Последний человек и конец истории. Фукуяма, Гегель, Кожев и Ницше

Американский ‎философ‏ ‎японского ‎происхождения ‎Фрэнсис ‎Фукуяма ‎провозгласил‏ ‎конец ‎истории‏ ‎с‏ ‎прямыми ‎отсылками ‎к‏ ‎Гегелю ‎и‏ ‎Кожеву. ‎Соответственно, ‎для ‎того,‏ ‎чтобы‏ ‎подойти ‎к‏ ‎Фукуяме, ‎нам‏ ‎нужен ‎контекст. ‎Но ‎проблема ‎заключается‏ ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎Гегель ‎и‏ ‎Кожев ‎несопоставимые ‎с ‎Фукуямой ‎фигуры,‏ ‎и‏ ‎если‏ ‎мы ‎зададимся‏ ‎целью ‎(что‏ ‎было ‎бы‏ ‎смело)‏ ‎раскрыть ‎их‏ ‎философские ‎взгляды, ‎то ‎Фукуяму ‎мы‏ ‎рискуем ‎потерять‏ ‎по‏ ‎дороге. ‎Потому ‎ограничимся‏ ‎совсем ‎короткой‏ ‎справкой, ‎которая ‎не ‎претендует‏ ‎на‏ ‎раскрытие ‎Гегеля‏ ‎и ‎Кожева,‏ ‎но ‎необходима ‎для ‎понимания ‎текстов‏ ‎Фукуямы.

По‏ ‎Гегелю, ‎всё‏ ‎есть ‎абсолютный‏ ‎дух, ‎который ‎создает ‎материальный ‎мир‏ ‎из‏ ‎себя‏ ‎путем ‎отрицания‏ ‎себя ‎(сохраняя‏ ‎при ‎этом‏ ‎двойственную‏ ‎целостностью). ‎Такое‏ ‎создание ‎материи ‎запускает ‎историю, ‎смысл‏ ‎которой ‎в‏ ‎самопознании‏ ‎духа. ‎Инструментом ‎такого‏ ‎самопознания ‎выступает‏ ‎человек.

Исторический ‎процесс ‎по ‎Гегелю‏ ‎определяется‏ ‎диалектикой ‎Господина‏ ‎и ‎Раба.‏ ‎Снятие ‎данного ‎конфликта ‎означает ‎конец‏ ‎истории.‏ ‎Мы ‎вернемся‏ ‎к ‎данному‏ ‎вопросу ‎после ‎некоторого ‎отступления.

Александр ‎Кожев,‏ ‎родившийся‏ ‎в‏ ‎1902 ‎году‏ ‎в ‎Москве‏ ‎и ‎покинувший‏ ‎Советскую‏ ‎Россию ‎в‏ ‎1920 ‎году, ‎как ‎философ ‎состоялся‏ ‎в ‎Германии‏ ‎и‏ ‎Франции. ‎Во ‎время‏ ‎войны ‎Кожев‏ ‎участвовал ‎Движении ‎Сопротивления, ‎комплементарно‏ ‎отзывался‏ ‎о ‎Сталине.

Знаменитые‏ ‎гегельянские ‎лекции,‏ ‎прочитанные ‎Кожевым ‎в ‎Париже ‎(1933–1939‏ ‎годы),‏ ‎существенно ‎повлияли‏ ‎на ‎дальнейшую‏ ‎французскую ‎философскую ‎мысль. ‎В ‎качестве‏ ‎слушателей‏ ‎лекций‏ ‎либо ‎опосредованно‏ ‎свои ‎взгляды‏ ‎под ‎влиянием‏ ‎Кожева‏ ‎формировали ‎Бретон,‏ ‎Лакан, ‎Сартр, ‎Фуко, ‎Деррида ‎и‏ ‎другие. ‎Что‏ ‎в‏ ‎конечном ‎итоге ‎означает‏ ‎отражение ‎идей‏ ‎Кожева ‎в ‎классиках ‎и‏ ‎основоположниках‏ ‎постмодернизма.

Гегель ‎в‏ ‎качестве ‎венца‏ ‎философии ‎подразумевает ‎конец ‎истории ‎—‏ ‎абсолютное‏ ‎знание ‎(воплощенное‏ ‎в ‎философии‏ ‎Гегеля) ‎постигнуто. ‎Кожев ‎считал, ‎что‏ ‎конец‏ ‎истории‏ ‎наступил ‎при‏ ‎Гегеле. ‎Конкретно‏ ‎Кожев ‎называл‏ ‎1806‏ ‎год, ‎когда‏ ‎Гегель ‎пишет ‎«Феноменологию ‎духа» ‎и‏ ‎когда ‎буржуазная‏ ‎Франция‏ ‎Наполеона ‎нанесла ‎поражение‏ ‎феодальной ‎прусской‏ ‎монархии.

Таким ‎образом, ‎было ‎явлено‏ ‎всемирное‏ ‎государство, ‎которое‏ ‎как ‎идея‏ ‎уже ‎победило ‎и ‎потому ‎история‏ ‎закончилась,‏ ‎писал ‎Кожев.‏ ‎Гегель ‎видел‏ ‎конец ‎истории ‎в ‎становлении ‎всемирного‏ ‎царства,‏ ‎под‏ ‎которым ‎подразумевал‏ ‎немецкое ‎царство,‏ ‎созданное ‎на‏ ‎базе‏ ‎конституционной ‎прусской‏ ‎монархии ‎(Пруссия ‎обрела ‎конституцию ‎после‏ ‎буржуазной ‎революции‏ ‎в‏ ‎1848–1849 ‎годах, ‎после‏ ‎смерти ‎Гегеля).

