Марк Твен. «Как меня выбирали в губернаторы».

Как ‎меня‏ ‎выбирали ‎в ‎губернаторы ‎

Несколько ‎месяцев‏ ‎назад ‎меня‏ ‎как‏ ‎независимого ‎выдвинули ‎кандидатом‏ ‎на ‎должность‏ ‎губернатора ‎великого ‎штата ‎Нью-Йорк.‏ ‎Две‏ ‎основные ‎партии‏ ‎выставили ‎кандидатуры‏ ‎мистера ‎Джона ‎Т. ‎Смита ‎и‏ ‎мистера‏ ‎Блэнка ‎Дж.‏ ‎Бланка, ‎однако‏ ‎я ‎сознавал, ‎что ‎у ‎меня‏ ‎есть‏ ‎важное‏ ‎преимущество ‎пред‏ ‎этими ‎господами,‏ ‎а ‎именно:‏ ‎незапятнанная‏ ‎репутация. ‎Стоило‏ ‎только ‎просмотреть ‎газеты, ‎чтобы ‎убедиться,‏ ‎что ‎если‏ ‎они‏ ‎и ‎были ‎когда-либо‏ ‎порядочными ‎людьми,‏ ‎то ‎эти ‎времена ‎давно‏ ‎миновали.‏ ‎Было ‎совершенно‏ ‎очевидно, ‎что‏ ‎за ‎последние ‎годы ‎они ‎погрязли‏ ‎во‏ ‎всевозможных ‎пороках.‏ ‎Я ‎упивался‏ ‎своим ‎превосходством ‎над ‎ними ‎и‏ ‎в‏ ‎глубине‏ ‎души ‎ликовал,‏ ‎но ‎некая‏ ‎мысль, ‎как‏ ‎мутная‏ ‎струйка, ‎омрачала‏ ‎безмятежную ‎гладь ‎моего ‎счастья: ‎ведь‏ ‎мое ‎имя‏ ‎будет‏ ‎сейчас ‎у ‎всех‏ ‎на ‎устах‏ ‎вместе ‎с ‎именами ‎этих‏ ‎прохвостов!‏ ‎Это ‎стало‏ ‎беспокоить ‎меня‏ ‎все ‎больше ‎и ‎больше. ‎В‏ ‎конце‏ ‎концов ‎я‏ ‎решил ‎посоветоваться‏ ‎со ‎своей ‎бабушкой. ‎Старушка ‎ответила‏ ‎быстро‏ ‎и‏ ‎решительно. ‎Письмо‏ ‎ее ‎гласило:

«За‏ ‎всю ‎свою‏ ‎жизнь‏ ‎ты ‎не‏ ‎совершил ‎ни ‎одного ‎бесчестного ‎поступка.‏ ‎Ни ‎одного!‏ ‎Между‏ ‎тем ‎взгляни ‎только‏ ‎в ‎газеты,‏ ‎и ‎ты ‎поймешь, ‎что‏ ‎за‏ ‎люди ‎мистер‏ ‎Смит ‎и‏ ‎мистер ‎Блэнк. ‎Суди ‎сам, ‎можешь‏ ‎ли‏ ‎ты ‎унизиться‏ ‎настолько, ‎чтобы‏ ‎вступить ‎с ‎ними ‎в ‎политическую‏ ‎борьбу?»

Именно‏ ‎это‏ ‎и ‎не‏ ‎давало ‎мне‏ ‎покоя! ‎Всю‏ ‎ночь‏ ‎я ‎ни‏ ‎на ‎минуту ‎не ‎сомкнул ‎глаз.‏ ‎В ‎конце‏ ‎концов‏ ‎я ‎решил, ‎что‏ ‎отступать ‎уже‏ ‎поздно. ‎Я ‎взял ‎на‏ ‎себя‏ ‎определенные ‎обязательства‏ ‎и ‎должен‏ ‎бороться ‎до ‎конца. ‎За ‎завтраком,‏ ‎небрежно‏ ‎просматривая ‎газеты,‏ ‎я ‎наткнулся‏ ‎на ‎следующую ‎заметку ‎и, ‎сказать‏ ‎по‏ ‎правде,‏ ‎был ‎совершенно‏ ‎ошеломлен:

