Золотой век по Достоевскому

«Золотой ‎век»,‏ ‎как ‎и ‎любое ‎понятие, ‎может‏ ‎иметь ‎разные‏ ‎трактовки‏ ‎в ‎зависимости ‎от‏ ‎контекста. ‎В‏ ‎основе, ‎как ‎правило, ‎лежит‏ ‎представление‏ ‎о ‎рассвете‏ ‎(пике ‎развития)‏ ‎в ‎той ‎или ‎иной ‎области.‏ ‎Классический‏ ‎пример ‎—‏ ‎золотой ‎век‏ ‎русской ‎литературы ‎(XIX ‎век). ‎В‏ ‎политической‏ ‎плоскости‏ ‎золотой ‎век‏ ‎является ‎важным‏ ‎понятием ‎для‏ ‎идентичности‏ ‎консерваторов ‎и‏ ‎особенно ‎реакционеров, ‎в ‎данном ‎случае‏ ‎нередко ‎речь‏ ‎идет‏ ‎о ‎плавающем ‎историческом‏ ‎периоде. ‎Например,‏ ‎современные ‎американские ‎консерваторы ‎могут‏ ‎считать‏ ‎золотым ‎веком‏ ‎время ‎пребывания‏ ‎Рейгана ‎на ‎посту ‎президента ‎США‏ ‎(80-е)‏ ‎или ‎90-е‏ ‎годы, ‎если‏ ‎речь ‎идет ‎о ‎демократах ‎консервативного‏ ‎толка.‏ ‎Очевидно,‏ ‎что ‎ранее‏ ‎и ‎позднее‏ ‎представление ‎о‏ ‎том,‏ ‎когда ‎был‏ ‎«золотой ‎век» ‎было ‎иным ‎и‏ ‎будет ‎иным.

Для‏ ‎современной‏ ‎России ‎классический ‎золотой‏ ‎век ‎—‏ ‎это ‎советский ‎период ‎нашей‏ ‎истории.‏ ‎На ‎данном‏ ‎представлении ‎основана‏ ‎картина ‎мира ‎просоветских ‎консерваторов. ‎Есть‏ ‎и‏ ‎другая ‎реакционная‏ ‎часть ‎общества,‏ ‎ориентированная ‎на ‎Российскую ‎империю ‎как‏ ‎образец‏ ‎золотого‏ ‎века. ‎В‏ ‎любом ‎случае,‏ ‎каждое ‎новое‏ ‎поколение‏ ‎может ‎иметь‏ ‎свои ‎представления ‎о ‎золотом ‎веке,‏ ‎которые ‎формируются‏ ‎перенесенными‏ ‎травмами, ‎актуальными ‎вызовами‏ ‎и ‎в‏ ‎целом ‎«правящим ‎гештальтом» ‎(тем,‏ ‎как‏ ‎формируется ‎идентичность‏ ‎человека).

Радикально ‎иначе‏ ‎золотой ‎век ‎мыслят ‎гностики, ‎которые‏ ‎доводят‏ ‎свои ‎представления‏ ‎до ‎абсолюта.‏ ‎Чтобы ‎разобраться, ‎о ‎чем ‎идет‏ ‎речь,‏ ‎я‏ ‎предлагаю ‎обратиться‏ ‎к ‎великом‏ ‎русскому ‎писателю‏ ‎и‏ ‎философу ‎Федору‏ ‎Михайловичу ‎Достоевскому.

У ‎Достоевского ‎есть ‎совсем‏ ‎небольшой ‎рассказ‏ ‎«Сон‏ ‎смешного ‎человека», ‎в‏ ‎котором ‎как‏ ‎ни ‎в ‎одном ‎другом‏ ‎из‏ ‎знакомых ‎мне‏ ‎текстов ‎раскрыто‏ ‎существо ‎гностического ‎золотого ‎века. ‎Проследуем‏ ‎за‏ ‎героем ‎рассказа.

В‏ ‎самом ‎начале‏ ‎герой, ‎представляющийся ‎«смешным ‎человеком», ‎сообщает‏ ‎нам,‏ ‎что‏ ‎ему ‎известна‏ ‎истина.

Цитата: ‎«Грустно‏ ‎потому, ‎что‏ ‎они‏ ‎не ‎знают‏ ‎истины, ‎а ‎я ‎знаю ‎истину.‏ ‎Ох ‎как‏ ‎тяжело‏ ‎одному ‎знать ‎истину!‏ ‎Но ‎они‏ ‎этого ‎не ‎поймут. ‎Нет,‏ ‎не‏ ‎поймут».

Обратите ‎внимание,‏ ‎речь ‎идет‏ ‎не ‎об ‎истине, ‎затрагивающей ‎тот‏ ‎или‏ ‎иной ‎конкретный‏ ‎вопрос, ‎а‏ ‎об ‎истине ‎как ‎таковой. ‎Истина‏ ‎во‏ ‎всей‏ ‎ее ‎полноте‏ ‎не ‎может‏ ‎касаться ‎отдельных‏ ‎вопросов,‏ ‎она ‎про‏ ‎всё ‎и ‎вся ‎сразу.

Подступаясь ‎к‏ ‎вопросу ‎об‏ ‎истине,‏ ‎смешной ‎человека ‎описывает‏ ‎мир ‎как‏ ‎иллюзию.

