Западный ‎марксизм‏ ‎начинается ‎с ‎«Истории ‎и ‎классового‏ ‎сознания». ‎Дьёрдь‏ ‎Лукач‏ ‎написал ‎эту ‎работу,‏ ‎опубликованную ‎в‏ ‎1923 ‎году, ‎находясь ‎под‏ ‎глубоким‏ ‎впечатлением ‎от‏ ‎Великой ‎Октябрьской‏ ‎социалистической ‎революции ‎и ‎считая ‎себя‏ ‎коммунистом,‏ ‎верным ‎делу‏ ‎Ленина. ‎Вот‏ ‎что ‎об ‎этом ‎говорит ‎сам‏ ‎Лукач‏ ‎в‏ ‎предисловии, ‎написанном‏ ‎к ‎одному‏ ‎из ‎переизданий‏ ‎в‏ ‎1967 ‎году.

Цитата:‏ ‎«Только ‎русская ‎революция ‎также ‎и‏ ‎для ‎меня‏ ‎открыла‏ ‎в ‎самой ‎действительности‏ ‎перспективу ‎будущего;‏ ‎это ‎произошло ‎уже ‎со‏ ‎свержением‏ ‎царизма ‎и‏ ‎по-настоящему ‎—‏ ‎только ‎со ‎свержением ‎капитализма. ‎Наше‏ ‎знание‏ ‎фактов ‎и‏ ‎принципов ‎тогда‏ ‎было ‎весьма ‎ограниченным ‎и ‎весьма‏ ‎недостоверным.‏ ‎Несмотря‏ ‎на ‎это,‏ ‎мы ‎видели,‏ ‎что ‎—‏ ‎наконец-то!‏ ‎наконец-то! ‎—‏ ‎для ‎человечества ‎был ‎открыт ‎выход‏ ‎из ‎войны‏ ‎и‏ ‎капитализма» [1].

Лукач ‎рвался ‎в‏ ‎коммунистическое ‎завтра‏ ‎в ‎русле ‎большевизма. ‎Он‏ ‎стремился‏ ‎сделать ‎шаг‏ ‎вперед, ‎а‏ ‎не ‎в ‎сторону. ‎Но ‎по‏ ‎факту‏ ‎зародил ‎неомарксизм‏ ‎(он ‎же‏ ‎западный ‎марксизм).

Лукач ‎рассматривает ‎в ‎«Истории‏ ‎и‏ ‎классовом‏ ‎сознании» ‎вопрос‏ ‎отчуждения ‎(овеществления)‏ ‎человека, ‎тем‏ ‎самым‏ ‎предвосхищая ‎неизвестные‏ ‎на ‎тот ‎момент ‎«Экономическо-философские ‎рукописи»‏ ‎молодого ‎Маркса,‏ ‎которые‏ ‎впервые ‎были ‎опубликованы‏ ‎в ‎1932‏ ‎году ‎(Лукач ‎принимал ‎участие‏ ‎в‏ ‎подготовке ‎их‏ ‎публикации). ‎Поднятый‏ ‎Лукачем ‎вопрос ‎отчуждения ‎оказал ‎широкое‏ ‎воздействие‏ ‎на ‎европейскую‏ ‎мысль, ‎помимо‏ ‎порождения ‎неомарксизма. ‎Существует ‎версия, ‎согласно‏ ‎которой‏ ‎«История‏ ‎и ‎классовое‏ ‎сознание» ‎оказала‏ ‎влияние ‎на‏ ‎крупнейшего‏ ‎крайне ‎правого‏ ‎философа ‎ХХ ‎века ‎Мартина ‎Хайдеггера‏ ‎и, ‎в‏ ‎частности,‏ ‎на ‎его ‎наиболее‏ ‎известную ‎работу‏ ‎«Бытие ‎и ‎время» ‎(1927‏ ‎год).‏ ‎Но ‎сам‏ ‎Хайдеггер ‎напрямую‏ ‎на ‎Лукача ‎не ‎ссылался.

Впоследствии ‎Лукач‏ ‎отрекся‏ ‎от ‎«Истории‏ ‎и ‎классового‏ ‎сознания» ‎и ‎от ‎неомарксизма ‎как‏ ‎такового.‏ ‎Он‏ ‎выбрал ‎марксизм-ленинизм.‏ ‎Напомню, ‎что‏ ‎Лукач ‎последовательно‏ ‎характеризовал‏ ‎себя ‎как‏ ‎человека, ‎преданного ‎«личности ‎Ленина ‎и‏ ‎его ‎делу»‏ ‎[2].

Вот‏ ‎как ‎автор ‎выяснял‏ ‎свои ‎отношения‏ ‎с ‎«Историей ‎и ‎классовым‏ ‎сознанием».

Интервьюер:‏ ‎«Товарищ ‎Лукач,‏ ‎позвольте ‎мне‏ ‎в ‎связи ‎с ‎„Историей ‎и‏ ‎классовым‏ ‎сознанием“ ‎задать‏ ‎один ‎актуальный‏ ‎вопрос. ‎Каково ‎Ваше ‎впечатление ‎от‏ ‎международного‏ ‎влияния‏ ‎этой ‎работы‏ ‎в ‎настоящее‏ ‎время?»

Лукач: ‎«Эта‏ ‎книга‏ ‎имеет ‎некоторую‏ ‎ценность, ‎поскольку ‎в ‎ней ‎поднимаются‏ ‎проблемы, ‎которые‏ ‎марксизм‏ ‎того ‎времени ‎избегал.‏ ‎Общепризнанно, ‎что‏ ‎в ‎ней ‎впервые ‎поднимается‏ ‎проблема‏ ‎отчуждения ‎(Entfremdung)‏ ‎и ‎что‏ ‎в ‎книге ‎предпринимается ‎попытка ‎органического‏ ‎включения‏ ‎ленинской ‎революционной‏ ‎теории ‎в‏ ‎общую ‎концепцию ‎марксизма. ‎Фундаментальной ‎онтологической‏ ‎ошибкой‏ ‎всего‏ ‎этого ‎является‏ ‎то, ‎что‏ ‎я, ‎собственно,‏ ‎признаю‏ ‎только ‎общественное‏ ‎бытие ‎за ‎бытие ‎и ‎что‏ ‎в ‎„Истории‏ ‎и‏ ‎классовом ‎сознании“, ‎поскольку‏ ‎в ‎ней‏ ‎отвергается ‎диалектика ‎в ‎природе,‏ ‎совершенно‏ ‎выпадает ‎та‏ ‎универсальность ‎марксизма,‏ ‎которая ‎из ‎неорганической ‎природы ‎выводит‏ ‎органическую,‏ ‎а ‎из‏ ‎органической ‎природы‏ ‎через ‎работу ‎выводит ‎общество. ‎Здесь‏ ‎еще‏ ‎нужно‏ ‎добавить, ‎что‏ ‎во ‎всей‏ ‎этой ‎общественной‏ ‎и‏ ‎политической ‎позиции‏ ‎уже ‎упомянутое ‎мессианское ‎сектантство ‎играет‏ ‎большую ‎роль».

Интервьюер:‏ ‎«И‏ ‎именно ‎последнему ‎книга‏ ‎обязана ‎своим‏ ‎сегодняшним ‎большим, ‎вновь ‎возникшим‏ ‎влиянием?»

Лукач:‏ ‎«Я ‎думаю,‏ ‎да. ‎Отчасти‏ ‎ее ‎влияние, ‎однако, ‎вызвано ‎тем,‏ ‎что,‏ ‎по ‎сути,‏ ‎едва ‎ли‏ ‎существует ‎какая-либо ‎марксистская ‎философская ‎литература.‏ ‎Несмотря‏ ‎на‏ ‎все ‎содержащиеся‏ ‎в ‎„Истории‏ ‎и ‎классовом‏ ‎сознании“‏ ‎ошибки, ‎эта‏ ‎книга ‎все ‎еще ‎является ‎куда‏ ‎более ‎умной,‏ ‎чем‏ ‎многое ‎другое, ‎что‏ ‎сейчас ‎понаписано‏ ‎о ‎Марксе ‎с ‎буржуазной‏ ‎стороны».

Интервьюер:‏ ‎«Я ‎заметил,‏ ‎что ‎во‏ ‎Франции ‎после ‎майских ‎событий ‎1968‏ ‎года‏ ‎„История ‎и‏ ‎классовое ‎сознание“‏ ‎была ‎прочитана ‎очень ‎многими ‎студентами.‏ ‎Один‏ ‎лидер‏ ‎студенческого ‎движения‏ ‎в ‎своем‏ ‎заявлении ‎назвал‏ ‎„Историю‏ ‎и ‎классовое‏ ‎сознание“ ‎в ‎числе ‎трех ‎своих‏ ‎любимых ‎книг.‏ ‎„История‏ ‎и ‎классовое ‎сознание“‏ ‎соответствует ‎психологии,‏ ‎которая ‎выражается ‎в ‎воле‏ ‎к‏ ‎революции ‎при‏ ‎отказе ‎от‏ ‎конкретных ‎политических ‎сил».

Лукач: ‎«Так ‎как‏ ‎в‏ ‎разрешении ‎проблемы‏ ‎классового ‎сознания‏ ‎содержатся ‎также ‎идеалистические ‎элементы ‎и,‏ ‎следовательно,‏ ‎онтологический‏ ‎материализм ‎марксизма‏ ‎встречается ‎здесь‏ ‎меньше, ‎чем‏ ‎в‏ ‎позднейших ‎работах,‏ ‎эта ‎книга, ‎конечно, ‎доступна ‎также‏ ‎и ‎буржуа»‏ ‎[3].

Лукач‏ ‎систематически ‎подвергал ‎свою‏ ‎работу ‎«Историю‏ ‎и ‎классовое ‎сознание» ‎критике.‏ ‎И‏ ‎в ‎советский‏ ‎период, ‎когда‏ ‎критика ‎отчасти ‎могла ‎быть ‎объяснена‏ ‎конъюнктурой,‏ ‎и ‎в‏ ‎постсоветский, ‎когда‏ ‎Лукач ‎был ‎в ‎изгнании. ‎Это‏ ‎последовательная‏ ‎позиция.

Здесь‏ ‎мы ‎можем‏ ‎наблюдать ‎феномен‏ ‎свободы ‎высказывания‏ ‎от‏ ‎его ‎автора.‏ ‎Несмотря ‎на ‎то, ‎что ‎Лукач‏ ‎критиковал ‎свою‏ ‎работу‏ ‎начиная ‎с ‎конца‏ ‎20-х ‎годов,‏ ‎она ‎запустила ‎неомарксизм ‎в‏ ‎20-е‏ ‎годы ‎и‏ ‎стала ‎культовой‏ ‎у ‎левых ‎студентов ‎после ‎мая‏ ‎1968‏ ‎года, ‎то‏ ‎есть ‎после‏ ‎сорока ‎(!) ‎лет ‎критики ‎со‏ ‎стороны‏ ‎Лукача‏ ‎и ‎написания‏ ‎им ‎ряда‏ ‎других ‎работ,‏ ‎не‏ ‎получивших ‎такого‏ ‎признания. ‎Высказывание ‎фундаментально ‎свободно ‎от‏ ‎своего ‎автора‏ ‎и‏ ‎живет ‎своей ‎жизнью‏ ‎после ‎того,‏ ‎как ‎автор ‎тем ‎или‏ ‎иным‏ ‎способом ‎явил‏ ‎его ‎на‏ ‎свет.

Основа ‎критики ‎Лукачем ‎его ‎же‏ ‎работы‏ ‎— ‎идеалистическо-сектантское‏ ‎мессианство ‎и‏ ‎отсутствие ‎опоры ‎на ‎диалектику ‎природы‏ ‎(Энгельса).‏ ‎Обесценивает‏ ‎ли ‎такая‏ ‎характеристика ‎«Историю‏ ‎и ‎классовое‏ ‎сознание»?‏ ‎Да, ‎если‏ ‎мы ‎стоим ‎на ‎позициях ‎ортодоксального‏ ‎марксизма ‎или‏ ‎марксизма-ленинизма.‏ ‎Если ‎же ‎мы‏ ‎хотим ‎увидеть‏ ‎путь ‎развития ‎марксистской ‎мысли,‏ ‎понять‏ ‎его, ‎то‏ ‎это ‎просто‏ ‎находка. ‎Это ‎буквально ‎открытие ‎неомарксизма.

«История‏ ‎и‏ ‎классовое ‎сознание»‏ ‎представляет ‎собой‏ ‎сборник ‎эссе. ‎Мы ‎рассмотрим ‎наиболее‏ ‎громкое‏ ‎из‏ ‎них ‎—‏ ‎«Овеществление ‎и‏ ‎сознание ‎пролетариата».

Овеществление‏ ‎и‏ ‎сознание ‎пролетариата‏ ‎[3]

Лукач ‎начинает ‎с ‎указания ‎на‏ ‎принципиальную ‎новизну‏ ‎эпохи‏ ‎модерна ‎относительно ‎предшествовавшего‏ ‎ей ‎традиционного‏ ‎общества.

