Ключ к могуществу постмодерна. Бодрийяр
«Молчание масс, безмолвие молчаливого большинства — вот единственная подлинная проблема современности».
Жан Бодрийяр не считал себя постмодернистом, подчеркивая свою непричастность к данному течению философской мысли. Тем не менее, его безоговорочно записали в столпы постмодерна, на что сам Бодрийяр отвечал: «Я не имею с этим ничего общего. Это ваше дело». Такое позиционирование делает Бодрийяра оптимальным «входным билетом» в познание (если здесь применимо такое слово) постмодерна, так как мы имеем дело с классиком, который описывал постмодернистскую парадигму без солидаризации с ней.
Бодрийяр родился в 1929 году на северо-востоке Франции, получил образование филолога-германиста в Сорбонне (Парижском университете). По окончанию учебы Бодрийяр преподает в ряде французских и немецких университетов, переводит на французский язык работы Маркса, Энгельса, Брехта и ряда других коммунистических авторов.
В 60-е годы Бодрийяр публиковался в ряде левых изданий, принимал участие в студенческих волнениях во Франции в 1968 году. Левая Франция образца 60-х — это уже далеко не классический марксизм, но Бодрийяр идет еще дальше, переходя на позиции постмарксизма (в определенном смысле, он создает постмарксизм).
В 1966 году Бодрийяр защищает диссертацию по социологии «Система объектов» (в русском переводе принято название «Система вещей»). В диссертационный совет, перед которым проходила защита, входили такие классики философии и социологии как Анри Лефевр (научный руководитель Бодрийяра), Ролан Барт и Пьер Бурдье. Позднее Бодрийяр преподавал в ряде университетов Европы и США, стал признанным при жизни классиком — одним из крупнейших философов второй половины ХХ века. Скончался Жан Бодрийяр в 2007 году.
Бодрийяр написал свои основные работы в период с 1966 года («Система объектов») по 2001 год («Дух терроризма») и по существу является нашим современником, описавшим постмодернистский мир до того, как мы начали его замечать (и даже до того, как многие из нас родились).
Одну из таких работ под названием «В тени молчаливого большинства, или конец социального» (1982 год) я намеревался изучить, чтобы разрешить вопрос взаимоотношения масс и массмедиа. Но в процессе стало ясно, что вопрос медиа лишь приложение к вопросу масс, который ставит себя в центре всего. Начнем.
«В тени молчаливого большинства, или конец социального»
Цитата (здесь и далее в переводе Н. В. Суслова): «Термином „масса“ выражено не понятие. За этим без конца используемым в политической демагогии словом стоит рыхлое, вязкое, люмпенаналитическое представление. <…> Стремление уточнить содержание термина „масса“ поистине нелепо — это попытка придать смысл тому, что его не имеет. Говорят: „масса трудящихся“. Но масса никогда не является ни массой трудящихся, ни массой какого-либо другого социального субъекта или объекта».
Бодрийяр начинает с введения принципиально нового определения масс (отрицая саму возможность ее определения). И подчеркивает, что общепринятые трактовки (народные массы, массы трудящихся и т. п.) не отражают существа дела. То есть народ и масса, пролетариат и масса — это не синонимы.
Сопоставляя существо массы и попытки придать ей социологическое и иное содержание, Бодрийяр подчеркивает тщетность таких стремлений.
Цитата: «Верная себе социология будет пытаться преодолеть его ограниченность, используя „более тонкие“ категории социо-профессионального и классового, понятие культурного статуса и т. д. Стратегия ошибочная: бродя вокруг этих рыхлых и некритических (как некогда „мана“ [сверхъестественная сила, прим. АМ]) представлений, можно пойти дальше, чем умная и критическая социология. Впрочем, задним числом оказывается, что и понятия класса, социальных отношений, власти, статуса, институции и само понятие социального, все эти слишком ясные, составляющие славу узаконенных наук понятия, тоже всегда были только смутными представлениями, на которых, однако, остановились с тайной целью оградить определенный код от анализа».
Здесь принципиально важно слово «мана» (сверхъестественная сила). В основе представлений о человеческой массе, по Бодрийяру, лежит тот или иной миф, на основе которого конституируется та или иная структура (классовая и любая другая) массы. В результате чего речь идет не о том, что такое масса, а о представлениях о массе. Что имеет самые серьезные последствия.