Цитата: ‎«В ‎душе ‎моей‏ ‎нарастала‏ ‎страшная ‎тоска‏ ‎по ‎одному‏ ‎обстоятельству, ‎которое ‎было ‎уже ‎бесконечно‏ ‎выше‏ ‎всего ‎меня:‏ ‎именно ‎—‏ ‎это ‎было ‎постигшее ‎меня ‎одно‏ ‎убеждение‏ ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎на ‎свете‏ ‎везде ‎всё‏ ‎равно.‏ ‎Я ‎очень‏ ‎давно ‎предчувствовал ‎это, ‎но ‎полное‏ ‎убеждение ‎явилось‏ ‎в‏ ‎последний ‎год ‎как-то‏ ‎вдруг. ‎Я‏ ‎вдруг ‎почувствовал, ‎что ‎мне всё‏ ‎равно было‏ ‎бы, ‎существовал‏ ‎ли ‎бы‏ ‎мир ‎или ‎если ‎б ‎нигде‏ ‎ничего‏ ‎не ‎было.‏ ‎Я ‎стал‏ ‎слышать ‎и ‎чувствовать ‎всем ‎существом‏ ‎моим,‏ ‎что‏ ‎ничего ‎при‏ ‎мне ‎не‏ ‎было. Сначала ‎мне‏ ‎всё‏ ‎казалось, ‎что‏ ‎зато ‎было ‎многое ‎прежде, ‎но‏ ‎потом ‎я‏ ‎догадался,‏ ‎что ‎и ‎прежде‏ ‎ничего ‎тоже‏ ‎не ‎было, ‎а ‎только‏ ‎почему-то‏ ‎казалось. ‎Мало-помалу‏ ‎я ‎убедился,‏ ‎что ‎и ‎никогда ‎ничего ‎не‏ ‎будет.‏ ‎Тогда ‎я‏ ‎вдруг ‎перестал‏ ‎сердиться ‎на ‎людей ‎и ‎почти‏ ‎стал‏ ‎не‏ ‎примечать ‎их».

Осознав‏ ‎мир ‎как‏ ‎иллюзию, ‎смешной‏ ‎человек‏ ‎получает ‎знак‏ ‎свыше ‎и ‎решается ‎осуществить ‎свое‏ ‎давнее ‎желание‏ ‎—‏ ‎выйти ‎из ‎этого‏ ‎мира, ‎совершив‏ ‎самоубийство.

Цитата: ‎«Небо ‎было ‎ужасно‏ ‎темное,‏ ‎но ‎явно‏ ‎можно ‎было‏ ‎различить ‎разорванные ‎облака, ‎а ‎между‏ ‎ними‏ ‎бездонные ‎черные‏ ‎пятна. ‎Вдруг‏ ‎я ‎заметил ‎в ‎одном ‎из‏ ‎этих‏ ‎пятен‏ ‎звездочку ‎и‏ ‎стал ‎пристально‏ ‎глядеть ‎на‏ ‎нее.‏ ‎Это ‎потому,‏ ‎что ‎эта ‎звездочка ‎дала ‎мне‏ ‎мысль: ‎я‏ ‎положил‏ ‎в ‎эту ‎ночь‏ ‎убить ‎себя.‏ ‎У ‎меня ‎это ‎было‏ ‎твердо‏ ‎положено ‎еще‏ ‎два ‎месяца‏ ‎назад, ‎и ‎как ‎я ‎ни‏ ‎беден,‏ ‎а ‎купил‏ ‎прекрасный ‎револьвер‏ ‎и ‎в ‎тот ‎же ‎день‏ ‎зарядил‏ ‎его.‏ ‎Но ‎прошло‏ ‎уже ‎два‏ ‎месяца, ‎а‏ ‎он‏ ‎всё ‎лежал‏ ‎в ‎ящике; ‎но ‎мне ‎было‏ ‎до ‎того‏ ‎всё‏ ‎равно, ‎что ‎захотелось‏ ‎наконец ‎улучить‏ ‎минуту, ‎когда ‎будет ‎не‏ ‎так‏ ‎всё ‎равно,‏ ‎для ‎чего‏ ‎так ‎— ‎не ‎знаю. ‎И,‏ ‎таким‏ ‎образом, ‎в‏ ‎эти ‎два‏ ‎месяца ‎я ‎каждую ‎ночь, ‎возвращаясь‏ ‎домой,‏ ‎думал,‏ ‎что ‎застрелюсь.‏ ‎Я ‎всё‏ ‎ждал ‎минуты.‏ ‎И‏ ‎вот ‎теперь‏ ‎эта ‎звездочка ‎дала ‎мне ‎мысль,‏ ‎и ‎я‏ ‎положил,‏ ‎что ‎это ‎будет‏ ‎непременно уже ‎в‏ ‎эту ‎ночь. ‎А ‎почему‏ ‎звездочка‏ ‎дала ‎мысль‏ ‎— ‎не‏ ‎знаю».

Тут ‎же ‎смешному ‎человеку ‎является‏ ‎другой‏ ‎знак ‎в‏ ‎лице ‎маленькой‏ ‎девочки, ‎которая ‎умоляет ‎героя ‎спасти‏ ‎ее‏ ‎умирающую‏ ‎где-то ‎неподалеку‏ ‎мать. ‎Он‏ ‎гонит ‎ее‏ ‎от‏ ‎себя ‎прочь,‏ ‎но ‎это ‎лишь ‎первый ‎акт.

Цитата:‏ ‎«Я ‎сел‏ ‎у‏ ‎стола ‎тихо, ‎вынул‏ ‎револьвер ‎и‏ ‎положил ‎перед ‎собою. ‎Когда‏ ‎я‏ ‎его ‎положил,‏ ‎то, ‎помню,‏ ‎спросил ‎себя: ‎„Так ‎ли?“, ‎и‏ ‎совершенно‏ ‎утвердительно ‎ответил‏ ‎себе: ‎„Так“.‏ ‎То ‎есть ‎застрелюсь. ‎Я ‎знал,‏ ‎что‏ ‎уж‏ ‎в ‎эту‏ ‎ночь ‎застрелюсь‏ ‎наверно, ‎но‏ ‎сколько‏ ‎еще ‎просижу‏ ‎до ‎тех ‎пор ‎за ‎столом,‏ ‎— ‎этого‏ ‎не‏ ‎знал. ‎И ‎уж‏ ‎конечно ‎бы‏ ‎застрелился, ‎если ‎б ‎не‏ ‎та‏ ‎девочка. ‎<…>‏ ‎Рассердился ‎вследствие‏ ‎того ‎вывода, ‎что ‎если ‎я‏ ‎уже‏ ‎решил, ‎что‏ ‎в ‎нынешнюю‏ ‎ночь ‎с ‎собой ‎покончу, ‎то,‏ ‎стало‏ ‎быть,‏ ‎мне ‎всё‏ ‎на ‎свете‏ ‎должно ‎было‏ ‎стать‏ ‎теперь, ‎более‏ ‎чем ‎когда-нибудь, ‎всё ‎равно. ‎Отчего‏ ‎же ‎я‏ ‎вдруг‏ ‎почувствовал, ‎что ‎мне‏ ‎не ‎всё‏ ‎равно ‎и ‎я ‎жалею‏ ‎девочку?‏ ‎<…> ‎Одним‏ ‎словом, ‎эта‏ ‎девочка ‎спасла ‎меня, ‎потому ‎что‏ ‎я‏ ‎вопросами ‎отдалил‏ ‎выстрел. ‎<…>‏ ‎Вот ‎тут-то ‎я ‎вдруг ‎и‏ ‎заснул,‏ ‎чего‏ ‎никогда ‎со‏ ‎мной ‎не‏ ‎случалось ‎прежде,‏ ‎за‏ ‎столом ‎и‏ ‎в ‎креслах».

