«Слово пацана». Это больно

Сериал ‎«Слово‏ ‎пацана» ‎стал ‎событием ‎прошедшего ‎года,‏ ‎чему ‎во‏ ‎многом‏ ‎способствовала ‎дискуссия ‎вокруг‏ ‎него. ‎Сказано‏ ‎о ‎сериале ‎много ‎и‏ ‎я‏ ‎предлагаю ‎рассмотреть‏ ‎это ‎«много»‏ ‎как ‎феномен, ‎что ‎существенно ‎интереснее‏ ‎самого‏ ‎сериала.

Сначала ‎нужно‏ ‎определиться ‎с‏ ‎тем, ‎что ‎такое ‎«Казанский ‎феномен»,‏ ‎которому‏ ‎посвящен‏ ‎сериал ‎и‏ ‎вокруг ‎которого‏ ‎в ‎существенной‏ ‎степени‏ ‎построена ‎дискуссия.‏ ‎Автор ‎книги ‎«Слово ‎пацана. ‎Криминальный‏ ‎Татарстан ‎1970‏ ‎—‏ ‎2010-х», ‎на ‎которой‏ ‎основан ‎сериал,‏ ‎Роберт ‎Гараев ‎пишет, ‎что‏ ‎зарождение‏ ‎уличных ‎группировок‏ ‎в ‎Казани‏ ‎началось ‎в ‎конце ‎60-х ‎—‏ ‎начале‏ ‎70-х. ‎В‏ ‎то ‎же‏ ‎время, ‎Гараев ‎простраивает ‎связь ‎между‏ ‎казанскими‏ ‎группировками‏ ‎и ‎исторически‏ ‎существовавшей ‎в‏ ‎России ‎традицией‏ ‎массовых‏ ‎кулачных ‎боев‏ ‎деревня ‎на ‎деревню, ‎район ‎на‏ ‎район.

Гараев ‎приводит‏ ‎фрагмент‏ ‎из ‎книги ‎Сергея‏ ‎Аксакова ‎«Собирание‏ ‎бабочек» ‎(1859 ‎год), ‎посвященный‏ ‎кулачным‏ ‎боям ‎в‏ ‎Казани. ‎Цитата:‏ ‎«Бои ‎эти ‎доходили ‎иногда ‎до‏ ‎ожесточения,‏ ‎и, ‎конечно,‏ ‎к ‎обыкновенной‏ ‎горячности ‎бойцов ‎примешивалось ‎чувство ‎национальности.‏ ‎Бой,‏ ‎который‏ ‎видел ‎я,‏ ‎происходил, ‎однако,‏ ‎в ‎должных‏ ‎границах‏ ‎и ‎по‏ ‎правилам, ‎которые ‎нарушались ‎только ‎тогда,‏ ‎когда ‎случалось‏ ‎одолевать‏ ‎татарам. ‎Бойцы, ‎выстроившись‏ ‎в ‎две‏ ‎стены, ‎одна ‎против ‎другой,‏ ‎на‏ ‎порядочном ‎расстоянии,‏ ‎долго ‎стояли‏ ‎в ‎бездействии, ‎и ‎только ‎одни‏ ‎мальчишки‏ ‎выскакивали ‎с‏ ‎обеих ‎сторон‏ ‎на ‎нейтральную ‎середину ‎и ‎бились‏ ‎между‏ ‎собою,‏ ‎подстрекаемые ‎насмешками‏ ‎или ‎похвалами‏ ‎взрослых; ‎наконец,‏ ‎вышел‏ ‎вперед ‎известный‏ ‎боец ‎Абдулка, ‎и ‎сейчас ‎явился‏ ‎перед ‎ним‏ ‎также‏ ‎известный ‎боец ‎Никита;‏ ‎татарин ‎полетел‏ ‎с ‎ног ‎и ‎вместо‏ ‎него‏ ‎вырос ‎другой.‏ ‎Между ‎тем‏ ‎в ‎нескольких ‎местах ‎начали ‎биться‏ ‎попарно‏ ‎разные ‎бойцы.‏ ‎Удача ‎была‏ ‎сначала ‎равная: ‎падали ‎татары, ‎падали‏ ‎и‏ ‎русские.‏ ‎Вставая, ‎кто‏ ‎держался ‎за‏ ‎бок, ‎кто‏ ‎за‏ ‎скулу, ‎а‏ ‎иных ‎и ‎уносили. ‎Вдруг ‎с‏ ‎страшным ‎криком‏ ‎татары‏ ‎бросились ‎стеной ‎на‏ ‎стену ‎—‏ ‎и ‎завязалась ‎ужасная, ‎вполне‏ ‎рукопашная‏ ‎драка; ‎но‏ ‎татары ‎держались‏ ‎недолго, ‎скоро ‎попятили ‎их ‎назад,‏ ‎и‏ ‎они ‎побежали.‏ ‎Русские ‎преследовали‏ ‎их ‎до ‎берегов ‎Кабана ‎и‏ ‎с‏ ‎торжеством‏ ‎воротились».

Многовековая ‎традиция‏ ‎кулачных ‎боев‏ ‎между ‎своими‏ ‎и‏ ‎чужими, ‎где‏ ‎«свой ‎— ‎чужой» ‎определяется ‎по‏ ‎месту ‎жительства‏ ‎и‏ ‎в ‎отдельных ‎случаях‏ ‎по ‎этнической‏ ‎принадлежности, ‎но ‎тогда ‎речь‏ ‎идет‏ ‎об ‎этнически‏ ‎однородных ‎населенных‏ ‎пунктах ‎и ‎районах. ‎В ‎Казани‏ ‎исторически‏ ‎дрались ‎русские‏ ‎районы ‎против‏ ‎татарских ‎районов.

Всплеск ‎уличных ‎драк ‎в‏ ‎советское‏ ‎время‏ ‎Гараев ‎связывает‏ ‎с ‎массовым‏ ‎переселением ‎в‏ ‎Казань‏ ‎сельских ‎жителей.‏ ‎И ‎приводит ‎ссылки ‎на ‎ряд‏ ‎соответствующих ‎публикаций.

Наталия‏ ‎Федорова,‏ ‎кандидат ‎исторических ‎наук,‏ ‎доцент ‎КФУ‏ ‎пишет:

«Когда ‎в ‎1968 ‎году‏ ‎колхозникам‏ ‎дали ‎паспорта,‏ ‎произошла ‎массовая‏ ‎миграция ‎из ‎сельской ‎местности. ‎Следовательно,‏ ‎городской‏ ‎социум ‎маргинализировался.‏ ‎Первое ‎поколение‏ ‎мигрантов ‎всегда ‎старается ‎приспособиться ‎к‏ ‎новым‏ ‎условиям,‏ ‎вписаться ‎в‏ ‎них, ‎не‏ ‎выдав ‎себя.‏ ‎Второе‏ ‎уже ‎считает‏ ‎себя ‎здесь ‎своим, ‎но ‎на‏ ‎генетическом ‎уровне‏ ‎несет‏ ‎старые ‎привычки, ‎ценности.‏ ‎Дележ ‎территорий,‏ ‎контроль ‎за ‎своей ‎землей‏ ‎—‏ ‎типичная ‎сельская,‏ ‎крестьянская ‎ментальность.‏ ‎Кулачные ‎бои ‎— ‎тоже».

