Насилие глобализации. Бодрийяр

Перевод ‎на‏ ‎русский ‎язык ‎статьи ‎французского ‎философа‏ ‎Жана ‎Бодрийяра‏ ‎«La‏ ‎violence ‎de ‎la‏ ‎mondialisation», ‎опубликованной‏ ‎в ‎ноябрьском ‎номере ‎2002‏ ‎года‏ ‎ежемесячной ‎французской‏ ‎газеты ‎Le‏ ‎Monde ‎diplomatique.

Название ‎англоязычный ‎версии ‎статьи‏ ‎—‏ ‎«Отчаяние ‎владения‏ ‎всем» ‎(The‏ ‎despair ‎of ‎having ‎everything).

Насилие ‎глобализации

От‏ ‎антитеррора‏ ‎к‏ ‎войне

Есть ‎ли‏ ‎в ‎глобализации‏ ‎некая ‎неотвратимость?‏ ‎Все‏ ‎культуры, ‎за‏ ‎исключением ‎нашей, ‎так ‎или ‎иначе‏ ‎избегали ‎участи‏ ‎бесчувственного‏ ‎обмена. ‎Где ‎тот‏ ‎критический ‎порог‏ ‎перехода ‎к ‎универсальному, ‎а‏ ‎затем‏ ‎и ‎к‏ ‎глобальному? ‎Что‏ ‎это ‎за ‎помутнение ‎рассудка, ‎которое‏ ‎толкает‏ ‎мир ‎к‏ ‎абстрагированию ‎Идеи,‏ ‎и ‎какое ‎замешательство ‎толкает ‎к‏ ‎безусловной‏ ‎реализации‏ ‎этой ‎Идеи?

Представление‏ ‎о ‎всеобщем‏ ‎было ‎Идеей.‏ ‎Когда‏ ‎же ‎оно‏ ‎начинает ‎воплощаться ‎в ‎действительности, ‎то‏ ‎оно ‎уничтожает‏ ‎себя‏ ‎как ‎Идею, ‎как‏ ‎идеальную ‎цель.

Человек‏ ‎стал ‎единственным ‎критерием, ‎а‏ ‎человечество,‏ ‎ограниченное ‎самим‏ ‎собой ‎(дословно‏ ‎— ‎имманентное ‎себе ‎самому, ‎прим.‏ ‎переводчика),‏ ‎заняло ‎пустующее‏ ‎место ‎умершего‏ ‎Бога. ‎Отныне ‎человек ‎правит ‎безраздельно,‏ ‎но‏ ‎у‏ ‎него ‎больше‏ ‎нет ‎метафизических‏ ‎причин ‎своего‏ ‎бытия.‏ ‎Не ‎имея‏ ‎больше ‎врага, ‎он ‎порождает ‎его‏ ‎изнутри, ‎выделяя‏ ‎всевозможные‏ ‎метастазы ‎своей ‎бесчеловечности.

Отсюда‏ ‎это ‎насилие‏ ‎со ‎стороны ‎мира ‎—‏ ‎насилие‏ ‎системы, ‎которая‏ ‎преследует ‎любую‏ ‎форму ‎отрицания, ‎уникальности, ‎включая ‎ту‏ ‎высшую‏ ‎форму ‎уникальности,‏ ‎которой ‎является‏ ‎сама ‎смерть; ‎насилие ‎общества, ‎в‏ ‎котором‏ ‎нам‏ ‎в ‎принципе‏ ‎запрещено ‎конфликтовать,‏ ‎запрещено ‎умирать.‏ ‎В‏ ‎каком-то ‎смысле‏ ‎это ‎насилие ‎является ‎концом ‎насилия‏ ‎как ‎такового.‏ ‎Оно‏ ‎работает ‎над ‎конструированием‏ ‎мира, ‎свободного‏ ‎от ‎любого ‎естественного ‎порядка,‏ ‎будь‏ ‎то ‎порядок‏ ‎тела, ‎пола,‏ ‎рождения ‎или ‎смерти. ‎Стоило ‎бы‏ ‎говорить‏ ‎даже ‎в‏ ‎большей ‎степени‏ ‎о ‎жестокости, ‎чем ‎о ‎насилии.‏ ‎Это‏ ‎насилие‏ ‎становится ‎вирусом:‏ ‎оно ‎распространяется‏ ‎путем ‎заражения,‏ ‎цепной‏ ‎реакции ‎и‏ ‎шаг ‎за ‎шагом ‎лишает ‎нас‏ ‎всех ‎иммунных‏ ‎защит‏ ‎и ‎в ‎принципе‏ ‎способности ‎сопротивляться.