«Лжесвидетельство. Быть ‎может,‏ ‎теперь, ‎выступая‏ ‎перед‏ ‎пародом ‎в‏ ‎качестве ‎кандидата ‎в ‎губернаторы, ‎мистер‏ ‎Марк ‎Твен‏ ‎соизволит‏ ‎разъяснить, ‎при ‎каких‏ ‎обстоятельствах ‎он‏ ‎был ‎уличен ‎в ‎нарушении‏ ‎присяги‏ ‎тридцатью ‎четырьмя‏ ‎свидетелями ‎в‏ ‎городе ‎Вакаваке ‎(Кохинхина) ‎в ‎1863‏ ‎году?‏ ‎Лжесвидетельство ‎было‏ ‎совершено ‎с‏ ‎намерением ‎оттягать ‎у ‎бедной ‎вдовы-туземки‏ ‎и‏ ‎ее‏ ‎беззащитных ‎детей‏ ‎жалкий ‎клочок‏ ‎земли ‎с‏ ‎несколькими‏ ‎банановыми ‎деревцами‏ ‎— ‎единственное, ‎что ‎спасало ‎их‏ ‎от ‎голода‏ ‎и‏ ‎нищеты. ‎В ‎своих‏ ‎же ‎интересах,‏ ‎а ‎также ‎в ‎интересах‏ ‎избирателей,‏ ‎которые ‎будут,‏ ‎как ‎надеется‏ ‎мистер ‎Твен, ‎голосовать ‎за ‎него,‏ ‎он‏ ‎обязан ‎разъяснить‏ ‎эту ‎историю.‏ ‎Решится ‎ли ‎он?»

У ‎меня ‎просто‏ ‎глаза‏ ‎на‏ ‎лоб ‎полезли‏ ‎от ‎изумления.‏ ‎Какая ‎грубая,‏ ‎бессовестная‏ ‎клевета! ‎Я‏ ‎никогда ‎не ‎бывал ‎в ‎Кохинхине!‏ ‎Я ‎не‏ ‎имею‏ ‎понятия ‎о ‎Вакаваке!‏ ‎Я ‎не‏ ‎мог ‎бы ‎отличить ‎бананового‏ ‎дерева‏ ‎от ‎кенгуру!‏ ‎Я ‎просто‏ ‎не ‎знал, ‎что ‎делать. ‎Я‏ ‎был‏ ‎взбешен, ‎но‏ ‎совершенно ‎беспомощен.

Прошел‏ ‎целый ‎день, ‎а ‎я ‎так‏ ‎ничего‏ ‎и‏ ‎не ‎предпринял.‏ ‎На ‎следующее‏ ‎утро ‎в‏ ‎той‏ ‎же ‎газете‏ ‎появились ‎такие ‎строки:

«Знаменательно! ‎Следует ‎отметить,‏ ‎что ‎мистер‏ ‎Марк‏ ‎Твен ‎хранит ‎многозначительное‏ ‎молчание ‎по‏ ‎поводу ‎своего ‎лжесвидетельства ‎в‏ ‎Кохинхине!»

(В‏ ‎дальнейшем, ‎в‏ ‎течение ‎всей‏ ‎избирательной ‎кампании ‎эта ‎газета ‎называла‏ ‎меня‏ ‎не ‎иначе,‏ ‎как ‎«Гнусный‏ ‎Клятвопреступник ‎Твен».)

