Лекция № 1 . Общие представления о человеке, обществе и государстве (презентация)
«Обществознание+ (23/24)»
Размещаем презентацию к первой лекции по обществознанию.
Сама лекция выйдет в среду, 7 сентября
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
Понятие идеологии и ключевые аспекты
Идеология — система идей, смыслов, ценностей, разделяемая группой людей и имеющая направленность на изменение реальности. В большинстве случаев она изучается политологией, однако, утверждать, что бывают только политические идеологии — намеренное упрощение.
Для всестороннего изучения этого понятия оптимален морфологический подход Майкла Фридена. Согласно нему идеология имеет сложную внутреннюю структуру и может пониматься в виде системы концептов ядра (например, свободы, справедливости, прогресса и т. п.), концептов смежной части и концептов периферии.
В зависимости от актуальных вопросов и проблем общества, концепты могут переходить от ядра к периферии и обратно, «выпадать» из идеологии или «добавляться» в неё. Более того, роли разных концепций внутри ядра тоже не равнозначны и могут иметь доминирующее или подчиненное положение относительно друг друга.
Особо значимыми аспектами в изучении идеологии являются понятия идентичности и дискурса. Здесь стоит отметить Т. Ван Дейка.
Как и любые другие идеи и системы идей, идеология одновременно существует в наблюдаемой нами реальности, в том числе природе, технике, науке, но создаётся, меняется и, что главное, оценивается только людьми. Заинтересованность людей, их отождествление себя с группой, разделяющей определённые ценности, выражается их идентичностью, которая тоже гораздо сложнее чем привычные ярлыки «либералы», «консерваторы», «зелёные» и прочие. Идентичность конкретного человека строится как на основе общих групповых ценностей и убеждений, его насущных интересов, так и личностного неповторимого опыта.
В конечном счете именно групповая способность оценивать явления с точки зрения хорошо/плохо, наше/чужое, близкое/далёкое и других подобных дихотомий, а также действовать, исходя из этих оценок, и создаёт изменения в мире.
Подобные оценки, а также сложная связь между словами, мышлением и действиями, наиболее ярко выражается в дискурсе, т. е. публичном обсуждении в рамках заданной тематики и правил. Идеология в дискурсе — одно из ключевых направлений, т. к. позволяет отслеживать, как меняются общественные договорённости (конвенции) о том, что является важным для общества, какие вопросы оно пытается решить и какими способами. Хороший пример исследователя таких конвенций и авторских интенций — Квентин Скиннер.
Безусловно у идеологий есть ещё масса других интересных аспектов, но исследование и, тем более, практика требует выбрать интересующую область и сосредоточить свои усилия на ней. Представляется, что связь предельных идей и концептов внутри идеологии, формирование групповых идентичностей на её основе, а также итоговая выраженность идеологии в дискурсе может позволить создать наиболее полную картину понятия.
Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
«Наступила новая эпоха, мы вернулись к временам тотальной войны».
«Подписывайся на базу⚡»
Специальная военная операция на Украине далеко не единственный ключевой конфликт, ставший "триггером" в новой, пока еще безымянной системе международных отношений. Со сменой политических ориентиров меняется и сама суть конфликтологии, вплоть до применения новых технологий и переосмысления в подходе к ведению боевых действий.
«При Трампе Путин воспользуется слабостью Запада и не ограничится одной Украиной.»
«Подписывайся на базу⚡»
Новоизбранный президент США Дональд Трамп для радикально настроенной части политического сообщества Запада и украинского истеблишмента уже стал именем нарицательным и считаться олицетворением слова "слив" на фоне продолжающейся Специальной военной операции. Что будет делать Запад, каковы сценарии и перспективы победы Украины после избрания Трампа, а также как это скажется на успехи России?
«Решение США бить по России приведет к катастрофе».
«Подписывайся на базу⚡»
Европейские государства из-за решения Вашингтона рискуют стать первыми жертвами в ненужном им открытом столкновении с огромной Россией.
Про конкуренцию среди идеологий
Ролан Барт писал, что идеология пытается ответить на безграничный список вопросов явно ограниченными средствами. На примере больших идеологий мы видим, что либерализм (и капитализм, к которому его приравнивают) не может дать внятного идеологического ответа на циклические кризисы, им порожденные, и обеспечение равенства, хоть Джон Ролз и представил свой вариант. Социализм не всегда знает, что делать с индивидуальностью и её стремлению «быть не как все», проявлять инициативу, выйти за пределы равенства всех и во всём. Консерватизм имеет такие же сложные отношения с прогрессом, хоть и не может отрицать его вклад в уже устоявшиеся институты и практики, который сам же и защищает.
Конкретная идеология, как было написано в прошлом материале, всегда выпуклая в одну сторону, но вогнутая в другую, она не может объяснить все, хоть и претендует на это. Таким образом, обществу, выбирая свою систему ценностей, приходится «забывать» о том, что эта система не покрывает, на что не может ответить, в чем бессильна. Тем самым создается дисбаланс, который будет нарастать вплоть до накопления критической массы, когда придется либо вносить коррективы в свою идеологию, отходя от её изначального посыла, либо вообще менять на другую идеологию.
В связи с этим возникает вопрос, на который нет однозначного ответа на поверхности: как доминирующей идеологии относиться к конкуренции с другими системами идей, допускать ли их к соревнованию на поле дискурса или запрещать и в какой мере?
Стоит сразу отмести очевидный, но глубоко ошибочный вариант ответа — есть мнение, что либерализм, постулирующий свободу, заведомо допускает равноправное соревнование других идеологий, если сам при этом является доминирующим. Это не так.
Во-первых, в большинстве западных и формально либеральных странах есть прямой запрет на нацизм и фашизм, хоть некоторые политические движения успешно маскируют свои подобные взгляды под более приличную версию крайне-правого направления, национализм и прочее. И вопрос тут не в том, что запрет нацизма требует пересмотра, нет. Это лишь пример, что какая-то идеология при правящем либерализме прямо не допускается в публичное конкурентное поле.
Во-вторых, в тех же странах существует прямой или косвенный запрет на коммунистическую идеологию. В странах бывшего Варшавского блока это связано с пост-коммунистической люстрацией, в других странах по другим причинам, в том числе связанными с текущей политической повесткой и Россией. Однако, опять же, приходится констатировать, что существенная часть политического спектра цензурирована.
В-третьих, и это не является новостью для социологов, политологов и работников медиа-среды, ни в западных, ни в восточных СМИ нет равного по доле выражения всех версий идеологического спектра. Даже поверхностный анализ заголовков ведущих изданий явно показывает границы допустимого и довлеющие тренды и идеи. На текущий момент невозможно представить себе, чтобы в США или Великобритании возникла и победила коммунистическая партия. Или, например, выросла альтернативная площадка с подобными взглядами, подрывающая, с точки зрения либерализма, т. н. «священное право» частной собственности.
Видя, что даже при либерализме не происходит равной конкуренции, но отвечая на поставленный выше вопрос, считаем, что идеологии обязательно необходимо допускать поле чуждых ей систем идей, хотя бы в формате «права на жизнь», чтобы самой оставаться конкурентоспособной.
Первый и самый важный аргумент для этого — идейная область возникновения. Какими бы очевидными ни были материальные предпосылки, идеология создается и описывается в области идеального, это продукт мышления и обсуждения идей среди людей. Запрещать процесс мышления — обрекать его на деградацию или загонять в подполье. Такие основополагающие процессы требуется, скорее, отслеживать и, в определенной степени, контролировать, но не отказывать людям в том, что делает их людьми: мышлении, воображении, культуре.
Вторым аргументом за идейное политическое разнообразие является признание мира динамической системой. Утверждать, что сегодняшние (даже предельно актуальные!) ответы будут таковыми для всех последующих поколений людей, значит, игнорировать изменчивость мира, отрицать появление других вопросов и необходимость поиска на них других ответов.
Ключевой проблемой допуска других идеологий является общее конкурентное поле. Политика есть место борьбы за власть, а отдавать или даже делиться властью по своей воле с конкурентами невозможно по определению. Одной из базовых задач любых людей во власти (даже если это власть за умы) является продление и расширение собственной власти. Рост популярности/распространенности конкурирующих идей в обществе — потенциальная опасность, которую будут прямо или косвенно купировать. Далее попробуем обозначить варианты получения идеологического разнообразия и здоровой конкуренции между идеологиями ними через преодоление этой проблемы.
Территория экспериментов. Требуется создать место, где публичные обсуждения и даже применения других идеологических установок не будут покушаться на главную идеологию / действующую власть. Это может быть область, город или даже университет экспериментов, ближайшая аналогия — особая экономическая зона внутри государства, где действуют другие, гораздо более привлекательные условия, нежели в остальной экономике. Деятельность может быть ограничена определенной деятельностью и сроком времени с возможностью продления в случае успеха.