Смешной ‎человек ‎описывает ‎свой‏ ‎«сон» ‎(который‏ ‎не‏ ‎совсем ‎сон ‎или‏ ‎совсем ‎не‏ ‎сон) ‎где ‎ему ‎была‏ ‎явлена‏ ‎истина.

Цитата: ‎«Вдруг‏ ‎приснилось ‎мне,‏ ‎что ‎я ‎беру ‎револьвер ‎и,‏ ‎сидя,‏ ‎наставляю ‎его‏ ‎прямо ‎в‏ ‎сердце ‎— ‎в ‎сердце, ‎а‏ ‎не‏ ‎в‏ ‎голову; ‎я‏ ‎же ‎положил‏ ‎прежде ‎непременно‏ ‎застрелиться‏ ‎в ‎голову‏ ‎и ‎именно ‎в ‎правый ‎висок.‏ ‎Наставив ‎в‏ ‎грудь,‏ ‎я ‎подождал ‎секунду‏ ‎или ‎две,‏ ‎и ‎свечка ‎моя, ‎стол‏ ‎и‏ ‎стена ‎передо‏ ‎мною ‎вдруг‏ ‎задвигались ‎и ‎заколыхались. ‎Я ‎поскорее‏ ‎выстрелил».

Свой‏ ‎путь ‎к‏ ‎истине ‎смешной‏ ‎человек ‎начинает ‎с ‎самоубийства, ‎после‏ ‎которого‏ ‎он‏ ‎проваливается ‎в‏ ‎«ужасную ‎черноту»‏ ‎и ‎затем‏ ‎наблюдает‏ ‎из ‎гроба‏ ‎за ‎своими ‎похоронами. ‎Будучи ‎погребенным,‏ ‎герой ‎взывает‏ ‎к‏ ‎высшему ‎началу, ‎и‏ ‎неведомый ‎посланник‏ ‎переносит ‎его ‎в ‎иной‏ ‎мир.‏ ‎Этот ‎новый‏ ‎мир ‎и‏ ‎есть ‎золотой ‎век, ‎вчитаемся ‎в‏ ‎него.

Цитата:‏ ‎«И ‎вдруг‏ ‎какое-то ‎знакомое‏ ‎и ‎в ‎высшей ‎степени ‎зовущее‏ ‎чувство‏ ‎сотрясло‏ ‎меня: ‎я‏ ‎увидел ‎вдруг‏ ‎наше ‎солнце!‏ ‎Я‏ ‎знал, ‎что‏ ‎это ‎не ‎могло ‎быть ‎наше солнце,‏ ‎породившее ‎нашу землю,‏ ‎и‏ ‎что ‎мы ‎от‏ ‎нашего ‎солнца‏ ‎на ‎бесконечном ‎расстоянии, ‎но‏ ‎я‏ ‎узнал ‎почему-то,‏ ‎всем ‎существом‏ ‎моим, ‎что ‎это ‎совершенно ‎такое‏ ‎же‏ ‎солнце, ‎как‏ ‎и ‎наше,‏ ‎повторение ‎его ‎и ‎двойник ‎его.‏ ‎<…>‏ ‎Это‏ ‎была ‎земля,‏ ‎не ‎оскверненная‏ ‎грехопадением, ‎на‏ ‎ней‏ ‎жили ‎люди‏ ‎не ‎согрешившие, ‎жили ‎в ‎таком‏ ‎же ‎раю,‏ ‎в‏ ‎каком ‎жили, ‎по‏ ‎преданиям ‎всего‏ ‎человечества, ‎и ‎наши ‎согрешившие‏ ‎прародители,‏ ‎с ‎тою‏ ‎только ‎разницею,‏ ‎что ‎вся ‎земля ‎здесь ‎была‏ ‎повсюду‏ ‎одним ‎и‏ ‎тем ‎же‏ ‎раем».

Смешной ‎человек, ‎совершив ‎самоубийство ‎(!),‏ ‎оказывается‏ ‎на‏ ‎Земле ‎до‏ ‎грехопадения ‎человека‏ ‎— ‎в‏ ‎раю.‏ ‎Более ‎того,‏ ‎у ‎него ‎в ‎раю ‎есть‏ ‎«миссия», ‎о‏ ‎которой‏ ‎будет ‎сказано ‎далее.