Затем ‎в ‎другой ‎газете‏ ‎появилась‏ ‎такая‏ ‎заметка:

«Желательно ‎узнать, не‏ ‎соблаговолит ‎ли‏ ‎новый ‎кандидат‏ ‎в‏ ‎губернаторы ‎разъяснить‏ ‎тем ‎из ‎своих ‎сограждан, ‎которые‏ ‎отваживаются ‎голосовать‏ ‎за‏ ‎него, ‎одно ‎любопытное‏ ‎обстоятельство: ‎правда‏ ‎ли. ‎что ‎у ‎его‏ ‎товарищей‏ ‎по ‎бараку‏ ‎в ‎Монтане‏ ‎то ‎и ‎дело ‎пропадали ‎разные‏ ‎мелкие‏ ‎вещи, ‎которые‏ ‎неизменно ‎обнаруживались‏ ‎либо ‎в ‎карманах ‎мистера ‎Твена,‏ ‎либо‏ ‎в‏ ‎его ‎„чемодане“‏ ‎(старой ‎газете,‏ ‎в ‎которую‏ ‎он‏ ‎заворачивал ‎свои‏ ‎пожитки). ‎Правда ‎ли, ‎что ‎товарищи‏ ‎вынуждены ‎были‏ ‎наконец,‏ ‎для ‎собственной ‎же‏ ‎пользы ‎мистера‏ ‎Твена, ‎сделать ‎ему ‎дружеское‏ ‎внушение,‏ ‎вымазать ‎дегтем,‏ ‎вывалять ‎в‏ ‎перьях ‎и ‎пронести ‎по ‎улицам‏ ‎верхом‏ ‎на ‎шесте,‏ ‎а ‎затем‏ ‎посоветовать ‎поскорей ‎очистить ‎занимаемое ‎им‏ ‎в‏ ‎лагере‏ ‎помещение ‎и‏ ‎навсегда ‎забыть‏ ‎туда ‎дорогу?‏ ‎Что‏ ‎ответит ‎на‏ ‎это ‎мистер ‎Марк ‎Твен?»

Можно ‎ли‏ ‎было ‎выдумать‏ ‎что-либо‏ ‎гнуснее! ‎Ведь ‎я‏ ‎никогда ‎в‏ ‎жизни ‎не ‎бывал ‎в‏ ‎Монтане!

(С‏ ‎тех ‎пор‏ ‎эта ‎газета‏ ‎называла ‎меня ‎«Твен, ‎Монтаиский ‎Вор».)

Теперь‏ ‎я‏ ‎стал ‎развертывать‏ ‎утреннюю ‎газету‏ ‎с ‎боязливой ‎осторожностью, ‎— ‎так,‏ ‎наверное,‏ ‎приподнимает‏ ‎одеяло ‎человек,‏ ‎подозревающий, ‎что‏ ‎где-то ‎в‏ ‎постели‏ ‎притаилась ‎гремучая‏ ‎змея.

Однажды ‎мне ‎бросилось ‎в ‎глаза‏ ‎следующее:

«Клеветник ‎уличен! Майкл‏ ‎О’Фланаган‏ ‎— ‎эсквайр ‎из‏ ‎Файв-Пойнтса, ‎мистер‏ ‎Сиаб ‎Рафферти ‎и ‎мистер‏ ‎Кэтти‏ ‎Маллиган ‎с‏ ‎Уотер-стрит ‎под‏ ‎присягой ‎дали ‎показания, ‎свидетельствующие, ‎что‏ ‎наглое‏ ‎утверждение ‎мистера‏ ‎Твена, ‎будто‏ ‎покойный ‎дед ‎нашего ‎достойного ‎кандидата‏ ‎мистера‏ ‎Блэнка‏ ‎был ‎повешен‏ ‎за ‎грабеж‏ ‎на ‎большой‏ ‎дороге,‏ ‎является ‎подлой‏ ‎и ‎нелепой, ‎ни ‎на ‎чем‏ ‎не ‎основанной‏ ‎клеветой.‏ ‎Каждому ‎порядочному ‎человеку‏ ‎станет ‎грустно‏ ‎на ‎душе ‎при ‎виде‏ ‎того,‏ ‎как ‎ради‏ ‎достижения ‎политических‏ ‎успехов ‎некоторые ‎люди ‎пускаются ‎на‏ ‎любые‏ ‎гнусные ‎уловки,‏ ‎оскверняют ‎гробницы‏ ‎и ‎чернят ‎честные ‎имена ‎усопших.‏ ‎При‏ ‎мысли‏ ‎о ‎том‏ ‎горе, ‎которое‏ ‎эта ‎мерзкая‏ ‎ложь‏ ‎причинила ‎ни‏ ‎в ‎чем ‎не ‎повинным ‎родным‏ ‎и ‎друзьям‏ ‎покойного,‏ ‎мы ‎почти ‎готовы‏ ‎посоветовать ‎оскорбленной‏ ‎и ‎разгневанной ‎публике ‎тотчас‏ ‎же‏ ‎учинить ‎грозную‏ ‎расправу ‎над‏ ‎клеветником. ‎Впрочем, ‎нет! ‎Пусть ‎терзается‏ ‎угрызениями‏ ‎совести! ‎(Хотя,‏ ‎если ‎наши‏ ‎сограждане, ‎ослепленные ‎яростью, ‎в ‎пылу‏ ‎гнева‏ ‎нанесут‏ ‎ему ‎телесные‏ ‎увечья, ‎совершенно‏ ‎очевидно, ‎что‏ ‎никакие‏ ‎присяжные ‎не‏ ‎решатся ‎их ‎обвинить ‎и ‎никакой‏ ‎суд ‎не‏ ‎решится‏ ‎присудить ‎к ‎наказанию‏ ‎участников ‎этого‏ ‎дела.)»

Ловкая ‎заключительная ‎фраза, ‎видимо,‏ ‎произвела‏ ‎на ‎публику‏ ‎должное ‎впечатление:‏ ‎той ‎же ‎ночью ‎мне ‎пришлось‏ ‎поспешно‏ ‎вскочить ‎с‏ ‎постели ‎и‏ ‎убежать ‎из ‎дому ‎черным ‎ходом,‏ ‎а‏ ‎«оскорбленная‏ ‎и ‎разгневанная‏ ‎публика» ‎ворвалась‏ ‎через ‎парадную‏ ‎дверь‏ ‎и ‎в‏ ‎порыве ‎справедливого ‎негодования ‎стала ‎бить‏ ‎у ‎меня‏ ‎окна‏ ‎и ‎ломать ‎мебель,‏ ‎а ‎кстати‏ ‎захватила ‎с ‎собой ‎кое-что‏ ‎из‏ ‎моих ‎вещей.‏ ‎И ‎все‏ ‎же ‎я ‎могу ‎поклясться ‎всеми‏ ‎святыми,‏ ‎что ‎никогда‏ ‎не ‎клеветал‏ ‎на ‎дедушку ‎мистера ‎Блэнка. ‎Мало‏ ‎того‏ ‎—‏ ‎я ‎не‏ ‎подозревал ‎о‏ ‎его ‎существовании‏ ‎и‏ ‎никогда ‎не‏ ‎слыхал ‎его ‎имени.

(Замечу ‎мимоходом, ‎что‏ ‎вышеупомянутая ‎газета‏ ‎с‏ ‎тех ‎пор ‎стала‏ ‎именовать ‎меня‏ ‎«Твеном, ‎Осквернителем ‎Гробниц».)

