Первые набеги русов на Византию

Набег ‎на‏ ‎Сурож ‎«русского ‎князя» ‎Бравлина

С ‎конца‏ ‎VIII ‎в.‏ ‎византийские‏ ‎владения ‎на ‎Черном‏ ‎море ‎стали‏ ‎подвергаться ‎нападениям ‎таврических ‎русов.

Первое‏ ‎известие‏ ‎о ‎подобном‏ ‎конфликте ‎содержит‏ ‎Житие ‎святого ‎Стефана, ‎епископа ‎Сурожского‏ ‎(произведение,‏ ‎сохранившееся ‎в‏ ‎русском ‎переводе‏ ‎XV ‎в.). ‎Интересующие ‎нас ‎события‏ ‎отнесены‏ ‎там‏ ‎к ‎ближайшему‏ ‎времени ‎после‏ ‎смерти ‎святого‏ ‎Стефана‏ ‎(787 ‎г.). «По‏ ‎смерти ‎же ‎святого ‎мало ‎лет‏ ‎мину, ‎–‏ ‎повествует‏ ‎древнерусский ‎составитель ‎Жития,‏ ‎переработавший ‎греческий‏ ‎оригинал, ‎– ‎прииде ‎рать‏ ‎велика‏ ‎русская ‎из‏ ‎Новаграда, ‎князь‏ ‎Бравлин, ‎силен ‎зело». ‎Разорив ‎все‏ ‎крымское‏ ‎побережье ‎от‏ ‎Корсуня ‎(Херсонеса‏ ‎Таврического) ‎до ‎Керчи, ‎войско ‎Бравлина‏ ‎подступило‏ ‎к‏ ‎Сурожу ‎(греческая‏ ‎Сугдея, ‎нынешний‏ ‎Судак). ‎После‏ ‎десятидневной‏ ‎осады ‎город‏ ‎пал, ‎жилища ‎горожан ‎и ‎христианские‏ ‎храмы ‎подверглись‏ ‎дикому‏ ‎грабежу. ‎Однако ‎при‏ ‎попытке ‎ограбить‏ ‎гробницу ‎святого ‎Стефана ‎Бравлин‏ ‎тяжело‏ ‎заболел ‎и‏ ‎выздоровел ‎только‏ ‎после ‎того, ‎как ‎крестился ‎и‏ ‎вернул‏ ‎награбленное.