Решение проблемы. У любой системы есть область наименьшей или даже отрицательной эффективности. Поэтому в такой явно проблемной сфере можно позволить применять другие методы и средства, которые, конечно, будут основаны на других ценностных и идейных системах. Более того, в проблемной области можно с пользой для дела допустить несколько параллельных систем, соревнующихся между собой. Примером из истории можно назвать «потешные полки» Петра Первого, которые развивались в других нормах, нежели основная армия, но, показав результат, заменили её впоследствии.
Фронтир или Терра Инкогнита. Неизвестная или неосвоенная территория на границе всегда была зоной более вольного образа жизни. Будь то история освоения Северной Америки или казачества в Российской империи. Не говоря уже об эпохе Великих географических открытий и иезуитском движении.
В отсутствии неисследованных человечеством территорий суши фронтиром может стать и водное, и космическое, и виртуальное пространство. С очень серьезными оговорками фронтиром для цивилизации может быть пространство доселе не цивилизованное. Главное, чтобы это не превращалось в новую форму колониализма. И даже не по причине всех её недостатков и до сих пор не изжитых искажений, а исключительно из-за того, что она не создаёт на таком фронтире новых форм идеологии, но применяет наиболее топорную версию уже существующей.
Таким образом, у любой идеологии есть высокий шанс не пасть под напором конкурентов, не устраивать им непримиримую борьбу, но и не вводить монополию, которая её саму и изживет. А грамотно использовать возможные формы контролируемого обновления через особые зоны, решение «нерешаемых» проблем и даже расширения собственных границ.
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
Трамп как клин между КНДР и Россией.
«Подписывайся на базу⚡»
Избрание Трампа президентом США вызвало массу вопросов, одобрений и негодований со стороны мировой общественности. Многие аналитики пытаются понять будущие шаги неоднозначного президента на посту и рассуждают чем это может обернуться для России и КНДР. На этот раз своим мнением поделился ведущий специалист по внешней политике США. Очередной разбор экспертного мнения касательно последних событий.
Идеология: от обыденного к научному
Работающая система против идеала
Во-первых, как и любая система, оценивающая что-то, идеология всегда будет выпуклой в одну сторону и вогнутой в другую. Создать или даже помыслить идеальное нечто, одинаково благосклонное ко всем, одновременно не только равно учитывающее, но и удовлетворяющее полностью все интересы, невозможно. Дело тут не столько в шутке, что «демократия есть власть демократов», сколько в структуре идеологии, у которой всегда будут бенефициары, условные нейтральные и «угнетаемые». В обыденном сознании и в речах многих политиков идеология, порой, мыслится как кнопка «сделать хорошо», но так не работает.
Выбирая ту или иную идеологию, чьи-то интересы будут учтены лучше, одна ценность будет поставлена выше другой, иерархия неизбежна. Маркс назвал бы это формулой «в интересах какого класса производится политика» и это верно, если мы рассматриваем общество с классовых позиций. Джон Ролз в своей «Теории справедливости» описал систему, при которой в рамках (!) либерализма попытается учесть все интересы, однако, он честно оговаривается, что свобода останется главной ценностью. Это приводит нас к выводу, что нет идеологии, которая понравится всем, и это точно не панацея для политики, а инструмент с тонкими настройками.
Даже в гипотетической ситуации, если побеждает идеология близкого вам класса/страты/слоя, произойдёт один из трёх вариантов: 1) жёсткая конфронтация с теми, чьи интересы не учтены или даже сознательно игнорируются; 2) долгий путь компромиссов со всеми слоями общества, что в итоге размоет многое, за что должна бороться ваша идеология; 3) различные варианты между п. 1 и п. 2, что обычно и происходит, например, в парламентских республиках.
Категории и термины
Точность формулировок и применение слов в соответствии с их значением никогда не были сильной стороной общественного дискурса. Научный же дискурс «грешит» замыканием на вопросах понятий и их употребления, иногда забывая изначальный предмет спора.
Идеология, как и смысл, про которой шла речь в одном из прошлых материалов, является примером слова, в которое обе стороны, наука и общество, пытаются разместить или разглядеть максимум содержания. Подобно культуре, чьих определений есть десятки и сотни версий, идеология призывается в общественный и обыденный дискурс, чтобы решить все проблемы сразу, от морали до экономики. Это приводит к завышению ожиданий от её возможностей, неверного использования и неизбежной фрустрации после неудачи.
Горизонт планирования
Социальные практики обладают гибкостью за счёт возможности изменять их не во всем обществе, а в малых группах. При этом, они также подчиняются общей инерции, т. к. не способны целиком отменить общий базис: язык, образование, паттерны и нарративы, передающиеся из поколения в поколение через культуру. Обыденное мышление об идеологии создаёт нереалистичную картину, что посредством изменения ценностного поля и ориентиров общества, его можно быстро и полностью (!) перенастроить на другие цели, формы и средства их достижения. Обычно под этим подразумевается некая абстрактная пропагандистская информационная операция замещения одного дискурса другим. И да, вынуждены признать, прецеденты таких удачных кампаний в истории есть. С некоторыми оговорками, где, как известно, «дьявол кроется в деталях».
Во-первых, любая заострённая проблема или точка зрения, доведённая через СМИ до предела, требует своего снятия, разрешения и неизбежного отката. Во-вторых, пики и крайние грани чреваты «перегибами на местах», которые, в свою очередь, могут вообще отвратить от идеологии даже рьяных сторонников. Достаточно посмотреть историю любой революции на масштабе в 30-50 лет.
В-третьих, у информационной мобилизации общества, как у всплеска адреналина, есть не толькдо набор позитивных и негативных последствий, но и определенное изменение восприятия таких событий в будущем. Тут может быть и истощение от надрыва, и наоборот создание формы зависимости от таких ярких событий. Поэтому, понимая всю палитру последствий для общества в более далекой перспективе, можно утверждать, что только лишь информационное идеологическое воздействие, каким бы сильным оно ни было, не способно изменить общество кардинально, но в силах создать условия для его колебания в нужную сторону. Изменение общества на уровне ценностей, перевоспитание его по сути — вопрос десятков и сотен лет, но обыденно мы не способны мыслить такими категориями времени, а научно не готовы начать применять это на практике.
Подводя итог, можно утверждать, что в обыденном сознании здравствует идеалистическое (в плохом смысле) отношение к идеологии, неточность употребления понятий, ситуативное её применение и близкий горизонт планирования общественных изменений. Научное отношение, как обычно, «запирает» свои знания в «кабинете», не решаясь начать воплощать их, или, как минимум, помочь обществу в разъяснении заблуждений.
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
«Остановка НАТО — историческая необходимость России».
«Подписывайся на базу⚡»
Нынешний мир стоит на грани катастрофы и зашел так далеко при переделе собственного мирового влияния, что все может закончиться печально для всех, кто так или иначе стал ключевым игроком на международной арене. На вопросы о причинах конфликта, вине и ответственности постараемся ответить в разборе новой статьи западного эксперта в области международных отношений и специалиста по внешней политике России.
Тема смерти в идеологии или ради чего нам предлагают умереть?
Идеология притягательна для мыслителя и одновременно отталкивает его, ибо претендует, можно даже сказать «покушается» на категорию дОлжного. Говорить современному человеку, что дОлжно делать, думать, ценить, уважать считается не совсем прилично.
Мир моды на постмодерн приучил нас ко всему относится скептически, с недоверием, смотреть на свободу как на самоценность. Этакая сепарация от мира родителей в глобальном смысле, подростковое отрицание ради отрицания, за которым не следует создание своего мира. Мы как бы остановились на этапе деконструкции старого, этого оказалось вполне достаточно, чтобы чувствовать себя свободно, но на руинах.
Вместе с тем, даже самые упертые разрушители старого где-то глубоко внутри себя понимают, что их новое должно установить свои правила, прежде чем пытаться что-то на них строить. Стены без фундамента не стоЯт долго — в конечном итоге вам понадобится тот или иной вариант основания.
После неизменных мантр про «не допустим ошибок отцов», после принятия деклараций «за все хорошее и против всего плохого» следует классический набор идеологических вопросов от Т. Ван Дейка:
— «Кто мы?»,
— «Откуда мы пришли?»,
— «Кто принадлежит к нам?»,
— «Что мы (обычно) делаем и почему?»,
— «Каковы наши цели и ценности?».
