Русь, ruotsi, roþs — что общего?
Все попытки отыскать скандинавские корни «руси», опираясь на летописный текст, обречены на неудачу. Мы видели невозможность этнической идентификации «руси» посредством термина «варяги»*. По-сути, единственное четкое этническое определение «руси» содержит выражение: «а словенеск язык и рускыи один…». Таково мнение на этот счет «первого русского норманиста».
* Помимо прочего «историческая ономастика безусловно свидетельствует о том, что русь — более древнее слово, чем варяги…» [Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории Руси IX—XI веков. Смоленск, М., 1995. С. 78]. Научные последствия одного только этого наблюдения четко сформулированы еще Д. И. Иловайским: «Как только отделим Русь от варягов, то вся система норманистов превращается в прах» [Иловайский Д.И. Вторая дополнительная полемика по вопросам варяго-русскому и болгаро-гуннскому. М., 1902].
Вместе с тем эта «русь» — явно чужеродный элемент в восточнославянской среде. Летописец никогда не смешивает ее с восточнославянскими племенами. В самом своем словообразовании термин «русь» обнаруживает сходство с некоторыми другими неславянскими этнонимами — сумь, пермь, чудь и т. п.
В связи с этим не прекращаются покушения привить «русский» росток к скалистым уступам скандинавских фьордов. Ведь, как говаривал Ключевский, в историческом вопросе чем меньше данных, тем разнообразнее возможные решения и тем легче они даются.
В XIX в. одна за другой были высказаны и отброшены как несостоятельные несколько гипотез: происхождение термина «русь» от исторических областей и населенных пунктов — Рослаген, Рустринген и др. Последнее и наиболее весомое слово норманизма по этой проблеме было сказано в 1982 г., в коллективном труде ученых СССР, ГДР, Польши, Дании, Швеции и Финляндии.
От лица советских историков там было заявлено следующее: «Советские лингвисты за последние двадцать лет детально исследовали происхождение этого северного названия… Выводы их едины: название „русь“ возникло в Новгородской земле. Оно зафиксировано здесь богатой топонимикой, отсутствующей на юге: Руса, Порусье, Околорусье в южном Приильменье, Руса на Волхове, Русыня на Луге, Русська на Воложьбе в Приладожье. Эти названия очерчивают первичную территорию „племенного княжения“ словен, дословно подтверждая летописное: „прозвася Руская земля, новогородьци“. По содержанию и форме в языковом отношении „русь“ — название, возникшее в зоне интенсивных контактов славян с носителями „иних языцей“ как результат славяно-финско-скандинавских языковых взаимодействий…
Первичное значение термина, по-видимому, „войско, дружина“, возможна детализация — „команда боевого корабля, гребцы“ или „пешее войско, ополчение“. В этом спектре значений летописному „русь“ ближе всего финское ruotsi и древнеисландское roþs, руническое ruþ. Бытовавшее на Балтике у разных народов для обозначения „рати, войска“, на Руси это название уже в IX в. жило совершенно самостоятельной жизнью… На ранних этапах образования Древнерусского государства „русь“ стала обозначением раннефеодального восточнославянского „рыцарства“, защищавшего „Русскую землю“… В XI в. „русин“, полноправный член этого слоя, по „Русской Правде“ Ярослава Мудрого, — это „гридин, любо коупчина, любо ябетник, любо мечник“, то есть представитель дружины, купечества, боярско-княжеской администрации…
До определенного времени употребление слова „русь“ в социальном, а не этническом значении не вызывало сомнений. Последние следы этой надплеменной природы военно-дружинной „руси“ зафиксированы в начале XI в. „Русской Правдой“ Ярослава.
…Название этого по происхождению и составу своему прежде всего славянского общественного слоя родилось на славяно-финской языковой почве, но в развитии своем полностью подчинено закономерностям развития восточнославянского общества и Древнерусского государства. В силу этих закономерностей происходило и перерастание уже в IX–X вв. социального значения в этническое: „русь“ становится самоназванием не только для новгородских словен и киевских полян, „прозвавшихся русью“, но и для варяжских послов „хакана росов“, а затем посланцев Олега и Игоря, гордо заявлявшим грекам: „Мы от рода русского“.