Вскоре ‎мое‏ ‎внимание‏ ‎привлекла ‎следующая‏ ‎статья:

«Достойный ‎кандидат! Мистер‏ ‎Марк ‎Твен, ‎собиравшийся ‎вчера ‎вечером‏ ‎произнести‏ ‎громовую ‎речь‏ ‎на ‎митинге‏ ‎независимых, ‎но ‎явился ‎туда ‎вовремя.‏ ‎В‏ ‎телеграмме,‏ ‎полученной ‎от‏ ‎врача ‎мистера‏ ‎Твена, ‎говорилось,‏ ‎что‏ ‎его ‎сшиб‏ ‎мчавшийся ‎во ‎весь ‎опор ‎экипаж,‏ ‎что ‎у‏ ‎него‏ ‎в ‎двух ‎местах‏ ‎сломана ‎нога,‏ ‎что ‎он ‎испытывает ‎жесточайшие‏ ‎муки,‏ ‎и ‎тому‏ ‎подобный ‎вздор.‏ ‎Независимые ‎изо ‎всех ‎сил ‎старались‏ ‎принять‏ ‎на ‎веру‏ ‎эту ‎жалкую‏ ‎оговорку ‎и ‎делали ‎вид, ‎будто‏ ‎не‏ ‎знают‏ ‎истинной ‎причины‏ ‎отсутствия ‎отъявленного‏ ‎негодяя, ‎которого‏ ‎они‏ ‎избрали ‎своим‏ ‎кандидатом. ‎Но ‎вчера ‎же ‎вечером‏ ‎некий ‎мертвецки‏ ‎пьяный‏ ‎субъект ‎на ‎четвереньках‏ ‎вполз ‎в‏ ‎гостиницу, ‎где ‎проживает ‎мистер‏ ‎Марк‏ ‎Твен. ‎Пусть‏ ‎теперь ‎независимые‏ ‎попробуют ‎доказать, ‎что ‎эта ‎нализавшаяся‏ ‎скотина‏ ‎не ‎была‏ ‎Марком ‎Твеном.‏ ‎Попался ‎наконец-то! ‎Увертки ‎не ‎помогут!‏ ‎Весь‏ ‎народ‏ ‎громогласно ‎вопрошает:‏ ‎„Кто ‎был‏ ‎этот ‎человек?“

Я‏ ‎не‏ ‎верил ‎своим‏ ‎глазам. ‎Не ‎может ‎быть, ‎чтобы‏ ‎мое ‎имя‏ ‎было‏ ‎связано ‎с ‎таким‏ ‎чудовищным ‎подозрением!‏ ‎Уже ‎целых ‎три ‎года‏ ‎я‏ ‎не ‎брал‏ ‎в ‎рот‏ ‎ни ‎пива, ‎ни ‎вина ‎и‏ ‎вообще‏ ‎никаких ‎спиртных‏ ‎напитков.

(Очевидно, ‎время‏ ‎брало ‎свое, ‎и ‎я ‎стал‏ ‎закаляться,‏ ‎потому‏ ‎что ‎без‏ ‎особого ‎огорчения‏ ‎прочел ‎в‏ ‎следующем‏ ‎номере ‎этой‏ ‎газеты ‎свое ‎новое ‎прозвище: ‎«Твен,‏ ‎Белая ‎Горячка»,‏ ‎хотя‏ ‎знал, ‎что ‎это‏ ‎прозвище ‎останется‏ ‎за ‎мной ‎до ‎конца‏ ‎избирательной‏ ‎кампании.)

К ‎этому‏ ‎времени ‎на‏ ‎мое ‎имя ‎стало ‎поступать ‎множество‏ ‎анонимных‏ ‎писем. ‎Обычно‏ ‎они ‎бывали‏ ‎такого ‎содержания:

«Что ‎скажете ‎насчет ‎убогой‏ ‎старушки,‏ ‎какая‏ ‎к ‎вам‏ ‎стучалась ‎за‏ ‎подаянием, ‎а‏ ‎вы‏ ‎ее ‎ногой‏ ‎пнули?

Пол ‎Прай».

Или:

«Некоторые ‎ваши ‎темные ‎делишки‏ ‎известны ‎пока‏ ‎что‏ ‎одному ‎мне. ‎Придется‏ ‎вам ‎раскошелиться‏ ‎на ‎несколько ‎долларов, ‎иначе‏ ‎газеты‏ ‎узнают ‎кое-что‏ ‎о ‎вас‏ ‎от ‎вашего ‎покорного ‎слуги.