Кожев‏ ‎видел ‎снятие ‎диалектики ‎Господина‏ ‎и‏ ‎Раба ‎в‏ ‎лице ‎буржуа.‏ ‎Буржуа ‎— ‎это ‎Раб, ‎восставший‏ ‎против‏ ‎Господина, ‎вынудивший‏ ‎Господина ‎признать‏ ‎себя ‎и ‎таким ‎образом ‎обретший‏ ‎полноту‏ ‎бытия.‏ ‎Советско-немецкий ‎философ‏ ‎Борис ‎Гройс‏ ‎в ‎статье‏ ‎«Три‏ ‎конца ‎истории.‏ ‎Гегель, ‎Соловьев, ‎Кожев», ‎следующим ‎образом‏ ‎подытоживал ‎эту‏ ‎мысль‏ ‎Кожева. ‎Цитата: ‎«Гражданин‏ ‎постреволюционного ‎государства‏ ‎Нового ‎времени ‎— ‎это‏ ‎хозяин‏ ‎и ‎раб‏ ‎в ‎одном‏ ‎лице». Гражданин ‎постреволюционного ‎государства ‎Нового ‎времени‏ ‎(то‏ ‎есть ‎буржуа)‏ ‎— ‎это‏ ‎Раб, ‎снявший ‎себя ‎как ‎Раба‏ ‎и‏ ‎вынудивший‏ ‎Господина ‎признать‏ ‎себя ‎(снявший‏ ‎Господина ‎как‏ ‎Господина)‏ ‎и ‎тем‏ ‎самым ‎осуществивший ‎синтез ‎Господина ‎и‏ ‎Раба.

Буржуазия ‎—‏ ‎снятие‏ ‎диалектики ‎Господина ‎и‏ ‎Раба.

Буржуазное ‎государство‏ ‎— ‎новое ‎и ‎последнее‏ ‎всемирное‏ ‎царство, ‎воплощаемое‏ ‎через ‎модернизацию.

Кожев‏ ‎видел ‎свою ‎миссию ‎в ‎последнем‏ ‎и‏ ‎окончательном ‎истолковании‏ ‎Гегеля ‎и‏ ‎в ‎своем ‎понимании ‎выполнив ‎ее,‏ ‎прекратил‏ ‎заниматься‏ ‎философией ‎(нет‏ ‎смысла ‎философствовать‏ ‎в ‎мире,‏ ‎где‏ ‎философия ‎и‏ ‎история ‎закончились), ‎перейдя ‎на ‎дипломатическую‏ ‎службу. ‎В‏ ‎результате‏ ‎Кожев ‎стал ‎одним‏ ‎из ‎создателей‏ ‎Европейского ‎общего ‎рынка ‎(предтеча‏ ‎ЕС)‏ ‎и ‎Генерального‏ ‎соглашения ‎по‏ ‎тарифам ‎и ‎торговле ‎(предтеча ‎ВТО).

Здесь‏ ‎на‏ ‎сцену ‎выходит‏ ‎Фукуяма, ‎который‏ ‎«через ‎рукопожатие» ‎связан ‎с ‎Кожевым.‏ ‎Американский‏ ‎консервативный‏ ‎философ ‎Аллан‏ ‎Блум ‎был‏ ‎последователем ‎Кожева,‏ ‎с‏ ‎которым ‎контактировал‏ ‎в ‎Париже ‎уже ‎после ‎того,‏ ‎как ‎Кожев‏ ‎завершил‏ ‎свою ‎философскую ‎миссию.‏ ‎Фукуяма, ‎в‏ ‎свою ‎очередь, ‎был ‎учеником‏ ‎Блума‏ ‎(в ‎частности,‏ ‎Фукуяма ‎выражает‏ ‎благодарность ‎Блуму ‎и ‎называет ‎его‏ ‎одним‏ ‎из ‎наиболее‏ ‎повлиявших ‎на‏ ‎себя ‎людей ‎в ‎аннотации ‎к‏ ‎книге‏ ‎«Конец‏ ‎истории ‎и‏ ‎последний ‎человек»).

Фукуяма,‏ ‎получив ‎степень‏ ‎доктора‏ ‎политических ‎наук‏ ‎в ‎Гарварде, ‎работал ‎в ‎Госдепе‏ ‎и ‎в‏ ‎небезызвестной‏ ‎RAND ‎Corporation. ‎Впервые‏ ‎о ‎конце‏ ‎истории ‎Фукуяма ‎объявил ‎в‏ ‎своем‏ ‎эссе ‎«Конец‏ ‎истории?», ‎опубликованном‏ ‎в ‎1989 ‎году ‎в ‎журнале‏ ‎The‏ ‎National ‎Interest,‏ ‎на ‎тот‏ ‎момент ‎рупоре ‎неоконсерватизма.

Фукуяма ‎встречает ‎апогей‏ ‎перестройки‏ ‎в‏ ‎СССР ‎следующим‏ ‎текстом. ‎«То,‏ ‎чему ‎мы‏ ‎являемся‏ ‎свидетелями, ‎возможно,‏ ‎не ‎просто ‎конец ‎холодной ‎войны‏ ‎или ‎очередного‏ ‎периода‏ ‎послевоенной ‎истории, ‎но‏ ‎конец ‎истории‏ ‎как ‎таковой, ‎завершение ‎идеологической‏ ‎эволюции‏ ‎человечества ‎и‏ ‎универсализация ‎западной‏ ‎либеральной ‎демократии ‎как ‎окончательной ‎формы‏ ‎правления‏ ‎человеком», ‎—‏ ‎говорится ‎в‏ ‎эссе ‎«Конец ‎истории?».

