Глава ‎первая

СУМЕРКИ

Багровым‏ ‎шаром ‎садилось ‎на ‎западе ‎солнце.‏ ‎По ‎темнеющему‏ ‎небу‏ ‎неспешно ‎плыли ‎опаленные‏ ‎закатом ‎облака.‏ ‎Их ‎стреловидная ‎форма ‎предвещала‏ ‎теплый‏ ‎завтрашний ‎день.‏ ‎Завтра. ‎Наступит‏ ‎ли ‎оно ‎для ‎сегодняшнего ‎мира?‏ ‎Мира,‏ ‎обреченного ‎людьми‏ ‎на ‎ежедневное‏ ‎выживание. ‎Вроде ‎бы ‎то ‎же‏ ‎согревающее‏ ‎солнце,‏ ‎то ‎же‏ ‎синее ‎небо,‏ ‎но ‎под‏ ‎ними,‏ ‎здесь, ‎на‏ ‎земле ‎все ‎изменилось, ‎все ‎стало‏ ‎чужим. ‎Свой‏ ‎чужой‏ ‎мир, ‎к ‎которому‏ ‎невозможно ‎привыкнуть,‏ ‎кажется, ‎уже ‎никогда. ‎Даже‏ ‎вот‏ ‎этот ‎березовый‏ ‎лес ‎лишь‏ ‎выглядит ‎по-прежнему ‎родным. ‎К ‎белым‏ ‎с‏ ‎черными ‎полосками‏ ‎деревьям ‎нельзя‏ ‎прикасаться ‎ночью ‎— ‎это ‎верная‏ ‎и‏ ‎мучительная‏ ‎смерть. ‎Каждая‏ ‎береза ‎с‏ ‎наступлением ‎ночи‏ ‎зажигает‏ ‎свои ‎черные‏ ‎вкрапления, ‎отчего ‎в ‎лесу ‎наступает‏ ‎почти ‎что‏ ‎день.‏ ‎Зрелище ‎завораживает ‎дух.‏ ‎Понадобилось ‎два‏ ‎десятка ‎жизней ‎для ‎понимания‏ ‎опасности‏ ‎ночной ‎красоты.‏ ‎Днем ‎же‏ ‎березы, ‎как ‎березы: ‎любуйся, ‎трогай,‏ ‎руби‏ ‎на ‎дрова,‏ ‎заготавливай ‎розги‏ ‎для ‎нерадивых ‎детей.

Двенадцатилетний ‎Генка ‎с‏ ‎шестилетним‏ ‎Пашей‏ ‎шли ‎по‏ ‎лесу. ‎Солнце‏ ‎еще ‎освещало‏ ‎деревья,‏ ‎что ‎делало‏ ‎путь ‎безопасным. ‎Однако ‎пора ‎было‏ ‎возвращаться ‎в‏ ‎деревню.‏ ‎Мальчиков, ‎наверняка, ‎уже‏ ‎потеряли.

— Пора ‎возвращаться,‏ ‎не ‎то ‎скоро ‎березы‏ ‎зажгутся,‏ ‎— ‎уже‏ ‎в ‎который‏ ‎раз ‎напоминал ‎Паша. ‎Он ‎уже‏ ‎начинал‏ ‎хныкать.

— Мы ‎просто‏ ‎не ‎будем‏ ‎их ‎трогать.

— А ‎если ‎случайно?

— Засунь ‎руки‏ ‎в‏ ‎карманы.‏ ‎Через ‎одежду‏ ‎яд ‎не‏ ‎действует, ‎—‏ ‎почти‏ ‎сердился ‎Генка.

— Откуда‏ ‎ты ‎знаешь? ‎— ‎Паша ‎был‏ ‎так ‎удивлен‏ ‎новостью,‏ ‎что ‎даже ‎остановился.

— Проверял.

— На‏ ‎себе?! ‎—‏ ‎удивлению ‎не ‎было ‎предела.

— А‏ ‎то,‏ ‎— ‎гордо‏ ‎подтвердил ‎старший‏ ‎брат.

— Тебе ‎не ‎было ‎страшно? ‎—‏ ‎продолжал‏ ‎расспросы ‎Паша.