В ‎свое‏ ‎время ‎достоверность‏ ‎фрагмента ‎о ‎«русском ‎князе» ‎ставилась‏ ‎под‏ ‎сомнение,‏ ‎но ‎более‏ ‎глубокий ‎филологический‏ ‎анализ ‎текста‏ ‎позволяет‏ ‎заключить, ‎что‏ ‎в ‎своей ‎исторической ‎части ‎Житие‏ ‎святого ‎Стефана‏ ‎является‏ ‎ценным ‎источником ‎по‏ ‎древнерусской ‎истории‏ ‎(Карташев ‎А. ‎В. История ‎Русской‏ ‎Церкви.‏ ‎В ‎2-х‏ ‎т. ‎М.,‏ ‎2000. ‎Т. ‎1. ‎С. ‎78–82).‏ ‎Нас,‏ ‎естественно, ‎прежде‏ ‎всего ‎должен‏ ‎заинтересовать ‎«Новаград», ‎откуда ‎пришел ‎со‏ ‎своей‏ ‎ратью‏ ‎князь ‎Бравлин.‏ ‎Этим ‎городом‏ ‎никоим ‎образом‏ ‎не‏ ‎может ‎быть‏ ‎Новгород ‎на ‎Волхове, ‎который ‎тогда‏ ‎попросту ‎не‏ ‎существовал‏ ‎(древнейшие ‎культурные ‎слои‏ ‎Новгорода ‎датируются‏ ‎серединой ‎Х ‎в.). ‎Новаград‏ ‎князя‏ ‎Бравлина ‎явно‏ ‎находился ‎где-то‏ ‎поблизости ‎от ‎Корсуни ‎и ‎Сурожа.‏ ‎Возможно,‏ ‎правы ‎те‏ ‎историки, ‎которые‏ ‎в ‎этой ‎связи ‎указывают ‎на‏ ‎Neapolis‏ ‎(Новый‏ ‎город), ‎нанесенный‏ ‎на ‎карты‏ ‎средневековых ‎генуэзских‏ ‎и‏ ‎венецианских ‎купцов‏ ‎неподалеку ‎от ‎нынешнего ‎Симферополя. ‎В‏ ‎самом ‎деле,‏ ‎люди‏ ‎средневекового ‎Запада ‎часто‏ ‎буквально ‎переводили‏ ‎названия ‎славянских ‎городов: ‎Старград‏ ‎–‏ ‎Ольденбург, ‎Велиград‏ ‎– ‎Мекленбург,‏ ‎Магнополис ‎и ‎т. ‎д. ‎Особую‏ ‎убедительность‏ ‎этой ‎гипотезе‏ ‎придает ‎то‏ ‎обстоятельство, ‎что ‎по ‎соседству ‎с‏ ‎помянутым‏ ‎Неаполисом/Новгородом‏ ‎находились ‎местечко‏ ‎Россофар. ‎Кроме‏ ‎того, ‎в‏ ‎античном‏ ‎Крыму ‎зафиксированы‏ ‎еще ‎два ‎«Новгорода», ‎чьи ‎названия‏ ‎образованы ‎от‏ ‎др.-инд.‏ ‎náva ‎– ‎«новый»:‏ ‎Navarum ‎(буквально‏ ‎«Новый ‎город»), ‎город ‎в‏ ‎Скифии‏ ‎(Плиний), ‎и‏ ‎Ναύαρον ‎(Наварон,‏ ‎Навар), ‎город ‎в ‎Нижнем ‎течении‏ ‎Днепра‏ ‎(Птолемей) ‎(О.‏ ‎Н. ‎Трубачев.‏ ‎К ‎истокам ‎Руси. ‎Наблюдения ‎лингвиста‏ ‎//‏ ‎Трубачёв‏ ‎О. ‎Н.‏ ‎В ‎поисках‏ ‎единства. ‎М.,‏ ‎1997.‏ ‎С. ‎184–265).

Можно,‏ ‎однако, ‎указать ‎еще ‎один ‎–‏ ‎дунайский ‎–‏ ‎Новгород,‏ ‎стоявший ‎по ‎соседству‏ ‎со ‎средневековой‏ ‎Русамаркой ‎(на ‎территории ‎современной‏ ‎венгерской‏ ‎области ‎Ноград,‏ ‎севернее ‎Будапешта).