Цитата (здесь и далее все выделения жирным авторские, как в оригинале): «„Крестьянские массы“ старого времени массами как раз и не были: массу составляют лишь те, кто свободен от своих символических обязанностей, „отсетчен“ [„résiliés“] (пойман в бесконечные „сети“) и кому предназначено быть уже только многоликим результатом [terminal] функционирования тех самых моделей, которым не удается их интегрировать и которые в конце концов предъявляют их лишь в качестве статистических остатков. Масса не обладает ни атрибутом, ни предикатом, ни качеством, ни референцией. Именно в этом состоит ее определенность, или радикальная неопределенность. Она не имеет социологической „реальности“. У нее нет ничего общего с каким-либо реальным населением, какой-либо корпорацией, какой-либо особой социальной совокупностью. Любая попытка ее квалификации является всего лишь усилием отдать ее в руки социологии и оторвать от той неразличимости, которая не есть даже неразличимость равнозначности (бесконечная сумма равнозначных индивидов 1+1+1+1 — это ее социологическое определение), но выступает неразличимостью нейтрального, то есть ни того, ни другого (neuter)».
Бодрийяр пишет, что масса не обладает ни какими-либо существенными признаками, на которые можно было бы указать и через которые можно было бы указать на саму массу. И сама масса не указывает собой на что-либо. То есть не является ни означаемым, ни означающим (это выводит массу за рамки понятий субъект и объект, о чем далее пишет Бодрийяр). Тем не менее, масса обладает собственной стратегией.
Откуда тогда в прошлом взялось крестьянство (крестьянские массы)? Они были конституированы путем насильственного насаждения массам «символических обязанностей», отвечает Бодрийяр. То есть массы были помещены в пространство мифа, прочитаны через миф и на выходе было получено крестьянство или другая группа людей, которая существует не сама по себе, не как некая данность, а представляет собой часть массы, покоренную «символическими обязанностями».
Цитата: «Полярности одного и другого в массе больше нет. Именно этим создаются данная пустота и разрушительная мощь, которую масса испытывает на всех системах, живущих расхождением и различием полюсов (двух или — в системах более сложных — множества). Именно этим определяется то, что здесь невозможен обмен смыслами — они тут же рассеиваются, подобно тому как рассеиваются в пустоте атомы. Именно по этой причине в массе невозможно также и отчуждение — здесь больше не существуют ни один, ни другой».
В массе нет «отдельного человека», нет «отдельной общности», в принципе нет различения другого. Есть только сама масса, пишет Бодрийяр. Из чего следует, что в массе нет истории. Различение другого есть основополагающий принцип исторического процесса. Гегель в «Феноменология духа» описывает самосознание человека, как столкновение с другим, в котором человек ищет подтверждения своего существования (диалектика господина и раба). Встреча с другим запускает исторический процесс в самом широком смысле этого слова. Если нет различения другого, то нет истории, и нет человека.
Таким образом, человека нет не в силу его отчужденности от своей человеческой природы, а в силу природы массы. Масса такова не потому, что ее отчуждают от чего-либо, а потому, что она именно такова.
В качестве заметки на полях отмечу, что такая постановка опрокидывает марксизм, при сохранении явной апелляции к нему. В социологии и философии Бодрийяр перешел от структурализма к постструктурализму (став одним из его «отцов-основателей»). По аналогии я предлагаю ввести понятие постмарксизма, к которому Бодрийяр перешел от марксизма или неомарксизма (излишне расплывчатое понятие). Наибольшую ясность нам даст прямое столкновение марксизма как модернистского концепта и постмарксизма как проявления постмодерна. При явном взаимном отрицании между ними тем не менее можно усмотреть связь в виде сохраняющегося языка, построенного вокруг темы отчуждения.
В том же русле отсутствующего отчуждения, Бодрийяр рассматривает возможность «воцерковить» массы (привнести им смыслы), соотнося массы и Бога.