Цитата: ‎«Прежде ‎чем ‎браться‏ ‎за‏ ‎рассмотрение ‎самой‏ ‎проблемы, ‎мы‏ ‎должны ‎отчетливо ‎взять ‎в ‎толк‏ ‎то,‏ ‎что ‎проблема‏ ‎товарного ‎фетишизма‏ ‎— ‎это ‎специфическая ‎проблема ‎нашей‏ ‎эпохи,‏ ‎современного‏ ‎[modern] ‎капитализма.‏ ‎Товарное ‎обращение‏ ‎и ‎соответствующие‏ ‎ему‏ ‎субъективные ‎и‏ ‎объективные ‎товарные ‎отношения, ‎как-известно, ‎существовали‏ ‎уже ‎на‏ ‎весьма‏ ‎примитивных ‎стадиях ‎развития‏ ‎общества. ‎Однако‏ ‎здесь ‎речь ‎пойдет ‎о‏ ‎том,‏ ‎в ‎какой‏ ‎мере ‎товарное‏ ‎обращение ‎и ‎его ‎структурные ‎последствия‏ ‎способны‏ ‎оказать ‎влияние‏ ‎на ‎всю‏ ‎внешнюю, ‎равно ‎как ‎и ‎внутреннюю,‏ ‎жизнь‏ ‎общества.‏ ‎Стало ‎быть,‏ ‎вопрос ‎о‏ ‎том, ‎в‏ ‎какой‏ ‎мере ‎товарное‏ ‎обращение ‎является ‎господствующей ‎формой ‎обмена‏ ‎веществ ‎в‏ ‎обществе,‏ ‎нельзя ‎трактовать ‎—‏ ‎сообразно ‎современным,‏ ‎уже ‎овеществленным ‎под ‎воздействием‏ ‎господствующей‏ ‎товарной ‎формы‏ ‎навыкам ‎мышления‏ ‎— ‎просто ‎как ‎вопрос ‎количественный.‏ ‎Различие‏ ‎между ‎таким‏ ‎обществом, ‎в‏ ‎котором ‎товарная ‎форма ‎выступает ‎как‏ ‎господствующая‏ ‎форма,‏ ‎решающим ‎образом‏ ‎влияющая ‎на‏ ‎все ‎жизненные‏ ‎проявления,‏ ‎и ‎таким,‏ ‎в ‎котором ‎она ‎фигурирует ‎лишь‏ ‎эпизодически, ‎—‏ ‎это‏ ‎различие, ‎напротив, ‎является‏ ‎качественным».

В ‎подтверждение‏ ‎данных ‎тезисов ‎Лукач ‎приводит‏ ‎развернутую‏ ‎цитату ‎из‏ ‎работы ‎Маркса‏ ‎«К ‎критике ‎политической ‎экономии», ‎в‏ ‎которой‏ ‎говорится, ‎что‏ ‎в ‎традиционном‏ ‎обществе ‎процесс ‎обмена ‎товарами ‎первоначально‏ ‎располагался‏ ‎не‏ ‎внутри ‎самого‏ ‎общества, ‎а‏ ‎на ‎его‏ ‎границе.‏ ‎Цитата: ‎«В‏ ‎действительности ‎процесс ‎обмена ‎товаров ‎возникает‏ ‎первоначально ‎не‏ ‎внутри‏ ‎первобытных ‎общин, ‎а‏ ‎там, ‎где‏ ‎они ‎кончаются, ‎на ‎их‏ ‎границах,‏ ‎в ‎тех‏ ‎немногих ‎пунктах,‏ ‎где ‎они ‎соприкасаются ‎с ‎другими‏ ‎общинами.‏ ‎Здесь ‎начинается‏ ‎меновая ‎торговля‏ ‎и ‎отсюда ‎она ‎проникает ‎вовнутрь‏ ‎общины,‏ ‎на‏ ‎которую ‎она‏ ‎действует ‎разлагающим‏ ‎образом».

Жизнь ‎внутри‏ ‎традиционного‏ ‎общества ‎была‏ ‎определена ‎традицией, ‎а ‎не ‎товарным‏ ‎обменом. ‎Но‏ ‎по‏ ‎мере ‎продвижения ‎товарного‏ ‎обмена ‎с‏ ‎границы ‎в ‎центр ‎традиционное‏ ‎общество‏ ‎разлагалось ‎по‏ ‎Марксу.

Далее ‎Лукач‏ ‎последовательно ‎раскрывает ‎современный ‎капитализм ‎как‏ ‎уничтожение‏ ‎традиционного ‎общества‏ ‎через ‎овеществление‏ ‎человека.

Цитата: ‎«Человеку ‎противостоят, ‎как ‎нечто‏ ‎объективное,‏ ‎от‏ ‎него ‎не‏ ‎зависящее, ‎подчиняющее‏ ‎его ‎своей‏ ‎антигуманной‏ ‎закономерности, ‎—‏ ‎его ‎собственная ‎деятельность, ‎его ‎собственный‏ ‎труд. ‎Причем‏ ‎это‏ ‎верно ‎как ‎в‏ ‎объективном, ‎так‏ ‎и ‎в ‎субъективном ‎плане.‏ ‎Верно‏ ‎в ‎объективном‏ ‎плане, ‎поскольку‏ ‎возникает ‎мир ‎готовых ‎[fertig] ‎вещей‏ ‎и‏ ‎вещных ‎отношений‏ ‎(мир ‎товаров‏ ‎и ‎их ‎движения ‎на ‎рынке),‏ ‎чьи‏ ‎законы‏ ‎хотя ‎мало‏ ‎помалу ‎и‏ ‎познаются ‎людьми,‏ ‎но‏ ‎и ‎в‏ ‎этом ‎случае ‎противостоят ‎им ‎как‏ ‎непреодолимые ‎самостийные‏ ‎силы.‏ ‎Их ‎познание, ‎стало‏ ‎быть, ‎может‏ ‎быть ‎использовано ‎индивидом ‎к‏ ‎собственной‏ ‎выгоде, ‎но‏ ‎и ‎тут‏ ‎ему ‎не ‎дано ‎своей ‎деятельностью‏ ‎оказать‏ ‎активное ‎влияние‏ ‎на ‎реальный‏ ‎ход ‎событий. ‎Это ‎верно ‎и‏ ‎в‏ ‎субъективном‏ ‎плане, ‎поскольку‏ ‎при ‎сложившемся‏ ‎товарном ‎хозяйстве‏ ‎человеческая‏ ‎деятельность ‎объективируется‏ ‎по ‎отношению ‎к ‎нему ‎самому,‏ ‎становится ‎товаром;‏ ‎она‏ ‎подчиняется ‎чуждой ‎человеку‏ ‎объективности ‎естественных‏ ‎законов ‎общества, ‎то ‎есть‏ ‎должна‏ ‎совершать ‎свое‏ ‎движение ‎так‏ ‎же ‎независимо ‎от ‎людей, ‎как‏ ‎и‏ ‎любая ‎другая‏ ‎потребительная ‎ценность,‏ ‎ставшая ‎товаровидной ‎вещью ‎[Warending]. ‎Маркс‏ ‎заявляет:‏ ‎„Характерной‏ ‎особенностью ‎капиталистической‏ ‎эпохи ‎является‏ ‎тот ‎факт,‏ ‎что‏ ‎рабочая ‎сила‏ ‎для ‎самого ‎рабочего ‎принимает ‎форму‏ ‎принадлежащего ‎ему‏ ‎товара,‏ ‎а ‎потому ‎его‏ ‎труд ‎принимает‏ ‎форму ‎наемного ‎труда. ‎С‏ ‎другой‏ ‎стороны, ‎лишь‏ ‎начиная ‎с‏ ‎этого ‎момента, ‎товарная ‎форма ‎продуктов‏ ‎труда‏ ‎приобретает ‎всеобщий‏ ‎характер“.

Труд ‎человека,‏ ‎включенный ‎в ‎систему ‎капиталистических ‎отношений,‏ ‎оказывается‏ ‎в‏ ‎«мире ‎готовых‏ ‎вещей ‎и‏ ‎вещных ‎отношений».‏ ‎И‏ ‎подчиняется ‎законам‏ ‎(устройству ‎бытия) ‎этого ‎мира. ‎Процессы‏ ‎капиталистического ‎мира‏ ‎предстают‏ ‎в ‎качестве ‎естественного‏ ‎и ‎фундаментального‏ ‎бытия. ‎Человек ‎может ‎познавать‏ ‎законы‏ ‎этого ‎бытия,‏ ‎обращая ‎это‏ ‎знание ‎себе ‎на ‎пользу, ‎но‏ ‎он‏ ‎не ‎может‏ ‎через ‎свой‏ ‎труд ‎изменить ‎их. ‎То ‎есть‏ ‎он‏ ‎не‏ ‎может ‎изъять‏ ‎свой ‎труд‏ ‎из ‎этого‏ ‎бытия.

В‏ ‎основе ‎объективации‏ ‎(овеществления) ‎труда ‎лежит ‎его ‎формальная‏ ‎эквивалентность ‎труду‏ ‎другого.

Цитата:‏ ‎«Универсальность ‎товарной ‎формы‏ ‎как ‎субъективно,‏ ‎так ‎и ‎объективно ‎обусловливает‏ ‎абстракцию‏ ‎человеческого ‎труда,‏ ‎который ‎опредмечивается‏ ‎в ‎товарах. ‎<…> ‎Объективно, ‎поскольку‏ ‎товарная‏ ‎форма ‎как‏ ‎форма ‎эквивалентности,‏ ‎обмениваемости ‎качественно ‎различных ‎предметов ‎становится‏ ‎возможной‏ ‎лишь‏ ‎в ‎силу‏ ‎того, ‎что‏ ‎они ‎—‏ ‎только‏ ‎в ‎этом‏ ‎отношении, ‎в ‎котором ‎они ‎впервые‏ ‎приобретают ‎свою‏ ‎предметность‏ ‎в ‎качестве ‎товаров‏ ‎— ‎выступают‏ ‎как ‎формально ‎эквивалентные. ‎Причем‏ ‎принцип‏ ‎их ‎формальной‏ ‎эквивалентности ‎может‏ ‎основываться ‎только ‎на ‎их ‎сущности‏ ‎как‏ ‎продуктов ‎абстрактного‏ ‎(то ‎есть‏ ‎формально ‎одинакового) ‎человеческого ‎труда. ‎Субъективно,‏ ‎поскольку‏ ‎данная‏ ‎формальная ‎одинаковость‏ ‎абстрактного ‎человеческого‏ ‎труда ‎не‏ ‎только‏ ‎является ‎общим‏ ‎знаменателем, ‎под ‎который ‎подводятся ‎различные‏ ‎предметы ‎в‏ ‎отношении‏ ‎между ‎товарами, ‎но‏ ‎становится ‎реальным‏ ‎принципом ‎фактического ‎производства ‎товаров».

Эквивалентность‏ ‎товаров‏ ‎обеспечивается ‎через‏ ‎формально ‎эквивалентный‏ ‎человеческий ‎труд, ‎который ‎отрицает ‎индивидуальную‏ ‎уникальность‏ ‎трудящегося, ‎приводя‏ ‎его ‎к‏ ‎общему ‎знаменателю. ‎Чем ‎дальше ‎заходит‏ ‎модернизация,‏ ‎тем‏ ‎более ‎эквивалентным‏ ‎становится ‎человеческий‏ ‎труд, ‎а‏ ‎значит,‏ ‎и ‎индивид‏ ‎как ‎таковой.

Цитата: ‎«Если ‎проследить ‎тот‏ ‎путь, ‎которым‏ ‎идет‏ ‎развитие ‎трудового ‎процесса‏ ‎от ‎ремесла‏ ‎через ‎кооперацию, ‎мануфактуру ‎к‏ ‎машинной‏ ‎индустрии, ‎то‏ ‎становятся ‎очевидными‏ ‎постоянно ‎усугубляющаяся ‎рационализация, ‎все ‎большее‏ ‎исключение‏ ‎качественных, ‎человеческо-индивидуальных‏ ‎свойств ‎рабочего.‏ ‎С ‎одной ‎стороны, ‎это ‎происходит‏ ‎вследствие‏ ‎того,‏ ‎что ‎трудовой‏ ‎процесс ‎во‏ ‎все ‎большей‏ ‎мере‏ ‎разлагается ‎на‏ ‎абстрактно ‎рациональные ‎частичные ‎операции, ‎а‏ ‎в ‎результате‏ ‎разрывается‏ ‎связь ‎рабочего ‎с‏ ‎продуктом ‎как‏ ‎единым ‎целым, ‎и ‎его‏ ‎труд‏ ‎сводится ‎к‏ ‎механически ‎повторяющейся‏ ‎специальной ‎функции. ‎С ‎другой, ‎—‏ ‎вследствие‏ ‎того, ‎что‏ ‎из-за ‎такой‏ ‎рационализации ‎общественно ‎необходимое ‎рабочее ‎время,‏ ‎основа‏ ‎рациональной‏ ‎калькуляции, ‎сперва‏ ‎выступает ‎в‏ ‎качестве ‎эмпирически‏ ‎взятого‏ ‎среднего ‎рабочего‏ ‎времени, ‎а ‎затем, ‎под ‎воздействием‏ ‎все ‎большей‏ ‎механизации‏ ‎и ‎рационализации ‎трудового‏ ‎процесса, ‎—‏ ‎в ‎качестве ‎объективно ‎рассчитываемой‏ ‎трудовой‏ ‎нагрузки, ‎противостоящей‏ ‎рабочему ‎в‏ ‎своей ‎готовой ‎и ‎законченной ‎объективности».

