Исход из края Небесных Слез

Вот ‎уж‏ ‎точно: ‎«Надо ‎же ‎было ‎такому‏ ‎случиться!»  Поживешь ‎за‏ ‎свой‏ ‎не ‎такой ‎уж‏ ‎и ‎маленький‏ ‎век ‎на ‎самом ‎что‏ ‎ни‏ ‎на ‎есть‏ ‎Дальнем ‎Востоке,‏ ‎померзнешь ‎на ‎не ‎менее ‎Крайнем‏ ‎Севере,‏ ‎потопаешь ‎паломническими‏ ‎путями ‎сотни‏ ‎и ‎сотни ‎километров ‎до ‎Сантьяго-де-Компостелы‏ ‎(испанской‏ ‎Мекки),‏ ‎восхищаясь ‎тесными,‏ ‎но ‎уютными‏ ‎улочками ‎Памплоны,‏ ‎живописнейшим‏ ‎приморским ‎Сан-Себастьяном‏ ‎и ‎бесконечным ‎дружелюбием ‎жителей ‎лежащих‏ ‎на ‎Пути‏ ‎Святого‏ ‎Иакова ‎деревушек, ‎и,‏ ‎на ‎тебе,‏ ‎совершенно ‎случайно, ‎практически ‎проездом,‏ ‎попадаешь‏ ‎в ‎самый‏ ‎что ‎ни‏ ‎на ‎есть ‎наш, ‎родной ‎курортный‏ ‎городок,‏ ‎о ‎котором,‏ ‎если ‎что-то‏ ‎и ‎слышал, ‎то ‎только ‎в‏ ‎самом‏ ‎глубоком‏ ‎детстве, ‎и‏ ‎только ‎самым‏ ‎краешком ‎уха,‏ ‎и‏ ‎нисходит ‎на‏ ‎тебя ‎озарение: ‎вот ‎же ‎он‏ ‎— ‎мой‏ ‎город!

И,‏ ‎поди ‎разберись, ‎почему.‏ ‎Что ‎в‏ ‎нем ‎такого ‎особенного, ‎что‏ ‎растопило‏ ‎полярный ‎холод‏ ‎в ‎моем‏ ‎уже ‎далеко ‎не ‎юношеском ‎сердце?‏ ‎Явно‏ ‎не ‎шедевральная,‏ ‎стиля ‎«кто‏ ‎во ‎что ‎горазд», ‎городская ‎застройка.‏ ‎Она‏ ‎—‏ ‎кульминация ‎полигамного‏ ‎анархизма ‎—‏ ‎беспорядочного ‎смешения‏ ‎всех‏ ‎стилей, ‎свального‏ ‎архитектурного ‎греха ‎в ‎постсоветском ‎градостроении,‏ ‎кошмар ‎наяву‏ ‎любого‏ ‎ценителя ‎прекрасного ‎и‏ ‎притча ‎во‏ ‎языцех ‎коренного ‎населения, ‎знакомого‏ ‎не‏ ‎понаслышке ‎с‏ ‎добрыми ‎старыми‏ ‎временами, ‎когда ‎город ‎был ‎похож‏ ‎больше‏ ‎на ‎милую‏ ‎большую ‎деревню‏ ‎с ‎маленькими ‎уютными ‎домиками ‎с‏ ‎приусадебными‏ ‎участками.

И,‏ ‎уж, ‎точно‏ ‎не ‎городские‏ ‎пробки ‎влекут‏ ‎к‏ ‎себе ‎усталого‏ ‎странника. ‎А ‎они ‎тут ‎двух‏ ‎видов: ‎автомобильные‏ ‎—‏ ‎на ‎городских ‎улицах‏ ‎в ‎самый‏ ‎длинный ‎в ‎мире ‎час-пик‏ ‎(летом‏ ‎он ‎длится‏ ‎с ‎8‏ ‎утра ‎и ‎до ‎11 ‎вечера),‏ ‎и‏ ‎людские ‎—‏ ‎на ‎песчаных‏ ‎пляжах ‎в ‎высокий ‎сезон. ‎Причина‏ ‎транспортного‏ ‎коллапса‏ ‎— ‎узость‏ ‎дорог, ‎пляжного‏ ‎— ‎непомерная‏ ‎ширина‏ ‎тел ‎наших‏ ‎сограждан ‎и ‎согражданок, ‎прибитых ‎палящим‏ ‎солнцем ‎к‏ ‎лежакам‏ ‎и ‎расплющенных ‎жарой‏ ‎на ‎потрепанных‏ ‎полотенцах ‎на ‎узкой ‎прибрежной‏ ‎полосе,‏ ‎отделяющей ‎раскаленный‏ ‎песок ‎от‏ ‎собственно ‎моря.

