Святой отец

Афанасий ‎Иванович‏ ‎непрерывно ‎трудился. ‎В ‎академии ‎он‏ ‎сначала ‎преподавал‏ ‎мировую‏ ‎историю, ‎а ‎затем‏ ‎перешел ‎на‏ ‎кафедру ‎истории ‎и ‎разбора‏ ‎западных‏ ‎вероисповеданий. ‎В‏ ‎тысяча ‎девятьсот‏ ‎втором ‎он ‎был ‎избран ‎экстраординарным‏ ‎профессором.‏ ‎Экстраординарные ‎профессора‏ ‎отличались ‎от‏ ‎ординарных ‎вовсе ‎не ‎своими ‎необычными‏ ‎чертами‏ ‎характера.‏ ‎Нет, ‎это‏ ‎были ‎две‏ ‎сильно ‎отличающиеся‏ ‎ступени‏ ‎профессорской ‎карьеры‏ ‎с ‎разными ‎окладами ‎и ‎привилегиями.‏ ‎Кроме ‎преподавания‏ ‎в‏ ‎Духовной ‎академии, ‎Булгаков‏ ‎также ‎три‏ ‎года ‎читал ‎лекции ‎барышням‏ ‎в‏ ‎институте ‎благородных‏ ‎девиц. ‎А‏ ‎с ‎тысяча ‎девятьсот ‎девяносто ‎второго‏ ‎он‏ ‎«исполнял ‎обязанности‏ ‎Киевского ‎отдельного‏ ‎цензора ‎по ‎внутренней ‎цензуре». ‎Что‏ ‎говорит‏ ‎нам‏ ‎о ‎его‏ ‎явной ‎и‏ ‎безоговорочной ‎лояльности‏ ‎режиму.‏ ‎Или, ‎если‏ ‎хотите, ‎преданности ‎монархии.

  Как ‎Булгаковы ‎жили?‏ ‎Об ‎этом‏ ‎можно‏ ‎судить, ‎например, ‎по‏ ‎такому ‎письму‏ ‎Афанасия ‎Ивановича ‎своему ‎родственнику:‏ ‎«Я‏ ‎постоянно ‎несу‏ ‎такую ‎головокружительную‏ ‎работу, ‎что ‎почти ‎не ‎вижу‏ ‎времени‏ ‎за ‎нею.‏ ‎Ты, ‎может‏ ‎быть, ‎не ‎поверишь ‎тому, ‎что‏ ‎мы‏ ‎с‏ ‎женою ‎часто‏ ‎не ‎имеем‏ ‎времени ‎поговорить:‏ ‎я‏ ‎занят ‎своими‏ ‎делами, ‎жена ‎– ‎домашнею ‎толкотнею‏ ‎и ‎наблюдениями‏ ‎за‏ ‎уроками ‎ребят. ‎Выходить‏ ‎из ‎дома‏ ‎можем ‎только ‎на ‎короткое‏ ‎время‏ ‎и ‎то‏ ‎почти ‎всегда‏ ‎врозь, ‎чтобы ‎не ‎оставлять ‎без‏ ‎своего‏ ‎присмотра ‎мелкоту,‏ ‎которая ‎повинуется‏ ‎только ‎нашему ‎голосу ‎и ‎не‏ ‎признает‏ ‎никакого‏ ‎авторитета. ‎В‏ ‎гости ‎почти‏ ‎никуда ‎не‏ ‎ходим,‏ ‎и ‎у‏ ‎нас ‎почти ‎никто ‎не ‎бывает…‏ ‎Поживаем ‎мы‏ ‎помаленьку:‏ ‎тяжело ‎жить ‎с‏ ‎такою ‎как‏ ‎моя ‎большою ‎семьею ‎в‏ ‎большом‏ ‎городе, ‎но‏ ‎кое-как ‎перебиваемся,‏ ‎работая ‎не ‎покладая ‎рук ‎большую‏ ‎часть‏ ‎суток…»[1]

