Вот ‎очередной‏ ‎мелкий ‎скандальчик ‎возник: ‎ученик ‎(и‏ ‎его ‎родители)‏ ‎считают,‏ ‎что ‎учитель ‎математики‏ ‎пристрастен ‎и‏ ‎давит-обижает-губит ‎ребенка, ‎и ‎вообще‏ ‎он‏ ‎им ‎не‏ ‎нравится. ‎Но‏ ‎уходить ‎в ‎другой ‎класс ‎(к‏ ‎другому‏ ‎математику) ‎отказывается,‏ ‎потому ‎что‏ ‎«учитель ‎литературы ‎здесь ‎очень ‎нравится».‏ ‎То‏ ‎есть‏ ‎не ‎о‏ ‎предмете ‎речь,‏ ‎не ‎о‏ ‎том,‏ ‎как ‎он‏ ‎преподается, ‎а ‎нравится-не ‎нравится ‎учитель.

А‏ ‎тем ‎временем‏ ‎где-то‏ ‎в ‎верхах ‎всерьез‏ ‎обсуждают ‎вопрос‏ ‎о ‎переходе ‎на ‎«безучительное»‏ ‎образование,‏ ‎с ‎помощью‏ ‎компьютера. ‎Мне,‏ ‎честно ‎говоря, ‎эта ‎идея ‎кажется‏ ‎ересью.‏ ‎Учитель, ‎в‏ ‎отличие ‎от‏ ‎компьютера, ‎не ‎просто ‎излагает ‎информацию‏ ‎–‏ ‎он…‏ ‎а ‎что‏ ‎– ‎он?‏ ‎Есть ‎куча‏ ‎банальностей‏ ‎на ‎эту‏ ‎тему: ‎учитель ‎видит ‎и ‎чувствует‏ ‎реакцию ‎ученика;‏ ‎он‏ ‎понимает, ‎когда ‎и‏ ‎как ‎надо‏ ‎объяснить ‎эту ‎тему ‎Пете,‏ ‎а‏ ‎когда ‎Васе;‏ ‎в ‎нем‏ ‎ученик ‎может ‎найти ‎советчика… ‎А‏ ‎может‏ ‎и ‎не‏ ‎найти. ‎Может,‏ ‎наоборот, ‎найти ‎врага. ‎Возможности ‎учителя‏ ‎действительно‏ ‎огромны,‏ ‎но ‎это‏ ‎и ‎опасно.‏ ‎

Я ‎не‏ ‎имею‏ ‎в ‎виду,‏ ‎что ‎учитель ‎действительно ‎может ‎затравить‏ ‎ребенка, ‎может‏ ‎ставить‏ ‎ему ‎двойки ‎ни‏ ‎за ‎что,‏ ‎публично ‎его ‎унижать ‎и‏ ‎т.п.‏ ‎Это ‎очевидно.

Мне‏ ‎кажется, ‎страшнее‏ ‎то, ‎что ‎учитель ‎сам ‎не‏ ‎всегда‏ ‎понимает, ‎насколько‏ ‎велико ‎его‏ ‎влияние. ‎Или ‎вообще ‎этого ‎не‏ ‎понимает.‏ ‎Когда‏ ‎через ‎четверть‏ ‎века ‎тебе‏ ‎говорят: ‎«А‏ ‎вот‏ ‎Вы ‎тогда‏ ‎на ‎уроке ‎сказали… ‎и ‎поэтому‏ ‎я ‎никогда…»‏ ‎-‏ ‎это ‎довольно ‎страшно.‏ ‎Хорошо, ‎если‏ ‎ты ‎сказал, ‎например, ‎что‏ ‎нехорошо‏ ‎издеваться ‎над‏ ‎слабыми. ‎А‏ ‎если ‎ты ‎сказал, ‎что ‎Достоевский‏ ‎тебе‏ ‎не ‎нравится,‏ ‎что ‎он‏ ‎плохой ‎писатель? ‎И ‎поэтому ‎твой‏ ‎ученик‏ ‎никогда‏ ‎не ‎читал‏ ‎Достоевского? ‎А‏ ‎ведь ‎иногда‏ ‎говоришь‏ ‎просто ‎то,‏ ‎что ‎сейчас ‎подумалось, ‎говоришь ‎совершенно‏ ‎искренне, ‎но‏ ‎между‏ ‎делом, ‎не ‎придавая‏ ‎этому ‎значения.‏ ‎А ‎оно ‎потом ‎«лежит,‏ ‎как‏ ‎компост» ‎-‏ ‎и ‎принести‏ ‎может ‎любые ‎плоды. ‎