Цитата: «Что касается невозможности распространить здесь смысл, то лучший пример тому — пример Бога. Массы приняли во внимание только его образ, но никак не Идею. Они никогда не были затронуты ни Идеей Божественного, которая осталась предметом заботы клириков, ни проблемами греха и личного спасения. То, что их привлекло, это феерия мучеников и святых, феерии страшного суда и пляски смерти, это чудеса, это церковные театрализованные представления и церемониал, это имманентность ритуального вопреки трансцендентности Идеи. Они были язычниками — они, верные себе, ими и остались, никак не тревожимые мыслями о Высшей Инстанции и довольствуясь иконами, суевериями и дьяволом. Практика падения по сравнению с духовным возвышением в вере? Пожалуй, даже и так. Плоской ритуальностью и оскверняющей имитацией разрушать категорический императив морали и веры, величественный императив всегда отвергавшегося ими смысла — это в их манере. И дело не в том, что они не смогли выйти к высшему свету религии, — они его проигнорировали. Они не прочь умереть за веру, — за святое дело, за идола. Но трансцендентность, но связанные с ней напряженное ожидание [le suspens], отсроченность [différence], терпение, аскезу — то высокое, с чего начинается религия, они не признают. Царство Божие для масс всегда уже заранее существовало здесь, на земле — в языческой имманентности икон, в спектакле, который устроила из него Церковь. Невероятный отход от сути религиозного. Массы растворили религию в переживании чудес и представлений — это единственный их религиозный опыт».
Здесь очень важно слово «Идея», в котором можно увидеть прямую отсылку к платоновской идее, представляющей собой причину и цель существования всего. Материя и человек являются манифестацией идеи по Платону. Если же лишить материальное бытие связи с идеей (мы выходим из платонического канона), то получится симулякр — копия без оригинала (см. «Симулякры и симуляция» Бодрийяра) — естественная среда обитания массы.
При таком взгляде «Идея Бога» была манифестирована через клириков, массы же были лишь поверхностно захвачены ей. Когда давление Идеи на массы ослабло, прозвучал тезис «Бог умер».
Массы противопоставили Богу и категорическому императиву морали Канта свой собственный «величественный императив отвержения смысла», при помощи которого они растворили в себе религию и светский гуманизм, дает понять Бодрийяр.
Цитата: «Масса парадоксальна — она выступает одновременно и объектом симуляции (поскольку существует только в пункте схождения всех волн информационного воздействия, которые ее описывают), и ее субъектом, способным на гиперсимуляцию: все модели она видоизменяет и снова приводит в движение (это ее гиперконформизм, характерная форма ее юмора). Масса парадоксальна — она не является ни субъектом (субъектом-группой), ни объектом. Когда ее пытаются превратить в субъект, обнаруживают, что она не в состоянии быть носителем автономного сознания. Когда же, наоборот, ее стремятся сделать объектом, то есть рассматривают в качестве подлежащего обработке материала, и ставят целью проанализировать объективные законы, которым она якобы подчиняется, становится ясно, что ни обработке, ни пониманию в терминах элементов, отношений, структур и совокупностей она не поддается. Любое воздействие на массу, попадая в поле ее тяготения, начинает двигаться по кругу: оно проходит стадии поглощения, отклонения и нового поглощения. Чем такое воздействие завершится, с абсолютной точностью предсказать невозможно, но вероятнее всего, что непрерывное круговое движение отнимет у него все силы и оно угаснет, полностью перечеркнув планы тех, кто его предпринял. Эта диффузная, децентрированная, броуновская, состоящая из молекулярных образований реальность неподвластна никакому анализу: понятие объекта к ней неприложимо точно так же, как оно неприложимо и к предельному уровню материи, „анализируемому“ в микрофизике. Область „материи“ элементарных частиц — это место, где нет ни объекта, ни субъекта, субъекта наблюдения. Ни объект познания, ни субъект познания здесь больше не существуют».
Бодрийяр выводит массу за рамки представлений о субъекте и об объекте, что означает невозможность описать и познать массу на языке модерна, ее даже нельзя увидеть в оптике модерна. При таких вводных, если признать, что масса фундаментально — есть, то тогда Просвещения фундаментально нет.
Цитата: «Одна и та же участь постигла все великие схемы разума. Им довелось обрести себя и следовать своему историческому предназначению только на узких горных тропах социальности, удерживающей смысл (и прежде всего смысл социальный); но в массы они внедрились, по существу, лишь в искаженном виде, ценой крайней деформации. <…> Массы, однако, функционируют скорее как гигантская черная дыра, безжалостно отклоняющая, изгибающая и искривляющая все потоки энергии и световые излучения, которые с ней сближаются. Как имплозивная сфера ускоряющегося пространственного искривления, где все измерения вгибаются внутрь самих себя и свертываются в ничто, оставляя позади себя такое место, где может происходить только поглощение».