Александр ‎Салагаев,‏ ‎доктор‏ ‎социологических ‎наук,‏ ‎профессор ‎кафедры‏ ‎истории ‎и ‎социологии ‎КГТУ, ‎и‏ ‎Александр‏ ‎Шашкин,‏ ‎кандидат ‎социологических‏ ‎наук, ‎старший‏ ‎научный ‎сотрудник‏ ‎сектора‏ ‎девиантного ‎поведения‏ ‎Института ‎социологии ‎РАН, ‎в ‎своей‏ ‎работе ‎«Делинквентные‏ ‎группировки‏ ‎в ‎современной ‎России:‏ ‎история ‎возникновения‏ ‎и ‎теоретические ‎подходы ‎к‏ ‎исследованию»‏ ‎(2004 ‎год)‏ ‎пишут:

«Потребность ‎в‏ ‎рабочей ‎силе ‎стала ‎причиной ‎массовой‏ ‎миграции‏ ‎сельского ‎населения‏ ‎в ‎большие‏ ‎города. ‎Многие ‎из ‎участников ‎„великих‏ ‎строек‏ ‎XX‏ ‎века“ ‎сохранили‏ ‎сельские ‎нормы,‏ ‎ценности ‎и‏ ‎традиции,‏ ‎перенеся ‎их‏ ‎в ‎трансформированном ‎виде ‎в ‎урбанизированную‏ ‎среду. ‎Одной‏ ‎из‏ ‎таких ‎традиций ‎были‏ ‎драки ‎„деревня‏ ‎на ‎деревню“, ‎в ‎которых‏ ‎принимала‏ ‎участие ‎большая‏ ‎часть ‎мужского‏ ‎населения. ‎Второе ‎поколение ‎мигрантов ‎„адаптировало“‏ ‎данную‏ ‎традицию ‎к‏ ‎городским ‎условиям.‏ ‎Переселение ‎бывших ‎сельских ‎жителей ‎из‏ ‎бараков‏ ‎в‏ ‎новостройки, ‎произошедшее‏ ‎в ‎1960–1970-х‏ ‎годах ‎в‏ ‎связи‏ ‎с ‎масштабным‏ ‎„типовым ‎жилищным ‎строительством“, ‎привело ‎к‏ ‎тому, ‎что‏ ‎молодые‏ ‎жители ‎дворов ‎или‏ ‎„коробок“ ‎начали‏ ‎защищать ‎свою ‎территорию, ‎устраивать‏ ‎драки‏ ‎„стенка ‎на‏ ‎стенку“, ‎„улица‏ ‎на ‎улицу“ ‎и ‎т. ‎п.‏ ‎Пик‏ ‎таких ‎драк‏ ‎пришелся ‎на‏ ‎начало ‎1980-х; ‎в ‎эти ‎годы‏ ‎практически‏ ‎каждый‏ ‎юноша, ‎живший‏ ‎в ‎одном‏ ‎из ‎домов‏ ‎„коробки“,‏ ‎должен ‎был‏ ‎принимать ‎участие ‎в ‎массовых ‎драках‏ ‎под ‎угрозой‏ ‎исключения‏ ‎из ‎подросткового ‎соседского‏ ‎сообщества. ‎Аналогичным‏ ‎образом, ‎мужчины, ‎не ‎принимавшие‏ ‎участия‏ ‎в ‎сельских‏ ‎драках, ‎считались‏ ‎слабыми ‎и ‎немужественными ‎(исключение ‎составляли‏ ‎лишь‏ ‎тяжело ‎больные‏ ‎мужчины ‎и‏ ‎те, ‎кто ‎обладал ‎особым ‎статусом‏ ‎в‏ ‎молодежной‏ ‎среде, ‎например,‏ ‎гармонисты)».

Я ‎собирался‏ ‎подвести ‎к‏ ‎тому,‏ ‎что ‎«Казанский‏ ‎феномен» ‎представляет ‎собой ‎проявление ‎премодернистских‏ ‎структур ‎общества‏ ‎в‏ ‎городских ‎условиях. ‎Но,‏ ‎как ‎выяснилось,‏ ‎этот ‎тезис ‎уже ‎является‏ ‎общим‏ ‎местом ‎в‏ ‎академических ‎исследованиях‏ ‎данного ‎явления ‎(см. ‎цитаты ‎выше).‏ ‎Массовая‏ ‎миграция ‎из‏ ‎деревни ‎в‏ ‎город ‎в ‎первой ‎половине ‎и‏ ‎в‏ ‎середине‏ ‎ХХ ‎века‏ ‎представляет ‎собой‏ ‎советскую ‎модернизацию.‏ ‎Первые‏ ‎поколения ‎выходцев‏ ‎из ‎деревни ‎сохраняли ‎«следы» ‎традиционного‏ ‎общества, ‎в‏ ‎частности,‏ ‎воспроизводили ‎идентификацию ‎«свой‏ ‎— ‎чужой»‏ ‎(на ‎смену ‎конфликту ‎деревень‏ ‎пришел‏ ‎конфликт ‎районов‏ ‎и ‎улиц),‏ ‎имели ‎иное ‎восприятие ‎насилия ‎и‏ ‎другие‏ ‎черты, ‎ставшие‏ ‎предпосылками ‎для‏ ‎возникновения ‎уличных ‎группировок.

Но ‎в ‎конечном‏ ‎итоге‏ ‎модернизация‏ ‎взяла ‎свое‏ ‎и ‎довершила‏ ‎свое ‎дело‏ ‎превращения‏ ‎человека ‎в‏ ‎индивида.

Андрей ‎Быстрицкий, ‎ныне ‎член ‎Ученого‏ ‎совета ‎НИУ‏ ‎ВШЭ,‏ ‎в ‎своей ‎статье‏ ‎«Urbs ‎et‏ ‎orbis. ‎Городская ‎цивилизация ‎в‏ ‎России»‏ ‎(1994 ‎год)‏ ‎пишет: ‎«И‏ ‎все ‎же ‎криминальные ‎группировки ‎казанских‏ ‎подростков‏ ‎просуществовали ‎очень‏ ‎недолго. ‎Городская‏ ‎экстерриториальность ‎все-таки ‎взяла ‎свое».

Гараев ‎выделяет‏ ‎следующие‏ ‎этапы‏ ‎становления ‎преступности‏ ‎в ‎Казани:‏ ‎— ‎конец‏ ‎1960-х‏ ‎— ‎начало‏ ‎1980-х: ‎«Появление ‎первых ‎протогруппировок. ‎Трансформация‏ ‎дворовых ‎компаний‏ ‎в‏ ‎уличные ‎территориальные ‎группировки».‏ ‎— ‎1982–1992‏ ‎годы: ‎«Дележ ‎асфальта ‎и‏ ‎завоевание‏ ‎авторитета. ‎<…>‏ ‎появление ‎свободного‏ ‎предпринимательства ‎и ‎кооперативщиков, ‎а ‎с‏ ‎ними‏ ‎и ‎рэкета,‏ ‎первых ‎больших‏ ‎денег. ‎Группировки ‎постепенно ‎встают ‎на‏ ‎экономические‏ ‎рельсы».‏ ‎— ‎1992–1999‏ ‎годы: ‎«Силовой‏ ‎бизнес ‎трансформируется:‏ ‎крышевание‏ ‎и ‎рэкет‏ ‎из ‎платы ‎за ‎безопасность ‎развиваются‏ ‎до ‎более‏ ‎сложных‏ ‎форм ‎<…> ‎где‏ ‎вы ‎и‏ ‎ваш ‎„коммерс“ ‎— ‎уже‏ ‎совладельцы‏ ‎и ‎партнеры».‏ ‎— ‎1999–2010‏ ‎годы: ‎«Разгром ‎группировок ‎и ‎длительные‏ ‎сроки‏ ‎для ‎их‏ ‎лидеров, ‎с‏ ‎одной ‎стороны, ‎и ‎сращивание ‎криминальных,‏ ‎политических‏ ‎и‏ ‎бизнес-элит ‎—‏ ‎с ‎другой.‏ ‎Бывшие ‎бандиты‏ ‎пытаются‏ ‎вымарать ‎себя‏ ‎из ‎полицейских ‎баз ‎данных, ‎а‏ ‎на ‎улице‏ ‎стараются‏ ‎не ‎жестить». ‎—‏ ‎2010-е ‎годы:‏ ‎«Современные ‎группировки ‎— ‎уже‏ ‎не‏ ‎совсем ‎ОПГ‏ ‎в ‎привычном‏ ‎понимании, ‎а ‎часть ‎„силовой“ ‎бизнес-системы‏ ‎города,‏ ‎работающей ‎в‏ ‎полулегальной ‎зоне».

Менялась‏ ‎структура ‎общества, ‎менялась ‎и ‎структура‏ ‎организованной‏ ‎преступности.‏ ‎Последние ‎выплески‏ ‎переходного ‎периода‏ ‎от ‎традиционного‏ ‎общества‏ ‎к ‎современному‏ ‎(к ‎буржуазии) ‎пришлись ‎на ‎90-е.‏ ‎В ‎нулевые‏ ‎годы‏ ‎переход ‎был ‎завершен‏ ‎для ‎основной‏ ‎части ‎страны, ‎но ‎не‏ ‎для‏ ‎всей. ‎На‏ ‎смену ‎интернациональным‏ ‎группировкам ‎и ‎«гопникам» ‎в ‎городах‏ ‎пришли‏ ‎кавказцы, ‎явившие‏ ‎собой ‎следующую‏ ‎волну ‎переселения ‎из ‎традиционного ‎общества‏ ‎в‏ ‎город,‏ ‎со ‎всеми‏ ‎вытекающими. ‎Сегодня‏ ‎наиболее ‎на‏ ‎слуху‏ ‎условно ‎третья‏ ‎волна ‎в ‎лице ‎выходцев ‎из‏ ‎Средней ‎Азии.