А последний вопрос уже совсем взрослый, если рассудить. Ради каких таких ценностей мы готовы жить и (о, ужас!) за какие готовы умереть? Ведь, строго говоря, то, на что мы НЕ готовы потратить жизнь, долго — чем жить до конца дней, в моменте — ради чего встретиться со смертью, особо и ценностями-то не назвать. Всё, что ниже такой планки, это, в лучшем случае, привычки и ритуалы, а в худшем — иллюзии и хотелки, что можно отбросить без всякого сожаления.
Смерть слишком тяжела и сложна для сознания, чтобы быть в нем перманентно. Мы стараемся забыть о ней и обесценить её роль в построении общества при первой же возможности. Собственная смертность — настолько невыносимая ноша, что человек в массе своей отбрасывает мысль об этом в обмен на что угодно. Забыться — довольно точный глагол желания при столкновении с тем, что не можешь вынести. Но невозможно отрицать, что любое более-менее сложное общество всегда подразумевает вполне внятный ответ на вопрос о смерти. От самых небольших племен до стран в миллиард человек, все имеют свои ритуалы погребения. Захоронения предков с почестями, праздники их памяти, некий общественный договор о том, что оценивать как правильное отношение к смерти.
Всю известную нам историю цивилизации религия была способом ответа на вопрос человечества о собственной смертности. В этом материале не стоит задача размышлять о наличии или отсутствии Бога (ов), но трудно отрицать, что наличие в религиозной картине мира загробной его части радикально решало поставленный вопрос. И, что скрывать, до сих пор решает для тотального большинства верующих людей. Вот только процент «деятельно верующих», скажем так, всегда был под большим вопросом, а сейчас и подавно, что подтверждают и представители всех основных конфессий. А это значит, что в массе своей современный человек как-то по-другому решает вопрос собственной смертности. Если прямо — никак не решает. Массово откладывает до последнего. Такой себе «студенческий синдром» длинной в жизнь, и грустно, и смешно.
Идеология здесь не противопоставляется религии. На эту тему есть отдельный обстоятельный текст, скоро он будет опубликован. В данном размышлении мы, скорее, показываем её как почти единственную актуальную форму, чтобы вообще замахнуться на такой величины вопрос.
Дело в том, что идеология, будучи (одно из определений) системой объединения людей вокруг их ценностей, идентичности и интересов, неизбежно предполагает механизм самозащиты получившегося социума. Говоря терминами критического дискурс-анализа и уже упомянутого Т. Ван Дейка, идеология всегда есть злоупотребление властью со стороны какой-либо социальной группы. Эта группа, даже являясь большинством общества, если мы представляем себе идеализированную версию социализма, республиканизма или демократии, будет защищаться от внешнего покушения на смену утвержденного строя. Поэтому обязательно будет обосновано, зачем с оружием в руках отстаивать ценности данного общества. По сути — платить своей жизнью за сохранение текущего порядка вещей. А уж во славу либеральных, социалистических или консервативных ценностей — зависит только от правящих в обществе идеологических установок.
И вот под разными знаменами люди идут на смерть не по религиозным соображениям, не в интересах собственной маленькой ячейки общества, а ради чего-то более массового, обезличенного, но от этого не менее сильного и продуманного. И не сказать, что плохого, как правило, это всё такая же формула «за всё хорошее». Более того — защищать своё, будь то имущество, жизнь или страну — нормально.
Обычной реакцией на подобное развитие событие является либо конформизм, т. е. принятие мнения большинства как своего; либо эскапизм (убегание) разных форм и масштабов; либо прямое противодействие, что реже. Но эти варианты не отвечают на поставленный вопрос до конца. Если даже огородить условного человека от власти в области его самого важного со стороны иных людей, сообществ или государств, он не начнет принимать ключевые решения самостоятельно. В массе своей, повторимся, он будет их откладывать, игнорировать, забывать и забивать другими, более мелкими вопросами и «вопросиками». Лишь бы не решать что-то по-серьёзному.
Проговорим ещё раз для тех, кто предпочел не увидеть этого даже в таком тексте. Каждый из нас это знает. Человек отягощен сознанием и знает, что смертен. В глубине себя он понимает, что даже при хорошем развитии событий его годы жизни не будут одинаково ценны и продуктивны, а часть его решений может навсегда обвалить качество оставшихся лет из-за последствий для здоровья. Вопросов, в связи с этим, два. Первый — на что вы собираетесь потратить собственную жизнь? Второй — ради чего вы согласны прервать её, встретившись со смертью? Это два разных вопроса, кстати. Но даже на первый, который не предполагает умирание здесь и сейчас, а наоборот — говорит о созидании, жизни, позитиве и в массовом, и в научном смысле, люди обычно не могут внятно ответить. Что уж говорить о втором.
Плохих новостей по выше нарисованной картине будет три.
Первая — пространство не терпит пустоты. Не решите сами, за вас решат обстоятельства или другие люди. Не особо важно какого масштаба, но точно решат. Ваша жизнь будет посвящена чему-то в итоге, но, скорее всего, не тому, чему бы ВАМ хотелось.
Вторая — время в любом случае пройдет, а смерть наступит. Нет возможности поставить их на паузу, тем более отменить эту предопределенность. Решите вы, не решите, согласитесь с готовым или придумаете своё, время будет потрачено.
Третья — почти гарантировано вопрос о своем смысле жизни, смертности, об оставлении чего-то после себя нагрянет к вам рано или поздно. В большинстве своём — поздно. Когда ни сил, ни времени на изменения уже толком не останется. Увернуться от таких тяжелых и сложных мыслей не выйдет. На смертном одре или раньше мозг автоматически достанет этот вопрос из закромов, куда его спрятали.
Хорошая новость одна. Решить, ради чего жить, т. е. медленно, но осмысленно умирать каждый день, можно прямо сейчас. Это очень непросто, но можно, и зависит только от вас. Решить, ради чего вы готовы пожертвовать собой тоже можно. Но, скорее всего, именно про это вы итак знаете, просто стараетесь об этом не думать.
Данный проект направлен на обратное — побудить думать тех, кому пора это начать делать. Если вы сомневаетесь, пора ли вам, значит, точно пора.
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
Проект «Новороссия». Убитое в зародыше и не подлежащее возрождению.
«Подписывайся на базу⚡»
Антонио НЕГРИ: Империи и множества. Лекция Сергея Реброва
«Промо уровень»
Лекция политического философа Сергея Реброва о политической философии Антонио Негри.
Как использовать политическую борьбу для изменений в обществе
Борьба за власть подразумевает постоянно повторяемые циклы. Имеющие власть будут доказывать, что заслужили её по праву и их правление должно продолжаться (вечно). А претендующие на неё будут указывать на ошибки и просчеты, фатальные настолько, что только смена власти, а точнее, приход конкретно их на это место, может исправить ситуацию.
Вместе с тем, за вычетом явных политических корыстных интересов различных групп, смена власти несёт в себе шанс на изменения, хоть и не всегда позитивные. В данном материале мы рассмотрим классический цикл смены власти с точки зрения изменения общества и базовых издержек этого процесса.
Открытие окна возможностей
Ленинская формула, что «верхи не могут, а низы не хотят», в целом верна, иначе бы не работала. Любая власть стремится управлять как можно дольше, а область управления расширить как можно дальше. И в этом смысле представить себе элитную группу, которая добровольно откажется от роли распределения ресурсов, довольно затруднительно. По сути, для смены власти требуется либо серьезное внешнее принуждение, сила, с которой не совладать, либо настолько же серьёзная внутренняя энтропия, ведущая к неспособности соревноваться с другими претендентами на победу. В идеале — оба фактора одновременно. Не находясь в иллюзии, что вопрос о переходе власти решается на выборах, заметим, что их используют, скорее, как инструмент закрепление такого перехода, легитимацию.
Основной же процесс происходит между группами, которые, используя свои ресурсы, борются между собой за обладание бОльшими ресурсами и/или правом на их дальнейшее распределение. В случае, если нынешние группы, владеющие правом на политическую власть, становятся слабее, то допускают саму возможность для своих конкурентов покуситься на эту область. Здесь возникает момент для возможных изменений в обществе не столько благодаря, сколько во время активной политической борьбы. Участником борьбы, для проведения изменений в обществе, быть необязательно. Базово, конечно, все сохраняется в исходном виде с небольшими косметическими изменениями, иначе мы бы жили в непрекращающимся политическом кризисе. Примеры: эпоха дворцовых переворотов в России, времена «солдатских» Цезарей в древнем Риме и прочее. Именно неизбежность изменений и одновременная их постепенность на длительной перспективе является залогом неотменяемости, а значит — результата.
