Исход из края Небесных Слез
Вот уж точно: «Надо же было такому случиться!» Поживешь за свой не такой уж и маленький век на самом что ни на есть Дальнем Востоке, померзнешь на не менее Крайнем Севере, потопаешь паломническими путями сотни и сотни километров до Сантьяго-де-Компостелы (испанской Мекки), восхищаясь тесными, но уютными улочками Памплоны, живописнейшим приморским Сан-Себастьяном и бесконечным дружелюбием жителей лежащих на Пути Святого Иакова деревушек, и, на тебе, совершенно случайно, практически проездом, попадаешь в самый что ни на есть наш, родной курортный городок, о котором, если что-то и слышал, то только в самом глубоком детстве, и только самым краешком уха, и нисходит на тебя озарение: вот же он — мой город!
И, поди разберись, почему. Что в нем такого особенного, что растопило полярный холод в моем уже далеко не юношеском сердце? Явно не шедевральная, стиля «кто во что горазд», городская застройка. Она — кульминация полигамного анархизма — беспорядочного смешения всех стилей, свального архитектурного греха в постсоветском градостроении, кошмар наяву любого ценителя прекрасного и притча во языцех коренного населения, знакомого не понаслышке с добрыми старыми временами, когда город был похож больше на милую большую деревню с маленькими уютными домиками с приусадебными участками.
И, уж, точно не городские пробки влекут к себе усталого странника. А они тут двух видов: автомобильные — на городских улицах в самый длинный в мире час-пик (летом он длится с 8 утра и до 11 вечера), и людские — на песчаных пляжах в высокий сезон. Причина транспортного коллапса — узость дорог, пляжного — непомерная ширина тел наших сограждан и согражданок, прибитых палящим солнцем к лежакам и расплющенных жарой на потрепанных полотенцах на узкой прибрежной полосе, отделяющей раскаленный песок от собственно моря.
Добавьте к этому порой невыносимую жару, постоянные ветра, цветущее летом море, и непроходимые, словно тропические джунгли, прибрежные улицы, переполненные такими же как и я «понаехавшими» да отдыхающими.
Впрочем, есть у меня подозрение, что некоторые из перечисленных мной напастей придуманы и распространяются самими аборигенами, дабы отбить хотя бы у малой части потенциальных туристов желание почтить своим высоким присутствием местные пляжи.
Потому как и жара с ветерком при умеренной, далеко не сочинской, влажности — и не жара вовсе; и туристами переполнены лишь пара прибрежных улиц, и море, даже на самых цветущих песочных центральных пляжах, по утрам, до набега безжалостной туристической орды, очень даже чистое, доказательство чего — регулярное появление у самого берега, иногда — на расстоянии вытянутой руки от вашего покорного слуги, наших морских братьев — дельфинов. Последнее я лично готов подтвердить на самом высоком суде.
Но нет у меня сил осудить туземцев за коварство их замысла, ибо продиктовано оно исключительно бесконечной любовью к своему городу. А любовь, по свидетельствам тех, кому посчастливилось испытать это чувство, по природе своей не может не быть эгоистичной, не может не быть слепой…
… Но иногда она приходит с первого взгляда. И, должно быть, потому, вернувшись после нашей первой встречи в родные северные края, я никак не мог понять причину гложущего меня изнутри чувства беспокойства.
С вами такого не бывает, когда знаешь, что должен был сделать что-то очень важное, но никак не можешь вспомнить что? И по ночам явственно слышится голос, зовущий куда-то. Так плачет русалка, увлекая любимого в морскую пучину. И, вот, в какой-то момент словно внезапный порыв ветра разрывает плотную пелену тумана, мешавшую разглядеть очевидные вещи; и тебя, как гром среди ясного неба, осеняет: «Этот город — твой по духу… он создан для тебя… там твое место… ты принадлежишь ему… ты обязан быть с ним… ты просто не можешь иначе», — пульсирует у тебя в голове, словно кто-то вводит тебя в гипнотический транс.
