ ‎к‏ ‎сознательной‏ ‎демократии ‎—‏ ‎ограниченной ‎и‏ ‎рефлексивной ‎форме‏ ‎дебатов‏ ‎среди ‎социально‏ ‎осведомленных ‎людей, ‎в ‎которой ‎предпочтение‏ ‎отдавалось ‎более‏ ‎артикулированным‏ ‎участникам, ‎— ‎сейчас‏ ‎акцент ‎делается‏ ‎на ‎более ‎широком, ‎но‏ ‎менее‏ ‎дискриминационном ‎споре‏ ‎о ‎том,‏ ‎какие ‎вопросы ‎должны ‎стать ‎достоянием‏ ‎общественности,‏ ‎в ‎котором‏ ‎количество ‎сторонников‏ ‎и ‎преходящая ‎привлекательность ‎социальных ‎и‏ ‎культурных‏ ‎мод‏ ‎слишком ‎часто‏ ‎затмевают ‎качество‏ ‎обсуждения. ‎Это‏ ‎отражает‏ ‎возросшее ‎стремление‏ ‎представить ‎демократию ‎как ‎искусство ‎завоевания‏ ‎трофеев ‎в‏ ‎ресторане‏ ‎быстрого ‎питания ‎(в‏ ‎популистской ‎практике‏ ‎это ‎проявляется ‎в ‎гораздо‏ ‎более‏ ‎крайних ‎формах),‏ ‎а ‎не‏ ‎как ‎медленное, ‎взвешенное ‎обсуждение ‎проблем,‏ ‎внимательное‏ ‎отношение ‎и‏ ‎продвижение ‎инклюзивных‏ ‎мер ‎в ‎отношении ‎тех, ‎кто‏ ‎потерпел‏ ‎процедурное,‏ ‎а ‎не‏ ‎идеологическое ‎поражение‏ ‎на ‎выборах.

Во-вторых,‏ ‎отдельные‏ ‎люди ‎и‏ ‎группы, ‎обладающие ‎необходимыми ‎навыками, ‎чтобы‏ ‎обосновать ‎необходимость‏ ‎давления,‏ ‎на ‎короткое ‎время‏ ‎оказываются ‎на‏ ‎позициях ‎власти ‎и ‎влияния,‏ ‎будь‏ ‎то ‎для‏ ‎продвижения ‎политики,‏ ‎имеющей ‎большой ‎национальный ‎резонанс, ‎или,‏ ‎наоборот,‏ ‎для ‎освещения‏ ‎небольших ‎личных‏ ‎проектов. ‎Эта ‎двойная ‎доза ‎разрушения‏ ‎коммуникации‏ ‎и‏ ‎продолжающегося ‎нераспределения‏ ‎активной ‎дискурсивной‏ ‎власти ‎—‏ ‎под‏ ‎демократической ‎эгидой‏ ‎— ‎заметно ‎сказывается ‎на ‎качестве‏ ‎и ‎сложности‏ ‎идеологических‏ ‎дискуссий ‎и ‎подчеркивает‏ ‎как ‎издержки,‏ ‎так ‎и ‎преимущества, ‎связанные‏ ‎с‏ ‎неподчинением ‎иерархии‏ ‎как ‎таковой.‏ ‎Правда, ‎книга, ‎речь, ‎памфлет ‎и‏ ‎манифест‏ ‎в ‎прошлом‏ ‎сами ‎по‏ ‎себе ‎были ‎мощными ‎инструментами ‎формирования‏ ‎идеологии‏ ‎и‏ ‎рекрутирования, ‎благоприятствовавшими‏ ‎артикулированным ‎и‏ ‎предприимчивым. ‎Но,‏ ‎как‏ ‎правило, ‎их‏ ‎привлекательность ‎фильтровалась ‎через ‎политические ‎группы,‏ ‎секты, ‎партии‏ ‎и‏ ‎движения, ‎которые ‎конкурировали‏ ‎в ‎более‏ ‎прозрачной ‎и ‎публичной ‎сфере,‏ ‎и,‏ ‎соответственно, ‎их‏ ‎идеологии ‎следовали‏ ‎за ‎ними.

(Здесь ‎стоит ‎отметить, ‎что‏ ‎автор‏ ‎пишет ‎про‏ ‎западную, ‎более‏ ‎склонную ‎к ‎публичности, ‎политическую ‎культуру.‏ ‎Для‏ ‎реалий‏ ‎российской ‎или,‏ ‎тем ‎более,‏ ‎китайской ‎политической‏ ‎жизни‏ ‎это ‎мало‏ ‎применимо. ‎Прим. ‎МП) ‎

Сейчас ‎идеологии‏ ‎слишком ‎часто‏ ‎становятся‏ ‎терпкими, ‎часто ‎грубыми,‏ ‎отказывающимися ‎от‏ ‎сложности ‎и ‎рефлексии, ‎укорененными‏ ‎в‏ ‎«здесь ‎и‏ ‎сейчас». ‎Роман‏ ‎Оруэлла ‎«1984» ‎— ‎удивительное ‎предчувствие‏ ‎такого‏ ‎развития ‎событий,‏ ‎вплоть ‎до‏ ‎детального ‎использования ‎визуальных ‎технологий ‎в‏ ‎качестве‏ ‎средства‏ ‎отупления. ‎Вместо‏ ‎того ‎чтобы‏ ‎превозносить ‎демократию,‏ ‎эти‏ ‎устройства ‎оскорбляют‏ ‎интеллект ‎демократического ‎гражданина. ‎Более ‎того,‏ ‎появление ‎на‏ ‎политической‏ ‎арене ‎самозваных ‎участников‏ ‎не ‎может‏ ‎служить ‎основанием ‎для ‎особых‏ ‎претензий‏ ‎на ‎укрепление‏ ‎демократических ‎процессов,‏ ‎так ‎как ‎при ‎таком ‎распределении‏ ‎общественного‏ ‎мнения ‎отсутствуют‏ ‎формальные ‎признаки‏ ‎подотчетности, ‎контроля ‎и ‎соблюдения ‎конституционной‏ ‎практики,‏ ‎которые‏ ‎считаются ‎неотъемлемой‏ ‎частью ‎нормально‏ ‎функционирующей ‎демократии.‏ ‎Конечно,‏ ‎не ‎все‏ ‎так ‎мрачно ‎и ‎обреченно. ‎Серьезные‏ ‎блоги ‎могут‏ ‎способствовать‏ ‎активным ‎интеллектуальным ‎дебатам‏ ‎в ‎общественной/гражданской‏ ‎сфере, ‎придавая ‎изящество ‎идеологическим‏ ‎позициям‏ ‎(менее ‎серьезные‏ ‎могут ‎быть‏ ‎более ‎созвучны ‎популярным ‎субкультурам, ‎но‏ ‎не‏ ‎придают ‎блеска‏ ‎дискуссии). ‎Как‏ ‎уже ‎отмечалось, ‎«взаимодействие ‎старых ‎и‏ ‎новых‏ ‎медиа-логик»‏ ‎обеспечивает ‎точки‏ ‎встречи ‎между‏ ‎централизованными ‎функциями‏ ‎контроля‏ ‎и ‎обеспечения‏ ‎согласованности ‎и ‎«неоформившимися, ‎индивидуализированными ‎и‏ ‎часто ‎аффективными‏ ‎реакциями»‏ ‎широких ‎слоев ‎населения,‏ ‎которые ‎заряжают‏ ‎энергией ‎и ‎инструктируют ‎некоторые‏ ‎группы‏ ‎избирателей. ‎Эта‏ ‎топология ‎должна‏ ‎быть ‎решительно ‎расширена ‎для ‎понимания‏ ‎новых‏ ‎процессов ‎формирования‏ ‎политических ‎идеологий.‏ ‎Принципы ‎и ‎социальные ‎проблемы ‎многих‏ ‎идеологических‏ ‎семей‏ ‎все ‎же‏ ‎проступают, ‎но‏ ‎они ‎проникают‏ ‎в‏ ‎общественное ‎пространство‏ ‎разрозненно, ‎гораздо ‎менее ‎программно, ‎обычно‏ ‎не ‎имеют‏ ‎ни‏ ‎разнообразных, ‎ни ‎широких‏ ‎сторонников, ‎и‏ ‎в ‎целом ‎не ‎являются‏ ‎всеобъемлющими,‏ ‎как ‎в‏ ‎былые ‎времена.

