Наглядный пример ошибки под боком России
«Читатель»
России придется менять свой идеологический подход.
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
Понятие идеологии и ключевые аспекты
Идеология — система идей, смыслов, ценностей, разделяемая группой людей и имеющая направленность на изменение реальности. В большинстве случаев она изучается политологией, однако, утверждать, что бывают только политические идеологии — намеренное упрощение.
Для всестороннего изучения этого понятия оптимален морфологический подход Майкла Фридена. Согласно нему идеология имеет сложную внутреннюю структуру и может пониматься в виде системы концептов ядра (например, свободы, справедливости, прогресса и т. п.), концептов смежной части и концептов периферии.
В зависимости от актуальных вопросов и проблем общества, концепты могут переходить от ядра к периферии и обратно, «выпадать» из идеологии или «добавляться» в неё. Более того, роли разных концепций внутри ядра тоже не равнозначны и могут иметь доминирующее или подчиненное положение относительно друг друга.
Особо значимыми аспектами в изучении идеологии являются понятия идентичности и дискурса. Здесь стоит отметить Т. Ван Дейка.
Как и любые другие идеи и системы идей, идеология одновременно существует в наблюдаемой нами реальности, в том числе природе, технике, науке, но создаётся, меняется и, что главное, оценивается только людьми. Заинтересованность людей, их отождествление себя с группой, разделяющей определённые ценности, выражается их идентичностью, которая тоже гораздо сложнее чем привычные ярлыки «либералы», «консерваторы», «зелёные» и прочие. Идентичность конкретного человека строится как на основе общих групповых ценностей и убеждений, его насущных интересов, так и личностного неповторимого опыта.
В конечном счете именно групповая способность оценивать явления с точки зрения хорошо/плохо, наше/чужое, близкое/далёкое и других подобных дихотомий, а также действовать, исходя из этих оценок, и создаёт изменения в мире.
Подобные оценки, а также сложная связь между словами, мышлением и действиями, наиболее ярко выражается в дискурсе, т. е. публичном обсуждении в рамках заданной тематики и правил. Идеология в дискурсе — одно из ключевых направлений, т. к. позволяет отслеживать, как меняются общественные договорённости (конвенции) о том, что является важным для общества, какие вопросы оно пытается решить и какими способами. Хороший пример исследователя таких конвенций и авторских интенций — Квентин Скиннер.
Безусловно у идеологий есть ещё масса других интересных аспектов, но исследование и, тем более, практика требует выбрать интересующую область и сосредоточить свои усилия на ней. Представляется, что связь предельных идей и концептов внутри идеологии, формирование групповых идентичностей на её основе, а также итоговая выраженность идеологии в дискурсе может позволить создать наиболее полную картину понятия.
Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
Что «не так» с малыми идеологиями? На примере экологизма и феминизма
Для подробного ознакомления с вопросом рекомендуем изучить работы Фридена и Хэндбук по идеологии Оксфорда под его редакцией. Здесь изложим собственное видение, которое, впрочем, не противоречит классику морфологического подхода к идеологиям.
В рамках так называемой «повестки» уже пару десятилетий находятся как феминистическая, так и экологическая тематика, не говоря уже об «обязательном разнообразии» по другим признакам: расовым, религиозным, сексуальным и прочим. Что феминизм, что экология прочно вошли в политическую сферу Европы и Северной Америки и выросли до крупных общественных движений и, местами, политических партий. В отдельных случаях даже войдя в коалицию с другими партиями, победив на выборах Германии, например. Однако даже при широкой поддержке и повсеместном освещении подобных тем в дискурсе западных стран, до идеологий уровня либерализма, консерватизма и социализма они не доходят. Понятно, что сторонники названных движений тут не согласятся, но факт есть факт: страны, называющие себя либеральными или даже социалистическими есть, а феминистическими или зелеными — нет. Или нам они неизвестны. Рассмотрим наиболее вероятные причины, почему все именно так.
Время
Помимо вполне очевидного времени, необходимого на развитие самой системы идей, идентичности её носителей, распространения в дискурсе, есть еще и более сложный слой этого фактора. Столетия, которые были потрачены, например, либерализмом на собственное становление и консерватизмом на противодействие ему, пришлись на эпоху всплеска гражданской и общеполитической активности. Кроме обоснования собственных либеральных воззрений авторы тех эпох также проводили болезненный отход от монархий как формы правления государством, проводили секуляризацию и даже способствовали появлению новых веток внутри христианства. Часто отстаивая при этом свободу совести, а не отрицая религию как таковую. Количество же революций, государственных переворотов, развалов прежних форм политического устройства Европы и соседних регионов вообще не поддается исчислению.
На этом фоне даже очень серьезное и действительно повлиявшее на высвобождение человеческого потенциала феминистическое движение, будем откровенны, не сопоставимо по масштабу с описанными событиями. У него не только нет столь длительной истории, но и такого количества потраченных человеческих судеб, боровшихся за эту систему идей. Экологические же активисты в массовом медийное поле появились уже ближе к концу XX века и имели еще меньшое количество сторонников и известных политических успехов. Не уходя в спорную с научной точки зрения теорию пассионарности, предположим, что всплески и затухания гражданской активности скорее имеют, как и многое другое, форму синусоиды, а новые пики только предстоят. Вот только нет гарантии, что они возникнут по причине необходимости отстаивать и защищать ценности феминизма или экологии.
Глубина и острота решаемой проблемы
Исходим из того, что крупные идеологии возникают для решения глобального запроса или, выражаясь языком марксистов, для снятия назревшего противоречия. Как возникают или как создают идеологии — тема отдельной большой статьи, в пост это не уместить. Здесь для краткости примем за аксиому, что существующие идеологии не могли не возникнуть на базе сложившихся социально-политических проблем своей эпохи. Либерализм позволил реализоваться целому назревшему к тому времени классу новых собственников, консерватизм ответил на запрос о сохранении прав, традиций и устоев тех, кто не был бенефициаром либеральных перемен, а социализм существенно уровнял стартовые возможности граждан, не имевших ни знатного происхождения, ни предпринимательских способностей с теми, у кого они были.
В этом смысле ключевая проблема экологизма и феминизма как полноценной идеологии заключается в том, что вопрос, который они призваны решить, не имеет (судя по всему) такой социальной остроты или осознаваемой обществом глубины, чтобы поравняться с «коллегами» по идеологическому клубу. Как говорил классик, нарожденному пролетариату в определенный момент истории было «нечего терять, кроме своих цепей». Консерваторы в отдельный исторический период понимали, что слишком резкие и, порой, не сильно продуманные наперед по последствиям общественные изменения могут физически угрожать их существованию.
В определенных местах на Земле есть подобная острота экологической проблемы, в других, особенно на стыке ортодоксальных обществ и зон боевых действий, генерирующих приход к власти радикальных религиозных движений, очень актуальна феминистическая проблематика. Но именно массового и неизбежного всплеска борьбы за эти идеалы не происходит. Если исключить фактор времени в обоих его значениях, получается, что эти идеологии не то, что не имели времени или условий для созревания, а не вполне определились, в какой идеальной форме должны быть, когда созреют. Справедливости ради нужно упомянуть, что некая утопическая, в смысле идеальная, форма для экологической идеологии более понятна массам, нежели феминистическая, однако, даже она не проработана до нужного уровня.
Конкуренция и инерция
Менее важный, но более фундаментальный фактор — относительно устойчивое и распределенное идеологическое поле. Большие идеологии, хоть и испытывают как общий для всех, так и индивидуальный для каждой отдельно кризис, но не планируют освобождать от себя политическое пространство. Лучше всего это видно на примере двухпартийной системы в США, где формально (!) нет проблемы зарегистрировать новую партию, но сложилась настолько прочная традиция между республиканцами и демократами, что любое новое движение становится, скорее, дополнением, вливается в уже существующие партийные ячейки. Трудно вспомнить независимого кандидата на выборах президента США, набравшего хотя бы 25%.
Пространство не терпит пустоты, так сказали бы греки. Вопрос власти над умами настолько важен, что сместить текущих его «собственников» можно только в случае грандиозного кризиса, который, по мнению некоторых исследователей, уже близко. Остается лишь ждать или создавать, в зависимости от позиции, новую идеологию, которая сможет ответить на новый животрепещущий вопрос человечества. Но ни одна из «малых» идеологий, видимо, пока не готова взять на себя бразды правления, бросая вызов «большим», даже если говорит обратное.
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
Русский учитель побеждает западного коллегу в Ферганской Долине
«Увлеченный читатель»
Про конкуренцию среди идеологий
Ролан Барт писал, что идеология пытается ответить на безграничный список вопросов явно ограниченными средствами. На примере больших идеологий мы видим, что либерализм (и капитализм, к которому его приравнивают) не может дать внятного идеологического ответа на циклические кризисы, им порожденные, и обеспечение равенства, хоть Джон Ролз и представил свой вариант. Социализм не всегда знает, что делать с индивидуальностью и её стремлению «быть не как все», проявлять инициативу, выйти за пределы равенства всех и во всём. Консерватизм имеет такие же сложные отношения с прогрессом, хоть и не может отрицать его вклад в уже устоявшиеся институты и практики, который сам же и защищает.
