Парижская речь генерала Скобелева

17 февраля ‎1882‏ ‎года ‎обучавшиеся ‎в ‎Сорбонне ‎сербские‏ ‎студенты ‎собрались‏ ‎чествовать‏ ‎знаменитого ‎«белого ‎генерала»‏ ‎Скобелева. ‎Михаил‏ ‎Дмитриевич ‎находился ‎в ‎Париже‏ ‎не‏ ‎по ‎своей‏ ‎воле. ‎Это‏ ‎была ‎своего ‎рода ‎неофициальная ‎ссылка.

Причиной‏ ‎ее‏ ‎послужила ‎горячая‏ ‎речь, ‎произнесенная‏ ‎генералом ‎за ‎месяц ‎до ‎того‏ ‎на‏ ‎банкете‏ ‎в ‎петербургском‏ ‎ресторане ‎Бореля‏ ‎перед ‎офицерами,‏ ‎собравшимися‏ ‎отпраздновать ‎первую‏ ‎годовщину ‎взятия ‎Геок-Тепе*. ‎Патриотический ‎запал‏ ‎Михаила ‎Дмитриевича‏ ‎был‏ ‎направлен ‎против ‎Германии‏ ‎и ‎Австро-Венгрии,‏ ‎в ‎защиту ‎балканских ‎славян‏ ‎и‏ ‎других ‎угнетенных‏ ‎славянских ‎народов.‏ ‎В ‎частности, ‎в ‎его ‎речи‏ ‎фигурировали‏ ‎«немецко-мадьярские ‎винтовки»,‏ ‎направленные ‎в‏ ‎«единоверные ‎нам ‎груди». ‎«Союз ‎трех‏ ‎императоров»**‏ ‎тогда‏ ‎еще ‎благополучно‏ ‎существовал, ‎поэтому‏ ‎в ‎Зимнем‏ ‎дворце‏ ‎сочли, ‎что‏ ‎генералу ‎необходимо ‎немного ‎охладить ‎голову‏ ‎и ‎лучше‏ ‎всего‏ ‎за ‎границей.

*Осада ‎и‏ ‎штурм ‎Геок-Тепе‏ ‎были ‎предприняты ‎отрядом ‎генерала‏ ‎Скобелева‏ ‎23 ‎декабря‏ ‎1880 ‎—‏ ‎12 ‎января ‎1881 ‎г. ‎во‏ ‎время‏ ‎Ахалтекинского ‎похода‏ ‎1880—1881 ‎гг.‏ ‎Участники ‎взятия ‎крепости ‎были ‎награждены‏ ‎специальной‏ ‎медалью‏ ‎«За ‎взятие‏ ‎штурмом ‎Геок-Тепе»,‏ ‎учрежденной ‎19‏ ‎февраля‏ ‎1881 ‎г.

** «Союз‏ ‎трех ‎императоров» ‎— ‎военно-политический ‎союз‏ ‎между ‎Россией,‏ ‎Австро-Венгрией‏ ‎и ‎Германией, ‎закрепленный‏ ‎в ‎ряде‏ ‎соглашений ‎и ‎просуществовавший ‎с‏ ‎1873‏ ‎по ‎1886‏ ‎г.

Петербургская ‎речь‏ ‎прославленного ‎полководца, ‎быстро ‎разлетевшаяся ‎по‏ ‎страницам‏ ‎русских ‎и‏ ‎европейских ‎газет,‏ ‎побудила ‎сербскую ‎молодежь ‎посетить ‎Скобелева‏ ‎в‏ ‎его‏ ‎квартире ‎на‏ ‎рю ‎Пентьер,‏ ‎чтобы ‎поднести‏ ‎ему‏ ‎благодарственный ‎адрес.

Задушевная‏ ‎беседа ‎продолжалась ‎часа ‎два. ‎А‏ ‎наутро ‎часть‏ ‎ее‏ ‎появилась ‎в ‎газете‏ ‎«La ‎France»‏ ‎в ‎виде ‎новой ‎речи‏ ‎русского‏ ‎героя.

Скобелев ‎явно‏ ‎был ‎в‏ ‎ударе ‎и ‎говорил ‎без ‎обиняков:

«Я‏ ‎должен‏ ‎откровенно ‎высказаться‏ ‎перед ‎вами,‏ ‎я ‎это ‎делаю.