Фальшивое‏ ‎и ‎ложное

Одним ‎из ‎важных ‎вопросов,‏ ‎который‏ ‎должен ‎привлечь‏ ‎пристальный ‎интерес‏ ‎студентов-идеологов, ‎является ‎осмысление ‎различий ‎и‏ ‎общности‏ ‎между‏ ‎понятиями ‎«фальшивый»‏ ‎в ‎современном‏ ‎употреблении ‎и‏ ‎«ложный»‏ ‎в ‎марксистском‏ ‎дискурсе. ‎Маркс ‎и ‎Энгельс ‎предложили‏ ‎очень ‎весомый‏ ‎и‏ ‎сложный ‎анализ ‎искажений,‏ ‎порождающих ‎отчужденные‏ ‎и ‎частичные ‎идеологии, ‎державшие‏ ‎в‏ ‎плену ‎общество,‏ ‎выявили ‎порождающие‏ ‎их ‎фундаментальные ‎социально-экономические ‎силы, ‎которые‏ ‎в‏ ‎краткосрочной ‎перспективе‏ ‎были ‎неподвластны‏ ‎тем, ‎кто ‎им ‎подчинялся. ‎Но‏ ‎они‏ ‎считали‏ ‎их ‎преодолимыми,‏ ‎как ‎только‏ ‎будут ‎(заново)‏ ‎установлены‏ ‎истинные ‎социальные‏ ‎отношения. ‎Фальшивые ‎новости ‎также ‎являются‏ ‎ложными, ‎но‏ ‎они‏ ‎— ‎продукт ‎сознательного‏ ‎манипулирования ‎со‏ ‎стороны ‎отдельных ‎лиц ‎и‏ ‎небольших‏ ‎групп, ‎которые‏ ‎пытаются ‎сразу‏ ‎же ‎контролировать ‎события, ‎сея ‎путаницу‏ ‎и‏ ‎неопределенность. ‎В‏ ‎этом ‎процессе‏ ‎стандартные ‎эпистемологии ‎проверки ‎подвергаются ‎сомнению‏ ‎и‏ ‎подрываются,‏ ‎что ‎приводит‏ ‎к ‎размыванию‏ ‎границ ‎между‏ ‎фактами,‏ ‎фантазиями ‎и‏ ‎фибрами, ‎как ‎в ‎случае ‎с‏ ‎деструктивным ‎понятием‏ ‎«альтернативные‏ ‎факты». ‎Нынешние ‎нападки‏ ‎на ‎традиционные‏ ‎СМИ ‎и ‎на ‎тех,‏ ‎чьи‏ ‎голоса ‎усиливаются‏ ‎с ‎их‏ ‎помощью, ‎также ‎являются ‎попытками ‎делегитимизировать‏ ‎критическую‏ ‎и ‎дискурсивную‏ ‎оценку, ‎с‏ ‎помощью ‎которой ‎ценности ‎и ‎идеологии‏ ‎могут‏ ‎быть‏ ‎должным ‎образом‏ ‎проанализированы ‎и‏ ‎препарированы. ‎Это‏ ‎не‏ ‎означает, ‎что‏ ‎традиционные ‎СМИ ‎свободны ‎от ‎предвзятости‏ ‎и ‎повестки‏ ‎дня‏ ‎— ‎это ‎далеко‏ ‎не ‎так,‏ ‎— ‎но ‎в ‎прошлом‏ ‎мы‏ ‎разработали ‎внятные‏ ‎матрицы, ‎с‏ ‎помощью ‎которых ‎можно ‎подвергать ‎их‏ ‎такой‏ ‎оценке. ‎Аналогичные‏ ‎способы ‎критики‏ ‎фальшивых ‎новостей ‎требуют ‎создания ‎инструментов,‏ ‎которые‏ ‎не‏ ‎будут ‎противопоставлять‏ ‎такое ‎отупление‏ ‎традиционным ‎сложностям‏ ‎оценки‏ ‎— ‎это‏ ‎излишество, ‎которое ‎не ‎даст ‎желаемого‏ ‎эффекта, ‎—‏ ‎но‏ ‎и ‎«проверка ‎фактов»‏ ‎не ‎будет‏ ‎достаточной. ‎В ‎основе ‎всего‏ ‎этого‏ ‎лежит ‎расшифровка‏ ‎допустимых, ‎податливых‏ ‎и ‎эмоционально ‎сильных ‎кодов, ‎как‏ ‎сознательных,‏ ‎так ‎и‏ ‎бессознательных, ‎которые‏ ‎формируют ‎один ‎вид ‎фальшивых ‎шаблонов,‏ ‎а‏ ‎не‏ ‎другой, ‎и‏ ‎один ‎вид‏ ‎культурно-экспрессивных ‎искажений,‏ ‎а‏ ‎не ‎другой.

(Фриден‏ ‎логично ‎указывает ‎на ‎то, ‎что‏ ‎одной ‎проверки‏ ‎фактов‏ ‎недостаточно. ‎Факты, ‎изложенные‏ ‎определенным ‎образом,‏ ‎да ‎еще ‎и ‎с‏ ‎эффективными‏ ‎эмоциональными ‎акцентами,‏ ‎могут ‎исказить‏ ‎реальность ‎гораздо ‎сильнее, ‎чем ‎прямая‏ ‎и‏ ‎легко ‎опровергаемая‏ ‎ложь. ‎Прим.‏ ‎МП)

Если ‎марксистская ‎концепция ‎идеологии ‎нацелена,‏ ‎по‏ ‎её‏ ‎собственному ‎разумению,‏ ‎на ‎научное‏ ‎восстановление ‎истины,‏ ‎то‏ ‎распространители ‎фальшивых‏ ‎новостей ‎с ‎удовольствием ‎делают ‎истину‏ ‎недостижимой ‎и‏ ‎бессмысленной‏ ‎в ‎процессе ‎её‏ ‎постепенной ‎инсценировки‏ ‎(в ‎оригинале ‎«drip–drip–drip ‎process‏ ‎of‏ ‎fabrication», ‎прим.‏ ‎МП)