Конкретная идеология, как было написано в прошлом материале, всегда выпуклая в одну сторону, но вогнутая в другую, она не может объяснить все, хоть и претендует на это. Таким образом, обществу, выбирая свою систему ценностей, приходится «забывать» о том, что эта система не покрывает, на что не может ответить, в чем бессильна. Тем самым создается дисбаланс, который будет нарастать вплоть до накопления критической массы, когда придется либо вносить коррективы в свою идеологию, отходя от её изначального посыла, либо вообще менять на другую идеологию.
В связи с этим возникает вопрос, на который нет однозначного ответа на поверхности: как доминирующей идеологии относиться к конкуренции с другими системами идей, допускать ли их к соревнованию на поле дискурса или запрещать и в какой мере?
Стоит сразу отмести очевидный, но глубоко ошибочный вариант ответа — есть мнение, что либерализм, постулирующий свободу, заведомо допускает равноправное соревнование других идеологий, если сам при этом является доминирующим. Это не так.
Во-первых, в большинстве западных и формально либеральных странах есть прямой запрет на нацизм и фашизм, хоть некоторые политические движения успешно маскируют свои подобные взгляды под более приличную версию крайне-правого направления, национализм и прочее. И вопрос тут не в том, что запрет нацизма требует пересмотра, нет. Это лишь пример, что какая-то идеология при правящем либерализме прямо не допускается в публичное конкурентное поле.
Во-вторых, в тех же странах существует прямой или косвенный запрет на коммунистическую идеологию. В странах бывшего Варшавского блока это связано с пост-коммунистической люстрацией, в других странах по другим причинам, в том числе связанными с текущей политической повесткой и Россией. Однако, опять же, приходится констатировать, что существенная часть политического спектра цензурирована.
В-третьих, и это не является новостью для социологов, политологов и работников медиа-среды, ни в западных, ни в восточных СМИ нет равного по доле выражения всех версий идеологического спектра. Даже поверхностный анализ заголовков ведущих изданий явно показывает границы допустимого и довлеющие тренды и идеи. На текущий момент невозможно представить себе, чтобы в США или Великобритании возникла и победила коммунистическая партия. Или, например, выросла альтернативная площадка с подобными взглядами, подрывающая, с точки зрения либерализма, т. н. «священное право» частной собственности.
Видя, что даже при либерализме не происходит равной конкуренции, но отвечая на поставленный выше вопрос, считаем, что идеологии обязательно необходимо допускать поле чуждых ей систем идей, хотя бы в формате «права на жизнь», чтобы самой оставаться конкурентоспособной.
Первый и самый важный аргумент для этого — идейная область возникновения. Какими бы очевидными ни были материальные предпосылки, идеология создается и описывается в области идеального, это продукт мышления и обсуждения идей среди людей. Запрещать процесс мышления — обрекать его на деградацию или загонять в подполье. Такие основополагающие процессы требуется, скорее, отслеживать и, в определенной степени, контролировать, но не отказывать людям в том, что делает их людьми: мышлении, воображении, культуре.
Вторым аргументом за идейное политическое разнообразие является признание мира динамической системой. Утверждать, что сегодняшние (даже предельно актуальные!) ответы будут таковыми для всех последующих поколений людей, значит, игнорировать изменчивость мира, отрицать появление других вопросов и необходимость поиска на них других ответов.
Ключевой проблемой допуска других идеологий является общее конкурентное поле. Политика есть место борьбы за власть, а отдавать или даже делиться властью по своей воле с конкурентами невозможно по определению. Одной из базовых задач любых людей во власти (даже если это власть за умы) является продление и расширение собственной власти. Рост популярности/распространенности конкурирующих идей в обществе — потенциальная опасность, которую будут прямо или косвенно купировать. Далее попробуем обозначить варианты получения идеологического разнообразия и здоровой конкуренции между идеологиями ними через преодоление этой проблемы.
Территория экспериментов. Требуется создать место, где публичные обсуждения и даже применения других идеологических установок не будут покушаться на главную идеологию / действующую власть. Это может быть область, город или даже университет экспериментов, ближайшая аналогия — особая экономическая зона внутри государства, где действуют другие, гораздо более привлекательные условия, нежели в остальной экономике. Деятельность может быть ограничена определенной деятельностью и сроком времени с возможностью продления в случае успеха.
Решение проблемы. У любой системы есть область наименьшей или даже отрицательной эффективности. Поэтому в такой явно проблемной сфере можно позволить применять другие методы и средства, которые, конечно, будут основаны на других ценностных и идейных системах. Более того, в проблемной области можно с пользой для дела допустить несколько параллельных систем, соревнующихся между собой. Примером из истории можно назвать «потешные полки» Петра Первого, которые развивались в других нормах, нежели основная армия, но, показав результат, заменили её впоследствии.
Фронтир или Терра Инкогнита. Неизвестная или неосвоенная территория на границе всегда была зоной более вольного образа жизни. Будь то история освоения Северной Америки или казачества в Российской империи. Не говоря уже об эпохе Великих географических открытий и иезуитском движении.
В отсутствии неисследованных человечеством территорий суши фронтиром может стать и водное, и космическое, и виртуальное пространство. С очень серьезными оговорками фронтиром для цивилизации может быть пространство доселе не цивилизованное. Главное, чтобы это не превращалось в новую форму колониализма. И даже не по причине всех её недостатков и до сих пор не изжитых искажений, а исключительно из-за того, что она не создаёт на таком фронтире новых форм идеологии, но применяет наиболее топорную версию уже существующей.
Таким образом, у любой идеологии есть высокий шанс не пасть под напором конкурентов, не устраивать им непримиримую борьбу, но и не вводить монополию, которая её саму и изживет. А грамотно использовать возможные формы контролируемого обновления через особые зоны, решение «нерешаемых» проблем и даже расширения собственных границ.
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
Религия и идеология: общее и разное
У религии безусловно есть целый пласт, который нам, мирянам, не понять и даже не воспроизвести без смысловых потерь. Однако в сравнении с другими крупными феноменами, например, идеологией, нас более будет интересовать область профанного, нежели сакрального. В данном материале мы попытаемся обозначить то общее, что позволяет некоторым, пусть и огульно, называть идеологию новой религией, а другим религию — первой идеологией. А также обозначить разницу между ними именно в разрезе политики, общества и работы с системами идей.
Ответ на большой вопрос
Как неоднократно писали в прошлых материалах, идеология есть системный ответ на системой же порожденный вопрос. Идея, не отвечающая на что-то одновременно насущное и нерешаемое текущей повесткой, не сможет захватить умы масс настолько, что они предпочтут рискнуть ради неё сложившимся порядком вещей. По сути — безопасностью, стремление к которой заложено в нас биологически. Идеология должна хотя бы на уровне дискурса объяснить, как её ядро позволит снять острую общественную/имущественную/политическую проблему, почему она лучше других. Чем более глобальный вопрос решается, тем выше потенциал идеологии, но и ответственность, конечно.
Беремся утверждать, что религия, в широком понимании, а не конкретная, конечно, стала первым таким примером ответа на большой человеческий вопрос. И вопрос этот был о нашей смертности. Неизвестно, когда именно человечество как вид обрело сознание, тут ученые спорят, но то, что вопрос смерти и смертности один из самых важных, сложных и актуальных во все времена — утверждение почти аксиоматическое. Начиная с первых ритуалов, через сложные и проработанные язычества и заканчивая (на текущий момент) монотеизмом, религия в дискурсе прежде всего дает ответ на вопрос смерти. В каких-то вариантах это перерождение, в других «страшный суд», воссоединение с Богом, спектр достаточно широк. Но становясь последователем того или иного культа, получая религиозную идентичность, которая длительное время могла быть важнее этнической, человек в частности и общество в целом решало вопрос со смертью, с тем, что будет в области неизвестного.
Форма организации общества через ценности
Длительное время человеческой истории власть политическая и религиозная не были разделены, а после находились в симбиозе или конкуренции за умы и, что уж скрывать, за кошельки и земли людей. Известны даже войны, начинавшиеся религиозными деятелями против политических и наоборот. В этом смысле религия была формой организации общества, определенной иерархией, основанной на ценностях и верованиях, социальным лифтом для многих известных деятелей своего времени.
По всем основным позициям религия отвечала на типичные идеологические вопросы: имела ядро внутренних концептов; формировала идентичность своих сторонников и противодействовала противникам; вырабатывала собственные термины, отраженные в дискурсе; задавала определенный вектор изменения социальной реальности. Будет излишним упрощением сказать, что идеология выросла из религии или заимствовала из неё основные элементы, тем более абсурдно будет назвать религию первой формой идеологии. Скорее поле общественного развития способствует появлению таких форм организации общества, которые не могут не учитывать вышеперечисленные моменты, если хотят управлять большими социальными процессами и множеством участников.
Отношение к действительности
Идеологии, хоть и имеют на текущий момент ограниченное количество вариантов, объединённое в идеологические семьи, потенциально могут содержать в своём ядре почти любые предельные идеи и их комбинации. Основным препятствием для появления того или иного вида небывалого сочетания, например, «социализма регресса» или «либерал-фашизма» является лишь их применимость и способность ответить на актуальные вопросы общества через свои идеи. Чтобы получить рабочие критерии, по которым продолжим сравнивать религию и идеологию, оговоримся, что рассматриваем на этом этапе только «большие» идеологии.