Разделение‏ ‎труда‏ ‎разделяет ‎человека‏ ‎и ‎конечный‏ ‎продукт ‎его ‎труда, ‎который ‎более‏ ‎не‏ ‎является‏ ‎целостным ‎произведением‏ ‎и ‎дробится‏ ‎на ‎множество‏ ‎отдельных‏ ‎элементов, ‎собираемых‏ ‎без ‎участия ‎и ‎помимо ‎воли‏ ‎человека, ‎произведшего‏ ‎отдельный‏ ‎элемент.

Чем ‎дальше ‎заходит‏ ‎рационализация ‎труда,‏ ‎тем ‎дальше ‎заходит ‎его‏ ‎разделение.

Рациональная‏ ‎калькуляция ‎рабочего‏ ‎времени ‎«в‏ ‎качестве ‎объективно ‎рассчитываемой ‎трудовой ‎нагрузки»‏ ‎сталкивает‏ ‎человека ‎с‏ ‎его ‎рабочим‏ ‎местом ‎как ‎с ‎готовым ‎внешним‏ ‎по‏ ‎отношению‏ ‎к ‎нему‏ ‎объектом, ‎имея‏ ‎дело ‎с‏ ‎которым‏ ‎он ‎должен‏ ‎выполнить ‎заранее ‎предписанные ‎функции. ‎Что‏ ‎отчуждает ‎работу‏ ‎человека‏ ‎от ‎него ‎самого.‏ ‎И ‎меняет/формирует‏ ‎его ‎личность.

Цитата: ‎«Эта ‎рациональная‏ ‎механизация‏ ‎проникает ‎даже‏ ‎в ‎„душу“‏ ‎рабочего: ‎сами ‎его ‎психологические ‎свойства‏ ‎отделяются‏ ‎от ‎его‏ ‎цельной ‎личности,‏ ‎объективируются ‎по ‎отношению ‎к ‎нему,‏ ‎чтобы‏ ‎их‏ ‎можно ‎было‏ ‎ввести ‎в‏ ‎рациональные ‎специальные‏ ‎системы‏ ‎и ‎подвергнуть‏ ‎калькуляции».

Чем ‎более ‎рационально ‎устроен ‎конвейер‏ ‎разделения ‎труда,‏ ‎тем‏ ‎более ‎человеческая ‎личность‏ ‎оказывается ‎производной‏ ‎от ‎него. ‎Унифицированный ‎труд‏ ‎производит‏ ‎унифицированного ‎индивида.‏ ‎Это ‎и‏ ‎есть ‎модернизация.

Цитата: ‎«Просчитываемость ‎[die ‎Berechenbarkeit]‏ ‎с‏ ‎трудового ‎процесса‏ ‎предполагает ‎разрыв‏ ‎с ‎органическо-иррациональным, ‎всегда ‎качественно ‎обусловленным‏ ‎единством‏ ‎самого‏ ‎продукта. ‎Рационализация‏ ‎в ‎смысле‏ ‎все ‎более‏ ‎точного‏ ‎предварительного ‎вычисления‏ ‎тех ‎результатов, ‎которые ‎нужно ‎получить,‏ ‎достижима ‎лишь‏ ‎при‏ ‎самом ‎точном ‎разложении‏ ‎всякого ‎комплекса‏ ‎на ‎его ‎элементы, ‎при‏ ‎изучении‏ ‎специфических ‎частных‏ ‎законов ‎их‏ ‎создания. ‎Она, ‎с ‎одной ‎стороны,‏ ‎должна‏ ‎покончить ‎с‏ ‎органическим ‎созданием‏ ‎целостных ‎продуктов, ‎основанных ‎на ‎традиционной‏ ‎связи‏ ‎эмпирического‏ ‎трудового ‎опыта:‏ ‎рационализация ‎немыслима‏ ‎без ‎специализации.‏ ‎Единый‏ ‎продукт ‎исчезает‏ ‎как ‎предмет ‎трудового ‎процесса. ‎<…>‏ ‎Рационально ‎калькуляционное‏ ‎разложение‏ ‎трудового ‎процесса ‎уничтожает‏ ‎органическую ‎необходимость‏ ‎соотнесенных ‎друг ‎с ‎другом‏ ‎и‏ ‎сведенных ‎в‏ ‎продукте ‎в‏ ‎одно ‎единство ‎частичных ‎операций».

Лукач ‎описывает‏ ‎рационализацию‏ ‎и ‎порождаемую‏ ‎ей ‎специализацию‏ ‎(разделение ‎труда) ‎как ‎«разрыв ‎с‏ ‎органическо-иррациональным,‏ ‎всегда‏ ‎качественно ‎обусловленным‏ ‎единством ‎самого‏ ‎продукта». ‎Как‏ ‎расщепление‏ ‎единого ‎(целостного)‏ ‎как ‎такового. ‎Как ‎расщепление ‎традиционного‏ ‎общества.

Цитата: ‎«Такой‏ ‎разрыв‏ ‎объекта ‎производства ‎означает‏ ‎одновременно ‎разрыв‏ ‎его ‎субъекта. ‎Вследствие ‎рационализации‏ ‎трудового‏ ‎процесса ‎человеческие‏ ‎свойства ‎и‏ ‎особенности ‎рабочего ‎все ‎больше ‎выступают‏ ‎лишь‏ ‎как ‎источники‏ ‎погрешностей ‎по‏ ‎отношению ‎к ‎заранее ‎рассчитанному ‎функционированию‏ ‎этих‏ ‎абстрактных‏ ‎частных ‎законов.‏ ‎Человек ‎ни‏ ‎объективно, ‎ни‏ ‎в‏ ‎своем ‎поведении‏ ‎в ‎трудовом ‎процессе ‎не ‎является‏ ‎его ‎подлинным‏ ‎носителем;‏ ‎как ‎механизированная ‎часть‏ ‎он ‎вводится‏ ‎в ‎механическую ‎систему, ‎которую‏ ‎он‏ ‎преднаходит ‎готовой‏ ‎и ‎функционирующей‏ ‎независимо ‎от ‎него, ‎— ‎систему,‏ ‎законам‏ ‎которой ‎он‏ ‎должен ‎беспрекословно‏ ‎подчиниться». ‎Человеческая ‎личность ‎с ‎ее‏ ‎индивидуальными‏ ‎особенностями‏ ‎оказывается ‎лишь‏ ‎«погрешностью» ‎на‏ ‎конвейере ‎производства‏ ‎эквивалентных‏ ‎индивидов. ‎Основой‏ ‎же ‎является ‎предзаданная ‎внешней ‎по‏ ‎отношению ‎к‏ ‎индивиду‏ ‎системой ‎сумма ‎ролевых‏ ‎моделей, ‎которые‏ ‎он ‎должен ‎реализовывать. ‎Такая‏ ‎«механизация»‏ ‎человека, ‎по‏ ‎Лукачу, ‎достигается‏ ‎путем ‎разрыва ‎единого ‎продукта ‎его‏ ‎труда‏ ‎на ‎множество‏ ‎специализированных ‎всё‏ ‎более ‎узких ‎видов ‎работ. ‎Что‏ ‎приводит‏ ‎к‏ ‎соответствующему ‎разрыву‏ ‎субъекта, ‎производящего‏ ‎эти ‎работы.‏ ‎Разрыв‏ ‎человека ‎как‏ ‎субъекта ‎превращает ‎его ‎труд ‎в‏ ‎«механизированную ‎часть‏ ‎механической‏ ‎системы».

Такое ‎превращение ‎в‏ ‎винтик ‎системы‏ ‎обеспечивает ‎эквивалентность ‎человеческого ‎труда‏ ‎и‏ ‎человека ‎как‏ ‎такового, ‎его‏ ‎приведение ‎к ‎общему ‎знаменателю.

Приведенный ‎к‏ ‎общему‏ ‎знаменателю ‎человек‏ ‎оказывается ‎в‏ ‎качественном ‎новом ‎времени ‎(модерн ‎—‏ ‎новое‏ ‎время).