Здесь‏ ‎явным‏ ‎образом ‎напрашивается ‎параллель,‏ ‎которую ‎к‏ ‎моему ‎удивлению ‎провел ‎Роберт‏ ‎Гараев.‏ ‎Свою ‎книгу‏ ‎«Слово ‎пацана.‏ ‎Криминальный ‎Татарстан ‎1970 ‎— ‎2010-х»‏ ‎Гараев‏ ‎начинает ‎с‏ ‎цитаты ‎из‏ ‎книги ‎Пьера ‎Паоло ‎Пазолини ‎«Шпана».

«Наверно,‏ ‎теперь‏ ‎и‏ ‎он ‎мог‏ ‎бы, ‎как‏ ‎другой ‎его‏ ‎знакомый,‏ ‎который ‎живет‏ ‎у ‎Ротонды, ‎пришить ‎на ‎пару‏ ‎с ‎дружком‏ ‎одного‏ ‎фраерка ‎за ‎какую-нибудь‏ ‎тысячу ‎лир.‏ ‎А ‎когда ‎тот ‎дружок‏ ‎ему‏ ‎сказал: ‎„Кажись,‏ ‎мы ‎его‏ ‎прикончили!“ ‎— ‎он, ‎даже ‎не‏ ‎взглянув,‏ ‎передернул ‎плечами:‏ ‎„Подумаешь, ‎делов-то“. П.‏ ‎П. ‎Пазолини, ‎„Шпана“, ‎1956 ‎год

Герои‏ ‎«Шпаны»‏ ‎—‏ ‎обитатели ‎окраин‏ ‎жизни ‎Рима,‏ ‎маргиналы ‎(люмпен-пролетариат,‏ ‎говоря‏ ‎марксистским ‎языком)‏ ‎— ‎главные ‎герои ‎творчества ‎Пазолини,‏ ‎который ‎мучительно‏ ‎стремился‏ ‎выйти ‎за ‎рамку‏ ‎буржуазной ‎жизни,‏ ‎нащупать ‎иную ‎жизнь, ‎иную‏ ‎эстетику,‏ ‎иную ‎культуру‏ ‎и ‎иного‏ ‎человека. ‎В ‎этой ‎логике ‎Пазолини‏ ‎постоянно‏ ‎экспериментирует ‎с‏ ‎эросом ‎и‏ ‎иначе ‎нарушает ‎табу. ‎Его ‎шпана‏ ‎ворует,‏ ‎убивает‏ ‎без ‎зазрения‏ ‎совести, ‎садистски‏ ‎издевается ‎над‏ ‎людьми,‏ ‎будучи ‎несовершеннолетней‏ ‎занимается ‎гомосексуальной ‎проституцией, ‎являет ‎прочий‏ ‎Содом ‎и‏ ‎Гоморру.‏ ‎Никакого ‎просвета ‎там‏ ‎нет. ‎Герои‏ ‎Пазолини ‎грешат ‎и ‎гибнут,‏ ‎не‏ ‎имея ‎шансов‏ ‎на ‎иную‏ ‎судьбу, ‎за ‎одним ‎исключением ‎—‏ ‎капитулировать‏ ‎перед ‎буржуазией‏ ‎и ‎раствориться‏ ‎в ‎ней, ‎потеряв ‎себя ‎(что‏ ‎делает‏ ‎главный‏ ‎герой).

«Шпана» ‎стала‏ ‎крупным ‎событием‏ ‎культурной ‎жизни‏ ‎Италии‏ ‎в ‎1955‏ ‎году ‎(правильный ‎год ‎издания ‎—‏ ‎1955) ‎и‏ ‎подверглась‏ ‎шквалу ‎критики. ‎Правительство‏ ‎христианских ‎демократов‏ ‎во ‎главе ‎с ‎Антонио‏ ‎Сеньи‏ ‎осудило ‎«порнографический‏ ‎характер» ‎романа.‏ ‎Итальянская ‎коммунистическая ‎партия ‎(ИКП) ‎обвинила‏ ‎произведение‏ ‎Пазолини ‎в‏ ‎«искусственности, ‎отсутствии‏ ‎положительных ‎героев ‎и, ‎особенно, ‎отсутствии‏ ‎перспективы».‏ ‎Пазолини‏ ‎судили ‎за‏ ‎написание ‎нарушающего‏ ‎общественную ‎мораль‏ ‎романа,‏ ‎но ‎в‏ ‎итоге ‎оправдали.

Помимо ‎вала ‎критики ‎и‏ ‎буквального ‎совпадения‏ ‎ее‏ ‎содержания, ‎«Шпану» ‎со‏ ‎«Словом ‎пацана»‏ ‎(нужно ‎отметить, ‎что ‎сериал‏ ‎глубоко‏ ‎пуританский ‎на‏ ‎фоне ‎перверсий‏ ‎романа) ‎роднит ‎главное ‎— ‎центральная‏ ‎тема‏ ‎завершения ‎транзита‏ ‎городского ‎социума,‏ ‎избывающего ‎оставшиеся ‎следы ‎традиционного ‎общества‏ ‎и‏ ‎окончательно‏ ‎превращающегося ‎в‏ ‎буржуазное.

Спустя ‎тринадцать‏ ‎лет ‎в‏ ‎своей‏ ‎статье ‎«Апология»‏ ‎(1968 ‎год) ‎Пазолини ‎констатирует, ‎что‏ ‎вся ‎Италия‏ ‎вместе‏ ‎с ‎оставшейся ‎в‏ ‎живых ‎шпаной‏ ‎растворилась ‎в ‎буржуазии. ‎Цитата: «Для‏ ‎молодого‏ ‎человека ‎сегодня‏ ‎всё ‎иначе:‏ ‎ему ‎гораздо ‎сложнее ‎смотреть ‎на‏ ‎буржуазию‏ ‎объективно, ‎глазами‏ ‎другого ‎социального‏ ‎класса. ‎Поскольку ‎буржуазия ‎торжествует, ‎она‏ ‎обуржуазивает‏ ‎также‏ ‎рабочих ‎и‏ ‎бывших ‎колониальных‏ ‎крестьян. ‎Короче‏ ‎говоря,‏ ‎через ‎неокапитализм‏ ‎буржуазия ‎становится ‎человеческим ‎состоянием. ‎Те,‏ ‎кто ‎от‏ ‎рождения‏ ‎следуют ‎в ‎русле‏ ‎этой ‎энтропии,‏ ‎не ‎могут ‎быть, ‎метафизически,‏ ‎вне‏ ‎ее. ‎Всё‏ ‎кончено. ‎Вот‏ ‎почему ‎я ‎провоцирую ‎молодёжь. ‎Это,‏ ‎возможно,‏ ‎последнее ‎поколение,‏ ‎которое ‎видит‏ ‎рабочих ‎и ‎крестьян. ‎Следующее ‎поколение‏ ‎будет‏ ‎видеть‏ ‎вокруг ‎себя‏ ‎одну ‎только‏ ‎буржуазную ‎энтропию».

Пустота,‏ ‎поглотившая‏ ‎коммунизм ‎и‏ ‎фашизм: https://sponsr.ru/friend_ru/80931/Pustota_poglotivshaya_kommunizm_ifashizm/

Важно, ‎что ‎буржуазная ‎энтропия ‎охватывает‏ ‎всё ‎общество,‏ ‎не‏ ‎только ‎город, ‎но‏ ‎в ‎конечном‏ ‎итоге ‎и ‎деревню. ‎Наглядно‏ ‎об‏ ‎этом ‎писал‏ ‎американский ‎историк‏ ‎Кристофер ‎Лэш ‎в ‎своей ‎работе‏ ‎«Восстание‏ ‎элит: ‎и‏ ‎предательство ‎демократии»‏ ‎(1994 ‎год).