Однако‏ ‎партия ‎еще ‎не ‎закончена‏ ‎—‏ ‎глобализация ‎еще‏ ‎не ‎одержала‏ ‎досрочной ‎победы. ‎Перед ‎лицом ‎этой‏ ‎стирающей‏ ‎все ‎различия‏ ‎и ‎растворяющей‏ ‎силы ‎повсюду ‎возникают ‎очаги ‎сопротивления‏ ‎—‏ ‎не‏ ‎просто ‎разные,‏ ‎но ‎диаметрально‏ ‎противоположные. ‎За‏ ‎растущим‏ ‎неприятием ‎глобализации,‏ ‎проявляющимся ‎в ‎форме ‎социального ‎и‏ ‎политического ‎протеста,‏ ‎стоит‏ ‎разглядеть ‎нечто ‎большее,‏ ‎чем ‎просто‏ ‎архаичный ‎отказ, ‎своего ‎рода‏ ‎мучительный‏ ‎ревизионизм ‎в‏ ‎отношении ‎достижений‏ ‎современности ‎и ‎«прогресса». ‎Речь ‎не‏ ‎только‏ ‎о ‎неприятии‏ ‎глобальной ‎технической‏ ‎инфраструктуры, ‎но ‎и ‎в ‎отторжении‏ ‎предлагаемого‏ ‎принципа‏ ‎эквивалентности ‎всех‏ ‎культур. ‎Этот‏ ‎выход ‎подземных‏ ‎вод‏ ‎на ‎поверхность‏ ‎может ‎иметь ‎насильственные, ‎аномальные, ‎иррациональные‏ ‎с ‎точки‏ ‎зрения‏ ‎нашего ‎просвещенного ‎ума,‏ ‎аспекты, ‎и‏ ‎принимать ‎коллективные ‎этнические, ‎религиозные,‏ ‎языковые‏ ‎формы ‎—‏ ‎в ‎равной‏ ‎степени ‎как ‎и ‎индивидуальные, ‎характерные‏ ‎или‏ ‎невротические ‎формы.‏ ‎Было ‎бы‏ ‎заблуждением ‎клеймить ‎эти ‎движения ‎как‏ ‎популистские,‏ ‎архаичные‏ ‎или ‎даже‏ ‎террористические. ‎Всё,‏ ‎что ‎происходит‏ ‎сегодня,‏ ‎направлено ‎против‏ ‎этой ‎абстрактной ‎универсальности ‎— ‎включая‏ ‎антагонизм ‎ислама‏ ‎по‏ ‎отношению ‎к ‎западным‏ ‎ценностям ‎(именно‏ ‎в ‎силу ‎своей ‎позиции‏ ‎самого‏ ‎яростного ‎противника‏ ‎этих ‎ценностей‏ ‎ислам ‎сегодня ‎стал ‎врагом ‎номер‏ ‎один).