Добавьте ‎к ‎этому ‎порой‏ ‎невыносимую‏ ‎жару, ‎постоянные‏ ‎ветра, ‎цветущее‏ ‎летом ‎море, ‎и ‎непроходимые, ‎словно‏ ‎тропические‏ ‎джунгли,‏ ‎прибрежные ‎улицы,‏ ‎переполненные ‎такими‏ ‎же ‎как‏ ‎и‏ ‎я ‎«понаехавшими»‏ ‎да ‎отдыхающими.

Впрочем, ‎есть ‎у ‎меня‏ ‎подозрение, ‎что‏ ‎некоторые‏ ‎из ‎перечисленных ‎мной‏ ‎напастей ‎придуманы‏ ‎и ‎распространяются ‎самими ‎аборигенами,‏ ‎дабы‏ ‎отбить ‎хотя‏ ‎бы ‎у‏ ‎малой ‎части ‎потенциальных ‎туристов ‎желание‏ ‎почтить‏ ‎своим ‎высоким‏ ‎присутствием ‎местные‏ ‎пляжи.

Потому ‎как ‎и ‎жара ‎с‏ ‎ветерком‏ ‎при‏ ‎умеренной, ‎далеко‏ ‎не ‎сочинской,‏ ‎влажности ‎—‏ ‎и‏ ‎не ‎жара‏ ‎вовсе; ‎и ‎туристами ‎переполнены ‎лишь‏ ‎пара ‎прибрежных‏ ‎улиц,‏ ‎и ‎море, ‎даже‏ ‎на ‎самых‏ ‎цветущих ‎песочных ‎центральных ‎пляжах,‏ ‎по‏ ‎утрам, ‎до‏ ‎набега ‎безжалостной‏ ‎туристической ‎орды, ‎очень ‎даже ‎чистое,‏ ‎доказательство‏ ‎чего ‎—‏ ‎регулярное ‎появление‏ ‎у ‎самого ‎берега, ‎иногда ‎—‏ ‎на‏ ‎расстоянии‏ ‎вытянутой ‎руки‏ ‎от ‎вашего‏ ‎покорного ‎слуги,‏ ‎наших‏ ‎морских ‎братьев‏ ‎— ‎дельфинов. ‎Последнее ‎я ‎лично‏ ‎готов ‎подтвердить‏ ‎на‏ ‎самом ‎высоком ‎суде.

Но‏ ‎нет ‎у‏ ‎меня ‎сил ‎осудить ‎туземцев‏ ‎за‏ ‎коварство ‎их‏ ‎замысла, ‎ибо‏ ‎продиктовано ‎оно ‎исключительно ‎бесконечной ‎любовью‏ ‎к‏ ‎своему ‎городу.‏ ‎А ‎любовь,‏ ‎по ‎свидетельствам ‎тех, ‎кому ‎посчастливилось‏ ‎испытать‏ ‎это‏ ‎чувство, ‎по‏ ‎природе ‎своей‏ ‎не ‎может‏ ‎не‏ ‎быть ‎эгоистичной,‏ ‎не ‎может ‎не ‎быть ‎слепой…

… Но‏ ‎иногда ‎она‏ ‎приходит‏ ‎с ‎первого ‎взгляда.‏ ‎И, ‎должно‏ ‎быть, ‎потому, ‎вернувшись ‎после‏ ‎нашей‏ ‎первой ‎встречи‏ ‎в ‎родные‏ ‎северные ‎края, ‎я ‎никак ‎не‏ ‎мог‏ ‎понять ‎причину‏ ‎гложущего ‎меня‏ ‎изнутри ‎чувства ‎беспокойства.