Цитата: ‎«Конфликт ‎между ‎городом‏ ‎и‏ ‎сельской‏ ‎местностью, ‎эксплуатировавшийся‏ ‎демагогами-нативистами, ‎которые‏ ‎изображали ‎город‏ ‎клоакой‏ ‎всех ‎зол,‏ ‎по ‎большей ‎части ‎был ‎кажущимся.‏ ‎Лучшие ‎умы‏ ‎всегда‏ ‎понимали, ‎что ‎город‏ ‎и ‎сельская‏ ‎местность ‎дополняют ‎друг ‎друга‏ ‎и‏ ‎что ‎здоровый‏ ‎баланс ‎между‏ ‎ними ‎является ‎важной ‎предпосылкой ‎благого‏ ‎общества.‏ ‎Лишь ‎когда‏ ‎город ‎стал‏ ‎мегаполисом ‎— ‎после ‎Второй ‎мировой‏ ‎войны,‏ ‎—‏ ‎этот ‎баланс‏ ‎нарушился. ‎Само‏ ‎различие ‎между‏ ‎городом‏ ‎и ‎сельской‏ ‎местностью ‎стало ‎бессмысленным, ‎когда ‎основная‏ ‎форма ‎поселения‏ ‎перестала‏ ‎быть ‎городской ‎или‏ ‎сельской, ‎ещё‏ ‎того ‎меньше ‎синтезом ‎их‏ ‎обеих,‏ ‎став ‎разбросанной‏ ‎бесформенной ‎конгломерацией‏ ‎без ‎четко ‎определяемых ‎границ, ‎публичного‏ ‎пространства,‏ ‎и ‎собственного‏ ‎лица».

«Восстание ‎элит:‏ ‎и ‎предательство ‎демократии». ‎Кристофер ‎Лэш: https://sponsr.ru/friend_ru/80961/Vosstanie_elit_ipredatelstvo_demokratii_Kristofer_Lesh/

Описанные‏ ‎Пазолини‏ ‎и‏ ‎Лэшем ‎процессы‏ ‎завершились ‎в‏ ‎СССР ‎позже‏ ‎чем‏ ‎в ‎США‏ ‎и ‎Италии, ‎но ‎они ‎имели‏ ‎место ‎быть‏ ‎и‏ ‎пришли ‎к ‎своему‏ ‎«органическому» ‎финалу,‏ ‎в ‎результате ‎чего ‎и‏ ‎в‏ ‎нашей ‎стране‏ ‎воцарилась ‎буржуазная‏ ‎энтропия.

Какое ‎это ‎имеет ‎отношение ‎к‏ ‎сериалу‏ ‎«Слово ‎пацана»?‏ ‎Прямое. ‎Возврат‏ ‎уличных ‎группировок ‎образца ‎«Казанского ‎феномена»‏ ‎невозможен‏ ‎постольку,‏ ‎поскольку ‎невозможно‏ ‎вернуться ‎из‏ ‎настоящего ‎фазового‏ ‎перехода‏ ‎от ‎модерна‏ ‎к ‎постмодерну ‎в ‎прошлый ‎переход‏ ‎от ‎премодерна‏ ‎к‏ ‎модерну. ‎Можно ‎снять‏ ‎100 ‎сериалов‏ ‎про ‎следы ‎премодерна ‎в‏ ‎нашем‏ ‎недавнем ‎прошлом,‏ ‎но ‎это‏ ‎их ‎не ‎вернет.

Значит ‎ли ‎это,‏ ‎что‏ ‎организованное ‎уличное‏ ‎насилие ‎невозможно‏ ‎как ‎таковое? ‎Конечно, ‎нет. ‎Вернемся‏ ‎к‏ ‎«Казанскому‏ ‎феномену», ‎помимо‏ ‎фундамента ‎в‏ ‎лице ‎не‏ ‎до‏ ‎конца ‎порвавшей‏ ‎с ‎традиционным ‎обществом ‎молодежью, ‎у‏ ‎него ‎были‏ ‎и‏ ‎слишком ‎заметные ‎черты‏ ‎конструирования.

Обратите ‎внимание‏ ‎на ‎советский ‎документальный ‎фильм‏ ‎«А‏ ‎у ‎вас‏ ‎во ‎дворе»‏ ‎(1987 ‎год), ‎где ‎в ‎описании‏ ‎танцев‏ ‎казанских ‎группировщиков‏ ‎говорятся ‎точные‏ ‎слова: ‎«Это ‎уже ‎не ‎танец,‏ ‎—‏ ‎ритуал».

Танцы‏ ‎группировщиков ‎в‏ ‎кругу ‎(иногда‏ ‎в ‎строю)‏ ‎с‏ ‎синхронными ‎ритмическими‏ ‎движениями ‎действительно ‎напоминают ‎ритуал, ‎своего‏ ‎рода ‎сакральный‏ ‎воинский‏ ‎танец ‎(точнее ‎конструкт‏ ‎такого ‎танца).‏ ‎Это ‎всё ‎придумали ‎и‏ ‎синхронно‏ ‎внедрили ‎повсюду‏ ‎сами ‎дети?

В‏ ‎качестве ‎заметки ‎на ‎полях ‎отмечу,‏ ‎что‏ ‎к ‎советскому‏ ‎докфильму ‎«А‏ ‎у ‎вас ‎во ‎дворе» ‎можно‏ ‎предъявить‏ ‎всё‏ ‎те ‎же‏ ‎претензии, ‎что‏ ‎и ‎к‏ ‎«Слову‏ ‎пацана». ‎Там‏ ‎нет ‎положительных ‎героев ‎(КАСКАД ‎показан‏ ‎совсем ‎неоднозначно,‏ ‎комсомол‏ ‎критически, ‎ветераны ‎войны‏ ‎как ‎герои‏ ‎прошлого, ‎уже ‎неспособные ‎повлиять‏ ‎на‏ ‎современную ‎жизнь),‏ ‎не ‎показан‏ ‎выход, ‎а ‎сами ‎группировщики ‎показаны‏ ‎как‏ ‎живые ‎люди‏ ‎со ‎всеми‏ ‎их ‎грехами ‎и ‎со ‎своей‏ ‎правдой.‏ ‎Работает‏ ‎там ‎только‏ ‎вступительная ‎речь‏ ‎мальчика, ‎но‏ ‎он‏ ‎жертва, ‎а‏ ‎не ‎герой.

Вернемся ‎к ‎вопросу ‎сконструированности‏ ‎«Казанского ‎феномена».‏ ‎Как‏ ‎отмечает ‎Гараев ‎и‏ ‎ряд ‎других‏ ‎исследователей, ‎включая ‎непосредственных ‎участников‏ ‎событий,‏ ‎казанские ‎группировки‏ ‎отличались: ‎—‏ ‎многоэтажной ‎структурой, ‎напоминающей ‎гибрид ‎пионерской‏ ‎организации‏ ‎и ‎воровского‏ ‎мира; ‎—‏ ‎железной ‎дисциплиной; ‎— ‎применением ‎инициатических‏ ‎и‏ ‎иных‏ ‎ритуальных ‎практик;‏ ‎— ‎жестким‏ ‎запретом ‎на‏ ‎курение,‏ ‎употребление ‎алкоголя‏ ‎и ‎наркотиков; ‎— ‎последовательным ‎интернационализмом.‏ ‎Несмотря ‎на‏ ‎вековую‏ ‎традицию ‎драк ‎русских‏ ‎против ‎татар‏ ‎в ‎Казани, ‎в ‎основе‏ ‎группировок‏ ‎не ‎было‏ ‎этнической ‎составляющей,‏ ‎они ‎были ‎глубоко ‎интернациональны; ‎—‏ ‎своего‏ ‎рода ‎патриотизмом:‏ ‎неприятие ‎Запада‏ ‎и ‎западных ‎явлений, ‎готовность ‎силой‏ ‎бороться‏ ‎против‏ ‎них.

Могло ‎ли‏ ‎всё ‎это‏ ‎сложиться ‎стихийно?‏ ‎Причем‏ ‎стихийно-однотипно ‎у‏ ‎всех ‎группировок ‎Казани? ‎На ‎мой‏ ‎взгляд, ‎ответ‏ ‎очевиден.‏ ‎Казанские ‎группировки ‎были‏ ‎целенаправленно ‎созданы,‏ ‎как ‎конструкт, ‎основанный ‎на‏ ‎органических‏ ‎предпосылках.

Одним ‎из‏ ‎экспериментальных ‎полигонов‏ ‎по ‎тем ‎или ‎иным ‎причинам‏ ‎была‏ ‎выбрана ‎Казань.‏ ‎Далее ‎«Казанский‏ ‎феномен» ‎разными ‎путями ‎масштабировался ‎на‏ ‎всю‏ ‎страну.