Кто‏ ‎может ‎помешать‏ ‎глобальной ‎системе?‏ ‎Точно ‎не ‎антиглобальное ‎движение, ‎которое‏ ‎преследует‏ ‎лишь‏ ‎одну ‎цель‏ ‎— ‎сдерживание‏ ‎процессов ‎дерегуляции.‏ ‎Его‏ ‎политическое ‎влияние‏ ‎может ‎быть ‎значительным, ‎но ‎в‏ ‎символическом ‎плане‏ ‎оно‏ ‎ничего ‎из ‎себя‏ ‎не ‎представляет.‏ ‎Это ‎насилие ‎по-прежнему ‎является‏ ‎своего‏ ‎рода ‎внутренним‏ ‎препятствием, ‎которое‏ ‎система ‎может ‎преодолеть, ‎оставаясь ‎хозяином‏ ‎игры.

Что‏ ‎может ‎помешать‏ ‎системе, ‎так‏ ‎это ‎не ‎положительные ‎альтернативы, ‎а‏ ‎особенности.‏ ‎Однако‏ ‎они ‎не‏ ‎являются ‎ни‏ ‎положительными, ‎ни‏ ‎отрицательными.‏ ‎Они ‎не‏ ‎являются ‎альтернативой, ‎они ‎— ‎другого‏ ‎порядка. ‎Они‏ ‎больше‏ ‎не ‎подчиняются ‎ценностному‏ ‎суждению ‎или‏ ‎принципу ‎политической ‎реальности. ‎Таким‏ ‎образом,‏ ‎особенности ‎могут‏ ‎быть ‎лучшими‏ ‎или ‎худшими. ‎Поэтому ‎мы ‎не‏ ‎можем‏ ‎объединить ‎их‏ ‎в ‎рамках‏ ‎единого ‎исторического ‎действия. ‎Они ‎противятся‏ ‎любой‏ ‎мысли,‏ ‎которая ‎претендует‏ ‎стать ‎единственной‏ ‎и ‎доминирующей,‏ ‎но‏ ‎в ‎тоже‏ ‎время ‎они ‎и ‎сами ‎не‏ ‎претендуют ‎на‏ ‎это.‏ ‎Они ‎изобретают ‎свою‏ ‎игру ‎и‏ ‎присущие ‎ей ‎правила.

Особенности ‎не‏ ‎обязательно‏ ‎предполагают ‎насилие,‏ ‎они ‎могут‏ ‎быть ‎весьма ‎утонченными, ‎например, ‎в‏ ‎виде‏ ‎таковых ‎языка,‏ ‎искусства, ‎тела‏ ‎или ‎культуры. ‎Но ‎среди ‎них‏ ‎бывают‏ ‎и‏ ‎такие, ‎которые‏ ‎связаны ‎с‏ ‎насилием, ‎в‏ ‎том‏ ‎числе ‎терроризм.‏ ‎Терроризм ‎мстит ‎за ‎все ‎своеобразные‏ ‎культуры, ‎которые‏ ‎своим‏ ‎исчезновением ‎заплатили ‎за‏ ‎установление ‎этой‏ ‎единственной ‎мировой ‎силы ‎(т.‏ ‎е.‏ ‎глобализации ‎—‏ ‎прим. ‎переводчика).

Поэтому‏ ‎речь ‎идет ‎не ‎о ‎«столкновении‏ ‎цивилизаций»,‏ ‎а ‎о‏ ‎противостоянии, ‎почти‏ ‎антропологическом, ‎между ‎недифференцированной ‎универсальной ‎культурой‏ ‎и‏ ‎всем‏ ‎тем, ‎что‏ ‎в ‎какой‏ ‎бы ‎то‏ ‎ни‏ ‎было ‎области‏ ‎сохраняет ‎свою ‎инаковость, ‎которую ‎невозможно‏ ‎свести ‎на‏ ‎нет.

