Сегодня многие историки и военные аналитики считают, что если бы фельдмаршал Роммель прошел Нюрнбергский процесс, то его приговор не был бы суров. Вероятнее всего, он бы получил небольшой тюремный срок. А дальше… Он вполне мог бы занять довольно высокий чин в НАТО или администрации президента ФРГ. Собственно, именно так было с многими военачальниками вермахта — кто-то, освободившись после заключения, часто досрочно, перебирался в США и получал должность в НАТО, а кто-то оставался, в созданной западными союзниками СССР, Федеративной республике Германии, занимал министерские посты или становился промышленником. Но Гитлер не оставил шанса на жизнь своему соратнику. Фельдмаршал Роммель, по приказу фюрера, принял цианид 14 октября 1944 года.
Я много писала о Гиммлере и Геббельсе, кое-что о Гитлере, но ничего не писала о других нацистских бонзах, волей которых было инициировано уничтожение советского народа. И тем более ничего не писала о военачальниках, верой и правдой служивших Гитлеру. Ну вот, небольшим рассказом о фельдмаршале Роммеле, исправляю свое упущение.
***
Во время Первой мировой войны Роммель был младшим офицером, воевал в Румынии, Франции и Италии. Он, что называется смолоду, заслужил репутацию трезвомыслящего и решительного офицера, довольно быстро поднялся по карьерной лестнице и в конце Первой мировой дослужился до звания капитана.
Между Первой и Второй мировой войнами, Роммель преподавал в Военной академии в Потсдаме. До момента прихода Гитлера к власти Роммель не особенно интересовался политическими течениями и не был как-либо связан с НСДАП, но его предпочтения, между тем были на стороне Гитлера. Впрочем, как и у большинства немецких офицеров того периода.
Тут нужно напомнить, что Германия в тот период находилась под санкциями, как сторона, проигравшая в Первой мировой, выплачивала контрибуции и настроения в обществе были более чем депрессивные. Тут и проблемы экономики, и политическое бурление, и недовольство тем, что мало того, что страну разделили, так еще и колоний лишили — в общем, довольно тяжелая атмосфера. И симпатии кадровых военных были на стороне «национально-освободительного движения», о котором говорил Гитлер. В стране шла «схватка» между коммунистами, которые возбуждали ненависть к германскому милитаризму, как к орудию реакции и социал-демократами, что смотрели на армию, контролировать которую были не в состоянии, крайне подозрительно. Адмирал Дёниц, пришедший к власти после Гитлера, вспоминал, что в тот период, морские офицеры опасались показываться в форме на улицах, чтобы не провоцировать «несчастные случаи». Так что германские офицеры видели для себя перспективу только в том, чтобы поддерживать Гитлера. Роммель, в этом отношении ничем не отличался от своих сослуживцев и его симпатии также были на стороне Гитлера.
Придя к власти в 1933 году, Гитлер, вопреки тому, в чем заверял широкие круги общественности, принялся действовать быстро и жестко и к 1935 году он стал, практически, единоличным властителем. Его свита, состоявшая из соратников и сторонников, была в полной мере подчинена идеям фюрера и активно воплощала их в жизнь.
В 1935 году в Германии была введена обязательная воинская повинность и этот шаг позволил фюреру собрать вокруг себя самых известных и уважаемых военных, в основном аристократического происхождения. Попал в этот круг и Роммель, несмотря на то, что отец его был скромным учителем.
Гитлер назначил Роммеля офицером связи между военным министерством и Бальдуром фон Ширахом, который стоял во главе Гитлерюгенда.
Из-за трудностей, возникших в общении с фон Ширахом, Роммель был отстранен от этой должности и по требованию Гитлера назначен командиром батальона охраны, который всегда сопровождал фюрера во всех поездках за пределы Германии. Роммель занимал эту должность и в 1939 году, во время вторжения Германии в Польшу. После этой операции Роммель получил чин генерал-майора.