В двух из трёх идеологических семьях, либерализме и социализме, есть приоритет деятельного начала человека и человечества. В пределе это выражено концептом «мир — мастерская», подразумевающим, что именно человек как творец может определять, что менять в мире, используя ресурсы из мира для своей работы. В этом смысле мир не только не «храм», но и не данность, а пространство для воплощения собственных задумок.
Религии, даже дозволяя концепцию «свободы выбора» или «свободы воли», подразумевают, что это есть замысел Бога, его законы и его творение, данное в заранее определённом виде. За реализацию своего человеческого выбора и выражение воли человека в религиозной системе ждёт расплата в виде оценки действий со стороны нерушимых законов Бога/мироздания и прочих. Именно здесь и происходит первый водораздел между религией и идеологией (в части вариантов) как системами идей:
- в религии — мир как данность;
- в идеологии — мир как результат выбора, как на него смотреть, волевого действия и даже изменения его, мира, законов.
Центр идейного ядра
В рамках прошлых материалов уже подробно рассказывалось, что согласно морфологическому анализу идеология делится на концепты ядра, смежной части и периферии. Значение имеет не только, какие концепты содержаться в ядре идеологии, но и что из них доминирует, в каких взаимоотношениях находятся концепты между собой. Лучшая, на наш взгляд, метафора — мебель в комнате: от того, как стоят в ней кровать, шкаф, стол, что из них в центре и как повернуты друг к другу, меняется все представление о комнате в целом. Хотя изначально комната пустая и может быть наполнена в сотнях разных вариантов.
Концепты ядра в идеологии, как правило составляют довольно крупные, если не сказать предельные, идеи: свобода, благо, справедливость, прогресс, традиция и прочие уже известные читателю варианты. В этом смысле, если подходить к идеологии конструктивистски, то можно утверждать, что нет ни одного концепта ядра, который был бы обязательным для идеологии как понятия, это всегда варианты. В религии, во всем её классическом многообразии, Бог/Абсолют/Божественное обязательно будет центром ядра, невынимаемым элементом, структурообразующим началом. И это второе крупное наблюдаемое отличие её от идеологии.
Зоны ответственности
Самый сложный для описания и понимания пункт, который, однако, стоит упомянуть. Идеологию иногда называют практической (или ограниченной, урезанной) философией. Вызвано это, с одной стороны, редким для социально-политических практик прямым обращением к идеям, смыслам, описанию мироустройства, а с другой, общей направленностью на практику, а не на мир идей в чистом виде. Если некая система идей не мобилизует своих сторонников, не предписывает, как именно нужно изменить мир, в котором они живут, то это не идеология. Интересующим нас моментом является интенция — изменение, осмысление и практика в физическом мире, здесь и сейчас, иногда с оглядкой на прошлое, иногда с надеждой на физическое будущее — своё и последующих поколений.
Религия же не только осмысляет священные тексты и предписывает, исходя из этого, как следует вести себя всем, кто хочет спастись/попасть в рай/прервать цикл перерождений, но и явственно выходит в своем дискурсе за пределы физического мира в загробный, в духовный, в трансцендентный, божественный. Она описывает не только наблюдаемое, но и сакральное, скрытое от мира, чуждое логике «тест, замер, корректировка». Прямо говорит о вере, непроверяемом и неверифицируемом слое, который невозможно применять, не поверив в него искренне.
Более того, со времен, когда в случае неурожая местный жрец, ответственный за общение с богами, подвергался наказанию, религиозная сфера перешла в фазу практически полного разрыва между ритуалом и результатом, как бы цинично это не звучало. Рассматривая же в этом тексте религию с социально-политической точки зрения, не можем не упомянуть, что она выполняет вполне осязаемую и измеряемую функцию снижения общественной энтропии, что предельно важно в наши неспокойные времена. Таким образом, еще одна существенная разница между идеологией и религией заключается в том, на какие сферы контроля эти системы претендуют, идеология больше направлена на практику и физический мир, а религия, не отказываясь от работы с мирским, почти монопольно занимает сферу духовности и жизни после смерти.
Подводя итог, предположим, что оба варианта работы с крупными общественными процессами будут продолжать пересекаться на одном дискурсивном и политическом поле, конкурировать и входить в различные краткосрочные и среднесрочные союзы, т. к. функционируют хоть и не в равных, но в однокоренных условиях.
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
Идеология: от обыденного к научному
Работающая система против идеала
Во-первых, как и любая система, оценивающая что-то, идеология всегда будет выпуклой в одну сторону и вогнутой в другую. Создать или даже помыслить идеальное нечто, одинаково благосклонное ко всем, одновременно не только равно учитывающее, но и удовлетворяющее полностью все интересы, невозможно. Дело тут не столько в шутке, что «демократия есть власть демократов», сколько в структуре идеологии, у которой всегда будут бенефициары, условные нейтральные и «угнетаемые». В обыденном сознании и в речах многих политиков идеология, порой, мыслится как кнопка «сделать хорошо», но так не работает.
Выбирая ту или иную идеологию, чьи-то интересы будут учтены лучше, одна ценность будет поставлена выше другой, иерархия неизбежна. Маркс назвал бы это формулой «в интересах какого класса производится политика» и это верно, если мы рассматриваем общество с классовых позиций. Джон Ролз в своей «Теории справедливости» описал систему, при которой в рамках (!) либерализма попытается учесть все интересы, однако, он честно оговаривается, что свобода останется главной ценностью. Это приводит нас к выводу, что нет идеологии, которая понравится всем, и это точно не панацея для политики, а инструмент с тонкими настройками.
Даже в гипотетической ситуации, если побеждает идеология близкого вам класса/страты/слоя, произойдёт один из трёх вариантов: 1) жёсткая конфронтация с теми, чьи интересы не учтены или даже сознательно игнорируются; 2) долгий путь компромиссов со всеми слоями общества, что в итоге размоет многое, за что должна бороться ваша идеология; 3) различные варианты между п. 1 и п. 2, что обычно и происходит, например, в парламентских республиках.
Категории и термины
Точность формулировок и применение слов в соответствии с их значением никогда не были сильной стороной общественного дискурса. Научный же дискурс «грешит» замыканием на вопросах понятий и их употребления, иногда забывая изначальный предмет спора.
Идеология, как и смысл, про которой шла речь в одном из прошлых материалов, является примером слова, в которое обе стороны, наука и общество, пытаются разместить или разглядеть максимум содержания. Подобно культуре, чьих определений есть десятки и сотни версий, идеология призывается в общественный и обыденный дискурс, чтобы решить все проблемы сразу, от морали до экономики. Это приводит к завышению ожиданий от её возможностей, неверного использования и неизбежной фрустрации после неудачи.
Горизонт планирования
Социальные практики обладают гибкостью за счёт возможности изменять их не во всем обществе, а в малых группах. При этом, они также подчиняются общей инерции, т. к. не способны целиком отменить общий базис: язык, образование, паттерны и нарративы, передающиеся из поколения в поколение через культуру. Обыденное мышление об идеологии создаёт нереалистичную картину, что посредством изменения ценностного поля и ориентиров общества, его можно быстро и полностью (!) перенастроить на другие цели, формы и средства их достижения. Обычно под этим подразумевается некая абстрактная пропагандистская информационная операция замещения одного дискурса другим. И да, вынуждены признать, прецеденты таких удачных кампаний в истории есть. С некоторыми оговорками, где, как известно, «дьявол кроется в деталях».
Во-первых, любая заострённая проблема или точка зрения, доведённая через СМИ до предела, требует своего снятия, разрешения и неизбежного отката. Во-вторых, пики и крайние грани чреваты «перегибами на местах», которые, в свою очередь, могут вообще отвратить от идеологии даже рьяных сторонников. Достаточно посмотреть историю любой революции на масштабе в 30-50 лет.
В-третьих, у информационной мобилизации общества, как у всплеска адреналина, есть не толькдо набор позитивных и негативных последствий, но и определенное изменение восприятия таких событий в будущем. Тут может быть и истощение от надрыва, и наоборот создание формы зависимости от таких ярких событий. Поэтому, понимая всю палитру последствий для общества в более далекой перспективе, можно утверждать, что только лишь информационное идеологическое воздействие, каким бы сильным оно ни было, не способно изменить общество кардинально, но в силах создать условия для его колебания в нужную сторону. Изменение общества на уровне ценностей, перевоспитание его по сути — вопрос десятков и сотен лет, но обыденно мы не способны мыслить такими категориями времени, а научно не готовы начать применять это на практике.
Подводя итог, можно утверждать, что в обыденном сознании здравствует идеалистическое (в плохом смысле) отношение к идеологии, неточность употребления понятий, ситуативное её применение и близкий горизонт планирования общественных изменений. Научное отношение, как обычно, «запирает» свои знания в «кабинете», не решаясь начать воплощать их, или, как минимум, помочь обществу в разъяснении заблуждений.
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
Идеология вне политики
Антропологическое измерение и расширение пространства исследований идеологии позволили заметить, что во многих других сферах, кроме политики, есть свои полноценные идеологии. Прежде всего, необходимо напомнить, что базовыми критериями является наличие системы идей и смыслов, выработанная групповая идентичность, свои понятия и даже свой язык, направленность идеологии на изменение реальности.