Цитата:‏ ‎«Эта ‎беспрекословность‏ ‎усугубляется ‎еще‏ ‎и ‎тем,‏ ‎что‏ ‎вместе ‎с‏ ‎все ‎большей ‎рационализацией ‎и ‎механизацией‏ ‎трудового ‎процесса‏ ‎деятельность‏ ‎рабочего ‎все ‎больше‏ ‎теряет ‎свой‏ ‎деятельностный ‎характер ‎и ‎превращается‏ ‎в‏ ‎контемплятивную ‎[созерцательную,‏ ‎прим. ‎АМ]‏ ‎установку ‎[kontemplative ‎Haltung]. ‎Контемплятивное ‎отношение‏ ‎к‏ ‎механически ‎закономерному‏ ‎процессу, ‎который‏ ‎разыгрывается ‎независимо ‎от ‎сознания, ‎и‏ ‎на‏ ‎который‏ ‎человеческая ‎деятельность‏ ‎не ‎оказывает‏ ‎никакого ‎влияния,‏ ‎который,‏ ‎стало ‎быть,‏ ‎проявляется ‎как ‎готовая ‎замкнутая ‎система,‏ ‎— ‎эта‏ ‎позиция‏ ‎изменяет ‎также ‎основные‏ ‎категории ‎непосредственного‏ ‎отношения ‎людей ‎к ‎миру:‏ ‎данный‏ ‎процесс ‎подводит‏ ‎под ‎общий‏ ‎знаменатель ‎пространство ‎и ‎время, ‎нивелирует‏ ‎время,‏ ‎уравнивая ‎его‏ ‎с ‎пространством.‏ ‎Маркс ‎заявляет: ‎вследствие ‎„подчинения ‎человека‏ ‎машине“‏ ‎создается‏ ‎ситуация, ‎при‏ ‎которой ‎„труд‏ ‎оттесняет ‎человеческую‏ ‎личность“,‏ ‎при ‎которой‏ ‎„часовой ‎маятник ‎сделался ‎точной ‎мерой‏ ‎относительной ‎деятельности‏ ‎двух‏ ‎рабочих, ‎точно ‎так‏ ‎же ‎как‏ ‎он ‎служит ‎мерой ‎скорости‏ ‎двух‏ ‎автомобилей. ‎Поэтому‏ ‎не ‎следует‏ ‎говорить, ‎что ‎рабочий ‎час ‎одного‏ ‎человека‏ ‎стоит ‎рабочего‏ ‎часа ‎другого,‏ ‎но ‎вернее ‎будет ‎сказать, ‎что‏ ‎человек‏ ‎в‏ ‎течение ‎одного‏ ‎часа ‎стоит‏ ‎другого ‎человека‏ ‎в‏ ‎течение ‎тоже‏ ‎одного ‎часа. ‎Время ‎— ‎все,‏ ‎человек ‎—‏ ‎ничто;‏ ‎он, ‎самое ‎большее,‏ ‎только ‎воплощение‏ ‎времени. ‎Теперь ‎уже ‎нет‏ ‎более‏ ‎речи ‎о‏ ‎качестве. ‎Только‏ ‎одно ‎количество ‎решает ‎все: ‎час‏ ‎за‏ ‎час, ‎день‏ ‎за ‎день“.‏ ‎Тем ‎самым ‎время ‎утрачивает ‎свой‏ ‎качественный,‏ ‎изменчивый,‏ ‎текучий ‎характер:‏ ‎оно ‎застывает,‏ ‎становится ‎континуумом,‏ ‎точно‏ ‎ограниченным ‎и‏ ‎заполненным ‎количественно ‎(овеществленными, ‎механически ‎измеримыми‏ ‎„вещами“ ‎объективированными,‏ ‎неукоснительно‏ ‎отделенными ‎от ‎совокупной‏ ‎личности ‎человека‏ ‎„результатами“ ‎труда ‎рабочего): ‎время‏ ‎становится‏ ‎пространством. ‎В‏ ‎таком ‎абстрактном,‏ ‎поддающемся ‎точному ‎измерению, ‎ставшем ‎физическим‏ ‎пространством‏ ‎времени ‎как‏ ‎в ‎окружающем‏ ‎мире ‎[Umwelt], ‎во ‎времени, ‎которое‏ ‎является‏ ‎одновременно‏ ‎предпосылкой ‎и‏ ‎следствием ‎научно-механически‏ ‎разложенного ‎и‏ ‎специализированного‏ ‎создания ‎объекта‏ ‎труда, ‎субъекты ‎тоже ‎должны ‎быть‏ ‎рационально ‎разложены‏ ‎в‏ ‎соответствии ‎с ‎этим‏ ‎положением ‎дел.‏ ‎С ‎одной ‎стороны, ‎это‏ ‎происходит‏ ‎постольку, ‎поскольку‏ ‎механизированный ‎частичный‏ ‎труд ‎субъектов, ‎объективация ‎их ‎рабочей‏ ‎силы‏ ‎по ‎отношению‏ ‎к ‎их‏ ‎совокупной ‎личности ‎[Gesamtpersoenlichkeit], ‎которая ‎вызывается‏ ‎уже‏ ‎продажей‏ ‎их ‎рабочей‏ ‎силы ‎как‏ ‎товара, ‎делается‏ ‎устойчивой‏ ‎и ‎непреодолимой‏ ‎повседневной ‎действительностью. ‎Причем ‎личность ‎здесь‏ ‎также ‎становится‏ ‎бессильным‏ ‎зрителем ‎того, ‎что‏ ‎происходит ‎с‏ ‎ее ‎собственным ‎наличным ‎существованием‏ ‎[Dasein]‏ ‎как ‎изолированной‏ ‎частичкой, ‎втиснутой‏ ‎в ‎чуждую ‎ей ‎систему. ‎С‏ ‎другой‏ ‎стороны, ‎механическое‏ ‎разложение ‎производственного‏ ‎процесса ‎разрывает ‎и ‎те ‎узы,‏ ‎которые‏ ‎при‏ ‎„органическом“ ‎производстве‏ ‎связывали ‎отдельных‏ ‎субъектов ‎труда‏ ‎со‏ ‎всей ‎общностью.‏ ‎Механизация ‎производства ‎и ‎в ‎этом‏ ‎плане ‎делает‏ ‎из‏ ‎них ‎изолированные ‎абстрактные‏ ‎атомы, ‎которые‏ ‎уже ‎не ‎имеют ‎между‏ ‎собой‏ ‎того ‎непосредственно-органического‏ ‎контакта, ‎который‏ ‎устанавливали ‎результаты ‎их ‎труда. ‎Атомы,‏ ‎чья‏ ‎взаимосвязь, ‎напротив,‏ ‎во ‎все‏ ‎большей ‎мере ‎опосредствуется ‎исключительно ‎абстрактными‏ ‎механическими‏ ‎закономерностями,‏ ‎в ‎которые‏ ‎они ‎втиснуты» он‏ ‎служит ‎мерой‏ ‎скорости‏ ‎двух ‎автомобилей.‏ ‎Поэтому ‎не ‎следует ‎говорить, ‎что‏ ‎рабочий ‎час‏ ‎одного‏ ‎человека ‎стоит ‎рабочего‏ ‎часа ‎другого,‏ ‎но ‎вернее ‎будет ‎сказать,‏ ‎что‏ ‎человек ‎в‏ ‎течение ‎одного‏ ‎часа ‎стоит ‎другого ‎человека ‎в‏ ‎течение‏ ‎тоже ‎одного‏ ‎часа. ‎Время‏ ‎— ‎все, ‎человек ‎— ‎ничто;‏ ‎он,‏ ‎самое‏ ‎большее, ‎только‏ ‎воплощение ‎времени.‏ ‎Теперь ‎уже‏ ‎нет‏ ‎более ‎речи‏ ‎о ‎качестве. ‎Только ‎одно ‎количество‏ ‎решает ‎все:‏ ‎час‏ ‎за ‎час, ‎день‏ ‎за ‎день».‏ ‎Тем ‎самым ‎время ‎утрачивает‏ ‎свой‏ ‎качественный, ‎изменчивый,‏ ‎текучий ‎характер:‏ ‎оно ‎застывает, ‎становится ‎континуумом, ‎точно‏ ‎ограниченным‏ ‎и ‎заполненным‏ ‎количественно ‎(овеществленными,‏ ‎механически ‎измеримыми ‎«вещами» ‎объективированными, ‎неукоснительно‏ ‎отделенными‏ ‎от‏ ‎совокупной ‎личности‏ ‎человека ‎«результатами»‏ ‎труда ‎рабочего):‏ ‎время‏ ‎становится ‎пространством.‏ ‎В ‎таком ‎абстрактном, ‎поддающемся ‎точному‏ ‎измерению, ‎ставшем‏ ‎физическим‏ ‎пространством ‎времени ‎как‏ ‎в ‎окружающем‏ ‎мире ‎[Umwelt], ‎во ‎времени,‏ ‎которое‏ ‎является ‎одновременно‏ ‎предпосылкой ‎и‏ ‎следствием ‎научно-механически ‎разложенного ‎и ‎специализированного‏ ‎создания‏ ‎объекта ‎труда,‏ ‎субъекты ‎тоже‏ ‎должны ‎быть ‎рационально ‎разложены ‎в‏ ‎соответствии‏ ‎с‏ ‎этим ‎положением‏ ‎дел. ‎С‏ ‎одной ‎стороны,‏ ‎это‏ ‎происходит ‎постольку,‏ ‎поскольку ‎механизированный ‎частичный ‎труд ‎субъектов,‏ ‎объективация ‎их‏ ‎рабочей‏ ‎силы ‎по ‎отношению‏ ‎к ‎их‏ ‎совокупной ‎личности ‎[Gesamtpersoenlichkeit], ‎которая‏ ‎вызывается‏ ‎уже ‎продажей‏ ‎их ‎рабочей‏ ‎силы ‎как ‎товара, ‎делается ‎устойчивой‏ ‎и‏ ‎непреодолимой ‎повседневной‏ ‎действительностью. ‎Причем‏ ‎личность ‎здесь ‎также ‎становится ‎бессильным‏ ‎зрителем‏ ‎того,‏ ‎что ‎происходит‏ ‎с ‎ее‏ ‎собственным ‎наличным‏ ‎существованием‏ ‎[Dasein] ‎как‏ ‎изолированной ‎частичкой, ‎втиснутой ‎в ‎чуждую‏ ‎ей ‎систему.‏ ‎С‏ ‎другой ‎стороны, ‎механическое‏ ‎разложение ‎производственного‏ ‎процесса ‎разрывает ‎и ‎те‏ ‎узы,‏ ‎которые ‎при‏ ‎«органическом» ‎производстве‏ ‎связывали ‎отдельных ‎субъектов ‎труда ‎со‏ ‎всей‏ ‎общностью. ‎Механизация‏ ‎производства ‎и‏ ‎в ‎этом ‎плане ‎делает ‎из‏ ‎них‏ ‎изолированные‏ ‎абстрактные ‎атомы,‏ ‎которые ‎уже‏ ‎не ‎имеют‏ ‎между‏ ‎собой ‎того‏ ‎непосредственно-органического ‎контакта, ‎который ‎устанавливали ‎результаты‏ ‎их ‎труда.‏ ‎Атомы,‏ ‎чья ‎взаимосвязь, ‎напротив,‏ ‎во ‎все‏ ‎большей ‎мере ‎опосредствуется ‎исключительно‏ ‎абстрактными‏ ‎механическими ‎закономерностями,‏ ‎в ‎которые‏ ‎они ‎втиснуты».

Это ‎блестящее ‎описание ‎модернизации,‏ ‎ведущей‏ ‎к ‎разрыву‏ ‎всех ‎органических‏ ‎(традиционных) ‎связей ‎и ‎превращающей ‎человека‏ ‎в‏ ‎изолированного‏ ‎индивида, ‎связанного‏ ‎с ‎другими‏ ‎через ‎«абстрактные‏ ‎механические‏ ‎закономерности, ‎в‏ ‎которые ‎они ‎[индивиды] ‎втиснуты». ‎Что,‏ ‎по ‎Лукачу,‏ ‎достигается‏ ‎путем ‎разрыва ‎объекта‏ ‎и ‎субъекта,‏ ‎т. ‎е. ‎путем ‎тотальной‏ ‎детерминированности‏ ‎субъекта ‎механической‏ ‎системой, ‎в‏ ‎которую ‎он ‎включен. ‎Таким ‎образом,‏ ‎человек‏ ‎как ‎личность‏ ‎оказывается ‎способным‏ ‎лишь ‎созерцать ‎процессы, ‎в ‎которые‏ ‎он‏ ‎включен,‏ ‎без ‎возможности‏ ‎деятельно ‎повлиять‏ ‎на ‎них.

Если‏ ‎человек‏ ‎через ‎труд‏ ‎детерминирован ‎механической ‎системой, ‎то ‎и‏ ‎всё ‎его‏ ‎бытие‏ ‎становится ‎механистическим. ‎Внешняя‏ ‎по ‎отношению‏ ‎к ‎человеку ‎механистическая ‎система‏ ‎«нивелирует‏ ‎время, ‎уравнивая‏ ‎его ‎с‏ ‎пространством». ‎Время ‎оказывается ‎включено ‎в‏ ‎систему‏ ‎и ‎тем‏ ‎самым ‎«точно‏ ‎ограниченным ‎и ‎заполненным ‎количественно ‎(овеществленным)».‏ ‎Если‏ ‎овеществляется‏ ‎человек, ‎то‏ ‎овеществляется ‎всё‏ ‎его ‎бытие.

Лукач‏ ‎вновь‏ ‎подчеркивает, ‎что‏ ‎всё ‎вышесказанное ‎является ‎принципиальной ‎новизной‏ ‎эпохи ‎модерна.

Цитата:‏ ‎«Такое‏ ‎воздействие ‎внутренней ‎организационной‏ ‎формы ‎индустриального‏ ‎предприятия ‎было ‎бы ‎невозможным‏ ‎—‏ ‎в ‎том‏ ‎числе ‎в‏ ‎рамках ‎предприятия, ‎если ‎бы ‎в‏ ‎ней‏ ‎не ‎манифестировалась‏ ‎в ‎концентрированном‏ ‎виде ‎структура ‎всего ‎капиталистического ‎общества.‏ ‎Ибо‏ ‎достигающее‏ ‎крайних ‎пределов‏ ‎угнетение, ‎издевающаяся‏ ‎над ‎всяким‏ ‎человеческим‏ ‎достоинством ‎эксплуатация‏ ‎были ‎известны ‎и ‎докапиталистическим ‎обществам:‏ ‎последние ‎знал‏ ‎даже‏ ‎массовые ‎предприятия ‎с‏ ‎механически ‎однородным‏ ‎трудом, ‎— ‎такие, ‎как,‏ ‎например,‏ ‎прокладка ‎каналов‏ ‎в ‎Египте‏ ‎и ‎Передней ‎Азии, ‎рудники ‎в‏ ‎Риме‏ ‎и ‎т.‏ ‎д. ‎Но‏ ‎в ‎них ‎массовый ‎труд, ‎с‏ ‎одной‏ ‎стороны,‏ ‎нигде ‎не‏ ‎способен ‎был‏ ‎стать ‎рационально‏ ‎механизированным‏ ‎трудом; ‎с‏ ‎другой, ‎эти ‎массовые ‎предприятия ‎оставались‏ ‎изолированными ‎явлениями‏ ‎внутри‏ ‎общностей, ‎которые ‎имели‏ ‎натуральное ‎хозяйство‏ ‎и ‎жили ‎соответствующим ‎образом.‏ ‎Поэтому‏ ‎эксплуатируемые ‎подобным‏ ‎образом ‎рабы‏ ‎стояли ‎вне ‎заслуживающего ‎внимания ‎„человеческого“‏ ‎общества,‏ ‎а ‎их‏ ‎судьба ‎не‏ ‎воспринималась ‎их ‎современниками, ‎даже ‎величайшими‏ ‎и‏ ‎благороднейшими‏ ‎мыслителями, ‎как‏ ‎человеческая ‎судьба,‏ ‎как ‎судьба‏ ‎человека.‏ ‎С ‎приобретением‏ ‎категорией ‎товара ‎универсальности ‎это ‎отношение‏ ‎претерпевает ‎радикальное‏ ‎и‏ ‎качественное ‎изменение. ‎Судьба‏ ‎рабочего ‎становится‏ ‎общей ‎судьбой ‎всего ‎общества».

Овеществление‏ ‎становится‏ ‎судьбой ‎человечества‏ ‎в ‎эпоху‏ ‎модерна. ‎Что ‎наиболее ‎полно, ‎по‏ ‎Лукачу,‏ ‎проявляется ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎судьба ‎рабочего ‎становится ‎общей ‎судьбой‏ ‎всего‏ ‎общества.‏ ‎Рабочий ‎выступает‏ ‎передовиком ‎в‏ ‎овеществлении ‎собственного‏ ‎бытия,‏ ‎но ‎это‏ ‎не ‎его ‎изъян, ‎это ‎авангардное‏ ‎проявление ‎судьбы‏ ‎всего‏ ‎человечества.

Цитата: ‎«Атомизация ‎индивида,‏ ‎стало ‎быть,‏ ‎есть ‎рефлекс, ‎отражение ‎в‏ ‎сознании‏ ‎того, ‎что‏ ‎„естественные ‎законы“‏ ‎капиталистического ‎производства ‎охватили ‎все ‎жизненные‏ ‎проявления‏ ‎общества, ‎что‏ ‎— ‎в‏ ‎первый ‎раз ‎в ‎истории ‎—‏ ‎общество‏ ‎в‏ ‎целом, ‎по‏ ‎меньшей ‎мере,‏ ‎в ‎тенденции,‏ ‎подпадает‏ ‎под ‎единый‏ ‎экономический ‎процесс, ‎что ‎судьба ‎всех‏ ‎членов ‎общества‏ ‎движется‏ ‎согласно ‎единым ‎законам.‏ ‎(В ‎то‏ ‎время ‎как ‎органические ‎единства‏ ‎докапиталистических‏ ‎обществах ‎осуществляли‏ ‎свой ‎обмен‏ ‎веществ ‎в ‎значительной ‎степени ‎независимо‏ ‎друг‏ ‎от ‎друга.)‏ ‎Но ‎эта‏ ‎видимость ‎является ‎необходимой ‎в ‎качестве‏ ‎видимости;‏ ‎это‏ ‎значит, ‎что‏ ‎непосредственное, ‎практическое,‏ ‎взаимодействие ‎индивида‏ ‎с‏ ‎равно ‎как‏ ‎обществом, ‎и ‎умственное, ‎непосредственное ‎производство‏ ‎и ‎воспроизводство‏ ‎жизни,‏ ‎— ‎при ‎котором‏ ‎для ‎индивида‏ ‎являются ‎чем-то ‎готовым ‎и‏ ‎преднайденным,‏ ‎чем-то ‎непреложно‏ ‎данным, ‎товарная‏ ‎структура ‎всех ‎„вещей“ ‎и ‎„естественная‏ ‎закономерность“‏ ‎их ‎отношений,‏ ‎— ‎могут‏ ‎протекать ‎только ‎в ‎этой ‎форме‏ ‎рациональных‏ ‎и‏ ‎изолированных ‎актов‏ ‎обмена ‎между‏ ‎изолированными ‎товаровладельцами.‏ ‎Как‏ ‎уже ‎подчеркивалось‏ ‎выше, ‎рабочий ‎должен ‎представлять ‎самого‏ ‎себя ‎в‏ ‎качестве‏ ‎„владельца“ ‎собственной ‎рабочей‏ ‎силы ‎как‏ ‎товара. ‎Специфичность ‎его ‎позиции‏ ‎заключается‏ ‎в ‎том,‏ ‎что ‎рабочая‏ ‎сила ‎является ‎его ‎единственной ‎собственностью.‏ ‎Типичным‏ ‎в ‎его‏ ‎судьбе ‎для‏ ‎структуры ‎всего ‎общества ‎является ‎то,‏ ‎что‏ ‎это‏ ‎самообъективирование, ‎это‏ ‎превращение-в-товар ‎некоторой‏ ‎функции ‎человека‏ ‎с‏ ‎величайшей ‎точностью‏ ‎раскрывает ‎обесчеловеченный ‎и ‎обесчеловечивающий ‎характер‏ ‎товарного ‎отношения».