И ‎вот‏ ‎я‏ ‎очередной ‎раз‏ ‎поняла, ‎что‏ ‎не ‎знаю, ‎не ‎могу ‎сформулировать,‏ ‎какова‏ ‎должна‏ ‎быть ‎роль‏ ‎учителя ‎в‏ ‎школе ‎и‏ ‎какими‏ ‎должны ‎быть‏ ‎его ‎отношения ‎с ‎учениками. ‎Это‏ ‎не ‎кокетство,‏ ‎я‏ ‎действительно ‎не ‎знаю.‏ ‎И ‎попробую‏ ‎в ‎этом ‎разобраться. ‎Когда‏ ‎пишешь‏ ‎текст, ‎приходится‏ ‎подбирать ‎формулировки‏ ‎– ‎это ‎очень ‎способствует ‎пониманию‏ ‎самого‏ ‎себя. ‎Превращению‏ ‎смутных ‎ощущений‏ ‎во ‎внятные ‎соображения.

Когда ‎я ‎шла‏ ‎работать‏ ‎в‏ ‎школу, ‎главными‏ ‎для ‎меня‏ ‎были ‎именно‏ ‎отношения‏ ‎с ‎учениками‏ ‎(что ‎неудивительно ‎– ‎разница ‎в‏ ‎возрасте ‎была‏ ‎7-9‏ ‎лет). ‎Я ‎предвкушала,‏ ‎как ‎сначала‏ ‎меня ‎попробуют ‎травить, ‎а‏ ‎потом‏ ‎я ‎всех‏ ‎победю ‎–‏ ‎и ‎мы ‎станем ‎лучшими ‎друзьями!‏ ‎Мне‏ ‎ужасно ‎хотелось,‏ ‎чтобы ‎мне‏ ‎подкладывали ‎кнопки ‎на ‎стул ‎(и‏ ‎чтобы‏ ‎я‏ ‎на ‎них‏ ‎села, ‎конечно),‏ ‎и ‎еще‏ ‎устраивали‏ ‎всякие ‎хулиганства,‏ ‎и ‎у ‎меня ‎на ‎все‏ ‎придуманные ‎(мною)‏ ‎детские‏ ‎каверзы ‎были ‎заготовлены‏ ‎«неожиданные» ‎реакции.‏ ‎Все ‎примерно ‎так ‎и‏ ‎получилось,‏ ‎но ‎в‏ ‎гомеопатических ‎дозах:‏ ‎какой-то ‎мальчик ‎курил ‎в ‎коридоре,‏ ‎пуская‏ ‎дым ‎в‏ ‎замочную ‎скважину‏ ‎(дурачок! ‎Что ‎мне ‎его ‎жалкие‏ ‎сигареты,‏ ‎когда‏ ‎я ‎курю‏ ‎беломор ‎–‏ ‎я ‎даже‏ ‎не‏ ‎почувствовала ‎никакого‏ ‎запаха); ‎еще ‎что-то ‎было, ‎такое‏ ‎же ‎незаметное.‏ ‎Хорошие‏ ‎и ‎очень ‎дружеские‏ ‎отношения ‎сложились‏ ‎почти ‎сразу ‎– ‎я‏ ‎уже‏ ‎через ‎пару‏ ‎месяцев ‎чувствовала‏ ‎себя ‎принадлежащей ‎к ‎этому ‎лагерю‏ ‎и‏ ‎противостояла ‎лагерю‏ ‎учителей.

И ‎дружба,‏ ‎и ‎противостояние ‎объяснялись ‎очень ‎просто.