Из-за ‎столь‏ ‎«головокружительной» ‎занятости‏ ‎дома ‎отца ‎никогда ‎не ‎бывало.‏ ‎То‏ ‎бишь‏ ‎он ‎мог‏ ‎находиться ‎со‏ ‎своими ‎детьми‏ ‎в‏ ‎одном ‎помещении,‏ ‎сидеть ‎под ‎свой ‎лампой ‎с‏ ‎зеленым ‎абажуром‏ ‎и‏ ‎что-то ‎читать ‎или‏ ‎писать. ‎Но‏ ‎для ‎семьи ‎его ‎не‏ ‎было.‏ ‎Варвара ‎Михайловна‏ ‎часто ‎делала‏ ‎детям ‎замечания, ‎чтобы ‎те ‎не‏ ‎трогали‏ ‎Афанасия ‎Ивановича,‏ ‎и ‎очень‏ ‎быстро ‎они ‎поняли, ‎что ‎лишний‏ ‎раз‏ ‎беспокоить‏ ‎этого ‎серьезного‏ ‎бородатого ‎человека‏ ‎не ‎стоит:‏ ‎он‏ ‎занимается ‎чем-то‏ ‎очень ‎важным.

Варвара ‎Михайловна ‎была ‎женщиной‏ ‎с ‎на‏ ‎редкость‏ ‎позитивным ‎мышлением: ‎во‏ ‎всем ‎она‏ ‎видела ‎только ‎лучшее ‎и‏ ‎без‏ ‎конца ‎смеялась.‏ ‎Впрочем, ‎смехом‏ ‎не ‎дурацким, ‎как, ‎знаете ‎ли,‏ ‎бывает,‏ ‎а ‎всегда‏ ‎по ‎делу.‏ ‎Среди ‎родственников ‎она ‎считалась ‎«хорошей‏ ‎воспитательницей».‏ ‎Именно‏ ‎поэтому ‎позже,‏ ‎уже ‎после‏ ‎смерти ‎Афанасия‏ ‎Ивановича,‏ ‎его ‎брат,‏ ‎служивший ‎священником ‎при ‎русском ‎посольстве‏ ‎в ‎Японии,‏ ‎отправил‏ ‎к ‎ней ‎двух‏ ‎своих ‎сыновей,‏ ‎Костю ‎и ‎Колю ‎–‏ ‎их‏ ‎в ‎семье‏ ‎прозвали ‎«японцами».

Воспитательный‏ ‎талант ‎Варвары ‎Михайловны ‎заключался ‎в‏ ‎том,‏ ‎что ‎она‏ ‎старательно ‎и‏ ‎целенаправленно ‎выстраивала ‎отношения ‎в ‎семье.‏ ‎И‏ ‎к‏ ‎ней, ‎и‏ ‎к ‎своему‏ ‎отцу ‎дети‏ ‎относились‏ ‎почтительно. ‎Несмотря‏ ‎на ‎полную ‎свою ‎открытость, ‎она‏ ‎все-таки ‎удерживала‏ ‎между‏ ‎собой ‎и ‎потомством‏ ‎некоторую ‎дистанцию.‏ ‎Она ‎приучала ‎сыновей ‎и‏ ‎дочерей‏ ‎к ‎труду:‏ ‎они ‎все‏ ‎время ‎по ‎ее ‎указанию ‎были‏ ‎чем-то‏ ‎заняты. ‎В‏ ‎ее ‎отсутствие‏ ‎старшие ‎должны ‎были ‎слушаться ‎младших,‏ ‎поэтому‏ ‎первенец‏ ‎Михаил ‎часто‏ ‎оказывался ‎главным‏ ‎в ‎этой‏ ‎компании.‏ ‎Телесные ‎наказания‏ ‎у ‎Булгаковых ‎не ‎практиковались. ‎Обычно‏ ‎мать ‎ставила‏ ‎на‏ ‎место ‎с ‎помощью‏ ‎какого-нибудь ‎едкого‏ ‎словца ‎– ‎и ‎это‏ ‎был‏ ‎куда ‎более‏ ‎действенный ‎метод,‏ ‎нежели ‎пощечины ‎или ‎порка. ‎Впрочем,‏ ‎в‏ ‎остроумии ‎своем‏ ‎Варвара ‎Михайловна‏ ‎не ‎заходила ‎слишком ‎далеко, ‎и‏ ‎обиды‏ ‎на‏ ‎нее ‎никто‏ ‎не ‎держал.