Марксизм‏ ‎был‏ ‎порожден ‎эпохой ‎модерна.‏ ‎Но ‎строится‏ ‎марксизм ‎не ‎через ‎детальное‏ ‎описание‏ ‎светлого ‎будущего‏ ‎(коммунизма), ‎а‏ ‎через ‎критику ‎буржуазного ‎капитализма ‎и‏ ‎шире‏ ‎— ‎через‏ ‎критику ‎модерна‏ ‎в ‎целом. ‎Марксизм ‎признает ‎буржуазную‏ ‎фазу‏ ‎как‏ ‎необходимую, ‎как‏ ‎часть ‎исторического‏ ‎прогресса, ‎но‏ ‎в‏ ‎то ‎же‏ ‎время ‎подчеркивается ‎ее ‎«обесчеловеченный ‎и‏ ‎обесчеловечивающий ‎характер»‏ ‎и‏ ‎стремится ‎ее ‎снять.

По‏ ‎Лукачу, ‎жизнь‏ ‎индивида ‎в ‎состоявшемся ‎буржуазном‏ ‎обществе‏ ‎«являются ‎чем-то‏ ‎готовым ‎и‏ ‎преднайденным, ‎чем-то ‎непреложно ‎данным». ‎То‏ ‎есть‏ ‎в ‎конечном‏ ‎итоге ‎овеществлению‏ ‎подлежит ‎не ‎только ‎наемный ‎труд‏ ‎пролетария,‏ ‎а‏ ‎вся ‎жизнь‏ ‎в ‎буржуазном‏ ‎обществе ‎в‏ ‎принципе.‏ ‎Фундаментальный ‎характер‏ ‎овеществления ‎обусловлен ‎тем, ‎что ‎модернистское‏ ‎общество ‎«перепрограммирует»‏ ‎под‏ ‎себя ‎и ‎объект,‏ ‎и ‎субъект.‏ ‎То ‎есть ‎отчуждает ‎от‏ ‎своей‏ ‎сущности ‎не‏ ‎только ‎человека,‏ ‎но ‎и ‎вещь. ‎Всему ‎придавая‏ ‎свою‏ ‎интерпретацию.

Цитата: ‎«Данное‏ ‎рациональное ‎объективирование‏ ‎скрывает, ‎прежде ‎всего, ‎непосредственный ‎—‏ ‎качественный‏ ‎и‏ ‎материальный ‎—‏ ‎вещный ‎характер‏ ‎всех ‎вещей.‏ ‎Когда‏ ‎все ‎без‏ ‎исключения ‎потребительные ‎стоимости ‎выступают ‎в‏ ‎качестве ‎товаров,‏ ‎они‏ ‎приобретают ‎новую ‎объективность,‏ ‎новую ‎вещественность,‏ ‎которой ‎они ‎не ‎имели‏ ‎во‏ ‎время ‎простого‏ ‎спорадического ‎обмена‏ ‎и ‎в ‎которой ‎уничтожается, ‎исчезает‏ ‎их‏ ‎изначальная, ‎подлинная‏ ‎вещественность. ‎Маркс‏ ‎заявляет: ‎„Частная ‎собственность ‎отчуждает ‎индивидуальность‏ ‎не‏ ‎только‏ ‎людей, ‎но‏ ‎и ‎вещей.‏ ‎Земля ‎не‏ ‎имеет‏ ‎ничего ‎общего‏ ‎с ‎земельной ‎рентой, ‎машина ‎—‏ ‎ничего ‎общего‏ ‎с‏ ‎прибылью. ‎Для ‎землевладельца‏ ‎земля ‎имеет‏ ‎значение ‎только ‎земельной ‎ренты,‏ ‎он‏ ‎сдает ‎в‏ ‎аренду ‎свои‏ ‎участки ‎и ‎получает ‎арендную ‎плату;‏ ‎это‏ ‎свойство ‎земля‏ ‎может ‎потерять,‏ ‎не ‎потеряв ‎ни ‎одного ‎из‏ ‎внутренне‏ ‎присущих‏ ‎ей ‎свойств,‏ ‎не ‎лишившись,‏ ‎например, ‎какой-либо‏ ‎доли‏ ‎своего ‎плодородия;‏ ‎мера ‎и ‎даже ‎самое ‎существование‏ ‎этого ‎свойства‏ ‎зависит‏ ‎от ‎общественных ‎отношений,‏ ‎которые ‎создаются‏ ‎и ‎уничтожаются ‎без ‎содействия‏ ‎землевладельцев.‏ ‎Так ‎же‏ ‎обстоит ‎дело‏ ‎и ‎с ‎машиной“.

Следовательно, ‎если ‎даже‏ ‎отдельный‏ ‎предмет, ‎которому‏ ‎непосредственно ‎противостоит‏ ‎человек ‎как ‎производитель ‎или ‎потребитель,‏ ‎претерпевает‏ ‎искажение‏ ‎своей ‎предметности‏ ‎из-за ‎своего‏ ‎товарного ‎характера,‏ ‎то‏ ‎данный ‎процесс,‏ ‎очевидно, ‎должен ‎усиливаться ‎в ‎тем‏ ‎большей ‎мере,‏ ‎чем‏ ‎более ‎опосредствованными ‎являются‏ ‎те ‎отношения,‏ ‎которые ‎устанавливает ‎в ‎своей‏ ‎общественной‏ ‎деятельности ‎человек‏ ‎к ‎предметам‏ ‎как ‎объектам ‎жизненного ‎процесса».

Модерн ‎посредством‏ ‎рационализации‏ ‎объективирует ‎всё‏ ‎бытие. ‎По‏ ‎мере ‎модернизации ‎«данный ‎процесс, ‎очевидно,‏ ‎должен‏ ‎усиливаться».

Цитата:‏ ‎«Для ‎овеществленного‏ ‎сознания ‎они‏ ‎[формы ‎капитала,‏ ‎прим.‏ ‎АМ] ‎могут‏ ‎стать ‎истинными ‎репрезентациями ‎его ‎общественной‏ ‎жизни. ‎Товарный‏ ‎характер‏ ‎товара, ‎абстрактно-количественная ‎форма‏ ‎калькулируемости ‎проявляются‏ ‎здесь ‎в ‎своей ‎полной‏ ‎чистоте:‏ ‎эта ‎форма,‏ ‎таким ‎образом,‏ ‎становится ‎для ‎овеществленного ‎сознания ‎формой‏ ‎проявления‏ ‎его ‎подлинной‏ ‎непосредственности, ‎за‏ ‎пределы ‎которой ‎оно, ‎— ‎будучи‏ ‎овеществленным‏ ‎сознанием,‏ ‎— ‎и‏ ‎не ‎помышляет‏ ‎выходить. ‎Напротив,‏ ‎оно‏ ‎стремится ‎закрепить‏ ‎ее ‎и ‎увековечить ‎путем ‎„научного‏ ‎углубления“ ‎в‏ ‎схватываемые‏ ‎здесь ‎закономерности. ‎Подобно‏ ‎тому, ‎как‏ ‎экономически ‎капиталистическая ‎система ‎беспрестанно‏ ‎производит‏ ‎и ‎воспроизводит‏ ‎себя ‎на‏ ‎все ‎более ‎высокой ‎ступени, ‎точно‏ ‎так‏ ‎же ‎в‏ ‎ходе ‎развития‏ ‎капитализма ‎структура ‎овеществления ‎погружается ‎в‏ ‎сознание‏ ‎людей‏ ‎все ‎более-глубоко,‏ ‎судьбоносно ‎и‏ ‎конститутивно».

Овеществленное ‎сознание‏ ‎человека‏ ‎воспринимает ‎буржуазный‏ ‎уклад ‎как ‎«истинною ‎репрезентацию» ‎(истинное‏ ‎проявление) ‎нашего‏ ‎бытия.‏ ‎Человек, ‎оказавшийся ‎в‏ ‎капиталистической ‎системе‏ ‎отношений, ‎буквально ‎тонет ‎в‏ ‎овещественном‏ ‎мире ‎—‏ ‎в ‎буржуазной‏ ‎энтропии. ‎Цитирую ‎еще ‎раз: ‎«В‏ ‎ходе‏ ‎развития ‎капитализма‏ ‎структура ‎овеществления‏ ‎погружается ‎в ‎сознание ‎людей ‎всё‏ ‎болееглубоко,‏ ‎судьбоносно‏ ‎и ‎конститутивно».

Лукач‏ ‎подчеркивает, ‎что‏ ‎«научный ‎подход»‏ ‎к‏ ‎познанию ‎буржуазного‏ ‎бытия ‎лишь ‎усугубляет ‎погружение ‎в‏ ‎него. ‎Овеществленное‏ ‎сознание‏ ‎«стремится ‎закрепить ‎и‏ ‎увековечить» ‎свое‏ ‎буржуазное ‎бытие ‎«путем ‎„научного‏ ‎углубления“‏ ‎в ‎схватываемые‏ ‎здесь ‎закономерности».

Таким‏ ‎образом, ‎наука ‎эпохи ‎Просвещения ‎(а‏ ‎это‏ ‎наука ‎как‏ ‎таковая) ‎представляется‏ ‎по ‎Лукачу ‎важнейшим ‎инструментом ‎всё‏ ‎более‏ ‎глубокого‏ ‎и ‎судьбоносного‏ ‎овеществления ‎человека.

Лукач,‏ ‎как ‎мы‏ ‎уже‏ ‎могли ‎убедиться,‏ ‎приводит ‎развернутые ‎цитаты ‎из ‎Маркса‏ ‎в ‎подкрепление‏ ‎своих‏ ‎тезисов. ‎Лукач ‎стремится‏ ‎максимально ‎опереться‏ ‎на ‎Маркса ‎и ‎раскрыть‏ ‎канонический‏ ‎марксизм. ‎Чтобы‏ ‎не ‎перегружать‏ ‎и ‎без ‎того ‎большие ‎цитаты‏ ‎и‏ ‎избежать ‎путаницы,‏ ‎я ‎отдельно‏ ‎приведу ‎развернутую ‎цитату ‎Маркса ‎из‏ ‎работы‏ ‎Лукача.