С ‎вами ‎такого‏ ‎не‏ ‎бывает,‏ ‎когда ‎знаешь,‏ ‎что ‎должен‏ ‎был ‎сделать‏ ‎что-то‏ ‎очень ‎важное,‏ ‎но ‎никак ‎не ‎можешь ‎вспомнить‏ ‎что? ‎И‏ ‎по‏ ‎ночам ‎явственно ‎слышится‏ ‎голос, ‎зовущий‏ ‎куда-то. ‎Так ‎плачет ‎русалка,‏ ‎увлекая‏ ‎любимого ‎в‏ ‎морскую ‎пучину.‏ ‎И, ‎вот, ‎в ‎какой-то ‎момент‏ ‎словно‏ ‎внезапный ‎порыв‏ ‎ветра ‎разрывает‏ ‎плотную ‎пелену ‎тумана, ‎мешавшую ‎разглядеть‏ ‎очевидные‏ ‎вещи;‏ ‎и ‎тебя,‏ ‎как ‎гром‏ ‎среди ‎ясного‏ ‎неба,‏ ‎осеняет: ‎«Этот‏ ‎город ‎— ‎твой ‎по ‎духу…‏ ‎он ‎создан‏ ‎для‏ ‎тебя… ‎там ‎твое‏ ‎место… ‎ты‏ ‎принадлежишь ‎ему… ‎ты ‎обязан‏ ‎быть‏ ‎с ‎ним…‏ ‎ты ‎просто‏ ‎не ‎можешь ‎иначе», ‎— ‎пульсирует‏ ‎у‏ ‎тебя ‎в‏ ‎голове, ‎словно‏ ‎кто-то ‎вводит ‎тебя ‎в ‎гипнотический‏ ‎транс.

И,‏ ‎едва‏ ‎дождавшись ‎утра,‏ ‎ты ‎срываешься,‏ ‎словно ‎«с‏ ‎простынь‏ ‎бессонницей ‎рваных», с‏ ‎насиженного ‎годами ‎места, ‎кидаешь ‎в‏ ‎багажник ‎железного‏ ‎коня‏ ‎самое ‎необходимое, ‎не‏ ‎без ‎труда‏ ‎устраиваешь ‎на ‎переднее ‎сидение‏ ‎ничего‏ ‎не ‎понимающего‏ ‎Соломона, ‎и,‏ ‎как ‎шпоры ‎в ‎бока ‎скакуна,‏ ‎всаживаешь‏ ‎в ‎пол‏ ‎педаль ‎газа.‏ ‎Словно ‎вырвавшийся ‎из ‎темницы ‎узник,‏ ‎что‏ ‎заметает‏ ‎следы ‎в‏ ‎надежде ‎уйти‏ ‎от ‎пущенной‏ ‎за‏ ‎ним ‎погони,‏ ‎ты ‎мчишься, ‎будто ‎на ‎встречу‏ ‎со ‎своей‏ ‎любимой,‏ ‎оставляя ‎за ‎спиной‏ ‎пылающие ‎мосты,‏ ‎что ‎прочно ‎связывали ‎тебя‏ ‎с‏ ‎длинной ‎в‏ ‎четверть ‎века‏ ‎прошлым, отчаянно ‎надеясь, ‎что ‎оно ‎тебя‏ ‎не‏ ‎догонит.

Словно ‎можно,‏ ‎вот, ‎так‏ ‎просто, ‎взять ‎и ‎сбежать ‎от‏ ‎пленивших‏ ‎тебя‏ ‎в ‎молодости‏ ‎безумно ‎красивых,‏ ‎и ‎в‏ ‎то‏ ‎же ‎время‏ ‎необыкновенно ‎суровых, ‎порой, ‎на ‎грани‏ ‎жестокости, ‎тебе‏ ‎ли‏ ‎это ‎не ‎знать,‏ ‎мест… ‎«Вернись,‏ ‎пока ‎не ‎поздно!» — шепчет ‎асфальт‏ ‎под‏ ‎колесами ‎скакуна.‏ ‎«Вернись, ‎отступник!» — стонут‏ ‎угрюмые ‎ели, ‎неодобрительно ‎качая ‎под‏ ‎напором‏ ‎ветра ‎своими‏ ‎верхушками… ‎С‏ ‎вами ‎такого ‎не ‎бывало?…