Таковы результаты историко-лингвистического анализа проблемы происхождения названия „русь“» [Кирпичников А. Н., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Русь и варяги: Русско-скандинавские отношения домонгольского времени//Славяне и скандинавы. М., 1986. С. 202—205].
Вот уж поистине удивительное «исследование»! Не знаю, что именно исследовали целых двадцать лет уважаемые авторы, но совершенно очевидно, что за это время в головах у них все перемешалось. Иначе как могло получиться, что, начав с утверждения об исключительно социальном происхождении термина «русь» и его употреблении в этом значении «до определенного времени», они заключили свое «исследование» выводом о его этническом содержании уже для IX в.? А если все же «закономерность» развития термина «русь» пролегала в направлении от социального значения к этническому, то как совместить это с тем, что «русины» Ярославовой Правды являются нам все еще дружинниками, купцами и членами княжеской администрации? Я уже не говорю о том, что обозначение гребца и пешего воина одним термином — это явно из языка народов Зазеркалья.
Двадцатилетнее «детальное исследование» происхождения «руси», видимо, не оставило авторам времени подумать о некоторых очень простых вещах. В самом деле, какие, оказывается, хитрецы эти шведы! Чтобы ввести позднейших историков в заблуждение, они самым коварным образом именуют себя «гребцами» (roþs, «ротс») на востоке, в Новгороде и Киеве (чему, впрочем, нет решительно никаких доказательств), между тем как в Западной Европе рекомендуются совсем не гребцами, а шведами и норвежцами. Но и наши славяне тоже хороши. Как только призвали к себе гребцов, так сразу и сами себя гребцами прозвали (видимо, понравилось очень слово), а бывших гребцов стали называть — назло, что ли? — шведами. Тут у бедных финнов голова кругом пошла: и нарекли они славян, ставших гребцами («ротсами»-«русами»-«русскими») — почему-то «венайя», а шведских гребцов, решивших все же впредь быть не гребцами-«ротсами», а просто шведами, — «руотси». Как тут не согласиться с нашими авторами, что на Руси название скандинавских гребцов действительно «жило совершенно самостоятельной жизнью»?
Вообще эта ссылка на извечное русское своеобразие весьма знаменательна. Без нее вся концепция — плод двадцатилетних трудов — просто рушится, ибо кто же, находясь в здравом уме, поверит в «закономерность» перерастания социального значения термина «русь» в этническое? Закономерность, как известно, — это некая, объективно установленная, постоянно возникающая при определенных условиях связь явлений. Стало быть, нашим отечественным норманнистам известен закон перерастания социального значения каких-либо слов, терминов в этническое? Но филологические наблюдения говорят прямо об обратном. Так, у эстонцев «сакс» (саксонец) означает «господин», у финнов — «купец»; в древнефранцузском языке прилагательное «norois», образованное от слова «норман», значило «гордо, надменно». У полабских древан слово «nemtjinka» («немка») означало госпожу высокого рода, а «nemes» («немец») — молодого господина [Шафарик П.-Й. Славянские древности. 2-е изд. В2-х тт. М., 1848. I, 93, II, 239]. Можем ли мы вывести отсюда закономерность, что когда-то давным-давно саксонцы называли себя в Прибалтике купцами, норманы во Франции — надменными людьми, а немцы в Полабье — молодыми господами? Впрочем, это просто смешно, не более. А в случае с «гребцами» — только вдумайтесь! — речь ведется об усвоении восточными славянами иноземного социального термина в качестве собственного этнического самоназвания! Это все равно, как если бы, скажем, жители завоеванных Людовиком XIV Испанских Нидерландов (Франш-Конте) приняли имя мушкетеров, а свою страну назвали Мушкетерландом.