Поле возникновения
Политика, являясь, как говорил классик, концентрированной формой экономики, с одной стороны, несет в себе максимальную возможность на захват и реализацию власти, получению и закреплению права на богатства, может дать наивысший социальный статус и даже шанс «остаться в истории». С другой стороны, она сочетает в себе сложное взаимопроникновение предельной публичности и наиболее закрытых, порой на уровне гостайны, форм работы с информацией. В силу изложенного выше, становится понятным, почему именно политическая сфера со временем стала настолько усложняться, а её участники обосновывать свое право на власть не только силовым методом, но и идейно-смысловым, что вылилось в понятие идеологии.
Однако, как было написано в одном из прошлых материалов, существовали и другие сферы, претендующие на власть и собственность, но не занимающие (формально) политических статусов и должностей, например, религия или военная область. Более того, что военная, что религиозная сферы были (и где-то остаются) настолько плотно сплетены с политической, что их а) трудно разделить меж собой; б) ещё труднее не заметить, что они нацелены на обладание одних и тех же ресурсов.
Борьба за общие ресурсы неминуемо приводит к общности инструментов этой борьбы. Напомним, что у святого престола Ватикана была собственная армия, Гай Юлий Цезарь начинал с религиозной должности, не говоря уже о том, как начиналась и продолжалась история с Крестовыми походами. В этой связи усложнение любой крупной человеческой структуры и выработка ею собственной идеологии, было неизбежным, пусть даже тогда не было такого понятия.
Ещё дальше от политики
Но что если крупная структура не касается политической сферы ни прямо, ни косвенно? Может ли она не иметь внутри себя все идеологические функции и механизмы? Рискнём утверждать, что нет. Описав на первом шаге сферы, близкие к политике и имеющие политические амбиции, мы стремились сделать простой логический шаг, т. к. идеология в общественном сознании имеет импринтинг политики и перейти куда-то совсем далеко от неё сложно. Однако, если посмотреть на другие сферы, например, науку под идеологическим углом, то в ней сразу обнаружится ядро концептов: стремление к истине; вера в человека и его разум, как инструмент познания и созидания; прогресс (часто технический, но всё же). Будут смежные и периферийные концепты, например, ценность образования и сменяющие друг друга в разные эпохи эгалитарность / элитарность.
Аналогичная ситуация в такой большой структуре, как профессиональный спорт. Ценность силы; человек и его прогресс; конкуренция как двигатель — все это составляет ядро идеологии спорта. Выраженность в дискурсе, наполненном спортивными метафорами, их проникновение в обыденной речи говорит о том, что сфера является одной из основных для человечества в целом.
Коммерческая сфера
Наиболее массовой, в связи с повсеместным капитализмом, является, конечно, коммерция и множество вариантов её воплощения. В ядре можно отметить идеи блага/пользы от деятельности; ярко-выраженного стремления быть лучшим в своей сфере, четкой иерархии, что в пределе упирается во власть; своя версия идеи свободы, конечно.
Коммерция из-за своей широчайшей распространенности и отсутствия (может, временного) что монополии, что олигополии в большинстве отраслей, сталкивается с тем же вопросом, что в своё время национальные государства: как обосновать собственную уникальность (самоценность) на фоне десятков и сотен таких же как мы? Поэтому у крупных и даже средних корпораций неизбежно появляются миссии, видение, авторские или, что чаще, скопированные варианты корпоративной культуры. В зависимости от проработанности и, что важно, честности при написании, у некоторых крупных коммерческих организаций действительно можно выделить корпоративную версию идеологии. Некоторые фантасты, которые предрекают, что мир далее разделится не на государства, а на зоны ТНК, правы в том, что это возможно только при создании полноценной надстройки над их, корпораций, экономическим базисом. И замещением собой национальных государств, таким образом, только уже на другом основании.
На эту тему корпоративных идеологий и с чего начать строительство такой будет отдельный материал.
Подводя итог, можно отметить, что любая крупная структура, решив вопрос с собственной необходимостью обществу и воспроизводимостью собственных базовых практик, неизбежно начинает формулировать внутри себя базовые идеологические основания. Круг потенциальных предельных идей конечен, а концептов и их сочетаний между собой — бесконечен. Обоснование же собственной идеологической позиции в дискурсе оставляет максимально широкое пространство для творчества. Основными же отграничениями, как писалось ранее, является способность и готовность действовать на длинном горизонте планирования.
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
О понятии смысла: общее и идеологическое измерение
Смысл — одно из самых ёмких и одновременно псевдоёмких понятий. Во-первых, это вся область между трансцендентным (миром идей) и материальным, т. е. физически наблюдаемым. Подробнее можно прочитать у Макса Вебера. Во-вторых, его постоянно путают с пользой, целью, последствиями и другими понятиями. Но смысл определяется как то, ради чего или во имя чего совершается действие или процесс. Известная притча про каменщиков иллюстрирует это лучше всего: в рамках стройки один работник обтесывает камень из нужды, второй ради семьи, третий строит храм. Одинаковая деятельность осуществляется во имя разных ценностей или идей, т. к. в неё вкладывается разный смысл.
Смысл не должен пропадать с достижением цели или окончанием процесса, скорее цели формулируются в зависимости от того, что субъект оценивает как идею, ради которой стоит действовать. При достижении цели, в случае если смысл заранее сформулирован, выбирается новая цель, служащая той же идее. Польза какого-либо действия также не заменяет собой смысл и не может быть приравнена к нему, т. к. находится либо внутри процесса, либо в его окончании, а смысл по умолчанию выходит за пределы процесса. Примером такого соотношения может служить зарплата учителя (польза) и его желание растить новые поколения (смысл).
Пространство смыслов бесконечно именно из-за того, что субъектов, формирующих таковые смыслы, и их деятельностей неизмеримо много. Однако смыслы можно свести в группы и отследить, как они появляются, актуализируются и видоизменяются. Краеугольным понятием и даже вечным вопросом является так называемый «смысл жизни». Лучше всего об этом писал Виктор Франкл. Выходя за пределы религиозной картины мира, но не отрицая её как вариант, где этот вопрос либо не стоит вовсе, либо ответ на него предопределен, согласимся с экзистенциалистами. Предзаданного смысла жизни нет. Его, если такой вопрос стоит, нужно определить себе самому. Выбрать, ради чего стоит потратить тот заведомо конечный процесс, называемый жизнью, и начать воплощать это решение в действия.
Идеология, будучи системой идей, ценностей и смыслов, конечно, предлагает её носителям ответы на подобные вопросы. Но не в виде единственного варианта, а через шкалу «от и до». Таким образом она одновременно даёт и иллюзию свободы выбора, и оставляет себе пространство для маневра в дискурсе. Не являясь предельными идеями или, выражаясь по Фридену, концептами ядра идеологии, смыслы более эластичны, за счет них происходит деконтестация — придание концепту определенного идеологического значения в дискурсе и/или исключение всех прочих его значений. Можно (с известными оговорками) обобщить, что именно за область смыслов в голове у людей и происходит основная идеологическая борьба. Повлиять на то, чтобы субъекты думали определенными словами и понятиями, трактовали их в рамках заданной шкалы ценностей, наделяли «правильным» смыслом свои действия, это и есть сверхзадача для любой идеологии.
Понимая, что таков механизм воздействия идеологии, следует не сколько стремиться к объективности и непредвзятости, ибо это невозможно технически, сколько отлеживать, какими именно словами мы думаем, что наделяем смыслом. Является ли это продуктом нашего собственного выбора или из всего многообразия смыслов мы взяли это автоматически, не желая самим принимать решение о такой сложной и предельно важной сфере жизни.
Тема смерти в идеологии или ради чего нам предлагают умереть?
Идеология притягательна для мыслителя и одновременно отталкивает его, ибо претендует, можно даже сказать «покушается» на категорию дОлжного. Говорить современному человеку, что дОлжно делать, думать, ценить, уважать считается не совсем прилично.
Мир моды на постмодерн приучил нас ко всему относится скептически, с недоверием, смотреть на свободу как на самоценность. Этакая сепарация от мира родителей в глобальном смысле, подростковое отрицание ради отрицания, за которым не следует создание своего мира. Мы как бы остановились на этапе деконструкции старого, этого оказалось вполне достаточно, чтобы чувствовать себя свободно, но на руинах.
Вместе с тем, даже самые упертые разрушители старого где-то глубоко внутри себя понимают, что их новое должно установить свои правила, прежде чем пытаться что-то на них строить. Стены без фундамента не стоЯт долго — в конечном итоге вам понадобится тот или иной вариант основания.
После неизменных мантр про «не допустим ошибок отцов», после принятия деклараций «за все хорошее и против всего плохого» следует классический набор идеологических вопросов от Т. Ван Дейка:
— «Кто мы?»,
— «Откуда мы пришли?»,
— «Кто принадлежит к нам?»,
— «Что мы (обычно) делаем и почему?»,
— «Каковы наши цели и ценности?».