… Если ‎здраво‏ ‎поразмыслить,‏ ‎то‏ ‎есть ‎во‏ ‎всем ‎происходящем‏ ‎нечто ‎иррациональное,‏ ‎не‏ ‎убоюсь ‎этого‏ ‎слова, ‎мистическое. ‎Наваждение ‎какое-то, ‎другого‏ ‎объяснения ‎и‏ ‎не‏ ‎сыскать. ‎И ‎пусть‏ ‎кто-то ‎покрутит‏ ‎пальцем ‎у ‎виска, ‎а‏ ‎кто-то‏ ‎заподозрит ‎подвох.‏ ‎Бог ‎ними,‏ ‎я ‎уже ‎давно ‎никого ‎не‏ ‎осуждаю,‏ ‎а ‎просто‏ ‎принимаю, ‎как‏ ‎данность, ‎как ‎рок, ‎все ‎произошедшее.‏ ‎И‏ ‎фатализму‏ ‎тому ‎есть‏ ‎объяснение.

Так ‎уж‏ ‎вышло, ‎что‏ ‎автору‏ ‎этих ‎незамысловатых‏ ‎строк ‎к ‎вещам, ‎выходящим ‎за‏ ‎грань ‎привычного,‏ ‎а‏ ‎иногда ‎и ‎просто‏ ‎таинственным, ‎не‏ ‎привыкать.

А ‎как ‎не ‎привыкнуть-то,‏ ‎ежели‏ ‎большую ‎часть‏ ‎жизни ‎прожил‏ ‎ты ‎в ‎краях, ‎где ‎привороты,‏ ‎сглаз‏ ‎да ‎порча‏ ‎по ‎тамошним‏ ‎понятиям ‎вещи ‎вполне ‎заурядные, ‎я‏ ‎бы‏ ‎даже‏ ‎сказал, ‎банальные?‏ ‎Где, ‎вне‏ ‎городов, ‎мобильная‏ ‎связь,‏ ‎скорее, ‎исключение,‏ ‎чем ‎правило. ‎Где, ‎заплутав ‎в‏ ‎лесу ‎или,‏ ‎того‏ ‎хуже, ‎— ‎на‏ ‎болотах, ‎никто‏ ‎из ‎автохтонного, ‎коренного ‎то‏ ‎бишь,‏ ‎населения ‎за‏ ‎компасом ‎не‏ ‎потянется, ‎и ‎муравьиные ‎кучи ‎да‏ ‎мох‏ ‎на ‎деревьях,‏ ‎в ‎надежде‏ ‎определить, ‎где ‎север, ‎а ‎где‏ ‎юг,‏ ‎искать‏ ‎не ‎бросится.‏ ‎Скаутские ‎штучки‏ ‎не ‎для‏ ‎тех‏ ‎лесов.

Истинный ‎местный‏ ‎тут ‎же ‎сдерет ‎с ‎себя‏ ‎маску ‎прожжённого‏ ‎материалиста‏ ‎(куда ‎же ‎без‏ ‎нее ‎в‏ ‎нашем ‎обществе), ‎и ‎немедля‏ ‎по‏ ‎бабушкиному ‎совету,‏ ‎внезапно ‎всплывшему‏ ‎из ‎неведомых ‎глубин ‎памяти ‎или‏ ‎из‏ ‎коллективного ‎карельского‏ ‎подсознательного, ‎присядет‏ ‎на ‎ближайшую ‎болотную ‎кочку, ‎снимет‏ ‎с‏ ‎себя‏ ‎одежду, ‎вывернет‏ ‎ее ‎наизнанку‏ ‎и ‎вновь‏ ‎оденет,‏ ‎шепотом, ‎на‏ ‎свой ‎лад, ‎уговаривая ‎лешего, ‎потревоженного‏ ‎внезапным ‎вторжением‏ ‎в‏ ‎его ‎владения, ‎отпустить‏ ‎восвояси ‎невольного‏ ‎непрошенного ‎гостя.