Радикальные качели
В момент открытия «окна политических возможностей», иногда под выборы, но необязательно, политические группы начинают активнее воздействовать на целевые аудитории, работать с политическим дискурсом. Чем сильнее кризис, особенно, если он экономический, тем радикальнее становятся предлагаемые варианты. Причина, в том числе, в том, что любая власть со временем дрейфует к центристским позициям, т. к. это позволяет максимально сбалансировать группы интересов. Следовательно, чтобы ей противостоять хотя бы риторически, конкуренты занимают свободные от неё дискурсивные ниши — правую и левую часть спектра.
Вот только существует разница между балансом, как точкой устойчивости и компромиссом, как соглашением с урезанием интересов каждого ради избежания открытого конфликта. И не всегда получается баланс, часто это именно компромисс — неудобный и временный, пока кто-то не накопит силы для новой итерации.
Разбалансированная система приходит в движение, радикальные элементы предлагают варианты решения ключевого вопроса для своей части политического спектра. Приведём предельно упрощенно, чтобы не погрязнуть в деталях. Условные «правые» будут предлагать урезать всю социальную нагрузку бюджета, провести приватизацию и улучшить условия для ведения бизнеса. Условные «левые» наоборот станут призвать к национализации, возвращение «недр народу» и расширении дотаций, пенсий и социальных пособий. Национальный вопрос, налоги, образование и здравоохранение — везде есть радикальные варианты, которые полностью игнорируют интересы одних групп и удовлетворяют других.
Не пропустить нужный поворот
У резкого поворота в какую-либо из политических сторон существует несколько возможных сочетаний причин, попробуем обозначить самые частотные:
- длительное игнорирование интересов одной из групп в обществе + одновременное увеличение у неё ресурсов и готовности к сопротивлению (Великая Французская Революция и третье сословие, Октябрьская революция и положение крестьян с пролетариями и прочее);
- внешняя военная интервенция + неспособность власти на неё ответить (ибо успешный ответ наоборот укрепляет власть);
- резкий и глубокий или плавный, но сверхдлительный экономический кризис;
- смена основного источника заработка страны = перераспределение внутренней легитимности;
- длительное расхождение дискурсивного запроса общества и идеологического ответа власти.
Как можно заменить, политический поворот обычно является следствием кризиса, а тот в свою очередь не наступает без накопления причин или, как бы сказали марксисты, внутренних противоречий. Возможность перераспределения сфер влияния, долей от имеющихся или только зарождающихся рынков не хочет упускать никто, однако, возможность ухудшить своё положение в кризис сильно выше вероятности улучшить его. Поэтому большинство участников в стабильных странах находятся, скорее, в непрекращающемся диалоге-борьбе, нежели в поисках и создании кризисов.
Если же кризис случился, а действующая власть не вышла из него победителем или была вынуждена существенно перераспределить ресурсы не в свою пользу, то далее возникает ряд шагов, которые предстоит сделать. Порядок не принципиален, но наличие каждого пункта обязательно:
— новые неформальные договоренности между участниками о модели внутреннего диалога-борьбы;
— демонтаж части институтов, создание новых, изменение существующих;
— формальные назначения/выборы в государственном и частном управленческом аппарате;
— публичное дискурсивное сопровождение изменений (обычно это и называют политикой);
— постепенный частичный откат от неизбежного избыточного колебания к реальной точке нового равновесия.
Описанное выше объясняет, почему при кажущейся непримиримости сторон в каждом кризисе участники не стремятся к тотальному уничтожению друг друга. Достаточно вспомнить, что даже вов времена Римской империи при госпереворотах часть элиты сохраняло не только жизни, но и часть влияния, что иногда позволяло им проводить реванш на следующем такте борьбы. При крушении Российской Империи часть управленцев и воевавших за белых офицеров потом присоединились к власти Советов, аналогично среди капиталистов в 90-е годы оказалось много бывших коммунистов и комсомольцев. Про вечный переток из государства в бизнес и обратно, а также из республиканцев в демократы в США тоже говорится регулярно.
Попутный ветер
Если не становиться в позицию сторонников той или иной элитной группы, а смотреть на процесс сверху, то получается, что для проведения изменений в обществе требуется постоянно анализировать внутриэлитные процессы диалога и борьбы, особенно в докризисный период. Далее в рамках такого периода требуется найти группу, интересы которой будут находится в резонансе с требуемыми общественными изменениями и поспособствовать её усилению. Внедрив нужные риторические смыслы в их политический дискурс, можно «подсказать» им нужное направление реализации своих политических амбиций и впоследствие через публичность стимулировать их к выполнению взятых на себя обязательств.
При этом, надо быть готовым к неизбежному частичному откату изменений, если они были радикальными. Так, например, введение всеобщего доступного образования в разных странах наталкивалось на отсутствие нужного количества рабочих мест и неспособности государства длительное время полностью финансировать его за счет бюджета. Однако общество, получившее «прививку» образованности, даже при последующем частичном откате, останется с завышенной планкой к человеческому капиталу и, вероятно, вернется к этой идее позднее.
Итог
Расставшись с иллюзией о принципиальности тех или иных участников политико-экономического процесса, можно обнаружить, что постоянный диалог-борьба элитных групп позволяет находить в нем окна возможностей для проведения изменений в обществе. Такие «окна» становятся шире в моменты кризисов, имеют свою внутреннюю динамику и закономерности течения. Любые изменения должны быть тактически выгодны одной и более элитной группе, выражены дискурсивно и закреплены в форме изменения и/или создания долговременных институтов. История различных стран учит нас тому, что такие изменения могут быть частично отменены в дальнейшем, однако, имеют свойство закрепляться и воспроизводиться, если ранее действительно давали существенные социально-экономические результаты.
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
Грядущая перестройка исследований идеологии. Перевод статьи Майкла Фридена.
Представляем вашему вниманию перевод статьи 2018 года от одного из лучших специалистов по идеологии — Майкла Фридена. Материал, в силу своей переводной природы, а также благодаря глубокому пониманию автора самой сути идеологии, будет сложнее для понимания и осмысления. Однако, рекомендуется к прочтению всем, кто хочет посмотреть на то, куда движется научная англоязычная мысль по идеологии. Приятного прочтения.
Грядущая перестройка исследований идеологии
Исследования идеологии уже не укладываются в привычные траектории прошлого века. Если судить по спектру тем, представляемых в «Журнале политических идеологий„(Journal of political ideology, прим. МП), то традиционная тематика, связанная с макрополитическими идеологиями, хотя и не исчезает, но истончается. Уровень тематической предсказуемости статей, посвященных консерватизму, либерализму, социализму, фашизму, феминизму и даже „зеленой“ политической мысли, заметно снизился, хотя, конечно, (пространство для интриги, прим. МП) еще сохраняется. Не лишним будет сказать, что мир официальных идеологий был потрясен до основания, поскольку его некогда привычные черты кажутся устаревшими и неактуальными, представляющими в основном исторический или академический интерес.
На этом фоне особенно заметны четыре явления. Во-первых, мода и сиюминутность: многие исследования идеологий носят новостной характер, реагируя на недавние, даже сиюминутные политико-идеологические кризисы. Популизм, ультраправые и глобализм (теперь уже несколько отставший) занимают центральное место в политическом мире, с которым мы сталкиваемся, причем некоторые из них возрождаются после периода относительного затишья. Они воспользовались освобождением публичного пространства от более старых, расколотых убеждений. С одной стороны, это хорошо: политические исследования должны быть актуальными, релевантными и репрезентативными по отношению к меняющимся идеологическим картам. С другой стороны, это сужает и отвлекает интеллектуальную энергию на пути, которые быстро становятся проторенными и одновременно затмевают другие идеологические формы, которые все еще проявляются.
Во-вторых, фрагментарность и эфемерность: отражая изменчивость политических культур, процессов и партий во всем мире, идеологии в значительной степени утратили свою устойчивость. На смену им приходят целенаправленные, но недолговечные идеологические агитации, вызовы государственному и идеологическому укладу устоявшихся государств, широкие и порой беспорядочные движения, вспыхивающие социальные проблемы, вызывающие случайную, но значительную поддержку, бойкие и часто яростные лидеры, обладающие исключительным доступом к СМИ, — все они бросают свои взгляды на ринг, не имея возможности или, более того, желания сохранить их в неизменном виде. В мире политики — даже, а может быть, и особенно, демократической политики — кратковременная выгода приносит ценные плоды. Письменные книги и памфлеты — некогда главные образцы идеологического прозелитизма и серьезности — уступили место кратким, часто сиюминутным формам выражения, многие из которых живут столько же, сколько электронные средства, поддерживающие их в сети, и чье последующее место в сети — скорее вопрос промаха, чем попадания. Звуковые фрагменты, часто подражающие рекламным слоганам или выражающие краткую «определенность», притупляют дискуссию, но повышают её интенсивность. Твиты бесконечно тиражируются в обширных или избранных сетях. Группы в Facebook (компания-владелец Meta признана экстремистской в России, прим. МП), если в них не проникают злопамятные и злонамеренные люди, становятся самоподдерживающимися кластерами заверений, в значительной степени опирающимися на визуальные, а не вербальные средства. Лингвистические, дискурсивные, изобразительные и графические средства любой идеологии сами являются частью сообщения.
