Дар божий

Двери ‎электрички,‏ ‎шипя, ‎сомкнулись. ‎Я ‎решил ‎задержаться‏ ‎в ‎тамбуре.‏ ‎Мне‏ ‎с ‎детства ‎нравилось‏ ‎так ‎ездить.‏ ‎Пахнет ‎поездом, ‎свежий ‎быстрый‏ ‎ветер‏ ‎холодит ‎ноги.‏ ‎И ‎никто‏ ‎не ‎мешает ‎думать. ‎Вагон ‎был‏ ‎почти‏ ‎пустым: ‎две‏ ‎бабушки–подружки ‎с‏ ‎привычными ‎корзинками ‎на ‎коленях, ‎лохматый‏ ‎студентик‏ ‎да‏ ‎дядька ‎в‏ ‎сереньком ‎пиджаке,‏ ‎с ‎почему–то‏ ‎знакомым‏ ‎лицом. ‎

   «Ого!‏ ‎Тропинин? ‎Да ‎нет, ‎глупости. ‎Писатель,‏ ‎такая ‎фигура‏ ‎—‏ ‎и ‎в ‎электричке.‏ ‎Подойти, ‎что‏ ‎ли? ‎— ‎я ‎дотронулся‏ ‎до‏ ‎алюминиевой ‎ручки‏ ‎двери, ‎но‏ ‎засомневался. ‎— ‎Похож, ‎конечно. ‎А‏ ‎если‏ ‎не ‎он?‏ ‎Ладно, ‎спрошу,‏ ‎там ‎видно ‎будет».

    Я ‎примостился ‎напротив‏ ‎и‏ ‎осторожно‏ ‎сказал:

   — Платон ‎Андреевич.

   Мужчина‏ ‎распрямился, ‎снял‏ ‎шляпу ‎и‏ ‎молча‏ ‎кивнул ‎головой.‏ ‎В ‎желтом ‎окне ‎пролетали ‎одинаковые‏ ‎столбы ‎и‏ ‎голые‏ ‎ноябрьские ‎деревья. ‎Во‏ ‎рту ‎пересохло.‏ ‎Значит, ‎сам. ‎Точно.

   — Простите, ‎великодушно‏ ‎простите…‏ ‎Я ‎на–начинающий,‏ ‎так ‎сказать,‏ ‎есть ‎публикации ‎в ‎«Юности», ‎г–г–готовлю‏ ‎сбо–сборник‏ ‎прозы… ‎—‏ ‎заикания ‎стали‏ ‎неимоверными, ‎но ‎в ‎этот ‎момент‏ ‎вагон‏ ‎тряхнуло.‏ ‎Тропинин ‎неожиданно‏ ‎и ‎по–свойски‏ ‎положил ‎большую‏ ‎свою‏ ‎ладонь ‎на‏ ‎мое ‎плечо. ‎И ‎я ‎слегка‏ ‎успокоился.

   — Видите ‎ли,‏ ‎Платон‏ ‎Андреевич, ‎если ‎бы‏ ‎вы… ‎минут‏ ‎двадцать… ‎времени ‎мне… ‎спросить,‏ ‎пожалуйста,‏ ‎вас.

   Он ‎пристально‏ ‎взглянул ‎на‏ ‎меня, ‎улыбнулся ‎и ‎опять ‎молча‏ ‎кивнул.

   Я‏ ‎раскрыл ‎свою‏ ‎черную ‎дерматиновую‏ ‎папку ‎(«гранитолевую», ‎— ‎так ‎обычно‏ ‎подшучивает‏ ‎отец)‏ ‎с ‎металлическими‏ ‎синими ‎уголками‏ ‎и ‎достал‏ ‎тонкую‏ ‎тетрадь.

   — Понимаете, ‎нужен‏ ‎совет. ‎Тут ‎рассказ. ‎Прямо ‎совпадение‏ ‎мистическое… ‎Молодой‏ ‎философ‏ ‎встретился ‎с ‎мэтром–мыслителем‏ ‎и ‎читает‏ ‎ему ‎собственную ‎писанину… ‎Вот:‏ ‎«Двое,‏ ‎совмещающие ‎в‏ ‎этот ‎вечер‏ ‎водку ‎с ‎затянувшейся ‎беседой, ‎находились‏ ‎здесь‏ ‎часа ‎два.‏ ‎Пивная ‎была‏ ‎вонючая, ‎темный ‎воздух ‎в ‎ней‏ ‎клубился,‏ ‎будто‏ ‎в ‎паровозном‏ ‎депо».