Когда 10 мая 1940 года 118 немецких дивизий атаковали Люксембург, Нидерланды, Бельгию и Францию, Роммель со своей 7-й танковой дивизией за один день преодолел 120 километров и уже 20 мая 1940 года, раньше всех немецких дивизий, прибыл в Альбервиль, к югу от Дюнкерка. Дивизия Роммеля окружила около двух миллионов солдат во Фландрии.
Многие западные военные историки считают, что эта операция, что позволила обойти линию Мажино, является одной из самых ошеломительных в истории Второй мировой войны.
Примерно год спустя, полководческие таланты, военный навык и решительность Роммеля были отмечены наградами и повышением — он был назначен командующим Африканским корпусом, который должен был спасти уже побежденных итальянцев в Ливии.
Северная Африка стала местом, где Роммель приобрел наибольшую известность и статус национальной военной легенды.
Прибыв в Африку в феврале 1941 года, Роммель одержал несколько быстрых побед над англичанами и уже в апреле смог окружить ливийскую прибрежную крепость Тобрук. В начале 1942 года он начал новое наступление, которое после битвы при Эль-Аламейне завершилось взятием Тобрука.
Быстрые и неожиданные атаки Роммеля вызывали трепет и восхищение даже у его врагов, которые прозвали его «Лисом пустыни».
Но успех Роммеля был недолог. Уже в конце октября 1942 года он проиграл сражение при Эль-Аламейне, а затем и при Тобруке. Его войска были истощены, а запасы недостаточны. Роммель был вынужден вернуться в Тунис, а оттуда, из-за болезни, он прибыл в Германию. После этого Северная Африка была потеряна для Гитлера.
В марте 1943 года Гитлер объявил Роммелю, тогда еще в звании фельдмаршала, что он не вернется в Африку.
В 1943 году вермахт, вместе с дивизиями СС, имел под ружьем девять миллионов человек и представлял собой крупнейшую в мире военную силу. Но невзирая на это, ситуация на Восточном фронте складывалась для немцев крайне неблагоприятно. Более того, фашистов стали теснить и на Западном фронте — американцы уже были в Италии, и высадка в Нормандии и открытие второго фронта — это было лишь вопросом времени.
После недолгого командования немецкими частями в Италии Роммель направился на север Франции, поскольку Гитлер тем временем назначил его командующим группой армий «Б», отвечающей за укрепление «Атлантической стены» и защиту французского побережья от ожидаемого вторжения союзников.
Роммель считал, что как только в Нормандии начнется высадка союзных частей, следует немедленно начать контратаку, с ним не согласились. В конечном итоге, фашисты союзников едва не уничтожили.
Союзники прибыли на побережье Франции на семи тысячах кораблей и катеров, их встретил шквальный немецкий огонь. Только за день было убито более четырех тысяч солдат союзников и более пяти тысяч получили ранения.
В настоящее время 6 июня 1944 года — день высадки союзников в Нормандии — известен как «День Д».
К началу весны 1944 года Роммель уже не питал иллюзий относительно перспектив победы Германии. Несмотря на то, что Роммель так и продолжал быть одним из любимцев Гитлера, сам он крайне скептически относился к тому какие стратегические решения принимает Гитлер, для ведения войны. Вера Роммеля в способность Германии выиграть начатую ей войну практически исчезла, а ценность Гитлера, как военачальника, стала для него более чем сомнительной. Способствовало такому отношению Роммеля то что, вернувшись в Германию он смог оценить насколько опустошенной оказалась страна и насколько силен был противник.
17 июля 1944 года Роммель попал под авиабомбардировку, был ранен и из-за травмы головы его отправили домой для восстановления после недолгого пребывания в госпитале. Три дня спустя, 20 июля 1944 года, было совершено покушение на Гитлера, предпринятое полковником Клаусом Шенк фон Штауффенбергом. Покушение провалилось. При расследовании, в качестве одного из организаторов покушения называли Роммеля. Расследованием занималось СС и обергруппенфюрер Борман был убежден в виновности Роммеля, но министр пропаганды доктор Геббельс придерживался иного мнения. Хотя, собственно, для самого Гитлера было не особенно важно участие или не участие Роммеля в покушении, поскольку он был прекрасно осведомлен о пораженческих настроениях фельдмаршала, то уже только этого было достаточно, чтобы потерять доверие фюрера.