Вся история предстает как обреченная схватка «великих схем разума» с массой. Временно и всегда искаженно подчиняясь той или иной Идее, масса не переставала быть «гигантской черной дырой», не менялась под воздействием исторического процесса, который с огромным трудом проявлялся в виде ряби на ее поверхности, дает понять Бодрийяр.
Цитата: «Появление молчаливого большинства нужно рассматривать в рамках целостного процесса исторического сопротивления социальному. Конечно, сопротивления труду, но также и медицине, школе, разного рода гарантиям, информации. Официальная история регистрирует лишь одну сторону дела — прогресс социального, оставляя в тени все то, что, будучи для нее пережитками предшествующих культур, остатками варварства, не содействует этому славному движению. Она подводит к мысли, что на сегодняшний день социальное победило полностью и окончательно, что оно принято всеми. Но с развитием социальности развивалось и сопротивление ей, и последнее прогрессировало еще более быстрыми темпами, чем сама социальность. И теперь оно существует по преимуществу уже не в тех грубых и примитивных формах, которые были свойственны ему вначале (сегодня прогрессу социального благодарны, сегодня только сумасшедшие отказываются пользоваться такими благами цивилизации, как письменность, вакцинация или социальные гарантии). Прежнее открытое сопротивление соответствовало этапу столь же открытой и грубой социализации и исходило от традиционных групп, стремящихся сохранить свою культуру, изначальный уклад жизни».
Сопротивление истории, сопротивление экспансии исторического социального Бодрийяр рассматривает на двух уровнях. Первый — каноническое рассмотрение сопротивления «архаических» обществ (традиционных групп) атакующему их прогрессу. Второй — нарастающее сопротивление массы истории вообще, направленной против структуры как таковой (прогрессивной, архаичной, любой).
Мы приближаемся к вопросу соотношения масс и медиа.
Цитата: «Иное дело — когда угроза для социализации исходит от масс, то есть групп чрезвычайно многочисленных, внушающих страх и безликих, сила которых заключена, наоборот, в их бесструктурности и инертности. В случае со средствами массовой информации традиционное сопротивление сводится к тому, чтобы интерпретировать сообщения по-своему — в рамках особого кода группы и в контексте ее установок. Массы же принимают все и абсолютно все делают зрелищным; им не требуется другой код, им не требуется смысл; они, в сущности, не сопротивляются — они просто обрекают все на соскальзывание в некую неопределенную сферу, которая даже не является сферой бессмыслия, а выступает областью всеохватывающего гипноза/манипуляции».
Сила массы в ее способности принять всё и абсолютно все превратить в зрелище, пишет Бодрийяр. Таким образом, освобождение масс означает превращение всего мира, всего бытия в зрелище.
Цитата: «Пучина, в которой исчезает смысл
Следовательно, исчезает информация. Каким бы ни было ее содержание: политическим, педагогическим, культурным, именно она обязана передавать смысл, удерживать массы в поле смысла. Бесконечные морализаторские призывы к информированию: гарантировать массам высокую степень осведомленности, обеспечить им полноценную социализацию, повысить их культурный уровень и т. д. — диктуются исключительно логикой производства здравомыслия. В этих призывах, однако, нет никакого толка — рациональная коммуникация и массы несовместимы. Массам преподносят смысл, а они жаждут зрелища. Убедить их в необходимости серьезного подхода к содержанию или хотя бы к коду сообщения не удалось никакими усилиями. Массам вручают послания, а они интересуются лишь знаковостью. Массы — это те, кто ослеплен игрой символов и порабощен стереотипами, это те, кто воспримет все, что угодно, лишь бы это оказалось зрелищным».
Бодрийяр заявляет осевую мысль в вопросе соотношения масс и массмедиа — если вы действительно освободите массу и дадите ей то, что она хочет, то востребует она зрелища, зрелища и еще раз зрелища. И все ваши морализаторские попытки апеллировать к чему-либо высокому, гуманистичному и осмысленному рухнут в нее как в черную дыру, сами по себе превратившись в зрелище. Всё — сериал, всё — спектакль в низком смысле этого слова, всё — шоу.