Однако ‎для‏ ‎аналитиков ‎идеологии ‎между ‎ними ‎есть‏ ‎один‏ ‎общий ‎элемент.‏ ‎Маркса ‎и‏ ‎Энгельса ‎не ‎интересовала ‎расшифровка ‎«искаженных»‏ ‎посланий‏ ‎идеологий,‏ ‎они ‎просто‏ ‎хотели ‎устранить‏ ‎феномен ‎идеологии‏ ‎в‏ ‎целом, ‎разоблачив‏ ‎её ‎и ‎выявив ‎скрываемую ‎ею‏ ‎истину. ‎Наблюдатели‏ ‎за‏ ‎фальшивыми ‎новостями ‎и‏ ‎участники ‎кампаний‏ ‎по ‎борьбе ‎с ‎ними‏ ‎точно‏ ‎так ‎же‏ ‎хотят ‎оспорить‏ ‎и ‎искоренить ‎эти ‎намеренные ‎дезинформационные‏ ‎сообщения.‏ ‎Но ‎изучающим‏ ‎идеологию ‎необходимо‏ ‎серьезно ‎относиться ‎к ‎обоим ‎видам‏ ‎искажений.‏ ‎Политический‏ ‎язык, ‎вбрасываемый‏ ‎в ‎публичную‏ ‎сферу, ‎должен‏ ‎привлекать‏ ‎внимание ‎исследователей‏ ‎идеологии, ‎независимо ‎от ‎того, ‎является‏ ‎ли ‎он‏ ‎фальшивым,‏ ‎тревожным ‎или ‎даже‏ ‎возмутительным, ‎а‏ ‎вопрос ‎о ‎правде, ‎искажениях‏ ‎и‏ ‎лжи ‎должен‏ ‎уступить ‎место‏ ‎исследованию ‎моделей, ‎семантической ‎силы ‎и‏ ‎траекторий‏ ‎движения ‎как‏ ‎информации, ‎так‏ ‎и ‎дезинформации ‎в ‎качестве ‎компонентов‏ ‎политического‏ ‎дискурса.‏ ‎Как ‎этики‏ ‎и ‎как‏ ‎заинтересованные ‎участники‏ ‎политической‏ ‎среды ‎мы‏ ‎действительно ‎можем ‎стремиться ‎к ‎преодолению‏ ‎препятствий ‎на‏ ‎пути‏ ‎познания ‎и ‎рефлексивного‏ ‎понимания, ‎а‏ ‎также ‎выражать ‎глубокое ‎неприятие‏ ‎некоторых‏ ‎явлений ‎в‏ ‎политической ‎сфере.‏ ‎Однако ‎как ‎социологи ‎и ‎теоретики‏ ‎политического‏ ‎дискурса, ‎исследующие‏ ‎многообразный ‎мир‏ ‎идеологии, ‎мы ‎должны ‎воспринимать ‎фантазии,‏ ‎ложь‏ ‎и‏ ‎дискурсивное ‎манипулирование‏ ‎как ‎неотъемлемую‏ ‎часть ‎нашего‏ ‎предмета‏ ‎исследования ‎и‏ ‎как ‎важную ‎роль ‎в ‎формировании‏ ‎политического ‎мышления,‏ ‎как‏ ‎проактивного, ‎так ‎и‏ ‎вызывающего ‎критическую‏ ‎реакцию. ‎Ни ‎одно ‎из‏ ‎этих‏ ‎явлений ‎не‏ ‎может ‎быть‏ ‎отброшено ‎академической ‎наукой: ‎тот, ‎кто‏ ‎хочет‏ ‎понять, ‎как‏ ‎идеологии ‎передают‏ ‎свои ‎идеи ‎и ‎утверждения ‎и‏ ‎где‏ ‎их‏ ‎искать, ‎должен‏ ‎включить ‎эти‏ ‎вездесущие ‎высказывания‏ ‎в‏ ‎свой ‎широкий‏ ‎круг.

По ‎следам ‎выявления ‎идеологии

Подделки, ‎фальшивки‏ ‎и ‎искажения‏ ‎—‏ ‎не ‎единственная ‎проблема,‏ ‎с ‎которой‏ ‎приходится ‎сталкиваться ‎изучающим ‎идеологию.‏ ‎В‏ ‎более ‎широком‏ ‎смысле ‎концептуальные‏ ‎и ‎аналитические ‎навыки, ‎к ‎которым‏ ‎призывает‏ ‎изучение ‎идеологии,‏ ‎связаны, ‎во-первых,‏ ‎с ‎тем, ‎чтобы ‎сделать ‎невидимое‏ ‎видимым,‏ ‎а‏ ‎во-вторых, ‎с‏ ‎тем, ‎чтобы‏ ‎обратиться ‎к‏ ‎появляющимся‏ ‎средствам ‎идеологического‏ ‎выражения, ‎когда ‎они ‎едва ‎осознаются‏ ‎как ‎выполняющие‏ ‎идеологические‏ ‎функции. ‎Рассмотрим ‎первую‏ ‎тему: ‎Появление‏ ‎новых ‎идеологических ‎феноменов ‎породило‏ ‎свой‏ ‎собственный ‎научный‏ ‎импульс. ‎Не‏ ‎ошибаемся ‎ли ‎мы ‎в ‎понимании‏ ‎того,‏ ‎что ‎такое‏ ‎идеология, ‎не‏ ‎путаем ‎ли ‎мы ‎одно ‎с‏ ‎другим?‏ ‎Недавние‏ ‎внутренние ‎дебаты‏ ‎об ‎идеологии‏ ‎породили ‎новые‏ ‎дискуссии‏ ‎о ‎её‏ ‎определяющих ‎признаках. ‎Так, ‎побочным ‎эффектом‏ ‎исследований ‎популизма‏ ‎стала‏ ‎дискуссия ‎о ‎том,‏ ‎следует ‎ли‏ ‎относить ‎его ‎к ‎идеологии,‏ ‎стилю‏ ‎или ‎менталитету‏ ‎— ‎различия,‏ ‎которые ‎могут ‎быть ‎более ‎широко‏ ‎применимы‏ ‎ко ‎всем‏ ‎идеологиям. ‎Выбор,‏ ‎конечно, ‎не ‎случаен: ‎Менталитет ‎—‏ ‎термин,‏ ‎давно‏ ‎вошедший ‎во‏ ‎французский ‎культурологический‏ ‎анализ ‎и‏ ‎охватывающий‏ ‎целый ‎ряд‏ ‎нюансов, ‎связанных ‎с ‎общепринятым ‎мировоззрением‏ ‎или ‎чем-то‏ ‎сродни‏ ‎групповому ‎мировоззрению. ‎Его‏ ‎основное ‎отличие‏ ‎от ‎идеологии ‎состоит ‎в‏ ‎том,‏ ‎что ‎он‏ ‎не ‎обязательно‏ ‎содержит ‎трансформационный ‎или ‎защитный ‎драйв,‏ ‎дискурсивный‏ ‎и ‎концептуальный‏ ‎активизм, ‎связанный‏ ‎с ‎последней, ‎или ‎специфически ‎узкий‏ ‎смысл‏ ‎политических‏ ‎идеологий, ‎связанных‏ ‎с ‎борьбой‏ ‎за ‎контроль‏ ‎над‏ ‎политическим ‎языком‏ ‎и ‎реализацией ‎общественных ‎и ‎институциональных‏ ‎целей. ‎Однако‏ ‎«менталитет»‏ ‎помогает ‎нам ‎контекстуализировать‏ ‎любое ‎конкретное‏ ‎проявление ‎идеологии ‎в ‎более‏ ‎широком‏ ‎культурно-психологическом ‎пространстве,‏ ‎которое ‎как‏ ‎информирует ‎её, ‎так ‎и ‎формируется‏ ‎под‏ ‎её ‎влиянием.

Что‏ ‎касается ‎стиля,‏ ‎то ‎это ‎измерение ‎является ‎атрибутом‏ ‎всех‏ ‎идеологий,‏ ‎поскольку ‎те‏ ‎или ‎иные‏ ‎культурные ‎способы‏ ‎выражения‏ ‎включаются ‎в‏ ‎различные ‎идеологические ‎позиции ‎и ‎аргументы.‏ ‎Оно ‎ни‏ ‎в‏ ‎коем ‎случае ‎не‏ ‎является ‎альтернативой‏ ‎идеологии, ‎но ‎в ‎то‏ ‎же‏ ‎время ‎рассказывает‏ ‎нам ‎о‏ ‎видах ‎артикуляции, ‎риторических ‎регистрах ‎и‏ ‎способах‏ ‎подачи ‎идеологии‏ ‎и, ‎следовательно,‏ ‎является ‎полезным ‎дополнением ‎к ‎набору‏ ‎инструментов,‏ ‎который‏ ‎нам ‎необходимо‏ ‎развернуть. ‎Сам‏ ‎факт ‎наличия‏ ‎разногласий‏ ‎по ‎поводу‏ ‎статуса ‎популизма ‎как ‎идеологии ‎вызвал‏ ‎дискуссию ‎о‏ ‎маркерах‏ ‎— ‎необходимых ‎или‏ ‎достаточных ‎—‏ ‎с ‎помощью ‎которых ‎можно‏ ‎идентифицировать‏ ‎идеологии. ‎Насколько‏ ‎«тонким» ‎может‏ ‎быть ‎популизм, ‎чтобы ‎стать ‎несущественным?‏ ‎Могут‏ ‎ли ‎левые‏ ‎и ‎правые‏ ‎популизмы ‎находиться ‎в ‎одной ‎рубрике?‏ ‎Еще‏ ‎одно‏ ‎большое ‎достоинство‏ ‎дискуссии ‎по‏ ‎таким ‎вопросам‏ ‎заключается‏ ‎в ‎том,‏ ‎что ‎она ‎позволяет ‎нормализовать ‎и‏ ‎интегрировать ‎идеологию‏ ‎в‏ ‎более ‎широкие ‎социокультурные‏ ‎контейнеры, ‎а‏ ‎не ‎держать ‎её ‎в‏ ‎отдельных‏ ‎капсулах, ‎которые‏ ‎могут ‎ошибочно‏ ‎представить ‎её ‎мыслительные ‎практики ‎как‏ ‎эзотерические‏ ‎или ‎маргинальные‏ ‎— ‎реакция,‏ ‎которая ‎в ‎прошлом ‎была ‎нередкой‏ ‎для‏ ‎этой‏ ‎отрасли ‎знания.‏ ‎Такая ‎нормализация‏ ‎зависит ‎от‏ ‎циркуляции‏ ‎вербально ‎и‏ ‎визуально ‎заметных ‎мемов ‎(имеется ‎ввиду‏ ‎научное ‎понимание‏ ‎понятия‏ ‎«мемов», ‎введенное ‎Ричардом‏ ‎Докинзом, ‎а‏ ‎не ‎«интернет-мемы», ‎прим. ‎МП), от‏ ‎готовности‏ ‎комментаторов ‎и‏ ‎исследователей ‎переосмыслить‏ ‎ареалы ‎и ‎места ‎обитания ‎идеологий.