Впрочем,‏ ‎Житие ‎святого ‎Стефана ‎дает ‎еще‏ ‎одну,‏ ‎этнографическую ‎привязку‏ ‎местонахождения ‎разбойных‏ ‎русов ‎Бравлина ‎к ‎Таврии. ‎Это‏ ‎–‏ ‎человеческие‏ ‎жертвоприношения, ‎которыми‏ ‎захватившая ‎Сурож‏ ‎языческая ‎Русь,‏ ‎по‏ ‎словам ‎автора,‏ ‎возобновила ‎кровавые ‎жертвы, ‎некогда ‎приносимые‏ ‎древними ‎тавроскифами‏ ‎на‏ ‎алтарь ‎Артемиды. ‎Византийские‏ ‎авторы ‎связывали‏ ‎обычай ‎ритуального ‎убийства ‎только‏ ‎с‏ ‎таврами ‎и‏ ‎Тавридой. ‎В‏ ‎основе ‎этой ‎давней ‎традиции ‎лежал‏ ‎миф‏ ‎об ‎Ифигении,‏ ‎в ‎котором‏ ‎между ‎прочим ‎говорится, ‎что ‎жители‏ ‎Тавра‏ ‎приносят‏ ‎в ‎жертву‏ ‎иностранцев, ‎пристававших‏ ‎к ‎их‏ ‎берегу.‏ ‎Таким ‎образом,‏ ‎русы ‎представлялись ‎грекам ‎прямыми ‎потомками‏ ‎древних ‎тавров,‏ ‎сохранившими‏ ‎кровавый ‎обычай ‎своих‏ ‎прадедов. ‎Михаил‏ ‎Хониат ‎(вторая ‎половина ‎XII‏ ‎в.)‏ ‎писал ‎к‏ ‎одному ‎из‏ ‎своих ‎друзей: ‎«Страшит ‎меня ‎лежащая‏ ‎на‏ ‎той ‎стороне‏ ‎пролива ‎Тавроскифия,‏ ‎да ‎не ‎перейдет ‎из ‎нее‏ ‎на‏ ‎тебя‏ ‎злой ‎обычай‏ ‎чужеземцев». ‎Стало‏ ‎быть, ‎по‏ ‎представлениям‏ ‎составителя ‎Жития‏ ‎святого ‎Стефана, ‎Новаград ‎князя ‎Бравлина‏ ‎находился ‎где-то‏ ‎в‏ ‎таврических ‎областях.

Наконец, ‎кое-что‏ ‎может ‎поведать‏ ‎само ‎имя ‎«русского» ‎князя.‏ ‎Для‏ ‎русского ‎уха‏ ‎оно ‎звучит‏ ‎довольно ‎непривычно, ‎и ‎среди ‎древнеславянских‏ ‎имен‏ ‎ничего ‎похожего‏ ‎мы ‎не‏ ‎найдем; ‎не ‎случайно, ‎в ‎менее‏ ‎исправных‏ ‎списках‏ ‎Жития ‎святого‏ ‎Стефана ‎князь‏ ‎Бравлин ‎переделан‏ ‎древнерусскими‏ ‎переписчиками ‎в‏ ‎«бранливого», ‎то ‎есть ‎«воинственного», ‎князя.‏ ‎Однако ‎имя‏ ‎Бравлин‏ ‎действительно ‎существовало. ‎Испанский‏ ‎писатель ‎VII‏ ‎в. ‎Исидор ‎Севильский ‎в‏ ‎одном‏ ‎из ‎своих‏ ‎сочинений ‎упомянул,‏ ‎что ‎среди ‎его ‎знакомых ‎имеется‏ ‎готский‏ ‎епископ ‎Браулинон‏ ‎(Васильевский ‎В.‏ ‎Русско-византийские ‎исследования. ‎Вып. ‎2. ‎СПб.,‏ ‎1893‏ ‎г.‏ ‎с. ‎CXLIII). Надо‏ ‎полагать, ‎имя‏ ‎это ‎принадлежало‏ ‎к‏ ‎готскому ‎именослову‏ ‎и ‎вполне ‎могло ‎войти ‎в‏ ‎именной ‎фонд‏ ‎ругов‏ ‎(будущих ‎русов) ‎в‏ ‎период ‎их‏ ‎подчинения ‎готам ‎(II–IV ‎вв.).‏ ‎Правдоподобность‏ ‎переделка ‎Браулинона/Бравлинона‏ ‎в ‎славянского‏ ‎Бравлина ‎достаточно ‎очевидна*. ‎Следовательно, ‎Житие‏ ‎святого‏ ‎Стефана ‎донесло‏ ‎до ‎нас‏ ‎имя ‎одного ‎из ‎первых ‎предводителей‏ ‎Таврической‏ ‎Руси.

