Бутерброды в Бездне

Уважаемая ‎читательница‏ ‎Ольга ‎Смесова ‎прокомментировала ‎мой ‎последний‏ ‎текст ‎об‏ ‎элите‏ ‎и ‎власти ‎так:‏ ‎

«Угу, ‎вроде‏ ‎всё ‎просто. ‎Есть ‎люди‏ ‎великие,‏ ‎и ‎есть‏ ‎малые. ‎Пассионарии‏ ‎и ‎гармоничные. ‎И ‎если ‎не‏ ‎родился‏ ‎исполненным ‎духа,‏ ‎так ‎и‏ ‎нечего ‎тут. ‎Родион ‎Раскольников, ‎вон,‏ ‎рванул‏ ‎за‏ ‎пределы ‎морали....‏ ‎и ‎оказалось,‏ ‎что, ‎взятая‏ ‎отдельно,‏ ‎аморальность ‎вообще‏ ‎ничего ‎не ‎даёт. ‎Несколько ‎озадачивает‏ ‎то, ‎что‏ ‎автор‏ ‎-- ‎Достоевский ‎--‏ ‎продвинулся ‎дальше....‏ ‎и ‎вышел ‎к ‎обычным‏ ‎людям.‏ ‎"Не ‎годы‏ ‎ссылки, ‎не‏ ‎страдания ‎сломили ‎нас. ‎Напротив, ‎ничто‏ ‎не‏ ‎сломило ‎нас,‏ ‎и ‎наши‏ ‎убеждения ‎лишь ‎поддерживали ‎наш ‎дух‏ ‎сознанием‏ ‎исполненного‏ ‎долга. ‎Нет,‏ ‎нечто ‎другое‏ ‎изменило ‎взгляд‏ ‎наш,‏ ‎наши ‎убеждения‏ ‎и ‎сердца ‎наши ‎(...). ‎Это‏ ‎нечто ‎другое‏ ‎было‏ ‎непосредственное ‎соприкосновение ‎с‏ ‎народом, ‎братское‏ ‎соединение ‎с ‎ним ‎в‏ ‎общем‏ ‎несчастии, ‎понятие,‏ ‎что ‎сам‏ ‎стал ‎таким ‎же, ‎как ‎он,‏ ‎с‏ ‎ним ‎сравнен‏ ‎и ‎даже‏ ‎приравнен ‎к ‎самой ‎низшей ‎ступени‏ ‎его."(Дневник‏ ‎писателя)‏ ‎Время ‎мирное,‏ ‎народ ‎с‏ ‎самой ‎обыденной‏ ‎моралью...‏ ‎КАК ‎ТАК?!»

Давайте‏ ‎поговорим ‎об ‎этом. ‎

Ольга ‎не‏ ‎совсем ‎верно‏ ‎поняла‏ ‎меня, ‎в ‎чем‏ ‎виноват ‎безусловно‏ ‎я, ‎а ‎не ‎она.‏ ‎Я‏ ‎недостаточно ‎точно‏ ‎выражал ‎свои‏ ‎мысли ‎и ‎позволил ‎этим ‎неточностям‏ ‎запутать‏ ‎нашего ‎товарища.‏ ‎

Я ‎говорил‏ ‎об ‎элитарной ‎морали ‎с ‎точки‏ ‎зрения‏ ‎положения‏ ‎ее ‎носителя‏ ‎и ‎ее‏ ‎природы, ‎но‏ ‎никогда‏ ‎не ‎проповедовал‏ ‎идею ‎будто ‎простой ‎народ ‎не‏ ‎имеет ‎к‏ ‎ней‏ ‎доступа. ‎Напротив ‎–‏ ‎чем ‎сложнее‏ ‎история ‎народа, ‎чем ‎чаще‏ ‎он‏ ‎весь ‎целиком‏ ‎- ‎с‏ ‎первого ‎до ‎последнего ‎своего ‎члена‏ ‎соприкасается‏ ‎с ‎ужасом‏ ‎непознанного, ‎тем‏ ‎дальше ‎его ‎мораль ‎– ‎пусть‏ ‎и‏ ‎кажущаяся‏ ‎ему ‎самому‏ ‎обыденной, ‎обычной‏ ‎и ‎тривиальной‏ ‎–‏ ‎от ‎морали‏ ‎действительно ‎обыденной ‎и ‎вульгарной.  ‎

Не‏ ‎могу ‎сказать,‏ ‎что‏ ‎у ‎нашего ‎с‏ ‎вами ‎народа‏ ‎судьба ‎– ‎самая ‎тяжелая‏ ‎и‏ ‎странная ‎изо‏ ‎всех ‎известных‏ ‎мне ‎народов. ‎

Евреи, ‎на ‎мой‏ ‎взгляд‏ ‎могут ‎привести‏ ‎много ‎аргументов‏ ‎в ‎свою ‎пользу. ‎