Для‏ ‎глобальной ‎силы, ‎столь‏ ‎же ‎фундаменталистской,‏ ‎как ‎и ‎религиозная ‎ортодоксия,‏ ‎все‏ ‎отличные ‎от‏ ‎нее ‎формы‏ ‎представляют ‎собой ‎ересь. ‎На ‎этом‏ ‎основании‏ ‎они ‎обречены‏ ‎добровольно ‎или‏ ‎насильственно ‎быть ‎включенными ‎в ‎этот‏ ‎мировой‏ ‎порядок,‏ ‎в ‎противном‏ ‎случае ‎их‏ ‎ждет ‎исчезновение.‏ ‎Миссия‏ ‎Запада ‎(или,‏ ‎скорее, ‎бывшего ‎Запада, ‎поскольку ‎у‏ ‎него ‎давно‏ ‎уже‏ ‎нет ‎собственных ‎ценностей)‏ ‎состоит ‎в‏ ‎том, ‎чтобы ‎любыми ‎средствами‏ ‎подчинить‏ ‎множество ‎культур‏ ‎жестокому ‎закону‏ ‎эквивалентности. ‎Культура, ‎утратившая ‎свои ‎ценности,‏ ‎может‏ ‎только ‎отомстить‏ ‎другим ‎культурам,‏ ‎у ‎которых ‎ценности ‎еще ‎сохранились.‏ ‎Даже‏ ‎войны‏ ‎— ‎как,‏ ‎например, ‎война‏ ‎в ‎Афганистане,‏ ‎в‏ ‎первую ‎очередь‏ ‎направлены, ‎помимо ‎политических ‎или ‎экономических‏ ‎стратегий, ‎на‏ ‎нормализацию‏ ‎дикости, ‎на ‎нанесение‏ ‎сокрушительных ‎ударов‏ ‎по ‎всем ‎территориям. ‎Цель‏ ‎состоит‏ ‎в ‎том,‏ ‎чтобы ‎искоренить‏ ‎любую ‎непокорность, ‎колонизировать ‎и ‎одомашнить‏ ‎все‏ ‎дикие ‎пространства,‏ ‎будь ‎то‏ ‎в ‎географическом ‎пространстве ‎или ‎в‏ ‎ментальной‏ ‎сфере.

Установление‏ ‎глобальной ‎системы‏ ‎проистекает ‎из‏ ‎свирепой ‎ревности;‏ ‎ревности‏ ‎безразличной ‎«размытой»‏ ‎культуры ‎по ‎отношению ‎к ‎самобытным‏ ‎культурам; ‎ревности‏ ‎десакрализованных‏ ‎обществ ‎к ‎культурам‏ ‎или ‎формам,‏ ‎предполагающим ‎жертвенность.

Для ‎такой ‎системы‏ ‎любая‏ ‎форма ‎сопротивления‏ ‎в ‎принципе‏ ‎приравнивается ‎к ‎терроризму ‎[сноска ‎1].‏ ‎Теперь‏ ‎снова ‎об‏ ‎Афганистане. ‎То,‏ ‎что ‎на ‎какой-то ‎территории ‎могут‏ ‎быть‏ ‎запрещены‏ ‎все ‎формы‏ ‎«демократических» ‎свобод‏ ‎и ‎разврата‏ ‎—‏ ‎музыка, ‎телевидение‏ ‎или ‎даже ‎женское ‎лицо; ‎то,‏ ‎что ‎какая-то‏ ‎страна‏ ‎может ‎целиком ‎и‏ ‎полностью ‎противостоять‏ ‎тому, ‎что ‎мы ‎называем‏ ‎цивилизацией,‏ ‎независимо ‎от‏ ‎того, ‎на‏ ‎какой ‎религиозный ‎авторитет ‎при ‎этом‏ ‎ссылаются;‏ ‎всё ‎это‏ ‎невыносимо ‎для‏ ‎остального ‎«свободного» ‎мира. ‎Вопрос ‎даже‏ ‎не‏ ‎ставится‏ ‎о ‎том,‏ ‎что ‎современности‏ ‎может ‎быть‏ ‎отказано‏ ‎в ‎ее‏ ‎универсальных ‎притязаниях. ‎Те, ‎кому ‎наша‏ ‎цивилизация ‎не‏ ‎представляется‏ ‎очевидным ‎Благом ‎и‏ ‎естественным ‎идеалом‏ ‎человеческого ‎рода, ‎те, ‎кто‏ ‎ставит‏ ‎под ‎сомнение‏ ‎универсальность ‎наших‏ ‎нравов ‎и ‎наших ‎ценностей, ‎пусть‏ ‎речь‏ ‎даже ‎идет‏ ‎об ‎отдельных‏ ‎группах ‎людей, ‎они ‎сразу ‎же‏ ‎объявляются‏ ‎фанатиками.‏ ‎Ибо, ‎с‏ ‎точки ‎зрения‏ ‎единого ‎мировосприятия‏ ‎и‏ ‎консенсуса ‎Запада,‏ ‎они ‎совершают ‎преступление.