Хэнди ‎Энди».

Остальные‏ ‎письма‏ ‎были ‎в‏ ‎том ‎же‏ ‎духе. ‎Я ‎мог ‎бы ‎привести‏ ‎их‏ ‎здесь,‏ ‎но ‎думаю,‏ ‎что ‎читателю‏ ‎довольно ‎и‏ ‎этих.

Вскоре‏ ‎главная ‎газета‏ ‎республиканской ‎партии ‎«уличила» ‎меня ‎в‏ ‎подкупе ‎избирателей,‏ ‎а‏ ‎центральный ‎орган ‎демократов‏ ‎«вывел ‎меня‏ ‎на ‎чистую ‎воду» ‎за‏ ‎преступное‏ ‎вымогательство ‎денег.

(Таким‏ ‎образом, ‎я‏ ‎получил ‎еще ‎два ‎прозвища: ‎«Твен,‏ ‎Грязный‏ ‎Плут» ‎и‏ ‎«Твен, ‎Подлый‏ ‎Шантажист»).

Между ‎тем ‎все ‎газеты ‎со‏ ‎страшными‏ ‎воплями‏ ‎стали ‎требовать‏ ‎«ответа» ‎на‏ ‎предъявленные ‎мне‏ ‎обвинения,‏ ‎а ‎руководители‏ ‎моей ‎партии ‎заявили, ‎что ‎дальнейшее‏ ‎молчание ‎погубит‏ ‎мою‏ ‎политическую ‎карьеру. ‎II‏ ‎словно ‎для‏ ‎того, ‎чтобы ‎доказать ‎это‏ ‎и‏ ‎подстегнуть ‎меня,‏ ‎на ‎следующее‏ ‎утро ‎в ‎одной ‎из ‎газет‏ ‎появилась‏ ‎такая ‎статья:

«Полюбуйтесь-ка‏ ‎на ‎этого‏ ‎субъекта! ‎Кандидат ‎независимых ‎продолжает ‎упорно‏ ‎отмалчиваться.‏ ‎Конечно,‏ ‎он ‎не‏ ‎смеет ‎и‏ ‎пикнуть. ‎Предъявленные‏ ‎ему‏ ‎обвинения ‎оказались‏ ‎вполне ‎достоверными, ‎что ‎еще ‎больше‏ ‎подтверждается ‎его‏ ‎красноречивым‏ ‎молчанием. ‎Отныне ‎он‏ ‎заклеймен ‎на‏ ‎всю ‎жизнь! ‎Поглядите ‎на‏ ‎своего‏ ‎кандидата, ‎независимые!‏ ‎На ‎этого‏ ‎Гнусного ‎Клятвопреступника, ‎на ‎Монтанского ‎Вора,‏ ‎на‏ ‎Осквернителя ‎Гробниц!‏ ‎Посмотрите ‎на‏ ‎вашу ‎воплощенную ‎Белую ‎Горячку, ‎на‏ ‎вашего‏ ‎Грязного‏ ‎Плута ‎и‏ ‎Подлого ‎Шантажиста!‏ ‎Вглядитесь ‎в‏ ‎него,‏ ‎осмотрите ‎со‏ ‎всех ‎сторон ‎и ‎скажите, ‎решитесь‏ ‎ли ‎вы‏ ‎отдать‏ ‎ваши ‎честные ‎голоса‏ ‎этому ‎негодяю,‏ ‎который ‎тяжкими ‎своими ‎преступлениями‏ ‎заслужил‏ ‎столько ‎отвратительных‏ ‎кличек ‎и‏ ‎не ‎смеет ‎даже ‎раскрыть ‎рот,‏ ‎чтобы‏ ‎опровергнуть ‎хоть‏ ‎одну ‎из‏ ‎них».