Если ‎в ‎1989‏ ‎году‏ ‎Фукуяма‏ ‎задавался ‎вопросом,‏ ‎в ‎ответе‏ ‎на ‎который‏ ‎не‏ ‎сомневался, ‎то‏ ‎в ‎изданной ‎в ‎1992 ‎году‏ ‎в ‎книге‏ ‎«Конец‏ ‎истории ‎и ‎последний‏ ‎человек» ‎он‏ ‎дает ‎безоговорочный ‎ответ.

Фукуяма ‎описывает‏ ‎слабость‏ ‎сильных ‎[правых‏ ‎и ‎левых]‏ ‎государств, ‎которые ‎рухнули ‎потому, ‎что‏ ‎потеряли‏ ‎легитимность ‎в‏ ‎глазах ‎своих‏ ‎граждан. ‎И ‎на ‎этом ‎основании‏ ‎утверждает‏ ‎мировую‏ ‎либеральную ‎революцию.

Цитата‏ ‎(здесь ‎и‏ ‎далее ‎перевод‏ ‎М.‏ ‎Б. ‎Левина):‏ ‎«И ‎коммунистические ‎левые, ‎и ‎авторитарные‏ ‎правые ‎оказались‏ ‎банкротами.‏ ‎У ‎них ‎нет‏ ‎серьезных ‎идей,‏ ‎способных ‎поддержать ‎внутреннюю ‎политическую‏ ‎спаянность‏ ‎сильных ‎правительств,‏ ‎основанных ‎на‏ ‎„монолитных“ ‎партиях, ‎или ‎на ‎военных‏ ‎хунтах,‏ ‎или ‎на‏ ‎личных ‎диктатурах.‏ ‎Отсутствие ‎легитимности ‎у ‎власти ‎—‏ ‎это‏ ‎значит,‏ ‎что, ‎когда‏ ‎режим ‎терпит‏ ‎неудачу ‎в‏ ‎какой-то‏ ‎области ‎политики,‏ ‎у ‎него ‎нет ‎более ‎высокого‏ ‎принципа, ‎к‏ ‎которому‏ ‎можно ‎было ‎бы‏ ‎воззвать».

Под ‎потерей‏ ‎легитимности ‎Фукуяма ‎понимает ‎стремление‏ ‎населения‏ ‎всех ‎страны‏ ‎с ‎правыми‏ ‎(фашистскими ‎и ‎иными) ‎и ‎коммунистическими‏ ‎строями‏ ‎к ‎либеральной‏ ‎демократии. ‎Это‏ ‎революции, ‎совершаемые ‎изнутри ‎общества, ‎по‏ ‎мере‏ ‎того,‏ ‎как ‎из‏ ‎них ‎«вылупляется»‏ ‎либеральный ‎буржуазный‏ ‎человек‏ ‎вопреки ‎установкам‏ ‎правящих ‎партий ‎и ‎идеологий. ‎Здесь‏ ‎и ‎далее‏ ‎я‏ ‎использую ‎собственные ‎формулировки‏ ‎и ‎поясняющие‏ ‎метафоры, ‎цитировать ‎рассказы ‎Фукуямы‏ ‎про‏ ‎Павлика ‎Мороза‏ ‎и ‎про‏ ‎то, ‎что ‎«советские ‎граждане, ‎как‏ ‎выяснилось,‏ ‎все ‎это‏ ‎время ‎сохраняли‏ ‎способность ‎мыслить ‎самостоятельно», ‎— ‎избыточно‏ ‎пошло.

Цитата:‏ ‎«Из‏ ‎всех ‎видов‏ ‎режимов, ‎которые‏ ‎возникали ‎в‏ ‎мировой‏ ‎истории, ‎от‏ ‎монархий ‎и ‎аристократий ‎до ‎теократий,‏ ‎до ‎фашистских‏ ‎и‏ ‎коммунистических ‎режимов ‎нашего‏ ‎столетия, ‎до‏ ‎конца ‎двадцатого ‎века ‎только‏ ‎одна‏ ‎форма ‎дожила‏ ‎неизменной, ‎и‏ ‎это ‎— ‎либеральная ‎демократия. ‎Короче‏ ‎говоря,‏ ‎победу ‎одержала‏ ‎не ‎столько‏ ‎либеральная ‎практика, ‎сколько ‎либеральная ‎идея.‏ ‎Иными‏ ‎словами,‏ ‎для ‎очень‏ ‎большой ‎части‏ ‎нашего ‎мира‏ ‎не‏ ‎существует ‎идеологии‏ ‎с ‎претензией ‎на ‎универсальность, ‎которая‏ ‎могла ‎бы‏ ‎бросить‏ ‎вызов ‎либеральной ‎демократии».

Либеральная‏ ‎идея ‎(человека,‏ ‎общества) ‎осталась ‎единственной ‎универсальной‏ ‎в‏ ‎мировом ‎масштабе‏ ‎и ‎тем‏ ‎самым ‎монопольной, ‎пишет ‎Фукуяма, ‎отмечая,‏ ‎что‏ ‎таким ‎образом‏ ‎были ‎воплощены‏ ‎идеи ‎Французской ‎революции.

Цитата: ‎«Через ‎двести‏ ‎лет‏ ‎после‏ ‎того, ‎как‏ ‎принципы ‎свободы‏ ‎и ‎равенства‏ ‎воодушевили‏ ‎Французскую ‎и‏ ‎Американскую ‎революции, ‎они ‎вновь ‎оказались‏ ‎не ‎просто‏ ‎существующими,‏ ‎но ‎воскресшими».