И, едва дождавшись утра, ты срываешься, словно «с простынь бессонницей рваных», с насиженного годами места, кидаешь в багажник железного коня самое необходимое, не без труда устраиваешь на переднее сидение ничего не понимающего Соломона, и, как шпоры в бока скакуна, всаживаешь в пол педаль газа. Словно вырвавшийся из темницы узник, что заметает следы в надежде уйти от пущенной за ним погони, ты мчишься, будто на встречу со своей любимой, оставляя за спиной пылающие мосты, что прочно связывали тебя с длинной в четверть века прошлым, отчаянно надеясь, что оно тебя не догонит.
Словно можно, вот, так просто, взять и сбежать от пленивших тебя в молодости безумно красивых, и в то же время необыкновенно суровых, порой, на грани жестокости, тебе ли это не знать, мест… «Вернись, пока не поздно!» — шепчет асфальт под колесами скакуна. «Вернись, отступник!» — стонут угрюмые ели, неодобрительно качая под напором ветра своими верхушками… С вами такого не бывало?…
… Если здраво поразмыслить, то есть во всем происходящем нечто иррациональное, не убоюсь этого слова, мистическое. Наваждение какое-то, другого объяснения и не сыскать. И пусть кто-то покрутит пальцем у виска, а кто-то заподозрит подвох. Бог ними, я уже давно никого не осуждаю, а просто принимаю, как данность, как рок, все произошедшее. И фатализму тому есть объяснение.
Так уж вышло, что автору этих незамысловатых строк к вещам, выходящим за грань привычного, а иногда и просто таинственным, не привыкать.
А как не привыкнуть-то, ежели большую часть жизни прожил ты в краях, где привороты, сглаз да порча по тамошним понятиям вещи вполне заурядные, я бы даже сказал, банальные? Где, вне городов, мобильная связь, скорее, исключение, чем правило. Где, заплутав в лесу или, того хуже, — на болотах, никто из автохтонного, коренного то бишь, населения за компасом не потянется, и муравьиные кучи да мох на деревьях, в надежде определить, где север, а где юг, искать не бросится. Скаутские штучки не для тех лесов.
Истинный местный тут же сдерет с себя маску прожжённого материалиста (куда же без нее в нашем обществе), и немедля по бабушкиному совету, внезапно всплывшему из неведомых глубин памяти или из коллективного карельского подсознательного, присядет на ближайшую болотную кочку, снимет с себя одежду, вывернет ее наизнанку и вновь оденет, шепотом, на свой лад, уговаривая лешего, потревоженного внезапным вторжением в его владения, отпустить восвояси невольного непрошенного гостя.
В тех северных краях царствует вода и создания, ее населяющие. И она там везде. В воздухе: в виде весенних утренних туманов, летних проливных дождей, бесконечно-унылой осенней мороси и зимних метелей, неизменно вводящих в ступор города и веси. На земле — в десятках тысяч, без преувеличения, озер и ламбушек; она в болотах, речушках и ручьях, что после ливня мгновенно превращаются в бурные потоки, грозящие снести мосты и переправы, она хлюпает под ногами в непросыхающих лужах и скрипит снегом на крещенском морозе.
Вода не терпит неуважительного к себе отношения. Эта бесконечно прекрасная страна Небесных Слез не знала Ига, но люди в ней, словно во времена Древней Руси монгольскому хану, исправно платят дань духам воды. Они отдают ее жизнями рыбаков, провалившихся под лед или предательски, за пуговицу на куртке, утянутых сетями в холодные глубины озера; душами незадачливых туристов, застигнутых в утлых суденышках или на современных катерах (всё одно) вдали от берега внезапно разыгравшимся штормом; жизнями экипажа и пассажиров самолета, так и не нашедшего в густом тумане взлетно-посадочную полосу аэропорта с потусторонним названием «Бесовец», и рухнувшего на дорогу в нескольких метрах от деревни, носящей то же недоброе имя.