Достоевский‏ ‎следующим ‎образом‏ ‎описывает ‎рай. ‎Цитата: ‎«Я‏ ‎видел‏ ‎их ‎сам,‏ ‎их ‎познал‏ ‎и ‎убедился, ‎я ‎любил ‎их,‏ ‎страдал‏ ‎за ‎них‏ ‎потом. ‎О,‏ ‎я ‎тотчас ‎же ‎понял, ‎даже‏ ‎тогда,‏ ‎что‏ ‎во ‎многом‏ ‎не ‎пойму‏ ‎их ‎вовсе;‏ ‎мне,‏ ‎как ‎современному‏ ‎русскому ‎прогрессисту ‎и ‎гнусному ‎петербуржцу,‏ ‎казалось ‎неразрешимым‏ ‎то,‏ ‎например, ‎что ‎они,‏ ‎зная ‎столь‏ ‎много, ‎не ‎имеют ‎нашей‏ ‎науки.‏ ‎Но ‎я‏ ‎скоро ‎понял,‏ ‎что ‎знание ‎их ‎восполнялось ‎и‏ ‎питалось‏ ‎иными ‎проникновениями,‏ ‎чем ‎у‏ ‎нас ‎на ‎земле, ‎и ‎что‏ ‎стремления‏ ‎их‏ ‎были ‎тоже‏ ‎совсем ‎иные.‏ ‎Они ‎не‏ ‎желали‏ ‎ничего ‎и‏ ‎были ‎спокойны, ‎они ‎не ‎стремились‏ ‎к ‎познанию‏ ‎жизни‏ ‎так, ‎как ‎мы‏ ‎стремимся ‎сознать‏ ‎ее, ‎потому ‎что ‎жизнь‏ ‎их‏ ‎была ‎восполнена.‏ ‎Но ‎знание‏ ‎их ‎было ‎глубже ‎и ‎высшее,‏ ‎чем‏ ‎у ‎нашей‏ ‎науки; ‎ибо‏ ‎наука ‎наша ‎ищет ‎объяснить, ‎что‏ ‎такое‏ ‎жизнь,‏ ‎сама ‎стремится‏ ‎сознать ‎ее,‏ ‎чтоб ‎научить‏ ‎других‏ ‎жить; ‎они‏ ‎же ‎и ‎без ‎науки ‎знали,‏ ‎как ‎им‏ ‎жить,‏ ‎и ‎это ‎я‏ ‎понял, ‎но‏ ‎я ‎не ‎мог ‎понять‏ ‎их‏ ‎знания».

Рай ‎в‏ ‎рассказе ‎Достоевского‏ ‎— ‎это ‎мир, ‎в ‎котором‏ ‎нет‏ ‎науки ‎и‏ ‎нет ‎познания‏ ‎как ‎такового. ‎В ‎раю ‎нет‏ ‎прогресса,‏ ‎пишет‏ ‎Достоевский ‎от‏ ‎лица ‎своего‏ ‎героя ‎«прогрессиста‏ ‎и‏ ‎петербуржца» ‎(т.‏ ‎е. ‎передового ‎человека ‎своего ‎времени).‏ ‎Где ‎нет‏ ‎прогресса‏ ‎и ‎даже ‎представления‏ ‎о ‎прогрессе,‏ ‎там ‎нет ‎и ‎истории.‏ ‎В‏ ‎раю ‎—‏ ‎нет ‎истории.

Человеческая‏ ‎жизнь ‎в ‎раю ‎представляет ‎собой‏ ‎некое‏ ‎изначальное ‎целое,‏ ‎которое ‎не‏ ‎знает ‎ни ‎развития ‎(в ‎понимании‏ ‎прогресса),‏ ‎ни‏ ‎смерти. ‎Человек‏ ‎знает, ‎что‏ ‎он ‎смертен,‏ ‎но‏ ‎в ‎описываемом‏ ‎Достоевским ‎райском ‎мире ‎смерть ‎лишь‏ ‎переход ‎на‏ ‎иную‏ ‎стадию, ‎а ‎не‏ ‎фатальный ‎конец.

Цитата:‏ ‎«Между ‎ними ‎не ‎было‏ ‎ссор‏ ‎и ‎не‏ ‎было ‎ревности,‏ ‎и ‎они ‎не ‎понимали ‎даже,‏ ‎что‏ ‎это ‎значит.‏ ‎Их ‎дети‏ ‎были ‎детьми ‎всех, ‎потому ‎что‏ ‎все‏ ‎составляли‏ ‎одну ‎семью.‏ ‎У ‎них‏ ‎почти ‎совсем‏ ‎не‏ ‎было ‎болезней,‏ ‎хоть ‎и ‎была ‎смерть; ‎но‏ ‎старики ‎их‏ ‎умирали‏ ‎тихо, ‎как ‎бы‏ ‎засыпая, ‎окруженные‏ ‎прощавшимися ‎с ‎ними ‎людьми,‏ ‎благословляя‏ ‎их, ‎улыбаясь‏ ‎им ‎и‏ ‎сами ‎напутствуемые ‎их ‎светлыми ‎улыбками.‏ ‎Скорби,‏ ‎слез ‎при‏ ‎этом ‎я‏ ‎не ‎видал, ‎а ‎была ‎лишь‏ ‎умножившаяся‏ ‎как‏ ‎бы ‎до‏ ‎восторга ‎любовь,‏ ‎но ‎до‏ ‎восторга‏ ‎спокойного, ‎восполнившегося,‏ ‎созерцательного. ‎Подумать ‎можно ‎было, ‎что‏ ‎они ‎соприкасались‏ ‎еще‏ ‎с ‎умершими ‎своими‏ ‎даже ‎и‏ ‎после ‎их ‎смерти ‎и‏ ‎что‏ ‎земное ‎единение‏ ‎между ‎ними‏ ‎не ‎прерывалось ‎смертию. ‎Они ‎почти‏ ‎не‏ ‎понимали ‎меня,‏ ‎когда ‎я‏ ‎спрашивал ‎их ‎про ‎вечную ‎жизнь,‏ ‎но,‏ ‎видимо,‏ ‎были ‎в‏ ‎ней ‎до‏ ‎того ‎убеждены‏ ‎безотчетно,‏ ‎что ‎это‏ ‎не ‎составляло ‎для ‎них ‎вопроса.‏ ‎У ‎них‏ ‎не‏ ‎было ‎храмов, ‎но‏ ‎у ‎них‏ ‎было ‎какое-то ‎насущное, ‎живое‏ ‎и‏ ‎беспрерывное ‎единение‏ ‎с ‎Целым‏ ‎вселенной; ‎у ‎них ‎не ‎было‏ ‎веры,‏ ‎зато ‎было‏ ‎твердое ‎знание,‏ ‎что ‎когда ‎восполнится ‎их ‎земная‏ ‎радость‏ ‎до‏ ‎пределов ‎природы‏ ‎земной, ‎тогда‏ ‎наступит ‎для‏ ‎них,‏ ‎и ‎для‏ ‎живущих ‎и ‎для ‎умерших, ‎еще‏ ‎большее ‎расширение‏ ‎соприкосновения‏ ‎с ‎Целым ‎вселенной.‏ ‎Они ‎ждали‏ ‎этого ‎мгновения ‎с ‎радостию,‏ ‎но‏ ‎не ‎торопясь,‏ ‎не ‎страдая‏ ‎по ‎нем, ‎а ‎как ‎бы‏ ‎уже‏ ‎имея ‎его‏ ‎в ‎предчувствиях‏ ‎сердца ‎своего, ‎о ‎которых ‎они‏ ‎сообщали‏ ‎друг‏ ‎другу».