Цитата: «Маркс‏ ‎часто ‎изображает‏ ‎это ‎потенцирование‏ ‎овеществления ‎самым‏ ‎проникновенным‏ ‎образом: ‎„Поэтому‏ ‎в ‎капитале, ‎приносящем ‎проценты, ‎этот‏ ‎автоматический ‎фетиш,‏ ‎самовозрастающая‏ ‎стоимость, ‎деньги, ‎высиживающие‏ ‎деньги, ‎выступает‏ ‎перед ‎нами ‎в ‎чистом,‏ ‎окончательно‏ ‎сложившемся ‎виде,‏ ‎и ‎в‏ ‎этой ‎форме ‎он ‎уже ‎не‏ ‎имеет‏ ‎на ‎себе‏ ‎никаких ‎следов‏ ‎своего ‎происхождения. ‎Общественное ‎отношение ‎получило‏ ‎законченный‏ ‎вид,‏ ‎как ‎отношение‏ ‎некоей ‎вещи,‏ ‎денег, ‎к‏ ‎самой‏ ‎себе. ‎Вместо‏ ‎действительного ‎превращения ‎денег ‎в ‎капитал‏ ‎здесь ‎имеется‏ ‎лишь‏ ‎бессодержательная ‎форма ‎этого‏ ‎превращения ‎<…‏ ‎> ‎Создавать ‎стоимость, ‎приносить‏ ‎проценты‏ ‎является ‎их‏ ‎свойством ‎совершенно‏ ‎так ‎же, ‎как ‎свойством ‎грушевого‏ ‎дерева‏ ‎— ‎приносить‏ ‎груши. ‎Как‏ ‎такую ‎приносящую ‎проценты ‎вещь, ‎кредитор‏ ‎и‏ ‎продает‏ ‎свои ‎деньги.‏ ‎Но ‎этого‏ ‎мало. ‎Как‏ ‎мы‏ ‎видели, ‎даже‏ ‎действительно ‎функционирующий ‎капитал ‎представляется ‎таким‏ ‎образом, ‎как‏ ‎будто‏ ‎он ‎приносит ‎процент‏ ‎не ‎как‏ ‎функционирующий ‎капитал, ‎а ‎как‏ ‎капитал‏ ‎сам ‎по‏ ‎себе, ‎как‏ ‎денежный ‎капитал. ‎Переворачивается ‎и ‎следующее‏ ‎отношение:‏ ‎процент, ‎являющийся‏ ‎не ‎чем‏ ‎иным, ‎как ‎лишь ‎частью ‎прибыли,‏ ‎т.‏ ‎е.‏ ‎прибавочной ‎стоимости,‏ ‎которую ‎функционирующий‏ ‎капиталист ‎выжимает‏ ‎из‏ ‎рабочего, ‎представляется‏ ‎теперь, ‎наоборот, ‎как ‎собственный ‎продукт‏ ‎капитала, ‎как‏ ‎нечто‏ ‎первоначальное, ‎а ‎прибыль,‏ ‎превратившаяся ‎теперь‏ ‎в ‎форму ‎предпринимательского ‎дохода,‏ ‎—‏ ‎просто ‎как‏ ‎всего ‎лишь‏ ‎добавок, ‎придаток, ‎присоединяющийся ‎в ‎процессе‏ ‎воспроизводства.‏ ‎Здесь ‎фетишистская‏ ‎форма ‎капитала‏ ‎и ‎представление ‎о ‎капитале-фетише ‎получают‏ ‎свое‏ ‎завершение.‏ ‎В ‎Д-Д1‏ ‎мы ‎имеем‏ ‎иррациональную ‎форму‏ ‎капитала,‏ ‎высшую ‎степень‏ ‎искажения ‎и ‎овеществления ‎производственных ‎отношений;‏ ‎форму ‎капитала,‏ ‎приносящего‏ ‎проценты, ‎простую ‎форму‏ ‎капитала, ‎в‏ ‎которой ‎он ‎является ‎предпосылкой‏ ‎своего‏ ‎собственного ‎процесса‏ ‎воспроизводства; ‎перед‏ ‎нами ‎способность ‎денег, ‎соответственно ‎товара,‏ ‎увеличивать‏ ‎свою ‎собственную‏ ‎стоимость ‎независимо‏ ‎от ‎воспроизводства, ‎т. ‎е. ‎перед‏ ‎нами‏ ‎мистификация‏ ‎капитала ‎в‏ ‎самой ‎яркой‏ ‎форме. ‎Для‏ ‎вульгарной‏ ‎политической ‎экономии,‏ ‎стремящейся ‎представить ‎капитал ‎самостоятельным ‎источником‏ ‎стоимости, ‎созидания‏ ‎стоимости,‏ ‎форма ‎эта ‎является,‏ ‎конечно, ‎настоящей‏ ‎находкой, ‎такой ‎формой, ‎в‏ ‎которой‏ ‎уже ‎невозможно‏ ‎узнать ‎источник‏ ‎прибыли ‎и ‎в ‎которой ‎результат‏ ‎капиталистического‏ ‎процесса ‎производства,‏ ‎отделенный ‎от‏ ‎самого ‎процесса, ‎приобретает ‎некое ‎самостоятельное‏ ‎бытие“.

Лукач‏ ‎рассматривает‏ ‎вопрос ‎отчуждения‏ ‎(овеществления) ‎человека‏ ‎при ‎капитализме‏ ‎и‏ ‎тем ‎самым‏ ‎предвосхищает ‎«Экономическо-философские ‎рукописи» ‎молодого ‎Маркса,‏ ‎которые ‎на‏ ‎момент‏ ‎написания ‎(1922 ‎год)‏ ‎и ‎публикации‏ ‎(1923 ‎год) ‎работы ‎Лукача‏ ‎не‏ ‎были ‎известны.‏ ‎В ‎марксистском‏ ‎ключе ‎Лукач ‎опирается ‎и ‎на‏ ‎немецкого‏ ‎социолога ‎Макса‏ ‎Вебера ‎(одного‏ ‎из ‎первых ‎своих ‎учителей).

Цитата: ‎«Вебер‏ ‎также‏ ‎—‏ ‎с ‎полным‏ ‎правом ‎—‏ ‎присовокупляет ‎к‏ ‎этому‏ ‎описание ‎причин‏ ‎и ‎социальной ‎сущности ‎феномена ‎овеществления:‏ ‎„Современное ‎капиталистическое‏ ‎предприятие‏ ‎внутренне ‎опирается ‎прежде‏ ‎всего ‎на‏ ‎калькуляцию. ‎Оно ‎нуждается ‎для‏ ‎своего‏ ‎существования ‎в‏ ‎юстиции ‎и‏ ‎администрации ‎[Verwaltung], ‎чье ‎функционирование, ‎по‏ ‎крайней‏ ‎мере, ‎в‏ ‎принципе, ‎может‏ ‎стать ‎рационально ‎калькулируемым ‎на ‎основе‏ ‎прочных‏ ‎генеральных‏ ‎норм, ‎подобно‏ ‎тому ‎как‏ ‎предварительно ‎калькулируется‏ ‎результат‏ ‎работы ‎какой-либо,‏ ‎машины. ‎Оно ‎так ‎же ‎мало‏ ‎может ‎<…>‏ ‎уживаться‏ ‎с ‎судебным ‎разбирательством,‏ ‎где ‎судья‏ ‎в ‎данном ‎конкретном ‎случае‏ ‎руководствуется‏ ‎своим ‎чувством‏ ‎справедливости ‎или‏ ‎использует ‎другие ‎иррациональные ‎правоприменительные ‎средства‏ ‎и‏ ‎принципы, ‎<…>‏ ‎как ‎и‏ ‎с ‎патриархальным ‎административным ‎управлением, ‎действующим‏ ‎по‏ ‎своему‏ ‎свободному ‎произволу‏ ‎и ‎милости,‏ ‎исходя ‎в‏ ‎остальном‏ ‎из ‎нерушимо‏ ‎священной, ‎но ‎иррациональной ‎традиции ‎<…>‏ ‎То, ‎что‏ ‎специфично‏ ‎для ‎современного ‎капитализма‏ ‎в ‎противоположность‏ ‎всем ‎древним ‎формам ‎капиталистической‏ ‎наживы:‏ ‎строго ‎рациональная‏ ‎организация ‎труда‏ ‎на ‎базе ‎рациональной ‎техники, ‎—‏ ‎такая‏ ‎организация ‎нигде‏ ‎не ‎возникала‏ ‎в ‎рамках ‎подобных ‎иррационально ‎построенных‏ ‎государственных‏ ‎структур‏ ‎и ‎никогда‏ ‎не ‎могла‏ ‎там ‎возникнуть.‏ ‎Ибо‏ ‎современные ‎формы‏ ‎предприятия ‎с ‎их ‎постоянным ‎капиталом‏ ‎и ‎точной‏ ‎калькуляцией‏ ‎чересчур ‎чувствительны ‎к‏ ‎иррациональностям ‎права‏ ‎и ‎административного ‎управления, ‎чтобы‏ ‎это‏ ‎стало ‎возможным.‏ ‎Такие ‎формы‏ ‎могли ‎возникнуть ‎только ‎там, ‎<…>‏ ‎где‏ ‎судья, ‎как‏ ‎в ‎бюрократическом‏ ‎государстве ‎с ‎его ‎рациональными ‎законами,‏ ‎в‏ ‎большей‏ ‎или ‎меньшей‏ ‎степени ‎является‏ ‎параграфоидальным ‎автоматом,‏ ‎в‏ ‎который ‎сверху‏ ‎вбрасываются ‎акты ‎вместе ‎с ‎издержками‏ ‎и ‎сборами,‏ ‎а‏ ‎снизу ‎выходит ‎приговор‏ ‎вместе ‎с‏ ‎более ‎или ‎менее ‎надежной‏ ‎аргументацией,‏ ‎то ‎есть‏ ‎где ‎функционирование‏ ‎этого ‎судебного ‎автомата ‎при ‎всем‏ ‎прочем‏ ‎является, ‎в‏ ‎общем ‎и‏ ‎целом, ‎калькулируемым“.

Лукач, ‎опираясь ‎на ‎Маркса‏ ‎и‏ ‎Вебера,‏ ‎подчеркивает, ‎что‏ ‎именно ‎при‏ ‎капитализме ‎превращение‏ ‎человека‏ ‎в ‎социальный‏ ‎автомат ‎было ‎доведено ‎до ‎логического‏ ‎конца. ‎Частью‏ ‎этого‏ ‎автомата ‎стала ‎юстиция,‏ ‎лишенная ‎любых‏ ‎представлений ‎о ‎справедливости ‎и‏ ‎выполняющая‏ ‎функцию ‎автоматической‏ ‎отработки ‎спущенных‏ ‎в ‎нее ‎правил, ‎основанных ‎на‏ ‎текущей‏ ‎кулькулируемости ‎общества.‏ ‎То ‎есть‏ ‎правосудие, ‎по ‎Лукачу, ‎становится ‎частью‏ ‎системы‏ ‎овеществления‏ ‎и ‎имеет‏ ‎дело ‎не‏ ‎с ‎людскими‏ ‎судьбами,‏ ‎а ‎с‏ ‎вещами, ‎распоряжаться ‎которыми ‎надлежит ‎по‏ ‎инструкции.

Если ‎мы‏ ‎применим‏ ‎данные ‎тезисы ‎Лукача‏ ‎к ‎прецедентам‏ ‎выдачи ‎из ‎России ‎ополченцев‏ ‎на‏ ‎Украину, ‎которые‏ ‎имели ‎место‏ ‎до ‎СВО, ‎то ‎увидим ‎в‏ ‎решениях‏ ‎суда, ‎в‏ ‎действиях ‎правоохранительной‏ ‎системы ‎в ‎целом ‎тот ‎самый‏ ‎«параграфоидальный‏ ‎автомат»,‏ ‎который ‎в‏ ‎принципе ‎не‏ ‎про ‎справедливость,‏ ‎а‏ ‎про ‎отработку‏ ‎инструкций ‎в ‎овеществленном ‎мире.

Далее ‎Лукач‏ ‎соотносит ‎систему‏ ‎права‏ ‎в ‎традиционном ‎обществе‏ ‎и ‎в‏ ‎модернистском. ‎И ‎делает ‎следующий‏ ‎вывод.

Цитата:‏ ‎«Здесь ‎в‏ ‎иной ‎области‏ ‎повторяется ‎противоположность ‎между ‎традиционалистско-эмпирическим ‎ремеслом‏ ‎и‏ ‎научно-рациональной ‎фабрикой:‏ ‎непрерывно ‎изменяющаяся‏ ‎техника ‎современного ‎производства ‎— ‎на‏ ‎каждой‏ ‎отдельно‏ ‎взятой ‎ступени‏ ‎ее ‎развития‏ ‎— ‎противостоит‏ ‎отдельному‏ ‎производителю ‎как‏ ‎косная ‎и ‎готовая ‎система, ‎в‏ ‎то ‎время‏ ‎как‏ ‎относительно ‎стабильное, ‎производство‏ ‎объективно ‎традиционное,‏ ‎сохраняет ‎ремесленническое ‎текучий, ‎постоянно‏ ‎обновляющийся,‏ ‎продуцируемый ‎производителем‏ ‎характер. ‎Тем‏ ‎самым ‎и ‎тут ‎с ‎полной‏ ‎очевидностью‏ ‎проявляется ‎созерцательный‏ ‎характер ‎поведения‏ ‎капиталистического ‎субъекта. ‎Ибо, ‎по ‎сути,‏ ‎рациональная‏ ‎калькуляция‏ ‎базируется ‎в‏ ‎конечном ‎счете‏ ‎на ‎том,‏ ‎что‏ ‎познается ‎и‏ ‎просчитывается ‎независимый ‎от ‎индивидуального ‎„произвола“,‏ ‎непреложно-закономерный ‎ход‏ ‎определенных‏ ‎процессов. ‎То ‎есть‏ ‎на ‎том,‏ ‎что ‎поведение ‎человека ‎исчерпывается‏ ‎правильным‏ ‎просчетом ‎шансов‏ ‎такого ‎течения‏ ‎событий ‎(„законы“ ‎которого ‎он ‎находит‏ ‎в‏ ‎„готовом“ ‎виде),‏ ‎умелым ‎обходом‏ ‎„случайных“ ‎помех ‎путем ‎применения ‎мер‏ ‎предосторожности,‏ ‎защиты‏ ‎и ‎т.‏ ‎д. ‎(которые‏ ‎также ‎базируются‏ ‎на‏ ‎знании ‎и‏ ‎применении ‎подобных ‎„законов“)».

Субъект ‎в ‎капиталистическом‏ ‎обществе ‎приобретает‏ ‎«созерцательный»‏ ‎характер, ‎оказывается ‎неспособным‏ ‎повлиять ‎на‏ ‎внешние ‎по ‎отношению ‎к‏ ‎нему‏ ‎«законы ‎[модернистского]‏ ‎бытия», ‎представляющиеся‏ ‎ему ‎в ‎«готовом» ‎виде. ‎Это‏ ‎умаление‏ ‎субъекта, ‎его‏ ‎превращение ‎в‏ ‎винтик ‎внешней ‎по ‎отношению ‎к‏ ‎нему‏ ‎системы.‏ ‎В ‎вещь.