Но‏ ‎старые‏ ‎привычки ‎неистребимы‏ ‎(в ‎оригинале‏ ‎использовано ‎выражение ‎«die ‎hard», ‎которое‏ ‎у‏ ‎нас‏ ‎известно ‎по‏ ‎одноименному ‎фильму‏ ‎«Крепкий ‎Орешек»,‏ ‎прим.‏ ‎МП). ‎По-прежнему‏ ‎многие ‎люди ‎считают, ‎что ‎идеологии,‏ ‎под ‎которыми‏ ‎многие‏ ‎из ‎них ‎понимают‏ ‎традиционные ‎системы‏ ‎политических ‎убеждений, ‎зачастую ‎закрытые‏ ‎и‏ ‎доктринерские, ‎не‏ ‎имеют ‎отношения‏ ‎к ‎их ‎жизни, ‎что ‎им‏ ‎следует‏ ‎противостоять ‎или‏ ‎игнорировать ‎их.‏ ‎Политики ‎и ‎пресса ‎укрепляют ‎эти‏ ‎заблуждения,‏ ‎поскольку‏ ‎большинство ‎из‏ ‎нас ‎до‏ ‎сих ‎пор‏ ‎не‏ ‎научились ‎обращать‏ ‎внимание ‎на ‎правильные ‎места ‎—‏ ‎в ‎том‏ ‎числе‏ ‎на ‎неожиданные ‎места,‏ ‎которые ‎занимает‏ ‎идеологическое ‎мышление, ‎на ‎его‏ ‎инновационные‏ ‎проявления ‎и‏ ‎на ‎различные‏ ‎профессиональные ‎и ‎повседневные ‎языки, ‎которые‏ ‎его‏ ‎несут. ‎Идеологии‏ ‎продолжают ‎влиять‏ ‎на ‎сообщества ‎и ‎обычную ‎жизнь,‏ ‎даже‏ ‎если‏ ‎они ‎не‏ ‎осознаются ‎как‏ ‎таковые. ‎Они‏ ‎продолжают‏ ‎действовать ‎так,‏ ‎как ‎действовали ‎всегда, ‎и ‎в‏ ‎той ‎же‏ ‎мере,‏ ‎как ‎и ‎прежде,‏ ‎поскольку ‎идеологии‏ ‎существуют ‎на ‎почти ‎неразличимой‏ ‎почве‏ ‎или ‎на‏ ‎почве, ‎для‏ ‎выделения ‎которой ‎нужен ‎натренированный ‎глаз.‏ ‎«Готовая»‏ ‎фиксированная ‎идеологическая‏ ‎структура, ‎отличающаяся‏ ‎высокой ‎степенью ‎внутренней ‎согласованности ‎и‏ ‎систематизированности,‏ ‎исчезает‏ ‎— ‎даже‏ ‎в ‎партийных‏ ‎манифестах, ‎которые,‏ ‎как‏ ‎правило, ‎предпочитают‏ ‎программу ‎принципам, ‎— ‎уступая ‎место‏ ‎мелочам, ‎броскости,‏ ‎эфемерности‏ ‎и ‎разговорности. ‎Поскольку‏ ‎прежний, ‎более‏ ‎масштабный ‎формат ‎все ‎еще‏ ‎является‏ ‎шаблоном ‎для‏ ‎восприятия ‎идеологий,‏ ‎новые ‎способы ‎подачи ‎идеологии ‎гораздо‏ ‎более‏ ‎неуловимы ‎для‏ ‎наблюдения ‎и‏ ‎распознавания, ‎оставаясь ‎незамеченными ‎не ‎только‏ ‎широкой‏ ‎публикой,‏ ‎но ‎и‏ ‎многими ‎аналитиками.

Некоторая‏ ‎часть ‎этой‏ ‎невидимости‏ ‎была ‎осознана‏ ‎уже ‎давно. ‎Как ‎проницательно ‎заметил‏ ‎Пьер ‎Бурдье‏ ‎еще‏ ‎40 ‎лет ‎назад,‏ ‎существуют ‎скрытые,‏ ‎«натурализованные» ‎идеологические ‎послания ‎и‏ ‎дискурсы,‏ ‎которые ‎пронизывают‏ ‎все ‎общества:

Поскольку‏ ‎субъективная ‎необходимость ‎и ‎самоочевидность ‎абсурдного‏ ‎мира‏ ‎подтверждается ‎объективным‏ ‎консенсусом ‎относительно‏ ‎смысла ‎мира, ‎то, ‎что ‎существенно,‏ ‎остается‏ ‎несказанным,‏ ‎потому ‎что‏ ‎оно ‎несказано:‏ ‎традиция ‎молчит,‏ ‎не‏ ‎в ‎последнюю‏ ‎очередь ‎о ‎себе ‎как ‎о‏ ‎традиции; ‎обычное‏ ‎право‏ ‎довольствуется ‎перечислением ‎конкретных‏ ‎применений ‎принципов,‏ ‎которые ‎остаются ‎неявными ‎и‏ ‎неоформленными,‏ ‎потому ‎что‏ ‎не ‎подвергаются‏ ‎сомнению; ‎игра ‎мифо-ритуальных ‎однородностей ‎представляет‏ ‎собой‏ ‎совершенно ‎замкнутый‏ ‎мир, ‎каждый‏ ‎аспект ‎которого ‎является ‎как ‎бы‏ ‎отражением‏ ‎всех‏ ‎остальных, ‎мир,‏ ‎в ‎котором‏ ‎нет ‎места‏ ‎мнению‏ ‎в ‎том‏ ‎виде, ‎как ‎его ‎понимает ‎либеральная‏ ‎идеология, ‎т.‏ ‎е.‏ ‎как ‎разновидности ‎мнения.‏ ‎И ‎нет‏ ‎ничего ‎более ‎далекого ‎от‏ ‎соотносимого‏ ‎понятия ‎большинства,‏ ‎чем ‎единодушие‏ ‎доксы, ‎совокупность ‎«вариантов», ‎субъектом ‎которых‏ ‎является‏ ‎каждый ‎и‏ ‎никто, ‎поскольку‏ ‎вопросы, ‎на ‎которые ‎они ‎отвечают,‏ ‎не‏ ‎могут‏ ‎быть ‎заданы‏ ‎в ‎явном‏ ‎виде.

Этой ‎мысли‏ ‎несколькими‏ ‎столетиями ‎ранее‏ ‎предшествовал ‎Джон ‎Локк, ‎рассуждая ‎о‏ ‎том, ‎как‏ ‎«люди‏ ‎обычно ‎приходят ‎к‏ ‎своим ‎принципам».‏ ‎Утверждая, ‎что ‎носители ‎таких‏ ‎фундаментальных‏ ‎принципов ‎умалчивают‏ ‎об ‎их‏ ‎обоснованности ‎и ‎истинности, ‎Локк ‎заявлял,‏ ‎что‏ ‎они ‎«никогда‏ ‎не ‎позволяют‏ ‎упоминать ‎эти ‎положения ‎иначе, ‎как‏ ‎в‏ ‎качестве‏ ‎основы ‎и‏ ‎фундамента, ‎на‏ ‎котором ‎они‏ ‎строят‏ ‎свою ‎религию‏ ‎и ‎нравы», ‎в ‎результате ‎чего‏ ‎эти ‎доктрины‏ ‎«приобретают,‏ ‎таким ‎образом, ‎репутацию‏ ‎неоспоримых, ‎самоочевидных‏ ‎и ‎врожденных ‎истин ‎„.