Однако, ‎невозможно‏ ‎отрицать,‏ ‎что‏ ‎русский ‎народ‏ ‎за ‎двадцатый‏ ‎век ‎заглядывал‏ ‎в‏ ‎бездну, ‎по‏ ‎крайней ‎мере ‎четырежды ‎– ‎в‏ ‎Гражданскую ‎Войну‏ ‎1917-1924,‏ ‎в ‎период ‎Большого‏ ‎Террора ‎1937-39,‏  ‎в ‎Великую ‎Отечественную ‎1941-1945‏ ‎и‏ ‎в ‎«святые‏ ‎90-е». ‎

На‏ ‎мой ‎взгляд ‎этих ‎четырех ‎взглядов‏ ‎вполне‏ ‎хватило ‎для‏ ‎того, ‎чтобы‏ ‎бездна ‎заинтересовалась ‎нами ‎и ‎начала‏ ‎вглядываться‏ ‎в‏ ‎нас. ‎

Да‏ ‎Большой ‎Террор‏ ‎по ‎количеству‏ ‎жертв‏ ‎не ‎может‏ ‎сравниться ‎ни ‎с ‎одним ‎из‏ ‎соседствующих ‎в‏ ‎списке‏ ‎событий. ‎Но ‎все‏ ‎же ‎он‏ ‎имеет ‎право ‎занимать ‎это‏ ‎место‏ ‎в ‎их‏ ‎ряду ‎потому,‏ ‎что ‎в ‎тот ‎момент ‎решалось‏ ‎по‏ ‎какому ‎пути‏ ‎пройдет ‎Россия‏ ‎– ‎по ‎пути ‎европеизации ‎и‏ ‎легитимации‏ ‎террора‏ ‎во ‎имя‏ ‎порядка ‎или‏ ‎вернется ‎к‏ ‎своей‏ ‎особости. ‎

Но‏ ‎об ‎этом ‎– ‎в ‎другой‏ ‎раз. ‎

В‏ ‎результате‏ ‎наших ‎культурных ‎адаптаций‏ ‎к ‎историческим‏ ‎условиям ‎и ‎к ‎решению‏ ‎задачи‏ ‎выживания ‎и‏ ‎продолжения ‎своего‏ ‎исторического ‎пути ‎в ‎этих ‎условиях,‏ ‎мы‏ ‎сильно ‎изменились.‏ ‎

Когда ‎я‏ ‎говорю ‎«мы» ‎— ‎это ‎означает‏ ‎не‏ ‎«прогрессивное‏ ‎российское ‎общество‏ ‎в ‎моем‏ ‎лице ‎и‏ ‎лице‏ ‎моих ‎товарищей‏ ‎по ‎sponsr», ‎а ‎мы ‎все.‏ ‎

Изменения ‎были‏ ‎настолько‏ ‎глубоки, ‎что ‎была‏ ‎затронута ‎базовая‏ ‎матрица ‎координат, ‎на ‎которой‏ ‎отмечаются‏ ‎оси, ‎указывающие‏ ‎на ‎добро‏ ‎и ‎зло, ‎и ‎выгодное ‎и‏ ‎невыгодное.‏ ‎

И ‎теперь‏ ‎они ‎у‏ ‎нас ‎часто ‎смотрят ‎совершено ‎не‏ ‎в‏ ‎ту‏ ‎сторону, ‎в‏ ‎которую ‎можно‏ ‎было ‎бы‏ ‎ожидать‏ ‎у ‎простых‏ ‎людей.  ‎

Типичный ‎спор ‎интеллигента, ‎либерала,‏ ‎нацдема, ‎да‏ ‎любого‏ ‎в ‎общем-то ‎представителя‏ ‎«прогрессивной ‎общественности»,‏ ‎«общечеловека» ‎и ‎пр. ‎с‏ ‎нашим‏ ‎обывателем ‎–‏ ‎«ватником», ‎это‏ ‎спор ‎носителя ‎морали ‎западного ‎обывателя,‏ ‎бюргера,‏ ‎буржуа ‎–‏ ‎с ‎представителем‏ ‎аристократии. ‎

Это ‎шокирует, ‎но ‎это‏ ‎так.‏ ‎

Пока‏ ‎условный ‎Гозман‏ ‎проповедует ‎ценности‏ ‎хамона ‎и‏ ‎пармезана,‏ ‎спрашивая ‎у‏ ‎объекта ‎проповеди ‎некоего ‎Ваньки ‎в‏ ‎ушанке ‎с‏ ‎одним‏ ‎торчащим ‎ухом  ‎«Ваня,‏ ‎неужели ‎же‏ ‎ты ‎не ‎хочешь ‎хорошо‏ ‎жить?»  