[Сноска ‎1]. ‎Можно‏ ‎даже ‎продолжить‏ ‎мысль‏ ‎и ‎заявить, ‎что‏ ‎стихийные ‎бедствия‏ ‎тоже ‎являются ‎формой ‎терроризма.‏ ‎Техногенные‏ ‎катастрофы, ‎вроде‏ ‎Чернобыля, ‎одновременно‏ ‎и ‎террористические ‎акты, ‎и ‎стихийное‏ ‎бедствие.‏ ‎Отравление ‎токсичным‏ ‎газом ‎Бопал‏ ‎в ‎Индии ‎— ‎несчастный ‎случай‏ ‎техногенного‏ ‎характера‏ ‎— ‎мог‏ ‎бы ‎быть‏ ‎признан ‎террористическим‏ ‎актом.‏ ‎Ответственность ‎за‏ ‎любую ‎авиакатастрофу ‎могла ‎бы ‎взять‏ ‎на ‎себя‏ ‎какая-нибудь‏ ‎террористическая ‎группа. ‎Характерной‏ ‎чертой ‎иррациональных‏ ‎событий ‎является ‎возможность ‎их‏ ‎приписывания‏ ‎кому ‎угодно‏ ‎и ‎чему‏ ‎угодно. ‎В ‎конце ‎концов ‎фантазия‏ ‎может‏ ‎всё ‎представить‏ ‎как ‎нечто‏ ‎с ‎криминальным ‎генезисом, ‎даже ‎похолодание‏ ‎или‏ ‎землетрясение,‏ ‎впрочем ‎это‏ ‎не ‎ново:‏ ‎во ‎время‏ ‎землетрясения‏ ‎в ‎Токио‏ ‎в ‎1923 ‎были ‎убиты ‎тысячи‏ ‎корейцев, ‎на‏ ‎которых‏ ‎возложили ‎вину ‎за‏ ‎это ‎стихийное‏ ‎бедствие. ‎В ‎столь ‎целостной‏ ‎системе‏ ‎как ‎наша‏ ‎всё ‎обладает‏ ‎одним ‎и ‎тем ‎же ‎эффектом‏ ‎дестабилизации.‏ ‎Всё ‎угрожает‏ ‎неисправностями ‎системе,‏ ‎которая ‎хотела ‎бы ‎быть ‎непогрешимой.‏ ‎И,‏ ‎глядя‏ ‎на ‎то,‏ ‎что ‎мы‏ ‎переживаем ‎уже‏ ‎сейчас‏ ‎в ‎рамках‏ ‎рационального ‎и ‎программного ‎господства ‎системы,‏ ‎мы ‎можем‏ ‎задаться‏ ‎вопросом, ‎не ‎является‏ ‎ли ‎самой‏ ‎страшной ‎катастрофой ‎сама ‎непогрешимость‏ ‎этой‏ ‎системы.