Кто‏ ‎это ‎мог‏ ‎сделать? ‎Криминальные‏ ‎структуры? ‎Но‏ ‎тогда‏ ‎возникает ‎вопрос,‏ ‎кто ‎создал ‎криминальные ‎структуры ‎(воровской‏ ‎мир) ‎как‏ ‎систему,‏ ‎которая ‎зародилась ‎в‏ ‎30-е ‎годы.‏ ‎И ‎как ‎это ‎вяжется‏ ‎с‏ ‎отказом ‎казанским‏ ‎группировок ‎становится‏ ‎частью ‎системы ‎«синих» ‎(частью ‎воровского‏ ‎мира).‏ ‎Или, ‎может‏ ‎быть, ‎это‏ ‎сделало ‎ЦРУ? ‎Но ‎куда ‎тогда‏ ‎смотрело‏ ‎КГБ.‏ ‎Теории, ‎согласно‏ ‎которым ‎уличной‏ ‎преступностью ‎в‏ ‎СССР‏ ‎могли ‎прямо‏ ‎управлять ‎иностранные ‎спецслужбы, ‎— ‎абсурдны.

Сделать‏ ‎подобное ‎могли‏ ‎только‏ ‎структуры, ‎обладающие ‎соответствующей‏ ‎властью ‎и‏ ‎соответствующей ‎компетенцией. ‎Наиболее ‎явным‏ ‎во‏ ‎всех ‎отношениях‏ ‎кандидатом ‎на‏ ‎эту ‎роль ‎является ‎КГБ. ‎Тот,‏ ‎кто‏ ‎отвечает ‎за‏ ‎безопасность, ‎может‏ ‎проводить ‎в ‎сфере ‎своей ‎ответственности‏ ‎подобные‏ ‎эксперименты.‏ ‎Но ‎любой‏ ‎такой ‎«эксперимент»‏ ‎нельзя ‎провести‏ ‎мимо‏ ‎политической ‎системы,‏ ‎он ‎должен ‎быть ‎обоснован. ‎В‏ ‎качестве ‎такого‏ ‎обоснования,‏ ‎например, ‎мог ‎быть‏ ‎выдвинут ‎тезис‏ ‎о ‎необходимости ‎опеки ‎пассионарной‏ ‎молодежи,‏ ‎создания ‎неформальной‏ ‎силовой ‎структуры,‏ ‎способной ‎от ‎лица ‎общества ‎давать‏ ‎отпор‏ ‎западным ‎веяниям,‏ ‎включая ‎подавление‏ ‎уличных ‎акций ‎враждебных ‎элементов. ‎То‏ ‎есть‏ ‎в‏ ‎конечном ‎итоге‏ ‎ради ‎обеспечения‏ ‎безопасности ‎государства.‏ ‎Отсюда‏ ‎интернационализм, ‎жесткая‏ ‎дисциплина ‎со ‎сложной ‎системой ‎иерархии‏ ‎и ‎специфический‏ ‎патриотизм‏ ‎(неприятие ‎Запада).

Подобное ‎было‏ ‎свойственно ‎не‏ ‎только ‎«Казанскому ‎феномену», ‎чуть‏ ‎позже‏ ‎зарождаются, ‎например,‏ ‎любера, ‎имеющие‏ ‎с ‎казанскими ‎группировками ‎ряд ‎общих‏ ‎черт.

Чтобы‏ ‎проделать ‎всё‏ ‎это ‎нужно‏ ‎было ‎соединить ‎возможности ‎КГБ ‎с‏ ‎определенным‏ ‎интеллектуальным‏ ‎потенциалом. ‎Речь‏ ‎не ‎о‏ ‎конкретных ‎людях‏ ‎(ими‏ ‎могли ‎быть‏ ‎и ‎сотрудники), ‎а ‎о ‎подходе.‏ ‎Конструирование ‎идентичности,‏ ‎с‏ ‎одной ‎стороны, ‎существует‏ ‎столько, ‎сколько‏ ‎существует ‎человечество. ‎С ‎другой‏ ‎стороны,‏ ‎в ‎подобных‏ ‎массовых ‎экспериментах‏ ‎по ‎конструированию ‎человеческих ‎сообществ ‎и‏ ‎человеческой‏ ‎личности ‎чувствуется‏ ‎что-то, ‎выходящее‏ ‎за ‎рамки ‎модерна. ‎Слишком ‎нарочито‏ ‎искусственный,‏ ‎«технично»‏ ‎работающий ‎с‏ ‎имеющимися ‎предпосылками,‏ ‎использующий ‎ритуалы‏ ‎(сакрализацию)‏ ‎именно ‎как‏ ‎технику ‎подход ‎напоминает ‎постмодернистское ‎прочтение‏ ‎человека.

Здесь ‎я‏ ‎хочу‏ ‎выдвинуть ‎смелую ‎гипотезу,‏ ‎подробное ‎рассмотрение‏ ‎которой ‎требует ‎отдельных ‎публикаций.‏ ‎Советский‏ ‎Союз ‎оказался‏ ‎в ‎уникальной‏ ‎по ‎сравнению ‎с ‎Западом ‎ситуации.‏ ‎Если‏ ‎на ‎Западе‏ ‎модернизация ‎была‏ ‎завершена ‎за ‎n ‎веков ‎и,‏ ‎достигнув‏ ‎своих‏ ‎пределов, ‎«органично»‏ ‎перешла ‎в‏ ‎постмодерн. ‎То‏ ‎СССР‏ ‎изначально, ‎на‏ ‎уровне ‎заявки, ‎шел ‎своим ‎путем,‏ ‎намереваясь ‎перепрыгнуть‏ ‎буржуазную‏ ‎стадию ‎и ‎сразу‏ ‎оказаться ‎в‏ ‎коммунизме ‎(выйти ‎за ‎рамку‏ ‎модерна‏ ‎иным ‎путем).‏ ‎Провал ‎этой‏ ‎заявки ‎на ‎практике ‎означал, ‎что‏ ‎советская‏ ‎модернизация ‎производила‏ ‎индивида, ‎который‏ ‎являл ‎собой ‎протобуржуазию, ‎стремящуюся ‎стать‏ ‎буржуазией.

Данный‏ ‎процесс‏ ‎модернизации ‎носил‏ ‎очевидно ‎догоняющий‏ ‎характер ‎по‏ ‎отношению‏ ‎к ‎Западу.‏ ‎То ‎есть ‎когда ‎Запад ‎завершил‏ ‎свою ‎модернизацию‏ ‎и‏ ‎начал ‎погружаться ‎в‏ ‎постмодерн, ‎Советский‏ ‎Союз ‎еще ‎вовсю ‎модернизировался.‏ ‎Что‏ ‎означает ‎парадигмальную‏ ‎разницу ‎между‏ ‎нашими ‎обществами. ‎Но! ‎Интеллектуальная ‎верхушка‏ ‎СССР,‏ ‎уж ‎вполне‏ ‎модернизированная, ‎не‏ ‎могла ‎не ‎знать, ‎что ‎такое‏ ‎постмодерн.‏ ‎Она‏ ‎с ‎ним‏ ‎соприкасалась, ‎она‏ ‎с ‎ним‏ ‎работала.‏ ‎Под ‎постмодерном‏ ‎в ‎данном ‎случае ‎я ‎понимаю‏ ‎не ‎некий‏ ‎внешний‏ ‎вирус, ‎а ‎новое‏ ‎знание ‎о‏ ‎человеке, ‎которое ‎было ‎доступно‏ ‎советской‏ ‎гуманитарной ‎элите‏ ‎и ‎было‏ ‎ею ‎усвоено. ‎Познавая ‎же ‎человека,‏ ‎советская‏ ‎гуманитарная ‎элита‏ ‎не ‎могла‏ ‎не ‎иметь ‎искушения ‎и ‎даже‏ ‎«научной»‏ ‎необходимости‏ ‎испробовать ‎это‏ ‎знание ‎на‏ ‎практике ‎—‏ ‎провести‏ ‎эксперимент. ‎Он‏ ‎и ‎проводился.

Такой ‎огромный, ‎через ‎ступень,‏ ‎парадигмальный ‎разрыв‏ ‎между‏ ‎обществом ‎и ‎интеллектуальной‏ ‎элитой ‎крайне‏ ‎опасен ‎и ‎порождает ‎в‏ ‎головах‏ ‎элиты ‎принцип‏ ‎«трудно ‎быть‏ ‎Богом» ‎(но ‎приходится). ‎Его ‎последствия‏ ‎мы‏ ‎видим.