Покушения на Гитлера и смерть Роммеля
К 20 июля 1944 года вследствие военных действий, что вела гитлеровская Германия погибло более двух миллионов немцев, а после 20 июля и до конца войны — 9 мая 1945 года — погибло еще порядка пяти миллионов немцев. Такие города, как Вюрцбург, Потсдам и Дрезден, сохранились на день покушения почти нетронутыми и, если бы покушение удалось, вероятно, что эти города не были бы разрушены.
До 20 июля было совершено порядка пятнадцати преднамеренных покушений на Гитлера, но ни одно из них не было успешным. Наибольшее число покушений было подготовлено и проведено подчиненными генерала Хеннинга фон Трескова и полковника Клауса фон Штауффенберга, которые никогда не восхищались нацистами.
К настоящему времени стало известно, что заговорщиками против Гитлера были в основном офицеры аристократического происхождения. Они считали, что единство Германии можно сохранить только путем быстрого окончания войны.
На Восточном фронте Гитлер потерял около четырех миллионов военнослужащих вермахта, что составляло около двух третей от общего числа немецких солдат, погибших во Второй мировой войне.
На Западном фронте дела обстояли не трагически, но между тем, генерал де Голль, который с конца августа 1944 года начал освобождение Франции, а к осени, при помощи союзников вся Франция была освобождена. И здесь Гитлер потерял порядка ста двадцати тысяч немецких солдат.
Всего союзнические экспедиционные войска состояли из, примерно, двух миллионов солдат и около двухсот тысяч транспортных средств против пятидесяти восьми немецких дивизий, которые состояли из уже плохо обученных солдат, среди которых были и мобилизованные четырнадцати-шестнадцатилетние подростки. Сама Германия, к тому времени, уже представляла собой один сплошной пожар и груду камней. Конец был близок и уже ни у кого не оставалось сомнений в том, что последний сокрушающий удар по гитлеровской Германии нанесет Красная Армия. Союзники и рады бы были первыми войти в Берлин, но увы, опаздывали.
Эрвина Роммеля подозревали в участии в июльском заговоре, но до сих пор неясно, знал ли он об этом и участвовал ли он в нем. Первоначально Роммелю сохранили жизнь, но несколько месяцев спустя Гитлер предложил ему выбор — самоубийство или публичный суд, публичная казнь и репрессии против семьи.
Роммель выбрал самоубийство и покончил с жизнью, выпив бутылку цианида 14 октября 1944 года.
Похоронен он был со всеми воинскими почестями 18 октября 1944 года.
Самый большой венок прислал Адольф Гитлер.
Из воспоминаний Манфреда Роммеля о последнем дне жизни его отца
Сын Роммеля Манфред, после окончания войны вошел в партию ХДС, а с 1974 по 1996 года был мэром Штутгарта. Он описал то, как прошел последний день его отца. Манфреду тогда было пятнадцать лет, и он уже год служил в Люфтваффе. В день, назначенный для самоубийства Роммеля, ему было разрешено попрощаться с отцом.
Отрывок из книги «Записки Роммеля», 1953 г.
«…Для меня, пятнадцатилетнего адъютанта люфтваффе, в то время еще ореол славы окружал личность Гитлера, несмотря на все, что я слышал. Когда мой отец начинал критиковать его, я обычно старался сказать что-то в защиту, но отец приводил свои аргументы, которые он нам растолковывал с трогательным терпением. „Война, — сказал он однажды, — редко приносила что-нибудь хорошее кому-либо из тех, кто в ней участвовал. Но такие люди обычно ничего не просят. Когда начинается война, вы продолжаете сражаться только для того, чтобы извлечь из этого максимум пользы для себя. Но что если больше нечего добиться? Тогда лучше сразу положить этому конец. И такова, видите ли, наша сегодняшняя ситуация, за исключением того, что мы… „Мы сражаемся с врагом на Востоке, которому нельзя капитулировать. Это борьба за наши жизни, и это усложняет дело. Что нам нужно сделать сейчас, так это сделать так, чтобы наши западные враги оккупировали всю Центральную Европу и удержали русских за нашими пределами“.