Это ‎противостояние‏ ‎может ‎быть‏ ‎понято ‎только ‎через ‎призму ‎символических‏ ‎обязательств.‏ ‎Чтобы ‎понять‏ ‎ненависть ‎остального‏ ‎мира ‎к ‎Западу, ‎необходимо ‎перевернуть‏ ‎всё‏ ‎с‏ ‎ног ‎на‏ ‎голову. ‎Это‏ ‎ненависть ‎не‏ ‎тех,‏ ‎у ‎кого‏ ‎мы ‎все ‎отняли ‎и ‎кому‏ ‎ничего ‎не‏ ‎вернули,‏ ‎а ‎тех, ‎кому‏ ‎мы ‎все‏ ‎отдали, ‎но ‎они ‎не‏ ‎могут‏ ‎это ‎вернуть.‏ ‎Таким ‎образом,‏ ‎это ‎ненависть, ‎которая ‎обусловлена ‎не‏ ‎лишением‏ ‎собственности ‎или‏ ‎эксплуатацией, ‎но‏ ‎унижением. ‎И ‎именно ‎на ‎это‏ ‎отвечает‏ ‎терроризм‏ ‎11 ‎сентября:‏ ‎унижением ‎на‏ ‎унижение.

Худшее ‎для‏ ‎глобальной‏ ‎силы ‎—‏ ‎это ‎не ‎быть ‎атакованной ‎или‏ ‎уничтоженной, ‎а‏ ‎быть‏ ‎униженной. ‎И ‎она‏ ‎была ‎унижена‏ ‎11 ‎сентября, ‎потому ‎что‏ ‎террористы‏ ‎нанесли ‎такой‏ ‎удар, ‎на‏ ‎который ‎она ‎не ‎может ‎ответить.‏ ‎Все‏ ‎репрессии ‎—‏ ‎это ‎всего‏ ‎лишь ‎средство ‎физического ‎возмездия, ‎в‏ ‎то‏ ‎время‏ ‎как ‎она‏ ‎потерпела ‎символическое‏ ‎поражение. ‎Война‏ ‎отвечает‏ ‎на ‎агрессию,‏ ‎но ‎не ‎на ‎вызов. ‎Ответом‏ ‎на ‎этот‏ ‎вызов‏ ‎могло ‎бы ‎быть‏ ‎только ‎унижение‏ ‎того, ‎кто ‎нанес ‎этот‏ ‎удар‏ ‎(разумеется, ‎не‏ ‎в ‎том‏ ‎смысле, ‎чтобы ‎стереть ‎его ‎в‏ ‎пыль‏ ‎бомбардировками ‎или‏ ‎запереть ‎как‏ ‎собаку ‎в ‎Гуантанамо).

Основой ‎любого ‎господства,‏ ‎в‏ ‎соответствии‏ ‎с ‎фундаментальным‏ ‎законом, ‎является‏ ‎отсутствие ‎вознаграждения.‏ ‎Акт‏ ‎власти ‎—‏ ‎это ‎акт ‎дарения, ‎не ‎предполагающий‏ ‎двустороннего ‎обмена.‏ ‎Соответственно,‏ ‎империя ‎Добра ‎и‏ ‎насилие ‎Добра‏ ‎— ‎это ‎возможность ‎дарить‏ ‎без‏ ‎какой-либо ‎компенсации,‏ ‎т. ‎е.‏ ‎занять ‎место ‎Бога, ‎или ‎Господина,‏ ‎который‏ ‎оставляет ‎рабу‏ ‎спасенную ‎жизнь‏ ‎в ‎обмен ‎на ‎его ‎труд‏ ‎(но‏ ‎труд‏ ‎не ‎является‏ ‎символической ‎компенсацией,‏ ‎поэтому ‎единственным‏ ‎ответом‏ ‎в ‎конечном‏ ‎итоге ‎остается ‎восстание

и ‎смерть). ‎И‏ ‎всё ‎же‏ ‎Бог‏ ‎оставлял ‎место ‎для‏ ‎жертвоприношения.