В‏ ‎этой‏ ‎всепроникающей ‎сфере‏ ‎«молчаливых» ‎идеологий‏ ‎исследования ‎идеологии ‎продолжают ‎разрабатывать ‎новые‏ ‎техники‏ ‎и ‎современные‏ ‎методы ‎дешифровки,‏ ‎пытаясь ‎сделать ‎невидимое ‎различимым ‎и‏ ‎тем‏ ‎самым‏ ‎вернуть ‎возможность‏ ‎выбора ‎при‏ ‎принятии ‎идеологических‏ ‎позиций.‏ ‎В ‎связи‏ ‎с ‎этим ‎возникает ‎важный ‎вопрос‏ ‎для ‎научных‏ ‎исследований.‏ ‎На ‎первый ‎взгляд,‏ ‎необходимость ‎таких‏ ‎исследований ‎оправдывает ‎старое ‎представление‏ ‎об‏ ‎идеологии ‎как‏ ‎о ‎скрытом,‏ ‎коварном, ‎увековечивающем ‎эксплуататорские ‎властные ‎отношения‏ ‎и‏ ‎насаждающем ‎ложное‏ ‎сознание, ‎а‏ ‎значит, ‎намеренно ‎или ‎непреднамеренно ‎скрывающем‏ ‎то,‏ ‎что‏ ‎требует ‎раскрытия.

Эта‏ ‎точка ‎зрения,‏ ‎несомненно, ‎сохраняет‏ ‎свою‏ ‎актуальность ‎и‏ ‎может ‎быть ‎подтверждена ‎эмпирическими ‎данными,‏ ‎но ‎она‏ ‎далека‏ ‎от ‎того, ‎чтобы‏ ‎охватить ‎особенности‏ ‎идеологии ‎во ‎всей ‎их‏ ‎полноте.‏ ‎Действительно, ‎методы,‏ ‎применяемые ‎сегодня‏ ‎для ‎исследования ‎скрытого ‎или ‎полускрытого‏ ‎—‏ ‎например, ‎акцент‏ ‎на ‎перформативности‏ ‎или ‎морфологическом ‎картировании ‎— ‎не‏ ‎обязательно‏ ‎направлены‏ ‎на ‎этическое‏ ‎«разоблачение», ‎лежащее‏ ‎в ‎основе‏ ‎марксизма,‏ ‎критического ‎дискурс-анализа‏ ‎и ‎многих ‎психоаналитических ‎подходов, ‎но‏ ‎типизируют ‎стремление‏ ‎выявить‏ ‎и ‎распаковать ‎идеологические‏ ‎сигналы ‎и‏ ‎сообщения, ‎которые ‎не ‎поддаются‏ ‎прямолинейному‏ ‎анализу ‎«с‏ ‎глазу ‎на‏ ‎глаз», ‎несмотря ‎на ‎их ‎этические‏ ‎недостатки.‏ ‎Важно ‎также,‏ ‎что ‎они‏ ‎зависят ‎от ‎технологий ‎познания, ‎которые‏ ‎обычно‏ ‎не‏ ‎ассоциируются ‎с‏ ‎исследованием ‎политической‏ ‎мысли.

Второй ‎тип‏ ‎идеологической‏ ‎невидимости, ‎где‏ ‎публичный ‎дискурс ‎не ‎приспособлен ‎для‏ ‎выявления, ‎тесно‏ ‎связан‏ ‎с ‎новыми ‎средствами‏ ‎передачи ‎и‏ ‎распространения ‎информации. ‎Инструментарий, ‎необходимый‏ ‎ученым‏ ‎для ‎переоценки‏ ‎того, ‎как‏ ‎идеологии ‎переплетаются ‎с ‎политической ‎сферой,‏ ‎с‏ ‎популярной ‎культурой‏ ‎и ‎с‏ ‎коммуникационными ‎технологиями, ‎нуждается ‎в ‎переосмыслении.‏ ‎По‏ ‎мере‏ ‎ознакомления ‎с‏ ‎новыми ‎форматами‏ ‎производства ‎и‏ ‎распространения‏ ‎идеологии ‎само‏ ‎понятие ‎«идеология» ‎начинает ‎приобретать ‎новый‏ ‎смысл ‎и‏ ‎новое‏ ‎содержание. ‎Политическое ‎сочится‏ ‎из ‎многочисленных,‏ ‎доселе ‎неожиданных ‎сосудов. ‎Потребовалось‏ ‎некоторое‏ ‎время, ‎чтобы‏ ‎студенты, ‎изучающие‏ ‎идеологию ‎(и ‎вообще ‎политическую ‎мысль),‏ ‎признали,‏ ‎что ‎политический‏ ‎язык ‎передается‏ ‎не ‎только ‎вербальными, ‎в ‎том‏ ‎числе‏ ‎письменными,‏ ‎средствами, ‎но‏ ‎и ‎физическими‏ ‎практиками, ‎визуальным‏ ‎представлением,‏ ‎психологическими ‎драйвами,‏ ‎эмоциями, ‎когнитивными ‎исследованиями ‎и ‎повседневным‏ ‎дискурсом. ‎Политологи‏ ‎и‏ ‎конфликтологи ‎разрабатывают ‎пространственные‏ ‎когнитивно-аффективные ‎карты,‏ ‎выявляющие ‎связи, ‎пересекающие ‎и‏ ‎объединяющие‏ ‎кластеры ‎систем‏ ‎убеждений. ‎Постструктуралистские‏ ‎исследования ‎уже ‎перешли ‎от ‎разработки‏ ‎постмарксистских‏ ‎позиций ‎к‏ ‎изучению ‎фантазий‏ ‎и ‎желаний, ‎лежащих ‎в ‎основе‏ ‎идеологических‏ ‎способов‏ ‎выражения, ‎и‏ ‎это ‎необходимо‏ ‎более ‎систематически‏ ‎учитывать‏ ‎за ‎пределами‏ ‎данной ‎специализации. ‎Анализ ‎дискурса, ‎первоначально‏ ‎тесно ‎связанный‏ ‎с‏ ‎критикой ‎идеологии, ‎сегодня‏ ‎также ‎предлагает‏ ‎инструменты ‎для ‎беспристрастной ‎оценки‏ ‎неизбежных‏ ‎моделей ‎идеологических‏ ‎пристрастий ‎и‏ ‎предпочтений ‎и ‎исследует, ‎как ‎форма‏ ‎и‏ ‎подача ‎идеологических‏ ‎и ‎политических‏ ‎решений ‎определяются ‎«организующими ‎принципами ‎СМИ‏ ‎„.