Цитата: «Не приемлют массы лишь „диалектику“ смысла. И утверждать, что относительно него кто-то вводит их в заблуждение, нет никаких оснований. Для производителей смысла такое во всех отношениях далекое от истины предположение, конечно, удобно — предоставленные сами себе, массы якобы все же стремятся к естественному свету разума. В действительности, однако, все обстоит как раз наоборот: именно будучи „свободными“, они и противопоставляют свой отказ от смысла и жажду зрелищ диктату здравомыслия. Этого принудительного просвечивания, этого политического давления они опасаются, как смерти. Они чувствуют, что за полной гегемонией смысла стоит террор схематизации, и, насколько могут, сопротивляются ему, переводя все артикулированные дискурсы в плоскость иррационального и безосновного, туда, где никакие знаки смыслом уже не обладают и где любой из них тратит свои силы на то, чтобы завораживать и околдовывать, — в плоскость зрелищного».
Бодрийяр выпукло описывает свойства масс так, чтобы никто не мог уклониться от сказанного. Понимая при этом, что, согласно его же высказываниям, масса обязательно найдет способ уклониться. Это крик отчаянья, который услышат немногие, несмотря на всю его громкость.
Массы боятся «принудительного просвечивания» смыслами и даже если подчинятся политическому давлению, всё время будут пытаться сбежать от него и навязываемого им смысла, как от смертельной угрозы, пишет Бодрийяр.
Цитата: «Еще раз: дело не в том, будто они кем-то дезориентированы, — дело в их внутренней потребности, экспрессивной и позитивной контрстратегии, в работе по поглощению и уничтожению культуры, знания, власти, социального. Работе, идущей с незапамятных времен, но сегодня развернувшейся в полную силу. В контексте такого рода глубоко разрушительного поведения масс смысл неизбежно предстает как нечто совершенно противоположное тому, чем он казался ранее: отныне это не воплощение духовной силы наших обществ, под контролем которой рано или поздно оказывается даже и то, что пока от нее ускользает, — теперь это, наоборот, только неясно очерченное и мимолетное явление, эффект, своим возникновением обязанный уникальной пространственной перспективе, сложившейся в данный момент времени (История, Власть и т. д.); и он, этот по-новому представший смысл, всегда затрагивает, по существу, только самую малую часть наших „обществ“, да и то лишь внешним образом».
Контрстратегии масс по поглощению и уничтожению культуры, знания, власти, социального — означают, что медиа, несущие им культуру и знания, не только не будут восприняты, они будут уничтожаться средой. Медиа же, несущие зрелище, получат всё. Для того, чтобы как-то изменить такое положение дел, власти подвергают массы постоянному репрессивному воздействию, стремясь конституировать социальность, навязав ее массам, дает понять Бодрийяр.
Цитата: «Сказанное верно также и для уровня индивидов: проводниками смысла нам дано быть не иначе как от случая к случаю — в сущности же мы образуем самую настоящую массу, большую часть времени находящуюся в состоянии неконтролируемого страха или смутной тревоги, по эту или по ту сторону здравомыслия».
Бодрийяр прямо говорит, что пишет не про кого-то там, а про социум читателя, про самого читателя и про себя. Человек есть лишь временный рывок из массы с чередой падений в нее.
Цитата: «Этот новый взгляд на массы требует, чтобы мы пересмотрели все, что о них до сих пор говорилось. Возьмем один из множества примеров пренебрежения смыслом, красноречиво характеризующий молчаливую пассивность. В ночь экстрадиции Клауса Круассана телевидение транслирует матч сборной Франции в отборочных соревнованиях чемпионата мира по футболу. Несколько сотен человек участвуют в демонстрации перед тюрьмой Санте, несколько адвокатов заняты разъездами по ночному городу, двадцать миллионов граждан проводят свой вечер перед экраном телевизора. Победа Франции вызывает всеобщее ликование. Просвещенные умы ошеломлены и возмущены столь вызывающим безразличием».
Бодрийяр приводит пример из своей эпохи, расшифровка которого излишня, на мой взгляд. Я предлагаю Вам сейчас сделать паузу и самостоятельно привести примеры (мысленно или текстом), которые Вы могли бы привести в качестве иллюстрации вместо Бодрийяра.