Вернемся ‎к‏ ‎вопросу: ‎возможно‏ ‎ли ‎сегодня ‎организованное ‎уличное ‎насилие‏ ‎как‏ ‎таковое?‏ ‎Конечно, ‎возможно.‏ ‎Но ‎уже‏ ‎не ‎с‏ ‎опорой‏ ‎«на ‎следы‏ ‎деревни ‎в ‎городе», ‎а ‎иначе,‏ ‎как ‎конструкт,‏ ‎работающий‏ ‎с ‎индивидом. ‎Есть‏ ‎ряд ‎примеров‏ ‎таких ‎конструктов: ‎ультрас, ‎антифа,‏ ‎правые‏ ‎движения ‎и‏ ‎т. ‎д.‏ ‎В ‎их ‎основе ‎лежит ‎запрос‏ ‎мальчика‏ ‎на ‎маскулинность‏ ‎— ‎на‏ ‎становление ‎в ‎качестве ‎мужчины. ‎Если‏ ‎такая‏ ‎ролевая‏ ‎модель, ‎назовем‏ ‎ее ‎метафорически‏ ‎«модель ‎волка»,‏ ‎не‏ ‎находит ‎своего‏ ‎воплощения ‎в ‎нормативных ‎рамках ‎социума,‏ ‎то ‎она‏ ‎находит‏ ‎его ‎«сбоку». ‎Где‏ ‎именно ‎находится‏ ‎«бок» ‎ей ‎укажут ‎«добрые‏ ‎люди».

Если‏ ‎бы ‎этой‏ ‎проблемы ‎не‏ ‎было ‎в ‎СССР, ‎то ‎не‏ ‎было‏ ‎бы ‎и‏ ‎массовой ‎подростковой‏ ‎преступности ‎и ‎в ‎целом ‎преступность‏ ‎была‏ ‎бы‏ ‎совсем ‎не‏ ‎та. ‎Но‏ ‎проблема ‎была,‏ ‎о‏ ‎неприкаянности ‎советских‏ ‎волков ‎гениально ‎сказал ‎Высоцкий ‎в‏ ‎своей ‎«Баллада‏ ‎о‏ ‎детстве» ‎(1975 ‎год).

«Все‏ ‎— ‎от‏ ‎нас ‎до ‎почти ‎годовалых‏ ‎—‏ ‎Толковища ‎вели‏ ‎до ‎кровянки,‏ ‎А ‎в ‎подвалах ‎и ‎полуподвалах‏ ‎Ребятишкам‏ ‎хотелось ‎под‏ ‎танки. ‎Не‏ ‎досталось ‎им ‎даже ‎по ‎пуле,‏ ‎В‏ ‎„ремеслухе“‏ ‎— ‎живи‏ ‎да ‎тужи:‏ ‎Ни ‎дерзнуть,‏ ‎ни‏ ‎рискнуть… ‎Но‏ ‎рискнули ‎Из ‎напильников ‎сделать ‎ножи.‏ ‎Они ‎воткнутся‏ ‎в‏ ‎легкие ‎От ‎никотина‏ ‎черные ‎По‏ ‎рукоятки ‎— ‎легкие ‎Трехцветные‏ ‎наборные…»

Высоцкий‏ ‎поет ‎о‏ ‎послевоенном ‎СССР.‏ ‎Но ‎помноженная ‎на ‎вакуум ‎идентичности‏ ‎и‏ ‎кризис ‎маскулинности‏ ‎как ‎таковой,‏ ‎проблема ‎отсутствия ‎места ‎в ‎социуме‏ ‎для‏ ‎реализации‏ ‎волков ‎есть‏ ‎и ‎сегодня‏ ‎(отчасти ‎она‏ ‎решается‏ ‎благодаря ‎СВО).

Где‏ ‎во ‎всей ‎этой ‎картине ‎место‏ ‎для ‎искусства‏ ‎и‏ ‎культуры? ‎Миссией ‎или‏ ‎одной ‎из‏ ‎миссий ‎художника ‎является ‎выявление‏ ‎противоречий‏ ‎и ‎указание‏ ‎на ‎них.‏ ‎Что ‎делает ‎больно ‎обществу ‎и‏ ‎побуждает‏ ‎его ‎реагировать‏ ‎на ‎явленный‏ ‎вызов. ‎Реакция ‎может ‎быть ‎самой‏ ‎разной,‏ ‎зачастую‏ ‎она ‎задевает‏ ‎и ‎самого‏ ‎художника.

Такую ‎реакцию‏ ‎вызвало‏ ‎творчество ‎Пазолини,‏ ‎которого ‎порицали, ‎судили, ‎запрещали ‎и‏ ‎восхваляли ‎одновременно.‏ ‎Выше‏ ‎мы ‎говорили ‎о‏ ‎«Шпане», ‎но‏ ‎есть ‎и ‎ряд ‎других‏ ‎произведений‏ ‎свеого ‎рода‏ ‎пиком ‎которых‏ ‎является ‎фильм ‎«Республика ‎Сало», ‎смотреть‏ ‎который‏ ‎тяжело ‎даже‏ ‎взрослым ‎людям‏ ‎(не ‎рекомендую ‎делать ‎это ‎из‏ ‎праздного‏ ‎любопытства).‏ ‎Искать ‎в‏ ‎«Республике ‎Сало»‏ ‎просвет, ‎положительных‏ ‎героев‏ ‎и ‎т.‏ ‎п. ‎— ‎нелепо.

В ‎чем ‎наш‏ ‎ответ? ‎Мы‏ ‎можем‏ ‎рассмотреть ‎творчество ‎через‏ ‎личность ‎автора.‏ ‎И ‎прийти ‎к ‎тому,‏ ‎что‏ ‎проблема ‎не‏ ‎в ‎социуме,‏ ‎а ‎в ‎Пазолини ‎(содомских ‎грехов‏ ‎которого‏ ‎не ‎счесть)‏ ‎и ‎заключить,‏ ‎что ‎Пазолини ‎через ‎свои ‎произведения‏ ‎говорил‏ ‎не‏ ‎о ‎нас,‏ ‎а ‎о‏ ‎себе. ‎Закрыв‏ ‎на‏ ‎этом ‎тему.‏ ‎Так ‎можно. ‎Но ‎точно ‎ли‏ ‎так ‎нужно?‏ ‎Является‏ ‎ли ‎такой ‎ответ‏ ‎честным ‎и‏ ‎полным, ‎отвечает ‎ли ‎он‏ ‎на‏ ‎вызов ‎или‏ ‎отрицает ‎само‏ ‎существование ‎вызова?

Другой ‎пример ‎«Крестный ‎отец»‏ ‎(первая‏ ‎и ‎вторая‏ ‎часть) ‎Фрэнсиса‏ ‎Форда ‎Копполы, ‎который ‎в ‎определенном‏ ‎вдохнул‏ ‎новую‏ ‎жизнь ‎в‏ ‎итальянскую ‎мафию‏ ‎в ‎США.‏ ‎Героями‏ ‎фильма ‎является‏ ‎итальянская ‎мафиозная ‎семья, ‎там ‎не‏ ‎просто ‎«нет‏ ‎просвета»,‏ ‎просветом ‎там ‎является‏ ‎жизнь ‎итальянской‏ ‎семьи ‎волков. ‎Созданный ‎«Крестным‏ ‎отцом»‏ ‎образ ‎вдохновил‏ ‎и ‎«одухотворил»‏ ‎итальянскую ‎мафию, ‎стал ‎культовыми ‎для‏ ‎нее‏ ‎и ‎для‏ ‎мафии ‎вообще‏ ‎(включая ‎позже ‎развернувшуюся ‎российскую). ‎«Крестный‏ ‎отец»‏ ‎стал‏ ‎важной ‎составляющей‏ ‎их ‎идентичности.‏ ‎Вышедшая ‎через‏ ‎шестнадцать‏ ‎лет ‎третья‏ ‎часть ‎с ‎плохим ‎концом ‎для‏ ‎главного ‎героя‏ ‎уже‏ ‎не ‎могла ‎этого‏ ‎отменить.

Как ‎мы‏ ‎должны ‎отнестись ‎к ‎«Крестному‏ ‎отцу»?‏ ‎Опасен ‎ли‏ ‎он ‎в‏ ‎качестве ‎фильма, ‎толкающего ‎молодежь ‎на‏ ‎мафиозный‏ ‎путь? ‎Это‏ ‎всё ‎тот‏ ‎же ‎вопрос ‎про ‎путь ‎волков.