Я ‎вам ‎скажу,‏ ‎я‏ ‎открою‏ ‎вам, ‎почему‏ ‎Россия ‎не‏ ‎всегда ‎на‏ ‎высоте‏ ‎своих ‎патриотических‏ ‎обязанностей ‎вообще ‎и ‎славянской ‎миссии,‏ ‎в ‎частности.‏ ‎Это‏ ‎происходит ‎потому, ‎что‏ ‎как ‎во‏ ‎внутренних, ‎так ‎и ‎во‏ ‎внешних‏ ‎своих ‎делах‏ ‎она ‎в‏ ‎зависимости ‎от ‎иностранного ‎влияния. ‎У‏ ‎себя‏ ‎мы ‎не‏ ‎у ‎себя!‏ ‎Да! ‎Чужеземец ‎проник ‎всюду! ‎Во‏ ‎всем‏ ‎его‏ ‎рука! ‎Он‏ ‎одурачивает ‎нас‏ ‎своей ‎политикой,‏ ‎мы‏ ‎— ‎жертвы‏ ‎его ‎интриг, ‎рабы ‎его ‎могущества…‏ ‎Мы ‎настолько‏ ‎подчинены‏ ‎и ‎парализованы ‎его‏ ‎бесконечным, ‎гибельным‏ ‎влиянием, ‎что, ‎если ‎когда-нибудь,‏ ‎рано‏ ‎или ‎поздно,‏ ‎мы ‎освободимся‏ ‎от ‎него ‎— ‎на ‎что‏ ‎я‏ ‎надеюсь ‎—‏ ‎мы ‎сможем‏ ‎это ‎сделать ‎не ‎иначе, ‎как‏ ‎с‏ ‎оружием‏ ‎в ‎руках!

Если‏ ‎вы ‎хотите,‏ ‎чтобы ‎я‏ ‎назвал‏ ‎вам ‎этого‏ ‎чужака, ‎этого ‎самозванца, ‎этого ‎интригана,‏ ‎этого ‎врага,‏ ‎столь‏ ‎опасного ‎для ‎России‏ ‎и ‎славян…‏ ‎я ‎назову ‎вам ‎его.

Это‏ ‎—‏ ‎автор ‎«натиска‏ ‎на ‎восток»‏ ‎— ‎он ‎всем ‎вам ‎знаком—‏ ‎это‏ ‎Германия.

Борьба ‎между‏ ‎славянством ‎и‏ ‎тевтонами ‎неизбежна… ‎Она ‎даже ‎очень‏ ‎близка.‏ ‎Она‏ ‎будет ‎длительна,‏ ‎кровава, ‎ужасна,‏ ‎но ‎я‏ ‎верю,‏ ‎что ‎она‏ ‎завершится ‎победой ‎славян…»

На ‎другой ‎день‏ ‎Скобелев ‎дал‏ ‎интервью‏ ‎корреспонденту ‎одной ‎из‏ ‎французских ‎газет,‏ ‎в ‎котором ‎подтвердил ‎свои‏ ‎политические‏ ‎убеждения: ‎«Да,‏ ‎я ‎сказал,‏ ‎что ‎враг ‎— ‎это ‎Германия,‏ ‎я‏ ‎это ‎повторяю.‏ ‎Да, ‎я‏ ‎думаю, ‎что ‎спасение ‎в ‎союзе‏ ‎славян‏ ‎—‏ ‎заметьте, ‎я‏ ‎говорю ‎славян‏ ‎— ‎с‏ ‎Францией».

Парижская‏ ‎речь ‎генерала‏ ‎сразу ‎же ‎затмила ‎по ‎своей‏ ‎популярности ‎петербургскую.‏ ‎Многие‏ ‎приняли ‎ее ‎за‏ ‎прямой ‎призыв‏ ‎к ‎войне. ‎Политики ‎и‏ ‎дипломаты‏ ‎пребывали ‎в‏ ‎смятении. ‎«Ни‏ ‎одна ‎победа ‎генерала ‎Скобелева ‎не‏ ‎наделала‏ ‎такого ‎шума‏ ‎в ‎Европе,‏ ‎как ‎его ‎речь ‎в ‎Париже»,‏ ‎—‏ ‎писала‏ ‎газета ‎«Киевлянин».

Германию‏ ‎накрыл ‎яростный‏ ‎приступ ‎русофобии.‏ ‎Один‏ ‎англичанин, ‎находившийся‏ ‎тогда ‎проездом ‎в ‎Берлине, ‎писал,‏ ‎что ‎имя‏ ‎Скобелева‏ ‎слышалось ‎повсюду. ‎Взрослые‏ ‎и ‎дети‏ ‎вслух ‎«выражали ‎свою ‎ненависть‏ ‎к‏ ‎славянам ‎и‏ ‎к ‎Скобелеву.‏ ‎На ‎гауптвахте, ‎находящейся ‎на ‎аристократической‏ ‎оконечности‏ ‎улицы ‎Unter‏ ‎den ‎Linden,‏ ‎солдаты ‎вели ‎воинственный ‎разговор ‎о‏ ‎России».‏ ‎Парижскую‏ ‎речь ‎Скобелева‏ ‎немцы ‎уже‏ ‎никогда ‎не‏ ‎забывали.