*Н.‏ ‎Т. ‎Беляев‏ ‎остроумно ‎предлагал‏ ‎производить ‎имя‏ ‎Бравлин‏ ‎от ‎города‏ ‎Бравалла, ‎где ‎произошла ‎знаменитая ‎северная‏ ‎«битва ‎народов»‏ ‎(Беляев‏ ‎Н. ‎Т. ‎Рорик‏ ‎ютландский ‎и‏ ‎Рюрик ‎Начальной ‎летописи ‎//‏ ‎Сборник‏ ‎статей ‎по‏ ‎археологии ‎и‏ ‎византиноведению. ‎Прага. ‎Т. ‎3. ‎1929.‏ ‎С.‏ ‎220). ‎По‏ ‎мысли ‎историка,‏ ‎имя ‎Бравлин ‎было ‎прозвищем ‎одного‏ ‎из‏ ‎знатных‏ ‎участников ‎сражения,‏ ‎подобно ‎тому,‏ ‎как ‎князь‏ ‎Александр‏ ‎Ярославич ‎прозывался‏ ‎Невским, ‎Суворов ‎– ‎Рымникским, ‎Румянцев‏ ‎– ‎Задунайским‏ ‎и‏ ‎т. ‎д. ‎Такое‏ ‎объяснение ‎звучит‏ ‎привлекательно, ‎ведь ‎источники ‎свидетельствуют,‏ ‎что‏ ‎многочисленные ‎отряды‏ ‎поморских ‎славян-вендов‏ ‎приняли ‎участие ‎в ‎сражении ‎на‏ ‎стороне‏ ‎победителей ‎–‏ ‎шведов ‎и,‏ ‎следовательно, ‎с ‎полным ‎правом ‎могли‏ ‎называть‏ ‎себя‏ ‎«бравальцами». ‎К‏ ‎тому ‎же‏ ‎средняя ‎продолжительность‏ ‎активной‏ ‎жизни ‎«бравальца»‏ ‎укладывается ‎во ‎временной ‎промежуток ‎приблизительно‏ ‎с ‎770‏ ‎до‏ ‎810 ‎г., ‎что‏ ‎дает ‎ему‏ ‎теоретическую ‎возможность ‎отправиться ‎грабить‏ ‎Сурож.‏ ‎Единственная ‎слабость‏ ‎данной ‎гипотезы‏ ‎Беляева ‎состоит ‎в ‎том, ‎что‏ ‎она‏ ‎возвышается ‎над‏ ‎грудой ‎молчащих‏ ‎источников. ‎У ‎нас ‎нет ‎доказательств‏ ‎того,‏ ‎что‏ ‎в ‎период‏ ‎раннего ‎Средневековья‏ ‎полководцы ‎и‏ ‎воины‏ ‎Северной ‎Европы‏ ‎действительно ‎носили ‎прозвища, ‎образованные ‎от‏ ‎названий ‎местностей,‏ ‎где‏ ‎им ‎случалось ‎одержать‏ ‎победу.

Судя ‎по‏ ‎всему, ‎набеги ‎русов ‎продолжались‏ ‎и‏ ‎дальше. ‎Большие‏ ‎города ‎Таврии‏ ‎уцелели, ‎но ‎их ‎окрестности ‎были‏ ‎совершенно‏ ‎разорены. ‎В‏ ‎середине ‎IX‏ ‎в. ‎херсонесцы ‎рассказывали ‎будущему ‎славянскому‏ ‎первоучителю‏ ‎Константину‏ ‎(Кириллу), ‎что‏ ‎вследствие ‎набегов‏ ‎варваров ‎большая‏ ‎часть‏ ‎византийского ‎Крыма‏ ‎сделалась ‎необитаемой.