Далее Бодрийяр задается вопросом, если дело обстоит принципиально иначе, почему Просвещение провалилось?
Цитата: «Почему, собственно говоря, это отвлечение масс от революционности удается? Не стоит ли задуматься над тем странным обстоятельством, что после многочисленных революций и сто- или даже двухсотлетнего обучения масс политике, несмотря на активность газет, профсоюзов, партий, интеллигенции — всех сил, призванных воспитывать и мобилизовывать население, все еще (а точно такой же ситуация будет и через десять, и через двадцать лет) только лишь тысяча человек готова к действию, тогда как двадцать миллионов остаются пассивными — и не только пассивными, но и открыто, совершенно откровенно и с легким сердцем, без всяких колебаний ставящими футбольный матч выше человеческой и политической драмы? Любопытно, что этот и подобные факты никогда не настораживали аналитиков».
На мой взгляд, Просвещение (индоктринированные им аналитики и все остальные) отказывается замечать свой провал по одной причине. Как только Просвещение признает своей провал — оно исчезнет, а вместе с ним исчезнут аналитики и другие обусловленные им люди.
Цитата: «Эти факты, наоборот воспринимаются ими как подтверждение устоявшегося мнения, будто власть всемогуща в манипулировании массами, а массы под ее воздействием, со своей стороны, находятся в состоянии какой-то невообразимой комы. Однако в действительности ни того ни другого нет, и то и другое лишь видимость: власть ничем не манипулирует, массы не сбиты с толку и не введены в заблуждение. Власть слишком уж торопится некоторую долю вины за чудовищную обработку масс возложить на футбол, а большую часть ответственности за это дьявольское дело взять на себя. Она ни в коем случае не хочет расставаться с иллюзией своей силы и замечать обстоятельство куда более опасное, чем негативные последствия ее, как ей кажется, тотального влияния на население: безразличие масс относится к их сущности, это их единственная практика, и говорить о какой-либо другой, подлинной, а значит и оплакивать то, что массами якобы утрачено, бессмысленно. Коллективная изворотливость в нежелании разделять те высокие идеалы, к воплощению которых их призывают, — это лежит на поверхности, и, тем не менее, именно это и только это делает массы массами. Массы ориентированы не на высшие цели. Разумнее всего признать данный факт и согласиться с тем, что любая революционная надежда, любое упование на социальное и на социальные изменения так и остаются надеждой и упованием исключительно по одной причине: массы уходят, самыми непостижимыми способами уклоняются от идеалов».
Бодрийяр уличает в несостоятельности гуманистическо-просвещенческого прочтения масс не только тех, кто верит в их закабаленность властями, но и сами власти, которые хотят верить, что могут закабалить массы.
Далее автор развивает эту мысль, показывая невозможность революции изнутри масс или усилиями масс. Но исчерпанный лимит на революцию оборачивается и лимитом на власть.
Цитата: «Такова природа молчания масс. Но оно, следовательно, парадоксально — это не молчание, которое не говорит, это молчание, которое накладывает запрет на то, чтобы о нем говорили от его имени. Оно, стало быть, является отнюдь не формой отстраненности, а совершеннейшим по своему характеру оружием. У молчаливого большинства не бывает представителей — репрезентация [представление, означающее указывающее на невидимое означаемое, прим. АМ] расплачивается за свое прошлое господство. Массы уже не инстанция, на которую можно было бы ссылаться, как когда-то на класс или народ. Погруженные в свое молчание, они больше не субъект (прежде всего не субъект истории)».
Власть не может править от лица народа, потому что более не может указать на народ, пишет Бодрийяр. Таким образом, власти более никого не представляют, зависая в воздухе. Отсюда отчаянная попытка властей конституировать социум из массы.