Горячности‏ ‎генерала ‎не‏ ‎поняли ‎даже ‎в ‎России. ‎Бывший‏ ‎военный ‎министр‏ ‎Дмитрий‏ ‎Алексеевич ‎Милютин ‎назвал‏ ‎публичное ‎выступление‏ ‎Скобелева ‎«эксцентрической ‎выходкой». ‎Тем‏ ‎не‏ ‎менее, ‎признал‏ ‎он, ‎«самое‏ ‎возбуждение ‎общественного ‎мнения ‎такими ‎речами,‏ ‎какие‏ ‎произнесены ‎Скобелевым,‏ ‎выявляет ‎больное‏ ‎место ‎в ‎настоящем ‎политическом ‎положении‏ ‎Европы‏ ‎и‏ ‎те ‎черные‏ ‎точки, ‎которых‏ ‎надобно ‎опасаться‏ ‎в‏ ‎будущем».

Правительственные ‎круги‏ ‎в ‎Петербурге ‎оценили ‎речь ‎Скобелева‏ ‎как ‎«поджигательную»,‏ ‎а‏ ‎его ‎поведение ‎—‏ ‎как ‎«бестактное»,‏ ‎ставящее ‎правительство ‎«в ‎затруднение».‏ ‎Александр‏ ‎III ‎предписал‏ ‎отозвать ‎провинившегося‏ ‎генерала ‎в ‎Россию ‎— ‎окольным‏ ‎путем,‏ ‎в ‎объезд‏ ‎Германии, ‎от‏ ‎греха ‎подальше. ‎В ‎«Правительственном ‎вестнике»‏ ‎было‏ ‎опубликовано‏ ‎специальное ‎заявление‏ ‎русского ‎правительства‏ ‎с ‎осуждением‏ ‎выступления‏ ‎Скобелева. ‎«Подобные‏ ‎частные ‎заявления ‎от ‎лица, ‎не‏ ‎уполномоченного ‎правительством,‏ ‎—‏ ‎говорилось ‎там, ‎—‏ ‎не ‎могут,‏ ‎конечно, ‎ни ‎влиять ‎на‏ ‎общий‏ ‎ход ‎нашей‏ ‎политики, ‎ни‏ ‎изменить ‎наших ‎добрых ‎отношений ‎с‏ ‎соседними‏ ‎государствами, ‎основанных‏ ‎столь ‎же‏ ‎на ‎дружественных ‎узах ‎венценосцев, ‎сколько‏ ‎и‏ ‎на‏ ‎ясном ‎понимании‏ ‎народных ‎интересов,‏ ‎а ‎также‏ ‎и‏ ‎на ‎взаимном‏ ‎строгом ‎выполнении ‎существующих ‎трактатов».

Спустя ‎четыре‏ ‎месяца ‎возмутитель‏ ‎спокойствия‏ ‎внезапно ‎умер, ‎и‏ ‎скандал, ‎вызванный‏ ‎его ‎речами, ‎постепенно ‎утих.

Казалось,‏ ‎что‏ ‎высказанные ‎Скобелевым‏ ‎идеи ‎умерли‏ ‎вместе ‎с ‎ним. ‎Министр ‎иностранных‏ ‎дел‏ ‎Николай ‎Карлович‏ ‎Гирс ‎заверял‏ ‎в ‎сентябре ‎1887 ‎года ‎первого‏ ‎секретаря‏ ‎германского‏ ‎посольства ‎в‏ ‎Петербурге ‎Бернгарда‏ ‎фон ‎Бюлова‏ ‎(будущего‏ ‎канцлера): ‎«Я‏ ‎вам ‎даю ‎голову ‎на ‎отсечение,‏ ‎что ‎никогда,‏ ‎никогда‏ ‎император ‎Александр ‎не‏ ‎подымет ‎руку‏ ‎против ‎императора ‎Вильгельма, ‎ни‏ ‎против‏ ‎его ‎сына,‏ ‎ни ‎против‏ ‎его ‎внука». ‎Союз ‎монархической ‎России‏ ‎с‏ ‎республиканской ‎Францией‏ ‎представлялся ‎русскому‏ ‎министру ‎противоестественным: ‎«Как ‎могут ‎эти‏ ‎французы‏ ‎быть‏ ‎настолько ‎глупыми,‏ ‎чтобы ‎воображать,‏ ‎будто ‎император‏ ‎Александр‏ ‎пойдет ‎со‏ ‎всякими ‎Клемансо ‎против ‎своего ‎дяди!‏ ‎Этот ‎союз‏ ‎мог‏ ‎бы ‎только ‎внушить‏ ‎ужас ‎императору,‏ ‎который ‎не ‎стал ‎бы‏ ‎таскать‏ ‎каштаны ‎из‏ ‎огня ‎в‏ ‎пользу ‎Коммуны».

Не ‎прошло ‎и ‎четырех‏ ‎лет‏ ‎после ‎этой‏ ‎беседы, ‎как‏ ‎франко-русский ‎союз ‎был ‎заключен. ‎Головы‏ ‎Гирса,‏ ‎к‏ ‎счастью ‎для‏ ‎него, ‎никто‏ ‎не ‎потребовал.