Либеральная ‎демократия‏ ‎торжествует ‎как‏ ‎«генеральная ‎программа» ‎модерна, ‎остальные‏ ‎интерпретации‏ ‎которого ‎в‏ ‎лице ‎фашизма‏ ‎и ‎коммунизма ‎оказались ‎отброшены. ‎Фукуяма‏ ‎допускает,‏ ‎что ‎в‏ ‎отдельных ‎странах‏ ‎в ‎отдельные ‎временные ‎промежутки ‎может‏ ‎восторжествовать‏ ‎реакция‏ ‎и ‎они‏ ‎вновь ‎продекларируют‏ ‎фашизм/коммунизм. ‎Но‏ ‎«даже‏ ‎недемократу ‎придется‏ ‎говорить ‎языком ‎демократии, ‎чтобы ‎оправдать‏ ‎свое ‎отклонение‏ ‎от‏ ‎единого ‎универсального ‎стандарта»,‏ ‎подчеркивает ‎Фукуяма,‏ ‎тем ‎самым ‎давая ‎понять,‏ ‎что‏ ‎идея ‎либеральной‏ ‎демократии ‎фундаментально‏ ‎уже ‎победила.

Далее ‎Фукуяма ‎развернуто ‎повторяет‏ ‎эту‏ ‎мысль ‎со‏ ‎ссылками ‎на‏ ‎ряд ‎мыслителей, ‎прежде ‎всего, ‎на‏ ‎Канта,‏ ‎Гегеля‏ ‎и ‎Кожева.‏ ‎Причем ‎Гегеля‏ ‎Фукуяма ‎интерпретирует‏ ‎так,‏ ‎как ‎будто‏ ‎он ‎имеет ‎дело ‎не ‎с‏ ‎текстом ‎Гегеля,‏ ‎а‏ ‎с ‎текстом ‎Кожева,‏ ‎интерпретирующего ‎Гегеля.‏ ‎То ‎есть ‎имеет ‎место‏ ‎интерпретация‏ ‎интерпретации.

Цитата: ‎«Иными‏ ‎словами, ‎либеральные‏ ‎общества ‎свободны ‎от ‎„противоречий“, ‎характеризующих‏ ‎более‏ ‎ранние ‎формы‏ ‎организации ‎общества,‏ ‎и ‎поэтому ‎приведут ‎к ‎концу‏ ‎диалектику‏ ‎истории».

Этот‏ ‎вывод ‎Фукуяма‏ ‎делает ‎из‏ ‎Гегеля ‎при‏ ‎помощи‏ ‎Кожева, ‎далее‏ ‎подкрепляя ‎его ‎Кожевым ‎напрямую.

Цитата: ‎«Полным‏ ‎воплощением ‎принципов‏ ‎Французской‏ ‎революции ‎были ‎для‏ ‎Кожева ‎страны‏ ‎послевоенной ‎Западной ‎Европы, ‎то‏ ‎есть‏ ‎те ‎капиталистические‏ ‎демократии, ‎которые‏ ‎добились ‎высокой ‎степени ‎материального ‎изобилия‏ ‎и‏ ‎политической ‎стабильности,‏ ‎поскольку ‎это‏ ‎были ‎общества ‎без ‎сохранившихся ‎фундаментальных‏ ‎„противоречий“.‏ ‎Самоудовлетворенные‏ ‎и ‎самоподдерживающиеся,‏ ‎они ‎не‏ ‎имели ‎дальнейших‏ ‎великих‏ ‎политических ‎целей,‏ ‎за ‎которые ‎следовало ‎бы ‎бороться,‏ ‎и ‎могли‏ ‎заниматься‏ ‎чисто ‎экономической ‎деятельностью.‏ ‎Кожев ‎в‏ ‎конце ‎жизни ‎оставил ‎преподавание‏ ‎ради‏ ‎административной ‎работы‏ ‎в ‎аппарате‏ ‎Европейского ‎Сообщества. ‎Конец ‎истории, ‎как‏ ‎он‏ ‎считал, ‎означал‏ ‎не ‎только‏ ‎конец ‎масштабной ‎политической ‎борьбы ‎и‏ ‎конфликтов,‏ ‎но‏ ‎и ‎конец‏ ‎философии; ‎а‏ ‎Европейское ‎Сообщество‏ ‎казалось‏ ‎подходящим ‎институтом‏ ‎для ‎воплощения ‎конца ‎истории».

Буржуазия, ‎как‏ ‎наиболее ‎полное‏ ‎и‏ ‎окончательное ‎воплощение ‎модерна,‏ ‎Запад, ‎как‏ ‎наиболее ‎полное ‎и ‎окончательное‏ ‎воплощение‏ ‎буржуазии, ‎победили,‏ ‎дает ‎понять‏ ‎Фукуяма.

Примиряя ‎Гегеля ‎с ‎Гоббсом ‎и‏ ‎Локком,‏ ‎Фукуяма ‎провозглашает‏ ‎конец ‎истории‏ ‎в ‎виде ‎победившего ‎рационализма, ‎который‏ ‎в‏ ‎конечном‏ ‎итоге ‎либерален,‏ ‎поскольку ‎рационален.