Цитата: «От масс постоянно требуют, чтобы они подали свой голос, им навязывают социальность избирательных кампаний, профсоюзных акций, сексуальных отношений, контроля за руководством, празднований, свободного выражения мнений и т. д. Призрак [spectre] должен заговорить, и он должен назвать свое имя. Молчание масс, безмолвие молчаливого большинства — вот единственная подлинная проблема современности. На то, чтобы удержать эту массу в состоянии управляемой эмульсии и защититься от инерции ее неконтролируемой тревожности, тратится огромная энергия. Воля и репрезентация над массой уже не властвуют, но она сталкивается с напором диагностики, чистой проницательности. Она попадает в безграничное царство информации и статистики: нужно уловить ее самочувствие, выяснить позицию, побудить высказать какое-то пророчество. С ней активно заигрывают, ее окружают заботой, на нее воздействуют. И она откликается: „Французский народ полагает… Большая часть немцев осуждает… Вся Англия испытывает неописуемую радость по поводу рождения принца…“ и т. д.».
Единственная подлинная проблема современности в лице «молчания масс, безмолвия молчаливого большинства» поглощает энергию системы, не находит решения и в сущности, подчиняет себе систему, подчеркивает Бодрийяр.
Цитата: «Однако результат получается обратным. Развертывание информационности и средств защиты, в каких бы формах оно ни происходило, ведет к тому, что социальное не упрочивается, а, наоборот, теряет свою определенность, гибнет. Принято считать, что, вводя в массы информацию, их структурируют, что с помощью информации и посланий высвобождается заключенная в них социальная энергия <…> На самом же деле все складывается прямо противоположным образом. Вместо того чтобы трансформировать массу в энергию, информация осуществляет дальнейшее производство массы. Вместо того чтобы информировать, то есть, в соответствии с ее предназначением, придавать форму и структуру, она еще больше ослабляет — „поле социальности“ под ее воздействием неуклонно сокращается. Все увеличивающаяся в своих размерах создаваемая ею инертная масса совершенно неподконтрольна классическим социальным институциям и невосприимчива к содержанию самой информации».
Масса подчиняет себе систему, вынуждая ее затрачивать «огромную энергию» на социализацию себя. Но вместо социализации на выходе получается дальнейшее разрастание массы, захватывающей остатки социального.
Бодрийяр следующим образом описывает переход к такому положению дел.
Цитата: «Ранее властвовало социальное — и его рациональная сила разрушала символические структуры, сегодня на первый план выходят mass media и информация — и их „иррациональным“ неистовством разрушается уже социальное. Ибо благодаря им мы имеем дело именно с ней — этой состоящей из атомов, ядер и молекул массой. Таков итог двух веков усиленной социализации, знаменующий ее полный провал».
В переводе на язык парадигм, сначала «рациональная сила» (модерн) во имя освобождения человека разрушила «символические структуры» (премодерн), затем дело освобождения человека (оказавшегося продуктом войны с массой) до своего логического конца (конца человека) доводит постмодерн.
Бодрийяр переворачивает представление о дефиците смыслов.
Цитата: «Власть в течение долгого времени довольствовалась лишь тем, что производила смысл (политический, идеологический, культурный, сексуальный); спрос же развивался сам — он вбирал в себя предложение и тут же ожидал нового. Смысла недоставало, и всем революционерам приходилось приносить себя в жертву наращиванию его производства. Сейчас дело обстоит иначе: смысл повсюду, его производят все больше и больше, и недостает уже не предложения, а как раз спроса. Производство спроса на смысл — вот главная проблема системы. Без этого спроса, без этой восприимчивости, без этой минимальной причастности смыслу власть оказывается не более чем простым симулякром, всего лишь эффектом пространственной перспективы. Однако и в данном случае второе производство — производство спроса на смысл — гораздо дороже, чем производство первое — то есть производство самого смысла. И в конце концов производство спроса на смысл станет неосуществимым — энергии системы на него больше не хватит. Спрос на предметы и услуги, пусть и дорогой ценой, всегда может быть создан искусственно: у системы есть соответствующий опыт. Но потребность в смысле, но желание реальности, однажды исчезнув, восстановлению уже не поддаются. Для системы это катастрофа».
Бодрийяр описывает жизнь в разворачивающейся катастрофе. В этом нет апологетики катастрофы, есть крик о ней.
Медиа, по мнению Бодрийяра, оценивают свою способность влиять на массы также неадекватно, как и власти.