Виданное ли дело, чтобы страны назывались именем какой-либо социальной группы?! Славянская Болгария заимствовала свое имя от тюркских булгар; галло-романская Галлия стала Францией по имени германского племени франков; французская Нормандия — по местному племенному прозвищу скандинавов; иберо-романская Андалузия получила название от вандалов. Так, может быть, все-таки и Русь не пошла своей, непроторенной дорогой, а, подобно всем прочим странам, прозвалась по племенному имени населивших ее пришельцев — русов? Правда, признав, что у славян все было, как у остальных людей, надо будет навсегда забыть о норманнизме…
Кроме того, встав на точку зрения норманистов, мы должны довести себя до последней степени умопомрачения и признать за истину, что послы Олега и Игоря, гордо заявлявшие грекам: «Мы от рода русского», оказывается имели ввиду: «Мы из рода гребцов», — ведь не могли же сами скандинавские дружинники запутаться в том, какой смысл имеет их собственный термин «ротс» — этнический или социальный. А, может быть, они все-таки имели в виду: «мы из рода пеших воинов, ополченцев»? Или: «мы из рода дружинников»? Поди пойми их, если ты норманнист… Наконец, если шведские «ротсы» водворились у новгородцев и киевлян собственными персонами, то почему славяне должны были заимствовать их прозвище от финнов? Ведь Нестор прямо пишет, что славяне называют шведов — шведами, «свеями», и нет никаких оснований считать, что когда-либо прежде они именовали их «ротсами» и «русами».
Такова стократ своеобразная жизнь скандинавского «rops» на Руси, ссылка на которую на самом деле — всего лишь неловкое прикрытие очевидного абсурда, выдаваемого за результаты неусыпной исследовательской работы.
Еще одна мифологема, узаконенная все тем же «исследованием», — тезис о том, что перелицованный из «ротс-руотси» термин «русь» возник в Новгородской земле и быстро сделался самоназванием новгородских словен («прозвашася русью»). Но в том-то и дело, что, несмотря на все уверения норманнистов о существовании в Приильменье и Приладожье первоначальной «Русской земли», таковой в действительности там никогда не было. О том, насколько далеко она простиралась на север от Киева, дает представление следующий эпизод. Когда великий князь Рюрик Ростилавич слишком зажился в городе Овруче, лежащем на притоке Припяти, речке Уже, неподалеку от Киева, другой князь направил к нему послов сказать: «Зачем ты покинул свою землю (то есть Киевскую область. — С. Ц.)? Ступай в Русь и стереги ее». Современные наблюдения над летописным использованием термина «Русская земля», говорят о том, что «в состав Русской земли не входили Новгород Великий с относящимися к нему городами, княжества Полоцкое, Смоленское, Суздальское (Владимирское), Рязанское, Муромское, Галицкое, Владимиро-Волынское, Овруч, Неринск, Берладь» [ Кучкин В. А. «Русская земля» по летописным данным XI — первой трети XIII в. // Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования. 1992-1993. М., 1995. С. 90, 95—96]. И лучшее тому доказательство — многочисленные свидетельства самих новгородцев (новгородские источники XI—XV вв.), которые, во-первых, всегда называли себя новгородцами, а не русью, а, во-вторых, не забывали при случае противопоставить свою «Новгородскую/Словенскую землю» — «Русской земле». В одной берестяной грамоте (№ 105, 60—90-е гг. XII в.) новгородец пишет в свой город из «Руси». А вот образец этнического самосознания новгородца еще и в 1469 г.: «…князь великий Владимир крестися и вся земли наши крести: Руськую, и нашу Словеньскую, и Мерьскую…» Стало быть, «прозвашася русью» только киевляне-поляне, которые, однако, не соседили с финноязычными племенами и, следовательно, ведать не ведали ни о каком «руотси». Или же норманистам надо возвестить миру еще одни абсурд — будто бы шведы, появившиеся на берегах Днепра, ранее усвоили себе в качестве племенного самоназвания финский этноним «руотси», то есть искаженный в финноязычной среде их собственный социальный термин «ротс».