— В‏ ‎нашем ‎мире‏ ‎не ‎боятся ‎лишь ‎дураки.

— Все ‎равно‏ ‎пора‏ ‎возвращаться,‏ ‎— ‎вернулся‏ ‎к ‎первоначальной‏ ‎теме ‎мальчик.‏ ‎—‏ ‎Папа ‎строго-настрого‏ ‎запретил ‎гулять ‎так ‎долго. ‎Накажет‏ ‎ведь.

— Так ‎не‏ ‎ходил‏ ‎бы ‎со ‎мной.‏ ‎Я ‎бы‏ ‎один ‎справился.

— Я ‎тоже ‎посмотреть‏ ‎хочу‏ ‎на ‎цветок.

— Ты‏ ‎же ‎в‏ ‎него ‎не ‎веришь, ‎— ‎усмехнулся‏ ‎Генка.

— Не‏ ‎верю ‎в‏ ‎цветок, ‎но‏ ‎верю, ‎что ‎от ‎каждой ‎болезни‏ ‎на‏ ‎Земле‏ ‎есть ‎лекарство.

Генка‏ ‎резко ‎остановился,‏ ‎так ‎что‏ ‎Паша‏ ‎наткнулся ‎на‏ ‎него.

— Глубокая ‎мысль, ‎— ‎согласился ‎старший‏ ‎брат ‎с‏ ‎младшим.‏ ‎— ‎Все-таки ‎нам‏ ‎пора ‎возвращаться.

Дома‏ ‎мальчиков, ‎действительно, ‎ждали.

Никанор ‎—‏ ‎отчим‏ ‎Генки ‎и‏ ‎родной ‎отец‏ ‎Паши ‎— ‎хмуро ‎ходил ‎по‏ ‎большой‏ ‎комнате, ‎заложив‏ ‎руки ‎за‏ ‎спину. ‎Он ‎то ‎и ‎дело‏ ‎останавливался‏ ‎возле‏ ‎окна, ‎выходящего‏ ‎на ‎главную‏ ‎дорогу ‎деревни.‏ ‎По‏ ‎ней ‎должны‏ ‎были ‎вернуться ‎мальчики. ‎Другого ‎пути‏ ‎к ‎дому‏ ‎не‏ ‎существовало. ‎Уже ‎темнело,‏ ‎но ‎никого‏ ‎видно ‎не ‎было. ‎Никанор‏ ‎продолжал‏ ‎ходьбу ‎по‏ ‎комнате.

— Они ‎могли‏ ‎зайти ‎к ‎кому-нибудь ‎в ‎деревне,‏ ‎—‏ ‎раздался ‎слабый‏ ‎женский ‎голос,‏ ‎когда ‎мужчина ‎в ‎очередной ‎раз‏ ‎подошел‏ ‎к‏ ‎окну.

Никанор ‎обернулся.

В‏ ‎проеме, ‎ведущем‏ ‎в ‎соседнюю‏ ‎комнату,‏ ‎стояла ‎его‏ ‎жена ‎— ‎Нина. ‎Она ‎держалась‏ ‎за ‎косяк‏ ‎правой‏ ‎рукой, ‎чтобы ‎не‏ ‎упасть, ‎да‏ ‎и ‎весь ‎ее ‎вид‏ ‎говорил‏ ‎о ‎трудности‏ ‎стоячего ‎положения.‏ ‎Впалые ‎щеки ‎на ‎бледном ‎лице,‏ ‎тусклые‏ ‎глаза ‎с‏ ‎красными ‎белками‏ ‎говорили ‎о ‎болезненном ‎состоянии ‎женщины.‏ ‎Она‏ ‎выглядела‏ ‎лет ‎на‏ ‎пятьдесят ‎пять,‏ ‎хотя ‎ей‏ ‎было‏ ‎всего ‎тридцать‏ ‎два ‎года. ‎Болезнь ‎нового ‎мира‏ ‎съедала ‎ее‏ ‎живьем.‏ ‎Болезнь, ‎от ‎которой‏ ‎не ‎было‏ ‎создано ‎лекарства, ‎как ‎не‏ ‎было‏ ‎самого ‎названия‏ ‎болезни.