Цитата: «Какая‏ ‎разница, ‎что‏ ‎рабочий ‎подобным‏ ‎образом‏ ‎должен ‎относиться‏ ‎к ‎отдельной ‎машине, ‎предприниматель ‎—‏ ‎к ‎данному‏ ‎типу‏ ‎машинного ‎производства, ‎инженер‏ ‎— ‎к‏ ‎уровню ‎развития ‎науки, ‎рентабельности‏ ‎ее‏ ‎технического ‎приложения,‏ ‎— ‎все‏ ‎равно ‎это ‎лишь ‎чисто ‎количественная‏ ‎градация,‏ ‎которая ‎непосредственно‏ ‎не ‎знаменует‏ ‎собой ‎никакого ‎качественного ‎различия ‎в‏ ‎структуре‏ ‎их‏ ‎сознания».

Лукач ‎подчеркивает,‏ ‎что ‎овеществляется‏ ‎сознание ‎всего‏ ‎модернистского‏ ‎общества. ‎Как‏ ‎пролетариата, ‎так ‎и ‎собственников ‎капитала.‏ ‎Всех.

Цитата: ‎«Проблема‏ ‎современной‏ ‎бюрократии ‎становится ‎совершенно‏ ‎понятной ‎только‏ ‎в ‎данной ‎взаимосвязи. ‎Бюрократия‏ ‎представляет‏ ‎собой ‎сходное‏ ‎приспособление ‎образа‏ ‎жизни ‎и ‎труда, ‎а, ‎соответственно,‏ ‎и‏ ‎сознания, ‎к‏ ‎общим ‎социально-экономическим‏ ‎предпосылкам ‎капиталистической ‎экономики, ‎которое ‎мы‏ ‎установили‏ ‎применительно‏ ‎к ‎рабочим‏ ‎на ‎отдельном‏ ‎предприятии. ‎Формальная‏ ‎рационализация‏ ‎права, ‎государства,‏ ‎управления ‎и ‎т. ‎д. ‎объективно‏ ‎вещественно ‎означает‏ ‎сходное‏ ‎разложение ‎всех ‎общественных‏ ‎функций ‎на‏ ‎их ‎элементы, ‎сходный ‎поиск‏ ‎рациональных‏ ‎и ‎формальных‏ ‎законов ‎этих‏ ‎неукоснительно ‎отделенных ‎друг ‎от ‎друга‏ ‎частных‏ ‎систем, ‎а,‏ ‎сообразно ‎с‏ ‎этим ‎в ‎субъективном ‎плане, ‎сходные‏ ‎следствия‏ ‎в‏ ‎сознании ‎отъединения‏ ‎труда ‎от‏ ‎индивидуальных ‎способностей‏ ‎и‏ ‎потребностей ‎трудящегося,‏ ‎сходное ‎рационально-бесчеловечное ‎разделение ‎труда, ‎которое‏ ‎мы ‎на‏ ‎машинно-техническом‏ ‎уровне ‎обнаружили ‎в‏ ‎предприятии».

Бюрократия ‎также‏ ‎лишь ‎часть ‎«машины ‎модерна».‏ ‎Марксизм‏ ‎в ‎принципе‏ ‎лишен ‎пафоса‏ ‎«вселенского ‎заговора» ‎и ‎отрицает ‎его‏ ‎как‏ ‎основу ‎исторического‏ ‎процесса. ‎Лукач‏ ‎же ‎показывает, ‎что ‎власть ‎как‏ ‎таковая‏ ‎лишь‏ ‎производная ‎от‏ ‎той ‎программы,‏ ‎которую ‎она‏ ‎обслуживает.‏ ‎Не ‎власть‏ ‎имущие ‎порождает ‎модернизацию, ‎а ‎модернизация‏ ‎порождает ‎определенную‏ ‎власть.

Цитата:‏ ‎«При ‎этом ‎речь‏ ‎идет ‎не‏ ‎только ‎о ‎совершенно ‎механизированном,‏ ‎„бездуховном“‏ ‎способе ‎труда‏ ‎низшей ‎бюрократии,‏ ‎который ‎чрезвычайно ‎напоминает ‎простое ‎обслуживание‏ ‎машин‏ ‎и ‎даже‏ ‎зачастую ‎превосходит‏ ‎его ‎своей ‎безысходностью ‎и ‎однообразием.‏ ‎Но,‏ ‎с‏ ‎одной ‎стороны,‏ ‎речь ‎идет‏ ‎о ‎все‏ ‎более‏ ‎формальном, ‎рациональном‏ ‎подходе ‎ко ‎всем ‎вопросам ‎с‏ ‎объективной ‎точки‏ ‎зрения,‏ ‎о ‎всевозрастающем ‎отрешении‏ ‎от ‎качественно-материальной‏ ‎сущности ‎„вещей“, ‎на ‎которые‏ ‎распространяется‏ ‎бюрократический ‎подход.‏ ‎С ‎другой‏ ‎стороны, ‎— ‎о ‎еще ‎более‏ ‎монструозном‏ ‎усугублении ‎односторонней‏ ‎специализации ‎в‏ ‎рамках ‎разделения ‎труда, ‎насилующей ‎человеческую‏ ‎сущность‏ ‎человека.‏ ‎Справедливость ‎замечания‏ ‎Маркса ‎о‏ ‎фабричном ‎труде,‏ ‎при‏ ‎котором ‎разделяется‏ ‎сам ‎индивид, ‎каковой ‎превращается ‎в‏ ‎автоматический ‎приводной‏ ‎механизм‏ ‎частичного ‎труда, ‎доводится‏ ‎до ‎ненормальности,‏ ‎проявляется ‎здесь ‎тем ‎более‏ ‎резко,‏ ‎чем ‎более‏ ‎высоких, ‎развитых,‏ ‎„духовных“ ‎достижений ‎[Leistungen] ‎требует ‎от‏ ‎работника‏ ‎данное ‎разделение‏ ‎труда. ‎И‏ ‎здесь ‎повторяется ‎отделение ‎рабочей ‎силы‏ ‎от‏ ‎личности‏ ‎рабочего, ‎ее‏ ‎превращение ‎в‏ ‎вещь, ‎в‏ ‎предмет,‏ ‎который ‎он‏ ‎продает ‎на ‎рынке. ‎Повторяется ‎с‏ ‎тем ‎лишь‏ ‎отличием,‏ ‎что ‎тут ‎машинная‏ ‎механизация ‎не‏ ‎угнетает ‎разом ‎все ‎духовные‏ ‎способности,‏ ‎а ‎одна‏ ‎способность ‎(или‏ ‎комплекс ‎способностей) ‎отрешается ‎от ‎целостной‏ ‎личности,‏ ‎объективируется ‎по‏ ‎отношении ‎к‏ ‎ней, ‎становится ‎вещью, ‎товаром».

Никто, ‎включая‏ ‎творцов,‏ ‎не‏ ‎свободен ‎от‏ ‎овеществления ‎в‏ ‎мире ‎овеществления.‏ ‎Так‏ ‎как ‎«сам‏ ‎фундаментальный ‎феномен ‎остается ‎одним ‎и‏ ‎тем ‎же».

Цитата:‏ ‎«Только‏ ‎капитализм ‎с ‎его‏ ‎единой ‎для‏ ‎всего ‎общества ‎экономической ‎структурой‏ ‎породил‏ ‎— ‎формально‏ ‎— ‎единую‏ ‎для ‎всех ‎его ‎членов ‎вместе‏ ‎взятых‏ ‎структуру ‎сознания.‏ ‎И ‎она‏ ‎проявляет ‎себя ‎как ‎раз ‎в‏ ‎том,‏ ‎что‏ ‎характерные ‎для‏ ‎наемного ‎труда‏ ‎проблемы ‎сознания‏ ‎повторяются‏ ‎в ‎господствующем‏ ‎классе ‎— ‎в ‎более ‎тонком,‏ ‎одухотворенном, ‎но‏ ‎именно‏ ‎поэтому ‎в ‎более‏ ‎усугубленном ‎виде».

Начав‏ ‎с ‎того, ‎что ‎овеществление‏ ‎сознания‏ ‎пролетариата ‎проявляется‏ ‎наиболее ‎явственно,‏ ‎Лукач ‎подчеркивает, ‎что ‎и ‎сознание‏ ‎господствующего‏ ‎класса ‎также‏ ‎овеществляется, ‎причем‏ ‎«в ‎более ‎усугубленном ‎виде».

Цитата: ‎«Наиболее‏ ‎гротескное‏ ‎выражение‏ ‎данная ‎структура‏ ‎получает ‎в‏ ‎сфере ‎журналистики,‏ ‎где‏ ‎субъективность ‎как‏ ‎таковая, ‎знание, ‎темперамент, ‎формулировочный ‎дар‏ ‎становятся ‎абстрактным,‏ ‎самопроизвольно‏ ‎приводящимся ‎в ‎действие‏ ‎механизмом, ‎не‏ ‎зависящим ‎ни ‎от ‎личности‏ ‎их‏ ‎„владельца“, ‎ни‏ ‎от ‎материально-конкретной‏ ‎сущности ‎рассматриваемых ‎тем. ‎„Бессовестность“ ‎журналистов,‏ ‎проституирование‏ ‎ими ‎своих‏ ‎переживаний ‎и‏ ‎убеждений ‎может ‎быть ‎понята ‎лишь‏ ‎как‏ ‎некая‏ ‎кульминация ‎капиталистического‏ ‎овеществления».

Мне ‎трудно‏ ‎не ‎увидеть‏ ‎здесь‏ ‎отголосок ‎будущей‏ ‎работы ‎Бодрийяра ‎«В ‎тени ‎молчаливого‏ ‎большинства, ‎или‏ ‎конец‏ ‎социального». ‎Проституирование ‎журналистов‏ ‎по ‎Лукачу‏ ‎является ‎не ‎порождением ‎их‏ ‎личных‏ ‎негативных ‎качеств,‏ ‎а ‎кульминацией‏ ‎капиталистического ‎овеществления ‎человека. ‎То ‎есть‏ ‎проституирование‏ ‎предписано ‎журналисту‏ ‎зрелым ‎капиталистическим‏ ‎обществом. ‎Отсюда ‎один ‎шаг ‎к‏ ‎признанию‏ ‎того,‏ ‎что ‎масса‏ ‎конституирует ‎(проституирует)‏ ‎массмедиа, ‎а‏ ‎не‏ ‎массмедиа ‎—‏ ‎массы.

Ключ ‎к ‎могуществу ‎постмодерна. ‎Бодрийяр https://sponsr.ru/friend_ru/81032/Kluch_kmogushchestvu_postmoderna_Bodriiyar/

Цитата:‏ ‎«Превращение ‎отношения‏ ‎между‏ ‎товарами ‎в ‎вещь‏ ‎с ‎„призрачной‏ ‎предметностью“, ‎таким ‎образом, ‎не‏ ‎может‏ ‎остановиться ‎на‏ ‎том, ‎что‏ ‎все ‎предметы, ‎удовлетворяющие ‎потребности, ‎становятся‏ ‎товарами.‏ ‎Оно ‎запечатлевает‏ ‎свою ‎структуру‏ ‎на ‎всем ‎сознании ‎человека: ‎его‏ ‎свойства‏ ‎и‏ ‎способности ‎уже‏ ‎больше ‎не‏ ‎сливаются ‎в‏ ‎органическом‏ ‎единстве ‎личности,‏ ‎а ‎выступают ‎как ‎„вещи“, ‎которыми‏ ‎он ‎„владеет“‏ ‎и‏ ‎которые ‎он ‎„отчуждает“‏ ‎точно ‎так‏ ‎же, ‎как ‎разные ‎предметы‏ ‎внешнего‏ ‎мира. ‎И‏ ‎не ‎существует,‏ ‎естественно, ‎никакой ‎формы ‎отношений ‎между‏ ‎людьми,‏ ‎ни ‎одной‏ ‎возможности ‎у‏ ‎человека ‎проявить ‎свои ‎физические ‎и‏ ‎психические‏ ‎„свойства“,‏ ‎которая ‎бы‏ ‎не ‎подпадала‏ ‎все ‎больше‏ ‎под‏ ‎власть ‎этой‏ ‎формы ‎предметности».

Человек ‎модерна, ‎по ‎Лукачу,‏ ‎представляется ‎как‏ ‎сумма‏ ‎вещей, ‎лишенных ‎органического‏ ‎единства. ‎Каждое‏ ‎его ‎действие, ‎мысль, ‎психологическое‏ ‎свойство‏ ‎является ‎объективированным‏ ‎внешней ‎системой‏ ‎предметом. ‎Человек ‎не ‎принадлежит, ‎он‏ ‎предстает‏ ‎как ‎конструкт,‏ ‎сооруженный ‎чужой‏ ‎для ‎него ‎системой.

Речь ‎не ‎только‏ ‎о‏ ‎социологической‏ ‎детерминированности ‎индивида.‏ ‎Лукач ‎подчеркивает,‏ ‎что ‎полного‏ ‎механицизма,‏ ‎превращения ‎в‏ ‎винтик ‎— ‎полного ‎овеществления ‎—‏ ‎сознание ‎и‏ ‎бытие‏ ‎человека ‎достигает ‎именно‏ ‎в ‎зрелом‏ ‎модерне.

Ключевым ‎инструментом ‎овеществления ‎является‏ ‎рационализация.