Цитата:‏ ‎«Либеральное ‎государство‏ ‎должно‏ ‎быть ‎универсальным,‏ ‎то ‎есть ‎предоставлять ‎признание ‎всем‏ ‎гражданам, ‎поскольку‏ ‎они‏ ‎люди, ‎а ‎не‏ ‎потому, ‎что‏ ‎они ‎члены ‎той ‎или‏ ‎иной‏ ‎национальной, ‎этнической‏ ‎или ‎расовой‏ ‎группы. ‎И ‎оно ‎должно ‎быть‏ ‎однородным‏ ‎в ‎той‏ ‎степени, ‎в‏ ‎которой ‎создает ‎бесклассовое ‎общество, ‎основанное‏ ‎на‏ ‎устранении‏ ‎различий ‎между‏ ‎господами ‎и‏ ‎рабами. ‎Рациональность‏ ‎универсального‏ ‎и ‎однородного‏ ‎государства ‎становится ‎очевиднее ‎из ‎факта,‏ ‎что ‎оно‏ ‎основано‏ ‎сознательно ‎на ‎базе‏ ‎открытых ‎и‏ ‎опубликованных ‎принципов, ‎как ‎произошло‏ ‎в‏ ‎ходе ‎конституционного‏ ‎собрания, ‎приведшего‏ ‎к ‎рождению ‎Американской ‎Республики. ‎То‏ ‎есть‏ ‎авторитет ‎государства‏ ‎возникает ‎не‏ ‎из ‎вековых ‎традиций ‎или ‎темных‏ ‎глубин‏ ‎религиозной‏ ‎веры, ‎но‏ ‎в ‎процессе‏ ‎публичных ‎обсуждений,‏ ‎в‏ ‎котором ‎жители‏ ‎государства ‎явно ‎формулируют ‎соглашения, ‎на‏ ‎основе ‎которых‏ ‎готовы‏ ‎жить ‎вместе. ‎Это‏ ‎— ‎форма‏ ‎рационального ‎самосознания, ‎поскольку ‎впервые‏ ‎в‏ ‎истории ‎люди‏ ‎как ‎общество‏ ‎осознают ‎свою ‎истинную ‎природу ‎и‏ ‎имеют‏ ‎возможность ‎создать‏ ‎политическую ‎общность,‏ ‎существующую ‎в ‎согласии ‎с ‎этой‏ ‎природой».

Провозгласив‏ ‎либеральную‏ ‎идею ‎и‏ ‎буржуа ‎как‏ ‎венец ‎и‏ ‎конец‏ ‎истории, ‎Фукуяма‏ ‎начинает ‎мучительно ‎биться ‎о ‎неизбежно‏ ‎вытекающий ‎из‏ ‎конца‏ ‎истории ‎конец ‎человека.

Фукуяма‏ ‎атакует ‎Ницше,‏ ‎приведу ‎только ‎короткую ‎цитату:‏ ‎«Последний‏ ‎человек ‎Ницше‏ ‎— ‎это,‏ ‎в ‎сущности, ‎победивший ‎раб. ‎<…>‏ ‎Ницше‏ ‎больше ‎всего‏ ‎боялся, ‎что‏ ‎„американский ‎образ ‎жизни“ ‎победит».

Последний ‎моргающий‏ ‎человек‏ ‎Ницше‏ ‎— ‎американец,‏ ‎пишет ‎Фукуяма.‏ ‎Это ‎надо‏ ‎запомнить.

Фукуяма‏ ‎цитирует ‎«Введение‏ ‎в ‎чтение ‎Гегеля» ‎Кожева: ‎«Исчезновение‏ ‎Человека ‎в‏ ‎конце‏ ‎Истории ‎не ‎будет‏ ‎поэтому ‎космической‏ ‎катастрофой: ‎природный ‎Мир ‎останется‏ ‎таким,‏ ‎каким ‎был‏ ‎извечно. ‎И‏ ‎потому ‎оно ‎не ‎будет ‎также‏ ‎биологической‏ ‎катастрофой: ‎Человек‏ ‎останется ‎жить‏ ‎как ‎животное ‎в ‎гармонии ‎с‏ ‎Природой‏ ‎или‏ ‎данным ‎ему‏ ‎Бытием. ‎Что‏ ‎исчезнет ‎—‏ ‎это‏ ‎Человек, ‎носящий‏ ‎это ‎имя ‎по ‎праву, ‎то‏ ‎есть ‎исчезнет‏ ‎Действие,‏ ‎отрицающее ‎данность, ‎и‏ ‎Ошибка, ‎или,‏ ‎более ‎общо, ‎Субъект ‎как‏ ‎противоположность‏ ‎Объекту…».

Фукуяма ‎еще‏ ‎раз ‎пересказывает‏ ‎посыл ‎Кожева, ‎уже ‎своими ‎словами:‏ ‎«Конец‏ ‎истории ‎будет‏ ‎означать ‎конец‏ ‎войнам ‎и ‎кровавым ‎революциям. ‎Согласившись‏ ‎о‏ ‎целях,‏ ‎люди ‎не‏ ‎будут ‎иметь‏ ‎великих ‎дел,‏ ‎за‏ ‎которые ‎можно‏ ‎воевать. ‎Они ‎будут ‎удовлетворять ‎свои‏ ‎потребности ‎путем‏ ‎экономической‏ ‎деятельности, ‎но ‎не‏ ‎будут ‎рисковать‏ ‎жизнью ‎в ‎бою. ‎Иными‏ ‎словами,‏ ‎они ‎снова‏ ‎станут ‎животными,‏ ‎какими ‎были ‎до ‎того, ‎как‏ ‎кровавые‏ ‎битвы ‎начали‏ ‎историю. ‎Пес‏ ‎рад, ‎что ‎спит ‎на ‎солнышке‏ ‎и‏ ‎в‏ ‎миске ‎есть‏ ‎еда, ‎и‏ ‎у ‎него‏ ‎нет‏ ‎недовольства ‎своим‏ ‎положением. ‎Его ‎не ‎волнует, ‎что‏ ‎другие ‎собаки‏ ‎работают‏ ‎лучше, ‎или ‎что‏ ‎он ‎застрял‏ ‎на ‎карьерной ‎лестнице, ‎или‏ ‎что‏ ‎где-то ‎на‏ ‎другом ‎конце‏ ‎света ‎собак ‎угнетают».