Я‏ ‎всю‏ ‎жизнь‏ ‎ненавидела ‎(и‏ ‎ненавижу ‎до‏ ‎сих ‎пор)‏ ‎фальшь,‏ ‎показуху, ‎халтуру,‏ ‎нечестность. ‎А ‎вот ‎всем ‎этим‏ ‎как ‎раз‏ ‎и‏ ‎был ‎пропитан ‎учительский‏ ‎мир ‎в‏ ‎той ‎школе. ‎

Первый ‎шок‏ ‎случился‏ ‎месяца ‎через‏ ‎два. ‎Меня‏ ‎вызвали ‎в ‎кабинет ‎директора, ‎где‏ ‎три‏ ‎основательные ‎матроны:‏ ‎директриса, ‎завуч‏ ‎и ‎парторг ‎школы ‎– ‎начали‏ ‎проводить‏ ‎со‏ ‎мной ‎беседу‏ ‎о ‎том,‏ ‎что ‎я‏ ‎неправильно‏ ‎преподаю ‎детям‏ ‎любовную ‎лирику ‎Пушкина ‎(нет, ‎никаких‏ ‎доносов ‎не‏ ‎было,‏ ‎просто ‎в ‎моем‏ ‎классе ‎учились‏ ‎сын ‎и ‎племянник ‎директрисы‏ ‎–‏ ‎вот ‎такое‏ ‎оно, ‎цыганское‏ ‎счастье). ‎

- Вы ‎им ‎говорите, ‎что‏ ‎Пушкин‏ ‎много ‎раз‏ ‎влюблялся ‎и‏ ‎что ‎это ‎хорошо. ‎А ‎они‏ ‎Вам‏ ‎верят,‏ ‎вот ‎и‏ ‎будут ‎сегодня‏ ‎с ‎одним,‏ ‎завтра‏ ‎с ‎другим‏ ‎по ‎парадным ‎стоять.

От ‎изумления ‎(передо‏ ‎мной ‎возникал‏ ‎оживший‏ ‎текст ‎Жванецкого) ‎я‏ ‎что-то ‎промычала‏ ‎– ‎дескать, ‎а ‎как‏ ‎надо-то.

- Пушкин,‏ ‎- ‎сказала‏ ‎с ‎придыханием‏ ‎завуч ‎начальных ‎классов, ‎- ‎всю‏ ‎жизнь‏ ‎любил ‎одну‏ ‎Натали! ‎Ей‏ ‎стихи ‎посвящал, ‎ее ‎вспоминал ‎на‏ ‎смертном‏ ‎одре.

- На‏ ‎смертном ‎одре‏ ‎вспоминал ‎Карамзину,‏ ‎- ‎машинально‏ ‎поправила‏ ‎я.

- Кого? ‎

- Карамзину.‏ ‎И ‎потом ‎– ‎как ‎быть‏ ‎с ‎Анной‏ ‎Петровной‏ ‎Керн?

Тетеньки ‎подумали, ‎а‏ ‎потом ‎парторг‏ ‎назидательно ‎сказала:

- Вы ‎должны ‎им‏ ‎объяснять,‏ ‎что ‎тогда‏ ‎была ‎другая‏ ‎мораль, ‎другая ‎эпоха. ‎А ‎наша,‏ ‎социалистическая‏ ‎мораль ‎допускает‏ ‎одну ‎любовь,‏ ‎на ‎всю ‎жизнь. ‎Тогда ‎и‏ ‎душа‏ ‎поет,‏ ‎и ‎стихи‏ ‎пишешь.

Это ‎было‏ ‎так… ‎так…‏ ‎в‏ ‎общем, ‎я‏ ‎до ‎сих ‎пор ‎помню ‎эту‏ ‎сцену ‎дословно.‏ ‎Поначалу‏ ‎главным ‎чувством ‎было‏ ‎изумление. ‎И‏ ‎понимание, ‎что ‎это ‎совершенно‏ ‎чужой‏ ‎мне ‎мир.‏ ‎Но ‎после‏ ‎новогодней ‎учительской ‎посиделки, ‎когда ‎эти‏ ‎же‏ ‎тетеньки ‎вели‏ ‎такие ‎беседы‏ ‎о ‎своей ‎личной ‎жизни, ‎что‏ ‎меня‏ ‎чуть‏ ‎не ‎стошнило‏ ‎(думаю, ‎вечеринка‏ ‎в ‎борделе‏ ‎на‏ ‎этом ‎фоне‏ ‎показалась ‎бы ‎целомудренной), ‎возникло ‎стойкое‏ ‎отвращение ‎с‏ ‎примесью‏ ‎ненависти. ‎