В ‎тех ‎северных‏ ‎краях‏ ‎царствует ‎вода‏ ‎и ‎создания,‏ ‎ее ‎населяющие. ‎И ‎она ‎там‏ ‎везде.‏ ‎В ‎воздухе:‏ ‎в ‎виде‏ ‎весенних ‎утренних ‎туманов, ‎летних ‎проливных‏ ‎дождей,‏ ‎бесконечно-унылой‏ ‎осенней ‎мороси‏ ‎и ‎зимних‏ ‎метелей, ‎неизменно‏ ‎вводящих‏ ‎в ‎ступор‏ ‎города ‎и ‎веси. ‎На ‎земле‏ ‎— ‎в‏ ‎десятках‏ ‎тысяч, ‎без ‎преувеличения,‏ ‎озер ‎и‏ ‎ламбушек; ‎она ‎в ‎болотах,‏ ‎речушках‏ ‎и ‎ручьях,‏ ‎что ‎после‏ ‎ливня ‎мгновенно ‎превращаются ‎в ‎бурные‏ ‎потоки,‏ ‎грозящие ‎снести‏ ‎мосты ‎и‏ ‎переправы, ‎она ‎хлюпает ‎под ‎ногами‏ ‎в‏ ‎непросыхающих‏ ‎лужах ‎и‏ ‎скрипит ‎снегом‏ ‎на ‎крещенском‏ ‎морозе.

Вода‏ ‎не ‎терпит‏ ‎неуважительного ‎к ‎себе ‎отношения. ‎Эта‏ ‎бесконечно ‎прекрасная‏ ‎страна‏ ‎Небесных ‎Слез ‎не‏ ‎знала ‎Ига,‏ ‎но ‎люди ‎в ‎ней,‏ ‎словно‏ ‎во ‎времена‏ ‎Древней ‎Руси‏ ‎монгольскому ‎хану, ‎исправно ‎платят ‎дань‏ ‎духам‏ ‎воды. ‎Они‏ ‎отдают ‎ее‏ ‎жизнями ‎рыбаков, ‎провалившихся ‎под ‎лед‏ ‎или‏ ‎предательски,‏ ‎за ‎пуговицу‏ ‎на ‎куртке,‏ ‎утянутых ‎сетями‏ ‎в‏ ‎холодные ‎глубины‏ ‎озера; ‎душами ‎незадачливых ‎туристов, ‎застигнутых‏ ‎в ‎утлых‏ ‎суденышках‏ ‎или ‎на ‎современных‏ ‎катерах ‎(всё‏ ‎одно) ‎вдали ‎от ‎берега‏ ‎внезапно‏ ‎разыгравшимся ‎штормом;‏ ‎жизнями ‎экипажа‏ ‎и ‎пассажиров ‎самолета, ‎так ‎и‏ ‎не‏ ‎нашедшего ‎в‏ ‎густом ‎тумане‏ ‎взлетно-посадочную ‎полосу ‎аэропорта ‎с ‎потусторонним‏ ‎названием‏ ‎«Бесовец»,‏ ‎и ‎рухнувшего‏ ‎на ‎дорогу‏ ‎в ‎нескольких‏ ‎метрах‏ ‎от ‎деревни,‏ ‎носящей ‎то ‎же ‎недоброе ‎имя.

К‏ ‎слову, ‎селение‏ ‎это‏ ‎древнее, ‎известно ‎еще‏ ‎с ‎16‏ ‎века, ‎и ‎оно, ‎в‏ ‎свою‏ ‎очередь, ‎позаимствовало‏ ‎название ‎у‏ ‎Бесового ‎ручья ‎— ‎места ‎обитания,‏ ‎если‏ ‎верить ‎преданиям‏ ‎тех, ‎кто‏ ‎жил ‎в ‎этих ‎местах ‎еще‏ ‎до‏ ‎прихода‏ ‎карелов, ‎то‏ ‎ли ‎беса,‏ ‎то ‎ли‏ ‎лембоя.‏ ‎Поди ‎разбери‏ ‎эту ‎нечисть.

Впрочем, ‎самого ‎обитателя ‎ручья‏ ‎никто ‎из‏ ‎современников‏ ‎в ‎глаза ‎не‏ ‎видел, ‎что,‏ ‎тем ‎не ‎менее, ‎не‏ ‎мешает‏ ‎самолетам ‎падать,‏ ‎а ‎переполненным‏ ‎пассажирским ‎автобусам ‎в ‎этом ‎же‏ ‎месте‏ ‎на ‎железнодорожных‏ ‎переездах ‎под‏ ‎поезда ‎попадать, ‎о ‎чем, ‎словно‏ ‎на‏ ‎Библии,‏ ‎свидетельствуют ‎установленные‏ ‎в ‎окрестности‏ ‎памятники ‎жертвам‏ ‎этих‏ ‎катастроф. ‎Скверное‏ ‎чувство ‎юмора ‎у ‎местной ‎нечисти.