Когда мой отец услышал о переброске войск с восточного на западный фронт, он взорвался. «Дураки!» — крикнул он однажды, когда услышал, что из Польши в Нидерланды переброшена танковая дивизия. «Они не думают ни о чем, кроме своей шкуры. Что продлит их жалкую жизнь еще на месяц? Восточный фронт просто прорвется, и следующий натиск русских приведет их на территорию Германии. И мы все знаем, что это значит».
До этого я ничего не слышал о попытках моего отца установить сепаратный мир на Западе, и мне никогда не приходило в голову, что между ним и офицерами, арестованными после 20 июля, могла быть какая-то связь. Поэтому я был еще больше удивлен, когда однажды мы услышали, что по окрестностям околачиваются какие-то сотрудники гестапо и что их очень интересует все, что происходит в нашем доме.
Примерно в это же время мы с отцом стали почти каждый день гулять по лесу возле нашего дома. Однажды утром я сидел с ним в его комнате, когда он вдруг сказал: «Послушай, Манфред, возможно, здесь есть люди, которые хотели бы убрать меня тихо и без особой суеты — в засаде в лесу, например. Но я не собираюсь позволять им мешать нашим прогулкам. Так что с этого момента мы будем носить пистолеты. Можешь взять мои восемь миллиметров. Эти личности никогда не угадывают с первого раза. Если начнется стрельба, нужно стрелять вслепую туда, откуда летят пули, и они почти наверняка побегут в укрытие или будут плохо стрелять».
Сначала я не совсем понял смысл наставления отца, пока однажды он не сказал мне: «Скажите мне, Манфред, что вы, молодые люди, думаете, когда Гитлер внезапно вешает толпу людей, которые убедили его, не совсем без причины в том, что война проиграна и что мы должны наконец ее закончить?»
«Я не знаю, — ответил я, — им всем надоела война, но большинство все еще верят, что мы можем победить так или иначе».
«Но он уже проиграл», — прервал он. «Что, если бы я заявил, что готов прекратить войну, даже против воли Гитлера?»
«Почему вы это спрашиваете?» — спросил я.
«О, давай пока оставим это», — сказал он. «В любом случае совершенно ясно одно: невыносимо, чтобы судьба и благополучие всей нации зависели от прихотей немногих. Должен быть какой-то предел, иначе самые фантастические вещи могут произойти так, что никто этого не заметит».
С того дня у меня появилось ощущение приближения катастрофы.
В то время мой отец был твердо убежден, что через несколько лет будет война между Россией и западными державами, и, в отличие от большинства офицеров, которые думали так же и посещали нас, он был убежден в победе западных держав.
В этой связи я особенно отчетливо помню разговор, который у нас состоялся через месяц после возвращения моего отца из Франции. Разговор состоялся в его кабинете в Херрлингене, что-то около десяти часов вечера. Мой отец, одетый в коричневый однобортный гражданский костюм, сидел напротив меня в кресле. Мы говорили о будущем, которое в то время выглядело очень мрачным.
«Россия и Запад подобны огню и воде», — сказал отец. «Будут трения и, возможно, война. Может быть, не сразу после нашего краха, потому что весь мир устал от войны. Опасность наступит через несколько лет».
«Плохая перспектива для британцев и американцев, не так ли?» — спросил я. «Сухопутные силы России намного больше, чем у Запада».
«Это не то, что решит вопрос, — ответил мой отец. Были ли наши лучшие танки и легкие дивизии в Нормандии полезны? Нет, молодой человек, американцы господствуют в воздухе и сохранят это господство. Это смертный приговор для любой сухопутной армии, независимо от ее размера, которая вынуждена сражаться без адекватного прикрытия с воздуха».
«Может быть, русские подождут после войны, — прервала меня мать, — пока американцы не разоружатся. Западные страны хотят высокого уровня жизни, и их военная промышленность будет преобразована в гражданскую».