В ‎традиционном‏ ‎порядке ‎всегда ‎существует ‎возможность‏ ‎воздать‏ ‎должное ‎Богу,‏ ‎природе ‎или‏ ‎какой-либо ‎другой ‎инстанции ‎в ‎форме‏ ‎жертвоприношения.‏ ‎За ‎счет‏ ‎этого ‎обеспечивается‏ ‎символическое ‎равновесие ‎существ ‎и ‎вещей.‏ ‎Сегодня‏ ‎у‏ ‎нас ‎больше‏ ‎нет ‎никого,‏ ‎кому ‎можно‏ ‎было‏ ‎бы ‎вернуть‏ ‎этот ‎символический ‎долг ‎— ‎и‏ ‎в ‎этом‏ ‎проклятие‏ ‎нашей ‎культуры. ‎Дело‏ ‎не ‎в‏ ‎том, ‎что ‎невозможен ‎дар,‏ ‎дело‏ ‎в ‎том,‏ ‎что ‎невозможно‏ ‎воздаяние, ‎поскольку ‎все ‎пути, ‎требующие‏ ‎жертвенности,‏ ‎оказались ‎так‏ ‎или ‎иначе‏ ‎перекрыты ‎(остается ‎только ‎пародия ‎на‏ ‎жертвоприношение,‏ ‎видимая‏ ‎во ‎всех‏ ‎современных ‎формах‏ ‎виктимности).

Мы ‎находимся‏ ‎в‏ ‎положении, ‎когда‏ ‎пощады ‎ждать ‎не ‎откуда, ‎мы‏ ‎постоянно ‎получаем‏ ‎что-то,‏ ‎причем ‎не ‎от‏ ‎Бога ‎или‏ ‎природы, ‎а ‎с ‎помощью‏ ‎технического‏ ‎средства ‎всеобщего‏ ‎обмена ‎и‏ ‎всеобщего ‎удовлетворения. ‎Нам ‎практически ‎всё‏ ‎дано,‏ ‎и ‎мы‏ ‎имеем ‎право‏ ‎на ‎всё, ‎добровольно ‎или ‎насильственно.‏ ‎Мы‏ ‎находимся‏ ‎в ‎положении‏ ‎рабов, ‎которым‏ ‎оставили ‎жизнь‏ ‎и‏ ‎которые ‎связаны‏ ‎неразрешимым ‎долгом. ‎Всё ‎это ‎может‏ ‎работать ‎в‏ ‎течение‏ ‎длительного ‎времени ‎благодаря‏ ‎включению ‎(новых‏ ‎людей, ‎прим. ‎переводчика) ‎в‏ ‎обмен‏ ‎и ‎в‏ ‎экономический ‎порядок,‏ ‎но ‎в ‎какой-то ‎момент ‎фундаментальный‏ ‎закон‏ ‎возьмет ‎свое,‏ ‎и ‎в‏ ‎ответ ‎на ‎этот ‎положительный ‎перенос‏ ‎последует‏ ‎отрицательный‏ ‎контрперенос: ‎насильственная‏ ‎абреакция ‎(освобождение‏ ‎от ‎напряжения,‏ ‎вызванного‏ ‎подавляемыми ‎эмоциями,‏ ‎прим. ‎переводчика) ‎на ‎эту ‎жизнь‏ ‎в ‎неволе,‏ ‎на‏ ‎это ‎защищенное ‎существование,‏ ‎на ‎это‏ ‎пресыщение ‎существованием.

Эта ‎реверсия ‎принимает‏ ‎форму‏ ‎либо ‎открытого‏ ‎насилия ‎(например,‏ ‎терроризм), ‎либо ‎беспомощного ‎отрицания, ‎характерного‏ ‎для‏ ‎современной ‎эпохи,‏ ‎либо ‎ненависти‏ ‎к ‎себе ‎и ‎раскаяния, ‎либо‏ ‎всех‏ ‎негативных‏ ‎страстей, ‎которые‏ ‎являются ‎выхолощенной‏ ‎формой ‎воздаяния,‏ ‎которое‏ ‎отныне ‎невозможно.