Здесь‏ ‎большая ‎часть‏ ‎географических‏ ‎точек ‎носит ‎причудливые,‏ ‎не ‎привычные‏ ‎нашему ‎уху ‎имена: ‎Ляскеля,‏ ‎Суоярви,‏ ‎Лахденпохья, ‎Костомукша,‏ ‎Питкяранта… ‎Но‏ ‎нежно-ласкательный ‎характер ‎этих ‎названий ‎и‏ ‎неописуемая‏ ‎дикая ‎красота‏ ‎природы ‎не‏ ‎должны ‎расслаблять ‎и ‎вводить ‎вас‏ ‎в‏ ‎заблуждение‏ ‎относительно ‎сурового‏ ‎характера ‎тех‏ ‎краев, ‎не‏ ‎прощающих‏ ‎легкомысленное ‎и‏ ‎пренебрежительное ‎к ‎себе ‎отношение. ‎Здесь‏ ‎часто ‎людская‏ ‎беспечность‏ ‎становится ‎причиной ‎величайших‏ ‎трагедий, ‎потрясавших‏ ‎всю ‎страну.

Я ‎был ‎свидетелем,‏ ‎как‏ ‎высокие ‎столичные‏ ‎гости ‎в‏ ‎иномарке, ‎летящей ‎сквозь ‎туман, ‎стелящийся‏ ‎по‏ ‎Долине ‎Смерти,‏ ‎что ‎рядом‏ ‎с ‎упомянутой ‎Питкярантой, ‎смиренно ‎умолкали,‏ ‎тревожно‏ ‎прислушиваясь‏ ‎к ‎шепоту‏ ‎десятков ‎тысяч‏ ‎невинных ‎душ,‏ ‎погубленных‏ ‎здесь ‎в‏ ‎забытой ‎Зимней ‎войне ‎лютыми ‎январскими‏ ‎морозами ‎и‏ ‎людской‏ ‎безалаберностью…

… В ‎тех ‎суровых‏ ‎краях ‎реальность‏ ‎соседствует ‎со ‎сказкой, ‎и‏ ‎зачастую‏ ‎сразу ‎и‏ ‎не ‎поймешь,‏ ‎где ‎заканчивается ‎первая ‎и ‎начинается‏ ‎другая.‏ ‎Здесь ‎никого‏ ‎не ‎удивляет,‏ ‎что ‎два ‎самых ‎больших ‎и‏ ‎самых‏ ‎северных‏ ‎района ‎носят‏ ‎волшебные ‎имена.‏ ‎Один ‎наречен‏ ‎«Калевальским»‏ ‎в ‎честь‏ ‎мифической ‎страны, ‎родины ‎героев ‎карельского‏ ‎народного ‎эпоса‏ ‎«Калевала»,‏ ‎а ‎соседний ‎с‏ ‎ним ‎—‏ ‎еще ‎с ‎царских ‎времен‏ ‎назван‏ ‎«Лоухским» ‎—‏ ‎по ‎имени‏ ‎злой ‎старухи-колдуньи ‎Лоухи, ‎правительницы ‎Похъёлы‏ ‎—‏ ‎королевства ‎Зла‏ ‎из ‎этого‏ ‎же ‎эпоса.

К ‎слову, ‎Элиас ‎Лённрот,‏ ‎составитель‏ ‎«Калевалы»,‏ ‎в ‎ходе‏ ‎своих ‎поездок‏ ‎по ‎Северной‏ ‎Карелии,‏ ‎по ‎собственному‏ ‎признанию, ‎не ‎только ‎руны ‎собирал‏ ‎да ‎под‏ ‎диктовку‏ ‎местных ‎сказителей ‎их‏ ‎записывал, ‎но‏ ‎и ‎заговоры ‎да ‎привороты,‏ ‎благо,‏ ‎что ‎по‏ ‎местной ‎традиции‏ ‎рунопевцы ‎эти ‎еще ‎знахарством ‎да‏ ‎колдовством‏ ‎свой ‎век‏ ‎коротали. ‎Карельских‏ ‎рун ‎Лённрот ‎насобирал ‎на ‎целый‏ ‎эпос,‏ ‎а‏ ‎вот ‎что‏ ‎он ‎с‏ ‎заговорами ‎да‏ ‎прочими‏ ‎темными ‎знаниями‏ ‎местных ‎колдунов ‎делал ‎доподлинно ‎неизвестно.