В-третьих, многие политические исследования переходят в другие дисциплинарные области — или, наоборот, эти области становятся важными новаторами и участниками исследований идеологии и ресурсов политических теоретиков, занимающихся идеологией. Поэтому в этой обширной области исследований все более актуальной становится проблема междисциплинарного взаимодействия. Следует отметить, в частности, что антрополог Клиффорд Гирц был одним из основных создателей теории идеологии еще в 1960-е годы. Тем не менее, выходы в сферу наших общих интересов все еще недостаточно оформлены и сведены воедино. Это остается серьезной проблемой, не в последнюю очередь из-за экспоненциального роста областей знания, которые оказывают значительное влияние — фактическое и потенциальное — на то, как подходить к идеологии, наблюдать её и интерпретировать.
В-четвертых, как отмечается в редакционной статье JPI 2018 года, идеолоноиды (точного аналога слова на русском нет, прим. МП) — пустые оборотни, принимающие облик идеологий, но не имеющие сути, — процветают за счет «альтернативных фактов» и «фальшивых новостей», обманывая тех, кто их видит, что они — настоящие, а именно системы убеждений, конкурирующие за направление, которое может выбрать общество. Появляются люди, которые с удовольствием изобретают и распространяют дезинформацию — не только ради удовольствия, но и потому что пытаются перекроить идеологические карты своими зачастую злонамеренными фантазиями, граничащими с преступными или, по крайней мере, социально вредными, и таким образом вмешаться в соотношение политических течений, или просто потому, что производство фальшивых новостей может приносить деньги, а на их потребление существует огромный спрос. Фальсификация голосов, иммиграция и ислам стали постоянными темами для лжи. Эмоциональный удар от таких фейк-новостей настолько силён, что перекрывает их вымышленное содержание.
Среди клубящихся облаков пыли мы не можем быть уверены в идеологическом ландшафте, когда они осядут. Противодействующие проверяющие факты менее интересны, чем фантазеры, потворствующие индивидуальному и групповому принятию желаемого за действительное.
Разрастание идеологических каналов: больше демократии или меньше?
На фоне всего этого голоса обездоленных становятся все более актуальными, отчаянными и порой более яростными, но само их распространение — по мере роста их медийной заметности — может также снизить их влияние на случайную аудиторию и зрителей, которые мимолетно воспринимают их как новости. Идеологические стимулы, порождаемые этим излиянием, могут возбуждать реакцию одних, но, скорее, заглушать её у других. Как только ненормальное становится нормальным — по крайней мере, по частоте своего появления, — становится все труднее интегрировать его в идеологические инновации и цели. Идеологии работают на привлекательность, даже на шок, но политические движения не могут обеспечить этого в долгосрочной перспективе, если только они не оставляют после себя существенных разрушений. Общественность быстро устает и становится нетерпеливой, а воздействие идеологической интенсивности не может быть длительным. Более того, поскольку идеологии обусловлены необходимостью директивного воздействия на политические системы, их движущие силы, очевидно, подвергаются постоянной мутации, а вместе с ними и те послания, которые они способны нести. Активная политическая поддержка идеологического движения или позиции как никогда оторвана от активной агитации: поддержка предполагает прямую и чаще всего очень обобщенную мобилизацию низов снизу (как, например, в итальянском движении «Пять звезд» или масштабном притоке сторонников Корбина в британскую лейбористскую партию, рассчитывающую на возрождение социализма, ориентированного на людей). Кампания в Интернете, как правило, предполагает конкретное отстаивание какой-либо цели вне формализованной политической арены или озвучивание претензий с целью привлечения к ним внимания общественности. Многие из таких платформ открыты для предложений общественности, что способствует непрерывному шквалу «добрых дел», оказывающему отупляющее воздействие на реципиентов, если это не означает, что они просто набирают себе верную армию подписантов. В целом эти организации не являются отражением устойчивых национальных движений, хороших или плохих, как это было принято в XX веке, поэтому их идеологические рамки требуют дополнительной проработки. Очевидно, что и более общая поддержка, и более направленная агитация пытаются повлиять на принятие решений на национальном или местном уровне, но группы, к которым они обращаются или которые пытаются создать, зависят от прихоти неструктурированных элементов, расположенных в различных, часто бессистемных точках социальной ткани.
Важно также отметить, что к нечеткой поддержке и микроцелевой агитации добавляются еще два явления. Один из них — это сети озлобленных и обиженных людей, которые объединяются для усиления социально интровертных посланий словесного насилия и угроз, характерных для крайне правых или альт-правых идеологий (и некоторых крайне левых), и некоторые из которых зачастую осторожно ищут национальные публичные площадки, предпочитая действовать под сенью силовиков. Троллинг» и «токсичность» — ярлыки, часто ассоциирующиеся с подобной практикой. Разумеется, нельзя исключать из этой категории и терроризм. В худших случаях иностранные игроки проникают в Интернет и манипулируют полем (ложной) информации и неправды с серьезными последствиями для политической системы. Пропаганда, обычно открыто и с гордостью провозглашаемая её производителями, уходит в подполье, хотя зачастую плохо маскируется. Другой феномен — рост проблем личной идентичности (в частности, гендерных и религиозных), а также межличностной этики (как правило, #Me Too, против сексуального насилия и неуместности). И идентичность, и этика несут в себе косвенный идеологический подтекст, связанный с индивидуализмом, социальным равенством, свободой самовыражения или недискриминацией, а также с культурным своеобразием и уважением к традициям, но выходят за рамки традиционных политических идеологий. Тем не менее, концептуальные схемы, сформированные на основе этих последних требований и моралей, приобретают узнаваемый идеологический профиль, который открыт для идеологической импровизации и может принимать множество незавершенных форм. Является ли это признаком дальнейшей фрагментации идеологических сообществ и расширения областей, включаемых в орбиту идеологии, пока неясно.
Идеологические интервенции, таким образом, имеют стохастический характер и становятся жертвой квазиприватизации политики. Под «квазиприватизацией» здесь понимается форма «ложной демократизации», когда отдельные лица и небольшие группы могут выступить с инициативой петиции или политики и попытаться получить поддержку через каналы СМИ, интерпретируя легкость передачи своих сообщений как истинное раскрытие народных воль и интересов; или когда недовольство анти-истеблишмента ищет выхода, чтобы обойти традиционные структуры и отвергнуть центральные политические процессы государства. Предшественники инициативы и отзыва в США, напротив, были формально и конституционно закреплены, направляя людей к конкретным институционализированным средствам исправления бездействия или неудачи правительства. Однако эта новая форма «демократизации» является частью трансформации рынка идеологии в пользу тех, кто имеет доступ к цифровым средствам распространения информации. Некоторые видят в этом развитие «горизонтальной» демократии, основанной на участии, и, несомненно, многое из этого имеет основание. Однако здесь следует сделать две оговорки.
Во-первых, в отличие от энтузиазма, который многие политические философы и теоретики проявляли поколение назад по отношению к сознательной демократии — ограниченной и рефлексивной форме дебатов среди социально осведомленных людей, в которой предпочтение отдавалось более артикулированным участникам, — сейчас акцент делается на более широком, но менее дискриминационном споре о том, какие вопросы должны стать достоянием общественности, в котором количество сторонников и преходящая привлекательность социальных и культурных мод слишком часто затмевают качество обсуждения. Это отражает возросшее стремление представить демократию как искусство завоевания трофеев в ресторане быстрого питания (в популистской практике это проявляется в гораздо более крайних формах), а не как медленное, взвешенное обсуждение проблем, внимательное отношение и продвижение инклюзивных мер в отношении тех, кто потерпел процедурное, а не идеологическое поражение на выборах.
Во-вторых, отдельные люди и группы, обладающие необходимыми навыками, чтобы обосновать необходимость давления, на короткое время оказываются на позициях власти и влияния, будь то для продвижения политики, имеющей большой национальный резонанс, или, наоборот, для освещения небольших личных проектов. Эта двойная доза разрушения коммуникации и продолжающегося нераспределения активной дискурсивной власти — под демократической эгидой — заметно сказывается на качестве и сложности идеологических дискуссий и подчеркивает как издержки, так и преимущества, связанные с неподчинением иерархии как таковой. Правда, книга, речь, памфлет и манифест в прошлом сами по себе были мощными инструментами формирования идеологии и рекрутирования, благоприятствовавшими артикулированным и предприимчивым. Но, как правило, их привлекательность фильтровалась через политические группы, секты, партии и движения, которые конкурировали в более прозрачной и публичной сфере, и, соответственно, их идеологии следовали за ними.