Никанор ‎смотрел‏ ‎в ‎краснеющие ‎глаза ‎жены ‎и‏ ‎гадал,‏ ‎сколько ‎времени‏ ‎у ‎них‏ ‎осталось. ‎Полгода? ‎Год? ‎Возможно, ‎больше.‏ ‎Может‏ ‎быть,‏ ‎даже ‎сегодняшняя‏ ‎ночь ‎станет‏ ‎последней ‎в‏ ‎их‏ ‎совместной ‎жизни.

Никанор‏ ‎с ‎Ниной ‎сошлись ‎не ‎по‏ ‎любви. ‎У‏ ‎каждого‏ ‎из ‎них ‎было‏ ‎по ‎сыну,‏ ‎лишившемуся ‎второго ‎родителя, ‎что‏ ‎по‏ ‎законам ‎их‏ ‎деревни ‎считалось‏ ‎основанием ‎для ‎брака. ‎Ребенок ‎до‏ ‎совершеннолетия‏ ‎— ‎восемнадцати‏ ‎лет ‎—‏ ‎должен ‎воспитываться ‎в ‎полной ‎семье.‏ ‎Деревенский‏ ‎глава‏ ‎строго ‎соблюдал‏ ‎сей ‎непреложный‏ ‎закон. ‎Умри‏ ‎Нина‏ ‎сейчас, ‎Никанору‏ ‎пришлось ‎бы ‎выбрать ‎другую ‎женщину‏ ‎либо ‎отдать‏ ‎сыновей‏ ‎на ‎воспитание.

Несмотря ‎на‏ ‎принудительное ‎сочетание‏ ‎браком, ‎Никанор ‎с ‎Ниной‏ ‎через‏ ‎год ‎полюбили‏ ‎друг ‎друга.‏ ‎Еще ‎через ‎год ‎женщина ‎заболела.‏ ‎Никто‏ ‎не ‎знал‏ ‎способа ‎излечения.‏ ‎Были ‎лишь ‎разговоры ‎стариков, ‎что‏ ‎заболевшему‏ ‎человеку‏ ‎поможет ‎настой‏ ‎из ‎цветков‏ ‎папоротника. ‎Однако‏ ‎никто‏ ‎никогда ‎не‏ ‎видел ‎цветка ‎папоротника ‎даже ‎в‏ ‎этом ‎изменившемся‏ ‎мире.

— Зачем‏ ‎ты ‎встала? ‎—‏ ‎Никанор ‎подошел‏ ‎к ‎Нине, ‎заботливо ‎помог‏ ‎дойти‏ ‎до ‎лавки‏ ‎под ‎окном.

— Я‏ ‎хочу ‎присутствовать ‎при ‎возвращении ‎мальчиков.

— Боишься‏ ‎моей‏ ‎несдержанности? ‎—‏ ‎мрачно ‎спросил‏ ‎мужчина.

— У ‎меня ‎нет ‎для ‎этого‏ ‎оснований,‏ ‎—‏ ‎ответила ‎Нина‏ ‎и ‎тут‏ ‎же ‎поправилась,‏ ‎—‏ ‎до ‎сих‏ ‎пор ‎не ‎было.

— Я ‎же ‎пообещал‏ ‎тебе ‎не‏ ‎трогать‏ ‎Генку ‎без ‎твоего‏ ‎разрешения, ‎хотя‏ ‎он ‎давно ‎уже ‎заслужил,‏ ‎—‏ ‎Никанор ‎перевел‏ ‎взгляд ‎на‏ ‎розги, ‎стоящие ‎в ‎углу ‎слева‏ ‎от‏ ‎окна. ‎—‏ ‎Дурацкий ‎закон,‏ ‎запрещающий ‎наказание ‎не ‎кровных ‎детей‏ ‎без‏ ‎согласия‏ ‎кровных ‎родителей.

— Ему‏ ‎тяжело ‎видеть‏ ‎меня ‎в‏ ‎таком‏ ‎состоянии, ‎—‏ ‎оправдывала ‎сына ‎Нина.

— Нам ‎всем ‎тяжело,‏ ‎— ‎напомнил‏ ‎Никанор.