Ваня‏ ‎в ‎ответ‏ ‎вежливо ‎интересуется,‏ ‎что ‎же ‎его ‎собеседник ‎понимает‏ ‎под‏ ‎словом ‎«жить»?‏ ‎

Ваня ‎может‏ ‎не ‎осознавать ‎этого ‎или ‎не‏ ‎может‏ ‎сформулировать,‏ ‎но ‎его‏ ‎культурный ‎код‏ ‎требует ‎от‏ ‎него‏ ‎оценивать ‎глагол‏ ‎«жить» ‎с ‎точки ‎зрения ‎некой‏ ‎полноты, ‎которая‏ ‎обязательно‏ ‎включает ‎в ‎себя‏ ‎нечто ‎больше,‏ ‎чем ‎обеспеченные ‎комфортом ‎процессы‏ ‎жизнедеятельности‏ ‎организма. ‎

- Санкции,‏ ‎Вань! ‎Голодать‏ ‎будешь! ‎Зачем ‎тебе ‎Ваня ‎этот‏ ‎Крым?‏ ‎

- М…. ‎русские‏ ‎своих ‎не‏ ‎бросают. ‎

- Беднеем ‎Вань! ‎Ну ‎почему‏ ‎не‏ ‎послушаться‏ ‎доброго ‎совета?‏ ‎Ну, ‎зачем‏ ‎тебе ‎эта‏ ‎Сирия?‏ ‎А ‎Белоруссия?‏ ‎

- Вань! ‎Пили ‎бы ‎баварское! ‎А‏ ‎Вань? ‎Зачем‏ ‎тебе‏ ‎этот ‎Сталин, ‎эти‏ ‎репрессии? ‎

Но‏ ‎Ваня ‎неумолим ‎и ‎беспощаден.‏ ‎Потому‏ ‎что ‎он‏ ‎считает, ‎что‏ ‎утрата ‎суверенитета ‎– ‎хуже, ‎чем‏ ‎утрата‏ ‎какого-то ‎сорта‏ ‎колбасы ‎или‏ ‎части ‎достатка. ‎

А ‎суверенитет ‎–‏ ‎это‏ ‎свобода‏ ‎и ‎власть.‏ ‎

То ‎есть‏ ‎элитарные ‎ценности.‏ ‎

Для‏ ‎Вани ‎знамя‏ ‎над ‎Рейхстагом ‎– ‎это ‎воплощение‏ ‎его ‎воли‏ ‎к‏ ‎свободе ‎и ‎полноте‏ ‎жизни. ‎И‏ ‎именно ‎за ‎это ‎он‏ ‎Сталина‏ ‎и ‎простил.‏ ‎

Ваня ‎элитарий‏ ‎и ‎аристократ. ‎Хотя ‎у ‎него‏ ‎и‏ ‎руки ‎могут‏ ‎быть ‎черные‏ ‎и ‎галстук ‎на ‎спине. ‎

А‏ ‎Аркадий‏ ‎Львович‏ ‎Абруазов ‎–‏ ‎интеллигент ‎в‏ ‎третьем ‎поколении‏ ‎–‏ ‎раб ‎и‏ ‎плебей. ‎И ‎дурак. ‎Потому ‎что‏ ‎то, ‎что‏ ‎он‏ ‎считает, ‎что ‎напитался‏ ‎европейской ‎высокой‏ ‎культурой, ‎а ‎на ‎само‏ ‎деле‏ ‎нажрался ‎помоем‏ ‎из ‎корыта‏ ‎европейской ‎обыденной ‎морали, ‎которая ‎хороша‏ ‎чтобы‏ ‎пиво ‎варить‏ ‎и ‎продавать.‏ ‎Но ‎не ‎для ‎того, ‎чтобы‏ ‎судить‏ ‎о‏ ‎вещах, ‎которые‏ ‎находятся ‎у‏ ‎пределов ‎или‏ ‎за‏ ‎пределами ‎человечной‏ ‎жизни. ‎

Ваня ‎в ‎бездне ‎–‏ ‎почти ‎что‏ ‎свой.‏ ‎

Поэтому ‎для ‎него‏ ‎и ‎Арктика‏ ‎и ‎Космос ‎– ‎само‏ ‎собой‏ ‎разумеющиеся ‎дела,‏ ‎которые ‎надо‏ ‎делать ‎. ‎

А ‎Аркадий ‎Львович‏ ‎тут‏ ‎у ‎нас‏ ‎– ‎нечастная‏ ‎круглая ‎сирота, ‎который ‎ревниво ‎глядит‏ ‎как‏ ‎Рогозин‏  ‎запускает ‎в‏ ‎космос ‎миллионы‏ ‎его ‎бутербродов‏ ‎с‏ ‎хамоном ‎и‏ ‎горько ‎плачет. ‎

Пожалеем ‎его. ‎