(Здесь стоит отметить, что автор пишет про западную, более склонную к публичности, политическую культуру. Для реалий российской или, тем более, китайской политической жизни это мало применимо. Прим. МП)
Сейчас идеологии слишком часто становятся терпкими, часто грубыми, отказывающимися от сложности и рефлексии, укорененными в «здесь и сейчас». Роман Оруэлла «1984» — удивительное предчувствие такого развития событий, вплоть до детального использования визуальных технологий в качестве средства отупления. Вместо того чтобы превозносить демократию, эти устройства оскорбляют интеллект демократического гражданина. Более того, появление на политической арене самозваных участников не может служить основанием для особых претензий на укрепление демократических процессов, так как при таком распределении общественного мнения отсутствуют формальные признаки подотчетности, контроля и соблюдения конституционной практики, которые считаются неотъемлемой частью нормально функционирующей демократии. Конечно, не все так мрачно и обреченно. Серьезные блоги могут способствовать активным интеллектуальным дебатам в общественной/гражданской сфере, придавая изящество идеологическим позициям (менее серьезные могут быть более созвучны популярным субкультурам, но не придают блеска дискуссии). Как уже отмечалось, «взаимодействие старых и новых медиа-логик» обеспечивает точки встречи между централизованными функциями контроля и обеспечения согласованности и «неоформившимися, индивидуализированными и часто аффективными реакциями» широких слоев населения, которые заряжают энергией и инструктируют некоторые группы избирателей. Эта топология должна быть решительно расширена для понимания новых процессов формирования политических идеологий. Принципы и социальные проблемы многих идеологических семей все же проступают, но они проникают в общественное пространство разрозненно, гораздо менее программно, обычно не имеют ни разнообразных, ни широких сторонников, и в целом не являются всеобъемлющими, как в былые времена.
Фальшивое и ложное
Одним из важных вопросов, который должен привлечь пристальный интерес студентов-идеологов, является осмысление различий и общности между понятиями «фальшивый» в современном употреблении и «ложный» в марксистском дискурсе. Маркс и Энгельс предложили очень весомый и сложный анализ искажений, порождающих отчужденные и частичные идеологии, державшие в плену общество, выявили порождающие их фундаментальные социально-экономические силы, которые в краткосрочной перспективе были неподвластны тем, кто им подчинялся. Но они считали их преодолимыми, как только будут (заново) установлены истинные социальные отношения. Фальшивые новости также являются ложными, но они — продукт сознательного манипулирования со стороны отдельных лиц и небольших групп, которые пытаются сразу же контролировать события, сея путаницу и неопределенность. В этом процессе стандартные эпистемологии проверки подвергаются сомнению и подрываются, что приводит к размыванию границ между фактами, фантазиями и фибрами, как в случае с деструктивным понятием «альтернативные факты». Нынешние нападки на традиционные СМИ и на тех, чьи голоса усиливаются с их помощью, также являются попытками делегитимизировать критическую и дискурсивную оценку, с помощью которой ценности и идеологии могут быть должным образом проанализированы и препарированы. Это не означает, что традиционные СМИ свободны от предвзятости и повестки дня — это далеко не так, — но в прошлом мы разработали внятные матрицы, с помощью которых можно подвергать их такой оценке. Аналогичные способы критики фальшивых новостей требуют создания инструментов, которые не будут противопоставлять такое отупление традиционным сложностям оценки — это излишество, которое не даст желаемого эффекта, — но и «проверка фактов» не будет достаточной. В основе всего этого лежит расшифровка допустимых, податливых и эмоционально сильных кодов, как сознательных, так и бессознательных, которые формируют один вид фальшивых шаблонов, а не другой, и один вид культурно-экспрессивных искажений, а не другой.
(Фриден логично указывает на то, что одной проверки фактов недостаточно. Факты, изложенные определенным образом, да еще и с эффективными эмоциональными акцентами, могут исказить реальность гораздо сильнее, чем прямая и легко опровергаемая ложь. Прим. МП)
Если марксистская концепция идеологии нацелена, по её собственному разумению, на научное восстановление истины, то распространители фальшивых новостей с удовольствием делают истину недостижимой и бессмысленной в процессе её постепенной инсценировки (в оригинале «drip–drip–drip process of fabrication», прим. МП)
Однако для аналитиков идеологии между ними есть один общий элемент. Маркса и Энгельса не интересовала расшифровка «искаженных» посланий идеологий, они просто хотели устранить феномен идеологии в целом, разоблачив её и выявив скрываемую ею истину. Наблюдатели за фальшивыми новостями и участники кампаний по борьбе с ними точно так же хотят оспорить и искоренить эти намеренные дезинформационные сообщения. Но изучающим идеологию необходимо серьезно относиться к обоим видам искажений. Политический язык, вбрасываемый в публичную сферу, должен привлекать внимание исследователей идеологии, независимо от того, является ли он фальшивым, тревожным или даже возмутительным, а вопрос о правде, искажениях и лжи должен уступить место исследованию моделей, семантической силы и траекторий движения как информации, так и дезинформации в качестве компонентов политического дискурса. Как этики и как заинтересованные участники политической среды мы действительно можем стремиться к преодолению препятствий на пути познания и рефлексивного понимания, а также выражать глубокое неприятие некоторых явлений в политической сфере. Однако как социологи и теоретики политического дискурса, исследующие многообразный мир идеологии, мы должны воспринимать фантазии, ложь и дискурсивное манипулирование как неотъемлемую часть нашего предмета исследования и как важную роль в формировании политического мышления, как проактивного, так и вызывающего критическую реакцию. Ни одно из этих явлений не может быть отброшено академической наукой: тот, кто хочет понять, как идеологии передают свои идеи и утверждения и где их искать, должен включить эти вездесущие высказывания в свой широкий круг.
По следам выявления идеологии
Подделки, фальшивки и искажения — не единственная проблема, с которой приходится сталкиваться изучающим идеологию. В более широком смысле концептуальные и аналитические навыки, к которым призывает изучение идеологии, связаны, во-первых, с тем, чтобы сделать невидимое видимым, а во-вторых, с тем, чтобы обратиться к появляющимся средствам идеологического выражения, когда они едва осознаются как выполняющие идеологические функции. Рассмотрим первую тему: Появление новых идеологических феноменов породило свой собственный научный импульс. Не ошибаемся ли мы в понимании того, что такое идеология, не путаем ли мы одно с другим? Недавние внутренние дебаты об идеологии породили новые дискуссии о её определяющих признаках. Так, побочным эффектом исследований популизма стала дискуссия о том, следует ли относить его к идеологии, стилю или менталитету — различия, которые могут быть более широко применимы ко всем идеологиям. Выбор, конечно, не случаен: Менталитет — термин, давно вошедший во французский культурологический анализ и охватывающий целый ряд нюансов, связанных с общепринятым мировоззрением или чем-то сродни групповому мировоззрению. Его основное отличие от идеологии состоит в том, что он не обязательно содержит трансформационный или защитный драйв, дискурсивный и концептуальный активизм, связанный с последней, или специфически узкий смысл политических идеологий, связанных с борьбой за контроль над политическим языком и реализацией общественных и институциональных целей. Однако «менталитет» помогает нам контекстуализировать любое конкретное проявление идеологии в более широком культурно-психологическом пространстве, которое как информирует её, так и формируется под её влиянием.
Что касается стиля, то это измерение является атрибутом всех идеологий, поскольку те или иные культурные способы выражения включаются в различные идеологические позиции и аргументы. Оно ни в коем случае не является альтернативой идеологии, но в то же время рассказывает нам о видах артикуляции, риторических регистрах и способах подачи идеологии и, следовательно, является полезным дополнением к набору инструментов, который нам необходимо развернуть. Сам факт наличия разногласий по поводу статуса популизма как идеологии вызвал дискуссию о маркерах — необходимых или достаточных — с помощью которых можно идентифицировать идеологии. Насколько «тонким» может быть популизм, чтобы стать несущественным? Могут ли левые и правые популизмы находиться в одной рубрике? Еще одно большое достоинство дискуссии по таким вопросам заключается в том, что она позволяет нормализовать и интегрировать идеологию в более широкие социокультурные контейнеры, а не держать её в отдельных капсулах, которые могут ошибочно представить её мыслительные практики как эзотерические или маргинальные — реакция, которая в прошлом была нередкой для этой отрасли знания. Такая нормализация зависит от циркуляции вербально и визуально заметных мемов (имеется ввиду научное понимание понятия «мемов», введенное Ричардом Докинзом, а не «интернет-мемы», прим. МП), от готовности комментаторов и исследователей переосмыслить ареалы и места обитания идеологий.