В‏ ‎России‏ ‎есть‏ ‎ставшие ‎культовыми‏ ‎фильмы ‎«Брат»‏ ‎и ‎«Брат‏ ‎2».‏ ‎Я ‎не‏ ‎являюсь ‎их ‎поклонником ‎и ‎не‏ ‎готов ‎их‏ ‎хвалить.‏ ‎Но ‎содержание ‎не‏ ‎видеть ‎нельзя.‏ ‎Главный ‎герой ‎«Брата» ‎Данила‏ ‎Багров‏ ‎предстает ‎в‏ ‎качестве ‎не‏ ‎лишенного ‎эмпатии ‎и ‎чувства ‎справедливости‏ ‎человека,‏ ‎который ‎в‏ ‎то ‎же‏ ‎время ‎холодно, ‎без ‎малейшего ‎сомнения‏ ‎и‏ ‎без‏ ‎малейшего ‎последующего‏ ‎переживания ‎на‏ ‎этот ‎счет‏ ‎убивает‏ ‎людей ‎пачками.‏ ‎Особенно ‎это ‎проявлено ‎в ‎первой‏ ‎части, ‎где‏ ‎Данила‏ ‎спокойной, ‎без ‎всякой‏ ‎рефлексии ‎и‏ ‎без ‎всякого ‎переживания ‎соглашается‏ ‎на‏ ‎роль ‎киллера,‏ ‎просто ‎потому,‏ ‎что ‎«так ‎надо».

Я ‎не ‎слышал‏ ‎массовых‏ ‎призывов ‎запретить‏ ‎«Брата» ‎в‏ ‎России, ‎а ‎про ‎его ‎культовость‏ ‎слышал‏ ‎множество‏ ‎раз. ‎С‏ ‎началом ‎СВО‏ ‎«Брата» ‎вернули‏ ‎в‏ ‎кинотеатральный ‎прокат.

Нет‏ ‎ли ‎противоречия ‎в ‎реакциях ‎одной‏ ‎и ‎той‏ ‎же‏ ‎части ‎социума ‎на‏ ‎«Слово ‎пацана»‏ ‎и ‎«Брата»?

Наконец, ‎Достоевский. ‎Если‏ ‎мы‏ ‎применим ‎к‏ ‎творчеству ‎Достоевского‏ ‎всё ‎тот ‎же ‎набор ‎требований:‏ ‎показать‏ ‎просвет, ‎«положительного‏ ‎героя, ‎который‏ ‎смог», ‎не ‎романтизировать ‎преступников ‎и‏ ‎так‏ ‎далее,‏ ‎то ‎мы‏ ‎неизбежно ‎придем‏ ‎к ‎необходимости‏ ‎его‏ ‎запрета. ‎Всех,‏ ‎кто ‎считает ‎иначе, ‎прошу ‎показать‏ ‎просвет, ‎например,‏ ‎в‏ ‎«Униженных ‎и ‎оскорбленных».

Достоевский‏ ‎гениально, ‎как‏ ‎никто ‎другой, ‎показал ‎бездну‏ ‎в‏ ‎человеке, ‎а‏ ‎не ‎просвет.

Требование‏ ‎показать ‎положительных ‎героев ‎и ‎выход‏ ‎из‏ ‎положения ‎я‏ ‎предлагаю ‎не‏ ‎в ‎ругательном, ‎а ‎по-своему ‎позитивном‏ ‎смысле‏ ‎назвать‏ ‎«охранительством», ‎так‏ ‎как ‎охранению‏ ‎в ‎данном‏ ‎случае‏ ‎подлежит ‎уклад‏ ‎жизни ‎социума.

Если ‎социум ‎встает ‎во‏ ‎внятную ‎охранительскую‏ ‎позицию‏ ‎по ‎отношению ‎к‏ ‎тому ‎или‏ ‎иному ‎культурному ‎явлению, ‎то‏ ‎он‏ ‎тем ‎самым‏ ‎защищает ‎свою‏ ‎картину ‎мира, ‎в ‎конечном ‎итоге‏ ‎свою‏ ‎идентичность, ‎которую‏ ‎осуждаемое ‎культурное‏ ‎явление ‎может ‎разрушить ‎(особенно ‎если‏ ‎оно‏ ‎талантливо).

«Охранительство»‏ ‎может ‎быть‏ ‎в ‎своем‏ ‎праве. ‎Например,‏ ‎христианское‏ ‎премодернистское ‎общество‏ ‎в ‎своем ‎праве ‎защищаться ‎от‏ ‎разрушающей ‎его‏ ‎пагубной‏ ‎культуры ‎модерна. ‎Такое‏ ‎сопротивление ‎может‏ ‎продлить ‎существование ‎премодернистского ‎общества‏ ‎(или‏ ‎ускорить ‎его‏ ‎распад), ‎но‏ ‎в ‎конечном ‎итоге ‎оно ‎всё‏ ‎равно‏ ‎не ‎устоит,‏ ‎если ‎не‏ ‎предъявит ‎свой ‎ответ ‎на ‎вызов.

Аналогично‏ ‎советское‏ ‎общество‏ ‎могло ‎сказать‏ ‎свое ‎твердое‏ ‎«нет» ‎тем‏ ‎или‏ ‎иным ‎культурным‏ ‎веяниям ‎с ‎Запада. ‎Но ‎оно‏ ‎этого ‎не‏ ‎сделало.‏ ‎Если ‎бы ‎сделало,‏ ‎то, ‎возможно,‏ ‎продлило ‎бы ‎свое ‎существование.

Что‏ ‎мы‏ ‎хотим ‎защитить‏ ‎от ‎«Слова‏ ‎пацана» ‎сегодня? ‎Во-первых, ‎мы ‎хотим‏ ‎защитить‏ ‎светлую ‎память‏ ‎о ‎нашем‏ ‎советском ‎прошлом. ‎Как ‎мы ‎в‏ ‎этом‏ ‎случае‏ ‎соотносимся ‎с‏ ‎тем, ‎что‏ ‎СССР ‎рухнул‏ ‎и‏ ‎наше ‎советское‏ ‎прошлое ‎обернулось ‎нашим ‎буржуазным ‎настоящим?‏ ‎Если ‎мы‏ ‎отказываемся‏ ‎даже ‎от ‎постановки‏ ‎такого ‎вопроса‏ ‎по ‎существу, ‎то ‎наша‏ ‎позиция‏ ‎может ‎представляться‏ ‎консервативно-патриотической, ‎но‏ ‎будущего ‎она ‎не ‎имеет. ‎Если‏ ‎же‏ ‎мы ‎не‏ ‎отказываемся ‎от‏ ‎такой ‎поставки ‎вопроса, ‎то ‎тогда‏ ‎для‏ ‎нас‏ ‎«Слово ‎пацана»‏ ‎может ‎быть‏ ‎материалом ‎и‏ ‎поводом‏ ‎для ‎такого‏ ‎разговора ‎— ‎для ‎разговора ‎о‏ ‎причинах ‎распада‏ ‎СССР.‏ ‎А ‎не ‎для‏ ‎защиты ‎светлой‏ ‎памяти ‎перестроечного ‎комсомола, ‎где‏ ‎среди‏ ‎было ‎немало‏ ‎честных ‎и‏ ‎патриотических ‎людей, ‎но ‎комсомол ‎как‏ ‎целое‏ ‎всё ‎с‏ ‎треском ‎проиграл‏ ‎и ‎сдал.

Во-вторых, ‎мы ‎хотим ‎защитить‏ ‎свое‏ ‎сегодняшнее‏ ‎бытие ‎от‏ ‎проникновения ‎живых‏ ‎образов ‎насилия,‏ ‎пусть‏ ‎оно ‎и‏ ‎кончается ‎плохо ‎(главный ‎герой ‎«Слова‏ ‎пацана», ‎встав‏ ‎на‏ ‎путь ‎группировщика, ‎свел‏ ‎с ‎ума‏ ‎свою ‎мать, ‎младшую ‎сестру‏ ‎«загнал»‏ ‎в ‎детдом,‏ ‎а ‎сам‏ ‎вместе ‎с ‎приятелями ‎оказался ‎в‏ ‎колонии).‏ ‎Но ‎оставим‏ ‎в ‎стороне‏ ‎содержание ‎сериала, ‎согласившись, ‎что ‎его‏ ‎содержание‏ ‎может‏ ‎быть ‎считано‏ ‎подростками ‎в‏ ‎опасном ‎ключе.‏ ‎Видим‏ ‎ли ‎мы‏ ‎другие, ‎нередко ‎куда ‎большие ‎опасности‏ ‎схожего ‎рода?