Умение‏ ‎подтрунивать ‎Миша‏ ‎прекрасно‏ ‎перенял ‎у‏ ‎матери ‎и ‎успешно ‎использовал ‎его‏ ‎в ‎гимназии.‏ ‎Буквально‏ ‎всем ‎учителям, ‎инспекторам‏ ‎и ‎сторожам‏ ‎он ‎придумал ‎по ‎кличке,‏ ‎и‏ ‎клички ‎эти‏ ‎среди ‎его‏ ‎соучеников ‎пользовались ‎огромной ‎популярностью. ‎Впрочем,‏ ‎он‏ ‎и ‎их,‏ ‎однокашников, ‎не‏ ‎обделил ‎– ‎каждому ‎буквально ‎дал‏ ‎прозвище.‏ ‎«Ядовитый‏ ‎имеете ‎глаз‏ ‎и ‎вредный‏ ‎язык, ‎–‏ ‎сокрушался‏ ‎инспектор ‎Бодянский,‏ ‎– ‎прямо ‎рветесь ‎на ‎скандал,‏ ‎хотя ‎и‏ ‎выросли‏ ‎в ‎почтенном ‎профессорском‏ ‎семействе. ‎Это‏ ‎ж ‎надо ‎придумать! ‎Ученик‏ ‎вверенной‏ ‎нашему ‎директору‏ ‎гимназии ‎обозвал‏ ‎этого ‎самого ‎директора ‎“Маслобоем”! ‎Неприличие‏ ‎какое!‏ ‎И ‎срам!»[2]

Учился‏ ‎Михаил, ‎как‏ ‎и ‎два ‎его ‎младших ‎брата,‏ ‎в‏ ‎Первой‏ ‎«Александровской» ‎гимназии.‏ ‎Это ‎было‏ ‎особенное ‎воспитательное‏ ‎учреждение‏ ‎мало ‎похожее‏ ‎на ‎рядовую ‎школу. ‎Стоит ‎только‏ ‎сказать, ‎что‏ ‎гимназий‏ ‎в ‎городе ‎было‏ ‎всего ‎две.‏ ‎В ‎здании ‎Первой ‎сейчас‏ ‎располагается‏ ‎один ‎из‏ ‎корпусов ‎Киевского‏ ‎университета ‎– ‎и ‎это ‎уже‏ ‎говорит‏ ‎нам ‎о‏ ‎ее ‎размерах.‏ ‎Но ‎размеры ‎– ‎это ‎не‏ ‎главное.‏ ‎Главное,‏ ‎что ‎она‏ ‎имела ‎особый,‏ ‎престижный ‎статус.‏ ‎Еще‏ ‎в ‎1811‏ ‎году ‎император ‎Александр ‎I ‎даровал‏ ‎ей ‎«широкие‏ ‎права»,‏ ‎то ‎есть ‎право‏ ‎иметь ‎собственную‏ ‎программу. ‎Воспитанников ‎готовили ‎для‏ ‎поступления‏ ‎в ‎высшие‏ ‎учебные ‎заведения,‏ ‎да ‎и ‎лекции ‎в ‎ней‏ ‎читали‏ ‎в ‎основном‏ ‎профессора ‎Университета‏ ‎и ‎Политехнического ‎института.

Отличался ‎ли ‎Михаил‏ ‎своими‏ ‎успехами?‏ ‎Выделяли ‎ли‏ ‎его ‎преподаватели‏ ‎из ‎общей‏ ‎массы‏ ‎гимназистов ‎как‏ ‎редкостно ‎одаренного ‎ребенка? ‎Пророчили ‎ли‏ ‎ему ‎блестящее‏ ‎будущее,‏ ‎возлагали ‎ли ‎надежды,‏ ‎ждали ‎ли‏ ‎гения? ‎Нет. ‎В ‎гимназии‏ ‎имелось‏ ‎немало ‎куда‏ ‎более ‎успешных‏ ‎учеников

Как-то ‎много ‎лет ‎спустя ‎в‏ ‎разговоре‏ ‎со ‎своим‏ ‎другом ‎Сергеем‏ ‎Ермолинским ‎Михаил ‎Афанасьевич ‎сказал:

«– В ‎молодости‏ ‎я‏ ‎был‏ ‎очень ‎застенчив…‏ ‎До ‎конца‏ ‎жизни, ‎пожалуй,‏ ‎не‏ ‎избавился ‎от‏ ‎этого ‎недостатка, ‎хотя ‎и ‎научился‏ ‎скрывать ‎его.‏ ‎В‏ ‎конце ‎двадцатых ‎годов‏ ‎мне ‎довелось‏ ‎встретиться ‎в ‎Москве ‎с‏ ‎одним‏ ‎писателем, ‎тоже‏ ‎киевлянином, ‎с‏ ‎которым ‎я ‎учился ‎в ‎одной‏ ‎гимназии.‏ ‎Мы ‎не‏ ‎дружили ‎раньше,‏ ‎но ‎встретились ‎душевнейше, ‎как ‎и‏ ‎полагается‏ ‎киевлянам,‏ ‎с ‎пристрастием‏ ‎любящим ‎родной‏ ‎город, ‎и‏ ‎он‏ ‎воскликнул: ‎“Помню,‏ ‎помню ‎вас, ‎Булгаков! ‎Вы ‎были‏ ‎заводилой! ‎Я‏ ‎старше‏ ‎вас, ‎но ‎до‏ ‎сих ‎пор‏ ‎на ‎слуху ‎ваш ‎беспощадный‏ ‎язык!‏ ‎Да! ‎Латинист‏ ‎Субоч, ‎помните?‏ ‎Он ‎же, ‎право, ‎боялся ‎вас!‏ ‎Вы‏ ‎гремели ‎на‏ ‎всю ‎гимназию!‏ ‎А ‎теперь ‎вот ‎“Дни ‎Турбиных”!‏ ‎Гремели,‏ ‎еще‏ ‎тогда ‎гремели!..”

И‏ ‎Булгаков, ‎рассказывая‏ ‎это, ‎в‏ ‎недоумении‏ ‎разводил ‎руками:

– По-моему,‏ ‎я ‎не ‎гремел, ‎всего-навсего ‎оборонял‏ ‎свою ‎независимость.‏ ‎Но‏ ‎вот ‎что ‎гимназическое‏ ‎начальство ‎меня‏ ‎не ‎жаловало, ‎это ‎правда.‏ ‎Мне‏ ‎всю ‎жизнь‏ ‎не ‎везло‏ ‎с ‎начальством! ‎А ‎между ‎тем‏ ‎я‏ ‎мечтал ‎быть‏ ‎примерным ‎мальчиком,‏ ‎старался ‎– ‎выходило ‎наоборот!..»[3]

Вот ‎выпускной‏ ‎аттестат‏ ‎Михаила‏ ‎Булгакова, ‎раз‏ ‎уж ‎об‏ ‎этом ‎зашла‏ ‎речь.‏ ‎Пятерки ‎по‏ ‎Закону ‎Божьему ‎и ‎географии; ‎четверки‏ ‎по ‎русскому‏ ‎языку‏ ‎с ‎церковнославянским ‎и‏ ‎словесности, ‎философской‏ ‎пропедевтике ‎(то ‎есть ‎основам‏ ‎философии),‏ ‎законоведенью, ‎физике,‏ ‎истории, ‎немецкому‏ ‎и ‎французскому; ‎тройки ‎по ‎латыни,‏ ‎математике‏ ‎и ‎математической‏ ‎географии.

Аттестат ‎он‏ ‎получил ‎в ‎тысяча ‎девятьсот ‎девятом‏ ‎году.‏ ‎Но‏ ‎до ‎того‏ ‎был ‎еще‏ ‎тяжелый ‎тысяча‏ ‎девятьсот‏ ‎седьмой.

 В ‎этот‏ ‎год ‎умер ‎Афанасий ‎Иванович. ‎Сначала‏ ‎он ‎стал‏ ‎стремительно‏ ‎терять ‎зрение. ‎Осмотревшие‏ ‎его ‎врачи‏ ‎пришли ‎к ‎выводу, ‎что‏ ‎проблема‏ ‎вовсе ‎не‏ ‎в ‎глазах,‏ ‎а ‎в ‎почках. ‎Они ‎не‏ ‎стали‏ ‎обнадеживать ‎больного‏ ‎и ‎сразу‏ ‎сообщили ‎ему, ‎что ‎современная ‎медицина‏ ‎здесь‏ ‎бессильна.‏ ‎Даже ‎неунывающая‏ ‎Варвара ‎Михайловна‏ ‎в ‎эти‏ ‎месяцы‏ ‎очень ‎сдала.‏ ‎Ее ‎печалила ‎неизбежная ‎смерть ‎мужа.‏ ‎Ее ‎пугало‏ ‎будущее.‏ ‎Действительно, ‎перспектива ‎была‏ ‎самой ‎что‏ ‎ни ‎на ‎есть ‎безрадостной:‏ ‎вдова‏ ‎с ‎семью‏ ‎детьми… ‎Их‏ ‎ждала ‎нищета ‎и ‎избежать ‎ее‏ ‎было,‏ ‎кажется, ‎невозможно.