Райское ‎человечество‏ ‎едино ‎внутри‏ ‎себя, ‎оно‏ ‎не‏ ‎делится ‎ни‏ ‎на ‎индивидов, ‎ни ‎на ‎разные‏ ‎народы. ‎Райское‏ ‎человечество‏ ‎живет ‎в ‎единстве‏ ‎с ‎природой‏ ‎и ‎вселенной, ‎в ‎этой‏ ‎цельности‏ ‎у ‎него‏ ‎отсутствует ‎восприятие‏ ‎смерти ‎как ‎фатального ‎вызова. ‎Всё‏ ‎это‏ ‎черты ‎циклического‏ ‎социума, ‎который‏ ‎раз ‎за ‎разом, ‎в ‎соответствии‏ ‎со‏ ‎своими‏ ‎традициями, ‎воспроизводит‏ ‎сам ‎себя,‏ ‎никуда ‎не‏ ‎двигаясь‏ ‎по ‎линейке‏ ‎истории. ‎Такие ‎социумы ‎в ‎наше‏ ‎время ‎называют‏ ‎архаическими.

Сегодня‏ ‎мы ‎можем ‎найти‏ ‎следы ‎архаических‏ ‎обществ ‎в ‎далеких ‎уголках‏ ‎Латинской‏ ‎Америки, ‎Африки‏ ‎и ‎Полинезии.‏ ‎В ‎целом ‎же ‎архаика ‎была‏ ‎замещена.‏ ‎Чем ‎замещена?‏ ‎Прогрессом. ‎Выход‏ ‎этносов ‎на ‎арену ‎истории, ‎их‏ ‎преобразование‏ ‎в‏ ‎народы, ‎а‏ ‎затем ‎и‏ ‎в ‎нации,‏ ‎привел‏ ‎к ‎изживанию‏ ‎циклической ‎жизни ‎обществ.

Атом ‎прогресса ‎попадает‏ ‎вместе ‎с‏ ‎героем-прогрессистом‏ ‎и ‎в ‎описываемый‏ ‎Достоевским ‎рай.

Цитата:‏ ‎«Я ‎до ‎сих ‎пор‏ ‎скрывал,‏ ‎но ‎теперь‏ ‎доскажу ‎и‏ ‎эту ‎правду. ‎Дело ‎в ‎том,‏ ‎что‏ ‎я… ‎развратил‏ ‎их ‎всех!‏ ‎Да, ‎да, ‎кончилось ‎тем, ‎что‏ ‎я‏ ‎развратил‏ ‎их ‎всех!‏ ‎Как ‎это‏ ‎могло ‎совершиться‏ ‎—‏ ‎не ‎знаю,‏ ‎не ‎помню ‎ясно. ‎Сон ‎пролетел‏ ‎через ‎тысячелетия‏ ‎и‏ ‎оставил ‎во ‎мне‏ ‎лишь ‎ощущение‏ ‎целого. ‎Знаю ‎только, ‎что‏ ‎причиною‏ ‎грехопадения ‎был‏ ‎я. ‎Как‏ ‎скверная ‎трихина, ‎как ‎атом ‎чумы,‏ ‎заражающий‏ ‎целые ‎государства,‏ ‎так ‎и‏ ‎я ‎заразил ‎собою ‎всю ‎эту‏ ‎счастливую,‏ ‎безгрешную‏ ‎до ‎меня‏ ‎землю. ‎Они‏ ‎научились ‎лгать‏ ‎и‏ ‎полюбили ‎ложь‏ ‎и ‎познали ‎красоту ‎лжи. ‎О,‏ ‎это, ‎может‏ ‎быть,‏ ‎началось ‎невинно, ‎с‏ ‎шутки, ‎с‏ ‎кокетства, ‎с ‎любовной ‎игры,‏ ‎в‏ ‎самом ‎деле,‏ ‎может ‎быть,‏ ‎с ‎атома, ‎но ‎этот ‎атом‏ ‎лжи‏ ‎проник ‎в‏ ‎их ‎сердца‏ ‎и ‎понравился ‎им».

Обратите ‎внимание, ‎в‏ ‎раю‏ ‎прошли‏ ‎тысячелетия ‎(«сон‏ ‎пролетел ‎через‏ ‎тысячелетия») ‎и‏ ‎только‏ ‎затем ‎на‏ ‎смену ‎циклу ‎пришел ‎прогресс. ‎Очень‏ ‎важно, ‎как‏ ‎Достоевский‏ ‎описывает ‎прогресс.