Разорение ‎Амастриды

Спустя ‎несколько ‎десятилетий‏ ‎после ‎набега‏ ‎на‏ ‎Сурож ‎таврические ‎русы‏ ‎произвели ‎впечатляющую‏ ‎демонстрацию ‎своей ‎возросшей ‎военной‏ ‎силы.‏ ‎На ‎этот‏ ‎раз ‎они‏ ‎подобрались ‎почти ‎к ‎самому ‎Константинополю.‏ ‎Сведения‏ ‎об ‎их‏ ‎новом ‎опустошительном‏ ‎набеге ‎на ‎припонтийские ‎земли ‎империи‏ ‎сохранились‏ ‎в‏ ‎греческом ‎Житии‏ ‎святого ‎Георгия,‏ ‎архиепископа ‎Амастридского.‏ ‎Это‏ ‎произведение ‎написано‏ ‎до ‎842 ‎г., ‎и ‎время‏ ‎нападения ‎русов‏ ‎на‏ ‎Амастриду, ‎по ‎всей‏ ‎вероятности, ‎следует‏ ‎отнести ‎на ‎конец ‎20-х‏ ‎–‏ ‎начало ‎30-х‏ ‎гг. ‎IX‏ ‎в. ‎(О ‎проблемах ‎датировки ‎этого‏ ‎события‏ ‎см.: ‎Древняя‏ ‎Русь ‎в‏ ‎свете ‎зарубежных ‎источников. ‎М., ‎2000.‏ ‎С.‏ ‎91–92;‏ ‎Карташев ‎А.‏ ‎В. ‎История‏ ‎Русской ‎Церкви.‏ ‎С.‏ ‎83–84).

Вторжение ‎началось‏ ‎с ‎разграбления ‎Пропонтиды ‎– ‎черноморских‏ ‎областей ‎Малой‏ ‎Азии,‏ ‎прилегающих ‎к ‎Босфору‏ ‎и ‎Мраморному‏ ‎морю. ‎Флотилии ‎русов ‎облепили‏ ‎все‏ ‎побережье. ‎«Было‏ ‎нашествие ‎варваров‏ ‎– ‎росов, ‎народа, ‎как ‎все‏ ‎знают,‏ ‎в ‎высшей‏ ‎степени ‎дикого‏ ‎и ‎грубого, ‎не ‎носящего ‎в‏ ‎себе‏ ‎никаких‏ ‎следов ‎человеколюбия,‏ ‎– ‎говорится‏ ‎в ‎Житии.‏ ‎–‏ ‎Зверские ‎нравами,‏ ‎бесчеловечные ‎делами, ‎обнаруживая ‎свою ‎кровожадность‏ ‎уже ‎одним‏ ‎своим‏ ‎видом, ‎ни ‎в‏ ‎чем ‎другом,‏ ‎что ‎свойственно ‎людям, ‎не‏ ‎находя‏ ‎такого ‎удовольствия,‏ ‎как ‎в‏ ‎смертоубийстве, ‎они ‎– ‎этот ‎губительный‏ ‎на‏ ‎деле ‎и‏ ‎по ‎имени‏ ‎народ ‎[намек ‎на ‎библейский ‎народ‏ ‎Рош/Рос],‏ ‎–‏ ‎начав ‎разорение‏ ‎от ‎Пропонтиды‏ ‎и ‎посетив‏ ‎прочее‏ ‎побережье, ‎достигнул‏ ‎наконец ‎и ‎до ‎отечества ‎святого‏ ‎[Георгия]…». ‎В‏ ‎этих‏ ‎безжалостных ‎грабителях ‎узнается‏ ‎буйная ‎вольница‏ ‎Таврической ‎Руси, ‎так ‎как‏ ‎Житие‏ ‎в ‎связи‏ ‎с ‎бедствиями,‏ ‎которые ‎претерпели ‎жители ‎Пропонтиды, ‎опять‏ ‎упоминает‏ ‎«древнее ‎таврическое‏ ‎избиение ‎иностранцев,‏ ‎у ‎них ‎[русов] ‎сохраняющее ‎свою‏ ‎силу».‏ ‎