И потом, так ли уж крепко связана с финским «руотси» упомянутая «русская» топонимика Новгородской земли? Ведь и поныне существуют города Русе и Рущук на болгарском Дунае, река Рус в Нижней Австрии, город Русовце в Чехии, Равва Русска и Руске Ушице в Трансильвании, Рус-Молдвица в Восточной Буковине, речка Русова впадает в Днестр около Ямполя; Константин Багрянородный упоминает на славянских Балканах X в. города Раусий, Росса, Русиан; в Восточнофранкском государстве IX в. источники отмечают целую «русскую» область — Русамарку. Список можно продолжать и продолжать, но я закончу л`Иль-Русом на Корсике. Кажется, нет надобности уточнять, имелось ли в этих регионах «славяно-финско-скандинавское языковое взаимодействие».
Это пресловутое «руотси» вообще оказывает какое-то гипнотическое воздействие на норманистов, под влиянием которого сам ход их мысли порой принимает довольно странное направление. Послушаем, что пишет, например, один уважаемый ученый: «…сколько-нибудь убедительной финно-угорской этимологии слова ruotsi лингвисты предложить так и не смогли. Настораживает и то, что в собственно финно-угорской языковой среде этот термин использовался для наименования представителей различных этносов: шведов, норвежцев, русских и, наконец, самих финнов…». Отметив далее «нерешенность проблемы происхождения интересующего нас этнонима», он заканчивает свои размышления следующим пассажем: «Тем не менее многие исследователи (чаще всего те, для кого лингвистика не является основным занятием, а вопрос о происхождении слова русь имеет не только сугубо научное значение) продолжают искать собственно славянские корни загадочного имени» [Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX—XII вв.). Курс лекций. М., 1999. С. 53—54]. Понять логику автора, как мне кажется, можно только так: в то время как сами мы (норманисты) «убедительной финно-угорской этимологии» предложить не можем, находятся наглецы, псевдолингвисты и неучи, которые продолжают искать славянские корни имени «русь». Или еще короче: мы уже ничего не можем, а они, невзирая на то, продолжают — когда-нибудь, полагаю, войдет в русскую историографию как «последняя жалоба норманиста».
Кстати, по поводу этимологии слова «руотси» и его связи с «гребцами» нелишне будет выслушать мнение ученого XIX в. Паррота, специалиста по финским и балтским языкам: «Оно (слово „руотси“ — С. Ц.) означает вообще хребет, ребро… Перенесение этого понятия на береговые утесы или скалы, коими преимущественно изобилует Швеция, делает понятным, почему финны называют Швецию Руотсмаа, а эсты Руотсима, страною скал» [цит. по: Гедеонов С. А. Отрывки из исследований о варяжском вопросе. Записки Императорской Академии Наук: Приложение. Т. I—III. СПб., 1862, N3; 1863, N4.].
Миф о том, что название руси происходит от переиначенной шведской основы, обозначающей «греблю» или «гребцов», опровергает и специалист в области средневековых европейских текстов о Руси А.В. Назаренко («Древняя Русь на международных путях, 2001)»:
«…в умах большинства историков и научной публики парадоксальным образом по-прежнему господствует убеждение, что вопрос, по сути дела, давно исчерпан и др.-русск. русь, также как фин. ruotsi „шведы“ (и аналогичные формы в языках других финских народов со значением либо „шведы, либо „русские“), восходит к некоему древнескандинавскому прототипу, в качестве которого, за редкими исключениями, … обычно постулируется либо гипокористики от сложных слов с первой основой др.-сканд. *roþ-„грести“, вроде *roþs-karlar, *roþs-menn „участники походов на гребных судах“(идея, восходящая еще к В. Томсену…), либо др.-сканд. *roþ (u)z „гребля“, с предполагаемым развитием значения „поход на гребных судах“, „гребная дружина“.
Но всё это — всего лишь безответственные фиологические конструкты. Даже
«...из лагеря норманнистов раздавались и продолжают раздаваться голоса, указывающие на лингвистические трудности, с которыми сталкивается эта хрестоматийная точка зрения. Не так давно немецкий историк и лингвист Г. Шрамм в своей претендующей на подведение итогов работе предложил вообще отказаться от поисков древнескандинавского прототипа финской (а значит, и восточнославянской) форм как от малоперспективных и, главное, иррелевантных для проблемы происхождения др.-русск. русь…».