Цифровые‏ ‎медиа:‏ ‎новый ‎габитус‏ ‎идеологии

Важность ‎медийности‏ ‎в ‎политике‏ ‎признается‏ ‎и ‎исследуется‏ ‎уже ‎более ‎30 ‎лет, ‎но‏ ‎в ‎последнее‏ ‎время‏ ‎её ‎экспоненциальный ‎рост‏ ‎привел ‎к‏ ‎тому, ‎что ‎распространение ‎идеологии‏ ‎приобрело‏ ‎новые ‎акценты.‏ ‎Обращение ‎группы‏ ‎к ‎группе, ‎столь ‎центральное ‎в‏ ‎сфере‏ ‎идеологий, ‎уступает‏ ‎место ‎индивидуализации‏ ‎информации, ‎от ‎интерпелляции ‎по ‎имени,‏ ‎которая‏ ‎помещает‏ ‎получателя ‎сообщения‏ ‎в ‎иллюзорный‏ ‎и ‎якобы‏ ‎расширяющий‏ ‎его ‎возможности‏ ‎центр ‎социального ‎знания ‎и ‎принятия‏ ‎решений, ‎до‏ ‎использования‏ ‎жаргонной ‎речи ‎и‏ ‎письма, ‎которые‏ ‎делают ‎идеологические ‎заявления ‎легкодоступными‏ ‎для‏ ‎членов ‎общества‏ ‎— ‎непринужденное‏ ‎и ‎простое ‎устранение ‎барьеров ‎для‏ ‎понимания‏ ‎и ‎—‏ ‎казалось ‎бы‏ ‎— ‎для ‎участия. ‎И ‎здесь,‏ ‎как‏ ‎морфологическое‏ ‎изучение ‎идеологий‏ ‎отвлекало ‎внимание‏ ‎от ‎макроидеологий‏ ‎к‏ ‎их ‎микроанализу,‏ ‎так ‎и ‎конкретика, ‎конкретность ‎и‏ ‎непосредственность ‎оцифрованных‏ ‎сообщений‏ ‎требуют ‎пристального ‎внимания‏ ‎как ‎«новая‏ ‎норма» ‎политико-идеологического ‎дискурса. ‎В‏ ‎результате‏ ‎происходит ‎двойное‏ ‎ослабление ‎перспективы:‏ ‎содержание ‎идеологии ‎размывается, ‎демонстрируя ‎её‏ ‎внутреннюю‏ ‎текучесть ‎и‏ ‎потенциал ‎к‏ ‎вариативной ‎перекомпоновке, ‎а ‎многочисленные ‎источники‏ ‎и‏ ‎способы‏ ‎её ‎распространения‏ ‎раскрывают ‎её‏ ‎как ‎децентрализованный‏ ‎корпус,‏ ‎исходящий ‎как‏ ‎из ‎крупных, ‎так ‎и ‎из‏ ‎мелких ‎дискурсивных‏ ‎событий‏ ‎и ‎моментов. ‎В‏ ‎этом ‎случае‏ ‎идеологии ‎демистифицируются ‎не ‎только‏ ‎путем‏ ‎оспаривания ‎их‏ ‎предпосылок ‎или‏ ‎снятия ‎дымовых ‎завес, ‎которые ‎они‏ ‎могут‏ ‎создавать. ‎Скорее,‏ ‎они ‎уменьшаются‏ ‎до ‎человеческого ‎масштаба ‎путем ‎выявления‏ ‎их‏ ‎разнообразных,‏ ‎часто ‎мизерных‏ ‎точек ‎артикуляции‏ ‎и ‎рассматриваются‏ ‎как‏ ‎отчасти ‎запланированный,‏ ‎отчасти ‎случайный ‎продукт ‎отдельных ‎голосов,‏ ‎вихрем ‎проносящихся‏ ‎в‏ ‎социальном ‎пространстве.

То, ‎что‏ ‎один ‎политолог‏ ‎справедливо ‎советует ‎для ‎изучения‏ ‎цифровых‏ ‎медиа ‎в‏ ‎целом, ‎ipso‏ ‎facto относится ‎к ‎изучению ‎идеологий, ‎которые‏ ‎они‏ ‎содержат ‎и‏ ‎переделывают, ‎и‏ ‎необходимости ‎создания ‎«более ‎разнообразной ‎карты‏ ‎практик,‏ ‎норм‏ ‎и ‎дискурса,‏ ‎которые ‎характеризуют‏ ‎широкий ‎спектр‏ ‎различных‏ ‎политизированных ‎онлайн-пространств».‏ ‎Исследования ‎идеологии ‎уже ‎давно ‎охватывают‏ ‎изменчивость ‎идеологических‏ ‎полей,‏ ‎но ‎теперь ‎они‏ ‎должны ‎охватить‏ ‎и ‎цифровую ‎трансформацию. ‎Расширение‏ ‎перспективы‏ ‎позволит ‎сфокусироваться,‏ ‎в ‎частности,‏ ‎не ‎только ‎на ‎типичных ‎репрезентациях‏ ‎фальшивых‏ ‎новостей, ‎но‏ ‎и ‎на‏ ‎более ‎фундаментальной ‎обрезке ‎и ‎оптимизации‏ ‎идей,‏ ‎убеждений‏ ‎и ‎аргументов,‏ ‎которые ‎должны‏ ‎быть ‎адаптированы‏ ‎к‏ ‎новым ‎технологиям‏ ‎циркуляции ‎информации ‎и ‎быстро ‎меняющимся‏ ‎ожиданиям ‎их‏ ‎получателей.

Не‏ ‎менее ‎важно ‎и‏ ‎то, ‎что‏ ‎при ‎потреблении ‎идеологии ‎проходят‏ ‎через‏ ‎фильтры ‎культурного‏ ‎понимания ‎и‏ ‎непонимания, ‎поэтому ‎важно ‎установить ‎повторяющиеся‏ ‎закономерности‏ ‎как ‎в‏ ‎изменении ‎их‏ ‎содержания, ‎так ‎и ‎в ‎деинтеллектуализированном‏ ‎стиле,‏ ‎которые‏ ‎обеспечивают ‎успех‏ ‎или ‎неудачу‏ ‎в ‎достижении‏ ‎желаемого‏ ‎общественного ‎эффекта,‏ ‎а ‎также ‎отследить ‎переосмысление ‎«политического»,‏ ‎которое ‎они‏ ‎несут.

Приведем‏ ‎лишь ‎два ‎примера:‏ ‎популярное ‎заклинание‏ ‎«антиполитика», ‎применяемое ‎к ‎низовым‏ ‎инициативам‏ ‎и ‎тенденциям,‏ ‎обладает ‎заметной‏ ‎риторической ‎силой, ‎но ‎при ‎расшифровке‏ ‎оказывается‏ ‎самостоятельным ‎остро‏ ‎политическим ‎настроением,‏ ‎связанным ‎с ‎неприятием ‎иерархии, ‎элитарности‏ ‎и‏ ‎централизации‏ ‎и ‎отстаивающим‏ ‎при ‎этом‏ ‎совсем ‎другие‏ ‎идеологические‏ ‎предпочтения. ‎С‏ ‎другой ‎стороны, ‎настойчивые ‎твиты ‎нынешнего‏ ‎президента ‎США‏ ‎(статья‏ ‎2018 ‎года, ‎президент‏ ‎Дональд ‎Трамп,‏ ‎прим. ‎МП) реконфигурируют ‎этот ‎пост‏ ‎как‏ ‎«оскорбительную ‎демократию»,‏ ‎в ‎которой‏ ‎лидер ‎якобы ‎либерально-демократического ‎государства ‎постоянно‏ ‎озабочен‏ ‎постоянными ‎и‏ ‎во ‎многом‏ ‎беспрецедентными ‎по ‎масштабам ‎нападками ‎на‏ ‎собственных‏ ‎граждан‏ ‎— ‎«часть‏ ‎работы», ‎можно‏ ‎предположить. ‎Такое‏ ‎идеологическое‏ ‎переосмысление ‎того,‏ ‎в ‎чем ‎состоят ‎государственные ‎дела,‏ ‎и ‎поразительная‏ ‎модификация‏ ‎роли ‎и ‎поведения‏ ‎главы ‎исполнительной‏ ‎власти ‎в ‎правовом ‎режиме‏ ‎предлагают‏ ‎идеологическое ‎переосмысление‏ ‎и ‎перенастройку‏ ‎того, ‎что ‎приемлемо ‎в ‎управлении,‏ ‎и‏ ‎теперь ‎выходят‏ ‎на ‎политическую‏ ‎арену ‎как ‎претенденты ‎на ‎нормальность.

На‏ ‎главный‏ ‎вопрос‏ ‎о ‎том,‏ ‎как ‎распределить‏ ‎вес ‎между‏ ‎этими‏ ‎разрозненными ‎аспектами‏ ‎и ‎компонентами, ‎конечно, ‎трудно ‎ответить,‏ ‎и ‎именно‏ ‎в‏ ‎этот ‎момент ‎бремя‏ ‎суждения ‎ложится‏ ‎на ‎исследователя, ‎поскольку ‎критерии‏ ‎для‏ ‎таких ‎суждений‏ ‎постоянно ‎меняются‏ ‎и ‎усложняются, ‎сочетая ‎временной ‎и‏ ‎пространственный‏ ‎контекст ‎с‏ ‎давно ‎устоявшимися‏ ‎нормами. ‎При ‎изучении ‎идеологий ‎мы‏ ‎не‏ ‎можем‏ ‎придавать ‎каждому‏ ‎мему ‎и‏ ‎сообщению ‎одинаковое‏ ‎значение,‏ ‎но ‎они‏ ‎требуют ‎равного ‎внимания ‎как ‎зерно‏ ‎на ‎мельнице‏ ‎научного‏ ‎исследования.