Цитата: ‎«Затем‏ ‎быстро ‎родилось‏ ‎сладострастие, ‎сладострастие ‎породило ‎ревность,‏ ‎ревность‏ ‎— ‎жестокость…‏ ‎О, ‎не‏ ‎знаю, ‎не ‎помню, ‎но ‎скоро,‏ ‎очень‏ ‎скоро ‎брызнула‏ ‎первая ‎кровь:‏ ‎они ‎удивились ‎и ‎ужаснулись, ‎и‏ ‎стали‏ ‎расходиться,‏ ‎разъединяться. ‎Явились‏ ‎союзы, ‎но‏ ‎уже ‎друг‏ ‎против‏ ‎друга. ‎Начались‏ ‎укоры, ‎упреки. ‎Они ‎узнали ‎стыд‏ ‎и ‎стыд‏ ‎возвели‏ ‎в ‎добродетель. ‎Родилось‏ ‎понятие ‎о‏ ‎чести, ‎и ‎в ‎каждом‏ ‎союзе‏ ‎поднялось ‎свое‏ ‎знамя. ‎Они‏ ‎стали ‎мучить ‎животных, ‎и ‎животные‏ ‎удалились‏ ‎от ‎них‏ ‎в ‎леса‏ ‎и ‎стали ‎им ‎врагами. ‎Началась‏ ‎борьба‏ ‎за‏ ‎разъединение, ‎за‏ ‎обособление, ‎за‏ ‎личность, ‎за‏ ‎мое‏ ‎и ‎твое.‏ ‎Они ‎стали ‎говорить ‎на ‎разных‏ ‎языках. ‎Они‏ ‎познали‏ ‎скорбь ‎и ‎полюбили‏ ‎скорбь, ‎они‏ ‎жаждали ‎мучения ‎и ‎говорили,‏ ‎что‏ ‎Истина ‎достигается‏ ‎лишь ‎мучением».

Здесь‏ ‎описано ‎дробление ‎целостного ‎человечества ‎на‏ ‎индивидуальные‏ ‎судьбы ‎отдельных‏ ‎людей ‎и‏ ‎народов.

Обратите ‎внимание, ‎речь ‎идет ‎еще‏ ‎о‏ ‎традиционном,‏ ‎религиозном ‎обществе,‏ ‎с ‎которым‏ ‎произошла ‎одна‏ ‎радикальная‏ ‎трансформация ‎—‏ ‎оно ‎вышло ‎из ‎цикла ‎на‏ ‎арену ‎истории.‏ ‎Затем‏ ‎Достоевский ‎выясняет ‎отношение‏ ‎с ‎Новым‏ ‎временем ‎в ‎лице ‎французской‏ ‎буржуазной‏ ‎революции.

Цитата: ‎«Тогда‏ ‎у ‎них‏ ‎явилась ‎наука. ‎Когда ‎они ‎стали‏ ‎злы,‏ ‎то ‎начали‏ ‎говорить ‎о‏ ‎братстве ‎и ‎гуманности ‎и ‎поняли‏ ‎эти‏ ‎идеи.‏ ‎Когда ‎они‏ ‎стали ‎преступны,‏ ‎то ‎изобрели‏ ‎справедливость‏ ‎и ‎предписали‏ ‎себе ‎целые ‎кодексы, ‎чтоб ‎сохранить‏ ‎ее, ‎а‏ ‎для‏ ‎обеспечения ‎кодексов ‎поставили‏ ‎гильотину».

Таким ‎образом,‏ ‎наука ‎и ‎светское ‎буржуазное‏ ‎общество‏ ‎появились ‎не‏ ‎сами ‎по‏ ‎себе. ‎Они ‎есть ‎следствие ‎и‏ ‎порождение‏ ‎предыдущего ‎исторического‏ ‎этапа. ‎Новый‏ ‎этап ‎отрицает ‎предыдущий, ‎но ‎старый‏ ‎при‏ ‎этом‏ ‎создает ‎предпосылки‏ ‎для ‎зарождения‏ ‎нового. ‎Достоевский‏ ‎описывает‏ ‎историю ‎как‏ ‎единый ‎и ‎последовательный ‎путь, ‎где‏ ‎нет ‎«поворотов‏ ‎не‏ ‎туда», ‎всё ‎идет‏ ‎«туда» ‎—‏ ‎в ‎ничто.

Здесь ‎наступает ‎разгадка‏ ‎того,‏ ‎в ‎каком‏ ‎смысле ‎наш‏ ‎герой ‎«смешной ‎человек».

Цитата: ‎«Они ‎чуть-чуть‏ ‎лишь‏ ‎помнили ‎о‏ ‎том, ‎что‏ ‎потеряли, ‎даже ‎не ‎хотели ‎верить‏ ‎тому,‏ ‎что‏ ‎были ‎когда-то‏ ‎невинны ‎и‏ ‎счастливы. ‎Они‏ ‎смеялись‏ ‎даже ‎над‏ ‎возможностью ‎этого ‎прежнего ‎их ‎счастья‏ ‎и ‎называли‏ ‎его‏ ‎мечтой. ‎Они ‎не‏ ‎могли ‎даже‏ ‎представить ‎его ‎себе ‎в‏ ‎формах‏ ‎и ‎образах,‏ ‎но, ‎странное‏ ‎и ‎чудесное ‎дело: ‎утратив ‎всякую‏ ‎веру‏ ‎в ‎бывшее‏ ‎счастье, ‎назвав‏ ‎его ‎сказкой».

Представление ‎об ‎изначальном ‎рае‏ ‎стало‏ ‎смешным‏ ‎для ‎людей‏ ‎Нового ‎времени,‏ ‎соответственно, ‎рассказывающий‏ ‎о‏ ‎рае ‎стал‏ ‎«смешным ‎человеком».