А последний вопрос уже совсем взрослый, если рассудить. Ради каких таких ценностей мы готовы жить и (о, ужас!) за какие готовы умереть? Ведь, строго говоря, то, на что мы НЕ готовы потратить жизнь, долго — чем жить до конца дней, в моменте — ради чего встретиться со смертью, особо и ценностями-то не назвать. Всё, что ниже такой планки, это, в лучшем случае, привычки и ритуалы, а в худшем — иллюзии и хотелки, что можно отбросить без всякого сожаления.
Смерть слишком тяжела и сложна для сознания, чтобы быть в нем перманентно. Мы стараемся забыть о ней и обесценить её роль в построении общества при первой же возможности. Собственная смертность — настолько невыносимая ноша, что человек в массе своей отбрасывает мысль об этом в обмен на что угодно. Забыться — довольно точный глагол желания при столкновении с тем, что не можешь вынести. Но невозможно отрицать, что любое более-менее сложное общество всегда подразумевает вполне внятный ответ на вопрос о смерти. От самых небольших племен до стран в миллиард человек, все имеют свои ритуалы погребения. Захоронения предков с почестями, праздники их памяти, некий общественный договор о том, что оценивать как правильное отношение к смерти.
Всю известную нам историю цивилизации религия была способом ответа на вопрос человечества о собственной смертности. В этом материале не стоит задача размышлять о наличии или отсутствии Бога (ов), но трудно отрицать, что наличие в религиозной картине мира загробной его части радикально решало поставленный вопрос. И, что скрывать, до сих пор решает для тотального большинства верующих людей. Вот только процент «деятельно верующих», скажем так, всегда был под большим вопросом, а сейчас и подавно, что подтверждают и представители всех основных конфессий. А это значит, что в массе своей современный человек как-то по-другому решает вопрос собственной смертности. Если прямо — никак не решает. Массово откладывает до последнего. Такой себе «студенческий синдром» длинной в жизнь, и грустно, и смешно.
Идеология здесь не противопоставляется религии. На эту тему есть отдельный обстоятельный текст, скоро он будет опубликован. В данном размышлении мы, скорее, показываем её как почти единственную актуальную форму, чтобы вообще замахнуться на такой величины вопрос.
Дело в том, что идеология, будучи (одно из определений) системой объединения людей вокруг их ценностей, идентичности и интересов, неизбежно предполагает механизм самозащиты получившегося социума. Говоря терминами критического дискурс-анализа и уже упомянутого Т. Ван Дейка, идеология всегда есть злоупотребление властью со стороны какой-либо социальной группы. Эта группа, даже являясь большинством общества, если мы представляем себе идеализированную версию социализма, республиканизма или демократии, будет защищаться от внешнего покушения на смену утвержденного строя. Поэтому обязательно будет обосновано, зачем с оружием в руках отстаивать ценности данного общества. По сути — платить своей жизнью за сохранение текущего порядка вещей. А уж во славу либеральных, социалистических или консервативных ценностей — зависит только от правящих в обществе идеологических установок.
И вот под разными знаменами люди идут на смерть не по религиозным соображениям, не в интересах собственной маленькой ячейки общества, а ради чего-то более массового, обезличенного, но от этого не менее сильного и продуманного. И не сказать, что плохого, как правило, это всё такая же формула «за всё хорошее». Более того — защищать своё, будь то имущество, жизнь или страну — нормально.
Обычной реакцией на подобное развитие событие является либо конформизм, т. е. принятие мнения большинства как своего; либо эскапизм (убегание) разных форм и масштабов; либо прямое противодействие, что реже. Но эти варианты не отвечают на поставленный вопрос до конца. Если даже огородить условного человека от власти в области его самого важного со стороны иных людей, сообществ или государств, он не начнет принимать ключевые решения самостоятельно. В массе своей, повторимся, он будет их откладывать, игнорировать, забывать и забивать другими, более мелкими вопросами и «вопросиками». Лишь бы не решать что-то по-серьёзному.
Проговорим ещё раз для тех, кто предпочел не увидеть этого даже в таком тексте. Каждый из нас это знает. Человек отягощен сознанием и знает, что смертен. В глубине себя он понимает, что даже при хорошем развитии событий его годы жизни не будут одинаково ценны и продуктивны, а часть его решений может навсегда обвалить качество оставшихся лет из-за последствий для здоровья. Вопросов, в связи с этим, два. Первый — на что вы собираетесь потратить собственную жизнь? Второй — ради чего вы согласны прервать её, встретившись со смертью? Это два разных вопроса, кстати. Но даже на первый, который не предполагает умирание здесь и сейчас, а наоборот — говорит о созидании, жизни, позитиве и в массовом, и в научном смысле, люди обычно не могут внятно ответить. Что уж говорить о втором.
Плохих новостей по выше нарисованной картине будет три.
Первая — пространство не терпит пустоты. Не решите сами, за вас решат обстоятельства или другие люди. Не особо важно какого масштаба, но точно решат. Ваша жизнь будет посвящена чему-то в итоге, но, скорее всего, не тому, чему бы ВАМ хотелось.
Вторая — время в любом случае пройдет, а смерть наступит. Нет возможности поставить их на паузу, тем более отменить эту предопределенность. Решите вы, не решите, согласитесь с готовым или придумаете своё, время будет потрачено.
Третья — почти гарантировано вопрос о своем смысле жизни, смертности, об оставлении чего-то после себя нагрянет к вам рано или поздно. В большинстве своём — поздно. Когда ни сил, ни времени на изменения уже толком не останется. Увернуться от таких тяжелых и сложных мыслей не выйдет. На смертном одре или раньше мозг автоматически достанет этот вопрос из закромов, куда его спрятали.
Хорошая новость одна. Решить, ради чего жить, т. е. медленно, но осмысленно умирать каждый день, можно прямо сейчас. Это очень непросто, но можно, и зависит только от вас. Решить, ради чего вы готовы пожертвовать собой тоже можно. Но, скорее всего, именно про это вы итак знаете, просто стараетесь об этом не думать.
Данный проект направлен на обратное — побудить думать тех, кому пора это начать делать. Если вы сомневаетесь, пора ли вам, значит, точно пора.
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
«Философия капитала» и индустриальное развитие.
«Уровень 1»
Сотворение неоязычества и его задачи
«Базовый»
Создание олигархами военизированных отрядов, их мотивирование, идеология.
Вавилонская башня. ч.2.: некоторые последствия превращения Просвещение в Насыщение
«Уровень 1»
Грядущая перестройка исследований идеологии. Перевод статьи Майкла Фридена.
Представляем вашему вниманию перевод статьи 2018 года от одного из лучших специалистов по идеологии — Майкла Фридена. Материал, в силу своей переводной природы, а также благодаря глубокому пониманию автора самой сути идеологии, будет сложнее для понимания и осмысления. Однако, рекомендуется к прочтению всем, кто хочет посмотреть на то, куда движется научная англоязычная мысль по идеологии. Приятного прочтения.
Грядущая перестройка исследований идеологии
Исследования идеологии уже не укладываются в привычные траектории прошлого века. Если судить по спектру тем, представляемых в «Журнале политических идеологий„(Journal of political ideology, прим. МП), то традиционная тематика, связанная с макрополитическими идеологиями, хотя и не исчезает, но истончается. Уровень тематической предсказуемости статей, посвященных консерватизму, либерализму, социализму, фашизму, феминизму и даже „зеленой“ политической мысли, заметно снизился, хотя, конечно, (пространство для интриги, прим. МП) еще сохраняется. Не лишним будет сказать, что мир официальных идеологий был потрясен до основания, поскольку его некогда привычные черты кажутся устаревшими и неактуальными, представляющими в основном исторический или академический интерес.
На этом фоне особенно заметны четыре явления. Во-первых, мода и сиюминутность: многие исследования идеологий носят новостной характер, реагируя на недавние, даже сиюминутные политико-идеологические кризисы. Популизм, ультраправые и глобализм (теперь уже несколько отставший) занимают центральное место в политическом мире, с которым мы сталкиваемся, причем некоторые из них возрождаются после периода относительного затишья. Они воспользовались освобождением публичного пространства от более старых, расколотых убеждений. С одной стороны, это хорошо: политические исследования должны быть актуальными, релевантными и репрезентативными по отношению к меняющимся идеологическим картам. С другой стороны, это сужает и отвлекает интеллектуальную энергию на пути, которые быстро становятся проторенными и одновременно затмевают другие идеологические формы, которые все еще проявляются.
Во-вторых, фрагментарность и эфемерность: отражая изменчивость политических культур, процессов и партий во всем мире, идеологии в значительной степени утратили свою устойчивость. На смену им приходят целенаправленные, но недолговечные идеологические агитации, вызовы государственному и идеологическому укладу устоявшихся государств, широкие и порой беспорядочные движения, вспыхивающие социальные проблемы, вызывающие случайную, но значительную поддержку, бойкие и часто яростные лидеры, обладающие исключительным доступом к СМИ, — все они бросают свои взгляды на ринг, не имея возможности или, более того, желания сохранить их в неизменном виде. В мире политики — даже, а может быть, и особенно, демократической политики — кратковременная выгода приносит ценные плоды. Письменные книги и памфлеты — некогда главные образцы идеологического прозелитизма и серьезности — уступили место кратким, часто сиюминутным формам выражения, многие из которых живут столько же, сколько электронные средства, поддерживающие их в сети, и чье последующее место в сети — скорее вопрос промаха, чем попадания. Звуковые фрагменты, часто подражающие рекламным слоганам или выражающие краткую «определенность», притупляют дискуссию, но повышают её интенсивность. Твиты бесконечно тиражируются в обширных или избранных сетях. Группы в Facebook (компания-владелец Meta признана экстремистской в России, прим. МП), если в них не проникают злопамятные и злонамеренные люди, становятся самоподдерживающимися кластерами заверений, в значительной степени опирающимися на визуальные, а не вербальные средства. Лингвистические, дискурсивные, изобразительные и графические средства любой идеологии сами являются частью сообщения.