«И тогда победят Америка и Британия», — ответил отец. «Даже если Европа поддастся шторму с Востока». Мы не должны забывать, что Великобритания и Америка обладают военно-морской мощью и могут переправить свою военную технику в любую точку поверхности планеты по морю и потом поднять в воздух авиацию…»
14 октября 1944 г., Херрлинген.
(…) Моя батарея, в которую я вернулся несколькими неделями ранее, дала мне отпуск на 14 октября. Я покинул боевую позицию очень рано утром и прибыл в Херрлинген в 7 часов утра. Мой отец уже позавтракал. Я присоединился к нему за столом, и, пообедав, мы пошли прогуляться в сад.
«Сегодня в двенадцать часов сюда придут два генерала, чтобы обсудить мое будущее назначение», — начал отец. «Поэтому сегодня я узнаю, что мне предстоит — суд или новое командование на Востоке».
«Вы бы приняли такое командование?» — спросил я.
Он взял меня за руку и ответил: «Мой дорогой мальчик, наш враг на Востоке настолько грозен, что все остальные соображения должны уступить ему. Если ему удастся захватить Европу, пусть даже временно, это будет конец всему, ради чего жизнь казалась стоящей! Конечно, я бы пошел».
Незадолго до двенадцати часов отец пошел в свою комнату на первом этаже и сменил коричневую гражданскую куртку, которую он обычно носил поверх бриджей, на форму Африканского корпуса, которая была его любимой.
Около двенадцати часов перед воротами нашего сада остановилась темно-зеленая машина с берлинскими номерами. Единственными мужчинами в доме, кроме моего отца, были я и тяжелораненый ветеран войны. Он был другом отца. Из машины вышли два генерала: Бургдорф, большой и краснолицый, и Мейзель, маленький и стройный, и вошли в дом. Они почтительно и вежливо попросили отца поговорить с ним наедине. Мы с другом отца вышли из комнаты.
Значит, его не арестуют, с облегчением подумал я, поднимаясь наверх за книгой.
Несколько минут спустя я услышал, как мой отец поднялся наверх и вошел в комнату моей матери. Желая знать, что происходит, я встал и последовал за ним. Он стоял посреди комнаты с бледным лицом.
— Мне просто нужно было сказать твоей матери, — медленно начал он, — что я умру через пятнадцать минут. Он был спокоен и продолжил: — Тяжело умирать от рук твоего народа. Но дом окружен. Гитлер обвиняет меня в государственной измене. Учитывая мои заслуги в Африке, — с сарказмом процитировал он, — мне была предоставлена возможность умереть от цианида. Два генерала привели его с собой. Это смертельно за три секунды. Если я соглашусь, против моей семьи, то есть против вас, не будет предпринято никаких действий. Они также оставят в покое моих людей.
«Должны ли мы этому верить?» Я прервал его.
«Да, — ответил он. Я в это верю. В их интересах, чтобы дело не стало достоянием общественности. В противном случае мне приказано обязать вас соблюдать строжайшее молчание. Если хоть слово об этом станет известно, они больше не будут чувствовать себя обязанными щадить вас».
Я попробовал еще раз: «Разве мы не можем защитить себя…»
Он прервал меня.
«Это бесполезно», сказал он. «Лучше умереть одному, чем всем нам погибнуть в перестрелке». В любом случае у нас практически нет боеприпасов».
По моему зову подошел друг отца. Отец теперь говорил быстрее. Он подтвердил тщетность попыток сопротивления: «Все подготовлено до мельчайших деталей. Они устроят мне государственные похороны. Я попросил провести их в Ульме. Через четверть часа тебе позвонят из больницы Вагнершуле в Ульме и сообщат, что по дороге на конференцию у меня случился инсульт. — Он посмотрел на часы. „Мне пора идти, мне дали всего десять минут“.
Он снова быстро попрощался с нами. Потом мы вместе спустились вниз.
Мы помогли отцу надеть кожаное пальто. Внезапно он вытащил свой кошелек. «У меня здесь 150 марок», — сказал он. «Должен ли я взять с собой деньги?»
«Сейчас это не имеет значения, герр фельдмаршал», — сказал друг.