Византийские‏ ‎власти ‎оказались‏ ‎совершенно ‎не‏ ‎готовы ‎к‏ ‎такому‏ ‎развитию ‎событий.‏ ‎Сопротивления ‎практически ‎не ‎было. ‎Русы‏ ‎беспрепятственно ‎достигли‏ ‎Амастриды,‏ ‎или, ‎иначе, ‎Амастры,‏ ‎– ‎города‏ ‎на ‎малоазийском ‎берегу ‎Черного‏ ‎моря,‏ ‎находящегося ‎приблизительно‏ ‎посередине ‎между‏ ‎Синопом ‎и ‎Константинополем. ‎Его ‎процветание‏ ‎зиждилось‏ ‎на ‎торговых‏ ‎связях ‎с‏ ‎Кавказом ‎и ‎Крымом. ‎Восхваляя ‎свою‏ ‎родину,‏ ‎епископ‏ ‎Никита ‎Пафлагонянин‏ ‎писал ‎(ок.‏ ‎880 ‎г.):‏ ‎«О,‏ ‎Амастра ‎–‏ ‎око ‎Пафлагонии, ‎а ‎лучше ‎сказать‏ ‎– ‎едва‏ ‎ли‏ ‎не ‎всей ‎вселенной!‏ ‎В ‎нее,‏ ‎как ‎на ‎общее ‎торжище,‏ ‎стекаются‏ ‎скифы, ‎как‏ ‎населяющие ‎северные‏ ‎берега ‎Евксина, ‎так ‎и ‎живущие‏ ‎южнее…‏ ‎Во ‎всем,‏ ‎что ‎привозится‏ ‎сушей ‎или ‎морем, ‎здесь ‎нет‏ ‎недостатка.‏ ‎Город‏ ‎щедро ‎снабжен‏ ‎всеми ‎удобствами…».‏ ‎Из ‎этого‏ ‎описания‏ ‎благосостояния ‎Амастриды‏ ‎становится ‎понятно, ‎чего ‎ради ‎русы‏ ‎пустились ‎в‏ ‎столь‏ ‎далекое ‎и ‎опасное‏ ‎плавание. ‎Город‏ ‎стал ‎легкой ‎добычей ‎хищников,‏ ‎жители‏ ‎«всякого ‎пола‏ ‎и ‎всякого‏ ‎возраста» ‎были ‎беспощадно ‎иссечены. ‎Автор‏ ‎Жития‏ ‎сокрушается, ‎что‏ ‎русы ‎«не‏ ‎жалели ‎старцев, ‎не ‎оставляли ‎без‏ ‎внимания‏ ‎младенцев,‏ ‎но ‎противу‏ ‎всех ‎одинаково‏ ‎вооружали ‎смертоубийственную‏ ‎руку‏ ‎и ‎спешили‏ ‎везде ‎пронести ‎гибель, ‎сколько ‎на‏ ‎это ‎у‏ ‎них‏ ‎было ‎силы. ‎Храмы‏ ‎ниспровергаются, ‎святыни‏ ‎оскверняются: ‎на ‎месте ‎их‏ ‎нечестивые‏ ‎алтари, ‎беззаконные‏ ‎возлияния ‎и‏ ‎жертвы… ‎И ‎не ‎было ‎никого‏ ‎помогающего,‏ ‎никого, ‎готового‏ ‎противостоять…».

Столь ‎масштабная‏ ‎военная ‎акция ‎стала ‎возможна ‎только‏ ‎благодаря‏ ‎тому,‏ ‎что ‎разрозненные‏ ‎поселения ‎русов,‏ ‎разбросанные ‎по‏ ‎побережью‏ ‎Таврики, ‎по-видимому,‏ ‎наладили ‎взаимодействие ‎между ‎собой, ‎научились‏ ‎выступать ‎единым‏ ‎целым.‏ ‎Удачный ‎набег ‎русов‏ ‎на ‎Амастриду‏ ‎хорошо ‎объясняет, ‎почему ‎византийцы‏ ‎в‏ ‎838/839 ‎г.‏ ‎с ‎таким‏ ‎вниманием ‎отнеслись ‎к ‎послам ‎«русского‏ ‎кагана»,‏ ‎о ‎чем‏ ‎шла ‎речь‏ ‎в ‎предыдущих ‎статьях. ‎