В-третьих, многие политические исследования переходят в другие дисциплинарные области — или, наоборот, эти области становятся важными новаторами и участниками исследований идеологии и ресурсов политических теоретиков, занимающихся идеологией. Поэтому в этой обширной области исследований все более актуальной становится проблема междисциплинарного взаимодействия. Следует отметить, в частности, что антрополог Клиффорд Гирц был одним из основных создателей теории идеологии еще в 1960-е годы. Тем не менее, выходы в сферу наших общих интересов все еще недостаточно оформлены и сведены воедино. Это остается серьезной проблемой, не в последнюю очередь из-за экспоненциального роста областей знания, которые оказывают значительное влияние — фактическое и потенциальное — на то, как подходить к идеологии, наблюдать её и интерпретировать.
В-четвертых, как отмечается в редакционной статье JPI 2018 года, идеолоноиды (точного аналога слова на русском нет, прим. МП) — пустые оборотни, принимающие облик идеологий, но не имеющие сути, — процветают за счет «альтернативных фактов» и «фальшивых новостей», обманывая тех, кто их видит, что они — настоящие, а именно системы убеждений, конкурирующие за направление, которое может выбрать общество. Появляются люди, которые с удовольствием изобретают и распространяют дезинформацию — не только ради удовольствия, но и потому что пытаются перекроить идеологические карты своими зачастую злонамеренными фантазиями, граничащими с преступными или, по крайней мере, социально вредными, и таким образом вмешаться в соотношение политических течений, или просто потому, что производство фальшивых новостей может приносить деньги, а на их потребление существует огромный спрос. Фальсификация голосов, иммиграция и ислам стали постоянными темами для лжи. Эмоциональный удар от таких фейк-новостей настолько силён, что перекрывает их вымышленное содержание.
Среди клубящихся облаков пыли мы не можем быть уверены в идеологическом ландшафте, когда они осядут. Противодействующие проверяющие факты менее интересны, чем фантазеры, потворствующие индивидуальному и групповому принятию желаемого за действительное.
Разрастание идеологических каналов: больше демократии или меньше?
На фоне всего этого голоса обездоленных становятся все более актуальными, отчаянными и порой более яростными, но само их распространение — по мере роста их медийной заметности — может также снизить их влияние на случайную аудиторию и зрителей, которые мимолетно воспринимают их как новости. Идеологические стимулы, порождаемые этим излиянием, могут возбуждать реакцию одних, но, скорее, заглушать её у других. Как только ненормальное становится нормальным — по крайней мере, по частоте своего появления, — становится все труднее интегрировать его в идеологические инновации и цели. Идеологии работают на привлекательность, даже на шок, но политические движения не могут обеспечить этого в долгосрочной перспективе, если только они не оставляют после себя существенных разрушений. Общественность быстро устает и становится нетерпеливой, а воздействие идеологической интенсивности не может быть длительным. Более того, поскольку идеологии обусловлены необходимостью директивного воздействия на политические системы, их движущие силы, очевидно, подвергаются постоянной мутации, а вместе с ними и те послания, которые они способны нести. Активная политическая поддержка идеологического движения или позиции как никогда оторвана от активной агитации: поддержка предполагает прямую и чаще всего очень обобщенную мобилизацию низов снизу (как, например, в итальянском движении «Пять звезд» или масштабном притоке сторонников Корбина в британскую лейбористскую партию, рассчитывающую на возрождение социализма, ориентированного на людей). Кампания в Интернете, как правило, предполагает конкретное отстаивание какой-либо цели вне формализованной политической арены или озвучивание претензий с целью привлечения к ним внимания общественности. Многие из таких платформ открыты для предложений общественности, что способствует непрерывному шквалу «добрых дел», оказывающему отупляющее воздействие на реципиентов, если это не означает, что они просто набирают себе верную армию подписантов. В целом эти организации не являются отражением устойчивых национальных движений, хороших или плохих, как это было принято в XX веке, поэтому их идеологические рамки требуют дополнительной проработки. Очевидно, что и более общая поддержка, и более направленная агитация пытаются повлиять на принятие решений на национальном или местном уровне, но группы, к которым они обращаются или которые пытаются создать, зависят от прихоти неструктурированных элементов, расположенных в различных, часто бессистемных точках социальной ткани.
Важно также отметить, что к нечеткой поддержке и микроцелевой агитации добавляются еще два явления. Один из них — это сети озлобленных и обиженных людей, которые объединяются для усиления социально интровертных посланий словесного насилия и угроз, характерных для крайне правых или альт-правых идеологий (и некоторых крайне левых), и некоторые из которых зачастую осторожно ищут национальные публичные площадки, предпочитая действовать под сенью силовиков. Троллинг» и «токсичность» — ярлыки, часто ассоциирующиеся с подобной практикой. Разумеется, нельзя исключать из этой категории и терроризм. В худших случаях иностранные игроки проникают в Интернет и манипулируют полем (ложной) информации и неправды с серьезными последствиями для политической системы. Пропаганда, обычно открыто и с гордостью провозглашаемая её производителями, уходит в подполье, хотя зачастую плохо маскируется. Другой феномен — рост проблем личной идентичности (в частности, гендерных и религиозных), а также межличностной этики (как правило, #Me Too, против сексуального насилия и неуместности). И идентичность, и этика несут в себе косвенный идеологический подтекст, связанный с индивидуализмом, социальным равенством, свободой самовыражения или недискриминацией, а также с культурным своеобразием и уважением к традициям, но выходят за рамки традиционных политических идеологий. Тем не менее, концептуальные схемы, сформированные на основе этих последних требований и моралей, приобретают узнаваемый идеологический профиль, который открыт для идеологической импровизации и может принимать множество незавершенных форм. Является ли это признаком дальнейшей фрагментации идеологических сообществ и расширения областей, включаемых в орбиту идеологии, пока неясно.
Идеологические интервенции, таким образом, имеют стохастический характер и становятся жертвой квазиприватизации политики. Под «квазиприватизацией» здесь понимается форма «ложной демократизации», когда отдельные лица и небольшие группы могут выступить с инициативой петиции или политики и попытаться получить поддержку через каналы СМИ, интерпретируя легкость передачи своих сообщений как истинное раскрытие народных воль и интересов; или когда недовольство анти-истеблишмента ищет выхода, чтобы обойти традиционные структуры и отвергнуть центральные политические процессы государства. Предшественники инициативы и отзыва в США, напротив, были формально и конституционно закреплены, направляя людей к конкретным институционализированным средствам исправления бездействия или неудачи правительства. Однако эта новая форма «демократизации» является частью трансформации рынка идеологии в пользу тех, кто имеет доступ к цифровым средствам распространения информации. Некоторые видят в этом развитие «горизонтальной» демократии, основанной на участии, и, несомненно, многое из этого имеет основание. Однако здесь следует сделать две оговорки.
Во-первых, в отличие от энтузиазма, который многие политические философы и теоретики проявляли поколение назад по отношению к сознательной демократии — ограниченной и рефлексивной форме дебатов среди социально осведомленных людей, в которой предпочтение отдавалось более артикулированным участникам, — сейчас акцент делается на более широком, но менее дискриминационном споре о том, какие вопросы должны стать достоянием общественности, в котором количество сторонников и преходящая привлекательность социальных и культурных мод слишком часто затмевают качество обсуждения. Это отражает возросшее стремление представить демократию как искусство завоевания трофеев в ресторане быстрого питания (в популистской практике это проявляется в гораздо более крайних формах), а не как медленное, взвешенное обсуждение проблем, внимательное отношение и продвижение инклюзивных мер в отношении тех, кто потерпел процедурное, а не идеологическое поражение на выборах.
Во-вторых, отдельные люди и группы, обладающие необходимыми навыками, чтобы обосновать необходимость давления, на короткое время оказываются на позициях власти и влияния, будь то для продвижения политики, имеющей большой национальный резонанс, или, наоборот, для освещения небольших личных проектов. Эта двойная доза разрушения коммуникации и продолжающегося нераспределения активной дискурсивной власти — под демократической эгидой — заметно сказывается на качестве и сложности идеологических дискуссий и подчеркивает как издержки, так и преимущества, связанные с неподчинением иерархии как таковой. Правда, книга, речь, памфлет и манифест в прошлом сами по себе были мощными инструментами формирования идеологии и рекрутирования, благоприятствовавшими артикулированным и предприимчивым. Но, как правило, их привлекательность фильтровалась через политические группы, секты, партии и движения, которые конкурировали в более прозрачной и публичной сфере, и, соответственно, их идеологии следовали за ними.