Конец ‎истории ‎означает‏ ‎конец‏ ‎человека, ‎превращающегося‏ ‎в ‎животное,‏ ‎живущее ‎удовлетворением ‎своих ‎потребностей.

Фукуяма ‎предъявляет‏ ‎следующие‏ ‎контраргументы.

Исторический‏ ‎мир ‎еще‏ ‎велик ‎и‏ ‎постисторический ‎Запад‏ ‎может‏ ‎жить ‎«перевариванием»‏ ‎остального ‎мира: ‎«Рядом ‎с ‎постисторическим‏ ‎миром ‎существует‏ ‎огромный‏ ‎исторический ‎мир, ‎и‏ ‎он ‎продолжает‏ ‎манить ‎к ‎себе ‎определенные‏ ‎личности‏ ‎именно ‎потому,‏ ‎что ‎остается‏ ‎царством ‎борьбы, ‎войны, ‎несправедливости ‎и‏ ‎нищеты».

Резервуары‏ ‎идеализма ‎еще‏ ‎далеко ‎не‏ ‎исчерпаны, ‎ведь ‎есть ‎в ‎конце‏ ‎концов‏ ‎Дональд‏ ‎Трамп: ‎«Разве‏ ‎нет ‎резервуаров‏ ‎идеализма, ‎которые‏ ‎нельзя‏ ‎исчерпать ‎—‏ ‎да ‎что ‎там, ‎из ‎которых‏ ‎едва ‎ли‏ ‎даже‏ ‎зачерпнули, ‎— ‎если‏ ‎человек ‎становится‏ ‎девелопером, ‎как ‎Дональд ‎Трамп,‏ ‎или‏ ‎альпинистом, ‎как‏ ‎Райнхольд ‎Месснер,‏ ‎или ‎политиком, ‎как ‎Джордж ‎Буш?‏ ‎Как‏ ‎бы ‎ни‏ ‎была ‎трудна‏ ‎во ‎многих ‎смыслах ‎жизнь ‎этих‏ ‎людей‏ ‎и‏ ‎при ‎всем‏ ‎признании, ‎которое‏ ‎они ‎получают,‏ ‎жизнь‏ ‎их ‎не‏ ‎самая ‎трудная, ‎и ‎дело, ‎которому‏ ‎служит ‎каждый‏ ‎из‏ ‎них, ‎не ‎самое‏ ‎серьезное ‎и‏ ‎не ‎самое ‎справедливое. ‎А‏ ‎поскольку‏ ‎это ‎так,‏ ‎то ‎горизонт‏ ‎человеческих ‎возможностей, ‎ими ‎определенный, ‎не‏ ‎будет‏ ‎окончательно ‎удовлетворителен».

Либеральный‏ ‎проект ‎при‏ ‎помощи ‎рассудка ‎способен ‎обеспечить ‎и‏ ‎сохранить‏ ‎человеческое‏ ‎бытие ‎в‏ ‎постистории: ‎«Современный‏ ‎либеральный ‎проект‏ ‎пытается‏ ‎сдвинуть ‎основы‏ ‎человеческого ‎общества ‎от ‎тимоса ‎[стремления‏ ‎к ‎признанию,‏ ‎прим.‏ ‎АМ] ‎на ‎более‏ ‎безопасную ‎почву‏ ‎желания. ‎Либеральная ‎демократия ‎„решила“‏ ‎проблему‏ ‎мегалотимии ‎[стремления‏ ‎быть ‎лучше‏ ‎других, ‎прим. ‎АМ], ‎ограничив ‎и‏ ‎сублимировав‏ ‎ее ‎сложным‏ ‎рядом ‎институциональных‏ ‎ограничений ‎— ‎принцип ‎суверенности ‎народа,‏ ‎определение‏ ‎прав,‏ ‎власть ‎закона,‏ ‎разделение ‎властей‏ ‎и ‎так‏ ‎далее.‏ ‎Либерализм ‎также‏ ‎сделал ‎возможным ‎современный ‎экономический ‎мир,‏ ‎освободив ‎желание‏ ‎от‏ ‎всех ‎ограничений ‎на‏ ‎жажду ‎наживы‏ ‎и ‎соединив ‎его ‎союзом‏ ‎с‏ ‎рассудком ‎в‏ ‎виде ‎современной‏ ‎науки. ‎Новое, ‎динамичное ‎и ‎бесконечно‏ ‎богатое‏ ‎поле ‎деятельности‏ ‎внезапно ‎открылось‏ ‎человеку. ‎Согласно ‎англосаксонским ‎теоретикам ‎либерализма,‏ ‎праздным‏ ‎господам‏ ‎предстояло ‎склониться‏ ‎к ‎убеждению‏ ‎оставить ‎свое‏ ‎тщеславие‏ ‎и ‎найти‏ ‎себе ‎дом ‎в ‎этом ‎экономическом‏ ‎мире. ‎Тимосу‏ ‎полагалось‏ ‎подчиниться ‎желанию ‎и‏ ‎рассудку ‎—‏ ‎то ‎есть ‎желанию, ‎руководимому‏ ‎рассудком».