— Я‏ ‎знаю, ‎— ‎Нина‏ ‎привалилась ‎к‏ ‎груди ‎мужа. ‎Тот ‎обнял‏ ‎ее‏ ‎левой ‎рукой‏ ‎за ‎плечи.

Женщине‏ ‎в ‎такие ‎минуты ‎казалось, ‎что‏ ‎болезнь‏ ‎отступает, ‎что‏ ‎впереди ‎еще‏ ‎годы ‎счастливой ‎жизни ‎с ‎мужем‏ ‎и‏ ‎детьми.

— Генка‏ ‎плохо ‎влияет‏ ‎на ‎Пашу.

— Они‏ ‎совсем ‎как‏ ‎родные‏ ‎братья. ‎Ему‏ ‎станет ‎не ‎по ‎себе, ‎если‏ ‎ты ‎накажешь‏ ‎Пашу.

— Ты‏ ‎умеешь ‎уговаривать.

Родители, ‎говоря‏ ‎о ‎детях,‏ ‎не ‎заметили, ‎как ‎те‏ ‎прошли‏ ‎по ‎дороге‏ ‎мимо ‎окна.‏ ‎Они ‎лишь ‎услышали ‎шаги ‎в‏ ‎сенях.‏ ‎Затем ‎открылась‏ ‎дверь ‎в‏ ‎комнату.

Вошедшие ‎мальчики ‎замерли ‎у ‎порога,‏ ‎чувствуя‏ ‎себя‏ ‎виноватыми.

Отец ‎встал.‏ ‎Мать ‎осталась‏ ‎сидеть.

— Ну, ‎подходите,‏ ‎—‏ ‎проговорил ‎мужчина.

Мальчики‏ ‎переглянулись ‎и ‎несмело ‎подошли ‎к‏ ‎родителям.

— Где ‎вы‏ ‎были‏ ‎так ‎долго? ‎Мы‏ ‎уже ‎начали‏ ‎волноваться, ‎— ‎голос ‎Никанора‏ ‎звучал‏ ‎спокойно, ‎но‏ ‎братья ‎знали,‏ ‎что ‎внешнее ‎спокойствие ‎может ‎окончиться‏ ‎неприятностями.

Родительская‏ ‎любовь ‎не‏ ‎отменяет ‎наказания,‏ ‎о ‎чем ‎свидетельствовал ‎прут ‎в‏ ‎углу.‏ ‎Хотя‏ ‎Генка ‎ни‏ ‎разу ‎не‏ ‎был ‎наказан‏ ‎так‏ ‎строго, ‎он‏ ‎волновался ‎за ‎брата. ‎Его ‎не‏ ‎стоило ‎брать‏ ‎с‏ ‎собой ‎и ‎на‏ ‎этот ‎раз.

— В‏ ‎лесу, ‎— ‎вместе ‎ответили‏ ‎братья.

Генка‏ ‎увидел, ‎как‏ ‎омрачилось ‎лицо‏ ‎матери ‎при ‎этом ‎ответе.

— Я ‎же‏ ‎запретил‏ ‎вам ‎гулять‏ ‎там ‎в‏ ‎сумерках. ‎Солнце ‎почти ‎не ‎освещает‏ ‎берез,‏ ‎—‏ ‎Никанор ‎переводил‏ ‎хмурый ‎взгляд‏ ‎с ‎одного‏ ‎сына‏ ‎на ‎другого.

— Сегодня‏ ‎можно ‎найти ‎цветы ‎папоротника.

— Его ‎не‏ ‎существует, ‎пойми‏ ‎это,‏ ‎Генка, ‎— ‎голос‏ ‎отца ‎повысился,‏ ‎брови ‎сошлись ‎к ‎переносице.

— Я‏ ‎верю,‏ ‎— ‎упрямо‏ ‎тряхнул ‎головой‏ ‎мальчик.

— Я ‎тоже ‎верю, ‎— ‎подал‏ ‎голос‏ ‎Паша.