Но старые привычки неистребимы (в оригинале использовано выражение «die hard», которое у нас известно по одноименному фильму «Крепкий Орешек», прим. МП). По-прежнему многие люди считают, что идеологии, под которыми многие из них понимают традиционные системы политических убеждений, зачастую закрытые и доктринерские, не имеют отношения к их жизни, что им следует противостоять или игнорировать их. Политики и пресса укрепляют эти заблуждения, поскольку большинство из нас до сих пор не научились обращать внимание на правильные места — в том числе на неожиданные места, которые занимает идеологическое мышление, на его инновационные проявления и на различные профессиональные и повседневные языки, которые его несут. Идеологии продолжают влиять на сообщества и обычную жизнь, даже если они не осознаются как таковые. Они продолжают действовать так, как действовали всегда, и в той же мере, как и прежде, поскольку идеологии существуют на почти неразличимой почве или на почве, для выделения которой нужен натренированный глаз. «Готовая» фиксированная идеологическая структура, отличающаяся высокой степенью внутренней согласованности и систематизированности, исчезает — даже в партийных манифестах, которые, как правило, предпочитают программу принципам, — уступая место мелочам, броскости, эфемерности и разговорности. Поскольку прежний, более масштабный формат все еще является шаблоном для восприятия идеологий, новые способы подачи идеологии гораздо более неуловимы для наблюдения и распознавания, оставаясь незамеченными не только широкой публикой, но и многими аналитиками.
Некоторая часть этой невидимости была осознана уже давно. Как проницательно заметил Пьер Бурдье еще 40 лет назад, существуют скрытые, «натурализованные» идеологические послания и дискурсы, которые пронизывают все общества:
Поскольку субъективная необходимость и самоочевидность абсурдного мира подтверждается объективным консенсусом относительно смысла мира, то, что существенно, остается несказанным, потому что оно несказано: традиция молчит, не в последнюю очередь о себе как о традиции; обычное право довольствуется перечислением конкретных применений принципов, которые остаются неявными и неоформленными, потому что не подвергаются сомнению; игра мифо-ритуальных однородностей представляет собой совершенно замкнутый мир, каждый аспект которого является как бы отражением всех остальных, мир, в котором нет места мнению в том виде, как его понимает либеральная идеология, т. е. как разновидности мнения. И нет ничего более далекого от соотносимого понятия большинства, чем единодушие доксы, совокупность «вариантов», субъектом которых является каждый и никто, поскольку вопросы, на которые они отвечают, не могут быть заданы в явном виде.
Этой мысли несколькими столетиями ранее предшествовал Джон Локк, рассуждая о том, как «люди обычно приходят к своим принципам». Утверждая, что носители таких фундаментальных принципов умалчивают об их обоснованности и истинности, Локк заявлял, что они «никогда не позволяют упоминать эти положения иначе, как в качестве основы и фундамента, на котором они строят свою религию и нравы», в результате чего эти доктрины «приобретают, таким образом, репутацию неоспоримых, самоочевидных и врожденных истин „.
В этой всепроникающей сфере «молчаливых» идеологий исследования идеологии продолжают разрабатывать новые техники и современные методы дешифровки, пытаясь сделать невидимое различимым и тем самым вернуть возможность выбора при принятии идеологических позиций. В связи с этим возникает важный вопрос для научных исследований. На первый взгляд, необходимость таких исследований оправдывает старое представление об идеологии как о скрытом, коварном, увековечивающем эксплуататорские властные отношения и насаждающем ложное сознание, а значит, намеренно или непреднамеренно скрывающем то, что требует раскрытия.
Эта точка зрения, несомненно, сохраняет свою актуальность и может быть подтверждена эмпирическими данными, но она далека от того, чтобы охватить особенности идеологии во всей их полноте. Действительно, методы, применяемые сегодня для исследования скрытого или полускрытого — например, акцент на перформативности или морфологическом картировании — не обязательно направлены на этическое «разоблачение», лежащее в основе марксизма, критического дискурс-анализа и многих психоаналитических подходов, но типизируют стремление выявить и распаковать идеологические сигналы и сообщения, которые не поддаются прямолинейному анализу «с глазу на глаз», несмотря на их этические недостатки. Важно также, что они зависят от технологий познания, которые обычно не ассоциируются с исследованием политической мысли.
Второй тип идеологической невидимости, где публичный дискурс не приспособлен для выявления, тесно связан с новыми средствами передачи и распространения информации. Инструментарий, необходимый ученым для переоценки того, как идеологии переплетаются с политической сферой, с популярной культурой и с коммуникационными технологиями, нуждается в переосмыслении. По мере ознакомления с новыми форматами производства и распространения идеологии само понятие «идеология» начинает приобретать новый смысл и новое содержание. Политическое сочится из многочисленных, доселе неожиданных сосудов. Потребовалось некоторое время, чтобы студенты, изучающие идеологию (и вообще политическую мысль), признали, что политический язык передается не только вербальными, в том числе письменными, средствами, но и физическими практиками, визуальным представлением, психологическими драйвами, эмоциями, когнитивными исследованиями и повседневным дискурсом. Политологи и конфликтологи разрабатывают пространственные когнитивно-аффективные карты, выявляющие связи, пересекающие и объединяющие кластеры систем убеждений. Постструктуралистские исследования уже перешли от разработки постмарксистских позиций к изучению фантазий и желаний, лежащих в основе идеологических способов выражения, и это необходимо более систематически учитывать за пределами данной специализации. Анализ дискурса, первоначально тесно связанный с критикой идеологии, сегодня также предлагает инструменты для беспристрастной оценки неизбежных моделей идеологических пристрастий и предпочтений и исследует, как форма и подача идеологических и политических решений определяются «организующими принципами СМИ „.
Цифровые медиа: новый габитус идеологии
Важность медийности в политике признается и исследуется уже более 30 лет, но в последнее время её экспоненциальный рост привел к тому, что распространение идеологии приобрело новые акценты. Обращение группы к группе, столь центральное в сфере идеологий, уступает место индивидуализации информации, от интерпелляции по имени, которая помещает получателя сообщения в иллюзорный и якобы расширяющий его возможности центр социального знания и принятия решений, до использования жаргонной речи и письма, которые делают идеологические заявления легкодоступными для членов общества — непринужденное и простое устранение барьеров для понимания и — казалось бы — для участия. И здесь, как морфологическое изучение идеологий отвлекало внимание от макроидеологий к их микроанализу, так и конкретика, конкретность и непосредственность оцифрованных сообщений требуют пристального внимания как «новая норма» политико-идеологического дискурса. В результате происходит двойное ослабление перспективы: содержание идеологии размывается, демонстрируя её внутреннюю текучесть и потенциал к вариативной перекомпоновке, а многочисленные источники и способы её распространения раскрывают её как децентрализованный корпус, исходящий как из крупных, так и из мелких дискурсивных событий и моментов. В этом случае идеологии демистифицируются не только путем оспаривания их предпосылок или снятия дымовых завес, которые они могут создавать. Скорее, они уменьшаются до человеческого масштаба путем выявления их разнообразных, часто мизерных точек артикуляции и рассматриваются как отчасти запланированный, отчасти случайный продукт отдельных голосов, вихрем проносящихся в социальном пространстве.
То, что один политолог справедливо советует для изучения цифровых медиа в целом, ipso facto относится к изучению идеологий, которые они содержат и переделывают, и необходимости создания «более разнообразной карты практик, норм и дискурса, которые характеризуют широкий спектр различных политизированных онлайн-пространств». Исследования идеологии уже давно охватывают изменчивость идеологических полей, но теперь они должны охватить и цифровую трансформацию. Расширение перспективы позволит сфокусироваться, в частности, не только на типичных репрезентациях фальшивых новостей, но и на более фундаментальной обрезке и оптимизации идей, убеждений и аргументов, которые должны быть адаптированы к новым технологиям циркуляции информации и быстро меняющимся ожиданиям их получателей.
Не менее важно и то, что при потреблении идеологии проходят через фильтры культурного понимания и непонимания, поэтому важно установить повторяющиеся закономерности как в изменении их содержания, так и в деинтеллектуализированном стиле, которые обеспечивают успех или неудачу в достижении желаемого общественного эффекта, а также отследить переосмысление «политического», которое они несут.