Экстраординарного‏ ‎профессора ‎он‏ ‎получил ‎только ‎в ‎девятьсот ‎втором.‏ ‎Обычно‏ ‎уходило‏ ‎лет ‎десять‏ ‎– ‎пятнадцать,‏ ‎чтобы ‎взойти‏ ‎на‏ ‎следующую ‎ступень‏ ‎карьерной ‎лестницы. ‎Но ‎семье ‎эктраординарного‏ ‎профессора ‎не‏ ‎полагалась‏ ‎пенсия, ‎в ‎отличие‏ ‎от ‎ординарного,‏ ‎который ‎с ‎должностью ‎одновременно‏ ‎получал‏ ‎и ‎чин‏ ‎статского ‎советника.

Откровенность‏ ‎врачей ‎оказалась ‎для ‎семьи ‎спасительной.‏ ‎Друзья‏ ‎Булгакова ‎приложили‏ ‎максимум ‎усилий,‏ ‎чтобы ‎очередное ‎звание ‎он ‎получил‏ ‎как‏ ‎можно‏ ‎скорее. ‎11‏ ‎декабря ‎1906‏ ‎года ‎Булгаков‏ ‎был‏ ‎удостоен ‎степени‏ ‎доктора ‎богословия ‎– ‎это ‎могло‏ ‎очень ‎помочь‏ ‎при‏ ‎ходатайстве ‎перед ‎Священным‏ ‎Синодом ‎о‏ ‎присвоении ‎следующего ‎звания. ‎8‏ ‎февраля‏ ‎1907 ‎года‏ ‎отец ‎Михаила‏ ‎стал ‎ординарным ‎профессором. ‎Буквально ‎на‏ ‎следующий‏ ‎день ‎он‏ ‎уволился ‎со‏ ‎службы ‎по ‎болезни. ‎Через ‎месяц‏ ‎с‏ ‎небольшим,‏ ‎14 ‎марта,‏ ‎Афанасия ‎Ивановича‏ ‎не ‎стало.

Без‏ ‎сомнения‏ ‎это ‎был‏ ‎тяжелый ‎удар ‎для ‎всех. ‎Михаил‏ ‎впервые ‎так‏ ‎близко‏ ‎столкнулся ‎со ‎смертью.‏ ‎Но ‎оправились‏ ‎сравнительно ‎быстро. ‎Повлияла, ‎конечно,‏ ‎постоянная‏ ‎занятость ‎отца.‏ ‎Раньше ‎он‏ ‎сидел ‎под ‎своей ‎лампой ‎с‏ ‎зеленым‏ ‎абажуром ‎и‏ ‎что-то ‎писал.‏ ‎Теперь ‎он, ‎наверное, ‎занимался ‎тем‏ ‎же,‏ ‎но‏ ‎далеко…

В ‎квартиру‏ ‎на ‎Андреевском‏ ‎спуске, ‎13‏ ‎Булгаковы‏ ‎переехали, ‎когда‏ ‎отец ‎уже ‎был ‎смертельно ‎болен,‏ ‎здесь ‎мало‏ ‎что‏ ‎с ‎ним ‎было‏ ‎связано. ‎Назначенная‏ ‎пенсия ‎была ‎больше, ‎чем‏ ‎доходы‏ ‎отца ‎от‏ ‎двух ‎работ,‏ ‎на ‎которых ‎он ‎до ‎изнеможения‏ ‎трудился.‏ ‎Плюс ‎к‏ ‎тому ‎Варвара‏ ‎Михайловна ‎поступила ‎на ‎службу ‎во‏ ‎Фребелевское‏ ‎общество.‏ ‎А ‎также‏ ‎написала ‎прошение‏ ‎в ‎гимназию,‏ ‎чтобы‏ ‎с ‎нее,‏ ‎как ‎одинокой ‎вдовы ‎с ‎семью‏ ‎детьми ‎на‏ ‎руках,‏ ‎не ‎брали ‎денег‏ ‎за ‎обучение‏ ‎сыновей. ‎Прошение ‎было ‎удовлетворено.

[1] Родословия

[2] Воспоминания.‏ ‎К.‏ ‎Паустовский

[3] Воспоминания. ‎С.‏ ‎Ермолинский