Кажется, ‎наши‏ ‎чувства ‎были‏ ‎взаимными. ‎По ‎крайней ‎мере,‏ ‎когда‏ ‎в ‎район‏ ‎внезапно ‎нагрянула‏ ‎министерская ‎проверка ‎из ‎Москвы, ‎которая‏ ‎огненным‏ ‎Тамерланом ‎шла‏ ‎по ‎школам‏ ‎и ‎громила ‎их ‎в ‎пух‏ ‎и‏ ‎прах,‏ ‎тетку-проверяльщицу ‎отправили‏ ‎именно ‎ко‏ ‎мне ‎на‏ ‎урок.‏ ‎Явно ‎надеялись‏ ‎на ‎разгромный ‎отзыв ‎– ‎и‏ ‎тогда ‎меня‏ ‎можно‏ ‎было ‎выгнать ‎(просто‏ ‎так ‎нельзя‏ ‎– ‎я ‎работала ‎по‏ ‎распределению‏ ‎и ‎три‏ ‎года ‎они‏ ‎обязаны ‎были ‎меня ‎терпеть). ‎Урок‏ ‎я‏ ‎кое-как ‎провела.‏ ‎Потом ‎началось‏ ‎обсуждение. ‎Первой ‎попросили ‎высказаться ‎завуча.‏ ‎Она,‏ ‎отводя‏ ‎глаза, ‎начала‏ ‎говорить ‎про‏ ‎профнепригодность. ‎Министерская‏ ‎женщина,‏ ‎не ‎дослушав,‏ ‎разразилась ‎гневным ‎монологом, ‎суть ‎которого‏ ‎сводилась ‎к‏ ‎тому,‏ ‎что ‎это ‎администрация‏ ‎профнепригодна, ‎а‏ ‎урок ‎и ‎учитель ‎великолепны.‏ ‎Потом‏ ‎в ‎справке‏ ‎по ‎району‏ ‎меня ‎прописали ‎отдельной ‎строкой. ‎Избавиться‏ ‎друг‏ ‎от ‎друга‏ ‎не ‎получилось.

А‏ ‎дети ‎были ‎честные, ‎хорошие. ‎

Однажды‏ ‎меня‏ ‎поставили‏ ‎на ‎замещение‏ ‎– ‎внезапно,‏ ‎в ‎этот‏ ‎день‏ ‎у ‎них‏ ‎не ‎было ‎литературы. ‎Чтобы ‎как-то‏ ‎занять ‎время,‏ ‎я‏ ‎предложила ‎им ‎поменяться‏ ‎ролями: ‎пусть‏ ‎сегодня ‎они ‎спрашивают ‎меня‏ ‎–‏ ‎о ‎чем‏ ‎хотят, ‎а‏ ‎я ‎обещаю ‎честно ‎ответить ‎на‏ ‎все‏ ‎вопросы. ‎И‏ ‎полетели ‎ко‏ ‎мне ‎на ‎стол ‎записочки ‎с‏ ‎вопросами:‏ ‎что‏ ‎я ‎люблю,‏ ‎чего ‎не‏ ‎люблю, ‎может‏ ‎ли‏ ‎быть ‎дружба‏ ‎между ‎мужчиной ‎и ‎женщиной… ‎Одним‏ ‎своим ‎ответом‏ ‎горжусь‏ ‎до ‎сих ‎пор.‏ ‎На ‎вопрос:‏ ‎«Как ‎Вы ‎относитесь ‎к‏ ‎учительскому‏ ‎коллективу ‎нашей‏ ‎школы?» ‎-‏ ‎ни ‎секунды ‎не ‎думая, ‎ответила:‏ ‎«Я‏ ‎к ‎нему‏ ‎отношусь». ‎И‏ ‎дети ‎все ‎поняли.