(Здесь стоит отметить, что автор пишет про западную, более склонную к публичности, политическую культуру. Для реалий российской или, тем более, китайской политической жизни это мало применимо. Прим. МП)
Сейчас идеологии слишком часто становятся терпкими, часто грубыми, отказывающимися от сложности и рефлексии, укорененными в «здесь и сейчас». Роман Оруэлла «1984» — удивительное предчувствие такого развития событий, вплоть до детального использования визуальных технологий в качестве средства отупления. Вместо того чтобы превозносить демократию, эти устройства оскорбляют интеллект демократического гражданина. Более того, появление на политической арене самозваных участников не может служить основанием для особых претензий на укрепление демократических процессов, так как при таком распределении общественного мнения отсутствуют формальные признаки подотчетности, контроля и соблюдения конституционной практики, которые считаются неотъемлемой частью нормально функционирующей демократии. Конечно, не все так мрачно и обреченно. Серьезные блоги могут способствовать активным интеллектуальным дебатам в общественной/гражданской сфере, придавая изящество идеологическим позициям (менее серьезные могут быть более созвучны популярным субкультурам, но не придают блеска дискуссии). Как уже отмечалось, «взаимодействие старых и новых медиа-логик» обеспечивает точки встречи между централизованными функциями контроля и обеспечения согласованности и «неоформившимися, индивидуализированными и часто аффективными реакциями» широких слоев населения, которые заряжают энергией и инструктируют некоторые группы избирателей. Эта топология должна быть решительно расширена для понимания новых процессов формирования политических идеологий. Принципы и социальные проблемы многих идеологических семей все же проступают, но они проникают в общественное пространство разрозненно, гораздо менее программно, обычно не имеют ни разнообразных, ни широких сторонников, и в целом не являются всеобъемлющими, как в былые времена.
Фальшивое и ложное
Одним из важных вопросов, который должен привлечь пристальный интерес студентов-идеологов, является осмысление различий и общности между понятиями «фальшивый» в современном употреблении и «ложный» в марксистском дискурсе. Маркс и Энгельс предложили очень весомый и сложный анализ искажений, порождающих отчужденные и частичные идеологии, державшие в плену общество, выявили порождающие их фундаментальные социально-экономические силы, которые в краткосрочной перспективе были неподвластны тем, кто им подчинялся. Но они считали их преодолимыми, как только будут (заново) установлены истинные социальные отношения. Фальшивые новости также являются ложными, но они — продукт сознательного манипулирования со стороны отдельных лиц и небольших групп, которые пытаются сразу же контролировать события, сея путаницу и неопределенность. В этом процессе стандартные эпистемологии проверки подвергаются сомнению и подрываются, что приводит к размыванию границ между фактами, фантазиями и фибрами, как в случае с деструктивным понятием «альтернативные факты». Нынешние нападки на традиционные СМИ и на тех, чьи голоса усиливаются с их помощью, также являются попытками делегитимизировать критическую и дискурсивную оценку, с помощью которой ценности и идеологии могут быть должным образом проанализированы и препарированы. Это не означает, что традиционные СМИ свободны от предвзятости и повестки дня — это далеко не так, — но в прошлом мы разработали внятные матрицы, с помощью которых можно подвергать их такой оценке. Аналогичные способы критики фальшивых новостей требуют создания инструментов, которые не будут противопоставлять такое отупление традиционным сложностям оценки — это излишество, которое не даст желаемого эффекта, — но и «проверка фактов» не будет достаточной. В основе всего этого лежит расшифровка допустимых, податливых и эмоционально сильных кодов, как сознательных, так и бессознательных, которые формируют один вид фальшивых шаблонов, а не другой, и один вид культурно-экспрессивных искажений, а не другой.
(Фриден логично указывает на то, что одной проверки фактов недостаточно. Факты, изложенные определенным образом, да еще и с эффективными эмоциональными акцентами, могут исказить реальность гораздо сильнее, чем прямая и легко опровергаемая ложь. Прим. МП)
Если марксистская концепция идеологии нацелена, по её собственному разумению, на научное восстановление истины, то распространители фальшивых новостей с удовольствием делают истину недостижимой и бессмысленной в процессе её постепенной инсценировки (в оригинале «drip–drip–drip process of fabrication», прим. МП)
Однако для аналитиков идеологии между ними есть один общий элемент. Маркса и Энгельса не интересовала расшифровка «искаженных» посланий идеологий, они просто хотели устранить феномен идеологии в целом, разоблачив её и выявив скрываемую ею истину. Наблюдатели за фальшивыми новостями и участники кампаний по борьбе с ними точно так же хотят оспорить и искоренить эти намеренные дезинформационные сообщения. Но изучающим идеологию необходимо серьезно относиться к обоим видам искажений. Политический язык, вбрасываемый в публичную сферу, должен привлекать внимание исследователей идеологии, независимо от того, является ли он фальшивым, тревожным или даже возмутительным, а вопрос о правде, искажениях и лжи должен уступить место исследованию моделей, семантической силы и траекторий движения как информации, так и дезинформации в качестве компонентов политического дискурса. Как этики и как заинтересованные участники политической среды мы действительно можем стремиться к преодолению препятствий на пути познания и рефлексивного понимания, а также выражать глубокое неприятие некоторых явлений в политической сфере. Однако как социологи и теоретики политического дискурса, исследующие многообразный мир идеологии, мы должны воспринимать фантазии, ложь и дискурсивное манипулирование как неотъемлемую часть нашего предмета исследования и как важную роль в формировании политического мышления, как проактивного, так и вызывающего критическую реакцию. Ни одно из этих явлений не может быть отброшено академической наукой: тот, кто хочет понять, как идеологии передают свои идеи и утверждения и где их искать, должен включить эти вездесущие высказывания в свой широкий круг.
По следам выявления идеологии
Подделки, фальшивки и искажения — не единственная проблема, с которой приходится сталкиваться изучающим идеологию. В более широком смысле концептуальные и аналитические навыки, к которым призывает изучение идеологии, связаны, во-первых, с тем, чтобы сделать невидимое видимым, а во-вторых, с тем, чтобы обратиться к появляющимся средствам идеологического выражения, когда они едва осознаются как выполняющие идеологические функции. Рассмотрим первую тему: Появление новых идеологических феноменов породило свой собственный научный импульс. Не ошибаемся ли мы в понимании того, что такое идеология, не путаем ли мы одно с другим? Недавние внутренние дебаты об идеологии породили новые дискуссии о её определяющих признаках. Так, побочным эффектом исследований популизма стала дискуссия о том, следует ли относить его к идеологии, стилю или менталитету — различия, которые могут быть более широко применимы ко всем идеологиям. Выбор, конечно, не случаен: Менталитет — термин, давно вошедший во французский культурологический анализ и охватывающий целый ряд нюансов, связанных с общепринятым мировоззрением или чем-то сродни групповому мировоззрению. Его основное отличие от идеологии состоит в том, что он не обязательно содержит трансформационный или защитный драйв, дискурсивный и концептуальный активизм, связанный с последней, или специфически узкий смысл политических идеологий, связанных с борьбой за контроль над политическим языком и реализацией общественных и институциональных целей. Однако «менталитет» помогает нам контекстуализировать любое конкретное проявление идеологии в более широком культурно-психологическом пространстве, которое как информирует её, так и формируется под её влиянием.
Что касается стиля, то это измерение является атрибутом всех идеологий, поскольку те или иные культурные способы выражения включаются в различные идеологические позиции и аргументы. Оно ни в коем случае не является альтернативой идеологии, но в то же время рассказывает нам о видах артикуляции, риторических регистрах и способах подачи идеологии и, следовательно, является полезным дополнением к набору инструментов, который нам необходимо развернуть. Сам факт наличия разногласий по поводу статуса популизма как идеологии вызвал дискуссию о маркерах — необходимых или достаточных — с помощью которых можно идентифицировать идеологии. Насколько «тонким» может быть популизм, чтобы стать несущественным? Могут ли левые и правые популизмы находиться в одной рубрике? Еще одно большое достоинство дискуссии по таким вопросам заключается в том, что она позволяет нормализовать и интегрировать идеологию в более широкие социокультурные контейнеры, а не держать её в отдельных капсулах, которые могут ошибочно представить её мыслительные практики как эзотерические или маргинальные — реакция, которая в прошлом была нередкой для этой отрасли знания. Такая нормализация зависит от циркуляции вербально и визуально заметных мемов (имеется ввиду научное понимание понятия «мемов», введенное Ричардом Докинзом, а не «интернет-мемы», прим. МП), от готовности комментаторов и исследователей переосмыслить ареалы и места обитания идеологий.