Цитата: ‎«Однако, ‎если ‎б‏ ‎только ‎могло‏ ‎так‏ ‎случиться, ‎чтоб ‎они‏ ‎возвратились ‎в‏ ‎то ‎невинное ‎и ‎счастливое‏ ‎состояние,‏ ‎которое ‎они‏ ‎утратили, ‎и‏ ‎если ‎б ‎кто ‎вдруг ‎им‏ ‎показал‏ ‎его ‎вновь‏ ‎и ‎спросил‏ ‎их: ‎хотят ‎ли ‎они ‎возвратиться‏ ‎к‏ ‎нему?‏ ‎— ‎то‏ ‎они ‎наверно‏ ‎бы ‎отказались.‏ ‎Они‏ ‎отвечали ‎мне:‏ ‎„Пусть ‎мы ‎лживы, ‎злы ‎и‏ ‎несправедливы, ‎мы‏ ‎знаем‏ ‎это ‎и ‎плачем‏ ‎об ‎этом,‏ ‎и ‎мучим ‎себя ‎за‏ ‎это‏ ‎сами, ‎и‏ ‎истязаем ‎себя‏ ‎и ‎наказываем ‎больше, ‎чем ‎даже,‏ ‎может‏ ‎быть, ‎тот‏ ‎милосердый ‎Судья,‏ ‎который ‎будет ‎судить ‎нас ‎и‏ ‎имени‏ ‎которого‏ ‎мы ‎не‏ ‎знаем. ‎Но‏ ‎у ‎нас‏ ‎есть‏ ‎наука, ‎и‏ ‎через ‎нее ‎мы ‎отыщем ‎вновь‏ ‎истину, ‎но‏ ‎примем‏ ‎ее ‎уже ‎сознательно.‏ ‎Знание ‎выше‏ ‎чувства, ‎сознание ‎жизни ‎—‏ ‎выше‏ ‎жизни. ‎Наука‏ ‎даст ‎нам‏ ‎премудрость, ‎премудрость ‎откроет ‎законы, ‎а‏ ‎знание‏ ‎законов ‎счастья‏ ‎— ‎выше‏ ‎счастья“. ‎Вот ‎что ‎говорили ‎они,‏ ‎и‏ ‎после‏ ‎слов ‎таких‏ ‎каждый ‎возлюбил‏ ‎себя ‎больше‏ ‎всех,‏ ‎да ‎и‏ ‎не ‎могли ‎они ‎иначе ‎сделать».

Человек‏ ‎осознанно ‎принимает‏ ‎зло,‏ ‎понимает, ‎что ‎творит.‏ ‎Сначала ‎прогресс‏ ‎«развратил» ‎циклическое ‎общество ‎и‏ ‎вывел‏ ‎его ‎на‏ ‎историческую ‎арену.‏ ‎Затем ‎историческое ‎традиционное ‎общество ‎переродилось‏ ‎в‏ ‎модернистское ‎и,‏ ‎поставив ‎разум‏ ‎на ‎место ‎Бога, ‎присягнуло ‎человеческому‏ ‎разуму,‏ ‎то‏ ‎есть ‎присягнуло‏ ‎самому ‎себе,‏ ‎в ‎итоге‏ ‎«каждый‏ ‎возлюбил ‎себя‏ ‎больше ‎всех, ‎да ‎и ‎не‏ ‎могли ‎они‏ ‎иначе‏ ‎сделать». ‎Именно ‎«не‏ ‎могли ‎они‏ ‎иначе ‎сделать». ‎Прогресс ‎описан‏ ‎как‏ ‎фатальная ‎неизбежность.

Смешной‏ ‎человек ‎пытается‏ ‎покаяться ‎и ‎взять ‎грех ‎на‏ ‎себя,‏ ‎но ‎люди‏ ‎говорят ‎ему,‏ ‎что ‎они ‎«получили ‎лишь ‎то,‏ ‎чего‏ ‎сами‏ ‎желали».

Цитата: ‎«Я‏ ‎простирал ‎к‏ ‎ним ‎руки,‏ ‎в‏ ‎отчаянии ‎обвиняя,‏ ‎проклиная ‎и ‎презирая ‎себя. ‎Я‏ ‎говорил ‎им,‏ ‎что‏ ‎всё ‎это ‎сделал‏ ‎я, ‎я‏ ‎один, ‎что ‎это ‎я‏ ‎им‏ ‎принес ‎разврат,‏ ‎заразу ‎и‏ ‎ложь! ‎Я ‎умолял ‎их, ‎чтоб‏ ‎они‏ ‎распяли ‎меня‏ ‎на ‎кресте,‏ ‎я ‎учил ‎их, ‎как ‎сделать‏ ‎крест.‏ ‎Я‏ ‎не ‎мог,‏ ‎не ‎в‏ ‎силах ‎был‏ ‎убить‏ ‎себя ‎сам,‏ ‎но ‎я ‎хотел ‎принять ‎от‏ ‎них ‎муки,‏ ‎я‏ ‎жаждал ‎мук, ‎жаждал,‏ ‎чтоб ‎в‏ ‎этих ‎муках ‎пролита ‎была‏ ‎моя‏ ‎кровь ‎до‏ ‎капли. ‎Но‏ ‎они ‎лишь ‎смеялись ‎надо ‎мной‏ ‎и‏ ‎стали ‎меня‏ ‎считать ‎под‏ ‎конец ‎за ‎юродивого. ‎Они ‎оправдывали‏ ‎меня,‏ ‎они‏ ‎говорили, ‎что‏ ‎получили ‎лишь‏ ‎то, ‎чего‏ ‎сами‏ ‎желали, ‎и‏ ‎что ‎всё ‎то, ‎что ‎есть‏ ‎теперь, ‎не‏ ‎могло‏ ‎не ‎быть. ‎Наконец,‏ ‎они ‎объявили‏ ‎мне, ‎что ‎я ‎становлюсь‏ ‎им‏ ‎опасен ‎и‏ ‎что ‎они‏ ‎посадят ‎меня ‎в ‎сумасшедший ‎дом,‏ ‎если‏ ‎я ‎не‏ ‎замолчу».

Человек ‎выбрал‏ ‎прогресс, ‎а ‎глашатаев ‎иного ‎загоняет‏ ‎в‏ ‎сумасшедший‏ ‎дом.

В ‎завершение‏ ‎смешной ‎человек‏ ‎выбирает ‎жизнь‏ ‎и‏ ‎проповедь ‎подлинной‏ ‎райской ‎жизни. ‎Еще ‎раз ‎подчеркивая,‏ ‎что ‎она‏ ‎целостная‏ ‎и ‎потому ‎совсем‏ ‎иная.