Цитата: «Всегда считалось, что массы находятся под влиянием средств массовой информации — на этом построена вся идеология последних. Сложившееся положение объясняли эффективностью знаковой атаки на массу. Но при таком, весьма упрощенном, понимании процесса коммуникации упускается из виду, что масса — медиум гораздо более мощный, чем все средства массовой информации, вместе взятые, что, следовательно, это не они ее подчиняют, а она их захватывает и поглощает или, по меньшей мере, она избегает подчиненного положения. Существуют не две, а одна-единственная динамика — динамика массы и одновременно средств массовой информации. Mass(age) is message».
Не медиа конституируют массы, а массы в конечном итоге конституируют медиа, дает понять Бодрийяр.
В этой связи возникает вопрос, кто создал Тик-Ток? Китайская корпорация или огромная масса, которая потребляет его зрелищный контент?
Цитата: «Поскольку социальное, по-видимому, сложено из абстрактных инстанций, возникающих одна за другой на развалинах предшествующих символических и ритуальных обществ, эти институции его — шаг за шагом — производят. Но они работают именно на нее — ненасытную абстракцию, питающуюся, возможно, „самой сутью“ социального. И в этом плане по мере развития своих институций социальное не укрепляется, а регрессирует. Данный противоречивый процесс ускоряется и достигает своего максимального размаха с появлением средств массовой информации и самой информации. Средства информации, все средства, и информация, вся информация, действуют на двух уровнях: внешний — уровень наращивания производства социального, глубинный — тот, где и социальные отношения, и социальное как таковое нейтрализуются. Но тогда, если социальное, во-первых, разрушается — тем, что его производит (средствами информации и информацией), а во-вторых, поглощается — тем, что оно производит (массами), оказывается, что его дефиниция [речевое обозначения сути описываемого, прим. АМ] не имеет референта [нет объекта внеязыковой действительности, то есть отсутствует описываемое, прим. АМ], и термин „социальное“, который является центральным для всех дискурсов, уже ничего не описывает и ничего не обозначает. В нем не только нет необходимости, он не только бесполезен, но всякий раз, когда к нему прибегают, он не дает возможности увидеть нечто иное, не социальное: вызов, смерть, совращение, ритуал или повторение — он скрывает то, что за ним стоит всего лишь абстракция, результат процесса абстрагирования, или даже просто эффект социального, симуляция и видимость».
Масса всё превращает в симулякр (копию без оригинала, знак, который ни на что не указывает, кроме других знаков) и живет в мире симулякров, считает Бодрийяр. А медиа, призванные в качестве грозного оружия укротить массы, оказываются подчинены массой и превращаются в инструмент ее тотальной экспансии.
Бодрийяр в завершении работы рассматривает различные гипотезы гибели социальности, вспоминая Маркса и Мандевиля с его пчелами. Я советую прочитать «В тени молчаливого большинства, или конец социального» целиком, это компактная работа, переведенная на русский язык и доступная в сети.
Бодрийяр дал свой ответ на вопрос о соотношении масс и массмедиа — массы конституируют медиа, а не медиа массы. Он же снимает противоречие между тезисами «освободим народ» и «народ не тот». Народ есть продукт борьбы с массой, и он «тот» настолько, насколько кристаллизован путем насильственного просветления массы. А массы как раз «не те».
Но Бодрийяр дал и что-то еще. Если мы поверим Бодрийяру, то получим ключ к тайне могущества постмодерна.
Если мы рассмотрим историю как борьбу Идеи с массой, то человек есть продукт этой борьбы. Взявшись за освобождение человека от «предрассудков» (символических структур) и посчитав, что человек есть мера всего, Просвещение начало освобождать массу. Освободив массу от символических структур, Просвещение навязало ей свою структуру социальности.
Но так как и социальность представляет собой закабаление массы, то «гуманистический» пафос освобождения получил свое продолжение в лице постмодерна, который уже видит массу и стремится освободить ее от социальности и всяческой обусловленности, то есть стремится освободить массу от человека, как продукта ее покорения. Бодрийяр описывает этот процесс как катастрофу, а другие основоположники постмодернизма, как великое освобождение. К каким первичным импульсам желаний на языке революционного освобождения адресуются Делез и Гваттари, если не к тому самому запросу массы на зрелища.
Сила постмодерна в том, что он едет на рвущихся к окончательному освобождению массах и способствует этому освобождению. Можно даже в порядке бреда предположить, не массы ли породили постмодерн? Массы действительно выходят на сцену, но совсем не так, как мы ожидали.
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
Предыдущий
0 комментариев