К слову, селение это древнее, известно еще с 16 века, и оно, в свою очередь, позаимствовало название у Бесового ручья — места обитания, если верить преданиям тех, кто жил в этих местах еще до прихода карелов, то ли беса, то ли лембоя. Поди разбери эту нечисть.
Впрочем, самого обитателя ручья никто из современников в глаза не видел, что, тем не менее, не мешает самолетам падать, а переполненным пассажирским автобусам в этом же месте на железнодорожных переездах под поезда попадать, о чем, словно на Библии, свидетельствуют установленные в окрестности памятники жертвам этих катастроф. Скверное чувство юмора у местной нечисти.
Здесь большая часть географических точек носит причудливые, не привычные нашему уху имена: Ляскеля, Суоярви, Лахденпохья, Костомукша, Питкяранта… Но нежно-ласкательный характер этих названий и неописуемая дикая красота природы не должны расслаблять и вводить вас в заблуждение относительно сурового характера тех краев, не прощающих легкомысленное и пренебрежительное к себе отношение. Здесь часто людская беспечность становится причиной величайших трагедий, потрясавших всю страну.
Я был свидетелем, как высокие столичные гости в иномарке, летящей сквозь туман, стелящийся по Долине Смерти, что рядом с упомянутой Питкярантой, смиренно умолкали, тревожно прислушиваясь к шепоту десятков тысяч невинных душ, погубленных здесь в забытой Зимней войне лютыми январскими морозами и людской безалаберностью…
… В тех суровых краях реальность соседствует со сказкой, и зачастую сразу и не поймешь, где заканчивается первая и начинается другая. Здесь никого не удивляет, что два самых больших и самых северных района носят волшебные имена. Один наречен «Калевальским» в честь мифической страны, родины героев карельского народного эпоса «Калевала», а соседний с ним — еще с царских времен назван «Лоухским» — по имени злой старухи-колдуньи Лоухи, правительницы Похъёлы — королевства Зла из этого же эпоса.
К слову, Элиас Лённрот, составитель «Калевалы», в ходе своих поездок по Северной Карелии, по собственному признанию, не только руны собирал да под диктовку местных сказителей их записывал, но и заговоры да привороты, благо, что по местной традиции рунопевцы эти еще знахарством да колдовством свой век коротали. Карельских рун Лённрот насобирал на целый эпос, а вот что он с заговорами да прочими темными знаниями местных колдунов делал доподлинно неизвестно.
Говаривают, что где-то там, во владениях колдуньи Лоухи, в самом мистическом месте современной Карелии — в окрестностях скал Воттоваара, в одно из своих путешествий составитель «Калевалы» запрятал подальше от людских глаз единственный экземпляр ее альтер-эго — «Похъёллу» — книгу Зла, — сборник сказаний о королевстве злой колдуньи Лоухи и заговоров.
На том месте ныне расположен Национальный парк и особо охраняемая территория Паанаярви. Что и от кого там на самом деле охраняют можно только догадываться. Но, тсс, молчок, окрестности Воттовваары и так переполнены любителями эзотерики и искателями тайных знаний…
… Я попал под чары тех мест еще молодым, не верящим ни в черта, ни в лешего, когда опять-таки по воле случая (если в таких делах вообще есть место случаю) и по собственной воле (если в таких делах есть место собственной воле) еще зеленый и, чего греха таить, гордый обладатель красного диплома оказался в тех краях. За прошедшие с тех пор годы я стал менее категоричным в суждениях, еще менее материалистом и куда более суеверным. Жизнь в этом сказочном крае и род моей деятельности к этому как ничто располагали.
И вот спустя четверть века под шепот проносящегося мимо леса влекомый неведомой силой я с благодарностью покидаю этот дивный мир, который я изъездил вдоль и поперек — жизнь следователя богата на приключения. Возможно, когда-нибудь я найду в себе силы рассказать и об этом периоде своей жизни, а пока впереди за тысячи километров от ставшего родным Белого моря на берегу Черного меня ждет мой город.
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