Дальше ‎уклоняться ‎было ‎уже, ‎видимо,‏ ‎нельзя,‏ ‎и,‏ ‎чувствуя ‎себя‏ ‎глубоко ‎униженным,‏ ‎я ‎засел‏ ‎за‏ ‎«ответ» ‎на‏ ‎весь ‎этот ‎ворох ‎незаслуженных ‎грязных‏ ‎поклепов. ‎Но‏ ‎мне‏ ‎так ‎и ‎не‏ ‎удалось ‎закончить‏ ‎мою ‎работу, ‎так ‎как‏ ‎на‏ ‎следующее ‎утро‏ ‎в ‎одной‏ ‎из ‎газет ‎появилась ‎новая ‎ужасная‏ ‎и‏ ‎злобная ‎клевета:‏ ‎меня ‎обвиняли‏ ‎в ‎том, ‎что ‎я ‎поджег‏ ‎сумасшедший‏ ‎дом‏ ‎со ‎всеми‏ ‎его ‎обитателями,‏ ‎потому ‎что‏ ‎он‏ ‎портил ‎вид‏ ‎из ‎моих ‎окон. ‎Тут ‎меня‏ ‎охватил ‎ужас.‏ ‎Затем‏ ‎последовало ‎сообщение ‎о‏ ‎том, ‎что‏ ‎я ‎отравил ‎своего ‎дядю‏ ‎с‏ ‎целью ‎завладеть‏ ‎его ‎имуществом.‏ ‎Газета ‎настойчиво ‎требовала ‎вскрытия ‎трупа.‏ ‎Я‏ ‎боялся, ‎что‏ ‎вот-вот ‎сойду‏ ‎с ‎ума. ‎Но ‎этого ‎мало:‏ ‎меня‏ ‎обвинили‏ ‎в ‎том,‏ ‎что, ‎будучи‏ ‎попечителем ‎приюта‏ ‎для‏ ‎подкидышей, ‎я‏ ‎пристроил ‎по ‎протекции ‎своих ‎выживших‏ ‎из ‎ума‏ ‎беззубых‏ ‎родственников ‎на ‎должность‏ ‎разжевывателей ‎пищи‏ ‎для ‎питомцев. ‎У ‎меня‏ ‎голова‏ ‎пошла ‎кругом.‏ ‎Наконец ‎бесстыдная‏ ‎травля, ‎которой ‎подвергли ‎меня ‎враждебные‏ ‎партии,‏ ‎достигла ‎наивысшей‏ ‎точки: ‎по‏ ‎чьему-то ‎наущению ‎во ‎время ‎предвыборного‏ ‎собрания‏ ‎девять‏ ‎малышей ‎всех‏ ‎цветов ‎кожи‏ ‎и ‎в‏ ‎самых‏ ‎разнообразных ‎лохмотьях‏ ‎вскарабкались ‎на ‎трибуну ‎и. ‎цепляясь‏ ‎за ‎мои‏ ‎ноги,‏ ‎стали ‎кричать: ‎«Папа!»

Я‏ ‎не ‎выдержал.‏ ‎Я ‎спустил ‎флаг ‎и‏ ‎сдался.‏ ‎Баллотироваться ‎на‏ ‎должность ‎губернатора‏ ‎штата ‎Нью-Йорк ‎оказалось ‎мне ‎не‏ ‎по‏ ‎силам. ‎Я‏ ‎написал, ‎что‏ ‎снимаю ‎свою ‎кандидатуру, ‎и ‎в‏ ‎порыве‏ ‎ожесточения‏ ‎подписался:

«С ‎совершенным‏ ‎почтением ‎ваш,‏ ‎когда-то ‎честный‏ ‎человек,‏ ‎а ‎ныне:

Гнусный‏ ‎Клятвопреступник, ‎Монтанский ‎Вор, ‎Осквернитель ‎Гробниц,‏ ‎Белая ‎Горячка,‏ ‎Грязный‏ ‎Плут ‎и ‎Подлый‏ ‎Шантажист

Марк ‎Твен».

1863 год.