Англоязычный ‎текст ‎можно‏ ‎прочитать ‎здесь:‏ ‎https://www.tandfonline.com/doi/full/10.1080/13569317.2022.2163770?src=

P.S. Материалы ‎открытого ‎доступа ‎также‏ ‎публикуются‏ ‎в ‎ТГ-канале:‏ ‎https://t.me/ideo_logical

Подписывайтесь.

Разобравшись, ‎в‏ ‎первом ‎приближении, ‎в ‎том, ‎что‏ ‎такое ‎идеологии‏ ‎и‏ ‎какие ‎ограничения, ‎иллюзии‏ ‎и ‎базовые‏ ‎заблуждения ‎в ‎них ‎бывают,‏ ‎рассмотрим‏ ‎более ‎сложную‏ ‎тему: ‎какие‏ ‎идеологические ‎убеждения ‎маскируются ‎под ‎знания‏ ‎и‏ ‎что ‎это‏ ‎несет ‎обществу.

Законы,‏ ‎законность ‎и ‎мир ‎правил

В ‎российском‏ ‎общественном‏ ‎дискурсе,‏ ‎особенно ‎в‏ ‎случае ‎возникновения‏ ‎какой-либо ‎серьезной‏ ‎проблемы‏ ‎или ‎просто‏ ‎яркого ‎случая, ‎обычно ‎возникают ‎2‏ ‎классических ‎вопроса:‏ ‎«кто‏ ‎виноват?» ‎и ‎«что‏ ‎делать?». ‎По‏ ‎первому ‎пункту ‎мысль ‎уходит‏ ‎в‏ ‎направлении ‎отсутствия/плохой‏ ‎работы ‎института‏ ‎или ‎человеческого ‎фактора ‎в ‎них.‏ ‎Второй‏ ‎вопрос ‎вызывает‏ ‎желание ‎покарать‏ ‎непосредственного ‎виновника ‎конкретной ‎ситуации ‎(краткосрочный‏ ‎режим),‏ ‎а‏ ‎далее ‎про‏ ‎изменения ‎законов,‏ ‎правил, ‎обычно‏ ‎в‏ ‎сторону ‎ужесточения.

Про‏ ‎культуру ‎запретов ‎и ‎негативной ‎мотивации‏ ‎вместо ‎позитивной‏ ‎(или‏ ‎создающей) ‎условия ‎для‏ ‎другого ‎поведения‏ ‎людей ‎еще ‎спорят. ‎Сама‏ ‎же‏ ‎логика ‎решения‏ ‎вопроса ‎«надо‏ ‎принять ‎новый ‎закон ‎и ‎все‏ ‎будет‏ ‎хорошо» ‎почему-то‏ ‎не ‎вызывает‏ ‎вопросов. ‎Хотя ‎в ‎том ‎же‏ ‎массовом‏ ‎сознании‏ ‎есть ‎противоречащие‏ ‎этому ‎установки,‏ ‎выраженные ‎в‏ ‎пословицах‏ ‎«Закон ‎что‏ ‎дышло ‎— ‎куда ‎повернешь, ‎туда‏ ‎и ‎вышло»‏ ‎и‏ ‎«В ‎России ‎жестокость‏ ‎законов ‎умеряется‏ ‎их ‎повсеместным ‎неисполнением».

Современному ‎человеку‏ ‎нормально‏ ‎мыслить, ‎что‏ ‎для ‎улучшения‏ ‎мира ‎вокруг, ‎требуется ‎ввести/изменить ‎закон,‏ ‎правовую‏ ‎норму. ‎Между‏ ‎тем, ‎во-первых,‏ ‎есть ‎целая ‎область ‎человеческой ‎деятельности,‏ ‎которая‏ ‎отрицает‏ ‎законность ‎и‏ ‎выступает ‎за‏ ‎«понятия», ‎хоть‏ ‎это‏ ‎и ‎является‏ ‎правилами, ‎но ‎а) ‎неписаными; ‎б)‏ ‎альтернативными; ‎в)‏ ‎не‏ ‎подлежащими ‎изменению ‎и‏ ‎переосмыслению. ‎А‏ ‎во-вторых, ‎другая ‎область, ‎ценится‏ ‎чуть‏ ‎ли ‎не‏ ‎больше: ‎репутация,‏ ‎честь, ‎опыт, ‎все ‎это ‎не‏ ‎подчиняется‏ ‎измеряющимся ‎законам‏ ‎и, ‎порой,‏ ‎надежнее ‎их.

Предположим, ‎что ‎законы ‎и‏ ‎правила‏ ‎могут‏ ‎быть ‎новой‏ ‎вехой ‎человечества,‏ ‎ступенью ‎развития,‏ ‎если‏ ‎сравнивать ‎с‏ ‎подавляющей ‎частью ‎истории, ‎когда ‎их‏ ‎либо ‎не‏ ‎было,‏ ‎либо ‎они ‎контролировали‏ ‎малую ‎область‏ ‎деятельности. ‎Допустим, ‎что ‎расширение‏ ‎поля‏ ‎законности ‎—‏ ‎детерминированное ‎благо,‏ ‎пусть ‎так.

Но ‎есть ‎несколько ‎утверждений‏ ‎и‏ ‎вопросов, ‎которые‏ ‎заставляют ‎задуматься‏ ‎и ‎признать ‎это ‎идеологией.

Первое ‎—‏ ‎так‏ ‎считают‏ ‎не ‎все,‏ ‎т. ‎к.‏ ‎убеждение, ‎что‏ ‎все‏ ‎должно ‎быть‏ ‎по ‎закону, ‎а ‎не ‎по‏ ‎понятиям, ‎лишь‏ ‎часть‏ ‎спектра. ‎Альтернативы ‎представлены‏ ‎выше.

Второе ‎—‏ ‎идеология ‎законов ‎и ‎правил‏ ‎имеет‏ ‎свою ‎дискурсивную‏ ‎основу: ‎понятия,‏ ‎термины, ‎утверждения ‎и ‎нарративы, ‎призванные‏ ‎доказать,‏ ‎что ‎она‏ ‎верна. ‎Квентин‏ ‎Скиннер, ‎исследуя ‎дискурс, ‎называл ‎такую‏ ‎идеологию‏ ‎юридической.

Третье‏ ‎— ‎наличие‏ ‎серьезного ‎противодействия‏ ‎со ‎стороны‏ ‎конкурентов.‏ ‎Здесь ‎можно‏ ‎вспомнить ‎не ‎только ‎вышеупомянутые ‎пословицы‏ ‎и ‎поговорки,‏ ‎обесценивающие‏ ‎законы ‎как ‎способ‏ ‎организации ‎общества,‏ ‎но ‎и, ‎например, ‎термины‏ ‎«зарегулированность»,‏ ‎«правовая ‎гильотина»(как‏ ‎избавление ‎от),‏ ‎и ‎даже ‎понятие ‎бюрократии, ‎которая‏ ‎имеет,‏ ‎скорее, ‎негативные‏ ‎коннотации ‎в‏ ‎дискурсе, ‎чем ‎нейтральные ‎и ‎тем‏ ‎более‏ ‎положительные.

Нельзя‏ ‎не ‎признать,‏ ‎тем ‎не‏ ‎менее, ‎что‏ ‎эта‏ ‎идеологическая ‎система‏ ‎глубоко ‎проникла ‎в ‎политическое ‎сознание‏ ‎не ‎только‏ ‎на‏ ‎Западе, ‎но ‎и‏ ‎в ‎других‏ ‎странах, ‎ведь ‎даже ‎в‏ ‎период‏ ‎выборов ‎кандидаты‏ ‎соревнуются ‎между‏ ‎собой, ‎рассказывая, ‎какие ‎законы ‎и‏ ‎указы‏ ‎примут, ‎чтобы‏ ‎исправить ‎проблемы‏ ‎общества. ‎Показательно.