То,‏ ‎что ‎мы ‎ненавидим ‎в ‎себе,‏ ‎этот ‎затуманенный‏ ‎объект‏ ‎нашего ‎негодования, ‎так‏ ‎это ‎избыток‏ ‎реальности, ‎избыток ‎власти ‎и‏ ‎комфорта,‏ ‎эта ‎всеобщая‏ ‎доступность, ‎это‏ ‎окончательное ‎достижение ‎— ‎судьба, ‎которую‏ ‎Великий‏ ‎инквизитор ‎в‏ ‎глубине ‎души‏ ‎уготовил ‎одомашненным ‎массам ‎у ‎Достоевского.‏ ‎Однако‏ ‎именно‏ ‎это ‎осуждается‏ ‎террористами ‎в‏ ‎нашей ‎культуре‏ ‎—‏ ‎отсюда ‎эхо,‏ ‎которое ‎находит ‎терроризм, ‎и ‎очарование,‏ ‎которое ‎он‏ ‎вызывает.

Из‏ ‎этого ‎следует, ‎что‏ ‎терроризм ‎так‏ ‎же, ‎как ‎и ‎отчаяние‏ ‎униженных‏ ‎и ‎оскорбленных,‏ ‎основан ‎на‏ ‎невидимом ‎отчаянии ‎привилегированных ‎слоев ‎населения‏ ‎в‏ ‎условиях ‎глобализации,‏ ‎на ‎нашем‏ ‎собственном ‎подчинении ‎интегральным ‎технологиям, ‎подавляющей‏ ‎виртуальной‏ ‎реальности,‏ ‎влиянию ‎сетей‏ ‎и ‎программ,‏ ‎которые, ‎возможно,‏ ‎определяют‏ ‎инволюционный ‎профиль‏ ‎всего ‎человеческого ‎рода, ‎ставшего ‎«глобальным»‏ ‎(разве ‎превосходство‏ ‎человеческого‏ ‎рода ‎над ‎остальной‏ ‎частью ‎планеты‏ ‎не ‎аналогично ‎превосходству ‎Запада‏ ‎над‏ ‎остальным ‎миром?).‏ ‎И ‎это‏ ‎невидимое ‎отчаяние ‎принадлежит ‎нам ‎самим‏ ‎и‏ ‎не ‎подлежит‏ ‎обжалованию, ‎поскольку‏ ‎оно ‎проистекает ‎из ‎исполнения ‎всех‏ ‎желаний.

Если‏ ‎терроризм,‏ ‎таким ‎образом,‏ ‎проистекает ‎из‏ ‎этого ‎избытка‏ ‎реальности‏ ‎и ‎невозможности‏ ‎обмена, ‎из ‎этого ‎изобилия ‎без‏ ‎вознаграждения ‎и‏ ‎этого‏ ‎принудительного ‎разрешения ‎конфликтов,‏ ‎то ‎иллюзия‏ ‎искоренения ‎его ‎как ‎объективного‏ ‎зла‏ ‎является ‎полной,‏ ‎поскольку, ‎такой‏ ‎как ‎он ‎есть, ‎в ‎своем‏ ‎абсурдном‏ ‎и ‎бессмысленном‏ ‎виде, ‎он‏ ‎— ‎вердикт ‎и ‎осуждение, ‎которое‏ ‎это‏ ‎общество‏ ‎выносит ‎само‏ ‎себе.

Жан ‎Бодрийяр

Философ,‏ ‎автор, ‎среди‏ ‎прочих,‏ ‎книг ‎«Войны‏ ‎в ‎Персидском ‎заливе ‎не ‎было»‏ ‎(1991), ‎«Идеальное‏ ‎преступление»‏ ‎(1994) ‎и ‎«Дух‏ ‎терроризма» ‎(2002).‏ ‎Этот ‎текст ‎взят ‎из‏ ‎его‏ ‎нового ‎эссе‏ ‎«Инферно ‎власти».

Источник:‏ ‎https://www.monde-diplomatique.fr/2002/11/BAUDRILLARD/9608