Цитата:‏ ‎«Эта ‎мнимо‏ ‎безостаточная, ‎доходящая‏ ‎до ‎самых ‎глубин ‎физического ‎и‏ ‎психического‏ ‎бытия ‎человека‏ ‎рационализация, ‎однако,‏ ‎наталкивается ‎на ‎ограничения, ‎налагаемые ‎формальным‏ ‎характером‏ ‎свойственной‏ ‎ей ‎рациональности.‏ ‎Это ‎значит,‏ ‎что ‎хотя‏ ‎рационализирование‏ ‎изолированных ‎элементов‏ ‎жизни, ‎проистекающие ‎отсюда ‎— ‎формальные‏ ‎— ‎закономерности‏ ‎непосредственно‏ ‎и ‎на ‎поверхностный‏ ‎взгляд ‎и‏ ‎вписываются ‎в ‎единую ‎систему‏ ‎всеобщих‏ ‎„законов“, ‎однако‏ ‎пренебрежение ‎конкретной‏ ‎материей ‎законов, ‎на ‎чем ‎основывается‏ ‎сама‏ ‎их ‎закономерность,‏ ‎проявляется ‎в‏ ‎виде ‎фактической ‎несогласованности ‎законов ‎в‏ ‎этой‏ ‎системе,‏ ‎в ‎случайной‏ ‎соотнесенности ‎частей‏ ‎такой ‎системы‏ ‎друг‏ ‎с ‎другом,‏ ‎в ‎относительно ‎большой ‎автономии ‎этих‏ ‎частей ‎системы‏ ‎по‏ ‎отношению ‎друг ‎к‏ ‎другу. ‎Наиболее‏ ‎резко ‎подобная ‎несогласованность ‎выражается‏ ‎в‏ ‎периоды ‎кризисов,‏ ‎существо ‎которых,‏ ‎с ‎представляемой ‎здесь ‎точки ‎зрения,‏ ‎состоит‏ ‎именно ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎разрывается ‎непосредственная ‎континуальность ‎перехода ‎от‏ ‎данной‏ ‎части‏ ‎системы ‎к‏ ‎другой ‎ее‏ ‎части, ‎что‏ ‎их‏ ‎независимость ‎друг‏ ‎от ‎друга, ‎их ‎случайная ‎соотнесенность‏ ‎между ‎собой‏ ‎внезапно‏ ‎становятся ‎достоянием ‎сознания‏ ‎всех ‎людей.‏ ‎Поэтому ‎Энгельс ‎был ‎вправе‏ ‎назвать‏ ‎„естественные ‎законы“‏ ‎капиталистической ‎экономики‏ ‎законами ‎случайностей».

Рационализация ‎бесконечно ‎дробит ‎человеческое‏ ‎бытие,‏ ‎изучая ‎(рационализируя)‏ ‎и ‎тем‏ ‎самым ‎дробя ‎каждую ‎его ‎часть‏ ‎на‏ ‎всё‏ ‎более ‎узкие‏ ‎частицы. ‎Этот‏ ‎путь ‎ведет‏ ‎к‏ ‎потере ‎восприятия‏ ‎целостности. ‎Рационализация ‎постоянно ‎удаляется ‎от‏ ‎понимания ‎и‏ ‎схватывания‏ ‎целостной ‎картины, ‎отдавая‏ ‎складывание ‎познаваемых‏ ‎ей ‎законов ‎изолированных ‎частиц‏ ‎на‏ ‎откуп ‎случаю.

Цитата:‏ ‎«Все ‎строение‏ ‎капиталистического ‎производства ‎покоится ‎на ‎таком‏ ‎взаимодействии‏ ‎строго ‎закономерной‏ ‎необходимости ‎во‏ ‎всех ‎отдельных ‎явлениях ‎и ‎относительной‏ ‎иррациональности‏ ‎совокупного‏ ‎процесса».

Всё ‎большая‏ ‎рационализация ‎отдельных‏ ‎элементов, ‎по‏ ‎Лукачу,‏ ‎в ‎сумме‏ ‎представляет ‎собой ‎всё ‎большую ‎иррациональность‏ ‎совокупного ‎процесса‏ ‎—‏ ‎всё ‎больший ‎хаос.

Цитата:‏ ‎«Вследствие ‎специализации‏ ‎результативной ‎деятельности ‎[Leistung] ‎утрачивается‏ ‎всякая‏ ‎картина ‎целого.‏ ‎И ‎поскольку,‏ ‎тем ‎не ‎менее, ‎потребность ‎в‏ ‎постижении‏ ‎(по ‎меньшей‏ ‎мере, ‎познавательном)‏ ‎целого ‎отмереть ‎не ‎может, ‎возникает‏ ‎впечатление‏ ‎и‏ ‎раздается ‎упрек,‏ ‎что ‎действующая‏ ‎таким ‎образом‏ ‎наука,‏ ‎которая ‎также‏ ‎застревает ‎в ‎этой ‎непосредственности, ‎разрывает‏ ‎тотальность ‎[Totalitaet]‏ ‎действительности‏ ‎на ‎куски, ‎в‏ ‎силу ‎своей‏ ‎специализации ‎теряет ‎целое ‎из‏ ‎поля‏ ‎зрения. ‎<…>‏ ‎„разумный“ ‎способ‏ ‎действий ‎современной ‎науки ‎<…> ‎чем‏ ‎более‏ ‎развитой ‎становилась‏ ‎современная ‎наука,‏ ‎чем ‎большей ‎методологической ‎ясности ‎она‏ ‎достигала‏ ‎относительно‏ ‎себя ‎самой,‏ ‎тем ‎более‏ ‎решительно ‎отворачивалась‏ ‎она‏ ‎от ‎онтологических‏ ‎проблем ‎своей ‎сферы, ‎тем ‎более‏ ‎решительно ‎она‏ ‎должна‏ ‎была ‎отграничивать ‎область‏ ‎научно ‎постижимого‏ ‎для ‎нее. ‎И ‎чем‏ ‎более‏ ‎развитой, ‎чем‏ ‎более ‎научной‏ ‎она ‎становилась, ‎тем ‎в ‎большей‏ ‎степени‏ ‎она ‎превращалась‏ ‎в ‎формально‏ ‎замкнутую ‎систему ‎специальных ‎частных ‎законов,‏ ‎для‏ ‎которой‏ ‎являются ‎методологически‏ ‎и ‎принципиально‏ ‎непостижимыми ‎находящийся‏ ‎вне‏ ‎ее ‎собственной‏ ‎сферы ‎мир ‎и ‎вместе ‎с‏ ‎ним, ‎даже‏ ‎в‏ ‎первую ‎очередь, ‎данная‏ ‎ей ‎для‏ ‎познания ‎материя, ‎ее ‎собственный,‏ ‎конкретный‏ ‎субстрат ‎действительности».

Лукач‏ ‎вновь ‎подчеркивает,‏ ‎что ‎наука ‎идет ‎путем ‎дробления‏ ‎и‏ ‎тем ‎самым‏ ‎всё ‎«более‏ ‎решительно ‎отворачивалась ‎она ‎от ‎онтологических‏ ‎проблем‏ ‎своей‏ ‎сферы». ‎Это‏ ‎тотальная ‎критика‏ ‎науки ‎модерна‏ ‎как‏ ‎таковой, ‎ее‏ ‎фундаментальных ‎оснований. ‎По ‎Лукачу, ‎наука‏ ‎идет ‎путем‏ ‎истребления‏ ‎целостности ‎и ‎человека,‏ ‎всё ‎более‏ ‎и ‎более ‎погружаясь ‎в‏ ‎хаос.

Цитата:‏ ‎«Когда ‎для‏ ‎философии ‎формалистические‏ ‎понятийные ‎структуры ‎частных ‎наук ‎становятся,‏ ‎таким‏ ‎образом, ‎неизменным‏ ‎данным ‎субстратом,‏ ‎своей ‎конечной ‎стадии ‎достигает ‎безнадежное‏ ‎удаление‏ ‎от‏ ‎уразумения ‎овеществления,‏ ‎которое ‎лежит‏ ‎в ‎основе‏ ‎указанного‏ ‎формализма. ‎Теперь‏ ‎овеществленный ‎мир ‎— ‎с ‎точки‏ ‎зрения ‎философии;‏ ‎во‏ ‎вторую ‎очередь, ‎в‏ ‎„критическом“ ‎освещении‏ ‎— ‎окончательно ‎выступает ‎как‏ ‎единственно‏ ‎возможный, ‎единственно‏ ‎схватываемый ‎в‏ ‎понятиях, ‎постижимый ‎мир, ‎который ‎дан‏ ‎нам,‏ ‎людям. ‎По‏ ‎сути, ‎в‏ ‎этой ‎ситуации ‎совершенно ‎ничего ‎не‏ ‎может‏ ‎изменить‏ ‎ни ‎то,‏ ‎происходит ‎это‏ ‎под ‎знаком‏ ‎прославления,‏ ‎резиньяции ‎[полной‏ ‎покорности, ‎прим. ‎АМ] ‎или ‎отчаяния,‏ ‎ни ‎то,‏ ‎изыскивается‏ ‎ли ‎возможность ‎найти‏ ‎дорогу ‎к‏ ‎„жизни“ ‎через ‎иррационально-мистическое ‎переживание».

По‏ ‎Лукачу,‏ ‎наука ‎—‏ ‎инструмент ‎овеществления‏ ‎человека. ‎Философия ‎— ‎инструмент ‎овеществления‏ ‎человека.‏ ‎А ‎обращение‏ ‎к ‎премодерну‏ ‎(«иррационально-мистическое ‎переживание») ‎— ‎тупик. ‎Мы‏ ‎можем‏ ‎кричать‏ ‎от ‎отчаянья,‏ ‎прославлять ‎или‏ ‎тихо ‎покоряться‏ ‎овеществлению,‏ ‎это ‎не‏ ‎имеет ‎значения, ‎мы ‎так ‎ничего‏ ‎не ‎изменим,‏ ‎пишет‏ ‎Лукач. ‎Овеществленный ‎мир‏ ‎окончательно ‎выступает‏ ‎как ‎единственно ‎возможный, ‎единственно‏ ‎схватываемый‏ ‎в ‎понятиях,‏ ‎постижимый ‎мир,‏ ‎который ‎дан ‎нам, ‎людям.

Данная ‎работа‏ ‎Лукача‏ ‎— ‎убедительная‏ ‎критика ‎модерна‏ ‎с ‎позиций ‎марксизма. ‎На ‎мой‏ ‎взгляд,‏ ‎именно‏ ‎модерна, ‎а‏ ‎не ‎только‏ ‎капитализма. ‎Лукач,‏ ‎безусловно,‏ ‎не ‎распространял‏ ‎свою ‎критику ‎на ‎СССР, ‎видя‏ ‎в ‎1923‏ ‎году‏ ‎в ‎нем ‎зарю‏ ‎коммунистического ‎завтра.‏ ‎Но ‎если ‎мы ‎сейчас‏ ‎посмотрим‏ ‎на ‎советский‏ ‎уклад ‎через‏ ‎призму ‎«Овеществления ‎и ‎сознания ‎пролетариата»,‏ ‎то‏ ‎увидим ‎там‏ ‎всю ‎ту‏ ‎же ‎заданность ‎советского ‎человека, ‎который‏ ‎«как‏ ‎механизированная‏ ‎часть ‎вводится‏ ‎в ‎механическую‏ ‎систему, ‎которую‏ ‎он‏ ‎преднаходит ‎готовой‏ ‎и ‎функционирующей ‎независимо ‎от ‎него,‏ ‎— ‎систему,‏ ‎законам‏ ‎которой ‎он ‎должен‏ ‎беспрекословно ‎подчиниться».

Важно,‏ ‎что ‎Лукач ‎пишет ‎свою‏ ‎работу‏ ‎на ‎марксистском‏ ‎языке ‎и‏ ‎с ‎развернутыми ‎отсылками ‎к ‎Марксу,‏ ‎будучи‏ ‎верным ‎ленинцем‏ ‎и ‎сторонником‏ ‎СССР. ‎Это ‎снимает ‎с ‎него‏ ‎«идеологические‏ ‎подозрения».‏ ‎Впрочем, ‎человек,‏ ‎предъявляющий ‎такие‏ ‎подозрения ‎как‏ ‎решающий‏ ‎аргумент, ‎вряд‏ ‎ли ‎прочтет ‎Лукача ‎сегодня.

Из ‎рассмотренных‏ ‎тезисов ‎Лукача‏ ‎неумолимо‏ ‎вытекает ‎один ‎вывод,‏ ‎который ‎он‏ ‎делает ‎с ‎ортодоксальных ‎коммунистических‏ ‎позиций‏ ‎— ‎модерн‏ ‎должен ‎быть‏ ‎преодолен ‎во ‎всей ‎своей ‎полноте.‏ ‎Продолжение‏ ‎следует.

[1] Георг ‎Лукач,‏ ‎«История ‎и‏ ‎классовое ‎сознание», ‎издательство ‎«Логос-Альтера», ‎2003‏ ‎год,‏ ‎Москва.

[2] Дьердь‏ ‎Лукач, ‎«Ленин.‏ ‎Исследовательский ‎очерк‏ ‎о ‎взаимосвязи‏ ‎его‏ ‎идей», ‎издательство‏ ‎«Международные ‎отношения», ‎1990 ‎год, ‎Москва.

[3] «Дьердь‏ ‎Лукач: ‎Прожитые‏ ‎мысли.‏ ‎Автобиография ‎в ‎диалоге»,‏ ‎издательство ‎«Владимир‏ ‎Даль», ‎2019 ‎год, ‎Санкт-Петербург.