Цитата: ‎«Я‏ ‎видел ‎истину, ‎я ‎видел‏ ‎и‏ ‎знаю, ‎что‏ ‎люди ‎могут‏ ‎быть ‎прекрасны ‎и ‎счастливы, ‎не‏ ‎потеряв‏ ‎способности ‎жить‏ ‎на ‎земле.‏ ‎Я ‎не ‎хочу ‎и ‎не‏ ‎могу‏ ‎верить,‏ ‎чтобы ‎зло‏ ‎было ‎нормальным‏ ‎состоянием ‎людей.‏ ‎А‏ ‎ведь ‎они‏ ‎все ‎только ‎над ‎этой ‎верой-то‏ ‎моей ‎и‏ ‎смеются.‏ ‎Но ‎как ‎мне‏ ‎не ‎веровать:‏ ‎я ‎видел ‎истину, ‎—‏ ‎не‏ ‎то ‎что‏ ‎изобрел ‎умом,‏ ‎а ‎видел, ‎видел, ‎и ‎живой‏ ‎образ ее‏ ‎наполнил ‎душу‏ ‎мою ‎навеки.‏ ‎Я ‎видел ‎ее ‎в ‎такой‏ ‎восполненной‏ ‎целости,‏ ‎что ‎не‏ ‎могу ‎поверить,‏ ‎чтоб ‎ее‏ ‎не‏ ‎могло ‎быть‏ ‎у ‎людей. ‎<…> ‎А ‎ту‏ ‎маленькую ‎девочку‏ ‎я‏ ‎отыскал… ‎И ‎пойду!‏ ‎И ‎пойду!».‏ ‎живой ‎об

Герой ‎Достоевского ‎в‏ ‎начале‏ ‎рассказа ‎предстает‏ ‎перед ‎нами‏ ‎в ‎качестве ‎«прогрессиста ‎и ‎петербуржца»,‏ ‎который‏ ‎дошел ‎до‏ ‎края ‎—‏ ‎осознал ‎и ‎ощутил ‎мир ‎как‏ ‎иллюзию.‏ ‎И‏ ‎не ‎потому,‏ ‎что ‎он‏ ‎стал ‎буддистом‏ ‎или‏ ‎принял ‎иную‏ ‎метафизическую ‎традицию, ‎а ‎именно ‎в‏ ‎силу ‎доведения‏ ‎прогресса‏ ‎до ‎его ‎края‏ ‎— ‎до‏ ‎ничто. ‎Когда ‎Достоевский ‎писал‏ ‎«Смешного‏ ‎человека», ‎в‏ ‎России ‎еще‏ ‎только ‎разворачивалась ‎модернизация, ‎а ‎постмодерна‏ ‎не‏ ‎было ‎даже‏ ‎на ‎горизонте‏ ‎ни ‎в ‎России, ‎ни ‎в‏ ‎мире.‏ ‎Но‏ ‎гений ‎Достоевского‏ ‎уже ‎уловил‏ ‎его, ‎как‏ ‎органическое‏ ‎продолжение ‎модерна,‏ ‎и ‎описал ‎не ‎называя ‎прямо.

Дойдя‏ ‎до ‎края‏ ‎и‏ ‎покончив ‎с ‎собой,‏ ‎смешной ‎человек‏ ‎взывает ‎к ‎Богу ‎и‏ ‎оказывается‏ ‎в ‎раю‏ ‎— ‎в‏ ‎изначальной ‎точке ‎и ‎своим ‎явлением‏ ‎в‏ ‎конце ‎концов‏ ‎запускает ‎там‏ ‎историю, ‎представленную ‎как ‎путь ‎к‏ ‎тому‏ ‎самому‏ ‎ничто. ‎Смешной‏ ‎человек ‎выступает‏ ‎в ‎роли‏ ‎змея-искусителя‏ ‎для ‎райских‏ ‎людей ‎(«знаю ‎только, ‎что ‎причиною‏ ‎грехопадения ‎был‏ ‎я»).‏ ‎Здесь ‎возникает ‎вопрос,‏ ‎кто ‎перенес‏ ‎его ‎в ‎рай ‎и‏ ‎могло‏ ‎ли ‎произойти‏ ‎подобное ‎не‏ ‎по ‎воле ‎Божьей? ‎О ‎природе‏ ‎грехопадения‏ ‎Адама ‎и‏ ‎Евы ‎есть‏ ‎огромная ‎богословская ‎дискуссия.

Побывав ‎в ‎раю‏ ‎и‏ ‎запустив‏ ‎историю, ‎смешной‏ ‎человек ‎воскрешается‏ ‎в ‎своем‏ ‎времени‏ ‎и ‎понимает,‏ ‎что ‎обрел ‎истину, ‎понимает, ‎что‏ ‎нужно ‎бороться‏ ‎с‏ ‎разумом, ‎заменившим ‎Бога.‏ ‎Цитата: ‎«А‏ ‎между ‎тем ‎ведь ‎это‏ ‎только‏ ‎— ‎старая‏ ‎истина, ‎которую‏ ‎биллион ‎раз ‎повторяли ‎и ‎читали,‏ ‎да‏ ‎ведь ‎не‏ ‎ужилась ‎же!‏ ‎„Сознание ‎жизни ‎выше ‎жизни, ‎знание‏ ‎законов‏ ‎счастья‏ ‎— ‎выше‏ ‎счастья“ ‎—‏ ‎вот ‎с‏ ‎чем‏ ‎бороться ‎надо!‏ ‎И ‎буду. ‎Если ‎только ‎все‏ ‎захотят, ‎то‏ ‎сейчас‏ ‎всё ‎устроится».

Это ‎борьба‏ ‎не ‎ради‏ ‎отстаивания ‎настоящего, ‎это ‎борьба‏ ‎во‏ ‎имя ‎возвращения‏ ‎в ‎изначальную‏ ‎точку, ‎во ‎имя ‎избавления ‎от‏ ‎греха‏ ‎истории.

Золотой ‎век‏ ‎— ‎это‏ ‎начальная ‎точка ‎бытия.

История ‎— ‎это‏ ‎грех‏ ‎—‏ ‎отпадение ‎от‏ ‎золотого ‎века.

Я‏ ‎не ‎записываю‏ ‎Достоевского‏ ‎в ‎гностики‏ ‎и ‎не ‎считаю ‎его ‎рассказ‏ ‎«смешной ‎человек»‏ ‎гностическим.‏ ‎Но ‎он ‎очень‏ ‎ясно ‎явил‏ ‎нам ‎формулу ‎гностического ‎прочтения‏ ‎золотого‏ ‎века.