Но старые привычки неистребимы (в оригинале использовано выражение «die hard», которое у нас известно по одноименному фильму «Крепкий Орешек», прим. МП). По-прежнему многие люди считают, что идеологии, под которыми многие из них понимают традиционные системы политических убеждений, зачастую закрытые и доктринерские, не имеют отношения к их жизни, что им следует противостоять или игнорировать их. Политики и пресса укрепляют эти заблуждения, поскольку большинство из нас до сих пор не научились обращать внимание на правильные места — в том числе на неожиданные места, которые занимает идеологическое мышление, на его инновационные проявления и на различные профессиональные и повседневные языки, которые его несут. Идеологии продолжают влиять на сообщества и обычную жизнь, даже если они не осознаются как таковые. Они продолжают действовать так, как действовали всегда, и в той же мере, как и прежде, поскольку идеологии существуют на почти неразличимой почве или на почве, для выделения которой нужен натренированный глаз. «Готовая» фиксированная идеологическая структура, отличающаяся высокой степенью внутренней согласованности и систематизированности, исчезает — даже в партийных манифестах, которые, как правило, предпочитают программу принципам, — уступая место мелочам, броскости, эфемерности и разговорности. Поскольку прежний, более масштабный формат все еще является шаблоном для восприятия идеологий, новые способы подачи идеологии гораздо более неуловимы для наблюдения и распознавания, оставаясь незамеченными не только широкой публикой, но и многими аналитиками.
Некоторая часть этой невидимости была осознана уже давно. Как проницательно заметил Пьер Бурдье еще 40 лет назад, существуют скрытые, «натурализованные» идеологические послания и дискурсы, которые пронизывают все общества:
Поскольку субъективная необходимость и самоочевидность абсурдного мира подтверждается объективным консенсусом относительно смысла мира, то, что существенно, остается несказанным, потому что оно несказано: традиция молчит, не в последнюю очередь о себе как о традиции; обычное право довольствуется перечислением конкретных применений принципов, которые остаются неявными и неоформленными, потому что не подвергаются сомнению; игра мифо-ритуальных однородностей представляет собой совершенно замкнутый мир, каждый аспект которого является как бы отражением всех остальных, мир, в котором нет места мнению в том виде, как его понимает либеральная идеология, т. е. как разновидности мнения. И нет ничего более далекого от соотносимого понятия большинства, чем единодушие доксы, совокупность «вариантов», субъектом которых является каждый и никто, поскольку вопросы, на которые они отвечают, не могут быть заданы в явном виде.
Этой мысли несколькими столетиями ранее предшествовал Джон Локк, рассуждая о том, как «люди обычно приходят к своим принципам». Утверждая, что носители таких фундаментальных принципов умалчивают об их обоснованности и истинности, Локк заявлял, что они «никогда не позволяют упоминать эти положения иначе, как в качестве основы и фундамента, на котором они строят свою религию и нравы», в результате чего эти доктрины «приобретают, таким образом, репутацию неоспоримых, самоочевидных и врожденных истин „.
В этой всепроникающей сфере «молчаливых» идеологий исследования идеологии продолжают разрабатывать новые техники и современные методы дешифровки, пытаясь сделать невидимое различимым и тем самым вернуть возможность выбора при принятии идеологических позиций. В связи с этим возникает важный вопрос для научных исследований. На первый взгляд, необходимость таких исследований оправдывает старое представление об идеологии как о скрытом, коварном, увековечивающем эксплуататорские властные отношения и насаждающем ложное сознание, а значит, намеренно или непреднамеренно скрывающем то, что требует раскрытия.
Эта точка зрения, несомненно, сохраняет свою актуальность и может быть подтверждена эмпирическими данными, но она далека от того, чтобы охватить особенности идеологии во всей их полноте. Действительно, методы, применяемые сегодня для исследования скрытого или полускрытого — например, акцент на перформативности или морфологическом картировании — не обязательно направлены на этическое «разоблачение», лежащее в основе марксизма, критического дискурс-анализа и многих психоаналитических подходов, но типизируют стремление выявить и распаковать идеологические сигналы и сообщения, которые не поддаются прямолинейному анализу «с глазу на глаз», несмотря на их этические недостатки. Важно также, что они зависят от технологий познания, которые обычно не ассоциируются с исследованием политической мысли.
Второй тип идеологической невидимости, где публичный дискурс не приспособлен для выявления, тесно связан с новыми средствами передачи и распространения информации. Инструментарий, необходимый ученым для переоценки того, как идеологии переплетаются с политической сферой, с популярной культурой и с коммуникационными технологиями, нуждается в переосмыслении. По мере ознакомления с новыми форматами производства и распространения идеологии само понятие «идеология» начинает приобретать новый смысл и новое содержание. Политическое сочится из многочисленных, доселе неожиданных сосудов. Потребовалось некоторое время, чтобы студенты, изучающие идеологию (и вообще политическую мысль), признали, что политический язык передается не только вербальными, в том числе письменными, средствами, но и физическими практиками, визуальным представлением, психологическими драйвами, эмоциями, когнитивными исследованиями и повседневным дискурсом. Политологи и конфликтологи разрабатывают пространственные когнитивно-аффективные карты, выявляющие связи, пересекающие и объединяющие кластеры систем убеждений. Постструктуралистские исследования уже перешли от разработки постмарксистских позиций к изучению фантазий и желаний, лежащих в основе идеологических способов выражения, и это необходимо более систематически учитывать за пределами данной специализации. Анализ дискурса, первоначально тесно связанный с критикой идеологии, сегодня также предлагает инструменты для беспристрастной оценки неизбежных моделей идеологических пристрастий и предпочтений и исследует, как форма и подача идеологических и политических решений определяются «организующими принципами СМИ „.
Цифровые медиа: новый габитус идеологии
Важность медийности в политике признается и исследуется уже более 30 лет, но в последнее время её экспоненциальный рост привел к тому, что распространение идеологии приобрело новые акценты. Обращение группы к группе, столь центральное в сфере идеологий, уступает место индивидуализации информации, от интерпелляции по имени, которая помещает получателя сообщения в иллюзорный и якобы расширяющий его возможности центр социального знания и принятия решений, до использования жаргонной речи и письма, которые делают идеологические заявления легкодоступными для членов общества — непринужденное и простое устранение барьеров для понимания и — казалось бы — для участия. И здесь, как морфологическое изучение идеологий отвлекало внимание от макроидеологий к их микроанализу, так и конкретика, конкретность и непосредственность оцифрованных сообщений требуют пристального внимания как «новая норма» политико-идеологического дискурса. В результате происходит двойное ослабление перспективы: содержание идеологии размывается, демонстрируя её внутреннюю текучесть и потенциал к вариативной перекомпоновке, а многочисленные источники и способы её распространения раскрывают её как децентрализованный корпус, исходящий как из крупных, так и из мелких дискурсивных событий и моментов. В этом случае идеологии демистифицируются не только путем оспаривания их предпосылок или снятия дымовых завес, которые они могут создавать. Скорее, они уменьшаются до человеческого масштаба путем выявления их разнообразных, часто мизерных точек артикуляции и рассматриваются как отчасти запланированный, отчасти случайный продукт отдельных голосов, вихрем проносящихся в социальном пространстве.
То, что один политолог справедливо советует для изучения цифровых медиа в целом, ipso facto относится к изучению идеологий, которые они содержат и переделывают, и необходимости создания «более разнообразной карты практик, норм и дискурса, которые характеризуют широкий спектр различных политизированных онлайн-пространств». Исследования идеологии уже давно охватывают изменчивость идеологических полей, но теперь они должны охватить и цифровую трансформацию. Расширение перспективы позволит сфокусироваться, в частности, не только на типичных репрезентациях фальшивых новостей, но и на более фундаментальной обрезке и оптимизации идей, убеждений и аргументов, которые должны быть адаптированы к новым технологиям циркуляции информации и быстро меняющимся ожиданиям их получателей.
Не менее важно и то, что при потреблении идеологии проходят через фильтры культурного понимания и непонимания, поэтому важно установить повторяющиеся закономерности как в изменении их содержания, так и в деинтеллектуализированном стиле, которые обеспечивают успех или неудачу в достижении желаемого общественного эффекта, а также отследить переосмысление «политического», которое они несут.
Приведем лишь два примера: популярное заклинание «антиполитика», применяемое к низовым инициативам и тенденциям, обладает заметной риторической силой, но при расшифровке оказывается самостоятельным остро политическим настроением, связанным с неприятием иерархии, элитарности и централизации и отстаивающим при этом совсем другие идеологические предпочтения. С другой стороны, настойчивые твиты нынешнего президента США (статья 2018 года, президент Дональд Трамп, прим. МП) реконфигурируют этот пост как «оскорбительную демократию», в которой лидер якобы либерально-демократического государства постоянно озабочен постоянными и во многом беспрецедентными по масштабам нападками на собственных граждан — «часть работы», можно предположить. Такое идеологическое переосмысление того, в чем состоят государственные дела, и поразительная модификация роли и поведения главы исполнительной власти в правовом режиме предлагают идеологическое переосмысление и перенастройку того, что приемлемо в управлении, и теперь выходят на политическую арену как претенденты на нормальность.
На главный вопрос о том, как распределить вес между этими разрозненными аспектами и компонентами, конечно, трудно ответить, и именно в этот момент бремя суждения ложится на исследователя, поскольку критерии для таких суждений постоянно меняются и усложняются, сочетая временной и пространственный контекст с давно устоявшимися нормами. При изучении идеологий мы не можем придавать каждому мему и сообщению одинаковое значение, но они требуют равного внимания как зерно на мельнице научного исследования.
Англоязычный текст можно прочитать здесь: https://www.tandfonline.com/doi/full/10.1080/13569317.2022.2163770?src=
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
Сахель после Каддафи
«Участник»