Я ‎разворачивала ‎бумажки,‏ ‎сразу‏ ‎читала‏ ‎вслух ‎вопрос‏ ‎и ‎сразу‏ ‎отвечала. ‎И‏ ‎вот‏ ‎очередная ‎бумажка,‏ ‎читаю ‎громко: ‎«Вопрос ‎не ‎для‏ ‎публичного ‎обсуждения».‏ ‎Молча‏ ‎пробегаю ‎глазами ‎текст‏ ‎– ‎и‏ ‎цепенею. ‎Там ‎написано: ‎«Как‏ ‎Вы‏ ‎думаете, ‎как‏ ‎можно ‎сейчас‏ ‎устроить ‎революцию ‎в ‎СССР, ‎чтобы‏ ‎сменить‏ ‎власть?». ‎А‏ ‎это ‎самые‏ ‎андроповские ‎времена ‎были… ‎Очень ‎светским‏ ‎тоном‏ ‎попросила‏ ‎авторов ‎встретиться‏ ‎со ‎мной‏ ‎после ‎уроков.‏ ‎Было‏ ‎очень ‎страшно‏ ‎– ‎а ‎вдруг ‎провокация? ‎Но‏ ‎оказалось ‎–‏ ‎нет.‏ ‎Очень ‎хорошие ‎мальчики,‏ ‎ничего ‎не‏ ‎знающие, ‎но ‎возмущенные ‎как‏ ‎раз‏ ‎ложью ‎и‏ ‎фальшью, ‎«искажением‏ ‎идеи ‎коммунизма». ‎Уже ‎заготовили ‎листовки‏ ‎с‏ ‎призывами, ‎собирались‏ ‎сделать ‎«настоящую‏ ‎революцию». ‎Была ‎зима, ‎на ‎улице‏ ‎стоял‏ ‎лютый‏ ‎холод, ‎мы‏ ‎с ‎ними‏ ‎ушли ‎на‏ ‎какой-то‏ ‎чердак ‎–‏ ‎и ‎там ‎я ‎часа ‎три‏ ‎рассказывала ‎про‏ ‎коммунизм,‏ ‎про ‎советскую ‎власть,‏ ‎про ‎лагеря,‏ ‎про ‎КГБ… ‎убедила ‎листовки‏ ‎сжечь.‏ ‎И ‎сперва‏ ‎побольше ‎узнать‏ ‎и ‎побольше ‎подумать. ‎Потом ‎даже‏ ‎давала‏ ‎им ‎что-то‏ ‎самиздатское-антисоветское ‎почитать,‏ ‎хотя ‎и ‎было ‎очень ‎страшно.‏ ‎Но‏ ‎мальчики‏ ‎были ‎очень‏ ‎хорошие.

С ‎теми‏ ‎же, ‎кто‏ ‎начал‏ ‎ходить ‎со‏ ‎мной ‎в ‎походы, ‎мы ‎надолго‏ ‎стали ‎друзьями‏ ‎–‏ ‎по-настоящему. ‎

Тогда ‎мне‏ ‎все ‎это‏ ‎казалось ‎очень ‎правильным. ‎А‏ ‎вот‏ ‎сейчас ‎задумалась:‏ ‎а ‎чему‏ ‎я ‎их, ‎собственно, ‎научила? ‎Каким‏ ‎учителем‏ ‎я ‎для‏ ‎них ‎была?‏ ‎Я ‎ведь ‎просто ‎изо ‎всех‏ ‎сил‏ ‎старалась‏ ‎втянуть ‎их‏ ‎в ‎то,‏ ‎что ‎нравилось‏ ‎мне‏ ‎самой ‎–‏ ‎книги, ‎антисоветчина, ‎походы. ‎Но ‎разве‏ ‎этого ‎достаточно?

Походы‏ ‎и‏ ‎поездки, ‎конечно, ‎были‏ ‎очень ‎нужны.‏ ‎Но ‎о ‎них ‎я‏ ‎напишу‏ ‎отдельно.

И ‎эту‏ ‎тему ‎продолжу‏ ‎в ‎следующем ‎посте.