Программа‏ ‎модерна ‎еще‏ ‎не ‎исчерпана:‏ ‎«Александр ‎Кожев ‎считал, ‎что ‎в‏ ‎конечном‏ ‎счете ‎история‏ ‎сама ‎докажет‏ ‎свою ‎рациональность. ‎Имеется ‎в ‎виду,‏ ‎что‏ ‎въедет‏ ‎в ‎город‏ ‎число ‎фургонов‏ ‎достаточное, ‎чтобы‏ ‎любой‏ ‎разумный ‎человек,‏ ‎поглядев ‎на ‎ситуацию, ‎согласился, ‎что‏ ‎было ‎только‏ ‎одно‏ ‎путешествие ‎и ‎только‏ ‎одно ‎место‏ ‎назначения. ‎Сомнительно, ‎чтобы ‎сейчас‏ ‎мы‏ ‎уже ‎достигли‏ ‎этого ‎момента,‏ ‎потому ‎что, ‎несмотря ‎на ‎недавнюю‏ ‎всемирную‏ ‎либеральную ‎революцию,‏ ‎доступные ‎нам‏ ‎свидетельства ‎о ‎разбредании ‎фургонов ‎не‏ ‎дают‏ ‎возможности‏ ‎сделать ‎такое‏ ‎заключение. ‎Не‏ ‎можем ‎мы‏ ‎и‏ ‎в ‎окончательном‏ ‎анализе ‎сказать: ‎если ‎большая ‎часть‏ ‎фургонов ‎доберется‏ ‎до‏ ‎города, ‎не ‎выйдет‏ ‎ли ‎так,‏ ‎что ‎их ‎пассажиры, ‎оглядев‏ ‎новые‏ ‎места, ‎решат‏ ‎предпринять ‎еще‏ ‎одно, ‎и ‎более ‎дальнее, ‎путешествие?»

Фукуяма‏ ‎писал‏ ‎свое ‎эссе‏ ‎и ‎свою‏ ‎книгу ‎с ‎позиции ‎торжества ‎Соединенных‏ ‎Штатов‏ ‎—‏ ‎идеи, ‎лежащей‏ ‎в ‎основе‏ ‎США ‎и,‏ ‎как‏ ‎следствие, ‎торжества‏ ‎самих ‎США. ‎Ницше ‎больше ‎всего‏ ‎боялся, ‎что‏ ‎«американский‏ ‎образ ‎жизни» ‎(последний‏ ‎человек ‎—‏ ‎буржуа) ‎победит ‎и ‎он‏ ‎победил!‏ ‎Гордо ‎провозглашает‏ ‎Фукуяма. ‎«Конец‏ ‎истории ‎и ‎последний ‎человек» ‎—‏ ‎это‏ ‎гордый ‎манифест‏ ‎победителя. ‎Но‏ ‎чем ‎больше ‎Фукуяма ‎его ‎писал,‏ ‎тем‏ ‎больше‏ ‎он ‎пугался.

В‏ ‎конце ‎Фукуяма‏ ‎испугался ‎настолько,‏ ‎что‏ ‎закончил ‎книгу‏ ‎абзацем ‎про ‎«предпринять ‎еще ‎одно,‏ ‎и ‎более‏ ‎дальнее,‏ ‎путешествие?», ‎т. ‎е.‏ ‎на ‎грани‏ ‎утверждения ‎о ‎том, ‎что‏ ‎конец‏ ‎истории ‎еще‏ ‎не ‎состоялся‏ ‎или, ‎как ‎минимум, ‎что ‎программа‏ ‎модерна‏ ‎(либерализма ‎как‏ ‎его ‎воплощения)‏ ‎еще ‎далеко ‎не ‎исчерпана.

Написав ‎книгу,‏ ‎Фукуяма‏ ‎не‏ ‎перестал ‎пугаться‏ ‎и, ‎увидев‏ ‎9/11, ‎буквально‏ ‎отменил‏ ‎свой ‎конец‏ ‎истории. ‎В ‎качестве ‎смелой ‎гипотезы‏ ‎я ‎бы‏ ‎предположил,‏ ‎что ‎причиной ‎такой‏ ‎отмены ‎послужил‏ ‎не ‎чудовищней ‎теракт, ‎а‏ ‎необходимость‏ ‎утверждения ‎того,‏ ‎что ‎модерн‏ ‎еще ‎не ‎исчерпал ‎себя. ‎Война‏ ‎с‏ ‎радикальным ‎исламизмом‏ ‎— ‎попытка‏ ‎продлить ‎модерн, ‎которому ‎«еще ‎есть‏ ‎чем‏ ‎заняться».‏ ‎Попытка ‎провалилась.

Провозгласив,‏ ‎что ‎либеральная‏ ‎демократия ‎есть‏ ‎финальная‏ ‎программа ‎модерна,‏ ‎и ‎что ‎либеральная ‎идея ‎уже‏ ‎победила, ‎что‏ ‎порожденный‏ ‎ей ‎буржуазный ‎человек‏ ‎уже ‎победил,‏ ‎Фукуяма ‎тем ‎самым ‎провозгласил,‏ ‎что‏ ‎либеральная ‎идея‏ ‎и ‎буржуазный‏ ‎человек ‎исчерпали ‎себя. ‎Но ‎отказался‏ ‎это‏ ‎признавать, ‎предложив‏ ‎формулу: ‎«победа‏ ‎— ‎да, ‎исчерпанность ‎— ‎нет».‏ ‎Неслучайно‏ ‎Деррида‏ ‎и ‎ряд‏ ‎других ‎постмодернистских‏ ‎мыслителей ‎яростно‏ ‎атаковали‏ ‎концепцию ‎Фукуямы,‏ ‎как ‎правоконсервативную, ‎подчеркивая, ‎что ‎исчерпавшую‏ ‎себя ‎тотальную‏ ‎(всемирно-универсальную)‏ ‎идею ‎нужно ‎преодолеть.‏ ‎И ‎ее‏ ‎преодолевают. ‎Сам ‎Фукуяма ‎ее‏ ‎уже‏ ‎не ‎слишком‏ ‎защищает, ‎он‏ ‎переквалифицировался ‎из ‎неоконов ‎в ‎демократы‏ ‎и‏ ‎ищет ‎себя‏ ‎в ‎современной‏ ‎повестке.