Капитализм

В ‎области ‎работы ‎с‏ ‎экономическими‏ ‎убеждениями‏ ‎все ‎зашло‏ ‎ещё ‎дальше‏ ‎и ‎глубже.‏ ‎Вне‏ ‎зависимости ‎от‏ ‎вектора ‎консерватизма/либерализма, ‎они ‎оба ‎находятся‏ ‎в ‎капиталистической‏ ‎логике‏ ‎рынка, ‎частной ‎экономической‏ ‎инициативы, ‎прибыли‏ ‎и ‎роста ‎благосостояния.

Даже ‎область‏ ‎межличностных‏ ‎отношений ‎впитала‏ ‎в ‎себя‏ ‎дискурс ‎капитализма, ‎не ‎говоря ‎уже‏ ‎о‏ ‎концепции ‎«образовательных‏ ‎услуг», ‎«государственных‏ ‎услуг», ‎«паблицитного ‎капитала» ‎и ‎множества‏ ‎других‏ ‎понятий,‏ ‎которые ‎стали‏ ‎нормой ‎в‏ ‎дискурсе ‎вне‏ ‎экономической‏ ‎сферы.

Противодействию ‎капиталистической‏ ‎идеологии ‎посвящены ‎многочисленные ‎работы, ‎включая‏ ‎Франкфуртстскую ‎школу.‏ ‎Именно‏ ‎сопротивление ‎капитализму ‎считалось‏ ‎одним ‎из‏ ‎основных ‎направлений ‎работы ‎после‏ ‎разгрома‏ ‎фашизма.

Превращение ‎человека‏ ‎в ‎товар,‏ ‎атомизация ‎общества ‎через ‎столкновение ‎людей‏ ‎между‏ ‎собой ‎за‏ ‎счёт ‎всеобщего‏ ‎рынка, ‎конкуренции ‎и ‎строго ‎индивидуальный‏ ‎интерес,‏ ‎который,‏ ‎как ‎постулирует‏ ‎логика ‎прибыли,‏ ‎всегда ‎на‏ ‎первом‏ ‎месте. ‎Все‏ ‎эти ‎явления ‎подробно ‎разобраны ‎как‏ ‎в ‎научном,‏ ‎так‏ ‎и ‎в ‎публицистическом‏ ‎ключе.

Однако ‎это‏ ‎не ‎мешает, ‎во-первых, ‎дальнейшему‏ ‎проникновению‏ ‎идеологии ‎капитализма‏ ‎в ‎повседневную‏ ‎речь ‎и ‎деятельность, ‎а ‎во-вторых,‏ ‎снижению‏ ‎её ‎«видимости»,‏ ‎становлению ‎самим‏ ‎собой ‎разумеющимся. ‎Что, ‎конечно, ‎затрудняет‏ ‎противодействие‏ ‎идеологии.‏ ‎В ‎отличит‏ ‎от ‎юридической‏ ‎идеологии, ‎капитализму‏ ‎активно‏ ‎противодействует ‎открытая‏ ‎часть ‎политического ‎спектра ‎— ‎социализм.‏ ‎С ‎оговорками,‏ ‎что‏ ‎и ‎на ‎европейской‏ ‎политической ‎сцене,‏ ‎и ‎даже ‎в ‎Китае‏ ‎социализм‏ ‎явно ‎«ушёл‏ ‎вправо». ‎И‏ ‎теперь ‎рыночные ‎отношения ‎признаются ‎там‏ ‎неотъемлемой‏ ‎частью ‎экономики.

Гуманизм

Ещё‏ ‎более ‎сложная‏ ‎для ‎описания ‎и ‎осмысления ‎тема.‏ ‎Ценность‏ ‎человеческой‏ ‎жизни, ‎казалось‏ ‎бы, ‎является‏ ‎одним ‎из‏ ‎завоеваний‏ ‎человечества. ‎Но‏ ‎вспомним ‎про ‎критерии: ‎можно ‎ли‏ ‎сказать, ‎что‏ ‎этому‏ ‎убеждению ‎нет ‎альтернативы‏ ‎в ‎истории‏ ‎или ‎дискурсе? ‎Нет, ‎так‏ ‎сказать‏ ‎нельзя, ‎есть‏ ‎и ‎другие‏ ‎точки ‎зрения. ‎Существует ‎ли ‎противодействие,‏ ‎в‏ ‎том ‎числе‏ ‎в ‎дискурсе?‏ ‎Да, ‎во ‎многих ‎местах ‎на‏ ‎планете‏ ‎человечество‏ ‎может ‎больше‏ ‎ценить ‎экономическую‏ ‎эффективность ‎или‏ ‎ритуалы,‏ ‎или ‎военную‏ ‎мощь, ‎или ‎даже ‎природу ‎выше‏ ‎человеческой ‎жизни.‏ ‎И‏ ‎это ‎будет ‎выражено‏ ‎в ‎дискурсе.

С‏ ‎одной ‎стороны, ‎принципы ‎гуманизма,‏ ‎внедрённые‏ ‎в ‎дискурс‏ ‎и ‎в‏ ‎институты, ‎сгладили ‎наиболее ‎выпуклые ‎и‏ ‎неприглядные‏ ‎последствия ‎человеческой‏ ‎деятельности. ‎Например,‏ ‎посредством ‎идей ‎гуманизма ‎были ‎созданы‏ ‎структуры‏ ‎«Красного‏ ‎креста», ‎«Врачей‏ ‎без ‎границ»,‏ ‎многочисленных ‎программ‏ ‎бесплатной‏ ‎вакцинации ‎жителей‏ ‎беднейших ‎стран, ‎программ ‎онлайн-образования, ‎доступных‏ ‎для ‎всех.

С‏ ‎другой‏ ‎стороны ‎— ‎ценность‏ ‎человеческой ‎жизни‏ ‎как ‎таковой, ‎без ‎привязки‏ ‎к‏ ‎её ‎деятельности,‏ ‎интенции, ‎результатам‏ ‎и ‎воззрениям, ‎потворствует ‎распространению ‎в‏ ‎мире‏ ‎прослойки ‎потребителей‏ ‎и ‎борцов‏ ‎за ‎безусловные ‎права ‎без ‎обязанностей.‏ ‎В‏ ‎этой‏ ‎связи, ‎если‏ ‎становится ‎хоть‏ ‎на ‎позицию‏ ‎Просвещения,‏ ‎хоть ‎Модерна,‏ ‎человек, ‎хотящий ‎только ‎прав ‎и‏ ‎уважения ‎к‏ ‎себе‏ ‎по ‎факту ‎своего‏ ‎рождения ‎и‏ ‎не ‎мыслящий ‎себя ‎в‏ ‎категориях‏ ‎общественной ‎пользы,‏ ‎долга, ‎мягко‏ ‎скажем, ‎несёт ‎сомнительную ‎ценность.

Итог

Внимательный ‎читатель‏ ‎заметит,‏ ‎как ‎постепенно‏ ‎расширяется ‎идеологическое‏ ‎поле ‎и ‎область, ‎где ‎идеологию‏ ‎становится‏ ‎сложно‏ ‎не ‎увидеть.‏ ‎Начав ‎с‏ ‎политики ‎и‏ ‎классических‏ ‎«больших ‎идеологий»,‏ ‎мы ‎постепенно ‎показали ‎пример ‎«малых‏ ‎идеологий», ‎неполитических‏ ‎спектр‏ ‎и ‎даже ‎возможность‏ ‎создать ‎свой‏ ‎авторский ‎вариант. ‎В ‎этом‏ ‎материале‏ ‎была ‎предпринята‏ ‎попытка ‎показать,‏ ‎что ‎идеология ‎необязательно ‎будет ‎100%‏ ‎заметна,‏ ‎а ‎значит,‏ ‎управляема. ‎Такой‏ ‎вид ‎убеждений ‎тоже ‎следует ‎учитывать.

P.S. Материалы‏ ‎открытого‏ ‎доступа‏ ‎также ‎публикуются‏ ‎в ‎ТГ-канале:‏ ‎https://t.me/ideo_logical

Подписывайтесь.