Приведем лишь два примера: популярное заклинание «антиполитика», применяемое к низовым инициативам и тенденциям, обладает заметной риторической силой, но при расшифровке оказывается самостоятельным остро политическим настроением, связанным с неприятием иерархии, элитарности и централизации и отстаивающим при этом совсем другие идеологические предпочтения. С другой стороны, настойчивые твиты нынешнего президента США (статья 2018 года, президент Дональд Трамп, прим. МП) реконфигурируют этот пост как «оскорбительную демократию», в которой лидер якобы либерально-демократического государства постоянно озабочен постоянными и во многом беспрецедентными по масштабам нападками на собственных граждан — «часть работы», можно предположить. Такое идеологическое переосмысление того, в чем состоят государственные дела, и поразительная модификация роли и поведения главы исполнительной власти в правовом режиме предлагают идеологическое переосмысление и перенастройку того, что приемлемо в управлении, и теперь выходят на политическую арену как претенденты на нормальность.
На главный вопрос о том, как распределить вес между этими разрозненными аспектами и компонентами, конечно, трудно ответить, и именно в этот момент бремя суждения ложится на исследователя, поскольку критерии для таких суждений постоянно меняются и усложняются, сочетая временной и пространственный контекст с давно устоявшимися нормами. При изучении идеологий мы не можем придавать каждому мему и сообщению одинаковое значение, но они требуют равного внимания как зерно на мельнице научного исследования.
Англоязычный текст можно прочитать здесь: https://www.tandfonline.com/doi/full/10.1080/13569317.2022.2163770?src=
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
Лео ШТРАУС: искусство интерпретации. Лекция Сергея Реброва
«Промо уровень»
Лекция Сергея Реброва о политической философии Лео Штрауса. К юбилею смерти великого мыслителя
Луи АЛЬТЮССЕР: о материалистическом понимании политического. Лекция Сергея Реброва
«Промо уровень»
Лекция Сергея Реброва о политической философии Луи Альтюссера. Ко дню рождения великого мыслителя
Кто придумал идею нации, можно ли быть вне идеологии, какова роль личности в истории? – Сергей Ребров
«Научный сотрудник»
ПРОТИВ ВЫБОРОВ | ЛЕЧЕНИЕ СИНДРОМА ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ УСТАЛОСТИ ЖЕРЕБЬЁВКОЙ | Давид Ван Рейбрук
«Промо уровень»
Обзор книги бельгийского учёного Давида ван Рейбрука "Против выборов" с историей и критикой выборов как демократического института
«Невидимые» идеологии, которые правят без партий и выборов
Разобравшись, в первом приближении, в том, что такое идеологии и какие ограничения, иллюзии и базовые заблуждения в них бывают, рассмотрим более сложную тему: какие идеологические убеждения маскируются под знания и что это несет обществу.
Законы, законность и мир правил
В российском общественном дискурсе, особенно в случае возникновения какой-либо серьезной проблемы или просто яркого случая, обычно возникают 2 классических вопроса: «кто виноват?» и «что делать?». По первому пункту мысль уходит в направлении отсутствия/плохой работы института или человеческого фактора в них. Второй вопрос вызывает желание покарать непосредственного виновника конкретной ситуации (краткосрочный режим), а далее про изменения законов, правил, обычно в сторону ужесточения.
Про культуру запретов и негативной мотивации вместо позитивной (или создающей) условия для другого поведения людей еще спорят. Сама же логика решения вопроса «надо принять новый закон и все будет хорошо» почему-то не вызывает вопросов. Хотя в том же массовом сознании есть противоречащие этому установки, выраженные в пословицах «Закон что дышло — куда повернешь, туда и вышло» и «В России жестокость законов умеряется их повсеместным неисполнением».
Современному человеку нормально мыслить, что для улучшения мира вокруг, требуется ввести/изменить закон, правовую норму. Между тем, во-первых, есть целая область человеческой деятельности, которая отрицает законность и выступает за «понятия», хоть это и является правилами, но а) неписаными; б) альтернативными; в) не подлежащими изменению и переосмыслению. А во-вторых, другая область, ценится чуть ли не больше: репутация, честь, опыт, все это не подчиняется измеряющимся законам и, порой, надежнее их.
Предположим, что законы и правила могут быть новой вехой человечества, ступенью развития, если сравнивать с подавляющей частью истории, когда их либо не было, либо они контролировали малую область деятельности. Допустим, что расширение поля законности — детерминированное благо, пусть так.
Но есть несколько утверждений и вопросов, которые заставляют задуматься и признать это идеологией.
Первое — так считают не все, т. к. убеждение, что все должно быть по закону, а не по понятиям, лишь часть спектра. Альтернативы представлены выше.
Второе — идеология законов и правил имеет свою дискурсивную основу: понятия, термины, утверждения и нарративы, призванные доказать, что она верна. Квентин Скиннер, исследуя дискурс, называл такую идеологию юридической.
Третье — наличие серьезного противодействия со стороны конкурентов. Здесь можно вспомнить не только вышеупомянутые пословицы и поговорки, обесценивающие законы как способ организации общества, но и, например, термины «зарегулированность», «правовая гильотина»(как избавление от), и даже понятие бюрократии, которая имеет, скорее, негативные коннотации в дискурсе, чем нейтральные и тем более положительные.
Нельзя не признать, тем не менее, что эта идеологическая система глубоко проникла в политическое сознание не только на Западе, но и в других странах, ведь даже в период выборов кандидаты соревнуются между собой, рассказывая, какие законы и указы примут, чтобы исправить проблемы общества. Показательно.
Капитализм
В области работы с экономическими убеждениями все зашло ещё дальше и глубже. Вне зависимости от вектора консерватизма/либерализма, они оба находятся в капиталистической логике рынка, частной экономической инициативы, прибыли и роста благосостояния.
Даже область межличностных отношений впитала в себя дискурс капитализма, не говоря уже о концепции «образовательных услуг», «государственных услуг», «паблицитного капитала» и множества других понятий, которые стали нормой в дискурсе вне экономической сферы.
Противодействию капиталистической идеологии посвящены многочисленные работы, включая Франкфуртстскую школу. Именно сопротивление капитализму считалось одним из основных направлений работы после разгрома фашизма.
Превращение человека в товар, атомизация общества через столкновение людей между собой за счёт всеобщего рынка, конкуренции и строго индивидуальный интерес, который, как постулирует логика прибыли, всегда на первом месте. Все эти явления подробно разобраны как в научном, так и в публицистическом ключе.
Однако это не мешает, во-первых, дальнейшему проникновению идеологии капитализма в повседневную речь и деятельность, а во-вторых, снижению её «видимости», становлению самим собой разумеющимся. Что, конечно, затрудняет противодействие идеологии. В отличит от юридической идеологии, капитализму активно противодействует открытая часть политического спектра — социализм. С оговорками, что и на европейской политической сцене, и даже в Китае социализм явно «ушёл вправо». И теперь рыночные отношения признаются там неотъемлемой частью экономики.
Гуманизм
Ещё более сложная для описания и осмысления тема. Ценность человеческой жизни, казалось бы, является одним из завоеваний человечества. Но вспомним про критерии: можно ли сказать, что этому убеждению нет альтернативы в истории или дискурсе? Нет, так сказать нельзя, есть и другие точки зрения. Существует ли противодействие, в том числе в дискурсе? Да, во многих местах на планете человечество может больше ценить экономическую эффективность или ритуалы, или военную мощь, или даже природу выше человеческой жизни. И это будет выражено в дискурсе.
С одной стороны, принципы гуманизма, внедрённые в дискурс и в институты, сгладили наиболее выпуклые и неприглядные последствия человеческой деятельности. Например, посредством идей гуманизма были созданы структуры «Красного креста», «Врачей без границ», многочисленных программ бесплатной вакцинации жителей беднейших стран, программ онлайн-образования, доступных для всех.
С другой стороны — ценность человеческой жизни как таковой, без привязки к её деятельности, интенции, результатам и воззрениям, потворствует распространению в мире прослойки потребителей и борцов за безусловные права без обязанностей. В этой связи, если становится хоть на позицию Просвещения, хоть Модерна, человек, хотящий только прав и уважения к себе по факту своего рождения и не мыслящий себя в категориях общественной пользы, долга, мягко скажем, несёт сомнительную ценность.
Итог
Внимательный читатель заметит, как постепенно расширяется идеологическое поле и область, где идеологию становится сложно не увидеть. Начав с политики и классических «больших идеологий», мы постепенно показали пример «малых идеологий», неполитических спектр и даже возможность создать свой авторский вариант. В этом материале была предпринята попытка показать, что идеология необязательно будет 100% заметна, а значит, управляема. Такой вид убеждений тоже следует учитывать.
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
Шанталь МУФФ: возвращение политического. Лекция Сергея Реброва
«Промо уровень»
Лекция историка политической философии Сергея Реброва, посвящённая идеям Шанталь Муфф.