Никанор ‎смерил‏ ‎младшего ‎сына‏ ‎холодным ‎взглядом. ‎Паша ‎опустил ‎глаза‏ ‎в‏ ‎пол.‏ ‎Теперь ‎он‏ ‎точно ‎будет‏ ‎строго ‎наказан.‏ ‎Надо‏ ‎было ‎промолчать,‏ ‎как ‎советовал ‎Генка ‎в ‎сенях.‏ ‎Не ‎послушался‏ ‎старшего‏ ‎брата. ‎Слов ‎назад‏ ‎не ‎возьмешь.‏ ‎Остается ‎терпеть.

— Генка, ‎помоги ‎маме,‏ ‎—‏ ‎приказал ‎отец,‏ ‎глядя ‎на‏ ‎Пашу.

— Но ‎папа…, ‎— ‎начал ‎говорить‏ ‎Генка‏ ‎и ‎умолк‏ ‎под ‎взглянувшим‏ ‎на ‎него ‎мужчиной. ‎Взгляд ‎отца‏ ‎ясно‏ ‎говорил‏ ‎о ‎большом‏ ‎желании ‎наказать‏ ‎и ‎его,‏ ‎но‏ ‎мешает ‎молчаливое‏ ‎несогласие ‎матери.

Генка ‎подошел ‎к ‎маме,‏ ‎помог ‎встать.

Женщина‏ ‎молча‏ ‎смотрела ‎на ‎Никанора.‏ ‎Она ‎не‏ ‎могла ‎помочь ‎младшему ‎сыну‏ ‎и‏ ‎защитить ‎его‏ ‎от ‎наказания.‏ ‎Паша ‎всецело ‎принадлежал ‎ее ‎мужу.‏ ‎Лишь‏ ‎проходя ‎мимо,‏ ‎Нина ‎наклонилась‏ ‎и ‎поцеловала ‎мальчика. ‎На ‎ласку‏ ‎он‏ ‎имела‏ ‎право ‎в‏ ‎любой ‎ситуации.

— Держись,‏ ‎— ‎пожелала‏ ‎она‏ ‎и, ‎умоляюще,‏ ‎взглянула ‎на ‎мужа.

Тот ‎отрицательно ‎помотал‏ ‎головой, ‎давая‏ ‎понять‏ ‎об ‎окончательно ‎принятом‏ ‎решении.

Нина ‎вышла‏ ‎в ‎сопровождении ‎Генки, ‎опираясь‏ ‎левой‏ ‎рукой ‎о‏ ‎его ‎плечи.‏ ‎На ‎пороге ‎Генка ‎обернулся ‎и‏ ‎кивнул‏ ‎Паше, ‎смотревшему‏ ‎на ‎их‏ ‎уход.

— Я ‎ведь ‎предупреждал ‎тебя, ‎что‏ ‎не‏ ‎надо‏ ‎верить ‎Генке,‏ ‎— ‎напомнил‏ ‎Никанор, ‎когда‏ ‎они‏ ‎остались ‎одни‏ ‎в ‎комнате.

— А ‎если ‎цветок ‎папоротника,‏ ‎действительно, ‎существует‏ ‎и‏ ‎сейчас ‎цветет? ‎—‏ ‎робко ‎спросил‏ ‎Паша.

— Нет ‎никакого ‎цветущего ‎папоротника,‏ ‎а‏ ‎вот ‎провинившегося‏ ‎мальчика ‎я‏ ‎отлично ‎вижу. ‎Сколько ‎раз ‎ты‏ ‎не‏ ‎слушался ‎меня?

— Двадцать‏ ‎раз, ‎папа,‏ ‎— ‎вздохнул ‎мальчик. ‎— ‎Сегодня‏ ‎двадцать‏ ‎первый.

— Отлично‏ ‎умеешь ‎считать,‏ ‎— ‎похвалил‏ ‎отец. ‎—‏ ‎Тогда‏ ‎я ‎сказал,‏ ‎что ‎ты ‎уже ‎большой ‎и‏ ‎будешь ‎наказан‏ ‎розгой.‏ ‎Я ‎правильно ‎говорю?

— Правильно,‏ ‎папа, ‎—‏ ‎снова ‎вздохнул ‎Паша.