Например,‏ ‎как‏ ‎мы ‎оцениваем ‎феномен‏ ‎огромной ‎популярности‏ ‎ММА ‎и ‎поп-ММА, ‎которые‏ ‎построены‏ ‎на ‎насилии‏ ‎физическом ‎и‏ ‎насилии ‎моральном ‎(грязные ‎оскорбления ‎оппонентов‏ ‎как‏ ‎часть ‎шоу)?‏ ‎Единственными, ‎кто‏ ‎на ‎первом ‎этапе ‎отреагировал ‎на‏ ‎данный‏ ‎вызов,‏ ‎оказалась ‎часть‏ ‎старшего ‎поколения‏ ‎кавказцев, ‎в‏ ‎частности,‏ ‎чеченцев, ‎которые‏ ‎какое-то ‎время ‎сдерживали ‎участие ‎своей‏ ‎молодежи ‎в‏ ‎поп-ММА‏ ‎(классическое ‎ММА ‎было‏ ‎принято ‎на‏ ‎Кавказе ‎на ‎ура ‎и‏ ‎стало‏ ‎культовым). ‎А‏ ‎наша ‎реакция‏ ‎какая? ‎Примерно ‎никакая.

Как ‎мы ‎оцениваем‏ ‎не‏ ‎менее ‎массовый‏ ‎феномен ‎стендап‏ ‎юмора, ‎который ‎привносит ‎в ‎нашу‏ ‎жизнь‏ ‎американскую‏ ‎традицию ‎шуток‏ ‎над ‎матерью‏ ‎(десакрализацию ‎образа‏ ‎матери),‏ ‎нормативизацию ‎перверсий‏ ‎и ‎другие ‎западные ‎веяния? ‎Как‏ ‎мы ‎реагируем‏ ‎на‏ ‎данный ‎феномен? ‎Примерно‏ ‎никак.

Если ‎говорить‏ ‎о ‎сериалах, ‎то ‎тренд‏ ‎на‏ ‎них ‎всё‏ ‎также ‎задал‏ ‎Запад ‎(бум ‎начался ‎примерно ‎в‏ ‎последние‏ ‎15-20 ‎лет).‏ ‎В ‎крайне‏ ‎популярных ‎в ‎России ‎западных ‎сериалах‏ ‎с‏ ‎особой‏ ‎жестокостью ‎льются‏ ‎реки ‎крови,‏ ‎убивают ‎детей,‏ ‎насилуют‏ ‎родственников, ‎главные‏ ‎герои ‎производят ‎наркотики ‎и ‎торгуют‏ ‎ими, ‎повсеместна‏ ‎самая‏ ‎дикая ‎содомия… ‎Всё‏ ‎это ‎так‏ ‎или ‎иначе ‎перенимается ‎российскими‏ ‎сериалами,‏ ‎массово ‎являющими‏ ‎антисоциальные ‎модели‏ ‎поведения ‎как ‎«правду ‎жизни» ‎(в‏ ‎духе‏ ‎«не ‎мы‏ ‎такие, ‎жизнь‏ ‎такая»). ‎И? ‎Какова ‎наша ‎реакция?‏ ‎Ее‏ ‎нет.

Про‏ ‎находящиеся ‎де-факто‏ ‎в ‎свободном‏ ‎доступе ‎порнографию‏ ‎(наиболее‏ ‎популярный ‎контент‏ ‎в ‎сети) ‎и ‎сцены ‎реального‏ ‎насилия ‎в‏ ‎интернете‏ ‎говорить ‎избыточно. ‎Они‏ ‎давно ‎(изначально)‏ ‎стали ‎своего ‎рода ‎«естественным‏ ‎фоном»‏ ‎в ‎глобальной‏ ‎сети.

В-третьих, ‎мы‏ ‎хотим ‎защитить ‎наше ‎представление ‎о‏ ‎должном‏ ‎— ‎построить‏ ‎благой ‎социум,‏ ‎выстроив ‎правильный ‎контент ‎и ‎запретив‏ ‎неправильный.

Как‏ ‎в‏ ‎этом ‎случае‏ ‎мы ‎соотносимся‏ ‎с ‎тем,‏ ‎что‏ ‎в ‎СССР:‏ ‎— ‎сериалов ‎и ‎фильмов, ‎романтизирующих‏ ‎криминал ‎—‏ ‎не‏ ‎было; ‎— ‎западных‏ ‎фильмов ‎вне‏ ‎цензурной ‎рамки ‎— ‎не‏ ‎было;‏ ‎— ‎советская‏ ‎цензура, ‎решающая‏ ‎задачу ‎показа ‎советскому ‎человеку ‎только‏ ‎правильных,‏ ‎хороших ‎произведений‏ ‎— ‎была;‏ ‎— ‎казанские ‎и ‎другие ‎массовые‏ ‎уличные‏ ‎преступные‏ ‎группировки ‎—‏ ‎были.

Как ‎мы‏ ‎это ‎себе‏ ‎объясняем?‏ ‎Советский ‎человек‏ ‎воспитывался ‎на ‎«Как ‎закалялась ‎сталь»‏ ‎и ‎на‏ ‎великой‏ ‎русской ‎классике. ‎Что‏ ‎не ‎помешало‏ ‎появлению ‎«Казанского ‎феномена».

Наконец, ‎возникает‏ ‎следующий‏ ‎вопрос. ‎Как‏ ‎именно ‎мы‏ ‎хотим ‎запретить ‎сериал ‎«Слово ‎пацана»?‏ ‎Если‏ ‎бы ‎он‏ ‎шел ‎вечером‏ ‎по ‎Первому ‎каналу, ‎то ‎всё‏ ‎было‏ ‎бы‏ ‎понятно, ‎сериал‏ ‎нужно ‎было‏ ‎бы ‎просто‏ ‎снять‏ ‎с ‎эфира.‏ ‎Но ‎его ‎и ‎так ‎не‏ ‎показывают ‎по‏ ‎ТВ.‏ ‎«Слово ‎пацана» ‎вышел‏ ‎с ‎возрастным‏ ‎ограничением ‎18+ ‎на ‎платном‏ ‎онлайн-кинотеатре.‏ ‎Это ‎максимально‏ ‎закрытый, ‎с‏ ‎точки ‎зрения ‎интернета, ‎продукт ‎(нужно‏ ‎специально‏ ‎его ‎найти‏ ‎и ‎за‏ ‎доступ ‎к ‎нему ‎нужно ‎заплатить).‏ ‎Если‏ ‎же‏ ‎удалить ‎сериал‏ ‎с ‎онлайн-кинотеатра,‏ ‎то ‎он‏ ‎останется‏ ‎на ‎пиратских‏ ‎сайтах ‎и ‎торрентах, ‎с ‎которыми‏ ‎правообладатель ‎сейчас‏ ‎борется,‏ ‎ограничивая ‎свободное ‎распространение‏ ‎своего ‎сериала.‏ ‎«Слово ‎пацана» ‎невозможно ‎толком‏ ‎удалить‏ ‎из ‎сети.‏ ‎Мы ‎же‏ ‎мыслим ‎так, ‎как ‎будто ‎живем‏ ‎в‏ ‎эпоху ‎телевидения‏ ‎(в ‎лучшем‏ ‎случае ‎в ‎нулевых, ‎если ‎не‏ ‎80-90-х‏ ‎годах).

Никак‏ ‎не ‎реагируя‏ ‎на ‎перечисленные‏ ‎вызовы ‎(список‏ ‎которых‏ ‎можно ‎продолжить)‏ ‎и ‎яростно ‎порицая ‎«консервативно-нравственный» ‎(в‏ ‎сравнении ‎со‏ ‎многими‏ ‎перечисленными) ‎сериал ‎«Слово‏ ‎пацана», мы ‎манифестируем‏ ‎себя ‎в ‎качестве ‎потерявшихся‏ ‎в‏ ‎пространстве ‎людей‏ ‎и ‎сообщаем,‏ ‎что ‎нам ‎больно. ‎Мало ‎сказать,‏ ‎что‏ ‎мы ‎не‏ ‎знаем, ‎что‏ ‎делать. ‎Мы ‎не ‎хотим ‎знать,‏ ‎не‏ ‎хотим‏ ‎понимать ‎происходящее‏ ‎и ‎твердо‏ ‎не ‎собираемся‏ ‎предъявлять/воспринимать‏ ‎альтернативную ‎культуру.‏ ‎Это ‎больно.