   Подошел ‎контролер‏ ‎и ‎привычно‏ ‎промямлил–потребовал‏ ‎билеты. ‎Тропинин‏ ‎вынул ‎и ‎показал ‎проездной. ‎Я‏ ‎зло ‎выдернул‏ ‎свой,‏ ‎и ‎пока ‎близорукий‏ ‎билетный ‎страж‏ ‎изучал ‎документы, ‎перелистал ‎несколько‏ ‎страниц‏ ‎рукописи. ‎Когда‏ ‎нас ‎оставили‏ ‎в ‎покое, ‎я ‎продолжил:

   — Итак, ‎они‏ ‎спорят,‏ ‎выпивают… ‎А‏ ‎пивная ‎—‏ ‎это ‎у ‎меня ‎символ ‎мира‏ ‎современного.‏ ‎Обобщение…‏ ‎«Пивная ‎лежала‏ ‎на ‎окраине‏ ‎города ‎маленькой‏ ‎грязной‏ ‎раковиной, ‎вбирающей‏ ‎разнородных ‎посетителей ‎— ‎их ‎выверенные‏ ‎движения, ‎нечистые‏ ‎тела,‏ ‎потрескавшиеся ‎губы. ‎Двое‏ ‎наблюдали ‎за‏ ‎плывущими ‎от ‎стойки ‎к‏ ‎замызганным‏ ‎столам ‎и‏ ‎наоборот ‎серыми‏ ‎фигурами… ‎Те ‎складно ‎подчинялись ‎ужасному‏ ‎ритму‏ ‎привычной ‎и‏ ‎бессловесной ‎тишины».

   Я‏ ‎перевел ‎дух, ‎вцепился ‎в ‎лавку‏ ‎и‏ ‎поднял‏ ‎глаза ‎на‏ ‎Тропинина. ‎Тот‏ ‎смотрел ‎на‏ ‎меня…‏ ‎кажется, ‎с‏ ‎любопытством. ‎Воодушевленный, ‎я ‎лихорадочно ‎расправил‏ ‎тетрадку:

   — Вы ‎позволите?‏ ‎—‏ ‎И, ‎не ‎дожидаясь‏ ‎ответа, ‎принялся‏ ‎вычитывать ‎кусок ‎за ‎куском:‏ ‎«Молодой,‏ ‎под ‎воздействием‏ ‎алкоголя ‎и‏ ‎застарелой ‎тоски, ‎громко ‎шептал ‎пожилому‏ ‎другу:‏ ‎«Вымрем ‎ведь.‏ ‎Как ‎мамонты...‏ ‎Дай ‎нам ‎хоть ‎миллион ‎золотом.‏ ‎Каждому.‏ ‎Счастья‏ ‎не ‎будет.‏ ‎А ‎почему?‏ ‎Потому, ‎что‏ ‎язык‏ ‎отвергли. ‎А‏ ‎его ‎Бог ‎дал. ‎Чтобы ‎с‏ ‎ним ‎говорить.‏ ‎А‏ ‎мы ‎разучились. ‎Разучились‏ ‎и ‎зачерствели»…‏ ‎

   Тропинин ‎выхватил ‎у ‎меня‏ ‎рукопись.‏ ‎На ‎его‏ ‎щеке ‎блеснула‏ ‎крупная ‎слеза. ‎Я ‎оторопел ‎и‏ ‎начал‏ ‎высокопарно ‎лепетать:

   — Платон‏ ‎Андреевич, ‎конечно,‏ ‎вашему ‎покорному ‎слуге ‎предстоит ‎поработать‏ ‎над‏ ‎материалом…‏ ‎Между ‎прочим,‏ ‎персонаж, ‎который‏ ‎в ‎возрасте,‏ ‎маститый,‏ ‎считает, ‎что‏ ‎судьба ‎человеческая ‎— ‎дело ‎предопределённое,‏ ‎неудачное ‎именно‏ ‎из–за‏ ‎языка… ‎потому, ‎что‏ ‎болтовня ‎заменила‏ ‎чувства. ‎То ‎есть, ‎говорим‏ ‎много,‏ ‎не ‎по‏ ‎делу. ‎А‏ ‎это ‎скверно… ‎Безвыходно. ‎Но ‎я–то,‏ ‎кстати,‏ ‎думаю ‎не‏ ‎так. ‎Консонанс‏ ‎необходим… ‎Соответствие. ‎Согласны? ‎Вы ‎в‏ ‎последнем‏ ‎романе‏ ‎иначе ‎рассуждаете…‏ ‎Помните, ‎в‏ ‎«Ледяной ‎свежести‏ ‎арбуза»?‏ ‎И ‎как‏ ‎рассуждаете: ‎языка ‎нет. ‎Есть ‎иллюзия‏ ‎общения, ‎навязанная‏ ‎свыше.‏ ‎Я ‎мечтал ‎встретиться‏ ‎с ‎вами‏ ‎и ‎спросить… ‎Нет, ‎поспорить.‏ ‎Качество‏ ‎и ‎естественность‏ ‎диалогов, ‎правдивые‏ ‎образы, ‎пейзажи ‎у ‎вас ‎прорисованы‏ ‎так‏ ‎хрустально, ‎что‏ ‎вы ‎противоречите…‏ ‎Сами ‎противоречите ‎собственной ‎теории ‎отрицания.‏ ‎Язык‏ ‎—‏ ‎дар ‎божий,‏ ‎слышите?

   Платон ‎Андреевич‏ ‎не ‎отвечал.‏ ‎Склонившись‏ ‎над ‎исписанными‏ ‎листками, ‎он ‎изредка ‎хмыкал ‎и‏ ‎вздыхал ‎в‏ ‎сторону.

   …Электричка‏ ‎дернулась ‎в ‎последний‏ ‎раз ‎и‏ ‎остановилась. ‎Тропинин ‎протянул ‎тетрадку‏ ‎и‏ ‎неожиданно ‎сердечно‏ ‎обнял ‎меня.‏ ‎Я ‎не ‎знал, ‎что ‎делать.

   Мы‏ ‎остановились‏ ‎ровно ‎посередине‏ ‎перрона.

   — Платоша! ‎—‏ ‎хрупкая ‎женщина ‎лет ‎пятидесяти ‎встала‏ ‎с‏ ‎лавки‏ ‎и ‎поспешила‏ ‎навстречу.

   — Ваша ‎супруга?‏ ‎Здравствуйте. ‎—‏ ‎Я‏ ‎слегка ‎поклонился.‏ ‎— ‎Извините, ‎насел ‎на ‎Платона‏ ‎Андреевича…

   — Ничего, ‎юноша.‏ ‎Не‏ ‎желаете ‎чаю? ‎У‏ ‎нас ‎дача‏ ‎совсем ‎рядышком.

   От ‎этого ‎уютного‏ ‎«совсем‏ ‎рядышком» ‎я‏ ‎опять ‎стушевался,‏ ‎принялся ‎прощаться ‎и ‎благодарить ‎—‏ ‎обоих.

   Они‏ ‎уже ‎отошли‏ ‎на ‎десяток‏ ‎метров, ‎когда ‎я ‎окликнул ‎Тропинина:

   — Постойте!‏ ‎Вы‏ ‎так‏ ‎и ‎не‏ ‎ответили ‎на‏ ‎вопрос…

   Платон ‎Андреевич‏ ‎обернулся,‏ ‎видимо ‎погрустнел,‏ ‎но ‎остался ‎стоять ‎на ‎месте.

   — Молодой‏ ‎человек! ‎—‏ ‎супруга‏ ‎Тропинина ‎поспешно ‎приблизилась‏ ‎и ‎мягко‏ ‎повторила:

   — Молодой ‎человек. ‎Мой ‎муж…‏ ‎немой.‏ ‎С ‎рождения‏ ‎немой. ‎

   Двери‏ ‎электрички, ‎шипя, ‎сомкнулись.      ‎