— Что ‎ж.‏ ‎Не‏ ‎будем ‎терять‏ ‎время. ‎Слово‏ ‎нужно ‎держать, ‎каким ‎бы ‎тяжелым‏ ‎ни‏ ‎было ‎его‏ ‎выполнение.

— Согласен, ‎папа.‏ ‎Генка ‎говорит ‎то ‎же ‎самое.

— Правильно‏ ‎говорит‏ ‎старший‏ ‎брат.

Паша ‎подошел‏ ‎к ‎лавке,‏ ‎лег ‎на‏ ‎живот,‏ ‎руки ‎сунул‏ ‎под ‎голову.

Никанор ‎нагнулся, ‎спустил ‎с‏ ‎сына ‎штаны,‏ ‎повыше‏ ‎задрал ‎рубашку. ‎Эти‏ ‎прикосновения ‎перед‏ ‎наказанием ‎означали, ‎что ‎отец‏ ‎по-прежнему‏ ‎очень ‎любит‏ ‎сына, ‎что‏ ‎его ‎строгие ‎действия ‎всего ‎лишь‏ ‎часть‏ ‎воспитания ‎хорошего‏ ‎человека.

Мальчик ‎напрягся.‏ ‎Он ‎еще ‎не ‎знал ‎порки,‏ ‎только‏ ‎слышал‏ ‎рассказы ‎ребят.‏ ‎Все ‎дружно‏ ‎говорили ‎о‏ ‎сильной‏ ‎боли, ‎причиняемой‏ ‎прутом ‎— ‎веткой ‎березы.

Никанор ‎потрепал‏ ‎голову ‎сына.‏ ‎Затем‏ ‎выпрямился, ‎взял ‎из‏ ‎угла ‎розгу.

— Будь‏ ‎терпелив.

Отец ‎взмахнул ‎прутом ‎и‏ ‎оставил‏ ‎на ‎теле‏ ‎красную ‎полосу.‏ ‎Мальчик ‎взвизгнул ‎от ‎боли. ‎Еще‏ ‎одна‏ ‎отметина ‎легла‏ ‎рядом. ‎Третья,‏ ‎четвертая. ‎Боль ‎усиливалась. ‎Паша ‎мысленно‏ ‎дал‏ ‎слово,‏ ‎никогда ‎не‏ ‎провинятся. ‎По‏ ‎щекам ‎текли‏ ‎слезы.‏ ‎Не ‎обращая‏ ‎внимания ‎на ‎плач ‎сына, ‎Никанор‏ ‎продолжал ‎наказание.

На‏ ‎улице‏ ‎раздался ‎колокольный ‎звон.

Никанор‏ ‎остановился.

— Опять ‎лезут!‏ ‎Вы, ‎кажется, ‎их ‎привели‏ ‎за‏ ‎собой.

— Мы ‎никого‏ ‎не ‎слышали,‏ ‎— ‎всхлипывая, ‎проговорил ‎мальчик.

— Они ‎двигаются‏ ‎бесшумно,‏ ‎— ‎напомнил‏ ‎Никанор, ‎бросая‏ ‎розгу ‎в ‎угол. ‎— ‎Если‏ ‎это‏ ‎из-за‏ ‎вашей ‎прогулки,‏ ‎то ‎тебе‏ ‎снова ‎достанется‏ ‎завтра,‏ ‎— ‎пообещал‏ ‎отец, ‎уже ‎держась ‎за ‎ручку‏ ‎входной ‎двери.

Паша‏ ‎медленно‏ ‎поднялся ‎с ‎лавки,‏ ‎подтянул ‎штаны.

В‏ ‎душу ‎проник ‎страх ‎за‏ ‎отца,‏ ‎ведь ‎он‏ ‎может ‎не‏ ‎вернуться ‎вообще. ‎Лучше ‎снова ‎перенести‏ ‎наказание‏ ‎розгой, ‎чем‏ ‎потерять ‎родного‏ ‎человека. ‎К ‎тому ‎же ‎следующий‏ ‎папа‏ ‎может‏ ‎оказаться ‎суровее.

Так‏ ‎размышлял ‎шестилетний‏ ‎мальчик, ‎медленно‏ ‎идя‏ ‎к ‎маме‏ ‎и ‎старшему ‎брату.