Говаривают,‏ ‎что ‎где-то‏ ‎там,‏ ‎во ‎владениях ‎колдуньи‏ ‎Лоухи, ‎в‏ ‎самом ‎мистическом ‎месте ‎современной‏ ‎Карелии‏ ‎— ‎в‏ ‎окрестностях ‎скал‏ ‎Воттоваара, ‎в ‎одно ‎из ‎своих‏ ‎путешествий‏ ‎составитель ‎«Калевалы»‏ ‎запрятал ‎подальше‏ ‎от ‎людских ‎глаз ‎единственный ‎экземпляр‏ ‎ее‏ ‎альтер-эго‏ ‎— ‎«Похъёллу»‏ ‎— ‎книгу‏ ‎Зла, ‎—‏ ‎сборник‏ ‎сказаний ‎о‏ ‎королевстве ‎злой ‎колдуньи ‎Лоухи ‎и‏ ‎заговоров.

На ‎том‏ ‎месте‏ ‎ныне ‎расположен ‎Национальный‏ ‎парк ‎и‏ ‎особо ‎охраняемая ‎территория ‎Паанаярви.‏ ‎Что‏ ‎и ‎от‏ ‎кого ‎там‏ ‎на ‎самом ‎деле ‎охраняют ‎можно‏ ‎только‏ ‎догадываться. ‎Но,‏ ‎тсс, ‎молчок,‏ ‎окрестности ‎Воттовваары ‎и ‎так ‎переполнены‏ ‎любителями‏ ‎эзотерики‏ ‎и ‎искателями‏ ‎тайных ‎знаний…

… Я‏ ‎попал ‎под‏ ‎чары‏ ‎тех ‎мест‏ ‎еще ‎молодым, ‎не ‎верящим ‎ни‏ ‎в ‎черта,‏ ‎ни‏ ‎в ‎лешего, ‎когда‏ ‎опять-таки ‎по‏ ‎воле ‎случая ‎(если ‎в‏ ‎таких‏ ‎делах ‎вообще‏ ‎есть ‎место‏ ‎случаю) ‎и ‎по ‎собственной ‎воле‏ ‎(если‏ ‎в ‎таких‏ ‎делах ‎есть‏ ‎место ‎собственной ‎воле) ‎еще ‎зеленый‏ ‎и,‏ ‎чего‏ ‎греха ‎таить,‏ ‎гордый ‎обладатель‏ ‎красного ‎диплома‏ ‎оказался‏ ‎в ‎тех‏ ‎краях. ‎За ‎прошедшие ‎с ‎тех‏ ‎пор ‎годы‏ ‎я‏ ‎стал ‎менее ‎категоричным‏ ‎в ‎суждениях,‏ ‎еще ‎менее ‎материалистом ‎и‏ ‎куда‏ ‎более ‎суеверным.‏ ‎Жизнь ‎в‏ ‎этом ‎сказочном ‎крае ‎и ‎род‏ ‎моей‏ ‎деятельности ‎к‏ ‎этому ‎как‏ ‎ничто ‎располагали.

И ‎вот ‎спустя ‎четверть‏ ‎века‏ ‎под‏ ‎шепот ‎проносящегося‏ ‎мимо ‎леса‏ ‎влекомый ‎неведомой‏ ‎силой‏ ‎я ‎с‏ ‎благодарностью ‎покидаю ‎этот ‎дивный ‎мир,‏ ‎который ‎я‏ ‎изъездил‏ ‎вдоль ‎и ‎поперек‏ ‎— ‎жизнь‏ ‎следователя ‎богата ‎на ‎приключения.‏ ‎Возможно,‏ ‎когда-нибудь ‎я‏ ‎найду ‎в‏ ‎себе ‎силы ‎рассказать ‎и ‎об‏ ‎этом‏ ‎периоде ‎своей‏ ‎жизни, ‎а‏ ‎пока ‎впереди ‎за ‎тысячи ‎километров‏ ‎от‏ ‎ставшего‏ ‎родным ‎Белого‏ ‎моря ‎на‏ ‎берегу ‎Черного‏ ‎меня‏ ‎ждет ‎мой‏ ‎город.