Отец положил бумажник обратно в карман. Когда он вышел в холл, его маленькая такса, которую он приобрел щенком несколько месяцев назад во Франции, прыгнула на него с визгом радости.
«Запри собаку в кабинете, Манфред», — сказал он мне и стал ждать в коридоре пока я нес взволнованную собаку и закрывал ее в кабинете. Потом мы вместе вышли из дома. У садовой калитки нас ждали. Мы медленно шли по тропинке; хруст гравия звучал необычайно громко.
Когда мы подошли к генералам, они отсалютовали поднятыми правыми руками. — Герр фельдмаршал, — коротко сказал Бургдорф и отступил в сторону, пропуская отца через ворота.
Мейзель повернулся ко мне и спросил: «В какой батарее вы служите?»
«36/7, господин генерал», — ответил я.
Машина была готова. Водитель СС встал и открыл заднюю дверь. Отец со спокойным лицом еще раз пожал нам с его другом руки.
Два генерала быстро сели в машину, и дверь захлопнулась. Отец больше не обернулся, машина помчалась вверх по холму и скрылась за поворотом. Когда машина уехала, мы повернулись и молча вошли в дом. Я поднялся наверх, чтобы дождаться обещанного звонка. Тошнотворное уныние заглушило все мысли.
Я закурил сигарету и снова попытался читать, но слова уже не имели смысла. Через двадцать минут зазвонил телефон, взял трубку: о смерти моего отца было сообщено должным образом.
В тот же вечер мы поехали в Ульм в полевой госпиталь, где он лежал. Принимавшие нас врачи волновались, очевидно, сомневаясь в истинной причине его смерти. Один из них открыл дверь небольшой комнаты. Мой отец лежал на кровати в форме Африканского корпуса, на его лице читалось презрение.
Позже мы узнали, что машина остановилась в нескольких сотнях метров вверх от нашего дома, на открытой местности, на опушке леса. Майзель и водитель вышли из машины, Бургдорф остался. Они вернулись через десять-пятнадцать минут. Отец был мертв.
На огромной скорости они поехали в Ульм, где тело выгрузили в больнице; после этого генерал Бургдорф поехал в штаб вермахта в Ульме, где сначала позвонил Гитлеру, чтобы сообщить о смерти моего отца, а затем семье одного из своих эскортных офицеров, чтобы продиктовать меню ужина. Генерал Бургдорф, которого за жестокость ненавидели 99% офицерского корпуса, закончил свою жизнь в Берлине в апреле 1945 года, после нескольких дней пьяного шатания вместе с Борманом в бункере фюрера.
Пожалуй, самой отвратительной частью всей этой истории были выражения соболезнования, которые мы получили от членов немецкого правительства, людей, которые не могли не знать истинную причину смерти моего отца, а в некоторых случаях, несомненно, сами способствовали этому на словах и на деле. Вот некоторые примеры:
16 октября 1944 г.
Примите мои искренние соболезнования в связи с тяжелой утратой, которую вы понесли в связи со смертью мужа. Имя фельдмаршала Роммеля навсегда будет связано с героическими сражениями в Северной Африке.
Адольф Гитлер,
26 октября 1944 г.
Тот факт, что ваш муж, фельдмаршал Роммель, умер героической смертью от последствий своих ран, после того как мы все надеялись, что он останется служить немецкому народу, глубоко тронул меня. Шлю Вам, моя дорогая фрау Роммель, мои искренние соболезнования, мои и немецкого Люфтваффе.
С молчаливым сочувствием, Ваш Герман Геринг,
17 октября 1944 г. Моя дорогая фрау Роммель! В связи с печальной потерей, которую вы понесли в связи со смертью вашего мужа, мы с женой выражаем вам наше самое теплое сочувствие. В лице фельдмаршала Роммеля немецкая армия потеряла одного из самых успешных своих командиров, имя которого навсегда будет связано с героической двухлетней борьбой Африканского корпуса. Будьте уверены, что мы сочувствуем вашему горю. Хайль Гитлер!Доктор Геббельс и фрау Геббельс.
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