Американская ‎буржуазия, ‎после ‎развала ‎СССР,‏ ‎решила,‏ ‎что‏ ‎она ‎победила‏ ‎и ‎мир‏ ‎лежит ‎у‏ ‎ее‏ ‎ног. ‎Что‏ ‎было ‎правдой, ‎но ‎не ‎всей.‏ ‎Мир ‎оказался‏ ‎у‏ ‎ног ‎исчерпавшей ‎себя‏ ‎американской ‎буржуазии,‏ ‎которая ‎начала ‎стремительно ‎саму‏ ‎себя‏ ‎преодолевать. ‎Все‏ ‎разговоры ‎про‏ ‎саморегуляцию ‎при ‎помощи ‎разума ‎оказались‏ ‎воплем‏ ‎отчаянья. ‎Разум‏ ‎не ‎собирается‏ ‎бесконечно ‎регулировать ‎модерн, ‎победивший ‎разум‏ ‎породил‏ ‎постмодерн‏ ‎(но ‎это‏ ‎отдельный ‎разговор).

Кто-то‏ ‎спросит, ‎причем‏ ‎тут‏ ‎развал ‎СССР,‏ ‎чем ‎обусловлен ‎такой ‎акцент ‎на‏ ‎нем? ‎Развал‏ ‎СССР‏ ‎— ‎это ‎базовая‏ ‎предпосылка ‎«конца‏ ‎истории ‎и ‎последнего ‎человека».‏ ‎Фукуяма‏ ‎пишет ‎свою‏ ‎работу ‎отталкиваясь‏ ‎от ‎факта ‎распада ‎СССР ‎и‏ ‎основываясь‏ ‎на ‎нем.‏ ‎Противоречие ‎между‏ ‎концом ‎истории ‎по ‎Кожеву ‎и‏ ‎концом‏ ‎истории‏ ‎по ‎Фукуяме‏ ‎заключается ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎по‏ ‎Кожеву ‎само‏ ‎явление ‎модерна ‎— ‎уже ‎конец‏ ‎истории. ‎Кожев‏ ‎не‏ ‎видел ‎существенной ‎разницы‏ ‎между ‎США‏ ‎и ‎СССР, ‎считая ‎советскую‏ ‎и‏ ‎американскую ‎системы‏ ‎конкурирующими ‎интерпретациями‏ ‎модерна. ‎Фукуяма ‎же ‎настаивает ‎на‏ ‎том,‏ ‎что ‎интерпретация‏ ‎имеет ‎значение‏ ‎и ‎пока ‎она ‎не ‎победила‏ ‎одна‏ ‎из‏ ‎них, ‎история‏ ‎продолжалась.

Именно ‎развал‏ ‎СССР ‎—‏ ‎та‏ ‎точка, ‎когда‏ ‎вопрос ‎о ‎возможных ‎альтернативных ‎путях‏ ‎в ‎рамках‏ ‎модерна‏ ‎был ‎закрыт. ‎А‏ ‎вместе ‎с‏ ‎ним ‎стал ‎закрываться ‎и‏ ‎достигший‏ ‎таким ‎образом‏ ‎своих ‎пределов‏ ‎модерн. ‎Окончательное ‎превращение ‎советского ‎человека‏ ‎в‏ ‎буржуа ‎окончательно‏ ‎похоронило ‎модерн.‏ ‎Он ‎догнивал ‎и ‎так, ‎но‏ ‎развал‏ ‎СССР‏ ‎качественно ‎ускорил‏ ‎распад ‎модерна.

Последний‏ ‎человек, ‎столкнувшись‏ ‎с‏ ‎неумолимостью ‎своего‏ ‎конца ‎вслед ‎за ‎концом ‎истории,‏ ‎ринулся ‎воевать‏ ‎с‏ ‎исламизмом ‎— ‎ринулся‏ ‎назад, ‎в‏ ‎мир, ‎где ‎еще ‎есть‏ ‎войны‏ ‎и ‎есть‏ ‎истории. ‎Но‏ ‎двери ‎уже ‎были ‎закрыты.

Сегодня ‎последний‏ ‎человек‏ ‎во ‎главе‏ ‎с ‎Трампом,‏ ‎которого ‎Фукуяма ‎упоминал ‎в ‎качество‏ ‎одного‏ ‎из‏ ‎символов ‎надежды,‏ ‎идет ‎в‏ ‎свой ‎последний‏ ‎крестовый‏ ‎поход. ‎Но‏ ‎уже ‎не ‎вовне, ‎а ‎внутри‏ ‎своей ‎страны,‏ ‎стремясь‏ ‎«сделать ‎Америку ‎снова‏ ‎великой!», ‎то‏ ‎есть ‎вернуться ‎в ‎модерн.‏ ‎Сделать‏ ‎это ‎фундаментально‏ ‎нельзя, ‎но‏ ‎на ‎время ‎реакционно ‎откатиться ‎назад‏ ‎можно.‏ ‎Минимальная ‎цена‏ ‎вопроса ‎—‏ ‎большая ‎война ‎на ‎Ближнем ‎Востоке,‏ ‎перекрывающая‏ ‎по‏ ‎своим ‎масштабам‏ ‎все ‎предыдущие.‏ ‎Настоявшая ‎цена‏ ‎—‏ ‎гражданская ‎война‏ ‎в ‎США.