Противоречит скандинавской версии происхождения имени русь и хорошо засвидетельствованная греческая форма Ρως: «идея о заимствовавнии греч. Ρως из языка (пока еще германоязычных) варягов не только не подкрепляет скандинавской этимологии имени „русь“ (за исключением той ее разновидности, которая была предложена С. Экбу), а, совершенно напротив, ломает ее становой хребет. Как в языке самих варягов или, тем более, в греческом исходная форма типа *roþs-menn могла редуцироваться до *roþs, остается загадкой».
В то же время греч. Ρως без всяких натяжек выводится из др.-русск. русь.
«Между тем для того, чтобы объяснить вокализм ср.-греч. Ρως, вовсе нет нужды искать какие-то иные варианты оригинала, помимо славяноязычного др.-русск. русь. Обильный материал заимствований из славянского в греческий, особенно славянской по происхождению топонимии на территории Византийской империи, показывает, что греч. ω служит обычным субститутом для славянского „u“ под ударением (Vasmer, 1941).»
В своем исследовании Назаренко также указывает, что «вторичный „u“ развившийся в славянских языках из дифтонгов… присутствовал в восточнославянских диалектах (во всяком случае, в некоторых из них) уже в первой половине IX в.». Это означает, что в период, когда византийцы начинают использовать термин Ρως в славянских диалектах уже присутствовало слово «русь» именно с долгим «у» и, соответственно, Ρως отражает просто заимствование из др.-русского языка.
Подытоживая свои исследования западноевропейских источников, Назаренко формулирует убийственный для норманнизма довод, «что среди перечисленных немецкоязычных форм имени „Русь“ есть очень древние — вплоть до IХв. включительно (Ruzara грамоты Людовика Немецкого и Ruzzi „Баварского географа“). При этом „упоминания IХ в. демонстрируют в корне долгий u, который трудно расценить иначе, нежели непосредственное отражение восточнославянского оригинала — др.русск. русь“. „В то же время из предполагаемого др.сканд. *roþs вывести д.-в.-н. Ruz- никак нельзя, ведь в древневехненемецком присутствовал собственный долгий о, так что следовало бы ожидать др.-сканд. *roþs > д.-в.-н.-**Roz-“. Следовательно, „носители самоназвания „русь“, с которыми имели дело на юго-востоке Германии, в Баварской восточной марке (древнейшем ареале русско-немецких межэтничных контактов), уже в первой половине — середине IХв. говорили по-славянски».
Мы видим, что, согласно исследованиям Назаренко, в Константинополе и Германии уже в период раннего средневековья (первая половина — середина IX в.) торговая русь разговаривала на славянском языке (кстати, и по сведениям арабских авторов, купцы "ар-рус", приезжавшие в Багдад, общались через славянских рабов-евнухов).
Таким образом, исследование Назаренко приводит нас к трем выводам:
- Гипотетическая др.-сканд. форма *roþs, от которой финны якобы заимствовали свое ruotsi, — всего лишь вольная филологическая фантазия. Строго филологически Русь не выводится ни из какой шведско-финской основы.
- Греческое название Ρως происходит от восточнославянского «русь», и не могло образоваться от предполагаемого др.-сканд. *roþs.
- Эта же др.-сканд. форма не может объяснить происхождение в немецких латиноязычных документах названия руси как Ruzarii или Rugi каковые формы объясняются только из славянского.
Надеюсь, вы убедились что в пользу норманнской теории нет ни одного свидетельства. Поэтому и опровергать её, собственно, нет нужды. Это трухлявое бревно, лежащее поперёк русской истории, через которое русской науке следует просто перешагнуть. Что мы и сделаем. Вы увидите, что древняя русская история совершенно не нуждается в упоминании скандинавов, которые, по словам С. Гедеонова, "есть не основной, а случайный элемент нашей истории".
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
Предыдущий
0 комментариев